Страница:
— Уже восходит солнце? — спросила она.
— Еще рано, Звездный воз только склоняется к горам. — И, указав на цепь Кордильер, дон Рафо добавил: — Простимся с ней, мы ее больше не увидим. Теперь будут только льяносы, льяносы и льяносы.
Мы принялись за кофе. Из степи до нас доносилось дыхание утра, запах свежих трав, сырой земли и недавно срубленных веток. Тихо перешептывались пальмы под прозрачным звездным небом, благоговейно склоняя к востоку свои веерообразные кроны. Неожиданное веселье кипело в жилах, и души наши возносились ввысь вместе с воздухом пампы, радуясь жизни и свету.
— Как прекрасен Касанаре! — повторяла Алисия. — Не знаю почему, но, как только я попала в степь, у меня исчезла боязнь перед нею.
— Эти края, — объяснил дон Рафо, — влекут к себе и своими радостями и своими страданиями. Здесь, даже умирая, человеку хочется целовать землю, в которой ему суждено истлеть. В этой бескрайней степи никто не чувствует одиночества: солнце, ветер и бури — наши братья. Никто не боится и не проклинает их.
И, произнеся эти слова, дон Рафо спросил меня, такой ли я хороший наездник, как мой отец, и так ли смело встречаю опасность.
— Каково семя, таково и племя, — хвастливо ответил я, а Алисия, освещенная пламенем костра, доверчиво улыбнулась.
Дону Рафо было за шестьдесят. Он держал себя с достоинством человека, знавшего лучшую жизнь. Седеющая борода, спокойные глаза, средний рост и даже блестящая лысина — все в его внешности было приятным, и он невольно вызывал в людях симпатию и расположение к себе.
Когда мы с Алисией прибыли в Вильявисенсио, он, услыхав мое имя и узнав о грозящем мне аресте, пришел к нам с доброй вестью — генерал Гамес-и-Рока клятвенно обещал оказать мне поддержку. В Вильявисенсио дон Рафо сделал для нас все покупки по заказу Алисии и вызвался быть нашим проводником в Касанаре и обратно. На время своей поездки в Арауку он предложил поселить нас в ранчо одного из своих клиентов, где мы могли бы спокойно прожить несколько месяцев.
В Вильявисенсио дон Рафо попал случайно, по дороге в Касанаре. Разорившись и овдовев, он свыкся с льяносами и каждый год ездил туда, торгуя скотом и мелочным товаром, который закупал на средства зятя. Он никогда не приобретал больше пятидесяти голов скота зараз, а теперь гнал на скотоводческие фермы в низовья реки Меты несколько лошадей и двух мулов, навьюченных дешевым товаром.
— Значит, вы утверждаете, что избавились от происков генерала?
— Вне всякого сомнения.
— Как меня напугал этот негодяй! — прибавила Алисия. — Я дрожала, как лист. Явился в полночь! Сказал, что знает меня!.. Но он получил по заслугам.
Дон Рафо похвалил мою смелость: «Таким людям, — сказал он, — только и жить в Касанаре!»
Не переставая разговаривать, он распутал лошадей и надел на них уздечки. Я помогал ему, и вскоре мы были готовы к дальнейшему пути. Алисия, светившая нам фонарем, упрашивала дождаться восхода солнца.
— Значит, этот Пипа — степная лисица? — спросил я дона Рафо.
— Хитрейший вор и грабитель. Его несколько раз сажали в тюрьму, а он, как вылечится там от лихорадки, убежит и опять с еще большей дерзостью продолжает разбойничать. Он был главарем диких индейцев, знает наречия многих племен, был гребцом и вакеро. [8]
— А какой он льстивый, лицемерный и лукавый! — прибавила Алисия.
— Вам повезло: он украл у вас только одну лошадь. Попадись он мне...
Алисия беспокойно поглядывала на меня, но забавные рассказы дона Рафо рассеяли ее тревогу.
И вот перед нами загорелась заря. Мы не смогли уловить того мгновенья, когда над степями заколыхался розовый пар, струившийся в воздухе, как прозрачная кисея. Звезды угасали, и в опаловой дали, на краю горизонта, появилось зарево пожара, резкий мазок кисти, рубиновый сгусток. При свете зари поднялись в воздух крякающие утки, неповоротливые, как плывущая кудель, цапли, изумрудные попугаи различных оттенков, пестрые какаду. И повсюду над степями и заливными лугами, над кронами пальм весело струилось дыхание жизни, в котором чувствовались радость, трепет и ласка. А тем временем на алом фоне зари, развернувшейся громадной палитрой, сверкнул первый солнечный луч, и красный диск, огромный, как купол, пробуждая стада и хищных зверей, медленно поднялся над степями в синеву неба.
Алисия со слезами на глазах обнимала меня и, вне себя от восторга, повторяла, как молитву: «Боже мой, боже мой! Солнце, солнце!..»
Мы тронулись в путь и исчезли в бескрайности льяносов.
Мало-помалу наше радостное возбуждение сменилось усталостью. Мы успели задать множество вопросов, и дон Рафо отвечал на них с осведомленностью настоящего степняка. Мы уже знали, что такое мата, каньо, сураль, [9]и Алисия впервые в жизни увидала ланей. Они паслись на заливном лугу и, заметив нас, настороженно повернули к нам свои чуткие уши.
— Не расходуйте револьверных патронов, — сказал дон Рафо. — Вам кажется, что лани близко, а они дальше пятисот метров. Обманчивое атмосферное явление.
Разговор затруднялся тем, что дон Рафо шел впереди, ведя под уздцы свою лошадь, следом за которой трусили по выгоревшей траве остальные. Раскаленный воздух сверкал, как отполированная поверхность металла, и среди миражей за унылой степью вырисовывался вдали черный массив леса. Временами, казалось, слышно было, как дрожит воздух.
Мне часто приходилось слезать с седла, чтобы потереть Алисии виски лимоном. Вместо зонта она повязалась поверх шляпы белым шарфом и концами его вытирала слезы каждый раз, когда с грустью вспоминала о доме. Я делал вид, что не замечаю ее слез, хотя меня беспокоил лихорадочный румянец ее воспаленных щек: я боялся солнечного удара. Но укрыться от безжалостного солнца было негде: ни пещеры, ни рощи, ни единого дерева.
— Хочешь отдохнуть? — озабоченно предлагал я Алисии.
Она отвечала с улыбкой:
— Когда достигнем тени. Закрой себе лицо, ты обгоришь на солнце.
К вечеру нам стало казаться, что на горизонте возникают фантастические города. Свет, отражаясь от темной чащи леса, создавал миражи, и на небе вырисовывались султаны пальм над куполами сейб и копэев, [10]багряные цветы которых напоминали черепицу крыш.
Наши лошади, которых мы пустили в степь, ускакали далеко вперед. «Почуяли воду, — заметил дон Рафо. — До леса еще полчаса пути; там разогреем еду».
Лес окружали зловонные болота, покрытые плавучей тиной; по зеленой поверхности с громким писком, балансируя хвостами, прыгали водяные птицы. Обогнув широким полукругом трясину, мы проникли в чащу леса, достигнув того места, где лошади нашли себе водопой; я стреножил их в тени. Дон Рафо своим мачете [11]обрубил кустарники вокруг огромного дерева, увитого гирляндами желтоватых лиан, и с дерева, к ужасу Алисии, посыпались безобидные гусеницы изумрудного цвета.
Повесив гамак, мы закрыли его широкой сеткой, чтобы защитить Алисию от пчел, которые забивались ей в волосы в поисках капелек пота. Задымил спасительный костер, и к нам возвратилось спокойствие. Я подкладывал в огонь приносимые доном Рафо ветки. Алисия предлагала мне свою помощь:
— Давай я послежу за костром, это, не мужское дело.
— Не выводи меня из терпения. Тебе велено отдыхать и изволь слушаться.
Обидевшись на мой тон, Алисия принялась качаться на гамаке, отталкиваясь ногой от земли. Но когда мы с доном Рафо отправились за водой, она попросила не оставлять ее одну.
— Пойдем с нами, если хочешь, — ответил я. Алисия пошла следом за нами по заросшей тропинке. Заводь с желтоватой водой была затянута листьями болотных растений. Между ними, высовывая красноватые головы, плавали черепахи галапаго; тут и там кайманы качирре пялили из тины лишенные век глаза. Задумчивые цапли, стоя на одной ноге, ударами клюва баламутили унылую топь; зловонные испарения колыхались меж деревьями, как траурный флер. Я срубил ветку и нагнулся, чтобы отстранить ею водоросли, но меня внезапно остановили рука дона Рафо и крик Алисии. Разевая пасть, вынырнула змея гуио, огромная, как бревно; я выстрелил из револьвера, и она, всколыхнув болото, нырнула обратно и через секунду показалась уже у другого берега.
Мы возвратились с пустыми котелками. Алисия в паническом страхе забралась на гамак. Ее тошнило, но от глотка пива ей сразу полегчало. С не меньшим ужасом я угадал причину ее тошноты и, обняв будущую мать, сам себя не помня, выплакал все свои горести.
Когда она уснула, я уединился с доном Рафо и, примостившись у дерева, с благодарностью выслушал его советы.
Лучше пока скрыть от Алисии ее состояние, но нужно окружить ее самой внимательной заботой. Мы будем делать короткие переходы и не позднее чем через три месяца вернемся в Боготу. К тому времени обстоятельства переменятся.
Разве дети — законные и незаконные — не равного происхождения и не одинаково любимы? Все зависит от среды. В Касанаре, например, с такими предрассудками не считаются.
Дон Рафо сам когда-то мечтал о блестящем браке, но судьба указала ему иной путь, — девушка, с которой он жил в те дни, стала в его глазах выше любой невесты: признавая себя недостойной его, она полагала, что лучшим украшением ей будет скромность, и всегда считала себя в долгу перед ним за проявленную к ней доброту. И он оказался счастливей в семейной жизни, чем его брат, жена которого, аристократка по происхождению, рабыня социальных предрассудков, внушила мужу такой ужас к знатным семьям, что он развелся и вернулся к былой жизни.
В жизни нельзя отступать ни перед каким препятствием, ибо, только столкнувшись с ним, можно найти способ его избегнуть. Правда, мои родственники могут ополчиться на меня, если я возьму на себя крест и буду продолжать жить с Алисией или поведу ее к алтарю. Но к чему смотреть так далеко? У страха глаза велики. Никто не скажет, что я рожден для брака, а если и так, — кто даст мне иную жену, чем та, которую указала судьба? Чем Алисия хуже других? Она скромна, развита, хорошо воспитана, из порядочной семьи. В каком кодексе, в каком учебнике, в какой книге я вычитал, что предрассудки выше действительности? Что ставит меня выше других, кроме моих произведений? Талант, подобно смерти, не признает сословных различий. Почему другие девушки казались мне лучше? Уж не потому ли, что безрассудное мнение света заразило меня своей глупостью, уж не ослепил ли меня блеск золота? Разве богатство, происхождение которого всегда темно, — не относительная вещь? Не кажутся ли жалкими наши богачи по сравнению с заморскими миллионерами? Разве я не достигну золотой середины, относительного благополучия? Какое мне тогда дело до остальных, они сами будут курить мне фимиам. Передо мной стоит одна задача, заслоняя все остальное: накопить деньги и вести скромную, но безбедную жизнь. Остальное приложится.
Я молчал, мысленно перебирая доводы дона Рафо и отделяя истину от преувеличений. «Дон Рафо, — сказал я ему, — я смотрю на вещи с другой стороны. Ваши выводы вполне основательны, но не они занимают меня в эту минуту. Эти вопросы встанут передо мной, но до них еще далеко. Главное в моих отношениях с Алисией — это я сам. Не будучи влюблен в нее, я притворяюсь влюбленным, честность заменяет мне недостающую нежность, и я внутренне убежден, что благородство моего характера толкнет меня даже на самопожертвование ради чуждой мне дамы сердца, ради любви, которой я не испытываю.
Привычка к притворству помогла мне приобрести среди женщин репутацию пылкого любовника, но я всегда чувствовал себя одиноким. Я старался рассеять тоску, искренне желал обновить свою жизнь, бежать от разврата, но, куда бы я ни устремлял с надеждой свой взор, я всюду находил жалкую пустоту, прикрашенную фантазией и сулящую разочарование. Обманывая себя мною же самим выдуманными истинами, я изведал все страсти, пресытился и бесцельно иду, сам не зная куда, искажая свой идеал, чтобы уверить себя в близости искупления. Химера, за которой я гонюсь, имеет человеческий облик, и я знаю, что от нее ведут дороги к успеху, любви и счастью. Но дни идут, молодость проходит, а моя мечта не видит верного пути; среди простых женщин я не встречаю простоты, среди любящих — любви, среди верящих — веры. Сердце мое — как камень, поросший мхом; в нем никогда не иссякают слезы. Вы видели: сегодня я плакал, не от душевной слабости — я слишком ожесточен против жизни, я оплакивал обманутые надежды, утраченные мечты, то, чем я никогда не был, то, чем я никогда не буду...»
Я постепенно повышал голос и вдруг заметил, что Алисия не спит. Я осторожно подошел и увидел, что она подслушивает наш разговор.
— Ты что? — спросил я.
Ее молчание смутило меня.
Дон Рафо решил продолжать путь до ближайшего моричаля. [12]Оставаться в лесу было крайне опасно: на много лиг [13]вокруг не было воды, и сюда сходились на водопой животные, а к ночи появлялись и хищные звери. Шаг за шагом, при первых вечерних шорохах, мы выбрались оттуда. Заря уже угасала, когда мы начали готовиться к ночлегу. Пока дон Рафо разжигал костер, я вывел лошадей на луг и стреножил их. Потянуло вечерней свежестью, и внезапно, с неровными интервалами, до моего слуха донеслись звуки, похожие на плач. Я инстинктивно подумал об Алисии, а она приблизилась ко мне и спросила:
— Что с тобой? Что с тобой?
Долго еще, собравшись вместе, мы прислушивались к этим стонам, повернувшись в ту сторону, откуда они исходили, но не могли разгадать их причину. Это пальма маканилья, тонкая, как кисть художника, плакала в сумерках, покорная ветру.
Неделю спустя мы заметили вдали ранчо Мапорита. Заводь близ корралей [14]золотилась на солнце. Огромные псы выбежали нам навстречу с громким лаем и разогнали наших лошадей. У передних ворот, где сушился на солнце красный байетон, [15]дон Рафо, поднявшись на стременах, крикнул:
— Хвала господу!
— ...и его пресвятой матери! — ответил женский голос.
— Велите кому-нибудь отогнать собак!
— Сейчас.
— А где нинья Грисельда?
— На реке.
Мы с удовольствием оглядывали чистенький двор, усаженный бальзамином, бессмертниками, табаком, маками и другими цветами. В саду манили в тень бананы, шурша резными листьями из-за бамбукового палисадника, окружавшего дом, на коньке которого распустил свой яркий хвост павлин.
Наконец, в дверях кухни, вытирая руки о подол нижней юбки, показалась старая мулатка.
— Киш вы! — крикнула она, швыряя скорлупой в копошившихся на грядках кур. — Проходите, нинья Грисельда ушла купаться. Собак не бойтесь, они не кусаются.
И она занялась своими делами.
Мы расположились в служившей залой комнате, обстановку которой составляли два гамака, раскладной столик, две скамейки, три сундука и швейная машина «Зингер». Алисия, тяжело дыша, присела отдохнуть на гамак. Вошла Грисельда, босая, с купальным костюмом на плече, с гребенкой в волосах и мылом в тазике из выдолбленной тыквы.
— Простите, пожалуйста, — сказали мы ей.
— Ранчо и его хозяйка всегда к вашим услугам. А! И дон Рафаэль здесь! Зачем пожаловали?
И, выйдя во двор, она фамильярно пожурила его:
— Беспамятный, опять забыли журнал? Я на вас зла, как ягуар. Не перечьте мне, а то поссоримся.
Это была смуглая крепкая женщина среднего роста, с круглым лицом и приятными глазами. Она смеялась, показывая широкие белые зубы, и ловким движением руки выжимала воду из волос на расстегнутый корсаж платья. Вернувшись к нам, она спросила:
— Вам еще не подали кофе?
— Пожалуйста, не хлопочите...
— Тьяна, Бастьяна, что же ты?..
И, сев на гамак рядом с Алисией, Грисельда принялась расспрашивать, настоящие ли бриллианты в ее серьгах и нет ли у нее других для продажи.
— Если они вам нравятся, сеньора...
— Я за них дам эту машину.
— Вечная любительница меняться, — любезно произнес дон Рафо.
— Нет! Просто мы все распродаем потому, что уезжаем отсюда.
И с жаром Грисельда принялась рассказывать, что приехал некий Баррера и вербует людей на каучуковые разработки на реке Вичаде.
— Вот случай поправить наши дела: там дают еду и пять песо [16]в день. Я так и сказала Франко.
— А кто такой этот Баррера? — спросил дон Рафо.
— Нарсисо Баррера, вербовщик, он привез товары и моррокоты, [17]чтобы раздавать их и угощать.
— И вы верите в эту аферу?
— Молчали бы уж, дон Рафо! И не вздумайте отговаривать Фиделя. Ему предлагают верные деньги, а он не решается бросить усадьбу. Он больше любит коров, чем жену! А кроме того, мы обвенчаемся в Порэ, потому что до сих пор жили по-граждански.
Алисия бросила на меня косой взгляд и улыбнулась.
— Этот переезд может принести убытки, нинья Грисельда.
— Дон Рафо, кто не рискует, тот всегда в проигрыше. Скажите сами, разве не стоит завербоваться, когда все у нас об этом только и говорят? В Ато Гранде, усадьбе Субьеты, почти никого не осталось. Старик Субьета еле упросил вакеро помочь ему загнать стада. Люди не хотят ничего делать. А по ночам пляшут хоропо!.. [18]Нет, вы подумайте: среди них Кларита... Я запретила Фиделю оставаться там, а он не слушается. С понедельника уехал. Завтра ждем его.
— Вы говорите, Баррера привез много товаров? И дешево продает?
— Да, дон Рафо. Вам не стоит даже развязывать тюки. Все уже накупили всякой всячины. А почему вы не привезли мне модных журналов? Они мне так нужны. Я хочу одеваться по последней моде.
— Вот, привез один.
— Ну, спасибо!
Старая Себастьяна, седая, со сморщенным, точно винная ягода, лицом, дрожащими руками протянула нам несколько чашек горького кофе, которого не могли заставить себя выпить ни Алисия, ни я; дон Рафо пил его с блюдечка. Грисельда поспешила принести темную патоку в кувшине и предложила нам подсластить кофе.
— Спасибо, сеньора.
— А эта красавица — ваша жена? Вы — зять дона Рафо?
— Не зять, а ближе зятя.
— А вы тоже из Толимы?
— Я из департамента Толима; Алисия — из Боготы.
— Она словно на танцы вырядилась! Какая модница! Что за ботинки! А платье какое хорошенькое! Вы его сами скроили?
— Нет, сеньора. Но я кое-что понимаю в шитье. Я три года училась этому в школе.
— Вы научите меня? Правда, научите? Я для этого и купила машину. Посмотрите, какие у меня шикарные отрезы. Мне их подарил Баррера, когда приезжал к нам. Тьяне он тоже подарил материю. Где она у тебя, Тьяна?
— Убрала к себе. Сейчас принесу.
И старуха вышла.
Грисельда, в восторге оттого, что Алисия согласилась обучить ее шитью, сняла с пояса ключи и, открыв сундук, показала нам яркие ткани.
— Да это же обыкновенный сатин!
— Что вы, дон Рафо, — это чистый шелк. Баррера щедрый. А вот, смотрите, виды фабрик на Вичаде, куда он нас собирается взять. Скажите по совести, разве это не великолепные здания, разве это не шикарные фотографии? Баррера их повсюду раздавал. Смотрите, сколько я их наклеила в сундуке.
Это были цветные открытки с изображением двухэтажных зданий, расположенных на высоком берегу реки; на верандах домов стояли люди; в небольшой гавани дымили паровые катера.
— Там живет больше тысячи человек народу, и все зарабатывают по фунту в день. Я буду вести хозяйство в бараках. Подумайте, какие деньги я сразу загребу! Да сколько еще Фидель заработает! Смотрите — вот это каучуковые леса. Баррера правильно говорит: больше такого случая не представится.
— Жалко, я стара стала, а то бы и я поехала с сынком, — сказала старуха, снова появляясь на пороге. — Вот материя, — прибавила она, развертывая красную бумажную ткань.
— Ты в ней будешь похожа на горящую головешку.
— Подумаешь, — ответила старуха, — хуже, когда человек ни на что не похож.
— Поди, — приказала ей Грисельда, — достань дону Рафо спелых бананов для лошадей. Но сначала скажи Мигелю, чтобы перестал валяться в гамаке, потому что лихорадка у него все равно от этого не пройдет. Пусть вычерпает воду из лодки и осмотрит крючки, не объели ли карибе [19]наживу. Может, попался багре. [20]И дай нам чего-нибудь закусить, гости приехали издалека. Пойдемте сюда, нинья Алисия, переоденьтесь с дороги. В этой комнате мы будем жить вдвоем.
И, остановившись передо мной, она прибавила с плутовским вызовом:
— Я увожу ее. Вы уже спите врозь?
Мне было очень жаль дона Рафаэля, потерпевшего неудачу в торговле. Грисельда была права: все уже запаслись товарами.
Но все же два дня спустя из усадьбы Ато Гранде приехали несколько бледных, тощих людей на взмокших конях, провалившиеся бока которых были прикрыты байетонами. Люди кричали с другого берега, чтобы мы подали лодку, и, решив, что их не слышат, дали залп из винчестеров. Никто не отозвался. Тогда, не спешиваясь, они пустили коней вплавь и переплыли реку, держа на голове свернутые байетоны.
Всадники подъехали к воротам ранчо. На них были холщовые штаны, рубашки навыпуск и широкополые коричневые шляпы. Большими пальцами босых ног они упирались в стремена.
— Добрый день... — устало произнесли они. Лай собак заглушал их голоса.
— Вы чуть нас не убили, такую подняли стрельбу! — вскричала Грисельда.
— Нам лодку...
— Еще лодку вам! Здесь не перевоз!..
— Мы приехали посмотреть товар...
— Проходите, только оставьте своих кляч здесь. Приезжие спешились и теми же веревками, которые служили уздечками, привязали лошадей к саману [21]у ворот и вошли во двор с плащами через плечо. С небрежным видом они присели вокруг кожи; на которой дон Рафо разложил товары.
— Посмотрите диагональ экстра; вот патентованные ножи; обратите внимание на кожаный пояс с кобурой для револьвера — все высшего качества.
— Хина есть?
— Самая лучшая, и порошки от жара.
— Почем нитки?
— Десять сентаво [22]за моток.
— По пять сентаво отдадите?
— Берите за девять.
Они все потрогали, пощупали, прикинули, не произнося почти ни слова. Чтобы узнать, не линяет ли материя, они смачивали пальцы слюной и мяли ткань. Дон Рафаэль с метром в руках все им показывал, без умолку расхваливая каждую вещь. Но им ничего не нравилось.
— Отдадите за двадцать реалов эту наваху?
— Берите.
— Я за пуговицы не дам дороже, чем сказал.
— Держите.
— Только чур, впридачу иглу, чтоб было чем пришивать.
— Получайте.
Так они купили разных пустяков на два-три песо. Человек с карабином, развязав уголок платка, достал золотую монету:
— Плачу за всех! Вот вам двадцать долларов. И он звякнул моррокотой о ствол винчестера.
— Сдача найдется?
— Почему не берете остальное?
— При такой цене пришлось бы отдать и винчестер в придачу. Приезжайте к Субьете, увидите, сколько вещей нам подарили.
— Тогда отправляйтесь с богом!
Вакеро вскочили на лошадей.
— Эй, хозяин! — крикнул, возвращаясь, самый подозрительный из них. — Баррера послал нас отнять у тебя товары, и лучше тебе убраться отсюда подобру-поздорову. Тебя предупредили: подальше со своим барахлом! Сейчас мы ничего не взяли потому, что товаров мало и цена дорога!
— А за что же отнять? — спросил дон Рафо.
— За конкуренцию!
— Ты думаешь, несчастный, что за этого старика некому заступиться? — воскликнул я, хватаясь за нож.
Женщины громко закричали.
— Смотри, — показал всадник на свою голову. — Выше шляпы надо мной никого нет. Как земля ни велика, она всегда останется у меня под ногами. Я с вами не связываюсь. А если угодно — и на вас управа найдется.
Пришпорив жеребца, он бросил мне в лицо купленные вещи и ускакал с товарищами в степь.
Этим вечером, около десяти часов, вернулся домой Франко. Лодка бесшумно скользила по глубокой реке, но псы почуяли ее, и в доме поднялась суматоха.
— Это Фидель, это Фидель, — говорила Грисельда, натыкаясь на наши гамаки. Она вышла во двор в одной рубашке, закутавшись с головой в темную шаль; дон Рафаэль следовал за ней.
Алисия тревожно окликнула меня в потемках из соседней комнаты:
— Артуро, слышишь? Кто-то приехал!
— Да, но ты не беспокойся, лежи. Это хозяин.
Во фланелевой рубашке и с непокрытой головой я вышел во двор. Под бананами с зажженным факелом прошла группа людей. Послышался звон цепи причалившей лодки, из которой выскочили два вооруженных человека.
— Что здесь случилось? — сказал один из них, обнимая Грисельду.
— Ничего, ничего! Почему ты вернулся в такое время?
— Кто остановился у нас?
— Дон Рафаэль и его знакомые: мужчина и женщина.
Франко и дон Рафо дружески обнялись и вместе с другими вошли в кухню.
— Я очень беспокоился: сегодня вечером я вернулся в Ато Гранде со стадом и узнал, что Баррера посылал сюда людей. Мне не дали уехать на лошади, но, как только началась попойка, я взял лодку и — был таков. Зачем приезжали эти разбойники?
— Отнять у меня галантерею, — скромно ответил дои Рафо.
— И чем кончилось дело, Грисельда?
— Ничем, но могла завязаться драка, потому что приезжий полез на них с ножом. Ужас! Мы так кричали!.. Проходи в дом, — прибавила хозяйка, бледная, дрожащая, — и пока согреют кофе, вынеси свой гамак на террасу: в комнате со мной спит сеньора.
— Ничего не придумывайте, мы с Алисией уйдем под навес, — произнес я, выходя на террасу.
— Вы здесь не хозяин, — ответила Грисельда, — Познакомьтесь, это мой муж.
— Ваш покорный слуга, — отвечал тот, обнимая меня. — Можете на меня положиться. Для меня достаточно, что вы друг дона Рафаэля.
— Еще рано, Звездный воз только склоняется к горам. — И, указав на цепь Кордильер, дон Рафо добавил: — Простимся с ней, мы ее больше не увидим. Теперь будут только льяносы, льяносы и льяносы.
Мы принялись за кофе. Из степи до нас доносилось дыхание утра, запах свежих трав, сырой земли и недавно срубленных веток. Тихо перешептывались пальмы под прозрачным звездным небом, благоговейно склоняя к востоку свои веерообразные кроны. Неожиданное веселье кипело в жилах, и души наши возносились ввысь вместе с воздухом пампы, радуясь жизни и свету.
— Как прекрасен Касанаре! — повторяла Алисия. — Не знаю почему, но, как только я попала в степь, у меня исчезла боязнь перед нею.
— Эти края, — объяснил дон Рафо, — влекут к себе и своими радостями и своими страданиями. Здесь, даже умирая, человеку хочется целовать землю, в которой ему суждено истлеть. В этой бескрайней степи никто не чувствует одиночества: солнце, ветер и бури — наши братья. Никто не боится и не проклинает их.
И, произнеся эти слова, дон Рафо спросил меня, такой ли я хороший наездник, как мой отец, и так ли смело встречаю опасность.
— Каково семя, таково и племя, — хвастливо ответил я, а Алисия, освещенная пламенем костра, доверчиво улыбнулась.
Дону Рафо было за шестьдесят. Он держал себя с достоинством человека, знавшего лучшую жизнь. Седеющая борода, спокойные глаза, средний рост и даже блестящая лысина — все в его внешности было приятным, и он невольно вызывал в людях симпатию и расположение к себе.
Когда мы с Алисией прибыли в Вильявисенсио, он, услыхав мое имя и узнав о грозящем мне аресте, пришел к нам с доброй вестью — генерал Гамес-и-Рока клятвенно обещал оказать мне поддержку. В Вильявисенсио дон Рафо сделал для нас все покупки по заказу Алисии и вызвался быть нашим проводником в Касанаре и обратно. На время своей поездки в Арауку он предложил поселить нас в ранчо одного из своих клиентов, где мы могли бы спокойно прожить несколько месяцев.
В Вильявисенсио дон Рафо попал случайно, по дороге в Касанаре. Разорившись и овдовев, он свыкся с льяносами и каждый год ездил туда, торгуя скотом и мелочным товаром, который закупал на средства зятя. Он никогда не приобретал больше пятидесяти голов скота зараз, а теперь гнал на скотоводческие фермы в низовья реки Меты несколько лошадей и двух мулов, навьюченных дешевым товаром.
— Значит, вы утверждаете, что избавились от происков генерала?
— Вне всякого сомнения.
— Как меня напугал этот негодяй! — прибавила Алисия. — Я дрожала, как лист. Явился в полночь! Сказал, что знает меня!.. Но он получил по заслугам.
Дон Рафо похвалил мою смелость: «Таким людям, — сказал он, — только и жить в Касанаре!»
Не переставая разговаривать, он распутал лошадей и надел на них уздечки. Я помогал ему, и вскоре мы были готовы к дальнейшему пути. Алисия, светившая нам фонарем, упрашивала дождаться восхода солнца.
— Значит, этот Пипа — степная лисица? — спросил я дона Рафо.
— Хитрейший вор и грабитель. Его несколько раз сажали в тюрьму, а он, как вылечится там от лихорадки, убежит и опять с еще большей дерзостью продолжает разбойничать. Он был главарем диких индейцев, знает наречия многих племен, был гребцом и вакеро. [8]
— А какой он льстивый, лицемерный и лукавый! — прибавила Алисия.
— Вам повезло: он украл у вас только одну лошадь. Попадись он мне...
Алисия беспокойно поглядывала на меня, но забавные рассказы дона Рафо рассеяли ее тревогу.
И вот перед нами загорелась заря. Мы не смогли уловить того мгновенья, когда над степями заколыхался розовый пар, струившийся в воздухе, как прозрачная кисея. Звезды угасали, и в опаловой дали, на краю горизонта, появилось зарево пожара, резкий мазок кисти, рубиновый сгусток. При свете зари поднялись в воздух крякающие утки, неповоротливые, как плывущая кудель, цапли, изумрудные попугаи различных оттенков, пестрые какаду. И повсюду над степями и заливными лугами, над кронами пальм весело струилось дыхание жизни, в котором чувствовались радость, трепет и ласка. А тем временем на алом фоне зари, развернувшейся громадной палитрой, сверкнул первый солнечный луч, и красный диск, огромный, как купол, пробуждая стада и хищных зверей, медленно поднялся над степями в синеву неба.
Алисия со слезами на глазах обнимала меня и, вне себя от восторга, повторяла, как молитву: «Боже мой, боже мой! Солнце, солнце!..»
Мы тронулись в путь и исчезли в бескрайности льяносов.
Мало-помалу наше радостное возбуждение сменилось усталостью. Мы успели задать множество вопросов, и дон Рафо отвечал на них с осведомленностью настоящего степняка. Мы уже знали, что такое мата, каньо, сураль, [9]и Алисия впервые в жизни увидала ланей. Они паслись на заливном лугу и, заметив нас, настороженно повернули к нам свои чуткие уши.
— Не расходуйте револьверных патронов, — сказал дон Рафо. — Вам кажется, что лани близко, а они дальше пятисот метров. Обманчивое атмосферное явление.
Разговор затруднялся тем, что дон Рафо шел впереди, ведя под уздцы свою лошадь, следом за которой трусили по выгоревшей траве остальные. Раскаленный воздух сверкал, как отполированная поверхность металла, и среди миражей за унылой степью вырисовывался вдали черный массив леса. Временами, казалось, слышно было, как дрожит воздух.
Мне часто приходилось слезать с седла, чтобы потереть Алисии виски лимоном. Вместо зонта она повязалась поверх шляпы белым шарфом и концами его вытирала слезы каждый раз, когда с грустью вспоминала о доме. Я делал вид, что не замечаю ее слез, хотя меня беспокоил лихорадочный румянец ее воспаленных щек: я боялся солнечного удара. Но укрыться от безжалостного солнца было негде: ни пещеры, ни рощи, ни единого дерева.
— Хочешь отдохнуть? — озабоченно предлагал я Алисии.
Она отвечала с улыбкой:
— Когда достигнем тени. Закрой себе лицо, ты обгоришь на солнце.
К вечеру нам стало казаться, что на горизонте возникают фантастические города. Свет, отражаясь от темной чащи леса, создавал миражи, и на небе вырисовывались султаны пальм над куполами сейб и копэев, [10]багряные цветы которых напоминали черепицу крыш.
Наши лошади, которых мы пустили в степь, ускакали далеко вперед. «Почуяли воду, — заметил дон Рафо. — До леса еще полчаса пути; там разогреем еду».
Лес окружали зловонные болота, покрытые плавучей тиной; по зеленой поверхности с громким писком, балансируя хвостами, прыгали водяные птицы. Обогнув широким полукругом трясину, мы проникли в чащу леса, достигнув того места, где лошади нашли себе водопой; я стреножил их в тени. Дон Рафо своим мачете [11]обрубил кустарники вокруг огромного дерева, увитого гирляндами желтоватых лиан, и с дерева, к ужасу Алисии, посыпались безобидные гусеницы изумрудного цвета.
Повесив гамак, мы закрыли его широкой сеткой, чтобы защитить Алисию от пчел, которые забивались ей в волосы в поисках капелек пота. Задымил спасительный костер, и к нам возвратилось спокойствие. Я подкладывал в огонь приносимые доном Рафо ветки. Алисия предлагала мне свою помощь:
— Давай я послежу за костром, это, не мужское дело.
— Не выводи меня из терпения. Тебе велено отдыхать и изволь слушаться.
Обидевшись на мой тон, Алисия принялась качаться на гамаке, отталкиваясь ногой от земли. Но когда мы с доном Рафо отправились за водой, она попросила не оставлять ее одну.
— Пойдем с нами, если хочешь, — ответил я. Алисия пошла следом за нами по заросшей тропинке. Заводь с желтоватой водой была затянута листьями болотных растений. Между ними, высовывая красноватые головы, плавали черепахи галапаго; тут и там кайманы качирре пялили из тины лишенные век глаза. Задумчивые цапли, стоя на одной ноге, ударами клюва баламутили унылую топь; зловонные испарения колыхались меж деревьями, как траурный флер. Я срубил ветку и нагнулся, чтобы отстранить ею водоросли, но меня внезапно остановили рука дона Рафо и крик Алисии. Разевая пасть, вынырнула змея гуио, огромная, как бревно; я выстрелил из револьвера, и она, всколыхнув болото, нырнула обратно и через секунду показалась уже у другого берега.
Мы возвратились с пустыми котелками. Алисия в паническом страхе забралась на гамак. Ее тошнило, но от глотка пива ей сразу полегчало. С не меньшим ужасом я угадал причину ее тошноты и, обняв будущую мать, сам себя не помня, выплакал все свои горести.
Когда она уснула, я уединился с доном Рафо и, примостившись у дерева, с благодарностью выслушал его советы.
Лучше пока скрыть от Алисии ее состояние, но нужно окружить ее самой внимательной заботой. Мы будем делать короткие переходы и не позднее чем через три месяца вернемся в Боготу. К тому времени обстоятельства переменятся.
Разве дети — законные и незаконные — не равного происхождения и не одинаково любимы? Все зависит от среды. В Касанаре, например, с такими предрассудками не считаются.
Дон Рафо сам когда-то мечтал о блестящем браке, но судьба указала ему иной путь, — девушка, с которой он жил в те дни, стала в его глазах выше любой невесты: признавая себя недостойной его, она полагала, что лучшим украшением ей будет скромность, и всегда считала себя в долгу перед ним за проявленную к ней доброту. И он оказался счастливей в семейной жизни, чем его брат, жена которого, аристократка по происхождению, рабыня социальных предрассудков, внушила мужу такой ужас к знатным семьям, что он развелся и вернулся к былой жизни.
В жизни нельзя отступать ни перед каким препятствием, ибо, только столкнувшись с ним, можно найти способ его избегнуть. Правда, мои родственники могут ополчиться на меня, если я возьму на себя крест и буду продолжать жить с Алисией или поведу ее к алтарю. Но к чему смотреть так далеко? У страха глаза велики. Никто не скажет, что я рожден для брака, а если и так, — кто даст мне иную жену, чем та, которую указала судьба? Чем Алисия хуже других? Она скромна, развита, хорошо воспитана, из порядочной семьи. В каком кодексе, в каком учебнике, в какой книге я вычитал, что предрассудки выше действительности? Что ставит меня выше других, кроме моих произведений? Талант, подобно смерти, не признает сословных различий. Почему другие девушки казались мне лучше? Уж не потому ли, что безрассудное мнение света заразило меня своей глупостью, уж не ослепил ли меня блеск золота? Разве богатство, происхождение которого всегда темно, — не относительная вещь? Не кажутся ли жалкими наши богачи по сравнению с заморскими миллионерами? Разве я не достигну золотой середины, относительного благополучия? Какое мне тогда дело до остальных, они сами будут курить мне фимиам. Передо мной стоит одна задача, заслоняя все остальное: накопить деньги и вести скромную, но безбедную жизнь. Остальное приложится.
Я молчал, мысленно перебирая доводы дона Рафо и отделяя истину от преувеличений. «Дон Рафо, — сказал я ему, — я смотрю на вещи с другой стороны. Ваши выводы вполне основательны, но не они занимают меня в эту минуту. Эти вопросы встанут передо мной, но до них еще далеко. Главное в моих отношениях с Алисией — это я сам. Не будучи влюблен в нее, я притворяюсь влюбленным, честность заменяет мне недостающую нежность, и я внутренне убежден, что благородство моего характера толкнет меня даже на самопожертвование ради чуждой мне дамы сердца, ради любви, которой я не испытываю.
Привычка к притворству помогла мне приобрести среди женщин репутацию пылкого любовника, но я всегда чувствовал себя одиноким. Я старался рассеять тоску, искренне желал обновить свою жизнь, бежать от разврата, но, куда бы я ни устремлял с надеждой свой взор, я всюду находил жалкую пустоту, прикрашенную фантазией и сулящую разочарование. Обманывая себя мною же самим выдуманными истинами, я изведал все страсти, пресытился и бесцельно иду, сам не зная куда, искажая свой идеал, чтобы уверить себя в близости искупления. Химера, за которой я гонюсь, имеет человеческий облик, и я знаю, что от нее ведут дороги к успеху, любви и счастью. Но дни идут, молодость проходит, а моя мечта не видит верного пути; среди простых женщин я не встречаю простоты, среди любящих — любви, среди верящих — веры. Сердце мое — как камень, поросший мхом; в нем никогда не иссякают слезы. Вы видели: сегодня я плакал, не от душевной слабости — я слишком ожесточен против жизни, я оплакивал обманутые надежды, утраченные мечты, то, чем я никогда не был, то, чем я никогда не буду...»
Я постепенно повышал голос и вдруг заметил, что Алисия не спит. Я осторожно подошел и увидел, что она подслушивает наш разговор.
— Ты что? — спросил я.
Ее молчание смутило меня.
Дон Рафо решил продолжать путь до ближайшего моричаля. [12]Оставаться в лесу было крайне опасно: на много лиг [13]вокруг не было воды, и сюда сходились на водопой животные, а к ночи появлялись и хищные звери. Шаг за шагом, при первых вечерних шорохах, мы выбрались оттуда. Заря уже угасала, когда мы начали готовиться к ночлегу. Пока дон Рафо разжигал костер, я вывел лошадей на луг и стреножил их. Потянуло вечерней свежестью, и внезапно, с неровными интервалами, до моего слуха донеслись звуки, похожие на плач. Я инстинктивно подумал об Алисии, а она приблизилась ко мне и спросила:
— Что с тобой? Что с тобой?
Долго еще, собравшись вместе, мы прислушивались к этим стонам, повернувшись в ту сторону, откуда они исходили, но не могли разгадать их причину. Это пальма маканилья, тонкая, как кисть художника, плакала в сумерках, покорная ветру.
Неделю спустя мы заметили вдали ранчо Мапорита. Заводь близ корралей [14]золотилась на солнце. Огромные псы выбежали нам навстречу с громким лаем и разогнали наших лошадей. У передних ворот, где сушился на солнце красный байетон, [15]дон Рафо, поднявшись на стременах, крикнул:
— Хвала господу!
— ...и его пресвятой матери! — ответил женский голос.
— Велите кому-нибудь отогнать собак!
— Сейчас.
— А где нинья Грисельда?
— На реке.
Мы с удовольствием оглядывали чистенький двор, усаженный бальзамином, бессмертниками, табаком, маками и другими цветами. В саду манили в тень бананы, шурша резными листьями из-за бамбукового палисадника, окружавшего дом, на коньке которого распустил свой яркий хвост павлин.
Наконец, в дверях кухни, вытирая руки о подол нижней юбки, показалась старая мулатка.
— Киш вы! — крикнула она, швыряя скорлупой в копошившихся на грядках кур. — Проходите, нинья Грисельда ушла купаться. Собак не бойтесь, они не кусаются.
И она занялась своими делами.
Мы расположились в служившей залой комнате, обстановку которой составляли два гамака, раскладной столик, две скамейки, три сундука и швейная машина «Зингер». Алисия, тяжело дыша, присела отдохнуть на гамак. Вошла Грисельда, босая, с купальным костюмом на плече, с гребенкой в волосах и мылом в тазике из выдолбленной тыквы.
— Простите, пожалуйста, — сказали мы ей.
— Ранчо и его хозяйка всегда к вашим услугам. А! И дон Рафаэль здесь! Зачем пожаловали?
И, выйдя во двор, она фамильярно пожурила его:
— Беспамятный, опять забыли журнал? Я на вас зла, как ягуар. Не перечьте мне, а то поссоримся.
Это была смуглая крепкая женщина среднего роста, с круглым лицом и приятными глазами. Она смеялась, показывая широкие белые зубы, и ловким движением руки выжимала воду из волос на расстегнутый корсаж платья. Вернувшись к нам, она спросила:
— Вам еще не подали кофе?
— Пожалуйста, не хлопочите...
— Тьяна, Бастьяна, что же ты?..
И, сев на гамак рядом с Алисией, Грисельда принялась расспрашивать, настоящие ли бриллианты в ее серьгах и нет ли у нее других для продажи.
— Если они вам нравятся, сеньора...
— Я за них дам эту машину.
— Вечная любительница меняться, — любезно произнес дон Рафо.
— Нет! Просто мы все распродаем потому, что уезжаем отсюда.
И с жаром Грисельда принялась рассказывать, что приехал некий Баррера и вербует людей на каучуковые разработки на реке Вичаде.
— Вот случай поправить наши дела: там дают еду и пять песо [16]в день. Я так и сказала Франко.
— А кто такой этот Баррера? — спросил дон Рафо.
— Нарсисо Баррера, вербовщик, он привез товары и моррокоты, [17]чтобы раздавать их и угощать.
— И вы верите в эту аферу?
— Молчали бы уж, дон Рафо! И не вздумайте отговаривать Фиделя. Ему предлагают верные деньги, а он не решается бросить усадьбу. Он больше любит коров, чем жену! А кроме того, мы обвенчаемся в Порэ, потому что до сих пор жили по-граждански.
Алисия бросила на меня косой взгляд и улыбнулась.
— Этот переезд может принести убытки, нинья Грисельда.
— Дон Рафо, кто не рискует, тот всегда в проигрыше. Скажите сами, разве не стоит завербоваться, когда все у нас об этом только и говорят? В Ато Гранде, усадьбе Субьеты, почти никого не осталось. Старик Субьета еле упросил вакеро помочь ему загнать стада. Люди не хотят ничего делать. А по ночам пляшут хоропо!.. [18]Нет, вы подумайте: среди них Кларита... Я запретила Фиделю оставаться там, а он не слушается. С понедельника уехал. Завтра ждем его.
— Вы говорите, Баррера привез много товаров? И дешево продает?
— Да, дон Рафо. Вам не стоит даже развязывать тюки. Все уже накупили всякой всячины. А почему вы не привезли мне модных журналов? Они мне так нужны. Я хочу одеваться по последней моде.
— Вот, привез один.
— Ну, спасибо!
Старая Себастьяна, седая, со сморщенным, точно винная ягода, лицом, дрожащими руками протянула нам несколько чашек горького кофе, которого не могли заставить себя выпить ни Алисия, ни я; дон Рафо пил его с блюдечка. Грисельда поспешила принести темную патоку в кувшине и предложила нам подсластить кофе.
— Спасибо, сеньора.
— А эта красавица — ваша жена? Вы — зять дона Рафо?
— Не зять, а ближе зятя.
— А вы тоже из Толимы?
— Я из департамента Толима; Алисия — из Боготы.
— Она словно на танцы вырядилась! Какая модница! Что за ботинки! А платье какое хорошенькое! Вы его сами скроили?
— Нет, сеньора. Но я кое-что понимаю в шитье. Я три года училась этому в школе.
— Вы научите меня? Правда, научите? Я для этого и купила машину. Посмотрите, какие у меня шикарные отрезы. Мне их подарил Баррера, когда приезжал к нам. Тьяне он тоже подарил материю. Где она у тебя, Тьяна?
— Убрала к себе. Сейчас принесу.
И старуха вышла.
Грисельда, в восторге оттого, что Алисия согласилась обучить ее шитью, сняла с пояса ключи и, открыв сундук, показала нам яркие ткани.
— Да это же обыкновенный сатин!
— Что вы, дон Рафо, — это чистый шелк. Баррера щедрый. А вот, смотрите, виды фабрик на Вичаде, куда он нас собирается взять. Скажите по совести, разве это не великолепные здания, разве это не шикарные фотографии? Баррера их повсюду раздавал. Смотрите, сколько я их наклеила в сундуке.
Это были цветные открытки с изображением двухэтажных зданий, расположенных на высоком берегу реки; на верандах домов стояли люди; в небольшой гавани дымили паровые катера.
— Там живет больше тысячи человек народу, и все зарабатывают по фунту в день. Я буду вести хозяйство в бараках. Подумайте, какие деньги я сразу загребу! Да сколько еще Фидель заработает! Смотрите — вот это каучуковые леса. Баррера правильно говорит: больше такого случая не представится.
— Жалко, я стара стала, а то бы и я поехала с сынком, — сказала старуха, снова появляясь на пороге. — Вот материя, — прибавила она, развертывая красную бумажную ткань.
— Ты в ней будешь похожа на горящую головешку.
— Подумаешь, — ответила старуха, — хуже, когда человек ни на что не похож.
— Поди, — приказала ей Грисельда, — достань дону Рафо спелых бананов для лошадей. Но сначала скажи Мигелю, чтобы перестал валяться в гамаке, потому что лихорадка у него все равно от этого не пройдет. Пусть вычерпает воду из лодки и осмотрит крючки, не объели ли карибе [19]наживу. Может, попался багре. [20]И дай нам чего-нибудь закусить, гости приехали издалека. Пойдемте сюда, нинья Алисия, переоденьтесь с дороги. В этой комнате мы будем жить вдвоем.
И, остановившись передо мной, она прибавила с плутовским вызовом:
— Я увожу ее. Вы уже спите врозь?
Мне было очень жаль дона Рафаэля, потерпевшего неудачу в торговле. Грисельда была права: все уже запаслись товарами.
Но все же два дня спустя из усадьбы Ато Гранде приехали несколько бледных, тощих людей на взмокших конях, провалившиеся бока которых были прикрыты байетонами. Люди кричали с другого берега, чтобы мы подали лодку, и, решив, что их не слышат, дали залп из винчестеров. Никто не отозвался. Тогда, не спешиваясь, они пустили коней вплавь и переплыли реку, держа на голове свернутые байетоны.
Всадники подъехали к воротам ранчо. На них были холщовые штаны, рубашки навыпуск и широкополые коричневые шляпы. Большими пальцами босых ног они упирались в стремена.
— Добрый день... — устало произнесли они. Лай собак заглушал их голоса.
— Вы чуть нас не убили, такую подняли стрельбу! — вскричала Грисельда.
— Нам лодку...
— Еще лодку вам! Здесь не перевоз!..
— Мы приехали посмотреть товар...
— Проходите, только оставьте своих кляч здесь. Приезжие спешились и теми же веревками, которые служили уздечками, привязали лошадей к саману [21]у ворот и вошли во двор с плащами через плечо. С небрежным видом они присели вокруг кожи; на которой дон Рафо разложил товары.
— Посмотрите диагональ экстра; вот патентованные ножи; обратите внимание на кожаный пояс с кобурой для револьвера — все высшего качества.
— Хина есть?
— Самая лучшая, и порошки от жара.
— Почем нитки?
— Десять сентаво [22]за моток.
— По пять сентаво отдадите?
— Берите за девять.
Они все потрогали, пощупали, прикинули, не произнося почти ни слова. Чтобы узнать, не линяет ли материя, они смачивали пальцы слюной и мяли ткань. Дон Рафаэль с метром в руках все им показывал, без умолку расхваливая каждую вещь. Но им ничего не нравилось.
— Отдадите за двадцать реалов эту наваху?
— Берите.
— Я за пуговицы не дам дороже, чем сказал.
— Держите.
— Только чур, впридачу иглу, чтоб было чем пришивать.
— Получайте.
Так они купили разных пустяков на два-три песо. Человек с карабином, развязав уголок платка, достал золотую монету:
— Плачу за всех! Вот вам двадцать долларов. И он звякнул моррокотой о ствол винчестера.
— Сдача найдется?
— Почему не берете остальное?
— При такой цене пришлось бы отдать и винчестер в придачу. Приезжайте к Субьете, увидите, сколько вещей нам подарили.
— Тогда отправляйтесь с богом!
Вакеро вскочили на лошадей.
— Эй, хозяин! — крикнул, возвращаясь, самый подозрительный из них. — Баррера послал нас отнять у тебя товары, и лучше тебе убраться отсюда подобру-поздорову. Тебя предупредили: подальше со своим барахлом! Сейчас мы ничего не взяли потому, что товаров мало и цена дорога!
— А за что же отнять? — спросил дон Рафо.
— За конкуренцию!
— Ты думаешь, несчастный, что за этого старика некому заступиться? — воскликнул я, хватаясь за нож.
Женщины громко закричали.
— Смотри, — показал всадник на свою голову. — Выше шляпы надо мной никого нет. Как земля ни велика, она всегда останется у меня под ногами. Я с вами не связываюсь. А если угодно — и на вас управа найдется.
Пришпорив жеребца, он бросил мне в лицо купленные вещи и ускакал с товарищами в степь.
Этим вечером, около десяти часов, вернулся домой Франко. Лодка бесшумно скользила по глубокой реке, но псы почуяли ее, и в доме поднялась суматоха.
— Это Фидель, это Фидель, — говорила Грисельда, натыкаясь на наши гамаки. Она вышла во двор в одной рубашке, закутавшись с головой в темную шаль; дон Рафаэль следовал за ней.
Алисия тревожно окликнула меня в потемках из соседней комнаты:
— Артуро, слышишь? Кто-то приехал!
— Да, но ты не беспокойся, лежи. Это хозяин.
Во фланелевой рубашке и с непокрытой головой я вышел во двор. Под бананами с зажженным факелом прошла группа людей. Послышался звон цепи причалившей лодки, из которой выскочили два вооруженных человека.
— Что здесь случилось? — сказал один из них, обнимая Грисельду.
— Ничего, ничего! Почему ты вернулся в такое время?
— Кто остановился у нас?
— Дон Рафаэль и его знакомые: мужчина и женщина.
Франко и дон Рафо дружески обнялись и вместе с другими вошли в кухню.
— Я очень беспокоился: сегодня вечером я вернулся в Ато Гранде со стадом и узнал, что Баррера посылал сюда людей. Мне не дали уехать на лошади, но, как только началась попойка, я взял лодку и — был таков. Зачем приезжали эти разбойники?
— Отнять у меня галантерею, — скромно ответил дои Рафо.
— И чем кончилось дело, Грисельда?
— Ничем, но могла завязаться драка, потому что приезжий полез на них с ножом. Ужас! Мы так кричали!.. Проходи в дом, — прибавила хозяйка, бледная, дрожащая, — и пока согреют кофе, вынеси свой гамак на террасу: в комнате со мной спит сеньора.
— Ничего не придумывайте, мы с Алисией уйдем под навес, — произнес я, выходя на террасу.
— Вы здесь не хозяин, — ответила Грисельда, — Познакомьтесь, это мой муж.
— Ваш покорный слуга, — отвечал тот, обнимая меня. — Можете на меня положиться. Для меня достаточно, что вы друг дона Рафаэля.