Страница:
Позднее, на заседании Петроградского Совета, Троцкому был задан вопрос относительно формирования нового правительства.
«Об этом я ничего не знаю, - ответил Троцкий. - Я в переговорах участия не принимаю… Впрочем, я не думаю, чтобы они имели большое значение…»
В эту ночь на конференции царила большая тревога. Делегаты городской думы вышли из её состава…
Но и в самом Смольном в рядах большевистской партии нарастала сильная оппозиция политике Ленина. В ночь на 17 (4) ноября огромный зал ЦИК был набит битком. Атмосфера была зловещая.
Большевик Ларин заявил, что уже приближается срок выборов в Учредительное собрание и что пора покончить с «политическим террором».
«Необходимо смягчить мероприятия, принятые против свободы печати. Они были необходимы во время борьбы, но теперь не имеют никакого оправдания. Печать должна быть свободна, поскольку она не призывает к погромам и мятежам».
Под крик и свист своих же партийных товарищей Ларин предложил следующую резолюцию:
«Декрет Совета Народных Комиссаров о печати отменяется… Политические репрессии подчиняются предварительному разрешению трибунала, избираемого ЦИК (на основе пропорционального представительства) [83]и имеющего право пересмотреть также все уже произведённые аресты, закрытие газет и т.д.»
Эта резолюция была встречена громом аплодисментов не только с левоэсеровских, но и с части большевистских скамей.
Аванесов поспешно предложил от имени сторонников Ленина отложить вопрос о печати до тех пор, пока не будет достигнуто соглашение между политическими партиями. Это предложение было отвергнуто огромным большинством голосов.
«Революция, завершающаяся в настоящий момент, - говорил Аванесов, - не побоялась поднять руку на частную собственность, а вопрос о печати должен рассматриваться нами именно как вопрос о частной собственности…»
Затем он прочёл следующую резолюцию, официально предлагаемую большевиками:
«1. Закрытие буржуазных газет вызывалось не только чисто боевыми потребностями в период восстания и подавления контрреволюционных попыток, но и являлось необходимой переходной мерой для установления нового режима в области печати, такого режима, при котором капиталисты - собственники типографий и бумаги - не могли бы становиться самодержавными фабрикантами общественного мнения.
Дальнейшей мерой должна быть конфискация частных типографий и запасов бумаги, передача их в собственность Советской власти в центре и на местах с тем, чтобы партии и группы могли пользоваться техническими средствами печатания сообразно своей действительной идейной силе, т.е. пропорционально числу своих сторонников.
Восстановление так называемой “свободы печати”, т.е. простое возвращение типографий и бумаги капиталистам - отравителям народного сознания, явилось бы недопустимой капитуляцией перед волей капитала, сдачей одной из важнейших позиций рабочей и крестьянской революции, т.е. мерой безусловно контрреволюционного характера.
ЦК предлагает поэтому большевистской фракции ЦИК категорически отвергнуть всякие предложения, клонящиеся к восстановлению старого режима в деле печати, и безоговорочно поддержать в этом вопросе Совет Народных Комиссаров против претензий и домогательств, продиктованных мелкобуржуазными предрассудками или прямым прислужничеством интересам контрреволюционной буржуазии».
Чтение этой резолюции прерывалось ироническими замечаниями левых эсеров и негодующими криками оппозиционных большевиков. Карелин вскочил со своего места и запротестовал: «Три недели назад большевики были самыми яростными защитниками свободы печати… Аргументы, приводимые в этой резолюции, странным образом напоминают точку зрения старых черносотенцев и царских цензоров: они ведь тоже говорили об “отравителях народного сознания”».
Троцкий произнёс большую речь в защиту резолюции. Он проводил различие между положением печати во время гражданской войны и её положением после победы: «Во время гражданской войны право на насилие принадлежит только угнетённым…». (Крики: «Кто же теперь угнетённый? Каннибал!»)
«Наша победа над врагами ещё не завершена, - продолжал Троцкий, - а газеты являются оружием в их руках. При таких условиях закрытие газет есть вполне законная мера самозащиты…» Затем Троцкий перешёл к вопросу о положении печати после победы.
«Позиция социалистов в вопросе о свободе печати должна быть точным отражением соответствующей их позиции в вопросе о свободе торговли… Власть демократии, организуемая ныне в России, требует полного уничтожения господства частной собственности над печатью, точно так же как и над промышленностью… Советская власть должна конфисковать все типографии. (Крики: «Конфискуйте типографию “Правды”!») Буржуазная монополия печати должна быть разрушена. Иначе нам не стоило бы брать власть! Каждая группа граждан должна иметь доступ к бумаге и типографскому станку… Право собственности на типографии и бумагу принадлежит прежде всего рабочим и крестьянам и только после них буржуазным партиям, составляющим меньшинство… Переход власти в руки Советов влечёт за собой коренное изменение всех основных условий существования, и это изменение не может не коснуться печати… Если мы не остановились перед национализацией банков, то с какой стати нам терпеть газеты финансистов? Старый строй должен умереть, и это должно быть понято раз навсегда…» Аплодисменты и злобные крики.
Карелин заявил, что ЦИК не может решить этот важный вопрос. Надо передать его в особую комиссию. Затем он произнёс страстную речь в защиту свободы печати.
Затем выступил Ленин, спокойно, бесстрастно. Он морщил лоб, говорил, медленно подбирая слова; каждая его фраза падала, как молот.
«Гражданская война ещё не закончена, перед нами всё ещё стоят враги, следовательно, отменить репрессивные меры по отношению к печати невозможно.
Мы, большевики, всегда говорили, что, добившись власти, мы закроем буржуазную печать. Терпеть буржуазные газеты - значит перестать быть социалистом. Когда делаешь революцию, стоять на месте нельзя: приходится идти либо вперёд, либо назад. Тот, кто говорит теперь о “свободе печати”, пятится назад и задерживает наше стремительное продвижение к социализму.
Мы сбросили иго капитализма, как первая революция сбросила иго царского самодержавия. Если первая революция имела право воспретить монархические газеты, то и мы имеем право закрывать буржуазные газеты. Нельзя отделять вопрос о свободе печати от других вопросов классовой борьбы. Мы обещали закрыть эти газеты и должны закрыть их. Огромное большинство народа идёт за нами!
Теперь, когда восстание уже позади, мы не имеем ни малейшего намерения запрещать газеты других, социалистических партий, поскольку они не призывают к вооружённому восстанию или к неповиновению Советскому правительству. Однако мы не позволим им под предлогом свободы социалистической печати захватить бумажную и типографскую монополию, пользуясь тайной поддержкой буржуазии… Технические средства печати должны стать собственностью Советского правительства и распределяться в первую голову между социалистическими партиями в строгом соответствии с относительной численностью их последователей…»
Перешли к голосованию. Резолюция Ларина и левых эсеров была отвергнута тридцатью одним голосом против двадцати двух. Точка зрения Ленина собрала тридцать четыре голоса против двадцати четырёх. [84]Большевики Рязанов и Лозовский голосовали с меньшинством; они заявили, что не могут подавать голос за какое бы то ни было ограничение свободы печати.
После этого левые эсеры заявили, что больше не могут принимать на себя ответственность за происходящее, и ушли из Военно-революционного комитета, а также со всех прочих ответственных постов.
Из Совета Народных Комиссаров вышли пять членов: Ногин, Рыков, Милютин, Теодорович и Шляпников. При этом они сделали следующее заявление:
«Мы стоим на точке зрения необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий. Мы считаем, что только образование такого правительства дало бы возможность закрепить плоды героической борьбы рабочего класса и революционной армии в октябрьско-ноябрьские дни.
Мы полагаем, что вне этого есть только один путь: сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора. На этот путь вступил Совет Народных Комиссаров. Мы на него не можем и не хотим вступать. Мы видим, что это ведёт к отстранению массовых пролетарских организаций от руководства политической жизнью, к установлению безответственного режима и к разгрому революции и страны. Нести ответственность за эту политику мы не можем и потому слагаем с себя пред ЦИК звание Народных Комиссаров».
Это заявление было подписано и некоторыми другими комиссарами, впрочем, не оставившими своих постов: Рязановым, Дербышевым из управления печати, Арбузовым из государственной типографии, Юреневым из Красной Гвардии, Фёдоровым из комиссариата труда и секретарём отдела разработки законодательных предположений Лариным.
В то же время Каменев, Рыков, Милютин, Зиновьев и Ногин вышли из Центрального Комитета большевистской партии, сделав публичное заявление о причинах этого шага:
«…Мы считаем, что создание такого правительства (составленного из представителей всех советских партий) необходимо ради предотвращения дальнейшего кровопролития, надвигающегося голода, разгрома революции калединцами, обеспечения созыва Учредительного собрания в назначенный срок и действительного проведения программы мира, принятой II Всероссийским съездом Советов Р. и С. Депутатов…
Мы не можем нести ответственность за эту гибельную политику ЦК, проводимую вопреки воле громадной части пролетариата и солдат, жаждущих скорейшего прекращения кровопролития между отдельными частями демократии.
Мы складываем с себя поэтому звание членов ЦК, чтобы иметь право откровенно сказать своё мнение массе рабочих и солдат…
Мы уходим из ЦК в момент победы, в момент господства нашей партии, уходим потому, что не можем спокойно смотреть, как политика руководящей группы ЦК ведёт к потере рабочей партией плодов этой победы, к разгрому пролетариата…».
Рабочие и солдаты гарнизона волновались, посылали делегации в Смольный и на конференцию по формированию нового правительства, где раскол между большевиками вызвал живейшую радость.
Но ответ ленинцев был быстрым и беспощадным. Шляпников и Теодорович подчинились партийной дисциплине и вернулись на свои посты. Каменев был смещен с поста председателя ЦИК, и на его место выбрали Свердлова. Зиновьева устранили от председательствования в Петроградском Совете. Утром 20 (7) ноября «Правда» вышла с яростным обращением к русскому народу, написанным Лениным, размноженным в сотнях тысячах экземпляров, расклеенным на всех стенах и распространённым по всей России: [85]
«Второй Всероссийский съезд Советов дал большинство партии большевиков. Только правительство, составленное этой партией, является, поэтому, Советским правительством. И всем известно, что Центральный Комитет партии большевиков, за несколько часов до образования нового правительства и до предложения списка его членов Второму Всероссийскому съезду Советов, призвал на своё заседание трёх виднейших членов группы левых эсеров, товарищей Камкова, Спиро и Карелина, и предложил имучаствовать в новом правительство. Мы крайне сожалеем, что товарищи левые эсеры отказались, мы считаем их отказ недопустимым для революционера и сторонника трудящихся, мы во всякое время готовы включить левых эсеров в состав правительства, но мы заявляем, что, как партия большинства на Втором Всероссийском съезде Советов, мы вправе и обязаныперед народом составить правительство…
Товарищи! Несколько членов ЦК нашей партии и Совета Народных Комиссаров, Каменев, Зиновьев, Ногин, Рыков, Милютин и немногие другие, вышли вчера, 4-го ноября, из ЦК нашей партии и - три последних - из Совета Народных Комиссаров… Ушедшие товарищи поступили, как дезертиры, не только покинув вверенные им посты, но и сорвав прямое постановление ЦК нашей партии о том, чтобы обождать с уходом хотя бы до решений петроградской и московской партийных организаций. Мы решительно осуждаем это дезертирство. Мы глубоко убеждены, что все сознательные рабочие, солдаты и крестьяне, принадлежащие к нашей партии или сочувствующие ей, так же решительно осудят поступок дезертиров…
Припомните, товарищи, что двое из дезертиров, Каменев и Зиновьев, уже перед восстанием в Петрограде выступили, как дезертиры и как штрейкбрехеры, ибо они не только голосовали на решающем собрании ЦК 10 октября 1917 г. против восстания, но и послесостоявшегося решения ЦК выступали перед партийными работниками с агитацией против восстания… и великий подъём масс, великий героизм миллионов рабочих, солдат и крестьян в Питере и Москве, на фронте, в окопах и в деревнях, отодвинул дезертиров с такой же лёгкостью, с какой железнодорожный поезд отбрасывает щепки.
Пусть же устыдятся все маловеры, все колеблющиеся, все сомневающиеся, все давшие себя запугать буржуазии или поддавшиеся крикам её прямых и косвенных пособников. Ни тениколебаний в массахпетроградских, московских и других рабочих и солдат нет… Но никаким ультиматумам интеллигентских группок, за коими массы не стоят, за коими на делестоят только корниловцы, савинковцы, юнкера и пр., мы не подчинимся…».
Страна ответила громом негодования. Оппозиционерам так и не удалось «открыто высказать свое мнение перед рабочими и солдатскими массами». Народ негодовал на «дезертиров», и это негодование заливало ЦИК. Несколько дней Смольный буквально затоплялся яростными делегациями и целыми комитетами от фронта, от Поволжья, от петроградских заводов. «Как они смеют уходить из правительства? Или они продались буржуазии и хотят погубить революцию? Они обязаны вернуться и подчиниться решениям Центрального Комитета!»
Невыясненным оставалось только настроение петроградского гарнизона. 24 (11) ноября состоялся большой солдатский митинг, на котором выступали представители всех партий. Огромным большинством митинг одобрил позицию Ленина и высказался за то, чтобы левые эсеры вступили «в состав Народного правительства». [11.6]
Меньшевики предъявили решительный ультиматум, требуя освобождения всех министров и юнкеров, полной свободы для всех газет, разоружения Красной Гвардии и подчинения гарнизона городской думе. Смольный ответил, что все социалистические министры и почти все, за очень редкими исключениями, юнкера уже отпущены, что все газеты, кроме буржуазных, совершенно свободны, но что во главе вооружённых сил останется Совет. 19 (6) ноября конференция по формированию нового правительства разошлась, и оппозиционеры друг за другом улизнули в Могилёв, где и продолжали организовывать под крылышком ставки правительство за правительством, пока всем им не пришёл конец…
Тем временем большевики подрывали власть Викжеля. Петроградский Совет выпустил воззвание ко всем железнодорожным рабочим, призывая их заставить Викжель сложить свои полномочия. 15 (2) ноября ЦИК назначил на 1 декабря (18 ноября) Всероссийский съезд железнодорожников; в этом случае он в точности повторял свою политику по отношению к крестьянам. Викжель немедленно назначил свой особый съезд железнодорожников двумя неделями позже. 16 (3) ноября члены Викжеля заняли свои места в ЦИК. В ночь на 2 декабря (19 ноября) ЦИК при открытии Всероссийского съезда железнодорожников формально предложил Викжелю портфель комиссара путей сообщения. Предложение было принято.
Разрешив вопрос о власти, большевики обратились к задачам практического управления. Прежде всего надо было накормить город, страну и армию. Отряды матросов и красногвардейцев обыскивали торговые склады, железнодорожные вокзалы и даже баржи, стоявшие в каналах, открывая и отбирая тысячи пудов продовольствия, припрятанного частными спекулянтами. В провинции были посланы эмиссары, которые с помощью земельных комитетов реквизировали склады крупных хлеботорговцев. На юг и в Сибирь отправлялись хорошо вооружённые пятитысячные матросские отряды с поручением захватывать города, всё ещё находящиеся в руках белогвардейцев, устанавливать порядок и, главное, добывать продовольствие. На великой сибирской магистрали пассажирское сообщение было прервано на целые две недели. В это время из Петрограда двинулось на восток тринадцать поездов, гружённых железом и мануфактурой, для товарообмена с сибирскими крестьянами. Эти товары были собраны фабрично-заводскими комитетами. С каждым поездом ехал особый комиссар, прилагавший все усилия, чтобы выменять у сибирских крестьян как можно больше хлеба и картофеля…
Донецкий каменноугольный бассейн находился в руках Каледина, так что вопрос о топливе тоже становился всё острее. Смольный прекратил подачу электрической энергии в театры, магазины и рестораны, сократил число трамваев и конфисковал у частных торговцев все запасы дров… А когда петроградские заводы оказались перед непосредственной угрозой остановки работы из-за отсутствия топлива, матросы Балтийского флота передали рабочим двести тысяч пудов каменного угля из запасов боевых кораблей…
В конце ноября разразились «винные погромы» [11.7](разграбление винных подвалов), начавшиеся с разгрома погребов Зимнего дворца. Улицы наполнялись пьяными солдатами… Во всём этом была видна рука контрреволюционеров, распространявших по всем полкам планы города, на которых были отмечены винные склады. Комиссары Смольною выбивались из сил, уговаривая и убеждая, но таким путём не удалось прекратить беспорядки, за которыми последовали ожесточённые схватки между солдатами и красногвардейцами… Наконец, Военно-революционный комитет разослал несколько рот матросов с пулемётами. Матросы открыли безжалостную стрельбу по погромщикам и многих убили. После этого особые комиссии согласно приказу отправились по всем винным погребам, разбивая бутылки топорами или взрывая эти погреба динамитом…
В помещениях районных Советов днём и ночью дежурили роты дисциплинированных и хорошо оплачиваемых красногвардейцев, заменивших собой старую милицию. Для борьбы с мелкими преступлениями по всем кварталам города были созданы небольшие выборные революционные трибуналы…
Крупные гостиницы, в которых спекулянты всё ещё выгодно обделывали свои дела, были окружены красногвардейцами. Спекулянты попали в тюрьму… [11.8]
Бдительный и осторожный петроградский пролетариат создал обширную систему разведки, выслеживая через прислугу всё, что творилось в буржуазных квартирах. Все добытые этим способом сведения сообщались Военно-революционному комитету, неутомимо наносившему удары железной рукой. Так был открыт монархический заговор, руководимый бывшим членом думы Пуришкевичем и группой дворян и офицеров, которые проектировали офицерское восстание и написали Каледину письмо с приглашением в Петроград. [11.9]Точно так же была раскрыта и подпольная деятельность петроградских кадетов, поддерживавших Каледина деньгами и людьми…
Нератов, испуганный взрывом негодования, которым народ ответил на его бегство, вернулся и передал Троцкому тайные договоры. Троцкий немедленно же начал публиковать их в «Правде», чем вызвал потрясение во всём мире…
Ограничения свободы печати были усилены декретом, [11.10]отдавшим монополию на объявления официальным правительственным газетам. Все прочие газеты в знак протеста перестали выходить или не подчинились декрету и были закрыты… Только через три недели они, наконец, сдались.
Министерства всё ещё бастовали, старые чиновники всё ещё саботировали и не давали возможности наладить экономическую жизнь. За Смольным стояла только воля широких неорганизованных масс, и Совет Народных Комиссаров опирался на неё, направляя революционные массовые действия против своих врагов. [11.11]В ярко и просто написанных и распространённых по всей России обращениях [11.12]Ленин разъяснял цели революции и призывал народ взять власть в свои руки, силой сломить сопротивление имущих классов, силой овладеть государственными учреждениями. Революционный порядок! Революционная дисциплина! Строгая отчётность и контроль! Никаких стачек! Никакого разгильдяйства!
20 (7) ноября Военно-революционный комитет опубликовал следующее предостережение:
«Богатые классы оказывают сопротивление новому, Советскому правительству, правительству рабочих, солдат и крестьян. Их сторонники останавливают работу государственных и городских служащих, призывают прекращать службу в банках, пытаются прервать железнодорожные и почтово-телеграфные сообщения и т.п…
Мы предостерегаем их - они играют с огнём. Стране и армии грозит голод. Для борьбы с голодом самое тщательное исполнение всех работ в продовольственных учреждениях, на железных дорогах, на почте, в банках, - безусловно необходимо. Рабочее и крестьянское правительство принимает все необходимые меры для обеспечения страны всем необходимым.
Сопротивление этим мерам - преступление против народа. Мы предупреждаем богатые классы и их сторонников: если они не прекратят свой саботаж и доведут до приостановка подвоз продовольствия, первыми тяготу созданного ими положения почувствуют они сами. Богатые классы и их прислужники будут лишены права получать продукты. Все запасы, имеющиеся у них, будут реквизированы, имущество главных виновников будет конфисковано.
Мы выполнили свой долг - мы предостерегли играющих с огнём.
Мы уверены, что в этих решительных мерах, если они окажутся необходимыми, мы встретим полную поддержку всех рабочих, [11.13]солдат и крестьян».
22 (9) ноября по всем стенам города было расклеено « Экстренное извещение»:
«Советом Народных Комиссаров получена срочная военная телеграмма вне очереди от штаба Северного фронта, в которой сообщается следующее: «Медлить больше нельзя, не дайте умереть с голоду. Армия Северного фронта уже несколько дней не имеет ни крошки хлеба, а через два-три дня не будет иметь и сухарей, которые выдаются из неприкосновенных доселе запасов. Эти запасы подходят к концу. Уже делегаты, приезжающие из армии, говорят о необходимости планомерного отвода частей армии в тыл, предвидя, что на днях начнётся повальное бегство умирающих с голода, истерзанных трёхлетней борьбой в окопах, больных, раздетых, разутых, обезумевших от нечеловеческих лишений людей…».
Военно-революционный комитет доводит о сём до сведения петроградского гарнизона и петроградских рабочих. Положение на фронте требует самых неотложных и решительных мер… Между тем верхи чиновничества правительственных учреждений, банков, казначейств, дорог, почт и телеграфов саботируют и подрывают работу правительства, направленную на обеспечение фронта продовольствием… Каждый час промедления может стоить жизни тысячам солдат.
Контрреволюционные чиновники являются самыми бесчестными преступниками по отношению к голодающим и умирающим братьям на фронте.
Военно-революционный комитет делает этим преступникам последнее предостережение. В случае малейшего сопротивления или противодействия с их стороны по отношению к ним будут приняты меры, суровость которых будет отвечать размерам совершённого ими преступления».
Рабочие и солдатские массы ответили на это бешеным взрывом негодования, прокатившимся по всей России. В столице государственные и банковские служащие выпускали сотни прокламаций и воззваний,
«Об этом я ничего не знаю, - ответил Троцкий. - Я в переговорах участия не принимаю… Впрочем, я не думаю, чтобы они имели большое значение…»
В эту ночь на конференции царила большая тревога. Делегаты городской думы вышли из её состава…
Но и в самом Смольном в рядах большевистской партии нарастала сильная оппозиция политике Ленина. В ночь на 17 (4) ноября огромный зал ЦИК был набит битком. Атмосфера была зловещая.
Большевик Ларин заявил, что уже приближается срок выборов в Учредительное собрание и что пора покончить с «политическим террором».
«Необходимо смягчить мероприятия, принятые против свободы печати. Они были необходимы во время борьбы, но теперь не имеют никакого оправдания. Печать должна быть свободна, поскольку она не призывает к погромам и мятежам».
Под крик и свист своих же партийных товарищей Ларин предложил следующую резолюцию:
«Декрет Совета Народных Комиссаров о печати отменяется… Политические репрессии подчиняются предварительному разрешению трибунала, избираемого ЦИК (на основе пропорционального представительства) [83]и имеющего право пересмотреть также все уже произведённые аресты, закрытие газет и т.д.»
Эта резолюция была встречена громом аплодисментов не только с левоэсеровских, но и с части большевистских скамей.
Аванесов поспешно предложил от имени сторонников Ленина отложить вопрос о печати до тех пор, пока не будет достигнуто соглашение между политическими партиями. Это предложение было отвергнуто огромным большинством голосов.
«Революция, завершающаяся в настоящий момент, - говорил Аванесов, - не побоялась поднять руку на частную собственность, а вопрос о печати должен рассматриваться нами именно как вопрос о частной собственности…»
Затем он прочёл следующую резолюцию, официально предлагаемую большевиками:
«1. Закрытие буржуазных газет вызывалось не только чисто боевыми потребностями в период восстания и подавления контрреволюционных попыток, но и являлось необходимой переходной мерой для установления нового режима в области печати, такого режима, при котором капиталисты - собственники типографий и бумаги - не могли бы становиться самодержавными фабрикантами общественного мнения.
Дальнейшей мерой должна быть конфискация частных типографий и запасов бумаги, передача их в собственность Советской власти в центре и на местах с тем, чтобы партии и группы могли пользоваться техническими средствами печатания сообразно своей действительной идейной силе, т.е. пропорционально числу своих сторонников.
Восстановление так называемой “свободы печати”, т.е. простое возвращение типографий и бумаги капиталистам - отравителям народного сознания, явилось бы недопустимой капитуляцией перед волей капитала, сдачей одной из важнейших позиций рабочей и крестьянской революции, т.е. мерой безусловно контрреволюционного характера.
ЦК предлагает поэтому большевистской фракции ЦИК категорически отвергнуть всякие предложения, клонящиеся к восстановлению старого режима в деле печати, и безоговорочно поддержать в этом вопросе Совет Народных Комиссаров против претензий и домогательств, продиктованных мелкобуржуазными предрассудками или прямым прислужничеством интересам контрреволюционной буржуазии».
Чтение этой резолюции прерывалось ироническими замечаниями левых эсеров и негодующими криками оппозиционных большевиков. Карелин вскочил со своего места и запротестовал: «Три недели назад большевики были самыми яростными защитниками свободы печати… Аргументы, приводимые в этой резолюции, странным образом напоминают точку зрения старых черносотенцев и царских цензоров: они ведь тоже говорили об “отравителях народного сознания”».
Троцкий произнёс большую речь в защиту резолюции. Он проводил различие между положением печати во время гражданской войны и её положением после победы: «Во время гражданской войны право на насилие принадлежит только угнетённым…». (Крики: «Кто же теперь угнетённый? Каннибал!»)
«Наша победа над врагами ещё не завершена, - продолжал Троцкий, - а газеты являются оружием в их руках. При таких условиях закрытие газет есть вполне законная мера самозащиты…» Затем Троцкий перешёл к вопросу о положении печати после победы.
«Позиция социалистов в вопросе о свободе печати должна быть точным отражением соответствующей их позиции в вопросе о свободе торговли… Власть демократии, организуемая ныне в России, требует полного уничтожения господства частной собственности над печатью, точно так же как и над промышленностью… Советская власть должна конфисковать все типографии. (Крики: «Конфискуйте типографию “Правды”!») Буржуазная монополия печати должна быть разрушена. Иначе нам не стоило бы брать власть! Каждая группа граждан должна иметь доступ к бумаге и типографскому станку… Право собственности на типографии и бумагу принадлежит прежде всего рабочим и крестьянам и только после них буржуазным партиям, составляющим меньшинство… Переход власти в руки Советов влечёт за собой коренное изменение всех основных условий существования, и это изменение не может не коснуться печати… Если мы не остановились перед национализацией банков, то с какой стати нам терпеть газеты финансистов? Старый строй должен умереть, и это должно быть понято раз навсегда…» Аплодисменты и злобные крики.
Карелин заявил, что ЦИК не может решить этот важный вопрос. Надо передать его в особую комиссию. Затем он произнёс страстную речь в защиту свободы печати.
Затем выступил Ленин, спокойно, бесстрастно. Он морщил лоб, говорил, медленно подбирая слова; каждая его фраза падала, как молот.
«Гражданская война ещё не закончена, перед нами всё ещё стоят враги, следовательно, отменить репрессивные меры по отношению к печати невозможно.
Мы, большевики, всегда говорили, что, добившись власти, мы закроем буржуазную печать. Терпеть буржуазные газеты - значит перестать быть социалистом. Когда делаешь революцию, стоять на месте нельзя: приходится идти либо вперёд, либо назад. Тот, кто говорит теперь о “свободе печати”, пятится назад и задерживает наше стремительное продвижение к социализму.
Мы сбросили иго капитализма, как первая революция сбросила иго царского самодержавия. Если первая революция имела право воспретить монархические газеты, то и мы имеем право закрывать буржуазные газеты. Нельзя отделять вопрос о свободе печати от других вопросов классовой борьбы. Мы обещали закрыть эти газеты и должны закрыть их. Огромное большинство народа идёт за нами!
Теперь, когда восстание уже позади, мы не имеем ни малейшего намерения запрещать газеты других, социалистических партий, поскольку они не призывают к вооружённому восстанию или к неповиновению Советскому правительству. Однако мы не позволим им под предлогом свободы социалистической печати захватить бумажную и типографскую монополию, пользуясь тайной поддержкой буржуазии… Технические средства печати должны стать собственностью Советского правительства и распределяться в первую голову между социалистическими партиями в строгом соответствии с относительной численностью их последователей…»
Перешли к голосованию. Резолюция Ларина и левых эсеров была отвергнута тридцатью одним голосом против двадцати двух. Точка зрения Ленина собрала тридцать четыре голоса против двадцати четырёх. [84]Большевики Рязанов и Лозовский голосовали с меньшинством; они заявили, что не могут подавать голос за какое бы то ни было ограничение свободы печати.
После этого левые эсеры заявили, что больше не могут принимать на себя ответственность за происходящее, и ушли из Военно-революционного комитета, а также со всех прочих ответственных постов.
Из Совета Народных Комиссаров вышли пять членов: Ногин, Рыков, Милютин, Теодорович и Шляпников. При этом они сделали следующее заявление:
«Мы стоим на точке зрения необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий. Мы считаем, что только образование такого правительства дало бы возможность закрепить плоды героической борьбы рабочего класса и революционной армии в октябрьско-ноябрьские дни.
Мы полагаем, что вне этого есть только один путь: сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора. На этот путь вступил Совет Народных Комиссаров. Мы на него не можем и не хотим вступать. Мы видим, что это ведёт к отстранению массовых пролетарских организаций от руководства политической жизнью, к установлению безответственного режима и к разгрому революции и страны. Нести ответственность за эту политику мы не можем и потому слагаем с себя пред ЦИК звание Народных Комиссаров».
Это заявление было подписано и некоторыми другими комиссарами, впрочем, не оставившими своих постов: Рязановым, Дербышевым из управления печати, Арбузовым из государственной типографии, Юреневым из Красной Гвардии, Фёдоровым из комиссариата труда и секретарём отдела разработки законодательных предположений Лариным.
В то же время Каменев, Рыков, Милютин, Зиновьев и Ногин вышли из Центрального Комитета большевистской партии, сделав публичное заявление о причинах этого шага:
«…Мы считаем, что создание такого правительства (составленного из представителей всех советских партий) необходимо ради предотвращения дальнейшего кровопролития, надвигающегося голода, разгрома революции калединцами, обеспечения созыва Учредительного собрания в назначенный срок и действительного проведения программы мира, принятой II Всероссийским съездом Советов Р. и С. Депутатов…
Мы не можем нести ответственность за эту гибельную политику ЦК, проводимую вопреки воле громадной части пролетариата и солдат, жаждущих скорейшего прекращения кровопролития между отдельными частями демократии.
Мы складываем с себя поэтому звание членов ЦК, чтобы иметь право откровенно сказать своё мнение массе рабочих и солдат…
Мы уходим из ЦК в момент победы, в момент господства нашей партии, уходим потому, что не можем спокойно смотреть, как политика руководящей группы ЦК ведёт к потере рабочей партией плодов этой победы, к разгрому пролетариата…».
Рабочие и солдаты гарнизона волновались, посылали делегации в Смольный и на конференцию по формированию нового правительства, где раскол между большевиками вызвал живейшую радость.
Но ответ ленинцев был быстрым и беспощадным. Шляпников и Теодорович подчинились партийной дисциплине и вернулись на свои посты. Каменев был смещен с поста председателя ЦИК, и на его место выбрали Свердлова. Зиновьева устранили от председательствования в Петроградском Совете. Утром 20 (7) ноября «Правда» вышла с яростным обращением к русскому народу, написанным Лениным, размноженным в сотнях тысячах экземпляров, расклеенным на всех стенах и распространённым по всей России: [85]
«Второй Всероссийский съезд Советов дал большинство партии большевиков. Только правительство, составленное этой партией, является, поэтому, Советским правительством. И всем известно, что Центральный Комитет партии большевиков, за несколько часов до образования нового правительства и до предложения списка его членов Второму Всероссийскому съезду Советов, призвал на своё заседание трёх виднейших членов группы левых эсеров, товарищей Камкова, Спиро и Карелина, и предложил имучаствовать в новом правительство. Мы крайне сожалеем, что товарищи левые эсеры отказались, мы считаем их отказ недопустимым для революционера и сторонника трудящихся, мы во всякое время готовы включить левых эсеров в состав правительства, но мы заявляем, что, как партия большинства на Втором Всероссийском съезде Советов, мы вправе и обязаныперед народом составить правительство…
Товарищи! Несколько членов ЦК нашей партии и Совета Народных Комиссаров, Каменев, Зиновьев, Ногин, Рыков, Милютин и немногие другие, вышли вчера, 4-го ноября, из ЦК нашей партии и - три последних - из Совета Народных Комиссаров… Ушедшие товарищи поступили, как дезертиры, не только покинув вверенные им посты, но и сорвав прямое постановление ЦК нашей партии о том, чтобы обождать с уходом хотя бы до решений петроградской и московской партийных организаций. Мы решительно осуждаем это дезертирство. Мы глубоко убеждены, что все сознательные рабочие, солдаты и крестьяне, принадлежащие к нашей партии или сочувствующие ей, так же решительно осудят поступок дезертиров…
Припомните, товарищи, что двое из дезертиров, Каменев и Зиновьев, уже перед восстанием в Петрограде выступили, как дезертиры и как штрейкбрехеры, ибо они не только голосовали на решающем собрании ЦК 10 октября 1917 г. против восстания, но и послесостоявшегося решения ЦК выступали перед партийными работниками с агитацией против восстания… и великий подъём масс, великий героизм миллионов рабочих, солдат и крестьян в Питере и Москве, на фронте, в окопах и в деревнях, отодвинул дезертиров с такой же лёгкостью, с какой железнодорожный поезд отбрасывает щепки.
Пусть же устыдятся все маловеры, все колеблющиеся, все сомневающиеся, все давшие себя запугать буржуазии или поддавшиеся крикам её прямых и косвенных пособников. Ни тениколебаний в массахпетроградских, московских и других рабочих и солдат нет… Но никаким ультиматумам интеллигентских группок, за коими массы не стоят, за коими на делестоят только корниловцы, савинковцы, юнкера и пр., мы не подчинимся…».
Страна ответила громом негодования. Оппозиционерам так и не удалось «открыто высказать свое мнение перед рабочими и солдатскими массами». Народ негодовал на «дезертиров», и это негодование заливало ЦИК. Несколько дней Смольный буквально затоплялся яростными делегациями и целыми комитетами от фронта, от Поволжья, от петроградских заводов. «Как они смеют уходить из правительства? Или они продались буржуазии и хотят погубить революцию? Они обязаны вернуться и подчиниться решениям Центрального Комитета!»
Невыясненным оставалось только настроение петроградского гарнизона. 24 (11) ноября состоялся большой солдатский митинг, на котором выступали представители всех партий. Огромным большинством митинг одобрил позицию Ленина и высказался за то, чтобы левые эсеры вступили «в состав Народного правительства». [11.6]
Меньшевики предъявили решительный ультиматум, требуя освобождения всех министров и юнкеров, полной свободы для всех газет, разоружения Красной Гвардии и подчинения гарнизона городской думе. Смольный ответил, что все социалистические министры и почти все, за очень редкими исключениями, юнкера уже отпущены, что все газеты, кроме буржуазных, совершенно свободны, но что во главе вооружённых сил останется Совет. 19 (6) ноября конференция по формированию нового правительства разошлась, и оппозиционеры друг за другом улизнули в Могилёв, где и продолжали организовывать под крылышком ставки правительство за правительством, пока всем им не пришёл конец…
Тем временем большевики подрывали власть Викжеля. Петроградский Совет выпустил воззвание ко всем железнодорожным рабочим, призывая их заставить Викжель сложить свои полномочия. 15 (2) ноября ЦИК назначил на 1 декабря (18 ноября) Всероссийский съезд железнодорожников; в этом случае он в точности повторял свою политику по отношению к крестьянам. Викжель немедленно назначил свой особый съезд железнодорожников двумя неделями позже. 16 (3) ноября члены Викжеля заняли свои места в ЦИК. В ночь на 2 декабря (19 ноября) ЦИК при открытии Всероссийского съезда железнодорожников формально предложил Викжелю портфель комиссара путей сообщения. Предложение было принято.
Разрешив вопрос о власти, большевики обратились к задачам практического управления. Прежде всего надо было накормить город, страну и армию. Отряды матросов и красногвардейцев обыскивали торговые склады, железнодорожные вокзалы и даже баржи, стоявшие в каналах, открывая и отбирая тысячи пудов продовольствия, припрятанного частными спекулянтами. В провинции были посланы эмиссары, которые с помощью земельных комитетов реквизировали склады крупных хлеботорговцев. На юг и в Сибирь отправлялись хорошо вооружённые пятитысячные матросские отряды с поручением захватывать города, всё ещё находящиеся в руках белогвардейцев, устанавливать порядок и, главное, добывать продовольствие. На великой сибирской магистрали пассажирское сообщение было прервано на целые две недели. В это время из Петрограда двинулось на восток тринадцать поездов, гружённых железом и мануфактурой, для товарообмена с сибирскими крестьянами. Эти товары были собраны фабрично-заводскими комитетами. С каждым поездом ехал особый комиссар, прилагавший все усилия, чтобы выменять у сибирских крестьян как можно больше хлеба и картофеля…
Донецкий каменноугольный бассейн находился в руках Каледина, так что вопрос о топливе тоже становился всё острее. Смольный прекратил подачу электрической энергии в театры, магазины и рестораны, сократил число трамваев и конфисковал у частных торговцев все запасы дров… А когда петроградские заводы оказались перед непосредственной угрозой остановки работы из-за отсутствия топлива, матросы Балтийского флота передали рабочим двести тысяч пудов каменного угля из запасов боевых кораблей…
В конце ноября разразились «винные погромы» [11.7](разграбление винных подвалов), начавшиеся с разгрома погребов Зимнего дворца. Улицы наполнялись пьяными солдатами… Во всём этом была видна рука контрреволюционеров, распространявших по всем полкам планы города, на которых были отмечены винные склады. Комиссары Смольною выбивались из сил, уговаривая и убеждая, но таким путём не удалось прекратить беспорядки, за которыми последовали ожесточённые схватки между солдатами и красногвардейцами… Наконец, Военно-революционный комитет разослал несколько рот матросов с пулемётами. Матросы открыли безжалостную стрельбу по погромщикам и многих убили. После этого особые комиссии согласно приказу отправились по всем винным погребам, разбивая бутылки топорами или взрывая эти погреба динамитом…
В помещениях районных Советов днём и ночью дежурили роты дисциплинированных и хорошо оплачиваемых красногвардейцев, заменивших собой старую милицию. Для борьбы с мелкими преступлениями по всем кварталам города были созданы небольшие выборные революционные трибуналы…
Крупные гостиницы, в которых спекулянты всё ещё выгодно обделывали свои дела, были окружены красногвардейцами. Спекулянты попали в тюрьму… [11.8]
Бдительный и осторожный петроградский пролетариат создал обширную систему разведки, выслеживая через прислугу всё, что творилось в буржуазных квартирах. Все добытые этим способом сведения сообщались Военно-революционному комитету, неутомимо наносившему удары железной рукой. Так был открыт монархический заговор, руководимый бывшим членом думы Пуришкевичем и группой дворян и офицеров, которые проектировали офицерское восстание и написали Каледину письмо с приглашением в Петроград. [11.9]Точно так же была раскрыта и подпольная деятельность петроградских кадетов, поддерживавших Каледина деньгами и людьми…
Нератов, испуганный взрывом негодования, которым народ ответил на его бегство, вернулся и передал Троцкому тайные договоры. Троцкий немедленно же начал публиковать их в «Правде», чем вызвал потрясение во всём мире…
Ограничения свободы печати были усилены декретом, [11.10]отдавшим монополию на объявления официальным правительственным газетам. Все прочие газеты в знак протеста перестали выходить или не подчинились декрету и были закрыты… Только через три недели они, наконец, сдались.
Министерства всё ещё бастовали, старые чиновники всё ещё саботировали и не давали возможности наладить экономическую жизнь. За Смольным стояла только воля широких неорганизованных масс, и Совет Народных Комиссаров опирался на неё, направляя революционные массовые действия против своих врагов. [11.11]В ярко и просто написанных и распространённых по всей России обращениях [11.12]Ленин разъяснял цели революции и призывал народ взять власть в свои руки, силой сломить сопротивление имущих классов, силой овладеть государственными учреждениями. Революционный порядок! Революционная дисциплина! Строгая отчётность и контроль! Никаких стачек! Никакого разгильдяйства!
20 (7) ноября Военно-революционный комитет опубликовал следующее предостережение:
«Богатые классы оказывают сопротивление новому, Советскому правительству, правительству рабочих, солдат и крестьян. Их сторонники останавливают работу государственных и городских служащих, призывают прекращать службу в банках, пытаются прервать железнодорожные и почтово-телеграфные сообщения и т.п…
Мы предостерегаем их - они играют с огнём. Стране и армии грозит голод. Для борьбы с голодом самое тщательное исполнение всех работ в продовольственных учреждениях, на железных дорогах, на почте, в банках, - безусловно необходимо. Рабочее и крестьянское правительство принимает все необходимые меры для обеспечения страны всем необходимым.
Сопротивление этим мерам - преступление против народа. Мы предупреждаем богатые классы и их сторонников: если они не прекратят свой саботаж и доведут до приостановка подвоз продовольствия, первыми тяготу созданного ими положения почувствуют они сами. Богатые классы и их прислужники будут лишены права получать продукты. Все запасы, имеющиеся у них, будут реквизированы, имущество главных виновников будет конфисковано.
Мы выполнили свой долг - мы предостерегли играющих с огнём.
Мы уверены, что в этих решительных мерах, если они окажутся необходимыми, мы встретим полную поддержку всех рабочих, [11.13]солдат и крестьян».
22 (9) ноября по всем стенам города было расклеено « Экстренное извещение»:
«Советом Народных Комиссаров получена срочная военная телеграмма вне очереди от штаба Северного фронта, в которой сообщается следующее: «Медлить больше нельзя, не дайте умереть с голоду. Армия Северного фронта уже несколько дней не имеет ни крошки хлеба, а через два-три дня не будет иметь и сухарей, которые выдаются из неприкосновенных доселе запасов. Эти запасы подходят к концу. Уже делегаты, приезжающие из армии, говорят о необходимости планомерного отвода частей армии в тыл, предвидя, что на днях начнётся повальное бегство умирающих с голода, истерзанных трёхлетней борьбой в окопах, больных, раздетых, разутых, обезумевших от нечеловеческих лишений людей…».
Военно-революционный комитет доводит о сём до сведения петроградского гарнизона и петроградских рабочих. Положение на фронте требует самых неотложных и решительных мер… Между тем верхи чиновничества правительственных учреждений, банков, казначейств, дорог, почт и телеграфов саботируют и подрывают работу правительства, направленную на обеспечение фронта продовольствием… Каждый час промедления может стоить жизни тысячам солдат.
Контрреволюционные чиновники являются самыми бесчестными преступниками по отношению к голодающим и умирающим братьям на фронте.
Военно-революционный комитет делает этим преступникам последнее предостережение. В случае малейшего сопротивления или противодействия с их стороны по отношению к ним будут приняты меры, суровость которых будет отвечать размерам совершённого ими преступления».
Рабочие и солдатские массы ответили на это бешеным взрывом негодования, прокатившимся по всей России. В столице государственные и банковские служащие выпускали сотни прокламаций и воззваний,