Робертс Нора. Свидетельница смерти

   – Ты просишь меня помочь тебе в официальном полицейском расследовании?
   – Нет, не прошу. – Несмотря на печальные обстоя­тельства, Ева не смогла удержаться от улыбки. – Я про­сто посоветовала тебе быть внимательным. – Она постучала пальцем ему в грудь. – И не вздумай вмеши­ваться в мои дела. Я сейчас на службе.
   Ева обернулась, поскольку услышала тяжелый то­пот, который могли издавать только полицейские бо­тинки. Даже отсюда, с противоположной стороны сце­ны, было заметно, что Пибоди являет собой образец служаки: зимняя шинель застегнута до самого горла, фуражка на темных прямых волосах сидит идеально – именно под тем углом, который указан в уставе.
   Направившись навстречу друг другу с разных кон­цов сцены, они встретились посередине.
   – Добрый вечер, лейтенант. Здравствуйте, доктор Мира. – Посмотрев на труп, Пибоди сложила губы тру­бочкой. – Да, неприятный подарок к открытию театра.
   Ева взяла набор с инструментами, который принес­ла Пибоди, и покрыла руки специальным составом, чтобы ни на чем не оставлять своих отпечатков.
   – Начинай запись, Пибоди, – скомандовала она.
   – Есть, шеф.
   От театральных юпитеров исходил жар, поэтому Пибоди сняла шинель, аккуратно сложила ее и повесила на ближайший стул, а затем достала диктофон и вклю­чила его.
   Ева начала диктовать:
   – Отчет об осмотре места преступления лейтенан­том Евой Даллас. Сцена театра «Новый Глобус». При­сутствуют также офицер Делия Пибоди и доктор Шарлотта Мира. Убитый – Ричард Драко, белый, возраст – около пятидесяти лет. Причина смерти – единичное ножевое ранение. Визуальный осмотр и минимальное количество крови показывают, что ранение нанесено в сердце.
   Наклонившись, Ева подняла с пола нож.
   – Орудие убийства с виду напоминает обычный ку­хонный нож для резки хлеба. Лезвие зубчатое, пример­но восьми дюймов в длину.
   – Я измерю и упакую его, лейтенант.
   – Не сейчас, – пробормотала Ева. Она самым вни­мательным образом осмотрела нож – от кончика лез­вия до рукоятки. – Осмотр показал, что устройство для утапливания лезвия в рукоятку отсутствует. Это не бу­тафорский нож. А следовательно, произошедшее не яв­ляется несчастным случаем. Это убийство.
   И она передала нож Пибоди.

ГЛАВА 2

   – Я рассчитываю на вашу помощь, – сказала Ева доктору Мире, когда тело Драко было упаковано в пла­стиковый мешок и отправлено в морг.
   – Что я могу для вас сделать?
   – У меня тут два десятка полицейских собирают имена и адреса зрителей, которые могут дать свидетель­ские показания. – Ева поморщилась. Ей даже думать не хотелось о том, что за этим последует: допросы двух тысяч человек, горы бумаг, бессонные часы… – Но мне хотелось бы допросить главных действующих лиц этой драмы прямо сейчас. Что называется, по горячим сле­дам – пока они не успели очухаться и созвониться со своими адвокатами.
   Занавес уже подняли, и Ева обвела глазами казав­шиеся бесконечными ряды кресел, обитых красным бархатом. Совсем недавно здесь сидели тысячи востор­женно рукоплещущих зрителей. И кто-то один – хлад­нокровный и наглый. И очень умный…
   – В вашем присутствии люди чувствуют себя раско­ванно, – добавила она. – А мне сейчас очень нужно, чтобы Айрин Мансфилд не замкнулась в себе.
   – Я сделаю все, что смогу.
   – Буду вам очень благодарна. Пошли, Пибоди.
   Все трое пересекли сцену и прошли за кулисы. Там повсюду рыскали люди в полицейской форме, а штат­ские либо попрятались за закрытыми дверями, либо испуганно, как овцы, сбились в маленькие кучки.
   – Как ты полагаешь, каковы шансы на то, что прес­са не пронюхает об убийстве до завтрашнего утра?
   Пибоди взглянула на Еву.
   – Мне кажется, нулевые. Но, боюсь, и это чересчур оптимистичный прогноз.
   – Да, похоже, ты права. Офицер! – окликнула она одного из полицейских. – Поставьте постовых у каж­дой двери, у каждого выхода.
   – Уже сделано, лейтенант.
   – Из здания не имеет права выйти никто, даже по­лицейский. И внутрь никого не впускать, особенно ре­портеров. Ясно?
   – Так точно, лейтенант.
   Коридор сузился. Ева с любопытством рассматрива­ла таблички с именами на дверях. Найдя табличку с именем Айрин Мансфилд, она постучала и, не дожида­ясь ответа, вошла.
   Первым, кого она увидела, был Рорк, сидевший на небесно-голубой кушетке и державший за руку Айрин Мансфилд. Актриса еще не успела разгримироваться, но даже размазанный от слез грим не мог испортить ее неземную красоту.
   Взгляд Айрин метнулся к Еве, и глаза ее наполни­лись ужасом.
   – О боже! О господи! Меня арестуют?
   – Мне нужно задать вам несколько вопросов, мисс Мансфилд.
   – Мне не разрешают переодеться! Говорят, что нельзя! Но на мне его кровь… – Она прижала дрожа­щие руки к груди; ее театральный костюм действитель­но был испачкан кровью. – Я этого не вынесу!
   – Приношу извинения. Доктор Мира, не поможете ли вы мисс Мансфилд переодеться? А Пибоди возьмет костюм и упакует его.
   – Разумеется.
   – Рорк, выйди отсюда, пожалуйста. – Ева отступи­ла к двери и распахнула ее.
   – Не волнуйся, Айрин, лейтенант во всем разбе­рется.
   Ободряюще пожав актрисе руку, Рорк поднялся и пошел к выходу. Когда он поравнялся с Евой, она впол­голоса сказала:
   – Я просила тебя быть внимательным, а не любез­ничать с подозреваемой!
   – Успокаивать женщину, которая находится в со­стоянии истерики, не значит любезничать. – Он тя­жело вздохнул: – Мечтаю выпить большущий бокал бренди.
   – Отправляйся домой и осуществи свою мечту. Я не знаю, сколько еще здесь проторчу.
   – Бренди я и здесь могу найти, – возразил Рорк. – Зачем мне для этого ехать домой?
   – Здесь тебе тоже нечего делать, – отрезала Ева. – Так что поезжай домой.
   Ответ Рорка прозвучал мягко, как ворчание пантеры:
   – Поскольку я не являюсь одним из твоих подозре­ваемых, а этот театр принадлежит мне, я полагаю, что имею право находиться там, где мне угодно, и делать, что я хочу.
   С этими словами он погладил жену по щеке и вы­шел.
   – Ты всегда находишься там, где тебе угодно, и де­лаешь, что хочешь, – сердито пробормотала Ева и за­крыла дверь.
   Оглядевшись, она решила, что слово «гримерка» как-то не подходит к такому просторному и роскошно­му помещению. На длинном узком столе кремового цвета высился целый лес бутылочек, флаконов, баночек и фиалов, причем расставлены они были в образцовом порядке. На стене над столом висело тройное зеркало, обрамленное маленькими белыми лампочками. Кроме того, в гримуборной была кушетка, несколько мягких стульев, маленький холодильник и телефон. В откры­том стенном шкафу висел халат, несколько театральных костюмов и повседневная одежда актрисы, причем все это находилось в таком же образцовом порядке, как и баночки на гримировальном столе. И повсюду стояли букеты цветов. Их благоухание навеяло Еве мысль о свадьбе. Или о похоронах.
   Айрин дрожала всем телом.
   – Спасибо вам. Большое спасибо, – пролепетала она, когда Мира помогала ей надеть длинный белый ха­лат. – Я не знаю, долго ли еще я смогла бы выдержать… Могу я снять грим? – Она положила руки на горло, словно что-то мешало ей дышать. – Мне хочется снова стать собой!
   – Не возражаю. – Ева устроилась на одном из стульев. – Что ж, приступим. Наш разговор будет запи­сываться на пленку. Вы меня понимаете?
   – Я вообще ничего не понимаю. – С тяжелым вздохом Айрин опустилась на мягкую табуретку, стояв­шую напротив гримировального стола. – У меня в го­лове какой-то сумбур. Такое впечатление, будто снится страшный сон, очень хочется проснуться, но не получа­ется.
   – Это вполне нормальная реакция человеческой психики, – заверила ее Мира. – В таких ситуациях очень полезно поговорить о событии, которое послужи­ло причиной шока. Нужно обсудить все до мельчайших деталей и таким образом выпустить свой рассудок из замкнутого круга, в котором он оказался.
   – Да, наверное, вы правы. – Актриса посмотрела в зеркало на отражение Евы. – Вы должны задать мне какие-то вопросы, и наша беседа будет записываться? Я все поняла. Начинайте.
   – Включай диктофон, Пибоди. Лейтенант Ева Дал­лас беседует с Айрин Мансфилд в гримерной комнате театра «Новый Глобус». Присутствуют также офицер Делия Пибоди и доктор Шарлотта Мира.
   Актриса начала снимать грим, а Ева, соблюдая пра­вила ведения допроса, спросила:
   – Вы понимаете свои права и обязанности, мисс Мансфилд?
   – Да-да… Господи, какой кошмар! – Она закрыла глаза и помотала головой, пытаясь сосредоточиться. – Скажите мне, Ричард мертв? Он действительно умер?
   – Да.
   – Я убила его. Я его зарезала! – По плечам Айрин снова пробежала дрожь. Она открыла глаза, и их с Евой взгляды встретились в зеркале. – Мы репетировали эту сцену не меньше десятка раз – в мельчайших деталях, чтобы все было похоже на правду. И вот… все действи­тельно получилось… взаправду. Но что произошло? По­чему лезвие не убралось? – В глазах Айрин блеснул гнев. – Как это могло случиться?!
   – Вот и давайте попробуем разобраться. Пройдемся по всей сцене. Итак, вы – Кристина. Вы защищали его, вы лгали ради него. Ради него вы уничтожили саму се­бя. И вот после всего этого он выбрасывает вас на по­мойку и фланирует перед вами с другой, более молодой женщиной.
   – Я любила его, я была им одержима. Он был для меня всем сразу – любовником, мужем, ребенком… – Она передернула плечами. – Кристина знала, что пред­ставляет собой Леонард Воул, знала, что он сделал. Но все это для нее ничего не значило. Любовь ее была столь глубока, что ради этого человека она была готова погибнуть.
   Айрин, казалось, немного успокоилась. Выбросив использованные салфетки в мусорное ведро, она повер­нулась к Еве на своей вращающейся табуретке. Глаза у нее покраснели, лицо было белым, словно мрамор, и, даже несмотря на это, оно сияло неземной красотой.
   – В эти минуты Кристину понимает каждая жен­щина, сидящая в зале, – продолжала Айрин. – Если какой-то из них не посчастливилось испытать подоб­ную любовь, она начинает мечтать об этом. И вот когда, принеся такую жертву, погубив себя ради этого челове­ка, Кристина видит, что он предал ее, она хватается за нож. – Айрин воздела руку, словно сжимая рукоять но­жа. – Кристина – человек дела. Она не может оста­ваться пассивной. Это мгновенный порыв, импульс, но он продиктован очень глубокими переживаниями. И, обнимая своего неверного возлюбленного, она всажи­вает в него нож.
   Рука Айрин разжалась. Она посмотрела на нее и снова задрожала.
   – Боже! Боже!
   Словно в забытьи, она рванула на себя выдвижной ящик стола. В следующую секунду Ева оказалась рядом и перехватила ее руку.
   – Я… я только хотела… сигарету, – пролепетала ак­триса. – Я знаю, в этом здании не разрешается курить, но… мне нужна сигарета. – Она раздраженно избавилась от цепкой хватки Евы. – Я хочу курить, черт по­бери!
   Взглянув в выдвинутый ящик, Ева увидела початую пачку с «косяками».
   – Не забывайте, что мы – из полиции. Вам может не поздоровиться.
   И тем не менее она отступила: было бы глупо пре­следовать человека, только что совершившего убийст­во, за то, что он хочет покурить «травку».
   – Извините, – потупилась Айрин, – нервы… – Она взяла предложенную Мирой зажигалку, прикурила и с явным облегчением выдохнула душистый дым. – Спасибо. Теперь гораздо легче. Не сердитесь на меня. Обычно я не такая… хрупкая. Это качество души в театре не поощряется. Здесь нужно быть сильным.
   – Не стоит извиняться, – тихим, спокойным голо­сом проговорила Мира. – Учитывая обстоятельства, вы держитесь прекрасно. И эта беседа с лейтенантом Дал­лас обязательно поможет вам. Продолжайте, пожалуй­ста.
   – Но я не знаю, что говорить! – Айрин смотрела на Миру, и в глазах ее светилось доверие. – Произошло нечто ужасное, а как и почему это случилось, я не знаю.
   – Когда вы взяли нож, вы не заметили ничего не­обычного? – спросила Ева.
   – Необычного? – Айрин растерянно моргнула. – Нет… Нож лежал там, где ему и положено, ручкой ко мне. Я должна была повыше поднять его, чтобы зрите­ли увидели лезвие. Свет установлен так, чтобы клинок ярко блестел в лучах юпитеров. Затем я должна была подойти к Ричарду, левой рукой взять его за правое пле­чо, словно хочу обнять, и… – Айрин сделала еще одну глубокую затяжку. – И… удар. После этого лезвие уби­рается в рукоятку, выпуская из нее «кровь» – бутафор­скую, разумеется. Обнявшись, мы застываем буквально на несколько секунд, а остальные персонажи бегут к нам, чтобы оттащить меня от него. Вот и все.
   – Какие отношения связывали вас с Ричардом Драко?
   – Что? – Айрин недоуменно уставилась на Еву.
   – В каких отношениях вы состояли с Драко? Рас­скажите как можно более подробно.
   – С Ричардом? – Айрин сжала губы и положила ру­ку на горло, словно пытаясь помочь застрявшим в нем словам. – Мы были знакомы несколько лет. И еще раньше работали вместе… Преимущественно в Лондоне.
   – Я спрашиваю о ваших личных отношениях.
   Айрин колебалась. Всего долю секунды, но вполне достаточно, чтобы Ева это заметила.
   – Отношения между нами были вполне дружески­ми. Как я уже сказала, мы были знакомы не один год. Когда мы с Ричардом работали над одной из постано­вок, английские газеты начали трубить о том, что у нас роман. Мы не пытались развеять этот миф, поскольку он для нас являлся своего рода рекламой; публика так и валила на наш спектакль. Я тогда была замужем, но обывателя это не шокировало, поскольку придавало еще больше пикантности ситуации. Я помню, нас с Ри­чардом это страшно веселило.
   – Но на самом деле это не соответствовало дейст­вительности?
   – Я была замужем, лейтенант. И у меня хватало ума, чтобы понять: Ричард – не тот человек, ради кото­рого стоит жертвовать счастливым браком.
   – Почему? Что вы хотите этим сказать?
   – Он – блистательный актер. Точнее, был… – по­правилась Айрин, сделав последнюю затяжку. – Но при этом он был далеко не самым лучшим из людей. Я понимаю, это звучит ужасно, дико… Но я хочу быть искренней до конца. Ричард был очень дурным челове­ком. Только не подумайте, будто я хотела его смерти.
   – Пока что я ничего не думаю. Я только хочу, чтобы вы как можно подробнее рассказали мне о Ричарде
   – Хорошо. Хорошо… – Актриса глубоко вздохнула и раздавила в пепельнице окурок, словно это была ядо­витая гусеница. – Все равно вам расскажут об этом другие. Ричард был самовлюбленным эгоцентристом, как и многие в нашем артистическом мире. Но меня это не остановило, и, когда представилась возможность пора­ботать с ним, я не колебалась ни секунды.
   – А известно ли вам о каких-нибудь других людях, которые тоже считали Ричарда «не самым лучшим из людей» и были бы рады, чтобы из его груди вытекла не бутафорская, а настоящая кровь?
   – Я уверена, что Ричарда недолюбливали очень многие из тех, с кем он сталкивался на своем жизнен­ном пути. – Айрин прижала пальцы к вискам, словно у нее вдруг разболелась голова. – Наверняка были и по­руганные чувства, и обиды, и сплетни, и дрязги. Ведь это – театр…
 
   «Ну и паршивое же это занятие – быть актером!» – думала Ева. Люди плачут фальшивыми слезами, про­износят пустопорожние, бессвязные монологи, кото­рых постыдился бы самый распоследний краснобай-адвокат. Пыжась изо всех сил, они разглагольствуют о прекрасном, мечтая при этом, чтобы подох конку­рент – ведь тогда можно будет занять его место и под­няться еще на одну ступеньку лестницы, которая ведет к славе.
   – Что за дерьмовое местечко! У меня просто му­рашки по коже бегут. А у тебя нет, Пибоди?
   – Даже не знаю. – Пибоди бродила за кулисами, пожирая горящими глазами все, что ее окружало. – Может, многие актеры и готовы сожрать друг друга, но все равно, здесь классно! Все эти юпитеры, занавес… Попробуйте представить, как вы выходите на эту сцену, раскрывается занавес, и вы – в свете софитов, а перед вами – огромный зал, заполненный людьми. И все смотрят на вас!
   – Фу, кошмар! Кстати, вернись с небес на землю. Нам нужно отпустить свидетелей, пока они не начали ныть о «правах человека».
   – Ненавижу свидетелей!
   Ева фыркнула и открыла свой блокнот.
   – Итак, что мы имеем? Очень любопытный портрет жертвы. Никто не хочет говорить о нем плохо, но ясно, что его все не любили. Люди выдавливают из себя фальшивые слезы, но все равно становится понятно, что они считают его полным дерьмом. Значит, так, я еще осмот­рюсь здесь, а ты отправляйся в фойе и распусти свиде­телей. Проконтролируй, чтобы все они были переписаны: имя, фамилия, адрес, телефон. Предупреди каждо­го, что в указанное время он обязан явиться к нам и дать показания. Назначь допросы на завтра.
   – В управлении или на дому?
   – Это мы завтра решим. После того, как ты с этим разделаешься, – свободна. Встретимся утром в управ­лении.
   – А вы домой не собираетесь?
   – Собираюсь. Когда-нибудь…
   – Хотите, я вас подожду?
   – Нет смысла. Лучше завтра возьмемся за дело с но­выми силами. Поэтому сейчас займись зрителями, а я хочу еще с кем-нибудь побеседовать. Желательно опросить как можно больше людей – и как можно скорее.
   – Есть, босс. Классное у вас платье! – добавила Пибоди, убирая блокнот, в который записывала указа­ния начальницы. – Наверное, намучаешься, когда нужно его снять?
   Ева оглядела свое короткое платье, снабженное бес­численным количеством застежек.
   – Ненавижу его! Как раз сейчас, когда самая рабо­та, я – в этом дерьме!
   Развернувшись на каблуках, она двинулась к задней кулисе, где стоял запертый шкаф с реквизитом.
   – Ключ! – протянув руку, сказала она, обращаясь к широкоплечему верзиле-полицейскому, которого приставили для охраны «объекта». Полицейский дал ей ключ, упакованный в целлофановый пакет для улик. – Сюда кто-нибудь пытался залезть?
   – Приходил начальник реквизиторского цеха. Старый гриб, совсем древний… Но когда я предложил ему отвалить, возражать не стал. Все было мирно.
   – Хорошо. Пойдите и скажите уборщикам, чтобы через десять минут их здесь не было.
   – Есть, шеф!
   Оставшись одна, Ева открыла шкаф. Здесь хранился реквизит, который актеры использовали по ходу пьесы. Взгляд Евы упал на полку, помеченную надписью: «Сэр Уилфред». Там лежала коробка сигар, древний телефон и прочая рухлядь. Каждая полка была разбита на отде­ления, которые соответствовали разным актам пьесы. Все отделения, в которых находился реквизит для первого действия, были пусты. Судя по всему, главный реквизитор был очень дотошным человеком и убирал свое хозяйство сразу после того, как оно было исполь­зовано на сцене. Такой человек не смог бы перепутать бутафорский нож с настоящим…
   – Лейтенант Даллас?
   Обернувшись, Ева увидела ту самую брюнетку, ко­торая шествовала под руку с Леонардом Воулом в по­следней сцене, за секунду до убийства. Сейчас она направлялась к ней через темное пространство сцены. Ак­триса уже успела сменить сценический костюм на широкие повседневные штаны и просторную рубаху. Если раньше ее волосы были собраны в высокую при­ческу, то сейчас они свободно лежали на плечах.
   – Надеюсь, я не отвлекаю вас от работы? – В голо­се женщины слышался легкий южный акцент, а на ее губах играла едва уловимая улыбка. – Я хотела бы поговорить с вами. Кстати, ваша помощница сказала мне, что я могу идти домой.
   – Верно, мисс… – Ева напрягла память, пытаясь вспомнить, как ее зовут, но за это время ей назвали имена слишком многих людей.
   – Карли Лэндсдоун. А в этой трагической пьесе – Диана. – Она скосила глаза на открытый шкаф. – На­деюсь, вы не думаете, что Пит имеет какое-то отношение к тому, что произошло с Ричардом? Старина Пит мухи не обидит, даже если она залетит ему в ухо!
   – Пит – это начальник реквизита?
   – Да. Он и сам безобиден, как муха. Но, думаю, он тоже был готов убить Ричарда.
   – А кто еще?
   – Все!
   – Что вы хотите этим сказать?
   – Я хочу сказать только одно: все, кто знал Ричарда, хотели его убить.
   – Включая вас?
   – Конечно! – На лице Карли блистала улыбка при­мадонны. – На сцене он вел себя хуже свиньи: тянул одеяло на себя, «подставлял ножки», похабничал, выпендривался… Да и вне сцены он вел себя как послед­няя сволочь. Весь мир должен был вращаться только вокруг него, вокруг его маленького мерзкого «эго»!
   Карли поежилась и продолжала:
   – Вы наверняка услышите это от кого-то еще, по­этому лучше я скажу вам сама: в течение некоторого времени мы с ним были любовниками. Расставание произошло пару недель назад, причем выглядело до­вольно мерзко. Ричард обожал устраивать гадкие сце­ны, а тут особенно постарался. Причем во время гене­ральной репетиции!
   – Значит, инициатива прекратить ваши отношения исходила от него?
   – Совершенно верно. – Карли проговорила это ровным голосом, но по тому, как блеснули ее зеленые глаза, нетрудно было догадаться, что негодование и обида все еще кипят в ее душе. – Сначала он по своей прихоти соблазнил меня, а добившись своей цели, захо­тел унизить в присутствии всей труппы и технического персонала. А ведь это мой дебют на Бродвее!
   Губы Карли искривились в горькой улыбке, которая напоминала острый осколок стекла.
   – Я была наивна, лейтенант, но зато быстро по­взрослела. Не могу сказать, что я жалею о смерти Драко. Скажу другое: он был недостоин даже того, чтобы его убили.
   – Вы любили его?
   – Работа не оставляет мне ни времени, ни сил для любви, но… я была ослеплена. Примерно так, как моя героиня была ослеплена Леонардом Воулом. Сомнева­юсь, чтобы во всей нашей труппе нашелся хотя бы один человек, который испытывал бы симпатию к Ричарду.
   – Понятно… – задумчиво протянула Ева. – Вы сказали, что он унизил вас. Как именно это произошло?
   – Когда мы репетировали последнюю сцену, кото­рая происходит в зале суда, он вдруг разбушевался и устроил настоящий скандал. Сказал, что я бездарная актриса. – Губы Карли сжались, глаза сузились. – В присутствии всех он орал, что на сцене я так же бес­страстна и холодна, как и в постели. Он назвал меня де­ревенщиной, которая, не имея таланта, пытается при­обрести известность за счет смазливой физиономии и пышных грудей.
   Неторопливым жестом, который никак не вязался с яростным блеском в ее глазах, Карли откинула назад волосы.
   – Он сказал, что я ему осточертела. Дескать, раз­влекся – и хватит. И если я не способна ни на что боль­шее, он сделает все, чтобы у меня забрали эту роль и от­дали тому, кто ее заслуживает.
   – Для вас это оказалось полнейшей неожиданно­стью?
   – Он – змея, а змеи всегда наносят удар быстро и неожиданно, поскольку они трусливы. Я попыталась огрызнуться, но у меня это получилось не слишком хо­рошо. Я была не подготовлена, ошеломлена… Ричард гордо ушел и заперся в своей гримерной, ассистент ре­жиссера побежал умасливать его, а мы еще раз прошли эту сцену с дублером Ричарда.
   – Кто его дублер?
   – Майкл Проктор. Он, кстати, замечательный ак­тер.
   – Если после всего случившегося спектакль не бу­дет снят, он заменит Драко?
   – Это вопрос не ко мне, а к продюсерам. Но если назначат Майкла, меня это не удивит.
   – Я благодарю вас за информацию, мисс Лэндсдоун.
   Еву всегда настораживало, когда кто-то делал такие обильные признания, да еще по собственной воле.
   Карли передернула плечами.
   – Мне нечего скрывать. – Взгляд ее зеленых глаз был устремлен на Еву. – А если бы и захотела, вы сами до всего докопались бы. На протяжении последних месяцев мне не раз приходилось слышать о жене Рорка – знаменитом нью-йоркском детективе. Вам не кажется, что это наглость – выбрать для убийства именно тот ве­чер, когда в числе зрителей будете наверняка находить­ся вы?
   – Отнять у человека жизнь само по себе требует большой наглости. Мы с вами еще увидимся, мисс Лэндсдоун.
   – Не сомневаюсь.
   Когда Карли уже дошла до самых кулис, Ева вдруг окликнула ее:
   – Минуточку!
   Актриса обернулась.
   – Да?
   – Вам, судя по всему, и Айрин Мансфилд не очень по душе?
   – Я не испытываю по отношению к ней никаких эмоций – ни положительных, ни отрицательных. А по­чему вы спрашиваете?
   – Когда она упала в обморок, я не заметила, чтобы вы проявили к ней особое сочувствие.
   Карли широко улыбнулась:
   – Мастерский обморок, не правда ли? Никогда не доверяйте актрисам, лейтенант Даллас.
   И, откинув назад волосы, она удалилась.
   – Так кто же из вас играет?.. – пробормотала Ева.
   – Лейтенант! – К ней подошла одна из уборщиц – молодая розовощекая женщина. Ее мешковатый рабо­чий комбинезон громко шуршал при каждом шаге. – Моя фамилия Ломбовски. Я тут нашла одну штуковину. Вам наверняка захочется на нее посмотреть.
   – Так-так… – Ева взяла из рук женщины полиэти­леновый пакет и, сложив губы трубочкой, стала рас­сматривать лежавший внутри нож. Прикоснувшись пальцем к кончику лезвия, она почувствовала, как оно убирается внутрь рукоятки. – Где же вы это нашли, мисс Ломбовски?
   – В гримерной Айрин Мансфилд. Я прибиралась там, подвинула вазу с красными розами, а в ней вдруг что-то звякнуло.
   – Отлично! Вы просто молодец!
   – Спасибо, лейтенант.
   – А не знаете ли вы, где сейчас мисс Мансфилд?
   – Она в комнате для сбора труппы.