Присматривая за нашими оппонентами, я быстро анализировал ситуацию. Противник обладал преимуществом по высоте, их было трое, вполне вероятно, опытных пилотов, в то время как нас было двое истребителей и один новичок, увидевший немецкий самолёт первый раз в жизни. Однако вражеские авиаторы находились над нашей территорией. Внизу несколько сотен людей наблюдали за тем, что казалось им равной схваткой - трое американцев против трёх немцев. Через полевые бинокли французские офицеры видели чёрные кресты и красно-бело-синие кокарды аэропланов США. Вне всякого сомнения, именно в этот момент они обсуждали исход неизбежного боя. У них было право ожидать схватки, так как нас было 3 к 3. То-то будет драка!
Кажется, и немцы не испытывали ни тени сомнения или колебания. Превосходя нас по высоте, они внезапно втроём устремились на нас. Сначала один, за ним другой, а там уже и третий нырнули вниз, поливая наши машины огнём из пулемётов. Я успел заметить, как лейтенант Чемберс крутнулся на крыле и ушёл вниз; я выполнил полу переворот и за время, меньшее, чем занимает чтение этих строк, мы оба оказались вне досягаемости. Немцы в ходе атаки с пикирования не только не сумели достать кого-либо из нас, но и утеряли преимущество по высоте. Теперь мы поменялись ролями, или, по крайней мере, оказались в равных условиях, а гансы явно думали только об отходе.
Мы бросились в погоню и уже через несколько минут мне удалось отделить один из самолётов от строя. Теперь кто кого! Может мне удастся сделать фатальный выстрел, а может, удача будет на его стороне; в любом случае, я решил, что это будет драка до смерти. Хотя я и был занят своим оппонентом, у меня всё же нашлось время для того, чтобы убедиться - лейтенант Куртц в порядке. Он вместе с лейтенантом Чемберсом устремился в бешенную погоню за двумя другими "Альбатросами", и всё это шоу перемещалось в направлении Сен-Мийеля.
Что до меня, то вскоре наша парочка оказалась над Тьякуром - маленьким городом в шести милях от линии фронта на немецкой территории. Теперь мой противник решил, что находится в более выгодном положении и, неожиданно развернувшись, устремился на меня. Однако я был только рад принять этот вызов, так как моя машина находилась в 100 ярдах позади и около 200 ярдов выше оппонента, что давало мне неоценимое преимущество. Открыв шквальный огонь из двух пулемётов, он приближался всё ближе и ближе в восходящем вираже. Это впечатление, почти не поддающееся описанию: мы словно вели спарринг на расстоянии нескольких ярдов друг от друга, подобно двум бойцам на небесном ринге. Зажигательные разрывные пули щёлкали вокруг меня и любая из них, в случае попадания в жизненно важную точку, могла решить исход боя. Мои чувства словно не принадлежали мне; действительно, в такие критические моменты, составляющие кульминацию боя, авиатор, как правило, совершенно не думает о себе. Быстро заложив неполный вираж, я занял позицию позади противника. Теперь я оказался в таком положении, что у него не было возможности направить на меня оружие. Вот он - мой шанс, шанс, который может ускользнуть уже в следующую долю секунды. Но у меня не было намерения упустить его. После нажатия на обе гашетки, пули посыпались градом на немецкий самолёт.
Он устремился вниз. По-видимому, пилот потерял управление. Разобьется ли он или сумеет вытянуть машину после головокружительного пикирования и благополучно приземлиться? Я не мог ответить на этот вопрос, ведь несмотря на то, что пикирование в штопоре всегда выглядит как верная гибель, часто для искусного пилота - это единственный, но верный путь к спасению. Будь я над нашей территорией, то последовал бы за оппонентом, чтобы убедиться в его крушении. И если бы я обнаружил, что противник восстановил управление машиной, то возобновил бы бой на низкой высоте
Но я находился в глубине вражеской территории и на высоте всего 10 000 футов. Вполне возможно, что пока я был занят боем, новые вражеские машины собрались где-то вверху и приготовились отомстить. Личная безопасность и элементарные правила воздушного боя предписывают в подобных обстоятельствах следующее: "сохраняй высоту или возвращайся к линии фронта как можно скорее".
Таким образом, исход боя остался для меня не ясен. Правда, оставалась призрачная надежда на то, что какой-нибудь наблюдатель сможет подтвердить крушение врага, что позволит мне записать на личный счёт ещё одного ганса. Прошло несколько минут и я убедился, что мои недавние интуитивные опасения стали слишком реальными. Высоко вверху, но, к счастью, на значительном удалении появились два немецких самолёта, и я быстро заключил, что это были машины, которым удалось оторваться от Куртца и Чемберса, а теперь они собирались наказать меня, обнаружив мою удалённую изолированность от общего строя.
Единственная надежда на спасение заключалась в скорости. Частенько на гоночной трассе, когда машина мчится на полном газу, каждый нерв натянут, а каждая унция энергии сосредоточена в руках, мне хотелось добавить в двигатель хотя бы чуточку мощности, придать автомобилю ещё хотя бы чуточку скорости, чтобы оторваться от гонщика, чья машина приближалась ко мне дюйм за дюймом.
Но в данном случае всё обстояло куда серьёзнее. Скорость сейчас означала спасение, скорость здесь равноценна жизни. Мотор работал на полных оборотах, нос машины направлен вниз, и я мчался, как никогда до этого - ведь на кону была моя жизнь. Но что бы я не предпринимал, от одного из оппонентов избавиться не удавалось. Вот уже внизу линия фронта; ещё несколько минут и на своей территории я смогу либо приземлиться либо уйти от назойливого преследователя. Тем не менее, преимущество по высоте, которое сохранял другой парень, оставляло мне так мало шансов, что я посчитал наилучшим выходом повернуться и принять бой. В мгновение ока я развернул хвост машины и помчался на противника. Он, не открывая огня, устремился вниз, в то время, как я держал пальцы на гашетках пулемётов. Я уже находился на дистанции прицельного огня, но всё же медлил. В мозгу промелькнула мысль, что, пожалуй, ещё через три секунды мои пули произведут более фатальный эффект.
Вот уже он в прицеле; пора открывать огонь из обоих пулемётов. И в это мгновение его машина виражнула "на конце крыла" с креном; и под нижним крылом я увидел концентрические красные, синие и белые круги воздушных сил Соединённых Штатов. Тот, кого я принимал за ганса, оказался Чемберсом, возвращавшимся из погони за противником, а второй самолёт принадлежал лейтенанту Куртцу, который благополучно пережил первую воздушную потасовку. Одному Богу известно, почему я удержался от того, чтобы открыть огонь на какую-то долю секунды. Позже, во время обсуждения этого эпизода, Чемберс сказал: "Когда я увидел Рика, разворачивающегося с таким остервенением, то понял, что он всё ещё "свиреп на боша" и решил - самое время показать ему мои цвета".
Не часто человека окрыляет такая радость, какая овладела мной, пока мы возвращались домой: бой окончен и все трое живы. У меня были все основания полагать, что мой немец сбит, возможно, что Чемберс завалил ещё одного, да и Куртц во время первого вылета держался молодцом.
Я огляделся в поисках пилота Куртца, которого считал своим подопечным, но, к удивлению, не обнаружил его. Несколько минут я курсировал во всех направлениях, но не обнаружил в небе ни единого самолёта. Придя к выводу, что он наверняка отправился домой, я, в результате такого умозаключения, тоже развернулся в сторону аэродрома, надеясь, что в любую минуту нагоню его. Едва завидев нашу посадочную площадку, я смог вздохнуть с облегчением, так как впереди и ниже нас находился лейтенант Куртц, круживший над полем, следуя моим наставлениям.
Куртц как раз завершал последний круг и находился над примыкавшим полем, готовясь к посадке, как вдруг, к моему неизъяснимому ужасу, его "Ньюпор", сорвавшись в штопор, врезался в землю и машину быстро охватил яростное пламя. Что там могло произойти?
Если бы у меня была возможность оказаться рядом с ним в то мгновение и вытащить товарища из обломков до того, как пламя поглотило его. Но я не мог добраться до него, так как то место, где упала машина было настолько плотно окружено проволочными заграждениями и траншеями, что о посадке нечего было и думать. Всего в 50 ярдах от горящего самолёта проходила дорога, на которой стоял французский грузовик. Я снизился, выключил мотор и жестами и окриками пытался принудить водителя к оказанию помощи. Однако он только стоял как вкопанный и смотрел. Позже я понял, что он понимал всю бессмысленность подобной затеи - ведь в разрушенном самолёте рвался боекомплект, и приближение к нему означало почти верную смерть
Лишённый возможности приземлиться неподалёку, я поспешил на наш аэродром, где выпрыгнул из аэроплана ещё до того, как он остановился. Оседлав мотоцикл, я помчался к месту крушения, лелея смутную надежду, что в моих силах сделать ещё хоть что-нибудь. Даже если мне доведётся прожить миллион лет, я не смогу забыть ужасный вид обуглившихся останков человека, который был моим товарищем по учёбе, и который ещё какой-то час назад был полон жизни и надежды.
Загадка той катастрофы развеялась через несколько часов. Как я уже упоминал, перед вылетом лейтенант Куртц выглядел нервозным, но старался не привлекать к этому внимания. Объяснения были получены от сослуживца, который прибыл в эскадрилью вместе с лейтенантом. Перед тем вылетом Куртц признался ему, что он был подвержен внезапным обморокам на больших высотах, и подобный приступ в воздухе - единственное, чего он опасался. Увы, эти опасения оказались слишком небезосновательными. Какая досада, что Куртц не поведал о своих страхах мне, своему командиру!
На следующее утро скромная похоронная процессия брела по дорожкам, усыпанным листьями, а в небе диссонансом свистели снаряды. По возращении со скорбной церемонии я обнаружил официальное донесение от французского командира. Он кратко сообщил, что пехотный офицер, находясь на аванпосту на нейтральной территории, видел, что немец, с которым я вёл бой, разбился. Я достал того боша, но потерял друга, причём он погиб самой страшной смертью, которая может настичь авиатора: уничтожен в огне.
Глава 10. Лафбери убит
Лейтенант Уолтер Смит (Walter Smyth) из Нью-Йорка заглянул ко мне утром 10 мая 1918 года и спросил: "Рик, где ты находишь всех этих бошей над линией фронта?" Я поинтересовался, что он подразумевает под "всеми". "Ну как же, ответил тот, - я был там уже два или три раза, но не видел вражеской машины даже краем глаза. Мне хотелось бы полететь туда с кем-нибудь вроде тебя и как следует развлечься. Возьмешь меня с собой в свободное патрулирование?"
Мне нравилось видеть в пилоте подобное настроение, и я сразу сообщил Смиту, что прихвачу его в девять часов этим же утром, если он будет готов. Мой очередной вылет был запланирован около полудня, так что всё утро я был предоставлен самому себе. Смит, польщённый приглашением, немедленно подготовился к вылазке.
Мы вместе взлетели с аэродрома и устремились к Сен-Мийелю. Наши альтиметры находились на отметке 17 000 футов к тому времени, когда патрулирование завершилось, а мы переместились к Понт-а-Мусону. Ни одной вражеской машины встречено не было.
Полагая вполне возможным, что какой-нибудь "Румплер" способен предпринять таким чудесным утром фоторейд, я решил "срезать угол" над немецкой территорией и от Понт-а-Мусона направился к Вердену. Смит при этом держался неподалёку от правого крыла моей машины. Лёгкий северный ветер пригнал нас прямо к Марс-ла-Туру (Mars-la-Tour), где, как я знал, базировалась немецкая эскадрилья. Любопытство Смита следовало удовлетворить, даже если бы нашей паре пришлось спуститься к гансам на аэродром.
Как только мы пересекли маленький город Марс-ла-Тур, я заметил немецкий двухместник, направлявшийся от Вердена едва ли не прямо на нас. Это был "Альбатрос", находившийся в нескольких тысячах футов ниже нас и на расстоянии около двух миль впереди. Мы были в превосходной позиции не только потому, что противник не ожидал нападения с тыла, но и в силу того, что солнце оставалось позади нас; к тому же мы обладали количественным преимуществом и превышением по высоте. Я чувствовал уверенность в исходе предстоящего боя и мысленно от всей души поздравил Смита с тем, что он сделал хороший выбор, предложив мне стать его ведущим в сегодняшней экспедиции. Покачиваниями я просигналил ему и стал пристраиваться по солнцу. К тому времени, когда наша пара достигла Конфланза (Conflans), я занял прекрасную позицию прямо над хвостом вражеской машины. Мы же по-прежнему оставались незамеченными.
Я бросил "Ньюпор" в пике. Для испуганного наблюдателя первым признаком моего присутствия стали трассирющие пули, пронёсшиеся рядом с ним. Немецкий пилот также наверняка заметил огненные трассы. Затем каким-то образом я проскочил мимо "Альбатроса", продолжая остервенело стрелять в пустоту, в то время как двухместная машина противника уклонилась одним искусным маневром и теперь находилась надо мной. Оппонент несомненно был весьма опытен в этой игре и мне следовало быть с ним осторожным.
Я снова набрал высоту. Но на этот раз было невероятно сложно занять позицию для прицельной стрельбы. Пилот швырял хвост машины с такой изворотливостью, что каждый раз, когда я намеревался спикировать на него, то находил наблюдателя, хладнокровно наводящим ствол пулемёта точно мне в лицо. Более того, обнаружилось, что на такой большой высоте "Альбатрос" маневрирует столь же хорошо и даже чуть лучше, нежели мой более лёгкий "Ньюпор". Так, я бросил машину в правый вираж со значительным креном, но при этом совершенно забыл о разреженности воздуха и, в результате, вместо виража вогнал самолёт в штопор. Аэроплан выполнил два полных оборота прежде, чем мне удалось выровнять его. Осмотревшись в поисках противника, я увидел "Альбатрос" почти в миле от меня, задавшим стрекача домой. Одинокий Смит невозмутимо летел выше меня; казалось, он был совершенно очарован зрелищем.
Я столкнулся с опытной парой воздушных бойцов, пилотировавших "Альбатрос", и потому смотрел им вслед с определённым восхищением, смешанным с разочарованием. Однако это ощущение быстро покинуло меня, едва лишь я осознал, что мы со Смитом углубились на немецкую территорию более чем на двадцать пять миль. Вполне удовлетворённый тем, что мне удалось показать Смиту нечто вроде первого шоу на "все его деньги", я решил убраться восвояси, пока отступление возможно,
Когда по пути домой наша пара пролетала над Сен-Мийелем, моё внимание привлекли белые разрывы "Арчи" сзади нас по направлению к Вердену. Вглядевшись пристальнее, я обнаружил всё тот же двухместный "Альбатрос", потихонечку прыгавший по воздушным ямам прямиком к французским позициям. Пилоты посчитали, что их блеф удался и теперь у нас на глазах они возвращались к своей работе.
Я просигнал Смиту и бросился в новую погоню за хитрюгой "Альбатросом". Однако противник немедленно выполнил разворот кругом и, войдя в зону заградительного огня "Арчи", "твёрдой походкой" направился к Марс-ла-Туру, а затем - домой. Я бросился вправо, пытаясь отсечь его, и осмотрелся, чтобы выяснить точную позицию Смита. Но его нигде не было видно!
Внизу находился Этен (Etain). Я был по меньшей мере в десяти милях за линией фронта. Когда Смит оставил меня и куда он мог подеваться? Чувствуя себя более чем неуютно из-за того, что я пренебрёг наблюдением за ведомым в течение нескольких последних минут, я с полуразворотом ушёл прямиком к дому. Как выяснилось позже в тот же день, у Смита приключились неполадки в двигателе, он приземлился на нашей территории, и до самого вечера у него не было возможности вернуться на родной аэродром.
Когда я находился уже в районе нашего поля, то увидел толпу, собравшуюся посередине аэродрома. Было точно десять часов пятьдесят минут утра, когда мой самолёт приземлился неподалёку от сборища, и я поспешил выяснить, какое несчастье постигло моего бедного друга Смита. Если в результате допущенной мною халатности, Смит оказался втянутым в неравную схватку и был ранен или разбился при посадке, то мне придётся держать ответ за эту потерю. Переполняемый дурными предчувствиями, я поспешил к ангарам.
Восклицания, которые мне довелось услышать, лишь усилили моё замешательство. У всех на устах было имя майора Лафбери. Я поинтересовался, не видел ли кто-нибудь возвращения лейтенанта Смита. Ребята посмотрели на меня отсутствующим взглядом и ничего не ответили. Тогда я потребовал объяснить причину необычного собрания на аэродроме. Ответ лишил меня дара речи от отчаяния и ужаса.
Нашего любимого Лафа больше не было в живых! Майор Рауль Лафбери, американский ас из асов, наиболее почитаемый во Франции американский авиатор, уничтожен в огне только что в каких-нибудь шести милях от нашего поля!
Эта грустная история известна всему миру настолько хорошо, что я не стал бы повторять описание обстоятельств последнего боя Лафбери, если бы не стремление опровергнуть те многочисленные фальшивки о его героической смерти, что распространились по всей Америке, как только новость о потере была телеграфирована домой. Позже мне довелось столкнуться с некоторыми из таких искажённых рассказов.
Как рассказал наш командир - майор Хаффер, около десяти часов противозенитные орудия на вершине горы Мийель начали извергать огромные клубы дыма на большую высоту. В эскадрилью незамедлительно поступило тревожное сообщение о том, что к нам летит немецкий фоторазведчик, и к тому моменту он находился практически точно над нашим аэродромом.
Единственным готовым к вылету пилотом оказался лейтенант Жюд (Gude). На перехват нарушителя его выслали одного и весь инцидент обернулся весьма прискорбными последствиями. Эту стычку прекрасно видели все зрители, собравшиеся у нашего ангара.
Как только Жюд поднялся в воздух, французский "Арчи" прекратил огонь. Вероятно, зенитчики засчитали себе попадание, так как немецкая наблюдательная машина вошла в затяжной штопор, вращаясь всё быстрее и быстрее по мере приближения к земле. Когда свидетели падения уже не сомневались в скором крушении машины, "Альбатрос" менее чем за 200 ярдов до земли восстановил устойчивость и развернулся к немецкой территории. Практически сразу лейтенант Жюд бросился в атаку.
Жюд открыл огонь с невероятно большой дистанции и продолжал обстрел до тех пор, пока не израсходовал весь боекомплект, не причинив двухместному "Альбатросу" сколько-нибудь заметных повреждений. Когда вражеский аэроплан направился домой, за дело принялись батареи "Арчи", находившиеся по соседству. Они буквально выстроили стену шквального заградительного огня, "укутав" в него одинокого оппонента со всех сторон. Но всё без толку. "Альбатрос" неуклонно отступал в направлении Нанси, потихоньку набирая высоту.
Тем временем майор Лафбери, находившийся рядом с казармами и наблюдавший за ходом боя, вскочил на мотоцикл и помчался к ангарам. Его собственный аэроплан был неисправен. На поле находился другой "Ньюпор", явно пригодный к полётам. Машина принадлежала лейтенанту Дэвису (Davis). Механик подтвердил полную готовность аппарата, после чего Лафбери без лишних слов впрыгнул в машину и, не теряя ни секунды, взлетел.
Хотя на счету майора уже имелось множество побед, Лафбери ещё не довелось сбить хоть один вражеский аэроплан над нашей территорией. Все семнадцать предыдущих побед в составе эскадрильи "Лафаетт", а также и последние, когда он вылетел отомстить за Джимми Холла, - все они были завоёваны за линией фронта. Ему ещё не доводилось видеть мест крушения своих противников собственными глазами. Естественно, он с невыразимым воодушевлением ухватился за предоставившуюся возможность влезть в драку практически на глазах товарищей. Лафбери вступил в бой даже не проверив, в каком состоянии находились пулемёты его машины, да и вообще ничего не зная об особенностях поведения пилотируемого им аппарата.
Обладая значительно большей скоростью, чем его более тяжёлый антагонист, майор Лафбери нагонял врага, набирая высоту. Когда прошло около пяти минут после взлёта, он поднялся на 2 000 футов и оказался недалеко от "Альбатроса" в шести милях от аэродрома. Свидетелями первой атаки стали все, кто находился на поле.
Атаковав противника, Лаф выпустил несколько коротких очередей. Затем он резко отвернул в сторону: вероятно, ему пришлось повозиться с пулемётами, которые, похоже, заклинило. Ещё один круг над их головами - и неисправность устранена. Он снова набрасывается сзади на врага, как вдруг машину старины Лафа охватывает бушующее пламя. Она проскакивает мимо "Альбатроса" и ещё в течение трёх или четырёх секунд летит прямо. Затем шокированные наблюдатели видят, как в безрассудном прыжке из огненного горнила появляется фигура их доблестного героя. Лафбери предпочёл выброситься навстречу верной гибели, чем подвергаться медленной пытке превращения в угли. Его тело упало в сад возле крестьянского дома в маленьком поселении строго на север от Нанси. Почти в сотне ярдов от этого места струился небольшой поток и позже мы пришли к выводу, что, возможно, бедняга Лафбери воспользовался призрачным шансом и выпрыгнул в надежде упасть в воду. Он упал с высоты 200 футов [так в тексте прим. пер.], а самолёт нёс его со скоростью 120 миль в час! Безнадёжная, но героическая попытка сохранить бесценную жизнь для своей бедствующей страны!
Пока я выслушивал детали этой шокирующей истории, зазвонил телефон. Французский офицер сообщил точное место падения нашего последнего героя. Запрыгнув в автомобиль, мы понеслись с чудовищной скоростью и прибыли на место трагедии менее, чем через 30 минут после падения Лафа. Но дружеские руки уже забрали его тело. Местные жители перенесли останки бедняги Рауля Лафбери в маленькое здание муниципалитета, где мы его и обнаружили. Обуглившаяся фигура Лафа была полностью укрыта цветами из близлежащих садов.
Мне припоминается разговор, который произошёл у нас с майором Лафбери на предмет пожара в воздухе незадолго до этого трагического случая. Я спросил Лафа, что он предпримет в таких обстоятельствах - выпрыгнет или останется с машиной? Все мы относились к опыту майора Лафа с безграничным уважением и потому подались вперёд, чтобы услышать его ответ. "В любом случае, я предпочту остаться с машиной - ответил Лаф. Выпрыгнув, вы точно не оставите себе никаких шансов. Кроме того, всегда есть возможность попытаться так скользнуть машиной на крыло, что вы сможете сбить огонь с себя и с крыльев. Возможно, вам даже удастся погасить пламя до того, как вы достигнете земли. Такое уже случалось. Так что я за то, чтобы оставаться со старой повозкой в любом случае!"
Теперь эти инструкции старины Лафа невозможно вспомнить без горькой иронии! В топливный бак его аэроплана попала зажигательная пуля. Очевидно, та же пуля срезала большой палец его правой руки, ударившись о джойстик.
Распорядившись переправить тело в американский госпиталь рядом с нашим аэродромом, мы вернулись на место нашего базирования. Там мы узнали новые подробности боя Лафбери и его гибели.
Капитан Де Род (De Rode), командовавший соседской французской эскадрильей, повстречал нас и рассказал, что один из его пилотов - фактически, ас соединения - стал свидетелем смерти Лафбери и немедленно начал преследование "Альбатроса", чтобы отомстить за американского авиатора. В первой же атаке он получил пулю прямо в сердце и камнем рухнул вниз. Его машина разбилась в миле или двух от того места, где упал Лафбери. Однако, в конце концов, немецкий аэроплан был сбит огнём другого французского самолёта и свалился в миле от линии фронта на нашей территории, а пилот и наблюдатель попали в плен.
Что касается Дуга Кэмпбелла, то вскоре мы узнали, что он тоже поднялся в воздух, желая отомстить за смерть Лафбери. Час спустя он вернулся и доложил о том, что "Альбатрос" удалился слишком далеко и пускаться за ним в погоню было бессмысленно, но над Бомоном он вступил в бой с двухместным "Румплером" и после ожесточённой схватки убил кормового стрелка, а пилота ранил. Машина упала на нашей территории, а оба её крыла оторвались во время стремительного беспорядочного падения.
Сдержанно приняв поздравления, Дуглас заверил нас, что этот "Румплер" лишь первый из того множества аппаратов, которыми гансам придётся заплатить за гибель Рауля Лафбери. И Дуглас Кэмпбелл сдержал своё слово!
В тот день к нам на ланч заглянул его брат. Дуг ждал его. Брат Кэмпбелла служил офицером инженерного корпуса, расквартированного неподалёку в Гондрекуре (Gondrecourt), и Дуглас пригласил его отобедать с нами в тот особый день.
Едва он прибыл, как тут же сообщил Дугласу, что с его стороны было весьма галантным подняться в воздух и сбить аэроплан противника прямо у него на виду да ещё и в день званого обеда. Он сказал, что не прочь выехать к месту катастрофы и взглянуть на то, как выглядит немецкий аэроплан после падения с высоты 16 000 футов. Потому сразу же по завершении ланча я и оба Кэмпбелла погрузились в машину майора Хаффера и стали пробираться к фронту, а затем припарковали машину в какой-то посадке настолько близко к Бомону, насколько это представлялось возможным. У нас над головами практически каждые десять секунд со свистом пролетали снаряды, посылаемые нашими тяжёлыми орудиями, находившимися далеко позади.
Кажется, и немцы не испытывали ни тени сомнения или колебания. Превосходя нас по высоте, они внезапно втроём устремились на нас. Сначала один, за ним другой, а там уже и третий нырнули вниз, поливая наши машины огнём из пулемётов. Я успел заметить, как лейтенант Чемберс крутнулся на крыле и ушёл вниз; я выполнил полу переворот и за время, меньшее, чем занимает чтение этих строк, мы оба оказались вне досягаемости. Немцы в ходе атаки с пикирования не только не сумели достать кого-либо из нас, но и утеряли преимущество по высоте. Теперь мы поменялись ролями, или, по крайней мере, оказались в равных условиях, а гансы явно думали только об отходе.
Мы бросились в погоню и уже через несколько минут мне удалось отделить один из самолётов от строя. Теперь кто кого! Может мне удастся сделать фатальный выстрел, а может, удача будет на его стороне; в любом случае, я решил, что это будет драка до смерти. Хотя я и был занят своим оппонентом, у меня всё же нашлось время для того, чтобы убедиться - лейтенант Куртц в порядке. Он вместе с лейтенантом Чемберсом устремился в бешенную погоню за двумя другими "Альбатросами", и всё это шоу перемещалось в направлении Сен-Мийеля.
Что до меня, то вскоре наша парочка оказалась над Тьякуром - маленьким городом в шести милях от линии фронта на немецкой территории. Теперь мой противник решил, что находится в более выгодном положении и, неожиданно развернувшись, устремился на меня. Однако я был только рад принять этот вызов, так как моя машина находилась в 100 ярдах позади и около 200 ярдов выше оппонента, что давало мне неоценимое преимущество. Открыв шквальный огонь из двух пулемётов, он приближался всё ближе и ближе в восходящем вираже. Это впечатление, почти не поддающееся описанию: мы словно вели спарринг на расстоянии нескольких ярдов друг от друга, подобно двум бойцам на небесном ринге. Зажигательные разрывные пули щёлкали вокруг меня и любая из них, в случае попадания в жизненно важную точку, могла решить исход боя. Мои чувства словно не принадлежали мне; действительно, в такие критические моменты, составляющие кульминацию боя, авиатор, как правило, совершенно не думает о себе. Быстро заложив неполный вираж, я занял позицию позади противника. Теперь я оказался в таком положении, что у него не было возможности направить на меня оружие. Вот он - мой шанс, шанс, который может ускользнуть уже в следующую долю секунды. Но у меня не было намерения упустить его. После нажатия на обе гашетки, пули посыпались градом на немецкий самолёт.
Он устремился вниз. По-видимому, пилот потерял управление. Разобьется ли он или сумеет вытянуть машину после головокружительного пикирования и благополучно приземлиться? Я не мог ответить на этот вопрос, ведь несмотря на то, что пикирование в штопоре всегда выглядит как верная гибель, часто для искусного пилота - это единственный, но верный путь к спасению. Будь я над нашей территорией, то последовал бы за оппонентом, чтобы убедиться в его крушении. И если бы я обнаружил, что противник восстановил управление машиной, то возобновил бы бой на низкой высоте
Но я находился в глубине вражеской территории и на высоте всего 10 000 футов. Вполне возможно, что пока я был занят боем, новые вражеские машины собрались где-то вверху и приготовились отомстить. Личная безопасность и элементарные правила воздушного боя предписывают в подобных обстоятельствах следующее: "сохраняй высоту или возвращайся к линии фронта как можно скорее".
Таким образом, исход боя остался для меня не ясен. Правда, оставалась призрачная надежда на то, что какой-нибудь наблюдатель сможет подтвердить крушение врага, что позволит мне записать на личный счёт ещё одного ганса. Прошло несколько минут и я убедился, что мои недавние интуитивные опасения стали слишком реальными. Высоко вверху, но, к счастью, на значительном удалении появились два немецких самолёта, и я быстро заключил, что это были машины, которым удалось оторваться от Куртца и Чемберса, а теперь они собирались наказать меня, обнаружив мою удалённую изолированность от общего строя.
Единственная надежда на спасение заключалась в скорости. Частенько на гоночной трассе, когда машина мчится на полном газу, каждый нерв натянут, а каждая унция энергии сосредоточена в руках, мне хотелось добавить в двигатель хотя бы чуточку мощности, придать автомобилю ещё хотя бы чуточку скорости, чтобы оторваться от гонщика, чья машина приближалась ко мне дюйм за дюймом.
Но в данном случае всё обстояло куда серьёзнее. Скорость сейчас означала спасение, скорость здесь равноценна жизни. Мотор работал на полных оборотах, нос машины направлен вниз, и я мчался, как никогда до этого - ведь на кону была моя жизнь. Но что бы я не предпринимал, от одного из оппонентов избавиться не удавалось. Вот уже внизу линия фронта; ещё несколько минут и на своей территории я смогу либо приземлиться либо уйти от назойливого преследователя. Тем не менее, преимущество по высоте, которое сохранял другой парень, оставляло мне так мало шансов, что я посчитал наилучшим выходом повернуться и принять бой. В мгновение ока я развернул хвост машины и помчался на противника. Он, не открывая огня, устремился вниз, в то время, как я держал пальцы на гашетках пулемётов. Я уже находился на дистанции прицельного огня, но всё же медлил. В мозгу промелькнула мысль, что, пожалуй, ещё через три секунды мои пули произведут более фатальный эффект.
Вот уже он в прицеле; пора открывать огонь из обоих пулемётов. И в это мгновение его машина виражнула "на конце крыла" с креном; и под нижним крылом я увидел концентрические красные, синие и белые круги воздушных сил Соединённых Штатов. Тот, кого я принимал за ганса, оказался Чемберсом, возвращавшимся из погони за противником, а второй самолёт принадлежал лейтенанту Куртцу, который благополучно пережил первую воздушную потасовку. Одному Богу известно, почему я удержался от того, чтобы открыть огонь на какую-то долю секунды. Позже, во время обсуждения этого эпизода, Чемберс сказал: "Когда я увидел Рика, разворачивающегося с таким остервенением, то понял, что он всё ещё "свиреп на боша" и решил - самое время показать ему мои цвета".
Не часто человека окрыляет такая радость, какая овладела мной, пока мы возвращались домой: бой окончен и все трое живы. У меня были все основания полагать, что мой немец сбит, возможно, что Чемберс завалил ещё одного, да и Куртц во время первого вылета держался молодцом.
Я огляделся в поисках пилота Куртца, которого считал своим подопечным, но, к удивлению, не обнаружил его. Несколько минут я курсировал во всех направлениях, но не обнаружил в небе ни единого самолёта. Придя к выводу, что он наверняка отправился домой, я, в результате такого умозаключения, тоже развернулся в сторону аэродрома, надеясь, что в любую минуту нагоню его. Едва завидев нашу посадочную площадку, я смог вздохнуть с облегчением, так как впереди и ниже нас находился лейтенант Куртц, круживший над полем, следуя моим наставлениям.
Куртц как раз завершал последний круг и находился над примыкавшим полем, готовясь к посадке, как вдруг, к моему неизъяснимому ужасу, его "Ньюпор", сорвавшись в штопор, врезался в землю и машину быстро охватил яростное пламя. Что там могло произойти?
Если бы у меня была возможность оказаться рядом с ним в то мгновение и вытащить товарища из обломков до того, как пламя поглотило его. Но я не мог добраться до него, так как то место, где упала машина было настолько плотно окружено проволочными заграждениями и траншеями, что о посадке нечего было и думать. Всего в 50 ярдах от горящего самолёта проходила дорога, на которой стоял французский грузовик. Я снизился, выключил мотор и жестами и окриками пытался принудить водителя к оказанию помощи. Однако он только стоял как вкопанный и смотрел. Позже я понял, что он понимал всю бессмысленность подобной затеи - ведь в разрушенном самолёте рвался боекомплект, и приближение к нему означало почти верную смерть
Лишённый возможности приземлиться неподалёку, я поспешил на наш аэродром, где выпрыгнул из аэроплана ещё до того, как он остановился. Оседлав мотоцикл, я помчался к месту крушения, лелея смутную надежду, что в моих силах сделать ещё хоть что-нибудь. Даже если мне доведётся прожить миллион лет, я не смогу забыть ужасный вид обуглившихся останков человека, который был моим товарищем по учёбе, и который ещё какой-то час назад был полон жизни и надежды.
Загадка той катастрофы развеялась через несколько часов. Как я уже упоминал, перед вылетом лейтенант Куртц выглядел нервозным, но старался не привлекать к этому внимания. Объяснения были получены от сослуживца, который прибыл в эскадрилью вместе с лейтенантом. Перед тем вылетом Куртц признался ему, что он был подвержен внезапным обморокам на больших высотах, и подобный приступ в воздухе - единственное, чего он опасался. Увы, эти опасения оказались слишком небезосновательными. Какая досада, что Куртц не поведал о своих страхах мне, своему командиру!
На следующее утро скромная похоронная процессия брела по дорожкам, усыпанным листьями, а в небе диссонансом свистели снаряды. По возращении со скорбной церемонии я обнаружил официальное донесение от французского командира. Он кратко сообщил, что пехотный офицер, находясь на аванпосту на нейтральной территории, видел, что немец, с которым я вёл бой, разбился. Я достал того боша, но потерял друга, причём он погиб самой страшной смертью, которая может настичь авиатора: уничтожен в огне.
Глава 10. Лафбери убит
Лейтенант Уолтер Смит (Walter Smyth) из Нью-Йорка заглянул ко мне утром 10 мая 1918 года и спросил: "Рик, где ты находишь всех этих бошей над линией фронта?" Я поинтересовался, что он подразумевает под "всеми". "Ну как же, ответил тот, - я был там уже два или три раза, но не видел вражеской машины даже краем глаза. Мне хотелось бы полететь туда с кем-нибудь вроде тебя и как следует развлечься. Возьмешь меня с собой в свободное патрулирование?"
Мне нравилось видеть в пилоте подобное настроение, и я сразу сообщил Смиту, что прихвачу его в девять часов этим же утром, если он будет готов. Мой очередной вылет был запланирован около полудня, так что всё утро я был предоставлен самому себе. Смит, польщённый приглашением, немедленно подготовился к вылазке.
Мы вместе взлетели с аэродрома и устремились к Сен-Мийелю. Наши альтиметры находились на отметке 17 000 футов к тому времени, когда патрулирование завершилось, а мы переместились к Понт-а-Мусону. Ни одной вражеской машины встречено не было.
Полагая вполне возможным, что какой-нибудь "Румплер" способен предпринять таким чудесным утром фоторейд, я решил "срезать угол" над немецкой территорией и от Понт-а-Мусона направился к Вердену. Смит при этом держался неподалёку от правого крыла моей машины. Лёгкий северный ветер пригнал нас прямо к Марс-ла-Туру (Mars-la-Tour), где, как я знал, базировалась немецкая эскадрилья. Любопытство Смита следовало удовлетворить, даже если бы нашей паре пришлось спуститься к гансам на аэродром.
Как только мы пересекли маленький город Марс-ла-Тур, я заметил немецкий двухместник, направлявшийся от Вердена едва ли не прямо на нас. Это был "Альбатрос", находившийся в нескольких тысячах футов ниже нас и на расстоянии около двух миль впереди. Мы были в превосходной позиции не только потому, что противник не ожидал нападения с тыла, но и в силу того, что солнце оставалось позади нас; к тому же мы обладали количественным преимуществом и превышением по высоте. Я чувствовал уверенность в исходе предстоящего боя и мысленно от всей души поздравил Смита с тем, что он сделал хороший выбор, предложив мне стать его ведущим в сегодняшней экспедиции. Покачиваниями я просигналил ему и стал пристраиваться по солнцу. К тому времени, когда наша пара достигла Конфланза (Conflans), я занял прекрасную позицию прямо над хвостом вражеской машины. Мы же по-прежнему оставались незамеченными.
Я бросил "Ньюпор" в пике. Для испуганного наблюдателя первым признаком моего присутствия стали трассирющие пули, пронёсшиеся рядом с ним. Немецкий пилот также наверняка заметил огненные трассы. Затем каким-то образом я проскочил мимо "Альбатроса", продолжая остервенело стрелять в пустоту, в то время как двухместная машина противника уклонилась одним искусным маневром и теперь находилась надо мной. Оппонент несомненно был весьма опытен в этой игре и мне следовало быть с ним осторожным.
Я снова набрал высоту. Но на этот раз было невероятно сложно занять позицию для прицельной стрельбы. Пилот швырял хвост машины с такой изворотливостью, что каждый раз, когда я намеревался спикировать на него, то находил наблюдателя, хладнокровно наводящим ствол пулемёта точно мне в лицо. Более того, обнаружилось, что на такой большой высоте "Альбатрос" маневрирует столь же хорошо и даже чуть лучше, нежели мой более лёгкий "Ньюпор". Так, я бросил машину в правый вираж со значительным креном, но при этом совершенно забыл о разреженности воздуха и, в результате, вместо виража вогнал самолёт в штопор. Аэроплан выполнил два полных оборота прежде, чем мне удалось выровнять его. Осмотревшись в поисках противника, я увидел "Альбатрос" почти в миле от меня, задавшим стрекача домой. Одинокий Смит невозмутимо летел выше меня; казалось, он был совершенно очарован зрелищем.
Я столкнулся с опытной парой воздушных бойцов, пилотировавших "Альбатрос", и потому смотрел им вслед с определённым восхищением, смешанным с разочарованием. Однако это ощущение быстро покинуло меня, едва лишь я осознал, что мы со Смитом углубились на немецкую территорию более чем на двадцать пять миль. Вполне удовлетворённый тем, что мне удалось показать Смиту нечто вроде первого шоу на "все его деньги", я решил убраться восвояси, пока отступление возможно,
Когда по пути домой наша пара пролетала над Сен-Мийелем, моё внимание привлекли белые разрывы "Арчи" сзади нас по направлению к Вердену. Вглядевшись пристальнее, я обнаружил всё тот же двухместный "Альбатрос", потихонечку прыгавший по воздушным ямам прямиком к французским позициям. Пилоты посчитали, что их блеф удался и теперь у нас на глазах они возвращались к своей работе.
Я просигнал Смиту и бросился в новую погоню за хитрюгой "Альбатросом". Однако противник немедленно выполнил разворот кругом и, войдя в зону заградительного огня "Арчи", "твёрдой походкой" направился к Марс-ла-Туру, а затем - домой. Я бросился вправо, пытаясь отсечь его, и осмотрелся, чтобы выяснить точную позицию Смита. Но его нигде не было видно!
Внизу находился Этен (Etain). Я был по меньшей мере в десяти милях за линией фронта. Когда Смит оставил меня и куда он мог подеваться? Чувствуя себя более чем неуютно из-за того, что я пренебрёг наблюдением за ведомым в течение нескольких последних минут, я с полуразворотом ушёл прямиком к дому. Как выяснилось позже в тот же день, у Смита приключились неполадки в двигателе, он приземлился на нашей территории, и до самого вечера у него не было возможности вернуться на родной аэродром.
Когда я находился уже в районе нашего поля, то увидел толпу, собравшуюся посередине аэродрома. Было точно десять часов пятьдесят минут утра, когда мой самолёт приземлился неподалёку от сборища, и я поспешил выяснить, какое несчастье постигло моего бедного друга Смита. Если в результате допущенной мною халатности, Смит оказался втянутым в неравную схватку и был ранен или разбился при посадке, то мне придётся держать ответ за эту потерю. Переполняемый дурными предчувствиями, я поспешил к ангарам.
Восклицания, которые мне довелось услышать, лишь усилили моё замешательство. У всех на устах было имя майора Лафбери. Я поинтересовался, не видел ли кто-нибудь возвращения лейтенанта Смита. Ребята посмотрели на меня отсутствующим взглядом и ничего не ответили. Тогда я потребовал объяснить причину необычного собрания на аэродроме. Ответ лишил меня дара речи от отчаяния и ужаса.
Нашего любимого Лафа больше не было в живых! Майор Рауль Лафбери, американский ас из асов, наиболее почитаемый во Франции американский авиатор, уничтожен в огне только что в каких-нибудь шести милях от нашего поля!
Эта грустная история известна всему миру настолько хорошо, что я не стал бы повторять описание обстоятельств последнего боя Лафбери, если бы не стремление опровергнуть те многочисленные фальшивки о его героической смерти, что распространились по всей Америке, как только новость о потере была телеграфирована домой. Позже мне довелось столкнуться с некоторыми из таких искажённых рассказов.
Как рассказал наш командир - майор Хаффер, около десяти часов противозенитные орудия на вершине горы Мийель начали извергать огромные клубы дыма на большую высоту. В эскадрилью незамедлительно поступило тревожное сообщение о том, что к нам летит немецкий фоторазведчик, и к тому моменту он находился практически точно над нашим аэродромом.
Единственным готовым к вылету пилотом оказался лейтенант Жюд (Gude). На перехват нарушителя его выслали одного и весь инцидент обернулся весьма прискорбными последствиями. Эту стычку прекрасно видели все зрители, собравшиеся у нашего ангара.
Как только Жюд поднялся в воздух, французский "Арчи" прекратил огонь. Вероятно, зенитчики засчитали себе попадание, так как немецкая наблюдательная машина вошла в затяжной штопор, вращаясь всё быстрее и быстрее по мере приближения к земле. Когда свидетели падения уже не сомневались в скором крушении машины, "Альбатрос" менее чем за 200 ярдов до земли восстановил устойчивость и развернулся к немецкой территории. Практически сразу лейтенант Жюд бросился в атаку.
Жюд открыл огонь с невероятно большой дистанции и продолжал обстрел до тех пор, пока не израсходовал весь боекомплект, не причинив двухместному "Альбатросу" сколько-нибудь заметных повреждений. Когда вражеский аэроплан направился домой, за дело принялись батареи "Арчи", находившиеся по соседству. Они буквально выстроили стену шквального заградительного огня, "укутав" в него одинокого оппонента со всех сторон. Но всё без толку. "Альбатрос" неуклонно отступал в направлении Нанси, потихоньку набирая высоту.
Тем временем майор Лафбери, находившийся рядом с казармами и наблюдавший за ходом боя, вскочил на мотоцикл и помчался к ангарам. Его собственный аэроплан был неисправен. На поле находился другой "Ньюпор", явно пригодный к полётам. Машина принадлежала лейтенанту Дэвису (Davis). Механик подтвердил полную готовность аппарата, после чего Лафбери без лишних слов впрыгнул в машину и, не теряя ни секунды, взлетел.
Хотя на счету майора уже имелось множество побед, Лафбери ещё не довелось сбить хоть один вражеский аэроплан над нашей территорией. Все семнадцать предыдущих побед в составе эскадрильи "Лафаетт", а также и последние, когда он вылетел отомстить за Джимми Холла, - все они были завоёваны за линией фронта. Ему ещё не доводилось видеть мест крушения своих противников собственными глазами. Естественно, он с невыразимым воодушевлением ухватился за предоставившуюся возможность влезть в драку практически на глазах товарищей. Лафбери вступил в бой даже не проверив, в каком состоянии находились пулемёты его машины, да и вообще ничего не зная об особенностях поведения пилотируемого им аппарата.
Обладая значительно большей скоростью, чем его более тяжёлый антагонист, майор Лафбери нагонял врага, набирая высоту. Когда прошло около пяти минут после взлёта, он поднялся на 2 000 футов и оказался недалеко от "Альбатроса" в шести милях от аэродрома. Свидетелями первой атаки стали все, кто находился на поле.
Атаковав противника, Лаф выпустил несколько коротких очередей. Затем он резко отвернул в сторону: вероятно, ему пришлось повозиться с пулемётами, которые, похоже, заклинило. Ещё один круг над их головами - и неисправность устранена. Он снова набрасывается сзади на врага, как вдруг машину старины Лафа охватывает бушующее пламя. Она проскакивает мимо "Альбатроса" и ещё в течение трёх или четырёх секунд летит прямо. Затем шокированные наблюдатели видят, как в безрассудном прыжке из огненного горнила появляется фигура их доблестного героя. Лафбери предпочёл выброситься навстречу верной гибели, чем подвергаться медленной пытке превращения в угли. Его тело упало в сад возле крестьянского дома в маленьком поселении строго на север от Нанси. Почти в сотне ярдов от этого места струился небольшой поток и позже мы пришли к выводу, что, возможно, бедняга Лафбери воспользовался призрачным шансом и выпрыгнул в надежде упасть в воду. Он упал с высоты 200 футов [так в тексте прим. пер.], а самолёт нёс его со скоростью 120 миль в час! Безнадёжная, но героическая попытка сохранить бесценную жизнь для своей бедствующей страны!
Пока я выслушивал детали этой шокирующей истории, зазвонил телефон. Французский офицер сообщил точное место падения нашего последнего героя. Запрыгнув в автомобиль, мы понеслись с чудовищной скоростью и прибыли на место трагедии менее, чем через 30 минут после падения Лафа. Но дружеские руки уже забрали его тело. Местные жители перенесли останки бедняги Рауля Лафбери в маленькое здание муниципалитета, где мы его и обнаружили. Обуглившаяся фигура Лафа была полностью укрыта цветами из близлежащих садов.
Мне припоминается разговор, который произошёл у нас с майором Лафбери на предмет пожара в воздухе незадолго до этого трагического случая. Я спросил Лафа, что он предпримет в таких обстоятельствах - выпрыгнет или останется с машиной? Все мы относились к опыту майора Лафа с безграничным уважением и потому подались вперёд, чтобы услышать его ответ. "В любом случае, я предпочту остаться с машиной - ответил Лаф. Выпрыгнув, вы точно не оставите себе никаких шансов. Кроме того, всегда есть возможность попытаться так скользнуть машиной на крыло, что вы сможете сбить огонь с себя и с крыльев. Возможно, вам даже удастся погасить пламя до того, как вы достигнете земли. Такое уже случалось. Так что я за то, чтобы оставаться со старой повозкой в любом случае!"
Теперь эти инструкции старины Лафа невозможно вспомнить без горькой иронии! В топливный бак его аэроплана попала зажигательная пуля. Очевидно, та же пуля срезала большой палец его правой руки, ударившись о джойстик.
Распорядившись переправить тело в американский госпиталь рядом с нашим аэродромом, мы вернулись на место нашего базирования. Там мы узнали новые подробности боя Лафбери и его гибели.
Капитан Де Род (De Rode), командовавший соседской французской эскадрильей, повстречал нас и рассказал, что один из его пилотов - фактически, ас соединения - стал свидетелем смерти Лафбери и немедленно начал преследование "Альбатроса", чтобы отомстить за американского авиатора. В первой же атаке он получил пулю прямо в сердце и камнем рухнул вниз. Его машина разбилась в миле или двух от того места, где упал Лафбери. Однако, в конце концов, немецкий аэроплан был сбит огнём другого французского самолёта и свалился в миле от линии фронта на нашей территории, а пилот и наблюдатель попали в плен.
Что касается Дуга Кэмпбелла, то вскоре мы узнали, что он тоже поднялся в воздух, желая отомстить за смерть Лафбери. Час спустя он вернулся и доложил о том, что "Альбатрос" удалился слишком далеко и пускаться за ним в погоню было бессмысленно, но над Бомоном он вступил в бой с двухместным "Румплером" и после ожесточённой схватки убил кормового стрелка, а пилота ранил. Машина упала на нашей территории, а оба её крыла оторвались во время стремительного беспорядочного падения.
Сдержанно приняв поздравления, Дуглас заверил нас, что этот "Румплер" лишь первый из того множества аппаратов, которыми гансам придётся заплатить за гибель Рауля Лафбери. И Дуглас Кэмпбелл сдержал своё слово!
В тот день к нам на ланч заглянул его брат. Дуг ждал его. Брат Кэмпбелла служил офицером инженерного корпуса, расквартированного неподалёку в Гондрекуре (Gondrecourt), и Дуглас пригласил его отобедать с нами в тот особый день.
Едва он прибыл, как тут же сообщил Дугласу, что с его стороны было весьма галантным подняться в воздух и сбить аэроплан противника прямо у него на виду да ещё и в день званого обеда. Он сказал, что не прочь выехать к месту катастрофы и взглянуть на то, как выглядит немецкий аэроплан после падения с высоты 16 000 футов. Потому сразу же по завершении ланча я и оба Кэмпбелла погрузились в машину майора Хаффера и стали пробираться к фронту, а затем припарковали машину в какой-то посадке настолько близко к Бомону, насколько это представлялось возможным. У нас над головами практически каждые десять секунд со свистом пролетали снаряды, посылаемые нашими тяжёлыми орудиями, находившимися далеко позади.