Робертс Нора. Женщины могут все

Нора Робертс
Женщины могут все

   Семье, которая дает корни. Друзьям, которые становятся листвой.

ПРОЛОГ

   Бернардо Баптисту убили ночью, во время скромного ужина, состоявшего из хлеба, сыра и бутылки кьянти. Вино было молодым; Бернардо молодым не был. Стать старше не было суждено ни тому, ни другому.
   Бернардо был таким же простым и бесхитростным человеком, как просты были хлеб и сыр. И жил он в том же самом маленьком домике среди холмов к северу от Венеции, в который привел жену пятьдесят один год назад. Здесь выросли пятеро его детей. Здесь умерла его жена.
   Теперь семидесятитрехлетний Бернардо жил один. Большинство членов его семьи покоилось в каменном склепе на краю огромного виноградника Джамбелли. На этом винограднике он работал всю свою жизнь.
   Он знал La Signora с детства и привык снимать шапку, когда хозяйка проходила мимо. Если бы сейчас Тереза Джамбелли вернулась в castello и на виноградник из Калифорнии, при виде Бернардо она непременно остановилась бы и побеседовала с ним о былых временах, когда виноград растили их деды.
   Она называла его Signore Баптиста. Уважительно. Он тоже высоко ценил La Signora и был предан ей и ее семье.
   Он выращивал виноград Джамбелли больше шестидесяти лет. За это время многое изменилось — кое-что к лучшему, кое-что нет. Он повидал многое.
   И передумал тоже.
   Скоро должна была начаться обрезка лозы, находившейся в зимней спячке. Артрит мешал Бернардо все делать своими руками, как прежде, но он каждое утро ходил на виноградник и наблюдал за тем, как работают его сыновья и внуки, поддерживая традицию.
   В свою последнюю ночь он окинул взглядом виноградник, его виноградник, оценил сделанное, прикинул, что еще предстоит сделать, и прислушался к декабрьскому ветру, шелестевшему в лозах.
   Из окна, в которое пытался пробраться ветер, он видел голые скелеты растений, упорно карабкавшиеся на подпорки. Весной они оживут, обрастут плотью, а не засохнут, как было бы с человеком. Таково чудо винограда.
   Бернардо хотелось, чтобы скорее наступила весна, а за ней последовало долгое лето, которое согреет его внутренности и даст созреть ягодам. Хотел в очередной раз дожить до нового урожая.
   Бернардо страдал от холода, пронизывавшего его до костей. Он хотел разогреть суп, принесенный внучкой, но Анна Мария была далеко не лучшей из стряпух. Вспомнив об этом, он достал сыр, сел у маленького камина и сделал глоток доброго вина.
   Он гордился делом своей жизни, часть которого была в этом бокале, наполненном темной, прозрачной рубиново-красной жидкостью. Вино было подарком. Одним из многих подарков, преподнесенных ему при уходе на пенсию. Впрочем, все знали, что этот уход — лишь формальность. Ни боль в костях, ни слабеющее сердце не помешают Бернардо ходить на виноградник, пробовать гроздья, следить за небом и нюхать воздух.
   Он жил ради вина.
   И умер из-за него.
   Он пил, греясь у камина и обернув пледом тощие ноги. В памяти возникали знакомые образы: согретые солнцем поля; смеющаяся жена; он сам, показывающий сыну, как поднимать молодые стебли и обрезать старые. La Signora, стоящая рядом с ним между рядами растений, посаженных еще их дедами.
   «Signore Баптиста, — сказала она ему в те далекие времена, когда на их лицах не было ни одной морщинки, — нам вручили этот мир. И мы должны защищать его»
   Именно это они и делали.
   Ветер свистел в окнах его маленького домика. В камине догорали угли.
   А затем пришла боль. До сердца Бернардо дотянулся гигантский кулак и сжал его, как в тисках. Убийца находился в шести тысячах миль отсюда, окруженный друзьями и коллегами. Он наслаждался прекрасным копченым лососем и изысканным пиноблан.

ЧАСТЬ I
Обрезка

   Человек — это связующее звено в цепи поколений, переплетение корней, дающих жизнь цветущему плодоносящему миру

Ралф Уолдо Эмерсон

ГЛАВА 1

   Бутылка каберне-совиньона урожая 1902 года, произведенного на винодельне завода «Замок Джамбелли», была продана с аукциона за сто двадцать пять тысяч пятьсот долларов США. «Целая куча денег за вино, смешанное с сентиментальными чувствами», — подумала София. Это вино в красивой старинной бутылке было сделано из гроздьев, собранных в тот год, когда Чезаре Джамбелли основал свою винодельню «Замок Джамбелли» на холмистом участке к северу от Венеции.
   В то время говорить о замке мог либо мошенник, либо безудержный оптимист. Все зависело от точки зрения. Скромный дом Чезаре и каменный винный погребок нисколько не напоминали castello. Но виноградник у Чезаре был действительно королевский; этот виноградник стал ядром будущей империи.
   Спустя почти век великолепным каберне-совиньоном можно было только сбрызгивать салат вместо уксуса, но София не собиралась спорить с богатым человеком. Это было не ее дело. Бабушка была права, как всегда. За право владеть частичкой истории Джамбелли люди будут платить, и платить много.
   София записала итоговую цену и имя покупателя, чтобы после окончания аукциона сообщить об этом бабушке по факсу. Впрочем, она едва ли забыла бы и то и другое.
   Она присутствовала здесь не только как специалист по рекламе и связям с общественностью, разработавший план и каталог аукциона, но и как представитель семьи Джамбелли на этом чрезвычайном событии, украсившем собой начало нового тысячелетия.
   Именно поэтому она тихо сидела в задних рядах, следя за торгами и ходом презентации, — красивые, длинные ноги изящно скрещены в лодыжках, спина, словно у выпускницы монастырской школы, — идеально прямая. Черный костюм в полоску, сшитый лучшим итальянским портным, выглядит по-деловому и в то же время очень женственно.
   Именно такой считала себя сама София. Деловой и женственной.
   У нее было тонкое со светло-золотистой кожей лицо, глубоко посаженные большие карие глаза и широкий, подвижный рот. Высокие, резко очерченные скулы, подобно горным вершинам, приковывали взгляд и вместе с бриллиантовой точкой подбородка придавали Софии выражение лукавства и воинственности одновременно. Да, без сомнения, это было изумительное лицо, красоту которого его обладательница вполне сознательно и подчас безжалостно использовала в качестве точно разящего оружия. Почему бы и нет? Инструмент для того и создают, чтобы им пользоваться, так она считала.
   Год назад она рассталась с роскошными черными волосами до талии, заменив их короткой прической с задорной челочкой на лбу. Такая прическа очень шла ей. София прекрасно знала, что ей идет, а что нет.
   На ней было надето старинное жемчужное ожерелье, подаренное бабушкой к совершеннолетию; лицо было исполнено вежливого интереса. Именно с таким видом сидел на собраниях совета директоров ее отец.
   Когда публике показали следующий лот, ее глаза засияли, а уголки рта слегка приподнялись.
   Это была бутылка бороло 1934 года из бочки, которая называлась Di Tereza, потому что именно в этом году родилась ее бабушка. На этой бочке из личных подвалов семьи Джамбелли был вырезан портрет Терезы в десятилетнем возрасте — именно том возрасте, когда вино созревает, входит в силу и разливается в бутылки.
   Сейчас, в шестьдесят семь лет, Тереза Джамбелли была легендарной личностью, слава которой как винодела затмила даже славу ее деда.
   Бутылка красного вина с этой этикеткой впервые выставлялась на продажу и выходила за пределы семьи. Как и ожидала София, торги шли бойко и оживленно.
   Мужчина, сидевший рядом с Софией, постучал пальцем по странице каталога, где была напечатана фотография бутылки.
   — Вы похожи на нее.
   София слегка пошевелилась, взглянула сначала на соседа — представительного мужчину лет шестидесяти, потом на портрет девочки, серьезно смотревшей с этикетки.
   — Спасибо.
   Маршалл Ивенс, вспомнила она. Недвижимое имущество, второе поколение. Состояние — пятьсот миллионов. Ей по роду деятельности полагалось знать имена, финансовое состояние и прочие необходимые сведения о любителях вина и коллекционерах с толстыми кошельками и строгим вкусом.
   — Я надеялся, что La Signora прибудет на сегодняшний аукцион. Она хорошо себя чувствует?
   — Лучше не бывает. Но ей помешали дела.
   В кармане завибрировал пейджер. Однако раздосадованная помехой София предпочла следить за торгами. Она обводила комнату взглядом, обращая внимание на жесты. Мужчина, сидевший в третьем ряду, небрежно поднял палец; это означало повышение цены еще на пятьсот долларов.
   В конце концов цена бутылки бороло превысила цену каберне-совиньона на пятнадцать тысяч. После этого София обернулась к соседу и протянула ему руку.
   — Поздравляю, мистер Ивенс. Ваш вклад в Международный Красный Крест будет оценен по заслугам. Благодарю вас от имени компании и семьи Джамбелли и надеюсь, что этот приз доставит вам удовольствие.
   — Не сомневаюсь. — Он взял ее руку и поднес к губам. — Я имел честь познакомиться с La Signora много лет назад. Она необыкновенная женщина.
   — Да, так и есть.
   — Может быть, ее внучка согласится пообедать со мной сегодня вечером?
   Он годился ей в отцы, но София была воспитана на европейский манер и не придавала этому никакого значения. Сложись обстоятельства по-другому, она согласилась бы и наверняка получила удовольствие…
   — Мне очень жаль, но сегодня я занята. Если не возражаете, отложим до моего следующего визита на восток.
   — Конечно, не возражаю. Она тепло улыбнулась и встала.
   — Прошу прощения, мне пора.
   София незаметно выскользнула из зала, вынула из кармана пейджер и проверила номер. Затем прошла в дамскую гостиную, посмотрела на часы и достала из сумочки мобильный телефон. Она набрала номер, опустилась на диван и положила на колени ноутбук и электронный органайзер.
   Неделя, проведенная в Нью-Йорке, не слишком утомила ее. Выведя на экран список назначенных встреч, София с удовольствием убедилась, что у нее есть еще немного времени для посещения магазинов. Потом придется вернуться, переодеться и ехать обедать.
   «Джереми Деморне», — подумала она. Значит, ее ждет изысканный, приятный вечер. Французский ресторан, беседа о еде, путешествиях и театре. И, конечно, о вине. Поскольку он принадлежит к семье Деморне, владеющей компанией «Ла Кер», а она — член семьи Джамбелли, они будут притворяться, что хотят выведать друг у друга деловые секреты.
   Наверняка будет шампанское. Отлично. Сегодня у нее для этого подходящее настроение.
   А за шампанским последует чрезвычайно романтическая попытка соблазнить ее. Что ж, возможно…
   Он не лишен привлекательности и чувства юмора. Если им обоим удастся забыть, что ее отец как-то переспал с его женой, у этого маленького романа не будет привкуса кровосмешения.
   Как-никак с тех пор прошло несколько лет.
   — Мария… — София заставила себя на время забыть о Джерри и предстоящем вечере. К телефону подошла экономка семьи Джамбелли. — Я хочу поговорить с мамой. Она дома?
   — Да, мисс София. Она ждала вашего звонка. Минутку…
   София представила себе Марию, торопливо идущую по анфиладе и осматривающую комнаты в надежде что-нибудь убрать, хотя Пилар Джамбелли-Авано уже все убрала сама.
   «Мама была бы довольна, если бы жила в домике, обсаженном розовыми кустами, пекла хлеб, занималась рукоделием и ухаживала за садом», — со вздохом подумала София. Пилар следовало иметь полдюжины дочерей и ломать себе голову, за кого их выдать замуж.
   — Софи, я только что вышла в оранжерею. Подожди, дай отдышаться… Не думала, что ты позвонишь так рано. По моим расчетам — аукцион в самом разгаре.
   — Подходит к концу. Могу сказать, что он прошел с огромным успехом. Сегодня вечером отправлю по факсу подробный отчет. В крайнем случае, завтра утром. Мне пора возвращаться в зал и подводить итоги. У вас все в порядке?
   — Более-менее. Твоя бабушка приказала созвать общий сбор.
   — О господи, неужели она опять собралась умирать, как шесть месяцев назад?
   — Восемь, — поправила Пилар. — Впрочем, какая разница? Мне очень жаль, детка, но она настаивает. Не знаю, связано ли это со смертью, однако она явно что-то затеяла. Позвонила адвокатам насчет очередного изменения завещания. И отдала мне камею своей матери. Это означает, что она думает о будущем.
   — Мне казалось, что она отдала ее тебе еще в прошлый раз.
   — Нет, тогда это были янтарные бусы. Она созывает всех. Тебе нужно вернуться.
   — Ладно, ладно… — София посмотрела в свой органайзер и послала мысленно прощальный поцелуй Джереми Деморне. — Заканчиваю и вылетаю. Но эта ее новая привычка умирать и переделывать завещание каждые несколько месяцев очень неудобна.
   — Софи, ты хорошая девочка. Я оставлю тебе свои янтарные бусы.
   — Премного благодарна! — София засмеялась и дала отбой. Через два часа София летела на запад и гадала, сможет ли она сама через сорок лет заставить людей примчаться к ней по первому зову, бросив все свои дела.
   Мысль об этом заставила Софию улыбнуться. Она взяла бокал шампанского и откинулась на спинку кресла. В наушниках звучала музыка Верди.
   Софи ошибалась. Не все готовы были мчаться, бросив свои дела. Хотя Тайлер Макмиллан находился от виллы Джамбелли в нескольких минутах хоть бы, он считал, что обрезка лозы важнее, чем вызов La Signora.
   Так он и сказал.
   — Перестань, Тай. Ты можешь уделить этому несколько часов.
   — Не сейчас. — Тай мерил шагами комнату; ему не терпелось вернуться в поле. — Извини, дед. Ты знаешь, как важна зимняя обрезка. И Тереза знает это не хуже. — Он приложил мобильный телефон к другому уху. Тайлер ненавидел мобильники. Потому что всегда терял их. — Виноградники Макмилланов нуждаются в заботе не меньше, чем виноградники Джамбелли.
   — Тай…
   — Ты сам сделал меня управляющим. Вот я и управляю.
   — Тай, — повторил Эли, хорошо знавший упрямство внука, — мы с Терезой заботимся о винах Макмилланов ничуть не меньше, чем о винах с этикеткой «Джамбелли», и делаем это уже двадцать лет. Тебя сделали управляющим, потому что ты отличный виноградарь. У Терезы есть планы. И эти планы имеют отношение к тебе.
   — На следующей неделе.
   — Завтра. — Эли нечасто прибегал к нажиму, предпочитая действовать другими способами. Но когда требовалось — был непреклонен. — В час дня. Ленч. Форма одежды соответствующая.
   Тайлер хмуро посмотрел на свои старые сапоги и потертые края толстых брюк.
   — Черт побери, это же самый разгар дня!
   — Тайлер, ты что, единственный из Макмилланов, который разбирается в обрезке? Можно подумать, что осенью от тебя ушли все служащие.
   — Ладно, так и быть. Но ответь мне на один вопрос.
   — Спрашивай.
   — Сколько раз она еще будет умирать?
   — В час дня, — ответил Эли. — Постарайся не опаздывать.
   — Да, да, да, — с досадой пробормотал Тайлер, но только после того, как отключил телефон.
   Он обожал деда. И Терезу тоже — возможно, именно потому, что она была такой упрямой и надоедливой. Когда дед женился на наследнице Джамбелли, Тайлеру было одиннадцать. Он был влюблен в виноградники, в террасы на холмах, в темные погреба и огромные бочки.
   В каком-то смысле он влюбился и в Терезу Луизу Илану Джамбелли, худощавую, слегка пугающую, с идеально прямой спиной, одетую в такие же сапоги и брюки, как и он, перешагивавшую через стебли горчицы, которые росли в междурядьях.
   Она посмотрела на Тая, приподняв черную бровь, тонкую, как лезвие бритвы, и назвала его городским неженкой. Раз уж Тай теперь ее внук, ему придется стать крепким и сильным.
   Она велела ему провести лето на вилле. Никто не решился с ней спорить. Во всяком случае, не его родители: те были счастливы надолго избавиться от мальчика и улететь к своим вечеринкам, любовницам и любовникам. Вот так все и вышло, подумал Тайлер, подойдя к окну. Лето за летом, пока он не забыл про особняк в Сан-Франциско. Его домом стали виноградники, а родителями — Тереза и дед.
   Тереза сформировала его. Занималась, так сказать, обрезкой с одиннадцати лет и вырастила таким, какой он есть.
   Но он не был ее собственностью. Ирония судьбы, подумал Тайлер. Все усилия Терезы привели к тому, что он стал одним из немногих людей, осмеливавшихся ей перечить.
   Но когда она объединяется с дедом, перечить им намного труднее… Тайлер пожал плечами и вышел из кабинета. Он имел возможность оторваться от дел на несколько часов, и дед с Терезой прекрасно знали это. На виноградниках Макмилланов служили лучшие из лучших, и он мог свободно отсутствовать большую часть сезона, оставив дело на помощников.
   Все объяснялось очень просто: он ненавидел пышные сборища, устраивавшиеся кланом Джамбелли. Там неизменно собирались представители всех трех поколений, публика самая пестрая. Достаточно было зазеваться, чтобы из клетки выскочил тигр и вцепился тебе в глотку.
   Ох уж эти типы с их бесконечными претензиями и интригами. Куда приятнее было обходить виноградники, проверять бочки, беседовать с виноделами и обсуждать, какого качества будет шардонне урожая этого года.
   Но долг перед семьей есть долг. Ничего не попишешь. Тайлер прошел по дому деда, представлявшему собой чарующий лабиринт, пробрался на кухню и налил в термос кофе. Рассеянно положил мобильник на буфет и стал думать, что бы теперь сказала о нем La Signora.
   Он больше не городской неженка. Росту в нем метр восемьдесят пять, тело закалилось от работы в поле и пребывания на свежем воздухе. Ладони широкие и мозолистые, длинные пальцы умеют осторожно пробираться под листья, к гроздям. Если Тайлер забывал подстричься (что бывало частенько), его волосы начинали виться. Волосы у него темно-русые, с рыжеватым оттенком старого бургундского, пронизанного солнечным светом. Худое лицо скорее грубовато, чем красиво, с тонкими морщинками вокруг ясных голубых глаз, которые в минуту гнева становятся серо-стальными.
   Шрам на подбородке, полученный в тринадцать лет при падении со скалы, беспокоит его только во время бритья. Кстати, не забыть сделать это завтра до ленча… Люди, работавшие на винограднике, считали его человеком справедливым, но чересчур фанатичным. С этим Тайлер мог бы согласиться. Однако то, что рабочие видели в своем управляющем артистическую натуру, сбивало его с толку.
   По мнению Тайлера Макмиллана, артистизмом обладала только виноградная гроздь.
   Он вышел на улицу. Там было свежо и ветрено. Два часа, оставшиеся до заката, можно было посвятить уходу за лозами.
   Донато Джамбелли страдал от головной боли. Эту головную боль звали Джиной, и она приходилась ему женой. Вызов La Signora вытащил Донато из постели любовницы, актрисы со множеством талантов. Одним из таких талантов были сильные бедра, с помощью которых можно было колоть орехи. В отличие от жены Донато, любовнице требовались лишь безделушки и жаркий секс три раза в неделю. Разговаривать с нею не требовалось.
   Когда-то ему казалось, что Джине тоже не требуется разговаривать.
   Но она болтала. Болтала с ним. Болтала с каждым из их троих детей. Болтала с его матерью, пока воздух в принадлежавшем компании реактивном самолете не зашипел от бесконечного потока слов.
   Наконец болтовня Джины, хныканье младенца, шум, производимый маленьким Чезаре, и беготня Терезы Марии довели Дона до исступления. Он начинал серьезно подумывать о том, чтобы открыть люк и выпихнуть в него все свое семейство.
   Молчание хранила лишь его мать, и то благодаря таблетке снотворного, таблетке от укачивания, таблетке от аллергии и еще бог знает от чего, которые она запила двумя бокалами мерло. Затем мать наложила на глаза маску и отключилась.
   Почти всю свою жизнь — или по крайней мере тот отрезок, который помнил сын, — она провела во сне и медитации. В настоящий момент это казалось Дону проявлением высшей мудрости.
   У него звенело в ушах. Оставалось только сидеть и проклинать тетушку Терезу, заставившую Дона прихватить с собой все его шумное семейство.
   В конце концов, он вице-президент венецианского отделения компании «Джамбелли», не так ли? Какое отношение к делу имеет его семья?
   Семья… Кара господня, а не семья.
   Впрочем, нельзя сказать, что он их не любил. Конечно, любил. Хотя младенец был толстым, как индейка, и Джина то и дело совала грудь в его жадный рот.
   Когда-то эта грудь была произведением искусства, думал Дон. Золотистой, упругой, со вкусом персика. Сейчас она больше напоминала раздувшийся воздушный шар и, как казалось Дону, отдавала детской мочой.
   А эта женщина уже начинала ныть, что хочет еще одного.
   Женщина, на которой он женился, была чувственной, сексуально озабоченной и совершенно безмозглой. Иными словами, самим совершенством. Но прошло всего лишь пять лет, и Джина превратилась в жирную неряшливую бабу, помешанную на младенцах.
   Ничего удивительного, что он искал утешения на стороне…
   — Донни, я думаю, что тетушка готовит для тебя повышение и что мы переедем в castello, — сказала Джина, называвшая Терезу на итальянский манер — Zia. Она спала и видела великолепный замок Джамбелли, его красивые комнаты и множество слуг. Ее дети будут расти в роскоши.
   У них будет все. Дорогая одежда, лучшие школы, а со временем — все богатство рода Джамбелли.
   В конце концов, она единственная, кто дарит La Signora младенцев, разве не так? Это кое-чего стоит.
   — Чезаре, перестань сейчас же! — сказала она сыну, который в этот момент сосредоточенно отрывал голову кукле. — Ну вот, ты заставил сестренку плакать. Иди сюда и отдай мне куклу.
   Мама ее починит.
   Маленький Чезаре, у которого блестели глаза, поднял голову куклы повыше и принялся дразнить сестру.
   — По-английски, Чезаре! — Джина погрозила ему пальцем. — Мы летим в Америку. Ты будешь говорить с тетушкой Терезой по-английски и покажешь ей, какой ты умный мальчик Ну-ка, ну-ка…
   Плакавшая от горя и гнева Тереза Мария схватила оторванную голову и принялась бегать по салону взад и вперед.
   — Чезаре! Сделай то, что говорит мама.
   Вместо ответа мальчик бросился на пол и заколотил по нему руками и ногами.
   Дон вскочил, ушел и заперся в рабочем кабинете, который был его святилищем.
   Энтони Авано получал удовольствие от красивых вещей. Он выбрал двухэтажный пентхаус дома на берегу бухты Сан-Франциско и нанял лучшего декоратора города, чтобы обставить его.
   Самым главным были положение в обществе и стиль. Причем добиваясь и того и другого, он старался затрачивать как можно меньше усилий.
   Он не понимал, как люди могут жить по-другому.
   Комнаты были оформлены во вкусе, который Энтони считал классическим. Стены были обтянуты шелковым муаром, на полах лежали восточные ковры, повсюду стояла мебель из полированного дуба. То ли он сам, то ли его декоратор выбрали дорогую обивку нейтральных тонов с искусно разбросанными по ней яркими пятнами.
   Современное искусство для Энтони абсолютно ничего не значило, однако ему сказали, что эти предметы будут подчеркивать содержательную элегантность его жилища.
   Он охотно пользовался услугами декораторов, портных, брокеров, ювелиров и дилеров, чтобы окружить себя всем самым лучшим.
   Завистники и недоброжелатели говорили, что у самого Тони Авано вкуса ни на грош и что за него все делают деньги. С этим Тони не спорил. Достаточно и того, что он знает толк в вине.
   Его винные погреба считались лучшими в Калифорнии. Каждую бутылку для них он отбирал лично. Хотя Тони не мог отличить один сорт винограда от другого и никогда не интересовался его выращиванием, но нюх у него был. И этот нюх позволял ему все выше и выше карабкаться по служебной лестнице калифорнийского отделения компании «Джамбелли». Именно этот нюх заставил его тридцать лет назад жениться на Пилар Джамбелли.
   Не прошло и двух лет, как его нос начал вынюхивать других женщин.
   Тони сам признавал, что женщины — это его слабость. Но их было слишком много. Он любил Пилар так, как можно любить другого человека. Скорее всего, в благодарность за положение, которое он занимал в компании «Джамбелли», будучи мужем дочери и отцом внучки La Signora.
   Эти причины много лет заставляли его скрывать свою слабость. Он даже несколько раз. пытался начать праведную жизнь.
   Но потом в его жизни снова появлялась женщина — либо нежная и романтическая, либо знойная и обольстительная. А что делать? Мужчина есть мужчина…
   В конце концов эта слабость разрушила его брак — если не официально, то фактически. Семь лет назад они с Пилар разъехались. Никто из них не подавал на развод. Тони знал, что Пилар продолжает любить его. А сам он не заговаривал о расторжении брака потому, что это было слишком хлопотным делом и сильно расстроило бы Терезу.
   Насколько было известно Тони, данная ситуация устраивала всех как нельзя лучше. Пилар предпочитала жить на лоне природы, а он — в городе. Они продолжали сохранять хорошие, если не дружеские отношения, и Тони оставался коммерческим директором калифорнийского отделения компании «Джамбелли». Такое положение продолжалось семь лет. Но сейчас Тони боялся, что этому благоденствию настал конец.
   Рене настаивала на браке. Она стремилась к этой цели с грацией парового катка и сметала все препятствия на своем пути Споры с ней доводили Тони до исступления.
   Она была дьявольски ревнивой, властной, требовательной и склонной к частым приступам дурного настроения. Он был без ума от нее.
   Тридцатидвухлетняя Рене была моложе Тони на двадцать семь лет, что безмерно льстило его самолюбию. То, что для Рене его деньги значили столько же, сколько все остальное, вместе взятое, Тони не волновало. Наоборот, он уважал ее за это.