Страница:
Я проводил почти всё время в Смольном. Попасть туда было уже нелегко. У внешних ворот стояла двойная цепь часовых, а перед главным входом тянулась длинная очередь людей, ждавших пропуска. В Смольный пускали по четыре человека сразу, предварительно установив личности каждого и узнав, по какому делу он пришёл. Выдавались пропуска, но их система менялась по нескольку раз в день, потому что шпионы постоянно ухитрялись пробираться в здание…
Вход в Смольный. У входа охрана из солдат и красногвардейцев
(Гл. III, стр. 61-62)
Однажды, придя в Смольный, я увидел впереди себя у внешних ворот Троцкого с женой. Их задержал часовой. Троцкий рылся по всем карманам, но никак не мог найти пропуска.
«Неважно, - сказал он, наконец, - вы меня знаете. Моя фамилия Троцкий».
«Где пропуск? - упрямо отвечал солдат. - Прохода нет, никаких я фамилий не знаю».
«Да я председатель Петроградского Совета».
«Ну, - отвечал солдат, - уж если вы такое важное лицо, так должна же у вас быть хотя бы маленькая бумажка».
Троцкий был очень терпелив. «Пропустите меня к коменданту», - говорил он. Солдат колебался и ворчал о том, что нечего беспокоить коменданта ради всякого приходящего. Но, наконец, он кивком головы подозвал разводящего. Троцкий изложил ему своё дело. «Моя фамилия Троцкий», - повторял он.
«Троцкий… - разводящий почесал в затылке. - Слышал я где-то это имя… - медленно проговорил он. - Ну, ладно, проходите, товарищ».
Красногвардейцы проверяют пропуска у Смольного
(Гл. III, стр. 61-62)
В коридоре мне попался Карахан, член большевистского ЦК. [35]Он рассказал мне, каково будет новое правительство:
«Гибкая организация, чуткая к народной воле, выражаемой Советами, предоставляющая величайшую свободу местной инициативе. Теперь Временное правительство точно так же связывает местную демократию, как это делалось при царе… В новом обществе инициатива будет исходить снизу. Формы правления будут установлены в соответствии с уставом Российской социал-демократической рабочей партии. Парламентом будет новый ЦИК, ответственный перед Всероссийским съездом Советов, который должен будет созываться очень часто; министерствами будут управлять не отдельные министры, а коллегии, непосредственно ответственные перед Советами».
Пропуск Джона Рида на право входа в Смольный институт
30 (17) октября я, сговорившись предварительно с Троцким, явился к нему в маленькую и пустую комнату на верхнем этаже Смольного. Он сидел посередине комнаты на жёстком стуле, за пустым столом. Мне пришлось задавать ему очень мало вопросов. Он быстро и уверенно говорил больше часа. Привожу самое существенное из сказанного им, сохраняя в точности его выражения:
«Временное правительство совершенно бессильно. У власти стоит буржуазия, но её власть замаскирована фиктивной коалицией с оборонческими партиями. На протяжении всей революции мы видим восстание крестьян, измученных ожиданием обещанной земли. Тем же самым недовольством явно охвачены все трудящиеся классы по всей стране. Господство буржуазии может осуществляться только путём гражданской войны. Буржуазия может управлять только при помощи корниловских методов, но ей не хватает силы… Армия за нас. Соглашатели и пацифисты, эсеры и меньшевики потеряли весь свой авторитет, потому что борьба между крестьянами и помещиками, между рабочими и работодателями, между солдатами и офицерами достигла небывалой ожесточённости и непримиримости. Революция может быть завершена, народ может быть спасён только объединёнными усилиями народных масс, только победой пролетарской диктатуры…
Советы являются наиболее совершенным народным представительством - совершенным и в своём революционном опыте, и в своих идеях и целях. Опираясь непосредственно на солдатские окопы, на рабочие фабрики, на крестьянские деревни, они являются хребтом революции.
Мы уже видели попытки создать власть без Советов. Эти попытки создали только безвластие. В настоящую минуту в кулуарах Совета Российской республики вынашиваются всевозможные контрреволюционные планы. Кадетская партия есть представительница воинствующей контрреволюции. Советы же являются представителями народного дела. Между этими двумя лагерями нет ни одной группы, которая имела бы мало-мальски серьёзное значение… Это «lutte finale» - последний и решительный бой. Буржуазная контрреволюция организует все свои силы и только ждёт удобного момента для нападения. Наш ответ будет решителен. Мы завершим труд, еле начатый в феврале и двинутый вперёд в период корниловщины…».
Он перешёл к иностранной политике будущего правительства:
«Первым нашим актом будет призыв к немедленному перемирию на всех фронтах и к конференции всех народов для обсуждения демократических условий мира. Степень демократичности мирного договора будет зависеть от степени революционной поддержки, которую мы встретим в Европе; если мы создадим здесь правительство Советов, это будет мощным фактором в пользу немедленного мира во всей Европе, ибо правительство обратится с предложением перемирия прямо и непосредственно ко всем народам через головы правительств. В момент заключения мира русская революция всеми силами будет настаивать на принципе «без аннексий и контрибуций, на основе свободного самоопределения народов» и на создании Европейской федеративной республики…
В конце этой войны я вижу Европу, пересозданную не дипломатами, а пролетариатом. Европейская федеративная республика, Соединенные Штаты Европы - вот что должно быть. Национальная автономия уже недостаточна. Экономический прогресс требует отмены национальных границ. Если Европа останется раздробленной на национальные группы, то империализм будет продолжать своё дело. Дать мир всему миру может только Европейская федеративная республика», - он улыбнулся тонкой, чуть иронической своей улыбкой. - «Но без выступления европейских масс эти цели не могут быть достигнуты пока…»
Все ждали, что в один прекрасный день на улицах неожиданно появятся большевики и примутся расстреливать всех людей в белых воротничках. Но на самом деле восстание произошло крайне просто и вполне открыто.
Временное правительство собиралось отправить петроградский гарнизон на фронт.
Петроградский гарнизон насчитывал около шестидесяти тысяч человек и сыграл в революции выдающуюся роль. Именно он решил дело в великие Февральские дни, он создал Советы солдатских депутатов, он отбросил Корнилова от подступов к Петрограду.
Теперь в нём было очень много большевиков. Когда Временное правительство заговорило об эвакуации города, то именно петроградский гарнизон ответил ему: «Одно из двух… правительство, неспособное оборонить столицу, должно либо заключить немедленный мир, либо, если оно неспособно заключить мир, оно должно убраться прочь и очистить место подлинно народному правительству…».
Было очевидно, что любая попытка восстания всецело зависит от поведения петроградского гарнизона. План правительства заключался в замене полков гарнизона «надёжными» частями - казаками, «батальонами смерти». Комитеты отдельных армий, «умеренные» социалисты и ЦИК поддерживали правительство. На фронте и в Петрограде велась широкая агитация: говорили, что вот уже восемь месяцев, как петроградский гарнизон бездельничает и прохлаждается в столичных казармах, а в это время на фронте армия голодает и вымирает без смены и подкреплений.
Разумеется, в словах людей, обвинявших петроградский гарнизон в нежелании менять относительное довольство на ужасы зимней кампании, была известная доля правды. Но для отказа идти на фронт существовали и другие основания. Петроградский Совет опасался замыслов правительства, а между тем с фронта являлись сотни делегатов от рядовых солдат, которые в один голос заявляли: «Правда, нам нужны подкрепления, но ещё нужнее нам знать, что здесь, в Петрограде, революция находится под надёжной защитой… Держите тыл, товарищи, а мы будем держать фронт…».
25 (12) октября исполнительный комитет Петроградского Совета обсуждал при закрытых дверях вопрос об организации особого военного комитета. На следующий день солдатская секция Петроградского Совета выбрала комитет, который немедленно объявил все буржуазные газеты под бойкотом и вынес ЦИК порицание за его борьбу против съезда Советов. 29 (16) октября Троцкий на открытом заседании Петроградского Совета предложил формально утвердить Военно-революционный комитет.
«Мы должны, - сказал он, - создать специальную организацию, чтобы идти за ней в бой и умереть, если это понадобится…» Было решено послать на фронт две делегации для переговоров с солдатскими комитетами и ставкой - одну от Совета, а другую от гарнизона.
В Пскове делегация Совета была принята командующим Северным фронтом генералом Черемисовым, который коротко заявил, что он уже приказал петроградскому гарнизону занять место в окопах и что больше говорить не о чем. Делегации от гарнизона не было разрешено выехать из Петрограда…
Делегация солдатской секции Петроградского Совета просила, чтобы её представитель был допущен в штаб Петроградского округа. Отказ. Петроградский Совет потребовал, чтобы без одобрения солдатской секции не издавалось ни одного приказа. Отказ. Делегатам грубо заявили: «Мы признаём только ЦИК. Вас мы не признаём, и, если вы нарушите какой-нибудь закон, мы вас арестуем».
30 (17) октября [36]собрание представителей всех петроградских полков приняло следующую резолюцию: «Петроградский гарнизон больше не признаёт Временного правительства. Наше правительство - Петроградский Совет. Мы будем подчиняться только приказам Петроградского Совета, изданным его Военно-революционным комитетом». Местным военным частям было приказано ждать указаний от солдатской секции Петроградского Совета.
На следующий день ЦИК созвал своё собственное собрание, состоявшее в огромном большинстве из офицеров, создал особый комитет для совместной работы со штабом и разослал во все районы Петрограда своих комиссаров.
3 ноября (21 октября) огромный солдатский митинг в Смольном постановил:
«Приветствуя образование Военно-революционного комитета при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, гарнизон Петрограда и его окрестностей обещает Военно-революционному комитету полную поддержку во всех его шагах, направленных к тому, чтобы теснее связать фронт с тылом в интересах революции.
Вместе с тем петроградский гарнизон заявляет: на страже революционного порядка в Петрограде стоит весь гарнизон вместе с организованным пролетариатом. Всякие провокационные попытки со стороны корниловцев и буржуазии внести смуту и расстройство в революционные ряды встретят беспощадный отпор».
Чувствуя свою силу, Военно-революционный комитет решительно потребовал, чтобы штаб Петроградского округа подчинялся его распоряжениям. Он разослал по всем типографиям приказ не печатать без его утверждения никаких призывов или прокламаций. В Кронверкский арсенал явились вооружённые комиссары и захватили огромное количество оружия и снаряжения, приостановив отправку десяти тысяч штыков, уже наряжённых в Новочеркасск, штаб-квартиру Каледина…
Внезапно очутившись перед лицом опасности, правительство обещало комитету безнаказанность в случае, если он добровольно разойдётся. Слишком поздно. В полночь 5 ноября (23 октября) Керенский сам послал в Петроградский Совет Малевского с предложением направить представителя в штаб. Военно-революционный комитет ответил согласием, но через час исполняющий обязанности военного министра генерал Маниковский взял предложение обратно…
Утром во вторник 6 ноября (24 октября) весь город был взбудоражен появившимся на улицах обращением, подписанным - «Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов»:
« К населению Петрограда.
Граждане! Контрреволюция подняла свою преступную голову. Корниловцы мобилизуют силы, чтобы раздавить Всероссийский съезд Советов и сорвать Учредительное собрание. Одновременно погромщики могут попытаться вызвать на улицах Петрограда смуту и резню.
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов берёт на себя охрану революционного порядка от контрреволюционных и погромных покушений.
Гарнизон Петрограда не допустит никаких насилий и бесчинств. Население призывается задерживать хулиганов и черносотенных агитаторов и доставлять их комиссарам Совета в близлежащую войсковую часть. При первой попытке тёмных элементов вызвать на улицах Петрограда смуту, грабежи, поножовщину или стрельбу преступники будут стёрты с лица земли.
Граждане! Мы призываем вас к полному спокойствию и самообладанию. Дело порядка и революции в твёрдых руках…».
3 ноября (21 октября) вожди большевиков собрались на своё историческое совещание. Оно шло при закрытых дверях. Я был предупреждён Залкиндом [37]и ждал результатов совещания за дверью, в коридоре. Володарский, выйдя из комнаты, рассказал мне, что там происходит.
Ленин говорил: «24 октября будет слишком рано действовать: для восстания нужна всероссийская основа, а 24-го не все ещё делегаты на Съезд прибудут. С другой стороны, 26 октября будет слишком поздно действовать: к этому времени Съезд организуется, а крупному организованному собранию трудно принимать быстрые и решительные мероприятия. Мы должны действовать 25 октября - в день открытия Съезда, так, чтобы мы могли сказать ему: Вот власть! Что вы с ней сделаете?».
В одной из комнат верхнего этажа сидел тонколицый, длинноволосый человек, математик и шахматист, когда-то офицер царской армии, а потом революционер и ссыльный, некто Овсеенко, по кличке Антонов. Математик и шахматист, он был поглощён разработкой планов захвата столицы.
Со своей стороны готовилось к бою и правительство. К Петрограду незаметно стягивались самые надёжные полки, выбранные из разбросанных по всему фронту дивизий. В Зимнем дворце расположилась юнкерская артиллерия. На улицах впервые с дней июльского восстания появились казачьи патрули. Полковников издавал приказ за приказом, угрожая подавить малейшее неповиновение «самыми энергичными репрессиями». Наиболее ненавистный член правительства - министр народного просвещения Кишкин был утверждён чрезвычайным комиссаром по охране порядка в Петрограде. Он назначил своими помощниками столь же мало популярных Рутенберга и Пальчинского. Петроград, Кронштадт и Финляндия были объявлены на военном положении. Буржуазное «Новое Время» иронически заявляло по этому поводу:
«Почему осадное положение? Правительство уже перестало быть властью, оно не обладает ни моральным авторитетом, ни необходимым аппаратом, который дал бы ему возможность применить силу… В самом лучшем случае оно может только вести переговоры с теми, кто согласится разговаривать с ним. Другой власти у него нет…».
В понедельник 5 ноября (23 октября), утром, я заглянул в Мариинский дворец, чтобы узнать, что делается в Совете Российской республики. Ожесточённые споры о внешней политике Терещенко. Отклики на инцидент Бурцев - Верховский. Присутствуют все дипломаты, кроме итальянского посла, о котором говорили, что он совершенно разбит катастрофой при Карсо…
В момент, когда я входил, левый эсер Карелин читал вслух передовицу лондонского «Times», в которой говорилось: «Большевизм надо лечить пулями».
Повернувшись к кадетам, Карелин кричал: «Это также ваши мысли!».
Голоса справа: «Да! Да!».
«Да, я знаю, что вы так думаете, - горячо ответил Карелин. - Но посмейте только попробовать на деле!»
Затем Скобелев, похожий на светского ухажёра, с выхоленной белокурой бородой и жёлтыми волнистыми волосами, извиняющийся тоном защищал советский наказ. Вслед за ним выступил Терещенко, встреченный слева криками: «В отставку! В отставку!». Он настаивал на том, что на Парижской конференции делегаты правительства и ЦИК должны защищать общую точку зрения - и именно точку зрения его, Терещенко. Несколько слов о восстановлении дисциплины и армии, о войне до победы… Совет Российской республики среди шума и бурных протестов слева переходит к порядку дня.
Большевистские скамьи были пусты, пусты с самого дня открытия Совета, когда большевики покинули его, унося с собой всю жизненность. Спускаясь вниз, я думал о том, что, несмотря на все эти ожесточённые споры, ни один живой голос из реального внешнего мира не может проникнуть в этот высокий холодный зал, и что Временное правительство уже разбилось о ту самую скалу войны и мира, которая в своё время погубила министерство Милюкова… Подавая мне пальто, швейцар ворчал: «Ох, что-то будет с несчастной Россией!… Меньшевики, большевики, трудовики… Украина, Финляндия, германские империалисты, английские империалисты… Сорок пять лет живу на свете, а никогда столько слов не слыхал».
В коридоре мне встретился профессор Шацкий, очень влиятельный в кадетских кругах господин с крысиным лицом, в изящном сюртуке. Я спросил его, что он думает о большевистском выступлении, о котором столько говорят. Он пожал плечами и усмехнулся.
«Это скоты, сволочь, - ответил он. - Они не посмеют, а если и посмеют, то мы им покажем!… С нашей точки зрения, это даже не плохо, потому что они провалятся со своим выступлением и не будут иметь никакой силы в Учредительном собрании…
Но, дорогой сэр, позвольте мне вкратце обрисовать вам мой план организации нового правительства, который будет предложен Учредительному собранию. Видите ли, я председатель комиссии, образованной Советом республики совместно с Временным правительством для выработки конституционного проекта… У нас будет двухпалатное законодательное собрание, такое же, как у вас, в Соединенных Штатах. Нижняя палата будет состоять из представителей мест, а верхняя - из представителей свободных профессий, земств, кооперативов и профессиональных союзов…»
На улице дул с запада сырой холодный ветер. Холодная грязь просачивалась сквозь подмётки. Две роты юнкеров, мерно печатая шаг, прошли вверх по Морской. Их ряды стройно колыхались на ходу; они пели старую солдатскую песню царских времён… На первом же перекрёстке я заметил, что милиционеры были посажены на коней и вооружены револьверами в блестящих новеньких кобурах. Небольшая группа людей молчаливо глядела на них. На углу Невского я купил ленинскую брошюру «Удержат ли большевики государственную власть?» и заплатил за неё бумажной маркой; такие марки ходили тогда вместо разменного серебра. Как всегда, ползли трамваи, облепленные снаружи штатскими и военными в таких позах, которые заставили бы позеленеть от зависти Теодора Шонта… [38]Вдоль стен стояли рядами дезертиры, одетые в военную форму и торговавшие папиросами и подсолнухами.
По всему Невскому в густом тумане толпы народа с бою разбирали последние выпуски газет или собирались у афиш, пытались разобраться в призывах и прокламациях, которыми были заклеены все стены. [3.6]Здесь были прокламации ЦИК, крестьянских Советов, «умеренно»-социалистических партий, армейских комитетов, все угрожали, умоляли, заклинали рабочих и солдат сидеть дома, поддерживать правительство…
Какой-то броневик всё время медленно двигался взад и вперёд, завывая сиреной. На каждом углу, на каждом перекрёстке собирались густые толпы. Горячо спорили солдаты и студенты. Медленно спускалась ночь, мигали редкие фонари, текли бесконечные волны народа… Так всегда бывало в Петрограде перед беспорядками.
Город был настроен нервно и настораживался при каждом резком шуме. Но большевики не подавали никаких внешних признаков жизни; солдаты оставались в казармах, рабочие - на фабриках… Мы зашли в кинематограф у Казанского собора. Шла итальянская картина, полная крови, страстей и интриг. В переднем ряду сидело несколько матросов и солдат. Они с детским изумлением смотрели на экран, решительно не понимая, для чего понадобилось столько беготни и столько убийств.
Из кинематографа я поспешил в Смольный. В 10-й комнате, на верхнем этаже, шло беспрерывное заседание Военно-революционного комитета. Председательствовал светловолосый юноша лет восемнадцати, по фамилии Лазимир. Проходя мимо меня, он остановился и несколько робко пожал мне руку.
«Петропавловская крепость уже перешла на нашу сторону! - с радостной улыбкой сказал он. - Мы только что получили вести от полка, посланного правительством в Петроград на усмирение. Солдаты стали подозревать, что тут не всё чисто, остановили поезд в Гатчине и послали к нам делегатов. “В чём дело? - спросили они нас. - Что вы нам скажете? Мы уже вынесли резолюцию «Вся власть Советам»”. Военно-революционный комитет ответил им: “Братья, приветствуем вас от имени революции! Стойте на месте и ждите приказа”».
«Все наши телефонные провода, - сообщил он, - перерезаны. Однако военные телефонисты наладили полевой телефон для сообщения с заводами и казармами…»
В комнату беспрерывно входили и выходили связные и комиссары. За дверями дежурило двенадцать добровольцев, готовых в любую минуту помчаться в самую отдалённую часть города. Один из них - человек с цыганским лицом и в форме поручика сказал мне по-французски: «Все готовы выступить по первому знаку».
Проходили: Подвойский, худой, бородатый штатский человек, в мозгу которого созревали оперативные планы восстания; Антонов, небритый, в грязном воротничке, шатающийся от бессонницы; Крыленко, коренастый, широколицый солдат с постоянной улыбкой, оживлённой жестикуляцией и резкой речью; Дыбенко, огромный бородатый матрос со спокойным лицом. Таковы были люди этой битвы за власть Советов и грядущих битв.
Внизу, в помещении фабрично-заводских комитетов, сидел Сератов. Он подписывал ордера на казённый арсенал - по полтораста винтовок каждому заводу… Перед ним выстроилось в очередь сорок делегатов.
В зале я встретил несколько менее видных большевистских деятелей. Один из них показал мне револьвер. «Началось! - сказал он. Лицо его было бледно. - Выступим ли мы или нет, но враг уже знает, что ему пора покончить с нами или погибнуть самому».
Петроградский Совет заседал круглые сутки без перерыва. Когда я вошёл в большой зал, Троцкий как раз кончал свою речь.
«Нас спрашивают, - говорил он, - собираемся ли мы устроить выступление. Я могу дать ясный ответ на этот вопрос. Петроградский Совет сознает, что наступил, наконец, момент, когда вся власть должна перейти в руки Советов. Эта перемена власти будет осуществлена Всероссийским съездом. Понадобится ли вооружённое выступление - это будет зависеть от тех, кто хочет сорвать Всероссийский съезд.
Нам ясно, что наше правительство, представленное личным составом временного кабинета, есть правительство жалкое и бессильное, что оно только ждёт взмаха метлы истории, чтобы уступить своё место истинно народной власти. Но мы ещё теперь, ещё сегодня пытаемся избежать столкновения. Мы надеемся, что Всероссийский съезд Советов возьмёт в руки власть, опирающуюся на организованную свободу всего народа. Но если правительство захочет использовать то краткое время - 24, 48 или 72 часа, которое ещё отделяет его от смерти, для того чтобы напасть на нас, то мы ответим контратакой. На удар - ударом, на железо - сталью!»
Под гром аплодисментов Троцкий сообщает, что левые эсеры согласились послать своих представителей в Военно-революционный комитет.
Уходя из Смольного в 3 часа утра, я заметил, что по обеим сторонам входа стояли пулемёты и что ворота и ближайшие перекрёстки охранялись сильными солдатскими патрулями. Вверх по лестнице взбегал Билль Шатов. [39]«Ну, - крикнул он, - мы начали! Керенский послал юнкеров закрыть наши газеты «Солдат» и «Рабочий Путь». Но тут пришёл наш отряд и сорвал казённые печати, а теперь мы посылаем людей для захвата буржуазных редакций!» Он радостно похлопал меня по плечу и побежал дальше…
Утром 6 ноября (24 октября) у меня было дело к цензору, канцелярия которого помещалась в министерстве иностранных дел. На улицах все стены были заклеены прокламациями, истерически призывавшими народ к «спокойствию». Полковников выпускал приказ за приказом:
«Приказываю всем частям и командам оставаться в занимаемых казармах впредь до получения приказа из штаба округа.
Всякие самостоятельные выступления запрещаю.
Все офицеры, выступившие помимо приказа своих начальников, будут преданы суду за вооружённый мятеж.
Категорически запрещаю исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих из различных организаций…».
Утренние газеты сообщили, что правительство запретило газеты «Новая Русь», «Живое Слово», «Рабочий Путь» и «Солдат» и постановило арестовать руководителей Петроградского Совета и членов Военно-революционного комитета.
Когда я пересекал Дворцовую площадь, под аркой генерального штаба с грохотом проскакали несколько батарей юнкерской артиллерии и выстроились перед дворцом. Огромное красное здание генерального штаба казалось необычайно оживлённым. Перед дверями стояло несколько автомобилей; беспрерывно подъезжали и уезжали всё новые автомобили с офицерами. Цензор был взволнован, как маленький мальчик, которого привели в цирк. «Керенский, - сказал он мне, - только что ушёл в Совет республики подавать в отставку!» Я поспешил в Мариинский дворец и успел застать конец страстной и почти бессвязной речи Керенского, целиком состоявшей из самооправданий и жёлчных нападок на политических противников.
Вход в Смольный. У входа охрана из солдат и красногвардейцев
(Гл. III, стр. 61-62)
Однажды, придя в Смольный, я увидел впереди себя у внешних ворот Троцкого с женой. Их задержал часовой. Троцкий рылся по всем карманам, но никак не мог найти пропуска.
«Неважно, - сказал он, наконец, - вы меня знаете. Моя фамилия Троцкий».
«Где пропуск? - упрямо отвечал солдат. - Прохода нет, никаких я фамилий не знаю».
«Да я председатель Петроградского Совета».
«Ну, - отвечал солдат, - уж если вы такое важное лицо, так должна же у вас быть хотя бы маленькая бумажка».
Троцкий был очень терпелив. «Пропустите меня к коменданту», - говорил он. Солдат колебался и ворчал о том, что нечего беспокоить коменданта ради всякого приходящего. Но, наконец, он кивком головы подозвал разводящего. Троцкий изложил ему своё дело. «Моя фамилия Троцкий», - повторял он.
«Троцкий… - разводящий почесал в затылке. - Слышал я где-то это имя… - медленно проговорил он. - Ну, ладно, проходите, товарищ».
Красногвардейцы проверяют пропуска у Смольного
(Гл. III, стр. 61-62)
В коридоре мне попался Карахан, член большевистского ЦК. [35]Он рассказал мне, каково будет новое правительство:
«Гибкая организация, чуткая к народной воле, выражаемой Советами, предоставляющая величайшую свободу местной инициативе. Теперь Временное правительство точно так же связывает местную демократию, как это делалось при царе… В новом обществе инициатива будет исходить снизу. Формы правления будут установлены в соответствии с уставом Российской социал-демократической рабочей партии. Парламентом будет новый ЦИК, ответственный перед Всероссийским съездом Советов, который должен будет созываться очень часто; министерствами будут управлять не отдельные министры, а коллегии, непосредственно ответственные перед Советами».
Пропуск Джона Рида на право входа в Смольный институт
30 (17) октября я, сговорившись предварительно с Троцким, явился к нему в маленькую и пустую комнату на верхнем этаже Смольного. Он сидел посередине комнаты на жёстком стуле, за пустым столом. Мне пришлось задавать ему очень мало вопросов. Он быстро и уверенно говорил больше часа. Привожу самое существенное из сказанного им, сохраняя в точности его выражения:
«Временное правительство совершенно бессильно. У власти стоит буржуазия, но её власть замаскирована фиктивной коалицией с оборонческими партиями. На протяжении всей революции мы видим восстание крестьян, измученных ожиданием обещанной земли. Тем же самым недовольством явно охвачены все трудящиеся классы по всей стране. Господство буржуазии может осуществляться только путём гражданской войны. Буржуазия может управлять только при помощи корниловских методов, но ей не хватает силы… Армия за нас. Соглашатели и пацифисты, эсеры и меньшевики потеряли весь свой авторитет, потому что борьба между крестьянами и помещиками, между рабочими и работодателями, между солдатами и офицерами достигла небывалой ожесточённости и непримиримости. Революция может быть завершена, народ может быть спасён только объединёнными усилиями народных масс, только победой пролетарской диктатуры…
Советы являются наиболее совершенным народным представительством - совершенным и в своём революционном опыте, и в своих идеях и целях. Опираясь непосредственно на солдатские окопы, на рабочие фабрики, на крестьянские деревни, они являются хребтом революции.
Мы уже видели попытки создать власть без Советов. Эти попытки создали только безвластие. В настоящую минуту в кулуарах Совета Российской республики вынашиваются всевозможные контрреволюционные планы. Кадетская партия есть представительница воинствующей контрреволюции. Советы же являются представителями народного дела. Между этими двумя лагерями нет ни одной группы, которая имела бы мало-мальски серьёзное значение… Это «lutte finale» - последний и решительный бой. Буржуазная контрреволюция организует все свои силы и только ждёт удобного момента для нападения. Наш ответ будет решителен. Мы завершим труд, еле начатый в феврале и двинутый вперёд в период корниловщины…».
Он перешёл к иностранной политике будущего правительства:
«Первым нашим актом будет призыв к немедленному перемирию на всех фронтах и к конференции всех народов для обсуждения демократических условий мира. Степень демократичности мирного договора будет зависеть от степени революционной поддержки, которую мы встретим в Европе; если мы создадим здесь правительство Советов, это будет мощным фактором в пользу немедленного мира во всей Европе, ибо правительство обратится с предложением перемирия прямо и непосредственно ко всем народам через головы правительств. В момент заключения мира русская революция всеми силами будет настаивать на принципе «без аннексий и контрибуций, на основе свободного самоопределения народов» и на создании Европейской федеративной республики…
В конце этой войны я вижу Европу, пересозданную не дипломатами, а пролетариатом. Европейская федеративная республика, Соединенные Штаты Европы - вот что должно быть. Национальная автономия уже недостаточна. Экономический прогресс требует отмены национальных границ. Если Европа останется раздробленной на национальные группы, то империализм будет продолжать своё дело. Дать мир всему миру может только Европейская федеративная республика», - он улыбнулся тонкой, чуть иронической своей улыбкой. - «Но без выступления европейских масс эти цели не могут быть достигнуты пока…»
Все ждали, что в один прекрасный день на улицах неожиданно появятся большевики и примутся расстреливать всех людей в белых воротничках. Но на самом деле восстание произошло крайне просто и вполне открыто.
Временное правительство собиралось отправить петроградский гарнизон на фронт.
Петроградский гарнизон насчитывал около шестидесяти тысяч человек и сыграл в революции выдающуюся роль. Именно он решил дело в великие Февральские дни, он создал Советы солдатских депутатов, он отбросил Корнилова от подступов к Петрограду.
Теперь в нём было очень много большевиков. Когда Временное правительство заговорило об эвакуации города, то именно петроградский гарнизон ответил ему: «Одно из двух… правительство, неспособное оборонить столицу, должно либо заключить немедленный мир, либо, если оно неспособно заключить мир, оно должно убраться прочь и очистить место подлинно народному правительству…».
Было очевидно, что любая попытка восстания всецело зависит от поведения петроградского гарнизона. План правительства заключался в замене полков гарнизона «надёжными» частями - казаками, «батальонами смерти». Комитеты отдельных армий, «умеренные» социалисты и ЦИК поддерживали правительство. На фронте и в Петрограде велась широкая агитация: говорили, что вот уже восемь месяцев, как петроградский гарнизон бездельничает и прохлаждается в столичных казармах, а в это время на фронте армия голодает и вымирает без смены и подкреплений.
Разумеется, в словах людей, обвинявших петроградский гарнизон в нежелании менять относительное довольство на ужасы зимней кампании, была известная доля правды. Но для отказа идти на фронт существовали и другие основания. Петроградский Совет опасался замыслов правительства, а между тем с фронта являлись сотни делегатов от рядовых солдат, которые в один голос заявляли: «Правда, нам нужны подкрепления, но ещё нужнее нам знать, что здесь, в Петрограде, революция находится под надёжной защитой… Держите тыл, товарищи, а мы будем держать фронт…».
25 (12) октября исполнительный комитет Петроградского Совета обсуждал при закрытых дверях вопрос об организации особого военного комитета. На следующий день солдатская секция Петроградского Совета выбрала комитет, который немедленно объявил все буржуазные газеты под бойкотом и вынес ЦИК порицание за его борьбу против съезда Советов. 29 (16) октября Троцкий на открытом заседании Петроградского Совета предложил формально утвердить Военно-революционный комитет.
«Мы должны, - сказал он, - создать специальную организацию, чтобы идти за ней в бой и умереть, если это понадобится…» Было решено послать на фронт две делегации для переговоров с солдатскими комитетами и ставкой - одну от Совета, а другую от гарнизона.
В Пскове делегация Совета была принята командующим Северным фронтом генералом Черемисовым, который коротко заявил, что он уже приказал петроградскому гарнизону занять место в окопах и что больше говорить не о чем. Делегации от гарнизона не было разрешено выехать из Петрограда…
Делегация солдатской секции Петроградского Совета просила, чтобы её представитель был допущен в штаб Петроградского округа. Отказ. Петроградский Совет потребовал, чтобы без одобрения солдатской секции не издавалось ни одного приказа. Отказ. Делегатам грубо заявили: «Мы признаём только ЦИК. Вас мы не признаём, и, если вы нарушите какой-нибудь закон, мы вас арестуем».
30 (17) октября [36]собрание представителей всех петроградских полков приняло следующую резолюцию: «Петроградский гарнизон больше не признаёт Временного правительства. Наше правительство - Петроградский Совет. Мы будем подчиняться только приказам Петроградского Совета, изданным его Военно-революционным комитетом». Местным военным частям было приказано ждать указаний от солдатской секции Петроградского Совета.
На следующий день ЦИК созвал своё собственное собрание, состоявшее в огромном большинстве из офицеров, создал особый комитет для совместной работы со штабом и разослал во все районы Петрограда своих комиссаров.
3 ноября (21 октября) огромный солдатский митинг в Смольном постановил:
«Приветствуя образование Военно-революционного комитета при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, гарнизон Петрограда и его окрестностей обещает Военно-революционному комитету полную поддержку во всех его шагах, направленных к тому, чтобы теснее связать фронт с тылом в интересах революции.
Вместе с тем петроградский гарнизон заявляет: на страже революционного порядка в Петрограде стоит весь гарнизон вместе с организованным пролетариатом. Всякие провокационные попытки со стороны корниловцев и буржуазии внести смуту и расстройство в революционные ряды встретят беспощадный отпор».
Чувствуя свою силу, Военно-революционный комитет решительно потребовал, чтобы штаб Петроградского округа подчинялся его распоряжениям. Он разослал по всем типографиям приказ не печатать без его утверждения никаких призывов или прокламаций. В Кронверкский арсенал явились вооружённые комиссары и захватили огромное количество оружия и снаряжения, приостановив отправку десяти тысяч штыков, уже наряжённых в Новочеркасск, штаб-квартиру Каледина…
Внезапно очутившись перед лицом опасности, правительство обещало комитету безнаказанность в случае, если он добровольно разойдётся. Слишком поздно. В полночь 5 ноября (23 октября) Керенский сам послал в Петроградский Совет Малевского с предложением направить представителя в штаб. Военно-революционный комитет ответил согласием, но через час исполняющий обязанности военного министра генерал Маниковский взял предложение обратно…
Утром во вторник 6 ноября (24 октября) весь город был взбудоражен появившимся на улицах обращением, подписанным - «Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов»:
« К населению Петрограда.
Граждане! Контрреволюция подняла свою преступную голову. Корниловцы мобилизуют силы, чтобы раздавить Всероссийский съезд Советов и сорвать Учредительное собрание. Одновременно погромщики могут попытаться вызвать на улицах Петрограда смуту и резню.
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов берёт на себя охрану революционного порядка от контрреволюционных и погромных покушений.
Гарнизон Петрограда не допустит никаких насилий и бесчинств. Население призывается задерживать хулиганов и черносотенных агитаторов и доставлять их комиссарам Совета в близлежащую войсковую часть. При первой попытке тёмных элементов вызвать на улицах Петрограда смуту, грабежи, поножовщину или стрельбу преступники будут стёрты с лица земли.
Граждане! Мы призываем вас к полному спокойствию и самообладанию. Дело порядка и революции в твёрдых руках…».
3 ноября (21 октября) вожди большевиков собрались на своё историческое совещание. Оно шло при закрытых дверях. Я был предупреждён Залкиндом [37]и ждал результатов совещания за дверью, в коридоре. Володарский, выйдя из комнаты, рассказал мне, что там происходит.
Ленин говорил: «24 октября будет слишком рано действовать: для восстания нужна всероссийская основа, а 24-го не все ещё делегаты на Съезд прибудут. С другой стороны, 26 октября будет слишком поздно действовать: к этому времени Съезд организуется, а крупному организованному собранию трудно принимать быстрые и решительные мероприятия. Мы должны действовать 25 октября - в день открытия Съезда, так, чтобы мы могли сказать ему: Вот власть! Что вы с ней сделаете?».
В одной из комнат верхнего этажа сидел тонколицый, длинноволосый человек, математик и шахматист, когда-то офицер царской армии, а потом революционер и ссыльный, некто Овсеенко, по кличке Антонов. Математик и шахматист, он был поглощён разработкой планов захвата столицы.
Со своей стороны готовилось к бою и правительство. К Петрограду незаметно стягивались самые надёжные полки, выбранные из разбросанных по всему фронту дивизий. В Зимнем дворце расположилась юнкерская артиллерия. На улицах впервые с дней июльского восстания появились казачьи патрули. Полковников издавал приказ за приказом, угрожая подавить малейшее неповиновение «самыми энергичными репрессиями». Наиболее ненавистный член правительства - министр народного просвещения Кишкин был утверждён чрезвычайным комиссаром по охране порядка в Петрограде. Он назначил своими помощниками столь же мало популярных Рутенберга и Пальчинского. Петроград, Кронштадт и Финляндия были объявлены на военном положении. Буржуазное «Новое Время» иронически заявляло по этому поводу:
«Почему осадное положение? Правительство уже перестало быть властью, оно не обладает ни моральным авторитетом, ни необходимым аппаратом, который дал бы ему возможность применить силу… В самом лучшем случае оно может только вести переговоры с теми, кто согласится разговаривать с ним. Другой власти у него нет…».
В понедельник 5 ноября (23 октября), утром, я заглянул в Мариинский дворец, чтобы узнать, что делается в Совете Российской республики. Ожесточённые споры о внешней политике Терещенко. Отклики на инцидент Бурцев - Верховский. Присутствуют все дипломаты, кроме итальянского посла, о котором говорили, что он совершенно разбит катастрофой при Карсо…
В момент, когда я входил, левый эсер Карелин читал вслух передовицу лондонского «Times», в которой говорилось: «Большевизм надо лечить пулями».
Повернувшись к кадетам, Карелин кричал: «Это также ваши мысли!».
Голоса справа: «Да! Да!».
«Да, я знаю, что вы так думаете, - горячо ответил Карелин. - Но посмейте только попробовать на деле!»
Затем Скобелев, похожий на светского ухажёра, с выхоленной белокурой бородой и жёлтыми волнистыми волосами, извиняющийся тоном защищал советский наказ. Вслед за ним выступил Терещенко, встреченный слева криками: «В отставку! В отставку!». Он настаивал на том, что на Парижской конференции делегаты правительства и ЦИК должны защищать общую точку зрения - и именно точку зрения его, Терещенко. Несколько слов о восстановлении дисциплины и армии, о войне до победы… Совет Российской республики среди шума и бурных протестов слева переходит к порядку дня.
Большевистские скамьи были пусты, пусты с самого дня открытия Совета, когда большевики покинули его, унося с собой всю жизненность. Спускаясь вниз, я думал о том, что, несмотря на все эти ожесточённые споры, ни один живой голос из реального внешнего мира не может проникнуть в этот высокий холодный зал, и что Временное правительство уже разбилось о ту самую скалу войны и мира, которая в своё время погубила министерство Милюкова… Подавая мне пальто, швейцар ворчал: «Ох, что-то будет с несчастной Россией!… Меньшевики, большевики, трудовики… Украина, Финляндия, германские империалисты, английские империалисты… Сорок пять лет живу на свете, а никогда столько слов не слыхал».
В коридоре мне встретился профессор Шацкий, очень влиятельный в кадетских кругах господин с крысиным лицом, в изящном сюртуке. Я спросил его, что он думает о большевистском выступлении, о котором столько говорят. Он пожал плечами и усмехнулся.
«Это скоты, сволочь, - ответил он. - Они не посмеют, а если и посмеют, то мы им покажем!… С нашей точки зрения, это даже не плохо, потому что они провалятся со своим выступлением и не будут иметь никакой силы в Учредительном собрании…
Но, дорогой сэр, позвольте мне вкратце обрисовать вам мой план организации нового правительства, который будет предложен Учредительному собранию. Видите ли, я председатель комиссии, образованной Советом республики совместно с Временным правительством для выработки конституционного проекта… У нас будет двухпалатное законодательное собрание, такое же, как у вас, в Соединенных Штатах. Нижняя палата будет состоять из представителей мест, а верхняя - из представителей свободных профессий, земств, кооперативов и профессиональных союзов…»
На улице дул с запада сырой холодный ветер. Холодная грязь просачивалась сквозь подмётки. Две роты юнкеров, мерно печатая шаг, прошли вверх по Морской. Их ряды стройно колыхались на ходу; они пели старую солдатскую песню царских времён… На первом же перекрёстке я заметил, что милиционеры были посажены на коней и вооружены револьверами в блестящих новеньких кобурах. Небольшая группа людей молчаливо глядела на них. На углу Невского я купил ленинскую брошюру «Удержат ли большевики государственную власть?» и заплатил за неё бумажной маркой; такие марки ходили тогда вместо разменного серебра. Как всегда, ползли трамваи, облепленные снаружи штатскими и военными в таких позах, которые заставили бы позеленеть от зависти Теодора Шонта… [38]Вдоль стен стояли рядами дезертиры, одетые в военную форму и торговавшие папиросами и подсолнухами.
По всему Невскому в густом тумане толпы народа с бою разбирали последние выпуски газет или собирались у афиш, пытались разобраться в призывах и прокламациях, которыми были заклеены все стены. [3.6]Здесь были прокламации ЦИК, крестьянских Советов, «умеренно»-социалистических партий, армейских комитетов, все угрожали, умоляли, заклинали рабочих и солдат сидеть дома, поддерживать правительство…
Какой-то броневик всё время медленно двигался взад и вперёд, завывая сиреной. На каждом углу, на каждом перекрёстке собирались густые толпы. Горячо спорили солдаты и студенты. Медленно спускалась ночь, мигали редкие фонари, текли бесконечные волны народа… Так всегда бывало в Петрограде перед беспорядками.
Город был настроен нервно и настораживался при каждом резком шуме. Но большевики не подавали никаких внешних признаков жизни; солдаты оставались в казармах, рабочие - на фабриках… Мы зашли в кинематограф у Казанского собора. Шла итальянская картина, полная крови, страстей и интриг. В переднем ряду сидело несколько матросов и солдат. Они с детским изумлением смотрели на экран, решительно не понимая, для чего понадобилось столько беготни и столько убийств.
Из кинематографа я поспешил в Смольный. В 10-й комнате, на верхнем этаже, шло беспрерывное заседание Военно-революционного комитета. Председательствовал светловолосый юноша лет восемнадцати, по фамилии Лазимир. Проходя мимо меня, он остановился и несколько робко пожал мне руку.
«Петропавловская крепость уже перешла на нашу сторону! - с радостной улыбкой сказал он. - Мы только что получили вести от полка, посланного правительством в Петроград на усмирение. Солдаты стали подозревать, что тут не всё чисто, остановили поезд в Гатчине и послали к нам делегатов. “В чём дело? - спросили они нас. - Что вы нам скажете? Мы уже вынесли резолюцию «Вся власть Советам»”. Военно-революционный комитет ответил им: “Братья, приветствуем вас от имени революции! Стойте на месте и ждите приказа”».
«Все наши телефонные провода, - сообщил он, - перерезаны. Однако военные телефонисты наладили полевой телефон для сообщения с заводами и казармами…»
В комнату беспрерывно входили и выходили связные и комиссары. За дверями дежурило двенадцать добровольцев, готовых в любую минуту помчаться в самую отдалённую часть города. Один из них - человек с цыганским лицом и в форме поручика сказал мне по-французски: «Все готовы выступить по первому знаку».
Проходили: Подвойский, худой, бородатый штатский человек, в мозгу которого созревали оперативные планы восстания; Антонов, небритый, в грязном воротничке, шатающийся от бессонницы; Крыленко, коренастый, широколицый солдат с постоянной улыбкой, оживлённой жестикуляцией и резкой речью; Дыбенко, огромный бородатый матрос со спокойным лицом. Таковы были люди этой битвы за власть Советов и грядущих битв.
Внизу, в помещении фабрично-заводских комитетов, сидел Сератов. Он подписывал ордера на казённый арсенал - по полтораста винтовок каждому заводу… Перед ним выстроилось в очередь сорок делегатов.
В зале я встретил несколько менее видных большевистских деятелей. Один из них показал мне револьвер. «Началось! - сказал он. Лицо его было бледно. - Выступим ли мы или нет, но враг уже знает, что ему пора покончить с нами или погибнуть самому».
Петроградский Совет заседал круглые сутки без перерыва. Когда я вошёл в большой зал, Троцкий как раз кончал свою речь.
«Нас спрашивают, - говорил он, - собираемся ли мы устроить выступление. Я могу дать ясный ответ на этот вопрос. Петроградский Совет сознает, что наступил, наконец, момент, когда вся власть должна перейти в руки Советов. Эта перемена власти будет осуществлена Всероссийским съездом. Понадобится ли вооружённое выступление - это будет зависеть от тех, кто хочет сорвать Всероссийский съезд.
Нам ясно, что наше правительство, представленное личным составом временного кабинета, есть правительство жалкое и бессильное, что оно только ждёт взмаха метлы истории, чтобы уступить своё место истинно народной власти. Но мы ещё теперь, ещё сегодня пытаемся избежать столкновения. Мы надеемся, что Всероссийский съезд Советов возьмёт в руки власть, опирающуюся на организованную свободу всего народа. Но если правительство захочет использовать то краткое время - 24, 48 или 72 часа, которое ещё отделяет его от смерти, для того чтобы напасть на нас, то мы ответим контратакой. На удар - ударом, на железо - сталью!»
Под гром аплодисментов Троцкий сообщает, что левые эсеры согласились послать своих представителей в Военно-революционный комитет.
Уходя из Смольного в 3 часа утра, я заметил, что по обеим сторонам входа стояли пулемёты и что ворота и ближайшие перекрёстки охранялись сильными солдатскими патрулями. Вверх по лестнице взбегал Билль Шатов. [39]«Ну, - крикнул он, - мы начали! Керенский послал юнкеров закрыть наши газеты «Солдат» и «Рабочий Путь». Но тут пришёл наш отряд и сорвал казённые печати, а теперь мы посылаем людей для захвата буржуазных редакций!» Он радостно похлопал меня по плечу и побежал дальше…
Утром 6 ноября (24 октября) у меня было дело к цензору, канцелярия которого помещалась в министерстве иностранных дел. На улицах все стены были заклеены прокламациями, истерически призывавшими народ к «спокойствию». Полковников выпускал приказ за приказом:
«Приказываю всем частям и командам оставаться в занимаемых казармах впредь до получения приказа из штаба округа.
Всякие самостоятельные выступления запрещаю.
Все офицеры, выступившие помимо приказа своих начальников, будут преданы суду за вооружённый мятеж.
Категорически запрещаю исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих из различных организаций…».
Утренние газеты сообщили, что правительство запретило газеты «Новая Русь», «Живое Слово», «Рабочий Путь» и «Солдат» и постановило арестовать руководителей Петроградского Совета и членов Военно-революционного комитета.
Когда я пересекал Дворцовую площадь, под аркой генерального штаба с грохотом проскакали несколько батарей юнкерской артиллерии и выстроились перед дворцом. Огромное красное здание генерального штаба казалось необычайно оживлённым. Перед дверями стояло несколько автомобилей; беспрерывно подъезжали и уезжали всё новые автомобили с офицерами. Цензор был взволнован, как маленький мальчик, которого привели в цирк. «Керенский, - сказал он мне, - только что ушёл в Совет республики подавать в отставку!» Я поспешил в Мариинский дворец и успел застать конец страстной и почти бессвязной речи Керенского, целиком состоявшей из самооправданий и жёлчных нападок на политических противников.