Страница:
— Голова разболелась? Да, душновато здесь. Надо бы запретить курить, но, боюсь, тогда разорюсь. Выйдем на воздух?
Она молча, но благодарно кивнула, встала и пошла к выходу, изо всех сил стараясь не смотреть туда, откуда в этот момент донесся хрипловатый смешок Джуди.
И далее Джек продолжал вести себя безукоризненно вежливо, как и подобает истинному джентльмену. Он усадил Габриеллу в машину, довез до мотеля, не переставая рассказывать что-то легкое, не требующее никакой реакции с ее стороны, довел до дверей и там вежливо простился.
— Спасибо, Джек, — выдавила Габби. — Извини, что испортила вечер…
— Ну что ты, — по-прежнему великодушно ответил Джек. — У меня и самого голова тяжеловатая. Тебе надо отдохнуть, поспать. — Он улыбнулся, кивнул и вернулся в машину.
А Габриелла с тяжким сердцем вошла внутрь, еле переставляя ноги, поднялась на второй этаж… и услышала доносящийся из отцовой спальни веселый женский смех.
Она окаменела. На мгновение ей показалось, что она сходит с ума. Саманта погибла, скоро три года как! Это невозможно! Невозможно! Что это с ней творится, на самом деле?
Стряхнув оцепенение, она подбежала и рывком распахнула дверь. В кресле рядом с кроватью отца сидела Бекки и до слез смеялась чему-то, что говорил ей Рауль. Они настолько были поглощены разговором, что не сразу заметили ее.
Наконец Бекки всхлипнула последний раз, вытерла глаза и тут увидела Габриеллу.
— Габби, привет! Что так рано?
— Какая неожиданность, Бек! Как ты тут оказалась?
— О, не забывай, мы живем практически в деревне. Полагаю, ты еще не доехала до «Подков», а мне уже Мэг позвонила и поведала колоссальную новость. Ну а я решила составить компанию дяде Раулю. И не жалею об этом.
Отец светло улыбнулся и похлопал молодую женщину по коленке.
— У тебя прекрасная подруга, Габби. Почему ты так редко приглашаешь ее?
— Наверное, ревную, — усмехнулась Габриелла. — Ладно, голубки, воркуйте, я что-нибудь приготовлю, пока вы не доворковались до голодной смерти.
— Да уж, изволь, — притворно-бранчливо буркнул старик. — Сама-то небось наелась всяких деликатесов!
— Все-все-все, ухожу, а то вы меня вдвоем на куски растерзаете! — вскричала Габби и кинулась в кухню, закрыла за собой дверь, привалилась к ней спиной и изо всех сил прикусила губу, чтобы не разрыдаться.
Она вынуждена была терпеть эту пытку еще больше двух часов, пока они сидели за столом, ели ее скромную стряпню, пили привезенное Бекки кьянти, подсмеивались и подшучивали над одержанной ею победой. Ей хотелось закричать, стукнуть кулаком по столу, а они все говорили, говорили, говорили…
Наконец Бекки собралась домой. Отец удалился в свою спальню, которую покинул чуть ли не впервые после того памятного процесса. И Габби осталась одна.
Она спустилась вниз как раз вовремя, чтобы столкнуться с возвратившимся вне себя от гнева Сандерсом.
Он прошагал в свой номер, даже не заметив ее, и с силой захлопнул за собой дверь.
Будь проклята эта Джуди! Подумать только, что за лицемерка! Вчера ночью сама отыскала его, прыгнула к нему в постель, стонала и извивалась от страсти, а сегодня…
Он сплюнул, откупорил привезенную с собой бутылку, отпил из горлышка и повалился на кровать, даже не позаботившись о том, чтобы завести будильник. Но сон не шел. За закрытыми веками в пляшущих разноцветных кругах перед ним танцевали обнаженные и полуобнаженные знакомые и незнакомые женщины. Прокрутившись с четверть часа, он понял, что так дальше не пойдет, встал, принял холодный душ — второй раз за день — и снова лег, предварительно сделав еще глоток.
И в эту ночь его посетило то же эротическое сновидение. Ему снилось, что он лежал, распростертый на спине, совершенно голый, когда появилась она, одетая в одну лишь карнавальную маску, скрывающую ее лицо, опустилась над ним и начала ласкать и покрывать поцелуями его тело сверху вниз, потом снизу вверх, и снова вниз…
Где-то посередине этого пути Хэнк очнулся и понял, что это уже не сон. Но старательно продолжал дышать ровно, чтобы не вспугнуть свою любовницу, лишь временами постанывая, когда наслаждение становилось слишком уж острым и грозило закончиться раньше, чем ему бы хотелось.
Она, как и накануне, овладела инициативой и уверенно вела любовный поединок к их взаимному удовлетворению, все увеличивая и увеличивая темп. И когда Хэнк понял, что не может больше сдерживаться, и застонал, отдаваясь уже окутывающему его туманом безумия оргазму, она выкрикнула:
— О, люби меня, люби меня, люби! — И забилась, отдаваясь той же могучей, неистовой силе, что захлестнула и его.
Но когда раскаты любовной битвы отгремели и замерли, Хэнк пришел в себя первым и обеими руками обхватил ее тонкую талию.
Сегодня он не собирался позволить ей ускользнуть.
Нет, дорогая Джуди, больше тебе не удастся водить меня за нос, прикидываясь святой невинностью, подумал он, с силой обнимая стройное, покрытое потом тело, и осторожно, чтобы она не заметила, нашарил лампу.
Щелчок. Свет вспыхнул, и…
И Хэнк потрясенно уставился на зажмурившуюся Габриеллу. Она была изумительно хороша. Черные волосы рассыпались по плечам, длинные ресницы, спрятавшие чудесные глаза, лежали на скулах густыми темными полукружьями, влажные губы чуть приоткрылись, а между ними поблескивали жемчужины зубов. Голова была откинута назад, и изумительный изгиб шеи так и манил прикоснуться к ней. Высокая грудь вздымалась, в свою очередь требуя его внимания. Взгляд Хэнка скользнул ниже, восхитился изумительно тонкой талией, переходящей в сладострастно изогнутые бедра, и плоским животом, и нежной, едва заметной полоской волос, сбегающей вниз, к тому месту, где они все еще были едины…
Он поднял руку и медленно провел пальцами там, где только что блуждал его восторженный взгляд.
Габриелла вздрогнула; словно он ударил ее хлыстом, открыла глаза и неожиданно едко сказала:
— Удивлен? Извини.
Именно в этот момент его изумление и достигло вершины.
— Извинить? За что?
— За то, что я не Джуди.
Хэнк передернулся от незаслуженной обиды и тут же возразил:
— Ничего. Надеюсь, я тебя устроил в качестве замены Арти. — На глаза Габриеллы навернулись слезы, и он раскаялся. — Прости. Не плачь.
Он попытался притянуть ее к себе на грудь — интимность их положения вроде бы подразумевала, что это не возбраняется, — но Габриелла хлестко ударила его по щеке и вскочила.
Каким бы странным это ни показалось, но Хэнк даже не разозлился. Открытие, что его неожиданная любовница вовсе не Джуди, на первый взгляд такая сексуальная, но на второй, честно говоря, довольно вульгарная, а Габриелла, доставило ему удовольствие. Такое, что он поймал ее за руки и, крепко обняв, чтобы лишить возможности повторить атаку, заставил лечь на кровать и целовал нежно и долго, пока она не затихла.
— Вот так-то лучше, — оторвавшись от ее рта и слегка задыхаясь, сказал Хэнк. — Давай считать, что мы еще ничего друг другу не сказали. Начнем заново. Идет?
Она отвернула голову в сторону и, не открывая глаз, тихо ответила:
— Я не хочу ни о чем говорить. Мне безумно стыдно. Позволь мне уйти. Пожалуйста…
— Почему ты хочешь уйти? — мягко спросил он. — Тебе было плохо со мной? — Она молча покачала головой. — Тогда почему?
Его голос, в котором не было ни презрения, ни отвращения, ни негодования, позволил ей взглянуть на него.
— Мне очень стыдно.
Хэнк наклонился и снова припал губами к ее рту, на этот раз горячее. Потом сказал:
— Не надо. Тебе нечего стыдиться. Ты — совершенство. А я — счастливчик. За то наслаждение, что ты подарила мне, любой мужчина с радостью отдал бы несколько лет жизни. Веришь?
— Нет. — Ее тон был полон горечи.
Хэнк ощутил, как его захлестнула волна нежной жалости, смыв зарождающееся шевеление страсти. А потом пришел гнев.
Кто, как и почему сделал ее такой? Кто посмел лишить ее веры в себя и в других? Таинственный Арти, которого она, видимо, любит?
Сострадание уступило место ревности, вспыхнувшей внезапно и с такой силой, что он едва не застонал от боли.
Хэнк еще никогда в жизни не. испытывал ничего подобного и не знал, не понимал, даже не догадывался, что ему повезло намного больше, чем он думал. Ему не просто довелось обладать этой женщиной. На него снизошла величайшая благодать на земле — он полюбил.
— Габриелла… — прошептал он, обводя кончиками пальцев нежный контур ее лица и глядя в черные колодцы глаз. — Габриелла, твое имя звучит как музыка.
Но она не расслышала его простых слов признания. Ею сейчас владели два желания, полностью исключающих одно другое. Ей не терпелось немедленно убраться из этой комнаты, подняться к себе и оставаться там, пока Сандерс не покинет мотель. И в то же время почти до боли хотелось, чтобы номер погрузился в темноту и любовный акт возобновился. Последнее желание переполнило ее стыдом, и она снова рванулась.
— Пожалуйста, я прошу тебя, отпусти меня. Я… я понимаю, что ты презираешь меня, считаешь доступной… Естественно, раз я сама пришла сюда, сама залезла к тебе в постель, можно сказать, изнасиловала… — Голос ее сорвался.
— Это не насилие. Это были самые прекрасные мгновения в моей жизни. И подарила их ты. Позволь мне отплатить тебе тем же, — прошептал Хэнк, не выпуская ее. — Сначала ты любила меня, теперь я буду любить тебя. Ты же хотела этого. Сама так сказала…
— Нет! — в панике выкрикнула Габриелла, вспомнив свою бессознательную, но постыдную мольбу. — Нет! О, пожалуйста, не надо. Ты же не хочешь этого, только вид делаешь… Не знаю только зачем… Чтобы унизить меня еще больше, да? Но тебе не удастся унизить меня больше, чем я сама это сделала…
— Ты слишком много говоришь, — перебил ее он. — Помолчи немного… Помолчи, расслабься, доверься мне…
Так, бормоча успокаивающие слова, Хэнк начал ласкать ее, покрывая поцелуями каждый дюйм шелковистой кожи, упиваясь небывалым ощущением нежности и яростного вожделения одновременно.
И она уступила ему, расслабилась и наслаждалась, чувствуя его нарастающее желание, словно обволакивающее ее коконом забвения.
Это было самым прекрасным, самым восхитительным, самым упоительным, самым изысканным, самым… да просто самым… Потому что это был не только превосходный секс, а нечто большее, много большее… Огненная феерия страсти, пылающий океан чувственной неги, умопомрачительный фейерверк любовного безумия…
А когда финальные стоны и возгласы свершения затихли, Хэнк, совершенно обессиленный, упал на подушки и произнес полным невыносимой нежности голосом:
— Спасибо тебе, Габриелла, дорогая…
Она лениво пошевелилась и открыла глаза.
— Мне было хорошо с тобой… очень… — томно прошептала она, а потом внезапно охнула.
— Что? Что случилось? Я сделал тебе больно?
— Нет. — Она поднялась, села на край кровати, оттолкнула его руку, последовавшую за ней. — Боже мой, я ведь даже не знаю, как тебя зовут! Господи, какой позор!
Ну, это легко поправимо, — любовно усмехнулся он. — Меня зовут Хэнк. Фамилию ты знаешь. А теперь, раз уж мы наконец познакомились и повод для стыда исчез, иди обратно ко мне. Я хочу еще поцеловать тебя…
Но Габриелла и не подумала вернуться в ожидающие ее объятия любовника, а вскочила и начала судорожно искать халат, в котором пришла.
— Габриелла! Габби, малышка! Что с тобой? Почему ты встала? Я сказал что-то обидное? Прости, ради всего святого, я не нарочно! — взмолился озадаченный Хэнк.
— Не понимаешь?! — Она яростно обернулась и обожгла его взглядом черных глаз. — А что ты вообще понимаешь? Думаешь, я потаскуха и обычно прыгаю в постель к любому проезжему, едва только узнав его, только потому, что он симпатичный и с хорошей фигурой? Считаешь, что я сексуальная маньячка, да?..
Она бы продолжала свою тираду и дальше, но Хэнк помешал ей, встав следом и попросту закрыв поцелуем ей рот.
А когда отпустил, То тихо и грустно сказал:
— Не надо, не говори так. Никогда больше не говори так. Я, конечно, не Эйнштейн, но все же смог догадаться, почему ты пришла ко мне…
— Ты догадался?! — Габриелла прикрыла рот рукой и в ужасе уставилась на него широко открытыми глазами. — О господи, какой кошмар! Это… это еще хуже!.. Нет-нет-нет, не может быть!..
Хэнк сел на кровать, притянул ее к себе на колени.
— Ты все расскажешь мне, когда сочтешь нужным. Ладно? Но то, почему ты пришла в первый раз, уже не имеет значения. Правда? Теперь… теперь ведь ты со мной, да? Со мной, Хэнком Сандерсом, верно?
В его голосе было столько невыносимо трепетной нежности, что ни одна нормальная женщина не смогла бы устоять. И конечно же Габриелла, с ее измученным, израненным, истерзанным сердцем, не оказалась исключением. Она ответила единственно возможным способом — крепко прижавшись к нему губами и всем телом.
— Да, — шепнула Габби и погрузилась в забытье, дарованное его сильными, но столь ласковыми объятиями.
7
Она молча, но благодарно кивнула, встала и пошла к выходу, изо всех сил стараясь не смотреть туда, откуда в этот момент донесся хрипловатый смешок Джуди.
И далее Джек продолжал вести себя безукоризненно вежливо, как и подобает истинному джентльмену. Он усадил Габриеллу в машину, довез до мотеля, не переставая рассказывать что-то легкое, не требующее никакой реакции с ее стороны, довел до дверей и там вежливо простился.
— Спасибо, Джек, — выдавила Габби. — Извини, что испортила вечер…
— Ну что ты, — по-прежнему великодушно ответил Джек. — У меня и самого голова тяжеловатая. Тебе надо отдохнуть, поспать. — Он улыбнулся, кивнул и вернулся в машину.
А Габриелла с тяжким сердцем вошла внутрь, еле переставляя ноги, поднялась на второй этаж… и услышала доносящийся из отцовой спальни веселый женский смех.
Она окаменела. На мгновение ей показалось, что она сходит с ума. Саманта погибла, скоро три года как! Это невозможно! Невозможно! Что это с ней творится, на самом деле?
Стряхнув оцепенение, она подбежала и рывком распахнула дверь. В кресле рядом с кроватью отца сидела Бекки и до слез смеялась чему-то, что говорил ей Рауль. Они настолько были поглощены разговором, что не сразу заметили ее.
Наконец Бекки всхлипнула последний раз, вытерла глаза и тут увидела Габриеллу.
— Габби, привет! Что так рано?
— Какая неожиданность, Бек! Как ты тут оказалась?
— О, не забывай, мы живем практически в деревне. Полагаю, ты еще не доехала до «Подков», а мне уже Мэг позвонила и поведала колоссальную новость. Ну а я решила составить компанию дяде Раулю. И не жалею об этом.
Отец светло улыбнулся и похлопал молодую женщину по коленке.
— У тебя прекрасная подруга, Габби. Почему ты так редко приглашаешь ее?
— Наверное, ревную, — усмехнулась Габриелла. — Ладно, голубки, воркуйте, я что-нибудь приготовлю, пока вы не доворковались до голодной смерти.
— Да уж, изволь, — притворно-бранчливо буркнул старик. — Сама-то небось наелась всяких деликатесов!
— Все-все-все, ухожу, а то вы меня вдвоем на куски растерзаете! — вскричала Габби и кинулась в кухню, закрыла за собой дверь, привалилась к ней спиной и изо всех сил прикусила губу, чтобы не разрыдаться.
Она вынуждена была терпеть эту пытку еще больше двух часов, пока они сидели за столом, ели ее скромную стряпню, пили привезенное Бекки кьянти, подсмеивались и подшучивали над одержанной ею победой. Ей хотелось закричать, стукнуть кулаком по столу, а они все говорили, говорили, говорили…
Наконец Бекки собралась домой. Отец удалился в свою спальню, которую покинул чуть ли не впервые после того памятного процесса. И Габби осталась одна.
Она спустилась вниз как раз вовремя, чтобы столкнуться с возвратившимся вне себя от гнева Сандерсом.
Он прошагал в свой номер, даже не заметив ее, и с силой захлопнул за собой дверь.
Будь проклята эта Джуди! Подумать только, что за лицемерка! Вчера ночью сама отыскала его, прыгнула к нему в постель, стонала и извивалась от страсти, а сегодня…
Он сплюнул, откупорил привезенную с собой бутылку, отпил из горлышка и повалился на кровать, даже не позаботившись о том, чтобы завести будильник. Но сон не шел. За закрытыми веками в пляшущих разноцветных кругах перед ним танцевали обнаженные и полуобнаженные знакомые и незнакомые женщины. Прокрутившись с четверть часа, он понял, что так дальше не пойдет, встал, принял холодный душ — второй раз за день — и снова лег, предварительно сделав еще глоток.
И в эту ночь его посетило то же эротическое сновидение. Ему снилось, что он лежал, распростертый на спине, совершенно голый, когда появилась она, одетая в одну лишь карнавальную маску, скрывающую ее лицо, опустилась над ним и начала ласкать и покрывать поцелуями его тело сверху вниз, потом снизу вверх, и снова вниз…
Где-то посередине этого пути Хэнк очнулся и понял, что это уже не сон. Но старательно продолжал дышать ровно, чтобы не вспугнуть свою любовницу, лишь временами постанывая, когда наслаждение становилось слишком уж острым и грозило закончиться раньше, чем ему бы хотелось.
Она, как и накануне, овладела инициативой и уверенно вела любовный поединок к их взаимному удовлетворению, все увеличивая и увеличивая темп. И когда Хэнк понял, что не может больше сдерживаться, и застонал, отдаваясь уже окутывающему его туманом безумия оргазму, она выкрикнула:
— О, люби меня, люби меня, люби! — И забилась, отдаваясь той же могучей, неистовой силе, что захлестнула и его.
Но когда раскаты любовной битвы отгремели и замерли, Хэнк пришел в себя первым и обеими руками обхватил ее тонкую талию.
Сегодня он не собирался позволить ей ускользнуть.
Нет, дорогая Джуди, больше тебе не удастся водить меня за нос, прикидываясь святой невинностью, подумал он, с силой обнимая стройное, покрытое потом тело, и осторожно, чтобы она не заметила, нашарил лампу.
Щелчок. Свет вспыхнул, и…
И Хэнк потрясенно уставился на зажмурившуюся Габриеллу. Она была изумительно хороша. Черные волосы рассыпались по плечам, длинные ресницы, спрятавшие чудесные глаза, лежали на скулах густыми темными полукружьями, влажные губы чуть приоткрылись, а между ними поблескивали жемчужины зубов. Голова была откинута назад, и изумительный изгиб шеи так и манил прикоснуться к ней. Высокая грудь вздымалась, в свою очередь требуя его внимания. Взгляд Хэнка скользнул ниже, восхитился изумительно тонкой талией, переходящей в сладострастно изогнутые бедра, и плоским животом, и нежной, едва заметной полоской волос, сбегающей вниз, к тому месту, где они все еще были едины…
Он поднял руку и медленно провел пальцами там, где только что блуждал его восторженный взгляд.
Габриелла вздрогнула; словно он ударил ее хлыстом, открыла глаза и неожиданно едко сказала:
— Удивлен? Извини.
Именно в этот момент его изумление и достигло вершины.
— Извинить? За что?
— За то, что я не Джуди.
Хэнк передернулся от незаслуженной обиды и тут же возразил:
— Ничего. Надеюсь, я тебя устроил в качестве замены Арти. — На глаза Габриеллы навернулись слезы, и он раскаялся. — Прости. Не плачь.
Он попытался притянуть ее к себе на грудь — интимность их положения вроде бы подразумевала, что это не возбраняется, — но Габриелла хлестко ударила его по щеке и вскочила.
Каким бы странным это ни показалось, но Хэнк даже не разозлился. Открытие, что его неожиданная любовница вовсе не Джуди, на первый взгляд такая сексуальная, но на второй, честно говоря, довольно вульгарная, а Габриелла, доставило ему удовольствие. Такое, что он поймал ее за руки и, крепко обняв, чтобы лишить возможности повторить атаку, заставил лечь на кровать и целовал нежно и долго, пока она не затихла.
— Вот так-то лучше, — оторвавшись от ее рта и слегка задыхаясь, сказал Хэнк. — Давай считать, что мы еще ничего друг другу не сказали. Начнем заново. Идет?
Она отвернула голову в сторону и, не открывая глаз, тихо ответила:
— Я не хочу ни о чем говорить. Мне безумно стыдно. Позволь мне уйти. Пожалуйста…
— Почему ты хочешь уйти? — мягко спросил он. — Тебе было плохо со мной? — Она молча покачала головой. — Тогда почему?
Его голос, в котором не было ни презрения, ни отвращения, ни негодования, позволил ей взглянуть на него.
— Мне очень стыдно.
Хэнк наклонился и снова припал губами к ее рту, на этот раз горячее. Потом сказал:
— Не надо. Тебе нечего стыдиться. Ты — совершенство. А я — счастливчик. За то наслаждение, что ты подарила мне, любой мужчина с радостью отдал бы несколько лет жизни. Веришь?
— Нет. — Ее тон был полон горечи.
Хэнк ощутил, как его захлестнула волна нежной жалости, смыв зарождающееся шевеление страсти. А потом пришел гнев.
Кто, как и почему сделал ее такой? Кто посмел лишить ее веры в себя и в других? Таинственный Арти, которого она, видимо, любит?
Сострадание уступило место ревности, вспыхнувшей внезапно и с такой силой, что он едва не застонал от боли.
Хэнк еще никогда в жизни не. испытывал ничего подобного и не знал, не понимал, даже не догадывался, что ему повезло намного больше, чем он думал. Ему не просто довелось обладать этой женщиной. На него снизошла величайшая благодать на земле — он полюбил.
— Габриелла… — прошептал он, обводя кончиками пальцев нежный контур ее лица и глядя в черные колодцы глаз. — Габриелла, твое имя звучит как музыка.
Но она не расслышала его простых слов признания. Ею сейчас владели два желания, полностью исключающих одно другое. Ей не терпелось немедленно убраться из этой комнаты, подняться к себе и оставаться там, пока Сандерс не покинет мотель. И в то же время почти до боли хотелось, чтобы номер погрузился в темноту и любовный акт возобновился. Последнее желание переполнило ее стыдом, и она снова рванулась.
— Пожалуйста, я прошу тебя, отпусти меня. Я… я понимаю, что ты презираешь меня, считаешь доступной… Естественно, раз я сама пришла сюда, сама залезла к тебе в постель, можно сказать, изнасиловала… — Голос ее сорвался.
— Это не насилие. Это были самые прекрасные мгновения в моей жизни. И подарила их ты. Позволь мне отплатить тебе тем же, — прошептал Хэнк, не выпуская ее. — Сначала ты любила меня, теперь я буду любить тебя. Ты же хотела этого. Сама так сказала…
— Нет! — в панике выкрикнула Габриелла, вспомнив свою бессознательную, но постыдную мольбу. — Нет! О, пожалуйста, не надо. Ты же не хочешь этого, только вид делаешь… Не знаю только зачем… Чтобы унизить меня еще больше, да? Но тебе не удастся унизить меня больше, чем я сама это сделала…
— Ты слишком много говоришь, — перебил ее он. — Помолчи немного… Помолчи, расслабься, доверься мне…
Так, бормоча успокаивающие слова, Хэнк начал ласкать ее, покрывая поцелуями каждый дюйм шелковистой кожи, упиваясь небывалым ощущением нежности и яростного вожделения одновременно.
И она уступила ему, расслабилась и наслаждалась, чувствуя его нарастающее желание, словно обволакивающее ее коконом забвения.
Это было самым прекрасным, самым восхитительным, самым упоительным, самым изысканным, самым… да просто самым… Потому что это был не только превосходный секс, а нечто большее, много большее… Огненная феерия страсти, пылающий океан чувственной неги, умопомрачительный фейерверк любовного безумия…
А когда финальные стоны и возгласы свершения затихли, Хэнк, совершенно обессиленный, упал на подушки и произнес полным невыносимой нежности голосом:
— Спасибо тебе, Габриелла, дорогая…
Она лениво пошевелилась и открыла глаза.
— Мне было хорошо с тобой… очень… — томно прошептала она, а потом внезапно охнула.
— Что? Что случилось? Я сделал тебе больно?
— Нет. — Она поднялась, села на край кровати, оттолкнула его руку, последовавшую за ней. — Боже мой, я ведь даже не знаю, как тебя зовут! Господи, какой позор!
Ну, это легко поправимо, — любовно усмехнулся он. — Меня зовут Хэнк. Фамилию ты знаешь. А теперь, раз уж мы наконец познакомились и повод для стыда исчез, иди обратно ко мне. Я хочу еще поцеловать тебя…
Но Габриелла и не подумала вернуться в ожидающие ее объятия любовника, а вскочила и начала судорожно искать халат, в котором пришла.
— Габриелла! Габби, малышка! Что с тобой? Почему ты встала? Я сказал что-то обидное? Прости, ради всего святого, я не нарочно! — взмолился озадаченный Хэнк.
— Не понимаешь?! — Она яростно обернулась и обожгла его взглядом черных глаз. — А что ты вообще понимаешь? Думаешь, я потаскуха и обычно прыгаю в постель к любому проезжему, едва только узнав его, только потому, что он симпатичный и с хорошей фигурой? Считаешь, что я сексуальная маньячка, да?..
Она бы продолжала свою тираду и дальше, но Хэнк помешал ей, встав следом и попросту закрыв поцелуем ей рот.
А когда отпустил, То тихо и грустно сказал:
— Не надо, не говори так. Никогда больше не говори так. Я, конечно, не Эйнштейн, но все же смог догадаться, почему ты пришла ко мне…
— Ты догадался?! — Габриелла прикрыла рот рукой и в ужасе уставилась на него широко открытыми глазами. — О господи, какой кошмар! Это… это еще хуже!.. Нет-нет-нет, не может быть!..
Хэнк сел на кровать, притянул ее к себе на колени.
— Ты все расскажешь мне, когда сочтешь нужным. Ладно? Но то, почему ты пришла в первый раз, уже не имеет значения. Правда? Теперь… теперь ведь ты со мной, да? Со мной, Хэнком Сандерсом, верно?
В его голосе было столько невыносимо трепетной нежности, что ни одна нормальная женщина не смогла бы устоять. И конечно же Габриелла, с ее измученным, израненным, истерзанным сердцем, не оказалась исключением. Она ответила единственно возможным способом — крепко прижавшись к нему губами и всем телом.
— Да, — шепнула Габби и погрузилась в забытье, дарованное его сильными, но столь ласковыми объятиями.
7
Когда он с трудом разодрал словно бы склеенные намертво веки, в комнату лились потоки солнечного света. Протянув руку, Хэнк ощупал постель — пустая. Он резко сел. Габриеллы не было. Уж не привиделось ли ему все это? Не приснилось ли? Он почти готов был поверить в это — слишком уж фантастичными казались события минувшей ночи. Но смятая вторая подушка подсказывала, что нет, не приснилось…
Беглый взгляд на часы сказал, что надо поторопиться. Хоть мистер Бреннан и предложил ему приехать к девяти, но едва ли ему понравится большое опоздание. До начала же оставалось ровно полчаса.
И Хэнк заспешил, потому что сейчас, как никогда, нуждался в этой работе. А как иначе занять долгие часы до следующей ночи, когда он сможет снова насладиться любовью с ненаглядной Габриеллой? Впрочем, дело было не только в физической стороне любви. Ему хотелось говорить с ней долго-долго, чтобы узнать о ней все до мельчайшей подробности. Потому что она потрясла его, взволновала до глубины души. Потому что он полюбил…
Он настолько был переполнен этим новым, сильным, неизведанным до сей поры чувством, что совершенно забыл о кратковременности своего пребывания здесь, да и о невесте тоже… Или не забыл, а просто загнал неприятные мысли в самый дальний уголок сознания, чтобы не мешали, не портили мгновений счастья. Туда же, где до поры до времени лежало и смутное, но в высшей степени тревожащее воспоминание о призыве его возлюбленной «О, Арти!».
Несмотря на спешку, он сам застелил кровать, чтобы Габби не пришлось заниматься этим, и положил на покрывало листок бумаги с одним-единственным словом, написанным крупно и четко: «ЛЮБЛЮ!».
Она сидела за стойкой, одетая в светлое, самое красивое свое платье, и с трепетом ожидала его появления. Щеки ее пылали, сердце стучало часто-часто, дыхание было тяжелым и прерывистым. Все то, что случилось с нею сегодня ночью, казалось невероятным, невозможным. Неужели он на самом деле любил ее так нежно и страстно, что тело ее, истомившееся без секса, до сих пор пело и ликовало?
— Габриелла, какая ты красавица! — Хэнк появился в тот момент, когда она нагнулась над зеркалом, чтобы посмотреть, хорошо ли выглядит. — Почему ты ушла, милая?
Он наклонился и поцеловал ее прямо в губы. Ее ответ был столь откровенно пылким, что, когда они оторвались друг от друга, оба задыхались.
Хэнк скосил на себя взгляд и с усмешкой заметил:
— Ну и как же я в таком виде поеду, а?
Она еще больше залилась краской, хотя всего две минуты назад нельзя было поверить, что цвет ее лица может стать хоть на йоту ярче.
А он, как нельзя более довольный и полученным поцелуем, и ее реакцией, полушутливо предложил:
— Зайдем ко мне на минутку? Она округлила глаза.
— Сейчас? Ты с ума сошел!
— А почему нет? У тебя дела? Или боишься, что за минуту не управимся?
— Послушай, я не сказала тебе вчера, но дело в том… — Габриелла замолчала, вздохнула, заставила себя продолжать: — Я живу не одна и не могу…
Хэнк не дал ей закончить.
— Не одна? — выкрикнул он. Ему показалось, что его столкнули в пропасть с той вершины блаженства и счастья, на которой он пребывал. — Не одна… — тупо повторил он.
Это не то, что ты подумал, — поспешила заверить его Габриелла, мысленно поражаясь самой себе. Когда, каким образом случилось так, что этот парень стал ей небезразличен? Ведь не о нем она думала, не к нему в номер приходила эти две ночи, не к нему! И все же… все же его явное разочарование требовало от нее каких-то разъяснений. — На втором этаже моя квартира. Там живем я и мой отец. — Хэнк продолжал смотреть на нее во все глаза, взывая к продолжению. — Он… он не встает с постели последнее время, но постоянно прислушивается к тому, что я делаю. Понимаешь?
Он кивнул, не отводя от нее взгляда. Потом сказал:
— Я совсем ничего о тебе не знаю. Кроме единственного — того, что жить без тебя не могу. — Поднял руку, отгораживаясь от уже готового слететь с ее губ возражения. — Не спорь, ты даже не представляешь, что я чувствую. Давай поговорим вечером, хорошо?
Она молча кивнула, потрясенная прозвучавшей в его словах искренней убежденностью.
Хэнк снова поцеловал ее, на сей раз легко, словно пером коснулся, и, помахав, ушел.
А Габриелла осталась одна, ничего не понимающая, но неожиданно счастливая… Настолько, что даже привычно-ворчливый голос отца, столь отличный от вчерашнего, не вывел ее из восхитительного состояния легкой эйфории.
— Ну что это ты, папа, снова недоволен с самого утра? — спросила она, поднявшись наверх. — Вспомни, как вчера веселился… Вспомнил? Ну вот, значит, все не так плохо. Сегодня прекрасное утро — солнечное и немного ветреное. Давай-ка я жалюзи открою, а то ты тут, как крот в норе, ничего не видишь. Так лучше? Ну а теперь расскажи, как ты спал, что во сне видел…
Габби присела на край его кровати и поцеловала заросшую щетиной щеку.
Глаза старика затуманились.
— Как же я, наверное, измучил тебя, девочка моя, — со вздохом прошептал Рауль.
— Ну что ты, папа! — тут же воскликнула Габриелла. Сердце ее болезненно сжалось от любви и жалости к этому недавно еще сильному мужчине, так быстро состарившемуся, потерявшему не только горячо любимую жену, но и сына, оказавшегося безжалостным и бесчувственным эгоистом. — Не говори так! Ты же единственный на свете родной мне человек. Скажи лучше, тебе правда Бекки нравится?
Рауль Маскадо улыбнулся.
— Конечно. Как же она может не нравиться? Но только… надеюсь, ты не приняла за чистую монету мои слова? Ну, что я бы на ней женился и вообще…
— Ах вот как! Уже отпираешься! — вскричала дочь. — Хорош же у меня отец. Так и норовит вскружить женщине голову, а потом отречься от своих обещаний! Ох, бедняжка Бекки!
— Ты что, рассказала ей? — испугался Рауль. — Нет, не смейся, отвечай, говори серьезно, рассказала?
Габби снова чмокнула его.
— Да что это ты так разволновался, а? Боишься, что тебя поймают на слове? Да ладно уж, успокойся, конечно, ничего я не сказала. К тому же и не разговаривала с ней после того твоего заявления. Я понятия не имела, что она приедет к тебе, честное слово.
Отец тут же успокоился и, чуть поколебавшись, задал мучивший его со вчерашнего дня вопрос:
— Скажи, малышка, это, конечно, не мое дело, но у тебя с ним серьезно?
Габриелла залилась багровой краской.
— Серьезно? О чем это ты, отец? О ком? — Господи, в панике подумала она, неужто он что-то слышал ночью?
— Ладно, не прикидывайся непонимающей. О Джеке, конечно, о ком же еще?
— О Джеке? — Габби не сразу вспомнила, кто такой этот Джек. — Да перестань ты ерунду болтать! — засмеялась она, наконец поняв, кого отец имеет в виду. — Он пригласил меня поужинать, только и всего! Господи, Бек права: мы живем практически в деревне. Стоит женщине разок встретиться с кем-то, так ее уже чуть ли не помолвленной считают. Нет, папа, ничего у меня с ним нет. Джек — интересный человек, но…
— Но — что?
— Ничего. Совсем ничего.
— Ты… — Рауль поколебался, но все же решился спросить: — Ты все еще вспоминаешь о нем?
Габриелла поднялась с кровати, подошла к окну и долго-долго глядела вдаль, на бескрайние степные просторы.
— Да.
— Меня винишь?
И снова наступило молчание — долгое и тягостное.
— Нет.
Старик Маскадо понурился, опустил голову. Ее тон — безжизненный и безучастный — ясно говорил: не суйся не в свое дело. Но совесть давно мучила его, требуя хотя бы объясниться с дочерью. И он попытался.
— Ты понимаешь, малышка… Габриелла повернулась к нему и твердо сказала:
— Я не виню никого, отец, кроме себя. Так что не волнуйся и не думай на эту тему. Ладно? В конце концов, не забывай: что Бог ни делает, все к лучшему.
Он вздохнул.
— Если бы все было так просто, родная моя. Иди, Габби, сюда, ко мне. Хочу тебе признаться кое в чем. — Она подчинилась, поправила ему подушку, села и обняла. И отец сказал: — Знаешь, малышка, я, похоже, утратил веру. Да-да, не смотри так на меня. Я, сколько ни ищу, не нахожу никакого благого смысла в том, что погибла Сэмми. Вот так-то.
— Но, папа, — вскричала потрясенная Габриелла, — смерть Саманты — дело рук не божеских, а человеческих! Ты сам знаешь, кто это сделал! При чем тут Бог?
— Да при том, что он не остановил негодяев. И даже не покарал их. А ведь они сгубили невинную душу, самую лучшую, самую нежную, самую любящую… — Он задохнулся и замолчал, борясь с подступившими рыданиями.
Дочь похлопывала его по спине и успокаивающе покачивала, словно ребенка баюкала, помогая справиться с приступом горя.
Столько лет прошло, столько лет, а боль еще так сильна. И его боль, и ее…
Хотя, может быть, думала Габриелла, продолжая безмолвно утешать отца, может быть, моя скоро пройдет… Возможно ли, что этот молодой человек, почти юноша, внезапно появившийся ниоткуда и готовый уйти в никуда, исцелит ее, подарит утраченную веру в себя и в других? Рассеет мрачное облако, накрывшее ее тогда, давно, и до сих пор державшее в плену?.. Невероятно, но сегодня утром она ощутила себя на редкость свободной. Смущенной, безусловно, ибо кто бы ни смутился от такого поведения? Но и свободной тоже. И более того — полной ожидания… Да-да, волнующего и очень приятного ожидания…
Как это он сказал?.. «Я совсем ничего о тебе не знаю. Кроме единственного — того, что жить без тебя не могу».
Ерунда, возразила она себе. Так не бывает. Мы были вместе всего две ночи, нет, по-настоящему только одну. Но все равно, ах, все равно, какие удивительные слова!..
И она тоже ничего не знает о нем, кроме того, что он замечательный, талантливый любовник и так похож на Арти. Но… но и так отличается от него.
— Прости, малышка, что так раскис, — вытирая глаза и освобождаясь из ее объятий, выговорил отец.
Габриелла очнулась от грез, поднялась и, не желая смущать отца еще больше, начала что-то раскладывать по местам.
— Все в порядке, папа, я понимаю… понимаю. Мы, знаешь ли, не обязаны быть сильными друг с другом. Для чего нужны родные, если с ними нельзя расслабиться, поговорить откровенно о самом-самом…
Рауль грустно ухмыльнулся.
— Верно. Только вот ты со мной почему-то никогда такие говоришь и не плачешь, когда я рядом… Только когда остаешься одна… Я ведь все слышу, родная моя девочка, и…
— Давай, папа, оставим эту душещипательную беседу до другого раза. У меня еще полно дел, — предложила Габриелла. Она находилась в таком состоянии, что вполне могла пуститься в откровенности и сболтнуть лишнего, о чем позже скорее всего пожалеет. — Скажи лучше, чего бы тебе хотелось на завтрак.
Сюрпризы сегодняшнего утра не окончились. Отец хмыкнул и нежданно-негаданно заявил:
— Пожалуй, яйца всмятку будет достаточно. И кофе, если тебе нетрудно.
Черные глаза дочери, и без того немаленькие, распахнулись до размеров кофейных блюдец. Вот это да! Ай да Бекки! Это ее чудесное влияние, не иначе! И как это она только до сих пор замуж не вышла? Ведь она, похоже, и почти мертвого в состоянии оживить!
А Рауль, не замечая ее потрясения, добавил:
— И еще, пожалуй, я бы побрился.
— Сегодня? — уже не сдержавшись, изумленно ахнула Габриелла. — Ты же брился всего восемь дней назад!
Отец потер рукой щеку, поморщился.
— Думаю, стоит начать делать это почаще.
А то уж больно я зарастаю с таким режимом. Прямо как дикобраз. Как считаешь?
— Д-да, конечно… — заикаясь, ответила Габби, мысленно проклиная себя за невнимание к отцу.
Ведь, что греха таить, последние года полтора она, погруженная в собственные горести и неприятности и отчаявшаяся, на него практически рукой махнула. Только следила, чтобы у отца было белье чистое, да кое-как пыталась бороться с его нарастающим аппетитом. А он, оказывается, уже готов выйти из состояния глубочайшей депрессии, в которое погрузился после суда.
— Может, ты тогда уж и встанешь? Позавтракаем вместе на кухне, а? — предложила она. — А то ты все лежишь да лежишь, будто больной…
— А что, пожалуй, неплохо бы.
— Отлично, — оживленно произнесла Габби. Она с самого пробуждения чувствовала себя удивительно легкой, готовой вспорхнуть и полететь. А такая перемена в отце только прибавила ей легкости. — Даю тебе четверть часа. Приводи себя в порядок, я пока быстро тут проветрю и постель перетряхну, а потом кофе поставлю.
Все было так замечательно, что ей хотелось петь и танцевать. Нетерпеливое ожидание вечера и встречи с Хэнком, явно не только для обещанного разговора, наполняло ее ощущением пьянящей радости. Настолько, что это было заметно даже окружающим.
Беглый взгляд на часы сказал, что надо поторопиться. Хоть мистер Бреннан и предложил ему приехать к девяти, но едва ли ему понравится большое опоздание. До начала же оставалось ровно полчаса.
И Хэнк заспешил, потому что сейчас, как никогда, нуждался в этой работе. А как иначе занять долгие часы до следующей ночи, когда он сможет снова насладиться любовью с ненаглядной Габриеллой? Впрочем, дело было не только в физической стороне любви. Ему хотелось говорить с ней долго-долго, чтобы узнать о ней все до мельчайшей подробности. Потому что она потрясла его, взволновала до глубины души. Потому что он полюбил…
Он настолько был переполнен этим новым, сильным, неизведанным до сей поры чувством, что совершенно забыл о кратковременности своего пребывания здесь, да и о невесте тоже… Или не забыл, а просто загнал неприятные мысли в самый дальний уголок сознания, чтобы не мешали, не портили мгновений счастья. Туда же, где до поры до времени лежало и смутное, но в высшей степени тревожащее воспоминание о призыве его возлюбленной «О, Арти!».
Несмотря на спешку, он сам застелил кровать, чтобы Габби не пришлось заниматься этим, и положил на покрывало листок бумаги с одним-единственным словом, написанным крупно и четко: «ЛЮБЛЮ!».
Она сидела за стойкой, одетая в светлое, самое красивое свое платье, и с трепетом ожидала его появления. Щеки ее пылали, сердце стучало часто-часто, дыхание было тяжелым и прерывистым. Все то, что случилось с нею сегодня ночью, казалось невероятным, невозможным. Неужели он на самом деле любил ее так нежно и страстно, что тело ее, истомившееся без секса, до сих пор пело и ликовало?
— Габриелла, какая ты красавица! — Хэнк появился в тот момент, когда она нагнулась над зеркалом, чтобы посмотреть, хорошо ли выглядит. — Почему ты ушла, милая?
Он наклонился и поцеловал ее прямо в губы. Ее ответ был столь откровенно пылким, что, когда они оторвались друг от друга, оба задыхались.
Хэнк скосил на себя взгляд и с усмешкой заметил:
— Ну и как же я в таком виде поеду, а?
Она еще больше залилась краской, хотя всего две минуты назад нельзя было поверить, что цвет ее лица может стать хоть на йоту ярче.
А он, как нельзя более довольный и полученным поцелуем, и ее реакцией, полушутливо предложил:
— Зайдем ко мне на минутку? Она округлила глаза.
— Сейчас? Ты с ума сошел!
— А почему нет? У тебя дела? Или боишься, что за минуту не управимся?
— Послушай, я не сказала тебе вчера, но дело в том… — Габриелла замолчала, вздохнула, заставила себя продолжать: — Я живу не одна и не могу…
Хэнк не дал ей закончить.
— Не одна? — выкрикнул он. Ему показалось, что его столкнули в пропасть с той вершины блаженства и счастья, на которой он пребывал. — Не одна… — тупо повторил он.
Это не то, что ты подумал, — поспешила заверить его Габриелла, мысленно поражаясь самой себе. Когда, каким образом случилось так, что этот парень стал ей небезразличен? Ведь не о нем она думала, не к нему в номер приходила эти две ночи, не к нему! И все же… все же его явное разочарование требовало от нее каких-то разъяснений. — На втором этаже моя квартира. Там живем я и мой отец. — Хэнк продолжал смотреть на нее во все глаза, взывая к продолжению. — Он… он не встает с постели последнее время, но постоянно прислушивается к тому, что я делаю. Понимаешь?
Он кивнул, не отводя от нее взгляда. Потом сказал:
— Я совсем ничего о тебе не знаю. Кроме единственного — того, что жить без тебя не могу. — Поднял руку, отгораживаясь от уже готового слететь с ее губ возражения. — Не спорь, ты даже не представляешь, что я чувствую. Давай поговорим вечером, хорошо?
Она молча кивнула, потрясенная прозвучавшей в его словах искренней убежденностью.
Хэнк снова поцеловал ее, на сей раз легко, словно пером коснулся, и, помахав, ушел.
А Габриелла осталась одна, ничего не понимающая, но неожиданно счастливая… Настолько, что даже привычно-ворчливый голос отца, столь отличный от вчерашнего, не вывел ее из восхитительного состояния легкой эйфории.
— Ну что это ты, папа, снова недоволен с самого утра? — спросила она, поднявшись наверх. — Вспомни, как вчера веселился… Вспомнил? Ну вот, значит, все не так плохо. Сегодня прекрасное утро — солнечное и немного ветреное. Давай-ка я жалюзи открою, а то ты тут, как крот в норе, ничего не видишь. Так лучше? Ну а теперь расскажи, как ты спал, что во сне видел…
Габби присела на край его кровати и поцеловала заросшую щетиной щеку.
Глаза старика затуманились.
— Как же я, наверное, измучил тебя, девочка моя, — со вздохом прошептал Рауль.
— Ну что ты, папа! — тут же воскликнула Габриелла. Сердце ее болезненно сжалось от любви и жалости к этому недавно еще сильному мужчине, так быстро состарившемуся, потерявшему не только горячо любимую жену, но и сына, оказавшегося безжалостным и бесчувственным эгоистом. — Не говори так! Ты же единственный на свете родной мне человек. Скажи лучше, тебе правда Бекки нравится?
Рауль Маскадо улыбнулся.
— Конечно. Как же она может не нравиться? Но только… надеюсь, ты не приняла за чистую монету мои слова? Ну, что я бы на ней женился и вообще…
— Ах вот как! Уже отпираешься! — вскричала дочь. — Хорош же у меня отец. Так и норовит вскружить женщине голову, а потом отречься от своих обещаний! Ох, бедняжка Бекки!
— Ты что, рассказала ей? — испугался Рауль. — Нет, не смейся, отвечай, говори серьезно, рассказала?
Габби снова чмокнула его.
— Да что это ты так разволновался, а? Боишься, что тебя поймают на слове? Да ладно уж, успокойся, конечно, ничего я не сказала. К тому же и не разговаривала с ней после того твоего заявления. Я понятия не имела, что она приедет к тебе, честное слово.
Отец тут же успокоился и, чуть поколебавшись, задал мучивший его со вчерашнего дня вопрос:
— Скажи, малышка, это, конечно, не мое дело, но у тебя с ним серьезно?
Габриелла залилась багровой краской.
— Серьезно? О чем это ты, отец? О ком? — Господи, в панике подумала она, неужто он что-то слышал ночью?
— Ладно, не прикидывайся непонимающей. О Джеке, конечно, о ком же еще?
— О Джеке? — Габби не сразу вспомнила, кто такой этот Джек. — Да перестань ты ерунду болтать! — засмеялась она, наконец поняв, кого отец имеет в виду. — Он пригласил меня поужинать, только и всего! Господи, Бек права: мы живем практически в деревне. Стоит женщине разок встретиться с кем-то, так ее уже чуть ли не помолвленной считают. Нет, папа, ничего у меня с ним нет. Джек — интересный человек, но…
— Но — что?
— Ничего. Совсем ничего.
— Ты… — Рауль поколебался, но все же решился спросить: — Ты все еще вспоминаешь о нем?
Габриелла поднялась с кровати, подошла к окну и долго-долго глядела вдаль, на бескрайние степные просторы.
— Да.
— Меня винишь?
И снова наступило молчание — долгое и тягостное.
— Нет.
Старик Маскадо понурился, опустил голову. Ее тон — безжизненный и безучастный — ясно говорил: не суйся не в свое дело. Но совесть давно мучила его, требуя хотя бы объясниться с дочерью. И он попытался.
— Ты понимаешь, малышка… Габриелла повернулась к нему и твердо сказала:
— Я не виню никого, отец, кроме себя. Так что не волнуйся и не думай на эту тему. Ладно? В конце концов, не забывай: что Бог ни делает, все к лучшему.
Он вздохнул.
— Если бы все было так просто, родная моя. Иди, Габби, сюда, ко мне. Хочу тебе признаться кое в чем. — Она подчинилась, поправила ему подушку, села и обняла. И отец сказал: — Знаешь, малышка, я, похоже, утратил веру. Да-да, не смотри так на меня. Я, сколько ни ищу, не нахожу никакого благого смысла в том, что погибла Сэмми. Вот так-то.
— Но, папа, — вскричала потрясенная Габриелла, — смерть Саманты — дело рук не божеских, а человеческих! Ты сам знаешь, кто это сделал! При чем тут Бог?
— Да при том, что он не остановил негодяев. И даже не покарал их. А ведь они сгубили невинную душу, самую лучшую, самую нежную, самую любящую… — Он задохнулся и замолчал, борясь с подступившими рыданиями.
Дочь похлопывала его по спине и успокаивающе покачивала, словно ребенка баюкала, помогая справиться с приступом горя.
Столько лет прошло, столько лет, а боль еще так сильна. И его боль, и ее…
Хотя, может быть, думала Габриелла, продолжая безмолвно утешать отца, может быть, моя скоро пройдет… Возможно ли, что этот молодой человек, почти юноша, внезапно появившийся ниоткуда и готовый уйти в никуда, исцелит ее, подарит утраченную веру в себя и в других? Рассеет мрачное облако, накрывшее ее тогда, давно, и до сих пор державшее в плену?.. Невероятно, но сегодня утром она ощутила себя на редкость свободной. Смущенной, безусловно, ибо кто бы ни смутился от такого поведения? Но и свободной тоже. И более того — полной ожидания… Да-да, волнующего и очень приятного ожидания…
Как это он сказал?.. «Я совсем ничего о тебе не знаю. Кроме единственного — того, что жить без тебя не могу».
Ерунда, возразила она себе. Так не бывает. Мы были вместе всего две ночи, нет, по-настоящему только одну. Но все равно, ах, все равно, какие удивительные слова!..
И она тоже ничего не знает о нем, кроме того, что он замечательный, талантливый любовник и так похож на Арти. Но… но и так отличается от него.
— Прости, малышка, что так раскис, — вытирая глаза и освобождаясь из ее объятий, выговорил отец.
Габриелла очнулась от грез, поднялась и, не желая смущать отца еще больше, начала что-то раскладывать по местам.
— Все в порядке, папа, я понимаю… понимаю. Мы, знаешь ли, не обязаны быть сильными друг с другом. Для чего нужны родные, если с ними нельзя расслабиться, поговорить откровенно о самом-самом…
Рауль грустно ухмыльнулся.
— Верно. Только вот ты со мной почему-то никогда такие говоришь и не плачешь, когда я рядом… Только когда остаешься одна… Я ведь все слышу, родная моя девочка, и…
— Давай, папа, оставим эту душещипательную беседу до другого раза. У меня еще полно дел, — предложила Габриелла. Она находилась в таком состоянии, что вполне могла пуститься в откровенности и сболтнуть лишнего, о чем позже скорее всего пожалеет. — Скажи лучше, чего бы тебе хотелось на завтрак.
Сюрпризы сегодняшнего утра не окончились. Отец хмыкнул и нежданно-негаданно заявил:
— Пожалуй, яйца всмятку будет достаточно. И кофе, если тебе нетрудно.
Черные глаза дочери, и без того немаленькие, распахнулись до размеров кофейных блюдец. Вот это да! Ай да Бекки! Это ее чудесное влияние, не иначе! И как это она только до сих пор замуж не вышла? Ведь она, похоже, и почти мертвого в состоянии оживить!
А Рауль, не замечая ее потрясения, добавил:
— И еще, пожалуй, я бы побрился.
— Сегодня? — уже не сдержавшись, изумленно ахнула Габриелла. — Ты же брился всего восемь дней назад!
Отец потер рукой щеку, поморщился.
— Думаю, стоит начать делать это почаще.
А то уж больно я зарастаю с таким режимом. Прямо как дикобраз. Как считаешь?
— Д-да, конечно… — заикаясь, ответила Габби, мысленно проклиная себя за невнимание к отцу.
Ведь, что греха таить, последние года полтора она, погруженная в собственные горести и неприятности и отчаявшаяся, на него практически рукой махнула. Только следила, чтобы у отца было белье чистое, да кое-как пыталась бороться с его нарастающим аппетитом. А он, оказывается, уже готов выйти из состояния глубочайшей депрессии, в которое погрузился после суда.
— Может, ты тогда уж и встанешь? Позавтракаем вместе на кухне, а? — предложила она. — А то ты все лежишь да лежишь, будто больной…
— А что, пожалуй, неплохо бы.
— Отлично, — оживленно произнесла Габби. Она с самого пробуждения чувствовала себя удивительно легкой, готовой вспорхнуть и полететь. А такая перемена в отце только прибавила ей легкости. — Даю тебе четверть часа. Приводи себя в порядок, я пока быстро тут проветрю и постель перетряхну, а потом кофе поставлю.
Все было так замечательно, что ей хотелось петь и танцевать. Нетерпеливое ожидание вечера и встречи с Хэнком, явно не только для обещанного разговора, наполняло ее ощущением пьянящей радости. Настолько, что это было заметно даже окружающим.