На этот раз Гуппи не стал спорить и побежал за моим племянником. Мы с Макклу просто смотрели друг на друга. Что тут можно было сказать? Я понимал, что моя жизнь на свободе заканчивается.
– Я собираюсь сдаться властям.
– Ради бога, Клейн, не начинай сначала.
– Нет, Джон, придется. Я не хочу, чтобы меня схватили, когда я буду тут прятаться. Ради Киры я должен рассказать свою историю с высоко поднятой головой. Если меня поймают при попытке к бегству, никто не станет меня слушать. Весь мир посчитает меня виновным.
– Весь мир и так считает.
– Прости, Макклу, я должен это сделать. – Я начал открывать люк.
Он схватил и стал удерживать меня сильнее, чем было нужно. Я заметил, что кожа и белки глаз у него пожелтели. Он хотел что-то сказать и собирался заставить меня выслушать его.
– Послушай, Дилан. – Я замер. Так он называл меня, когда бывал серьезен. – Я понимаю, почему ты хочешь сдаться. Я тоже хотел сдаться после дела Эрнандеса, но твой брат отговорил меня. И он оказался прав. И для меня, и для управления так оказалось лучше.
– Значит, ты все же убил его.
– Это другая история, – сказал он.
– Ты не мой брат, Джон, и я никого не убивал. Так что отпусти меня и позволь сделать то, что я должен.
– Ты что, не понимаешь, что я тебе говорю? Ты не можешь сдаться, потому что ты не проживешь столько, чтобы успеть рассказать свою историю. Не будет ни обвинения, ни суда. Еще до восхода солнца тебя найдут повесившимся в камере. А может, какой-нибудь член «комитета бдительности» пристукнет тебя по дороге в участок. Или местные копы пристрелят тебя и скажут, что ты попытался отобрать у одного из них оружие. Такие случаи бывали. Если твои противники пошли на все, чтобы остановить тебя, они не могут позволить тебе дожить до суда. Войдя в полицейский участок, ты подпишешь свой смертный приговор.
– Я сделаю это с помощью Ларри.
– Неважная идея. Да и в любом случае слишком поздно.
– Может, мы чересчур дергаемся? – нерешительно проговорил я. – Мы не знаем, как долго полицейские допрашивали Гуппи. Может, он не так понял их вопросы. Если бы копы действительно его подозревали, разве они не вломились бы сюда?
– Это твои догадки, Клейн. Они сюда не ворвутся. Они понятия не имеют, вооружен ли ты, и если да, насколько серьезно. Они не знают, одни вы здесь с Гуптой или с подкреплением. Нет, они ждут, чтобы арестовать тебя, когда ты выйдешь на улицу.
– Ты хочешь сказать, убить меня, когда я выйду.
– Может быть, но сразу – вряд ли, только если ты окажешь сопротивление. Вероятно, они подождут, пока смогут заняться тобой не спеша.
– Господи, какое утешение!
Макклу вытащил револьвер и сделал мне знак молчать. Люк открылся, и появился перепуганный Гуппи.
– Его нет!
– Кого нет?
– Зака! – Гуппи судорожно глотнул воздуха. – Зака нет нигде в доме.
– Чертовы Клейны, у вас что, в крови склонность к мученичеству? – В лице Джонни была тревога и боль.
– Гуппи, ты можешь просмотреть все сайты «Изотопа» и чаты?
– Мне казалось, мы спешим?
– Точно, – ответил Джонни, – но все равно – сделай это.
Я понял ход мыслей Макклу. Он искал что-то особенное. И через несколько минут Гуппи нашел то, за чем охотился Макклу.
– Боже мой! – едва выговорил Гуппи. – Посмотрите.
На экране, куда он указывал, красовался следующий текст:
Твой племянник здесь в гостях. Любим Валенсию. Он говорит, что дискеты нет, но мы не принимаем такой ответ. На мельницу принеси ее, и мы обменяем тебя на него. Ну а на нет и суда нет, мальчишка пошлет вам прощальный привет.
Увидев слово «мельница», мы все поняли. Один из нас или все мы должны были прыгнуть в пасть ко льву, чтобы вытащить из нее голову Зака.
Страховочные колеса
«Юбка»
– Я собираюсь сдаться властям.
– Ради бога, Клейн, не начинай сначала.
– Нет, Джон, придется. Я не хочу, чтобы меня схватили, когда я буду тут прятаться. Ради Киры я должен рассказать свою историю с высоко поднятой головой. Если меня поймают при попытке к бегству, никто не станет меня слушать. Весь мир посчитает меня виновным.
– Весь мир и так считает.
– Прости, Макклу, я должен это сделать. – Я начал открывать люк.
Он схватил и стал удерживать меня сильнее, чем было нужно. Я заметил, что кожа и белки глаз у него пожелтели. Он хотел что-то сказать и собирался заставить меня выслушать его.
– Послушай, Дилан. – Я замер. Так он называл меня, когда бывал серьезен. – Я понимаю, почему ты хочешь сдаться. Я тоже хотел сдаться после дела Эрнандеса, но твой брат отговорил меня. И он оказался прав. И для меня, и для управления так оказалось лучше.
– Значит, ты все же убил его.
– Это другая история, – сказал он.
– Ты не мой брат, Джон, и я никого не убивал. Так что отпусти меня и позволь сделать то, что я должен.
– Ты что, не понимаешь, что я тебе говорю? Ты не можешь сдаться, потому что ты не проживешь столько, чтобы успеть рассказать свою историю. Не будет ни обвинения, ни суда. Еще до восхода солнца тебя найдут повесившимся в камере. А может, какой-нибудь член «комитета бдительности» пристукнет тебя по дороге в участок. Или местные копы пристрелят тебя и скажут, что ты попытался отобрать у одного из них оружие. Такие случаи бывали. Если твои противники пошли на все, чтобы остановить тебя, они не могут позволить тебе дожить до суда. Войдя в полицейский участок, ты подпишешь свой смертный приговор.
– Я сделаю это с помощью Ларри.
– Неважная идея. Да и в любом случае слишком поздно.
– Может, мы чересчур дергаемся? – нерешительно проговорил я. – Мы не знаем, как долго полицейские допрашивали Гуппи. Может, он не так понял их вопросы. Если бы копы действительно его подозревали, разве они не вломились бы сюда?
– Это твои догадки, Клейн. Они сюда не ворвутся. Они понятия не имеют, вооружен ли ты, и если да, насколько серьезно. Они не знают, одни вы здесь с Гуптой или с подкреплением. Нет, они ждут, чтобы арестовать тебя, когда ты выйдешь на улицу.
– Ты хочешь сказать, убить меня, когда я выйду.
– Может быть, но сразу – вряд ли, только если ты окажешь сопротивление. Вероятно, они подождут, пока смогут заняться тобой не спеша.
– Господи, какое утешение!
Макклу вытащил револьвер и сделал мне знак молчать. Люк открылся, и появился перепуганный Гуппи.
– Его нет!
– Кого нет?
– Зака! – Гуппи судорожно глотнул воздуха. – Зака нет нигде в доме.
– Чертовы Клейны, у вас что, в крови склонность к мученичеству? – В лице Джонни была тревога и боль.
– Гуппи, ты можешь просмотреть все сайты «Изотопа» и чаты?
– Мне казалось, мы спешим?
– Точно, – ответил Джонни, – но все равно – сделай это.
Я понял ход мыслей Макклу. Он искал что-то особенное. И через несколько минут Гуппи нашел то, за чем охотился Макклу.
– Боже мой! – едва выговорил Гуппи. – Посмотрите.
На экране, куда он указывал, красовался следующий текст:
Твой племянник здесь в гостях. Любим Валенсию. Он говорит, что дискеты нет, но мы не принимаем такой ответ. На мельницу принеси ее, и мы обменяем тебя на него. Ну а на нет и суда нет, мальчишка пошлет вам прощальный привет.
Увидев слово «мельница», мы все поняли. Один из нас или все мы должны были прыгнуть в пасть ко льву, чтобы вытащить из нее голову Зака.
Страховочные колеса
Когда я вошел, Макклу стоял позади Гуппи, пожелтевшими руками сжимая руку Гуппи цвета жженого сахара. Гуппи же сжимал в руках иссиня-черный старый револьвер Макклу, тридцать восьмого калибра. Они вместе сняли револьвер с предохранителя, взвели курок и выстрелили. Я сморщился, когда они спустили курок. Но раздался только щелчок. В барабане не было патронов.
– Понял? – спросил он у своего ученика.
– Да, – без всякой уверенности ответил Гуппи.
Заново заряжая револьвер, Макклу велел Гуппи повторить план действий. Раджив послушно прошелся по своей роли в нашем наспех придуманном бегстве.
– Все готовы? – В сущности, Макклу не ждал ответа.
Мы с Гуппи солгали, что готовы.
– Хорошо, Клейн, иди в чулан.
– Удачи, ребята.
– Иди к черту. – Макклу подмигнул и с нежностью потрепал меня по щеке.
– Я займу тебе местечко.
– Скорей, это я займу тебе местечко.
И закрыл у меня перед носом дверь. Но поверх плеча Джонни я успел заметить лицо Гуппи. Парню было страшно.
В сыром и тесном чулане я чувствовал себя как в гробу на страховочных колесах. Моим единственным другом оказалась пустая бутылка из-под чистящего средства. Могло быть и хуже – ближе к задней двери могла располагаться кухонная раковина. Не хотелось даже думать, как пришлось бы скрючиться, чтобы залезть под раковину.
Слушая, как затихают шаги Макклу и Гуппи, я рисовал в своем воображении такую сцену. Перед главной дверью Макклу пристально смотрит Гуппи в глаза, обещая, что все будет хорошо. Гуппи верит ему. Джон умеет внушать уверенность. Он может заставить вас почти поверить. Я иногда верил. Гуппи говорит, что он готов, и Джон хлопает его по плечу. Макклу напоминает Гуппи, что ему нужно сделать. Гуппи, мудрый и обладающий блестящим умом, раздражен постоянными напоминаниями Макклу. Джону нравится, что черные глаза Гуппи загораются гневом. Он любит, чтобы люди, с которыми он работает, были на взводе.
Макклу делает три глубоких вдоха; не два, не четыре – три. Он вздыхает так глубоко, что можно подумать, будто он идет на электрический стул. Затем Макклу прячет свое лицо под лыжной маской и капюшоном и, распахнув дверь, выскакивает во двор. Бежит к машине Гуппи. Копы, удивленные, застигнутые врасплох, хватаются за оружие, но Макклу уже сидит за рулем. Один из копов, новичок, стреляет. Заднее стекло «субару» разлетается вдребезги. Сердитые крики «Прекратить огонь!» слышны в соседнем округе. Раздается второй выстрел. В молоко.
Гуппи, зовя на помощь и спотыкаясь, выходит из дома и спускается по ступенькам. Он прицеливается поверх «субару» и таки стреляет. Сбитые с толку копы бросаются через дорогу к Гуппи. Макклу, не жалея покрышек, мчится по дорожке и разворачивается на сто восемьдесят градусов. Копы застывают на месте. Часть бежит к своим машинам. Другие бегут к Гуппи. Макклу устремляется в ночь. Копы за ним, пронзительно крича в свои рации про сумасшедший побег Дилана Клейна в угнанном «субару».
Хватающий воздух Гуппи разыгрывает потрясение, шок. Бормочет что-то про больницу, «скорую помощь» и о том, что Клейн упоминал о бегстве к границе. Новые крики по рации. Вызывают «скорую помощь». На дорогах выставляют заграждения. Гуппи теряет сознание. В ночном воздухе господствует вой сирен. Подъезжает «скорая». Гуппи кладут на носилки, закатывают в машину и увозят в городскую больницу Риверсборо. Когда «скорая» отъезжает, один детектив спрашивает другого, следует ли обыскать дом. Старший детектив ненадолго задумывается. Отклоняет эту идею. У них будет достаточно времени, чтобы собрать улики после того, как Клейн будет пойман. Он подзывает полицейского в форме и приказывает обнести территорию лентой и выставить охрану. К тому времени, как полицейский в форме начинает натягивать по периметру участка ленту, я уже выскользнул через заднюю дверь.
Мои фантазии резко обрываются, когда начинается настоящая стрельба. Три выстрела кажутся тысячью, когда ты сидишь один в темноте. Я не знаю, как и кому молиться, но мне удается изобразить что-то похожее. В стрельбе наступает затишье, и я слышу крики Гуппи о помощи. Открываю дверцу чулана. Внезапно мне кажется, что тут, внутри, не так уж и плохо. Я готов бежать. Задняя дверь открыта. Холодный свежий воздух кажется мне сладким. Я бегу. Когда я останавливаюсь, чтобы сделать новый вдох, ограда двора позади дома Гуппи остается только в памяти. Получилось. Будь я проклят, план Джона сработал. Но еще никогда в жизни я не чувствовал себя таким голым, как сейчас.
Когда я добрался до «Старой водяной мельницы», звук сирен был уже едва слышен. Полиции здесь не видна. Из удобной тени я наблюдал, как люди входят и выходят из гостиницы. Дела в «Старой водяной мельнице» шли как обычно – убили кого или нет. Даже в маленьких городках все забывается быстро. Жизнь продолжается. Мне это показалось кощунственным. Может, подумалось мне, именно в этом и кроется причина всех бед мира. Эмоциональная травма стекает с нас, с человеческого общества, как с гуся вода. В больном мире наше стремление к спокойствию прямо пропорционально сваливающейся на нас трагедии. Но я мог и ошибаться. Обстановка могла только казаться нормальной с того расстояния, на котором я мог держаться. Зная Риверсборо, я подумал: за время моего краткого отсутствия на фасаде гостиницы вполне могла появиться блестящая новенькая табличка: «Лучшее место преступления по эту сторону границы».
Идя к боковому входу, я заметил на столбе объявлений несколько плакатов со своей рожей, похожих на объявления о воскресной распродаже домашнего имущества. К сожалению, это был уже не снимок, из мести предоставленный Сисси Рандаццо. На этой фотографии я на себя был похож. Я немного поколебался, прежде чем войти, но не слишком долго. Время, подаренное мне отчаянным побегом Макклу, было ограниченно. Он не мог до бесконечности уходить от копов на древней «субару» Гуппи. Теперь настала моя очередь сделать три глубоких вдоха.
Аппарат для приготовления льда, стоявший в коридоре, совсем не удивился моему приходу. Я мог только надеяться, что его снисходительное отношение к моему пребыванию в отеле распространится и на теплокровный гостиничный персонал; Первая проверка шествовала по коридору в виде молодой пары. Он бренчал ключами от номера, она бренчала чем-то другим. Я откашлялся, чтобы уберечь их от неловкости. Проходя мимо, они пожелали мне доброго вечера и хихикали всю дорогу до своего номера.
Длинным кружным путем я добрался до вечно пустующей гостиной для посетителей на первом этаже. Освещена она была, как обычно, скупо, и из нее открывался прекрасный вид на стойку портье. Он стоял там, ублюдок, который помог убить Киру. Жизнь продолжалась и для него, но совсем ненадолго. Свои планы насчет портье я не обсуждал с Гуппи или Макклу. Я знал, что они попытаются отговорить меня, но я хотел еще до восхода солнца убить эту мразь. И хотел сделать эту процедуру болезненной и кровавой. Я с трудом сдерживался, чтобы не разбить какое-нибудь стекло и не броситься на него. Я бы перерезал ему глотку зубчатым краем стекла. Затем, когда он тщетно будет пытаться перекрыть красный поток, хлещущий из его яремной вены, я разломлю стекло пополам и засуну куски ему в рот. Приложу щеками о толстую ореховую столешницу стойки, стекло расколется. Часть его он проглотит, и стекло смоет поток его же собственной крови. Большие куски прорежут его щеки насквозь и вылезут наружу. И как раз перед тем, как он потеряет сознание, я…
– Простите, – донесся до меня из темного угла комнаты мягкий голос с иностранным акцентом, – вы не скажете, сколько сейчас точно времени?
Повернувшись к вращающемуся кожаному креслу, я различил смутную фигуру мужчины, желавшего узнать время. Небольшого роста, обтекаемый, в костюме. Он, казалось, тонул в большом кресле. Я извинился, что у меня нет часов, и не стал пояснять, что мои мысли были заняты убийством.
– Простите, что побеспокоил вас, – слегка поклонился он.
– Никакого беспокойства, – солгал я, но его голос меня заинтриговал. Он принадлежал азиату, но чувствовал себя в американском английском свободно.
– Я много раз пересекал Тихий океан, но так и не привык переводить свои часы.
– Со временем привыкнете, – заверил я, пытаясь снова повернуться к стойке портье.
– Нет. Боюсь, я больше уже никогда не совершу подобного путешествия. Я полюбил вашу страну, но никогда не смогу сюда вернуться.
Помимо моей воли он завладел моим вниманием.
– Почему нет, досаждает налоговая служба?
Он грустно рассмеялся:
– Ничего подобного, нет. Знаете, что мне больше всего нравится в американцах? Они могут развлекаться, не испытывая неловкости, искренне, не ища одобрения своей группы. Вы любите выпить, хотя у вас и нет в этом необходимости. Вы идете в клуб и развлекаетесь с караоке, но можете прекрасно обойтись и без него. Вы можете быть личностями. Мы в Японии достигли многих высот наперекор огромным трудностям, но нам неловко с собой как с личностями. Вы знаете, что мы делаем с теми, кто демонстрирует свою индивидуальность?
– Бьете по ним, как по гвоздям, которые торчат из доски. – Я вспомнил слова Киры.
– Совершенно верно. – Он снова поклонился. – Вы знаете Японию?
– Нет, – ответил я, – у меня был наставник, знавший обе наши страны и обладавший мудростью души.
Ответной реплики не последовало. Где-то в темноте раздался сдавленный вздох. Нет ничего особенно печального, когда услышишь, как плачет мужчина. Но слышать, как он пытается сдержать слезы, – это квинтэссенция печали.
– Вы хорошо себя чувствуете? – попытался отвлечь его я.
– Да-да. Просто моя дочь была такой же, как ваш наставник; разрывающейся между двумя странами и обладающей мудростью души. Теперь я приехал, чтобы увезти ее домой, в Японию, но она никогда не была для нее домом. Не знаю, сможет ли она по-настоящему там упокоиться.
Чтобы удержаться на ногах, мне потребовалась стена. И, как в моем сне, мир ушел у меня из-под ног. В последнее время мир частенько это проделывал. Это оказался отец Киры. Мы словно стояли на противоположных концах черной пустоты, связанные, но разъединенные. Если булавка проткнет этот вакуум, нас притянет друг к другу со скоростью света.
– Она упокоится, – заверил я его. – Она упокоится.
– Спасибо. Может, нам удастся поговорить еще.
– Мне бы этого хотелось, – сказал я. – Нам есть о чем поговорить.
Он поднялся. Поклонился туда, где стоял я, и тихо вышел из комнаты.
Когда я обернулся к стойке портье, тот ушел. На дежурство заступил другой человек. Вот вам и осколки стекла. Снова ощущая под ногами землю, я пошел из гостиной так же, как и вошел туда. Не успел я пройти дверной проем, как путь мне преградила какая-то фигура. К тому моменту, когда я узнал этого человека, под ребра мне вдавилось дуло пистолета.
– Идемте, мистер Клейн, мы не хотим опоздать на вашу встречу.
– Понял? – спросил он у своего ученика.
– Да, – без всякой уверенности ответил Гуппи.
Заново заряжая револьвер, Макклу велел Гуппи повторить план действий. Раджив послушно прошелся по своей роли в нашем наспех придуманном бегстве.
– Все готовы? – В сущности, Макклу не ждал ответа.
Мы с Гуппи солгали, что готовы.
– Хорошо, Клейн, иди в чулан.
– Удачи, ребята.
– Иди к черту. – Макклу подмигнул и с нежностью потрепал меня по щеке.
– Я займу тебе местечко.
– Скорей, это я займу тебе местечко.
И закрыл у меня перед носом дверь. Но поверх плеча Джонни я успел заметить лицо Гуппи. Парню было страшно.
В сыром и тесном чулане я чувствовал себя как в гробу на страховочных колесах. Моим единственным другом оказалась пустая бутылка из-под чистящего средства. Могло быть и хуже – ближе к задней двери могла располагаться кухонная раковина. Не хотелось даже думать, как пришлось бы скрючиться, чтобы залезть под раковину.
Слушая, как затихают шаги Макклу и Гуппи, я рисовал в своем воображении такую сцену. Перед главной дверью Макклу пристально смотрит Гуппи в глаза, обещая, что все будет хорошо. Гуппи верит ему. Джон умеет внушать уверенность. Он может заставить вас почти поверить. Я иногда верил. Гуппи говорит, что он готов, и Джон хлопает его по плечу. Макклу напоминает Гуппи, что ему нужно сделать. Гуппи, мудрый и обладающий блестящим умом, раздражен постоянными напоминаниями Макклу. Джону нравится, что черные глаза Гуппи загораются гневом. Он любит, чтобы люди, с которыми он работает, были на взводе.
Макклу делает три глубоких вдоха; не два, не четыре – три. Он вздыхает так глубоко, что можно подумать, будто он идет на электрический стул. Затем Макклу прячет свое лицо под лыжной маской и капюшоном и, распахнув дверь, выскакивает во двор. Бежит к машине Гуппи. Копы, удивленные, застигнутые врасплох, хватаются за оружие, но Макклу уже сидит за рулем. Один из копов, новичок, стреляет. Заднее стекло «субару» разлетается вдребезги. Сердитые крики «Прекратить огонь!» слышны в соседнем округе. Раздается второй выстрел. В молоко.
Гуппи, зовя на помощь и спотыкаясь, выходит из дома и спускается по ступенькам. Он прицеливается поверх «субару» и таки стреляет. Сбитые с толку копы бросаются через дорогу к Гуппи. Макклу, не жалея покрышек, мчится по дорожке и разворачивается на сто восемьдесят градусов. Копы застывают на месте. Часть бежит к своим машинам. Другие бегут к Гуппи. Макклу устремляется в ночь. Копы за ним, пронзительно крича в свои рации про сумасшедший побег Дилана Клейна в угнанном «субару».
Хватающий воздух Гуппи разыгрывает потрясение, шок. Бормочет что-то про больницу, «скорую помощь» и о том, что Клейн упоминал о бегстве к границе. Новые крики по рации. Вызывают «скорую помощь». На дорогах выставляют заграждения. Гуппи теряет сознание. В ночном воздухе господствует вой сирен. Подъезжает «скорая». Гуппи кладут на носилки, закатывают в машину и увозят в городскую больницу Риверсборо. Когда «скорая» отъезжает, один детектив спрашивает другого, следует ли обыскать дом. Старший детектив ненадолго задумывается. Отклоняет эту идею. У них будет достаточно времени, чтобы собрать улики после того, как Клейн будет пойман. Он подзывает полицейского в форме и приказывает обнести территорию лентой и выставить охрану. К тому времени, как полицейский в форме начинает натягивать по периметру участка ленту, я уже выскользнул через заднюю дверь.
Мои фантазии резко обрываются, когда начинается настоящая стрельба. Три выстрела кажутся тысячью, когда ты сидишь один в темноте. Я не знаю, как и кому молиться, но мне удается изобразить что-то похожее. В стрельбе наступает затишье, и я слышу крики Гуппи о помощи. Открываю дверцу чулана. Внезапно мне кажется, что тут, внутри, не так уж и плохо. Я готов бежать. Задняя дверь открыта. Холодный свежий воздух кажется мне сладким. Я бегу. Когда я останавливаюсь, чтобы сделать новый вдох, ограда двора позади дома Гуппи остается только в памяти. Получилось. Будь я проклят, план Джона сработал. Но еще никогда в жизни я не чувствовал себя таким голым, как сейчас.
Когда я добрался до «Старой водяной мельницы», звук сирен был уже едва слышен. Полиции здесь не видна. Из удобной тени я наблюдал, как люди входят и выходят из гостиницы. Дела в «Старой водяной мельнице» шли как обычно – убили кого или нет. Даже в маленьких городках все забывается быстро. Жизнь продолжается. Мне это показалось кощунственным. Может, подумалось мне, именно в этом и кроется причина всех бед мира. Эмоциональная травма стекает с нас, с человеческого общества, как с гуся вода. В больном мире наше стремление к спокойствию прямо пропорционально сваливающейся на нас трагедии. Но я мог и ошибаться. Обстановка могла только казаться нормальной с того расстояния, на котором я мог держаться. Зная Риверсборо, я подумал: за время моего краткого отсутствия на фасаде гостиницы вполне могла появиться блестящая новенькая табличка: «Лучшее место преступления по эту сторону границы».
Идя к боковому входу, я заметил на столбе объявлений несколько плакатов со своей рожей, похожих на объявления о воскресной распродаже домашнего имущества. К сожалению, это был уже не снимок, из мести предоставленный Сисси Рандаццо. На этой фотографии я на себя был похож. Я немного поколебался, прежде чем войти, но не слишком долго. Время, подаренное мне отчаянным побегом Макклу, было ограниченно. Он не мог до бесконечности уходить от копов на древней «субару» Гуппи. Теперь настала моя очередь сделать три глубоких вдоха.
Аппарат для приготовления льда, стоявший в коридоре, совсем не удивился моему приходу. Я мог только надеяться, что его снисходительное отношение к моему пребыванию в отеле распространится и на теплокровный гостиничный персонал; Первая проверка шествовала по коридору в виде молодой пары. Он бренчал ключами от номера, она бренчала чем-то другим. Я откашлялся, чтобы уберечь их от неловкости. Проходя мимо, они пожелали мне доброго вечера и хихикали всю дорогу до своего номера.
Длинным кружным путем я добрался до вечно пустующей гостиной для посетителей на первом этаже. Освещена она была, как обычно, скупо, и из нее открывался прекрасный вид на стойку портье. Он стоял там, ублюдок, который помог убить Киру. Жизнь продолжалась и для него, но совсем ненадолго. Свои планы насчет портье я не обсуждал с Гуппи или Макклу. Я знал, что они попытаются отговорить меня, но я хотел еще до восхода солнца убить эту мразь. И хотел сделать эту процедуру болезненной и кровавой. Я с трудом сдерживался, чтобы не разбить какое-нибудь стекло и не броситься на него. Я бы перерезал ему глотку зубчатым краем стекла. Затем, когда он тщетно будет пытаться перекрыть красный поток, хлещущий из его яремной вены, я разломлю стекло пополам и засуну куски ему в рот. Приложу щеками о толстую ореховую столешницу стойки, стекло расколется. Часть его он проглотит, и стекло смоет поток его же собственной крови. Большие куски прорежут его щеки насквозь и вылезут наружу. И как раз перед тем, как он потеряет сознание, я…
– Простите, – донесся до меня из темного угла комнаты мягкий голос с иностранным акцентом, – вы не скажете, сколько сейчас точно времени?
Повернувшись к вращающемуся кожаному креслу, я различил смутную фигуру мужчины, желавшего узнать время. Небольшого роста, обтекаемый, в костюме. Он, казалось, тонул в большом кресле. Я извинился, что у меня нет часов, и не стал пояснять, что мои мысли были заняты убийством.
– Простите, что побеспокоил вас, – слегка поклонился он.
– Никакого беспокойства, – солгал я, но его голос меня заинтриговал. Он принадлежал азиату, но чувствовал себя в американском английском свободно.
– Я много раз пересекал Тихий океан, но так и не привык переводить свои часы.
– Со временем привыкнете, – заверил я, пытаясь снова повернуться к стойке портье.
– Нет. Боюсь, я больше уже никогда не совершу подобного путешествия. Я полюбил вашу страну, но никогда не смогу сюда вернуться.
Помимо моей воли он завладел моим вниманием.
– Почему нет, досаждает налоговая служба?
Он грустно рассмеялся:
– Ничего подобного, нет. Знаете, что мне больше всего нравится в американцах? Они могут развлекаться, не испытывая неловкости, искренне, не ища одобрения своей группы. Вы любите выпить, хотя у вас и нет в этом необходимости. Вы идете в клуб и развлекаетесь с караоке, но можете прекрасно обойтись и без него. Вы можете быть личностями. Мы в Японии достигли многих высот наперекор огромным трудностям, но нам неловко с собой как с личностями. Вы знаете, что мы делаем с теми, кто демонстрирует свою индивидуальность?
– Бьете по ним, как по гвоздям, которые торчат из доски. – Я вспомнил слова Киры.
– Совершенно верно. – Он снова поклонился. – Вы знаете Японию?
– Нет, – ответил я, – у меня был наставник, знавший обе наши страны и обладавший мудростью души.
Ответной реплики не последовало. Где-то в темноте раздался сдавленный вздох. Нет ничего особенно печального, когда услышишь, как плачет мужчина. Но слышать, как он пытается сдержать слезы, – это квинтэссенция печали.
– Вы хорошо себя чувствуете? – попытался отвлечь его я.
– Да-да. Просто моя дочь была такой же, как ваш наставник; разрывающейся между двумя странами и обладающей мудростью души. Теперь я приехал, чтобы увезти ее домой, в Японию, но она никогда не была для нее домом. Не знаю, сможет ли она по-настоящему там упокоиться.
Чтобы удержаться на ногах, мне потребовалась стена. И, как в моем сне, мир ушел у меня из-под ног. В последнее время мир частенько это проделывал. Это оказался отец Киры. Мы словно стояли на противоположных концах черной пустоты, связанные, но разъединенные. Если булавка проткнет этот вакуум, нас притянет друг к другу со скоростью света.
– Она упокоится, – заверил я его. – Она упокоится.
– Спасибо. Может, нам удастся поговорить еще.
– Мне бы этого хотелось, – сказал я. – Нам есть о чем поговорить.
Он поднялся. Поклонился туда, где стоял я, и тихо вышел из комнаты.
Когда я обернулся к стойке портье, тот ушел. На дежурство заступил другой человек. Вот вам и осколки стекла. Снова ощущая под ногами землю, я пошел из гостиной так же, как и вошел туда. Не успел я пройти дверной проем, как путь мне преградила какая-то фигура. К тому моменту, когда я узнал этого человека, под ребра мне вдавилось дуло пистолета.
– Идемте, мистер Клейн, мы не хотим опоздать на вашу встречу.
«Юбка»
Спустившись в подвал «Старой водяной мельницы», мы – я, портье и пижон-лыжник – слегка прошлись пешком. Здесь пахло плесенью, и я с тоской вспомнил о чулане Гуппи. Говорить нам троим было в общем-то не о чем. Да и незачем. Пистолет пижона задавал мне скорость и направление. Все же я попросил пижона не продавить мне ребра. В ответ он нажал еще. Я понял, что ни за что не буду просить у него пощады.
Мы остановились у двери с надписью «Склад», и я спросил, не здесь ли портье превращался в Супермена. Мне двинули по затылку рукояткой пистолета. Это был единственный способ убрать эту штуку от моих ребер. Когда я попытался нащупать шишку на затылке, меня толкнули в дверь. Я нырнул «рыбкой» и рассек подбородок. Это настолько меня разозлило, что я плюнул портье в лицо, когда он наклонился ко мне. Теперь дуло девятимиллиметрового «глока» уперлось мне в зубы. Внезапно дуло под ребрами показалось мне все же не таким уж плохим вариантом.
Пижон-лыжник стоял надо мной, улыбаясь. Он получал от своей работы чуть больше удовольствия, чем мне бы хотелось. Тем временем портье обыскал меня, хлопая по телу, выворачивая карманы.
– Ее у него нет, – сказал он пижону-лыжнику.
– Разумеется, дискеты со мной нет, чертов ублюдок. – Я произнес эти слова, не забывая, что во рту у меня пистолет. – Когда я получу племянника, вы получите свою дискету.
Лыжный щеголь убрал пистолет и резким ударом подбросил меня вверх, словно я был наполнен гелием. О расставании с пистолетом я не пожалел. И снова дышать было приятно. Портье кивнул своему сообщнику. Пижон улыбнулся. Я понимал, что добра ждать не приходится. Кулак настолько сильно впечатался мне в живот, что печенка запечатлела французский поцелуй на моей правой почке. Изо рта у меня вылилась какая-то отвратительно пахнущая жидкость. Не знаю, что это было, но я понимал – жидкостям такого рода полагается оставаться внутри человеческого тела. Времени поразмышлять на тему о жидкостях моего тела у меня оказалось не так уж много. Меня отвлекла потеря сознания.
Обычно считается плохой приметой, если ты очнулся и проводишь инвентаризацию болящих органов. Во рту по-прежнему ощущался привкус таинственной жидкости, а порез на подбородке все еще кровоточил, поэтому я предположил, что отключился ненадолго. Печенка осталась на месте, но ощущение было такое, словно я в синяках и внутри и снаружи.
Я лежал лицом вниз на бетонной плите, и когда попытался подняться, голова у меня чуть не взорвалась. И содержимому желудка это тоже не понравилось. Я решил перевернуться на спину, и это удалось без особых неприятностей. Над головой болталась цепочка голых лампочек Они раскачивались, словно от ветерка, которого я не чувствовал. По периметру некрашеных бетонных стен стояли обогреватели. Сами стены были вогнутыми. Помещение было похоже на стройку.
Полежав несколько минут на спине, я потихоньку дополз до стены и сел там. Голова воспротивилась вертикальному положению, но смирилась, предварительно наказав меня тридцатью секундами жуткой тошноты и боли. Когда эта волна схлынула, я понял, что узнаю свою тюрьму. Это были туннели под колледжем. Мертвая тишина, стоявшая здесь, давила на нервы. Поскольку вырос я в комнате над бойлерной, рядом с самой оживленной магистралью Бруклина, в квартале от отделения «Скорой помощи» больницы Кони-Айленда, с тишиной у меня всегда были натянутые отношения. Да, конечно, когда я сочинял, я хотел тишины, но – истекая кровью, я хотел услышать какой-нибудь шум.
Я встал и прошелся по туннелю – взад-вперед. Я находился в секции длиной около шестидесяти шагов, которая с обоих концов была отгорожена дощатыми стенами. Водной стене была запертая дверь, приводимая в действие пружиной. Как полагается, я поколотил в дверь и покричал, после чего меня, как и полагается, вырвало. По крайней мере теперь к тишине примешивалась вонь. Я снова принял горизонтальное положение и заставил себя отключиться, но даже это привело к смешанному результату: мне снилось, что мне больно.
Когда я еще раз открыл глаза, кто-то хлопал меня по щекам. То, что надо для человека с раскалывающейся головой и пораненным лицом. Я ткнул левой рукой туда, где, по моим предположениям, находилось горло хлопающего меня человека, и вцепился в первый же подвернувшийся мне кусок плоти. Услышав, что кто-то давится, и почувствовав, что в мое левое запястье вцепились две руки, я поздравил себя с точным ударом.
– Дядя Дилан! Дядя Дилан! – послышалось мне, помимо хрипа и звуков судорожно хватаемого воздуха.
Я ослабил хватку, но, скажу честно, не без сожаления. В глубине моей души еще сохранялся неистовый гнев на Зака, вызванный его авантюрами. Мне никогда не давалась математика, но, как я ни крутил уравнение, дерганье Заком за ниточки все равно приводило к смерти Киры. Думаю, что в юности, когда я был более самовлюбленным человеком, я мог бы посмотреть на вещи по-другому. Я мог подумать, что мои несколько дней с Кирой каким-то образом того стоили. Теперь я уже не был таким. Моя радость, не важно, насколько огромная, никогда не будет стоить чьей-то жизни.
– Мы в туннелях под школой? – спросил я, садясь.
– Да, – ответил Зак, потирая горло. – Но этими туннелями не пользуются. Они идут к зданиям, которые так и не построили. Все знают, что они существуют, но никто из учеников не знает, как туда попасть.
– Ты теперь тоже это знаешь, но вряд ли тебе это сейчас необходимо.
– Верно, – согласился он.
– Как ты… – Мой вопрос прервала открывшаяся дверь.
– Сюда поместил его я, мистер Клейн, – ответил на мой незаконченный вопрос смутно знакомый голос. В дверь вошел декан Далленбах. Справа и слева от него выступали портье и пижон-лыжник. – А теперь почему бы вам не облегчить всем нам задачу и не отдать дискету?
– Если бы она существовала, ублюдок, – не колеблясь, ответил я, – возможно, я бы отдал ее вам.
– Значит, не собираетесь помочь нам? – Жесты Далленбаха были очень неестественными, преувеличенными.
– Видимо, нет
– Но ведь мы уже слышали все это от вашего племянника, мистер Клейн. Вы в самом деле считаете меня таким дураком?
Я улыбнулся:
– Вы действительно хотите услышать ответ?
– Джордж! – рявкнул Далленбах.
Пижон-лыжник бросился ко мне и с такой силой ударил по лицу, что вырвал из щеки кусок мяса.
– Отличный выстрел, Джордж, но ты меня злишь. А я становлюсь очень упрямым, когда меня разозлят.
– Джерри! – снова рявкнул декан. – На этот раз подержи мистера Клейна для Джорджа. Думаю, наш гость не до конца понимает всю серьезность положения, в котором оказались он и его племянник
Когда портье шагнул ко мне, мне показалось, что он облизывается. Но громила из него был никудышный. Он все делал напоказ перед боссом, и я знал, что Джерри проявит больше беспечности, чем его напарник. Когда он подошел, чтобы схватить меня, я врезал ему головой по органу, который особенно чувствителен к сильным ударам тупым предметом. Портье сложился, как палатка под натиском торнадо. И пока он осваивал новый для себя голосовой диапазон, я, оседлав Джерри, вцепился зубами ему в шею. Но, пробиваясь сквозь толстый слой кожи и мышц к его яремной вене, я услышал крик Зака.
– Ваш племянник сейчас потеряет свое сходство с вами, мистер Клейн, – слишком уж спокойно предостерег декан Далленбах. – Предлагаю вам немедленно отпустить Джерри
Я скатился с него и получил ногой по ребрам за свои фокусы. Хотя они того стоили. Джерри окрасился в цвета Рождества – красный и зеленый. Одной рукой он держался за яйца, другой – за шею. Джордж улыбнулся, и его улыбка испортила мне все удовольствие. Я понял, что она не предвещает ничего хорошего. Пижон подразнил меня, убрав руку с горла Зака. Но едва Зак освободился, как Джордж ударил мальчика рукояткой пистолета по затылку. Один из фирменных ударов Джорджа. Я знал это по личному опыту.
Заку пришлось тяжелее, чем Джерри, сквозь его густые каштановые волосы брызнула кровь.
– Я ясно обозначил свои намерения, мистер Клейн? Не сомневаюсь, вы можете быть очень упрямым и очень смелым в том, что касается боли. Но я знаю тип учеников, присылаемых в эту школу, и у меня почему-то сложилось впечатление, что ваш племянник, каким бы энтузиастом он ни был, не сможет выдержать то, что можете выдержать вы, сэр. – Наши с ним оценки совпадали. – И даже если бы он смог мобилизоваться и противостоять искусству Джорджа, сомневаюсь, что вы бы остались безучастным зрителем. А теперь, прошу вас, отдайте дискету.
Мне так и не дали обсудить этот вопрос. Дверь за спиной Далленбаха распахнулась, и в помещение втолкнули Макклу – руки скованы за спиной, из уголков рта стекает кровь. Не считая крови, Макклу, казалось, чувствовал себя вполне нормально. Мне показалось, что я уловил улыбку. Он явно наслаждался своей маленькой выходкой. Но он никому этого не показал и принял подобающе серьезный вид, увидев Зака, лежащего на бетонном полу лицом вниз.
Двое полицейских Риверсборо быстро вошли вслед за Джоном и закрыли дверь. Один из копов казался сбежавшим с завода по строительству дирижаблей, а джин окрасил его нос в такой цвет, что сей блюститель порядка вполне мог открыть цветочный магазин. На нем был старый светлый парик, пальцы желтые, с грязными ногтями, зубы – невероятно большие и белые. Сомнительно, чтобы ими его наградила природа. Напарником его был вертлявый юнец с зачесанными назад волосами, глаза которого смотрели в разные стороны. Ему бы очень повезло, если б хоть где-нибудь он получил работу охранника. Но в Риверсборо он, вероятно, смог бы дослужиться до комиссара.
– Мне это не нравится, – сказал будущий комиссар, ни к кому конкретно не обращаясь. – Мне это не нравится.
– Тебе платят не за твое мнение, – прошипел Далленбах. – А теперь иди отсюда и расскажи свою историю про побег мистера Макклу дуракам, которые захотят тебя слушать.
Жирный коп занимался тем, что с помощью ключа извлекал из-под ногтей фунты грязи. Невозмутимый тип. Покончив с маникюром, он бросил ключ Далленбаху.
– От наручников, – сказал он.
Далленбах немедленно бросил ключ Джорджу. Джерри нахмурился, по-настоящему задетый тем, что босс выбрал для хранения ключей Джорджа. Полицейские ушли. Пока за ними закрывалась дверь, слышны были сетования вертлявого юнца по поводу его работы.
– Этих двоих я узнаю, – кивнул на Джорджа и Джерри Макклу. – Это тот олух, что следил за тобой из аэропорта, а это портье из «Старой водяной мельницы». Но кто…
– Джон Макклу, познакомьтесь с деканом Далленбахом, – представил я их друг другу.
– Я все знаю про мистера Макклу, – снял воображаемую шляпу Далленбах. – Присоединяйтесь.
Мы остановились у двери с надписью «Склад», и я спросил, не здесь ли портье превращался в Супермена. Мне двинули по затылку рукояткой пистолета. Это был единственный способ убрать эту штуку от моих ребер. Когда я попытался нащупать шишку на затылке, меня толкнули в дверь. Я нырнул «рыбкой» и рассек подбородок. Это настолько меня разозлило, что я плюнул портье в лицо, когда он наклонился ко мне. Теперь дуло девятимиллиметрового «глока» уперлось мне в зубы. Внезапно дуло под ребрами показалось мне все же не таким уж плохим вариантом.
Пижон-лыжник стоял надо мной, улыбаясь. Он получал от своей работы чуть больше удовольствия, чем мне бы хотелось. Тем временем портье обыскал меня, хлопая по телу, выворачивая карманы.
– Ее у него нет, – сказал он пижону-лыжнику.
– Разумеется, дискеты со мной нет, чертов ублюдок. – Я произнес эти слова, не забывая, что во рту у меня пистолет. – Когда я получу племянника, вы получите свою дискету.
Лыжный щеголь убрал пистолет и резким ударом подбросил меня вверх, словно я был наполнен гелием. О расставании с пистолетом я не пожалел. И снова дышать было приятно. Портье кивнул своему сообщнику. Пижон улыбнулся. Я понимал, что добра ждать не приходится. Кулак настолько сильно впечатался мне в живот, что печенка запечатлела французский поцелуй на моей правой почке. Изо рта у меня вылилась какая-то отвратительно пахнущая жидкость. Не знаю, что это было, но я понимал – жидкостям такого рода полагается оставаться внутри человеческого тела. Времени поразмышлять на тему о жидкостях моего тела у меня оказалось не так уж много. Меня отвлекла потеря сознания.
Обычно считается плохой приметой, если ты очнулся и проводишь инвентаризацию болящих органов. Во рту по-прежнему ощущался привкус таинственной жидкости, а порез на подбородке все еще кровоточил, поэтому я предположил, что отключился ненадолго. Печенка осталась на месте, но ощущение было такое, словно я в синяках и внутри и снаружи.
Я лежал лицом вниз на бетонной плите, и когда попытался подняться, голова у меня чуть не взорвалась. И содержимому желудка это тоже не понравилось. Я решил перевернуться на спину, и это удалось без особых неприятностей. Над головой болталась цепочка голых лампочек Они раскачивались, словно от ветерка, которого я не чувствовал. По периметру некрашеных бетонных стен стояли обогреватели. Сами стены были вогнутыми. Помещение было похоже на стройку.
Полежав несколько минут на спине, я потихоньку дополз до стены и сел там. Голова воспротивилась вертикальному положению, но смирилась, предварительно наказав меня тридцатью секундами жуткой тошноты и боли. Когда эта волна схлынула, я понял, что узнаю свою тюрьму. Это были туннели под колледжем. Мертвая тишина, стоявшая здесь, давила на нервы. Поскольку вырос я в комнате над бойлерной, рядом с самой оживленной магистралью Бруклина, в квартале от отделения «Скорой помощи» больницы Кони-Айленда, с тишиной у меня всегда были натянутые отношения. Да, конечно, когда я сочинял, я хотел тишины, но – истекая кровью, я хотел услышать какой-нибудь шум.
Я встал и прошелся по туннелю – взад-вперед. Я находился в секции длиной около шестидесяти шагов, которая с обоих концов была отгорожена дощатыми стенами. Водной стене была запертая дверь, приводимая в действие пружиной. Как полагается, я поколотил в дверь и покричал, после чего меня, как и полагается, вырвало. По крайней мере теперь к тишине примешивалась вонь. Я снова принял горизонтальное положение и заставил себя отключиться, но даже это привело к смешанному результату: мне снилось, что мне больно.
Когда я еще раз открыл глаза, кто-то хлопал меня по щекам. То, что надо для человека с раскалывающейся головой и пораненным лицом. Я ткнул левой рукой туда, где, по моим предположениям, находилось горло хлопающего меня человека, и вцепился в первый же подвернувшийся мне кусок плоти. Услышав, что кто-то давится, и почувствовав, что в мое левое запястье вцепились две руки, я поздравил себя с точным ударом.
– Дядя Дилан! Дядя Дилан! – послышалось мне, помимо хрипа и звуков судорожно хватаемого воздуха.
Я ослабил хватку, но, скажу честно, не без сожаления. В глубине моей души еще сохранялся неистовый гнев на Зака, вызванный его авантюрами. Мне никогда не давалась математика, но, как я ни крутил уравнение, дерганье Заком за ниточки все равно приводило к смерти Киры. Думаю, что в юности, когда я был более самовлюбленным человеком, я мог бы посмотреть на вещи по-другому. Я мог подумать, что мои несколько дней с Кирой каким-то образом того стоили. Теперь я уже не был таким. Моя радость, не важно, насколько огромная, никогда не будет стоить чьей-то жизни.
– Мы в туннелях под школой? – спросил я, садясь.
– Да, – ответил Зак, потирая горло. – Но этими туннелями не пользуются. Они идут к зданиям, которые так и не построили. Все знают, что они существуют, но никто из учеников не знает, как туда попасть.
– Ты теперь тоже это знаешь, но вряд ли тебе это сейчас необходимо.
– Верно, – согласился он.
– Как ты… – Мой вопрос прервала открывшаяся дверь.
– Сюда поместил его я, мистер Клейн, – ответил на мой незаконченный вопрос смутно знакомый голос. В дверь вошел декан Далленбах. Справа и слева от него выступали портье и пижон-лыжник. – А теперь почему бы вам не облегчить всем нам задачу и не отдать дискету?
– Если бы она существовала, ублюдок, – не колеблясь, ответил я, – возможно, я бы отдал ее вам.
– Значит, не собираетесь помочь нам? – Жесты Далленбаха были очень неестественными, преувеличенными.
– Видимо, нет
– Но ведь мы уже слышали все это от вашего племянника, мистер Клейн. Вы в самом деле считаете меня таким дураком?
Я улыбнулся:
– Вы действительно хотите услышать ответ?
– Джордж! – рявкнул Далленбах.
Пижон-лыжник бросился ко мне и с такой силой ударил по лицу, что вырвал из щеки кусок мяса.
– Отличный выстрел, Джордж, но ты меня злишь. А я становлюсь очень упрямым, когда меня разозлят.
– Джерри! – снова рявкнул декан. – На этот раз подержи мистера Клейна для Джорджа. Думаю, наш гость не до конца понимает всю серьезность положения, в котором оказались он и его племянник
Когда портье шагнул ко мне, мне показалось, что он облизывается. Но громила из него был никудышный. Он все делал напоказ перед боссом, и я знал, что Джерри проявит больше беспечности, чем его напарник. Когда он подошел, чтобы схватить меня, я врезал ему головой по органу, который особенно чувствителен к сильным ударам тупым предметом. Портье сложился, как палатка под натиском торнадо. И пока он осваивал новый для себя голосовой диапазон, я, оседлав Джерри, вцепился зубами ему в шею. Но, пробиваясь сквозь толстый слой кожи и мышц к его яремной вене, я услышал крик Зака.
– Ваш племянник сейчас потеряет свое сходство с вами, мистер Клейн, – слишком уж спокойно предостерег декан Далленбах. – Предлагаю вам немедленно отпустить Джерри
Я скатился с него и получил ногой по ребрам за свои фокусы. Хотя они того стоили. Джерри окрасился в цвета Рождества – красный и зеленый. Одной рукой он держался за яйца, другой – за шею. Джордж улыбнулся, и его улыбка испортила мне все удовольствие. Я понял, что она не предвещает ничего хорошего. Пижон подразнил меня, убрав руку с горла Зака. Но едва Зак освободился, как Джордж ударил мальчика рукояткой пистолета по затылку. Один из фирменных ударов Джорджа. Я знал это по личному опыту.
Заку пришлось тяжелее, чем Джерри, сквозь его густые каштановые волосы брызнула кровь.
– Я ясно обозначил свои намерения, мистер Клейн? Не сомневаюсь, вы можете быть очень упрямым и очень смелым в том, что касается боли. Но я знаю тип учеников, присылаемых в эту школу, и у меня почему-то сложилось впечатление, что ваш племянник, каким бы энтузиастом он ни был, не сможет выдержать то, что можете выдержать вы, сэр. – Наши с ним оценки совпадали. – И даже если бы он смог мобилизоваться и противостоять искусству Джорджа, сомневаюсь, что вы бы остались безучастным зрителем. А теперь, прошу вас, отдайте дискету.
Мне так и не дали обсудить этот вопрос. Дверь за спиной Далленбаха распахнулась, и в помещение втолкнули Макклу – руки скованы за спиной, из уголков рта стекает кровь. Не считая крови, Макклу, казалось, чувствовал себя вполне нормально. Мне показалось, что я уловил улыбку. Он явно наслаждался своей маленькой выходкой. Но он никому этого не показал и принял подобающе серьезный вид, увидев Зака, лежащего на бетонном полу лицом вниз.
Двое полицейских Риверсборо быстро вошли вслед за Джоном и закрыли дверь. Один из копов казался сбежавшим с завода по строительству дирижаблей, а джин окрасил его нос в такой цвет, что сей блюститель порядка вполне мог открыть цветочный магазин. На нем был старый светлый парик, пальцы желтые, с грязными ногтями, зубы – невероятно большие и белые. Сомнительно, чтобы ими его наградила природа. Напарником его был вертлявый юнец с зачесанными назад волосами, глаза которого смотрели в разные стороны. Ему бы очень повезло, если б хоть где-нибудь он получил работу охранника. Но в Риверсборо он, вероятно, смог бы дослужиться до комиссара.
– Мне это не нравится, – сказал будущий комиссар, ни к кому конкретно не обращаясь. – Мне это не нравится.
– Тебе платят не за твое мнение, – прошипел Далленбах. – А теперь иди отсюда и расскажи свою историю про побег мистера Макклу дуракам, которые захотят тебя слушать.
Жирный коп занимался тем, что с помощью ключа извлекал из-под ногтей фунты грязи. Невозмутимый тип. Покончив с маникюром, он бросил ключ Далленбаху.
– От наручников, – сказал он.
Далленбах немедленно бросил ключ Джорджу. Джерри нахмурился, по-настоящему задетый тем, что босс выбрал для хранения ключей Джорджа. Полицейские ушли. Пока за ними закрывалась дверь, слышны были сетования вертлявого юнца по поводу его работы.
– Этих двоих я узнаю, – кивнул на Джорджа и Джерри Макклу. – Это тот олух, что следил за тобой из аэропорта, а это портье из «Старой водяной мельницы». Но кто…
– Джон Макклу, познакомьтесь с деканом Далленбахом, – представил я их друг другу.
– Я все знаю про мистера Макклу, – снял воображаемую шляпу Далленбах. – Присоединяйтесь.