Страница:
"Говорят, это кровь тза'абов. — И тут же появилась другая, не очень приятная мысль:
— А как она проявится в моей внешности?"
И вот они в коридоре, ведущем в ее тесную келью. Замки в Палассо Грихальва были редкостью. Сарио поднял щеколду, распахнул узкую дверь и втолкнул Сааведру в комнатушку.
— Свечи есть? — буркнул он, затворяя за собой дверь.
— Одна найдется, конечно. Сарио…
— Зажечь сумеешь?
— Да, но…
— Неси. — Он бесцеремонно растянулся на ее узкой кровати. Одна рука рванула книзу ворот рубашки, оголив рельефный изгиб ключицы; снова блеснула золотая цепь. — Этих, отметин маловато — заподозрят. Надо сделать побольше. Приступай.
Сааведра остановилась у кровати с горящей свечой.
— Сарио, что ты задумал?
— Горячий воск, — отрывисто приказал он. — Три капли: сюда, сюда и сюда. — Он дотронулся пальцем до красных пятнышек. — Ведра, действуй.
— Обжечь? Тебя? Сарйо, да ты спятил! Клянусь любовью Матери…
— Действуй! — прошипел он. — Так надо. Иначе мне конец. Если они узнают, что меня не обожгло, — все поймут. Давай, Ведра!
— Матра Дольча! — прошептала она. — Да ты и впрямь чокнутый.
— Зато живой, — прохрипел он. — И здоровый. Чему не бывать, если они узнают правду.
Сааведра сжала зубы. Она подчинится, но не беспрекословно же!
— Почему они это сделали? Что ты натворил? Он поморщился.
— Ничего. До'нада. — И наклонил шею, пытаясь взглянуть на ровный багровый пунктир на ключице. — Ну так что, сделаешь?
— Терпение, — проворчала она, сдаваясь. — А то мимо налью, и тогда они догадаются.
— Они рассчитывают, что я сразу же приду. Нельзя мешкать.
— Ложка, — задумчиво сказала она.
— Ложка? — удивленно переспросил он.
— Моментита… — Она сделала пять шагов к столу у окна, затем пять шагов обратно и осторожно примостилась на краю кровати. — Сарио, постарайся не шевелиться.
Сарио поерзал, располагаясь поудобнее, и внимательно посмотрел ей в лицо. Затем испуганно втянул голову в плечи и перевел взгляд на ложку, выскребавшую из глиняного подсвечника застывающий воск. От его лица отлила кровь, на лбу выступил пот.
— Не шевелись, — повторила она, отодвигая цепочку с увесистым Золотым Ключей, и очень осторожно наклонила ложку, чтобы воск капнул точно на красные вздутия.
Премо. Дуо. Tp'eo. Сарио со свистом выпустил воздух через сжатые зубы. Сладковато пахло воском с примесью цедры. Сааведра внимательно посмотрела на дело рук своих, затем отнесла на стол свечу и ложку.
— Готово? — Он сел, пощупал восковые пятна. Еле слышно звякнула цепочка, соскальзывая по груди под кружева батистовой рубашки.
— Дай застыть. Потом снимешь. Он так и сделал.
— Все?
Она осмотрела красные пятна, осторожно провела по ним пальцем. Почувствовала, как у него на миг сперло дыхание. Больно? Или дело в другом?
— Может остаться шрам, — бесстрастным тоном сказала она.
— Кожа здесь нежная. Вот если б на пальцах… — Она убрала руку.
— Так даже лучше. — Он встал, снова звякнула цепь, повисли концы незавязанного шнурка. — Ладно, я пойду, спрошу братьев, с какой стати они решили напомнить мне о том, что человек слаб.
Он вышел, не дожидаясь ее отклика. Сааведра вздохнула и криво улыбнулась.
— Это ты слаб? Ха!
Глава 9
Глава 10
— А как она проявится в моей внешности?"
И вот они в коридоре, ведущем в ее тесную келью. Замки в Палассо Грихальва были редкостью. Сарио поднял щеколду, распахнул узкую дверь и втолкнул Сааведру в комнатушку.
— Свечи есть? — буркнул он, затворяя за собой дверь.
— Одна найдется, конечно. Сарио…
— Зажечь сумеешь?
— Да, но…
— Неси. — Он бесцеремонно растянулся на ее узкой кровати. Одна рука рванула книзу ворот рубашки, оголив рельефный изгиб ключицы; снова блеснула золотая цепь. — Этих, отметин маловато — заподозрят. Надо сделать побольше. Приступай.
Сааведра остановилась у кровати с горящей свечой.
— Сарио, что ты задумал?
— Горячий воск, — отрывисто приказал он. — Три капли: сюда, сюда и сюда. — Он дотронулся пальцем до красных пятнышек. — Ведра, действуй.
— Обжечь? Тебя? Сарйо, да ты спятил! Клянусь любовью Матери…
— Действуй! — прошипел он. — Так надо. Иначе мне конец. Если они узнают, что меня не обожгло, — все поймут. Давай, Ведра!
— Матра Дольча! — прошептала она. — Да ты и впрямь чокнутый.
— Зато живой, — прохрипел он. — И здоровый. Чему не бывать, если они узнают правду.
Сааведра сжала зубы. Она подчинится, но не беспрекословно же!
— Почему они это сделали? Что ты натворил? Он поморщился.
— Ничего. До'нада. — И наклонил шею, пытаясь взглянуть на ровный багровый пунктир на ключице. — Ну так что, сделаешь?
— Терпение, — проворчала она, сдаваясь. — А то мимо налью, и тогда они догадаются.
— Они рассчитывают, что я сразу же приду. Нельзя мешкать.
— Ложка, — задумчиво сказала она.
— Ложка? — удивленно переспросил он.
— Моментита… — Она сделала пять шагов к столу у окна, затем пять шагов обратно и осторожно примостилась на краю кровати. — Сарио, постарайся не шевелиться.
Сарио поерзал, располагаясь поудобнее, и внимательно посмотрел ей в лицо. Затем испуганно втянул голову в плечи и перевел взгляд на ложку, выскребавшую из глиняного подсвечника застывающий воск. От его лица отлила кровь, на лбу выступил пот.
— Не шевелись, — повторила она, отодвигая цепочку с увесистым Золотым Ключей, и очень осторожно наклонила ложку, чтобы воск капнул точно на красные вздутия.
Премо. Дуо. Tp'eo. Сарио со свистом выпустил воздух через сжатые зубы. Сладковато пахло воском с примесью цедры. Сааведра внимательно посмотрела на дело рук своих, затем отнесла на стол свечу и ложку.
— Готово? — Он сел, пощупал восковые пятна. Еле слышно звякнула цепочка, соскальзывая по груди под кружева батистовой рубашки.
— Дай застыть. Потом снимешь. Он так и сделал.
— Все?
Она осмотрела красные пятна, осторожно провела по ним пальцем. Почувствовала, как у него на миг сперло дыхание. Больно? Или дело в другом?
— Может остаться шрам, — бесстрастным тоном сказала она.
— Кожа здесь нежная. Вот если б на пальцах… — Она убрала руку.
— Так даже лучше. — Он встал, снова звякнула цепь, повисли концы незавязанного шнурка. — Ладно, я пойду, спрошу братьев, с какой стати они решили напомнить мне о том, что человек слаб.
Он вышел, не дожидаясь ее отклика. Сааведра вздохнула и криво улыбнулась.
— Это ты слаб? Ха!
Глава 9
Мрачно, целеустремленно и без малейшего недовольства на лице Сарио распахнул незапертую дверь кречетты. Как он и ожидал, его взору сразу предстал мольберт с его Пейнтраддо Чиевой — парча сдвинута и свисает с рамы, как плащ, соскользнувший с одного плеча. И тут же он увидел человека, стоявшего перед портретом.
— Ты! — выдохнул Сарио.
Стройный Грихальва в темном одеянии молчал и выжидающе смотрел на него. Слабые отблески свечи вяло проскальзывали по изящной Золотой цепочке на его шее, по бортам черного шелкового камзола, по символу Дара — Чиеве до'Орро.
«Значит, мне придется иметь дело с ним…»
Сарио помедлил несколько мгновений, потом тихо вздохнул. Ему даже удалось слегка расслабить плечевые мышцы — их едва не свело судорогой. Из Вьехос Фратос только этот человек никогда не осуждал вспыльчивый и нетерпеливый характер Сарио, его неутолимое любопытство. Но тем не менее сейчас его выразительное, не лишенное красоты лицо хранило суровое выражение.
— Агво Раймон…
— Семинно, — перебил тихий голос. Сарио обмер. Одно-единственное слово.., но как много оно значит. Его охватил гнев, но не жгучий. Ледяной.
— Вот как? Примите мои поздравления, семинно Раймон… Но это ничего не объясняет.
— А что, должно?
Нужно потянуть время. Чтобы взять себя в руки. Встреча с этим человеком — совершенно неожиданная встреча — напрочь разрушила тактический план Сарио. Он повернулся к двери и затворил ее подчеркнуто тщательно, даже щеколду опустил совершенно бесшумно. И добился чего хотел — обрел спокойствие и отрешенность. Повернувшись, увидел точно такую же бесстрастность на лице новоиспеченного семинно. , Новость о его повышении не могла вызвать ничего, кроме тревоги. По меркам Вьехос Фратос, Раймон был очень молод, хоть и на десять с лишним лет старше Сарио. А по меркам Сарио, он был самым порядочным из Вьехос Фратос.
По крайней мере до сего дня. Чтобы успокоиться, Сарио наполнил воздухом легкие, затем медленно обнажил ключицу и посмотрел на Раймона вопросительно и вызывающе.
Раймон ничего не сказал, даже не шевельнулся; если и заметил красные пятна, ничем этого не выдал.
«Так зачем же вы это сделали?»
Заскрежетав зубами, Сарио отпустил кружево и посмотрел на Пейнтраддо. Действительно, на нем появились три маленьких пятнышка — там, где пламя коснулось краски.
— Но ведь я ничего не сделал. — Он предельно понизил голос, чтобы не выплеснуть сдерживаемый гнев. — Ничего недозволенного.
Раймон смотрел на него твердо, взор был ясен как солнечный день.
— Ты их напугал.
Чего-чего, а этого Сарио никак не ожидал. У него брови полезли на лоб.
Раймон вздохнул, его губы тронула знакомая кривая улыбка.
— Сарио, все мы через это прошли. Даже я не исключение. Добродушно-ироничный тон не остался незамеченным, но Сарио был слишком зол, чтобы отдать ему должное, чтобы идти на мировую с единственным Вьехо Фрато, которого он считал своим другом (если только можно считать другом одного из тех, кто его третировал с детства).
— И все-таки как это понимать? — Сарио махнул рукой в сторону портрета. — Помнится, я своими ушами слышал, что Чиева до'Сангва применяется в редчайших случаях — когда кто-нибудь из Одаренных своим возмутительным поведением угрожает безопасности семьи. Разве я когда-нибудь это делал? А?
— Это не Чиева до'Сангва, — сдержанно возразил Раймон. — Мы ничего такого не имели в виду. Это всего лишь предупреждение. И братья рассчитывают, что ты воспримешь его с пониманием.
Это было невероятно. И нечестно. Подло.
— Восприму с пониманием? То, что меня наказали за чьи-то страхи? — Сарио изумленно покачал головой; волосы, заждавшиеся стрижки, попали под развязанный ворот. — Раз вы на такое способны, вам бы не мешало посмотреть на себя. Я Признан в полном соответствии с обычаями, моя испытательная картина написана по всем правилам, и два месяца назад я принят в круг Вьехос Фратос. Тут комар носу не подточит, иначе бы я остался никем. Спрашивается, за что мне оказана такая честь, если вы меня боитесь?
— Сарио, ты считаешь это честью? Или только способом достижения цели?
Сарио заколебался, праведный гнев поумерился; вернулось уважение к незаурядному уму Раймона и напомнило: надо следить за языком.
— У всех у нас одна цель: чтобы Верховным иллюстратором опять стал Трихальва, чтобы мы помогали герцогам управлять…
— Но кое-кто боится этого, — перебил Раймон. — Серрано. И другие.
И тут Сарио не сдержался. Темперамент взял верх над осторожностью.
— Только не иллюстраторы! Разве не будет героем тот из нас, кто вернет семье утраченное положение?
— И этим героем хочешь стать ты.
— А почему бы и нет? — Сарио простер руки к Раймону. — Разве ты никогда не мечтал этого добиться?
Резкие черты лица семинно немного смягчились.
— Я в это верил.
В груди Сарио заклокотал смех и вырвался на волю. Отлегло от сердца — кажется, он понят.
— Ага! Эйха, вот видишь? Мы с тобой не так уж несхожи.
— Но я не поставил перед собой такой задачи. — Снова в голосе Раймона появилась мягкая ирония. — Если бы завтра Бальтран до'Веррада умер, то, может быть… Но он не умрет, разве что от руки убийцы, да и это мало вероятно — народ его любит и в обиду не даст. Нам остается ждать, когда его сын получит власть и назначит нового Верховного иллюстратора, а я к тому времени буду слишком стар.
Сааведра утверждала, что Сарио довольно часто выходит из себя, что люди в первую очередь обращают внимание на гнев, а не на значение его слов. Не без напряжения воли Сарио превозмог злость и вооружился здравым смыслом.
— С детства нам внушают, что мы больше годимся для живописи, чем любой другой род в Тайра-Вирте. Но если у кого-нибудь из нас появится мечта стать Верховным иллюстратором, его обязательно накажут.
— Не за мечту, — сказал Раймон. — За своенравие. За непочтительность. За слишком откровенные сомнения.., опасные сомнения в устоях семьи. За несоблюдение компордотты. За стремление взять судьбу Дара в собственные руки.
— Но ведь это мой Дар…
— Нет, Сарио, это наш Дар. — В голосе Раймона появился холодок.
Все-таки он — иль семинно и действует по поручению Вьехос Фратос.
— Вот за что ты понес наказание. Это не твой Дар, не твоя цель, не твое предназначение, а наши! Рода Грихальва. Мы этого добиваемся ради благополучия семьи, а не ради честолюбия кого-то одного. Сарио, не имеет значения. Одарен ты или нет. У тебя есть долг перед семьей, ты обязан трудиться вместе с ней ради возвращения того, что когда-то было нашим.
— И я этого добьюсь! — вскричал Сарио. — Раймон, не сажай меня на цепь! Дай мне выполнить долг, и я стану первым Грихальвой по правую руку от до'Веррады со времен нерро лингвы!
— Позволить, чтобы ты вырвал бразды из рук законного герцога? Сарио притих. Раймон — человек честный и приятный в общении, из Вьехос Фратос только он и годится для разговора по душам, но сейчас, в этот поразительный момент истины, Сарио увидел перед собой незнакомца. Способного язвить чужое тело посредством картины. Такого же, как и все, скованного своей беспомощностью перед обветшалыми суевериями и обрядами. Не ведающего подлинной силы… Сарио тихо спросил:
— Значит, вы этого боитесь? Что я захочу узурпировать власть герцога?
На лице Раймона пролегли суровые складки. Но голос остался мягким.
— Когда-то мы сами могли стать герцогами. Народ восхвалял Грихальву как своего спасителя, и сделай мы в ту пору иной выбор, наша судьба, наверное, сложилась бы совершенно иначе. Но Верро Грихальва погиб. Заслонил собою Ренайо до'Верраду от тза'абской стрелы и умер на руках герцога.
— И тем самым обрек нас на вечную роль прислуги, — с горечью сказал Сарио.
Раймон, немного помолчав, объяснил:
— Ты самый способный из нас, я еще не встречал Грихальву талантливее тебя. Но и опаснее.
Последнее слово ужалило как оса. Сарио был готов его услышать, но все-таки не ожидал такой боли.
— И ты меня боишься?
— Видишь ли, Сарио, та самая сила, которая побуждает тебя к действиям и питает честолюбие — Луса до'Орро, — способна сломать тебя, переделать до неузнаваемости. Чтобы честолюбие приносило реальную пользу, необходимо им управлять. Иначе оно так и останется не более чем задатком, эгоистичным стремлением к первенству.
— К власти, — сказал Сарио без обиняков.
"По душам, так по душам. Будем резать правду-матку”.
Раймон смело принял вызов.
— Да. Стремление к чистой, нераздельной власти. Но однажды на поле битвы смерть нашего родича предопределила роль Грихальва в новом государстве. И это отнюдь не роль правителя.
Сарио невесело рассмеялся.
— Если бы Верро не спас Ренайо до'Верраду, мы бы стали герцогами, а не иллюстраторами.
— Возможно. Хотя кто знает? Как бы то ни было, мы сделали выбор.
— Но не для меня.
— И для тебя, Сарио. Для всех нас.., а тза'абы позаботились о том, чтобы мы не передумали.
Сарио понял, что имеет в виду семинно.
— Похитив женщин из нашей семьи и наделав нам ублюдков?
— Чи'патрос, — Спокойно поправил Раймон. — Наших Предков.
— Которых все презирали и ненавидели, особенно екклезия!
— Да, тза'абы обесчестили тех женщин, но пятно позора легло и на нас. Тза'абы были врагами, язычниками, из-за них мы теперь меченые, наша кровь считается нечистой… И за это нас поносят недруги, к которым судьба была милостивее. — Раймон аккуратно занавесил картину парчой, спрятал опаленный образ юноши, чьим талантом восхищались и чьих устремлений пугались. — Екклезия не скрывала, что считает нас полукровками. Это одна из причин, по которой нас ненавидят. А о других причинах ты и сам знаешь. Мы не такие, как все, и эта непохожесть внушает священникам страх.
— Лицемерные ослы в рясах!
— Не все. Многие веруют искренне. Но важно другое: пока екклезия называет нас порчеными, в это будет верить народ. — Раймон помолчал секунду-другую, дабы восстановить душевное равновесие, и продолжал:
— Сарио, есть и еще кое-что. Сила правителей — в их жизнеспособности, долголетии. У нас — ни того ни другого.
— Когда-то было и то, и другое.
— Но Матра эй Фильхо прогневались на нас и отняли силу. Пойми, Сарио, нерро лингва была для нас карой… Мы переступили грань дозволенного. Возгордились. И за это были повергнуты в ничтожество.
— Раймон, — Сарио уже не мог сдержаться, — Матерь с ее младенцем Сыном в самом деле так сказали?
Вопреки его ожиданиям Раймон ответил без гнева и враждебности, а с невероятным спокойствием, которое вызвало у юноши зубовный скрежет.
— Подлинный иллюстратор понимает и радостно приемлет священные знамения, как бы они ни выглядели.
— Но…
— Бассда! — Отбросив дружеский тон, Раймон плавно прошел вперед и остановился в шаге от Сарио. — Дураком меня считаешь? Конечно, ты вправе думать что угодно… Но неужели ты способен хоть на миг поверить, что в семье Грихальва один лишь ты лелеешь великие замыслы? Что только твоя Луса до'Орро рвется на свободу?
— Но почему тогда…
Внезапно Раймон, вопреки обыкновению и нисколько не рисуясь, задрал левый рукав камзола и манжету рубашки.
— Сарио, ты идешь по моим стопам! Даже прозвище твое — Неоссо Иррадо — носил когда-то и я.
Разумеется, Сарио не мог не взглянуть на обнаженное запястье. На его внутренней стороне виднелся рубец — сизый след глубокого пореза.
— “Наименьшая кара”, — грустно произнес Раймон. — Конечно, те, кто настоял на ней, давно лежат в могиле; они уже тогда дышали на ладан. Но я могу тебе сказать только то, что они сказали мне: своенравие и непокорность семье не служат. И мириться с ними нельзя.
Сарио облизал губы — И поэтому они погасили твой огонь.
— Погасили? Разве ты не видел мои последние работы? — Бледность его лика не уступала белизне его батистовой рубашки. — Нет, Сарио, не “погасили”. Перенацелили. И я пришел к выводу: если можно сослужить хоть малейшую службу нашей многострадальной семье, то надо радоваться и этому.
— Я не хочу радоваться этому, — запротестовал Сарио. — Я хочу большего.
— Ну, а коли так, — сказал Раймон с горечью, противоречащей его улыбке, — я тебя не боюсь. Я боюсь за тебя.
Сарио хотел что-то сказать, но иль семинно, мотнул головой, давая понять, что разговор закончен.
— Прошу извинить, граццо. У меня дела. — Он направился к выходу, молча отворил и затворил за собой дверь.
Шипя и дрожа, как рассерженный кот, Сарио подождал, пока уляжется гнев. Затем подошел к мольберту и откинул парчу с автопортрета, не отвечавшего всем требованиям, которые предъявлялись к испытательной работе юных претендентов на членство в мужской элите рода Грихальва.
Власть. Но недостаточная.
Сарио с удовлетворением разглядывал картину. Не о чем беспокоиться. Вьехос Фратос ему не опасны. Чего бы ни требовали от него. Как бы ни боялись его.
Он улыбнулся своему автопортрету.
— Верро Грихальва был глупцом.
С тех пор миновало так много ночей, так много астравент. Гитанна изучала каждый квадратный дюйм лица, беспощадная к себе, как беспощаден мужчина к врагу на поле брани. По сути, лицо и было врагом, уставившимся на нее через посеребренное стекло, постоянно напоминающим о бренности женской красоты.
Где она, восхитительно свежая, пышущая бодростью и здоровьем молодая женщина, которая дала соблазнить себя в астравенту, едва оказалась при дворе? Ее больше нет. Растратила юность на войны, где оружием служат слова, а стратегическими планами — дворцовые интриги. Зима, лето, зима, лето… И пусть не приходится думать о подвозе продовольствия и фуража, о зимних квартирах, о наборе пополнения. Только о подступающей старости, об уходящей красоте. Но разве от этого легче?
Она со страхом думала, что война проиграна, близится последняя битва. Семь лет он приходил к ней, семь лет после той первой ночи, когда оказал ей честь, когда возвысил ее над всеми, сделав своей любовницей. Семь лет, превративших девушку в старуху.
Гитанна поморщилась. Мужчины просто стареют. А женщины превращаются в старух.
В ее локонах не пробивалась седина. Помады и лосьоны оберегали свежесть кожи, бросали вызов летнему тайра-виртскому солнцу, болотной сырости и даже всесокрушающему времени. Она не вынашивала детей, и потому талия осталась узкой, бедра крутыми, а груди тугими. И все-таки она уже не та, что прежде, — в этом нет сомнений.
Гитанна на миг закрыла глаза, предавшись покою, услышала гудение пчел за растворенным окном, далекий лай и приглушенный расстоянием женский смех во внутреннем дворе. Она решила сидеть совершенно неподвижно, но тут же почувствовала предательскую дрожь век.
Клацнул замок. Гитанна улыбнулась с облегчением. “Он меня еще не бросил”.
Отворилась дверь, и снова раздался щелчок. Постороннему теперь в комнату не войти. Не открывая глаз, Гитанна напрягла слух и обоняние: шелест дорогих тканей, пряные, хоть и слабые, запахи мужского и конского пота. И благоговейный возглас — вошедший увидел в зеркале ее нагие груди.
— Матра Дольча! — прошептал он, как ей показалось, с мольбой. Веки распахнулись. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы не обернуться в изумлении и страхе, не закричать. Вот так. Случилось.
Алехандро улыбался. Улыбка была отцовская, но обаяние — свое, природное. Никакой рассудочности, наигранности в манерах. Мир еще не наложил на него свой отпечаток, Алехандро оставался самим собой.
Он тоже нервничал. Уже не мальчик, но и не совсем мужчина. Высокий, растущий не по дням, а по часам; плечи широки, но еще не отяжелели от мышц. Руки с широкими ладонями прекрасно знакомы с мечом, ножом, поводьями, но неопытны в ласках-.
Алехандро беспокойно вздохнул и произнес:
— Он сказал, это поручается вам.
Она медленно встала. С напудренных, надушенных плеч упала роскошная кружевная шаль. Гитанна сбросила ее неуловимым движением, и кружева плавно, как невесомая пушинка, опустились на ковер. Скоро на эту шаль упадет и его одежда.
— Да, — отозвалась Гитанна.
Отец сделал ее женщиной. А ей теперь предстоит сделать мужчиной сына.
— Ты! — выдохнул Сарио.
Стройный Грихальва в темном одеянии молчал и выжидающе смотрел на него. Слабые отблески свечи вяло проскальзывали по изящной Золотой цепочке на его шее, по бортам черного шелкового камзола, по символу Дара — Чиеве до'Орро.
«Значит, мне придется иметь дело с ним…»
Сарио помедлил несколько мгновений, потом тихо вздохнул. Ему даже удалось слегка расслабить плечевые мышцы — их едва не свело судорогой. Из Вьехос Фратос только этот человек никогда не осуждал вспыльчивый и нетерпеливый характер Сарио, его неутолимое любопытство. Но тем не менее сейчас его выразительное, не лишенное красоты лицо хранило суровое выражение.
— Агво Раймон…
— Семинно, — перебил тихий голос. Сарио обмер. Одно-единственное слово.., но как много оно значит. Его охватил гнев, но не жгучий. Ледяной.
— Вот как? Примите мои поздравления, семинно Раймон… Но это ничего не объясняет.
— А что, должно?
Нужно потянуть время. Чтобы взять себя в руки. Встреча с этим человеком — совершенно неожиданная встреча — напрочь разрушила тактический план Сарио. Он повернулся к двери и затворил ее подчеркнуто тщательно, даже щеколду опустил совершенно бесшумно. И добился чего хотел — обрел спокойствие и отрешенность. Повернувшись, увидел точно такую же бесстрастность на лице новоиспеченного семинно. , Новость о его повышении не могла вызвать ничего, кроме тревоги. По меркам Вьехос Фратос, Раймон был очень молод, хоть и на десять с лишним лет старше Сарио. А по меркам Сарио, он был самым порядочным из Вьехос Фратос.
По крайней мере до сего дня. Чтобы успокоиться, Сарио наполнил воздухом легкие, затем медленно обнажил ключицу и посмотрел на Раймона вопросительно и вызывающе.
Раймон ничего не сказал, даже не шевельнулся; если и заметил красные пятна, ничем этого не выдал.
«Так зачем же вы это сделали?»
Заскрежетав зубами, Сарио отпустил кружево и посмотрел на Пейнтраддо. Действительно, на нем появились три маленьких пятнышка — там, где пламя коснулось краски.
— Но ведь я ничего не сделал. — Он предельно понизил голос, чтобы не выплеснуть сдерживаемый гнев. — Ничего недозволенного.
Раймон смотрел на него твердо, взор был ясен как солнечный день.
— Ты их напугал.
Чего-чего, а этого Сарио никак не ожидал. У него брови полезли на лоб.
Раймон вздохнул, его губы тронула знакомая кривая улыбка.
— Сарио, все мы через это прошли. Даже я не исключение. Добродушно-ироничный тон не остался незамеченным, но Сарио был слишком зол, чтобы отдать ему должное, чтобы идти на мировую с единственным Вьехо Фрато, которого он считал своим другом (если только можно считать другом одного из тех, кто его третировал с детства).
— И все-таки как это понимать? — Сарио махнул рукой в сторону портрета. — Помнится, я своими ушами слышал, что Чиева до'Сангва применяется в редчайших случаях — когда кто-нибудь из Одаренных своим возмутительным поведением угрожает безопасности семьи. Разве я когда-нибудь это делал? А?
— Это не Чиева до'Сангва, — сдержанно возразил Раймон. — Мы ничего такого не имели в виду. Это всего лишь предупреждение. И братья рассчитывают, что ты воспримешь его с пониманием.
Это было невероятно. И нечестно. Подло.
— Восприму с пониманием? То, что меня наказали за чьи-то страхи? — Сарио изумленно покачал головой; волосы, заждавшиеся стрижки, попали под развязанный ворот. — Раз вы на такое способны, вам бы не мешало посмотреть на себя. Я Признан в полном соответствии с обычаями, моя испытательная картина написана по всем правилам, и два месяца назад я принят в круг Вьехос Фратос. Тут комар носу не подточит, иначе бы я остался никем. Спрашивается, за что мне оказана такая честь, если вы меня боитесь?
— Сарио, ты считаешь это честью? Или только способом достижения цели?
Сарио заколебался, праведный гнев поумерился; вернулось уважение к незаурядному уму Раймона и напомнило: надо следить за языком.
— У всех у нас одна цель: чтобы Верховным иллюстратором опять стал Трихальва, чтобы мы помогали герцогам управлять…
— Но кое-кто боится этого, — перебил Раймон. — Серрано. И другие.
И тут Сарио не сдержался. Темперамент взял верх над осторожностью.
— Только не иллюстраторы! Разве не будет героем тот из нас, кто вернет семье утраченное положение?
— И этим героем хочешь стать ты.
— А почему бы и нет? — Сарио простер руки к Раймону. — Разве ты никогда не мечтал этого добиться?
Резкие черты лица семинно немного смягчились.
— Я в это верил.
В груди Сарио заклокотал смех и вырвался на волю. Отлегло от сердца — кажется, он понят.
— Ага! Эйха, вот видишь? Мы с тобой не так уж несхожи.
— Но я не поставил перед собой такой задачи. — Снова в голосе Раймона появилась мягкая ирония. — Если бы завтра Бальтран до'Веррада умер, то, может быть… Но он не умрет, разве что от руки убийцы, да и это мало вероятно — народ его любит и в обиду не даст. Нам остается ждать, когда его сын получит власть и назначит нового Верховного иллюстратора, а я к тому времени буду слишком стар.
Сааведра утверждала, что Сарио довольно часто выходит из себя, что люди в первую очередь обращают внимание на гнев, а не на значение его слов. Не без напряжения воли Сарио превозмог злость и вооружился здравым смыслом.
— С детства нам внушают, что мы больше годимся для живописи, чем любой другой род в Тайра-Вирте. Но если у кого-нибудь из нас появится мечта стать Верховным иллюстратором, его обязательно накажут.
— Не за мечту, — сказал Раймон. — За своенравие. За непочтительность. За слишком откровенные сомнения.., опасные сомнения в устоях семьи. За несоблюдение компордотты. За стремление взять судьбу Дара в собственные руки.
— Но ведь это мой Дар…
— Нет, Сарио, это наш Дар. — В голосе Раймона появился холодок.
Все-таки он — иль семинно и действует по поручению Вьехос Фратос.
— Вот за что ты понес наказание. Это не твой Дар, не твоя цель, не твое предназначение, а наши! Рода Грихальва. Мы этого добиваемся ради благополучия семьи, а не ради честолюбия кого-то одного. Сарио, не имеет значения. Одарен ты или нет. У тебя есть долг перед семьей, ты обязан трудиться вместе с ней ради возвращения того, что когда-то было нашим.
— И я этого добьюсь! — вскричал Сарио. — Раймон, не сажай меня на цепь! Дай мне выполнить долг, и я стану первым Грихальвой по правую руку от до'Веррады со времен нерро лингвы!
— Позволить, чтобы ты вырвал бразды из рук законного герцога? Сарио притих. Раймон — человек честный и приятный в общении, из Вьехос Фратос только он и годится для разговора по душам, но сейчас, в этот поразительный момент истины, Сарио увидел перед собой незнакомца. Способного язвить чужое тело посредством картины. Такого же, как и все, скованного своей беспомощностью перед обветшалыми суевериями и обрядами. Не ведающего подлинной силы… Сарио тихо спросил:
— Значит, вы этого боитесь? Что я захочу узурпировать власть герцога?
На лице Раймона пролегли суровые складки. Но голос остался мягким.
— Когда-то мы сами могли стать герцогами. Народ восхвалял Грихальву как своего спасителя, и сделай мы в ту пору иной выбор, наша судьба, наверное, сложилась бы совершенно иначе. Но Верро Грихальва погиб. Заслонил собою Ренайо до'Верраду от тза'абской стрелы и умер на руках герцога.
— И тем самым обрек нас на вечную роль прислуги, — с горечью сказал Сарио.
Раймон, немного помолчав, объяснил:
— Ты самый способный из нас, я еще не встречал Грихальву талантливее тебя. Но и опаснее.
Последнее слово ужалило как оса. Сарио был готов его услышать, но все-таки не ожидал такой боли.
— И ты меня боишься?
— Видишь ли, Сарио, та самая сила, которая побуждает тебя к действиям и питает честолюбие — Луса до'Орро, — способна сломать тебя, переделать до неузнаваемости. Чтобы честолюбие приносило реальную пользу, необходимо им управлять. Иначе оно так и останется не более чем задатком, эгоистичным стремлением к первенству.
— К власти, — сказал Сарио без обиняков.
"По душам, так по душам. Будем резать правду-матку”.
Раймон смело принял вызов.
— Да. Стремление к чистой, нераздельной власти. Но однажды на поле битвы смерть нашего родича предопределила роль Грихальва в новом государстве. И это отнюдь не роль правителя.
Сарио невесело рассмеялся.
— Если бы Верро не спас Ренайо до'Верраду, мы бы стали герцогами, а не иллюстраторами.
— Возможно. Хотя кто знает? Как бы то ни было, мы сделали выбор.
— Но не для меня.
— И для тебя, Сарио. Для всех нас.., а тза'абы позаботились о том, чтобы мы не передумали.
Сарио понял, что имеет в виду семинно.
— Похитив женщин из нашей семьи и наделав нам ублюдков?
— Чи'патрос, — Спокойно поправил Раймон. — Наших Предков.
— Которых все презирали и ненавидели, особенно екклезия!
— Да, тза'абы обесчестили тех женщин, но пятно позора легло и на нас. Тза'абы были врагами, язычниками, из-за них мы теперь меченые, наша кровь считается нечистой… И за это нас поносят недруги, к которым судьба была милостивее. — Раймон аккуратно занавесил картину парчой, спрятал опаленный образ юноши, чьим талантом восхищались и чьих устремлений пугались. — Екклезия не скрывала, что считает нас полукровками. Это одна из причин, по которой нас ненавидят. А о других причинах ты и сам знаешь. Мы не такие, как все, и эта непохожесть внушает священникам страх.
— Лицемерные ослы в рясах!
— Не все. Многие веруют искренне. Но важно другое: пока екклезия называет нас порчеными, в это будет верить народ. — Раймон помолчал секунду-другую, дабы восстановить душевное равновесие, и продолжал:
— Сарио, есть и еще кое-что. Сила правителей — в их жизнеспособности, долголетии. У нас — ни того ни другого.
— Когда-то было и то, и другое.
— Но Матра эй Фильхо прогневались на нас и отняли силу. Пойми, Сарио, нерро лингва была для нас карой… Мы переступили грань дозволенного. Возгордились. И за это были повергнуты в ничтожество.
— Раймон, — Сарио уже не мог сдержаться, — Матерь с ее младенцем Сыном в самом деле так сказали?
Вопреки его ожиданиям Раймон ответил без гнева и враждебности, а с невероятным спокойствием, которое вызвало у юноши зубовный скрежет.
— Подлинный иллюстратор понимает и радостно приемлет священные знамения, как бы они ни выглядели.
— Но…
— Бассда! — Отбросив дружеский тон, Раймон плавно прошел вперед и остановился в шаге от Сарио. — Дураком меня считаешь? Конечно, ты вправе думать что угодно… Но неужели ты способен хоть на миг поверить, что в семье Грихальва один лишь ты лелеешь великие замыслы? Что только твоя Луса до'Орро рвется на свободу?
— Но почему тогда…
Внезапно Раймон, вопреки обыкновению и нисколько не рисуясь, задрал левый рукав камзола и манжету рубашки.
— Сарио, ты идешь по моим стопам! Даже прозвище твое — Неоссо Иррадо — носил когда-то и я.
Разумеется, Сарио не мог не взглянуть на обнаженное запястье. На его внутренней стороне виднелся рубец — сизый след глубокого пореза.
— “Наименьшая кара”, — грустно произнес Раймон. — Конечно, те, кто настоял на ней, давно лежат в могиле; они уже тогда дышали на ладан. Но я могу тебе сказать только то, что они сказали мне: своенравие и непокорность семье не служат. И мириться с ними нельзя.
Сарио облизал губы — И поэтому они погасили твой огонь.
— Погасили? Разве ты не видел мои последние работы? — Бледность его лика не уступала белизне его батистовой рубашки. — Нет, Сарио, не “погасили”. Перенацелили. И я пришел к выводу: если можно сослужить хоть малейшую службу нашей многострадальной семье, то надо радоваться и этому.
— Я не хочу радоваться этому, — запротестовал Сарио. — Я хочу большего.
— Ну, а коли так, — сказал Раймон с горечью, противоречащей его улыбке, — я тебя не боюсь. Я боюсь за тебя.
Сарио хотел что-то сказать, но иль семинно, мотнул головой, давая понять, что разговор закончен.
— Прошу извинить, граццо. У меня дела. — Он направился к выходу, молча отворил и затворил за собой дверь.
Шипя и дрожа, как рассерженный кот, Сарио подождал, пока уляжется гнев. Затем подошел к мольберту и откинул парчу с автопортрета, не отвечавшего всем требованиям, которые предъявлялись к испытательной работе юных претендентов на членство в мужской элите рода Грихальва.
Власть. Но недостаточная.
Сарио с удовлетворением разглядывал картину. Не о чем беспокоиться. Вьехос Фратос ему не опасны. Чего бы ни требовали от него. Как бы ни боялись его.
Он улыбнулся своему автопортрету.
— Верро Грихальва был глупцом.
* * *
Гитанна Серрано не могла оторвать взор от бесценного зеркала — его подарил герцог в память о их первой астравенте тайра-виртском празднике “звездного ветра”, поры, когда с неба сыплются звезды и попадают в зеркала влюбленных. Правда, это зеркало в ритуале не участвовало — оно было слишком большое, слишком красивое, слишком дорогое. Оно лишь напоминало о первой ночи, которую герцог и Гитанна провели вдвоем.С тех пор миновало так много ночей, так много астравент. Гитанна изучала каждый квадратный дюйм лица, беспощадная к себе, как беспощаден мужчина к врагу на поле брани. По сути, лицо и было врагом, уставившимся на нее через посеребренное стекло, постоянно напоминающим о бренности женской красоты.
Где она, восхитительно свежая, пышущая бодростью и здоровьем молодая женщина, которая дала соблазнить себя в астравенту, едва оказалась при дворе? Ее больше нет. Растратила юность на войны, где оружием служат слова, а стратегическими планами — дворцовые интриги. Зима, лето, зима, лето… И пусть не приходится думать о подвозе продовольствия и фуража, о зимних квартирах, о наборе пополнения. Только о подступающей старости, об уходящей красоте. Но разве от этого легче?
Она со страхом думала, что война проиграна, близится последняя битва. Семь лет он приходил к ней, семь лет после той первой ночи, когда оказал ей честь, когда возвысил ее над всеми, сделав своей любовницей. Семь лет, превративших девушку в старуху.
Гитанна поморщилась. Мужчины просто стареют. А женщины превращаются в старух.
В ее локонах не пробивалась седина. Помады и лосьоны оберегали свежесть кожи, бросали вызов летнему тайра-виртскому солнцу, болотной сырости и даже всесокрушающему времени. Она не вынашивала детей, и потому талия осталась узкой, бедра крутыми, а груди тугими. И все-таки она уже не та, что прежде, — в этом нет сомнений.
Гитанна на миг закрыла глаза, предавшись покою, услышала гудение пчел за растворенным окном, далекий лай и приглушенный расстоянием женский смех во внутреннем дворе. Она решила сидеть совершенно неподвижно, но тут же почувствовала предательскую дрожь век.
Клацнул замок. Гитанна улыбнулась с облегчением. “Он меня еще не бросил”.
Отворилась дверь, и снова раздался щелчок. Постороннему теперь в комнату не войти. Не открывая глаз, Гитанна напрягла слух и обоняние: шелест дорогих тканей, пряные, хоть и слабые, запахи мужского и конского пота. И благоговейный возглас — вошедший увидел в зеркале ее нагие груди.
— Матра Дольча! — прошептал он, как ей показалось, с мольбой. Веки распахнулись. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы не обернуться в изумлении и страхе, не закричать. Вот так. Случилось.
Алехандро улыбался. Улыбка была отцовская, но обаяние — свое, природное. Никакой рассудочности, наигранности в манерах. Мир еще не наложил на него свой отпечаток, Алехандро оставался самим собой.
Он тоже нервничал. Уже не мальчик, но и не совсем мужчина. Высокий, растущий не по дням, а по часам; плечи широки, но еще не отяжелели от мышц. Руки с широкими ладонями прекрасно знакомы с мечом, ножом, поводьями, но неопытны в ласках-.
Алехандро беспокойно вздохнул и произнес:
— Он сказал, это поручается вам.
Она медленно встала. С напудренных, надушенных плеч упала роскошная кружевная шаль. Гитанна сбросила ее неуловимым движением, и кружева плавно, как невесомая пушинка, опустились на ковер. Скоро на эту шаль упадет и его одежда.
— Да, — отозвалась Гитанна.
Отец сделал ее женщиной. А ей теперь предстоит сделать мужчиной сына.
Глава 10
Лишь четвертый из встречных, к которым обратилась Сааведра, дал желанный ответ: “В Галиерре”. Она отправилась туда, где и обнаружила Сарио. Целиком уйдя в себя, он напряженно изучал картины в затененном углу. Сложенные на груди руки прижимались к ней с такой силой, словно он боялся, что выпрыгнет сердце. На лбу пролегли глубокие складки, желваки набухли, и казалось, вот-вот лопнет кожа. Блеск оскаленных зубов выдавал напряжение лицевых мышц.
— Привет, — сказала она. — Я пришла спросить: хочешь пойти со мной на праздник? Впрочем, вижу, ты не в настроении…
Она подождала. Тишина. Ее насмешливый тон остался незамеченным.
— Сарио.
Она, взглянула на картины. Ни одной большой, ни одной старше месяца-двух. От них пахло канифолью, клеем, наполнителями для красок.
— Не твои, — сказала она.
— Раймона.
— Раймона? — Сааведра внимательнее посмотрела на них. — Но.., почему?
— Он посоветовал взглянуть, — с холодком ответил Сарио. — Это должно кое-что объяснить.
И тогда она поняла — он не расположен к разговору.
— Что?
Он бросил на нее недовольный взгляд. Оскал не исчез.
— Его взгляд на вещи.
Что-то блеснуло в темных глазах, заполнило их и ушло, лишь когда он напряг волю.
— И?
— Тебе не понять.
Сааведре захотелось отвесить ему пощечину. Ее ярость лишь разгоралась медленнее, а так ни в чем не уступала ярости Сарио.
— А, ясно. Мы сегодня мердитто альба, да? Слишком важная персона, чтобы снисходить до разговора с ничтожной женщиной. Мы теперь Вьехо Фрато, Одаренные, Признанные, голубая косточка. Ах, простите за вторжение… Удаляюсь, не смею осквернять воздух, коим вы изволите дышать!
— Подожди! — Как только она отвернулась, он схватил ее за руку. — Сааведра, подожди! Ведра, неосса иррада, не злись.
— А вот буду злиться, — заупрямилась она. — Что хочу, то и буду делать, не ты один способен чувствовать. — Она сверкнула глазами и рывком высвободила руку. — Матра Дольча! Сарио, я не позволю так с собой обращаться, я тебе не какая-нибудь… Мы с тобой слишком много знаем друг о друге, у нас слишком много общих тайн. Так что прибереги раздражительность и вспыльчивость для кого-нибудь другого.
— Но ведь сейчас тут никого, кроме тебя, — спокойно возразил он. — И ты спросила.
— Эйха, спросила, А что тут такого? — Она снова посмотрела на картины. — Что здесь такого необычного, в последних картинах агво Раймона?
— Семинно, его повысили. Я его обвинил в утрате Луса до'Орро. Он вышел из себя…
— А разве ты бываешь в себе?
— ..и наговорил чего не следовало.
— Да с чего ты взял, что ом потерял Луса до'Орро? — Она указала на картины. — Посмотри на них, даже издали видно, что у него все в порядке.
— Ты видишь, да? Его огонь? Его Свет?
— Конечно, вижу. — Она всегда видела Луса до'Орро в любом настоящем художнике.
— Ну, и что ты тут видишь?
— На картинах? — Она задумалась на миг. — Надо их хорошенько рассмотреть.
— Нет, нет… — Опять прорвалась его раздражительность. — Ведра, что ты видишь с.., с первого взгляда? Талант? Его Дар?
— Просто дар, — сразу ответила она, нисколько не сомневаясь в своей правоте. — Он не так хорош, как твой. Сарио густо покраснел.
— А как хорош? Как дар Раймона?
— Сарио, я ведь уже говорила. Ты — лучший. Самый лучший.
— Самый лучший, — тихо повторил он. — Самый лучший, — кивнула она. — Ты достоин, чтобы исполнилась твоя самая заветная мечта — стать Верховным иллюстратором в Палассо Веррада.
Краска смущения исчезла. Он стал белее мела, в зрачках сгустилась мгла.
— Почему ты так веришь в меня? Чем я заслужил такую преданность?
— Да ничем. Просто ты — это ты. — Сааведра пожала плечами. — Даже не знаю, Сарио. Но в тебе есть огонь. Или, может, твоя Луса до'Орро слишком ярко горит, трудно не заметить. — Она снисходительно улыбнулась. — Неоссо Иррадо, все, что о тебе говорят, правда. Но мне это безразлично. Я вижу то, что кроется в самой глубине.
— В глубине?
— Под краской, — уточнила она. — Под многими слоями тусклой краски — ее наносили второпях и с одной-единственной целью: превратить картину со всеми ее деталями, со всеми тонкостями в одно сплошное пятно. — Она пожала плечами. — Маска, вроде слоя штукатурки поверх фрески. А под нею прячешься ты.
Он зачарованно слушал ее.
— Но если я прячусь под маской, если я облепился штукатуркой, как тебе удалось меня разглядеть?
Она сказала не задумываясь, как будто ответ давно хранился в мозгу:
— Мотыльки, хоть и чувствуют жар, все равно летят на огонь.
— И сгорают в нем, — прошептал Сарио.
— Бывает, — с готовностью согласилась она. — Но все они ощущают Свет.
Он заморгал. Он потерялся в стране своего воображения, далеко от Сааведры. Воображение опять тянуло его за собой, уносило далеко-далеко. Но он спохватился. И вернулся.
— А ты бы могла? — Что?
— Сгореть в этом пламени?
— Никогда, — ответила Сааведра. И увидела в его глазах понимание и уверенность.
— Ты мне уже помогала, — напомнил он.
— Да, помогала. Надо будет — еще помогу, не сомневайся. Он притворился, что не заметил иронии.
— Ты сожгла Пейнтраддо Томаса.
Да он вовсе не шутит! Казалось, он чего-то хочет от нее. Обещания? Клятвы верности? Того, что она еще не делала для него, в чем не видела необходимости?
— Привет, — сказала она. — Я пришла спросить: хочешь пойти со мной на праздник? Впрочем, вижу, ты не в настроении…
Она подождала. Тишина. Ее насмешливый тон остался незамеченным.
— Сарио.
Она, взглянула на картины. Ни одной большой, ни одной старше месяца-двух. От них пахло канифолью, клеем, наполнителями для красок.
— Не твои, — сказала она.
— Раймона.
— Раймона? — Сааведра внимательнее посмотрела на них. — Но.., почему?
— Он посоветовал взглянуть, — с холодком ответил Сарио. — Это должно кое-что объяснить.
И тогда она поняла — он не расположен к разговору.
— Что?
Он бросил на нее недовольный взгляд. Оскал не исчез.
— Его взгляд на вещи.
Что-то блеснуло в темных глазах, заполнило их и ушло, лишь когда он напряг волю.
— И?
— Тебе не понять.
Сааведре захотелось отвесить ему пощечину. Ее ярость лишь разгоралась медленнее, а так ни в чем не уступала ярости Сарио.
— А, ясно. Мы сегодня мердитто альба, да? Слишком важная персона, чтобы снисходить до разговора с ничтожной женщиной. Мы теперь Вьехо Фрато, Одаренные, Признанные, голубая косточка. Ах, простите за вторжение… Удаляюсь, не смею осквернять воздух, коим вы изволите дышать!
— Подожди! — Как только она отвернулась, он схватил ее за руку. — Сааведра, подожди! Ведра, неосса иррада, не злись.
— А вот буду злиться, — заупрямилась она. — Что хочу, то и буду делать, не ты один способен чувствовать. — Она сверкнула глазами и рывком высвободила руку. — Матра Дольча! Сарио, я не позволю так с собой обращаться, я тебе не какая-нибудь… Мы с тобой слишком много знаем друг о друге, у нас слишком много общих тайн. Так что прибереги раздражительность и вспыльчивость для кого-нибудь другого.
— Но ведь сейчас тут никого, кроме тебя, — спокойно возразил он. — И ты спросила.
— Эйха, спросила, А что тут такого? — Она снова посмотрела на картины. — Что здесь такого необычного, в последних картинах агво Раймона?
— Семинно, его повысили. Я его обвинил в утрате Луса до'Орро. Он вышел из себя…
— А разве ты бываешь в себе?
— ..и наговорил чего не следовало.
— Да с чего ты взял, что ом потерял Луса до'Орро? — Она указала на картины. — Посмотри на них, даже издали видно, что у него все в порядке.
— Ты видишь, да? Его огонь? Его Свет?
— Конечно, вижу. — Она всегда видела Луса до'Орро в любом настоящем художнике.
— Ну, и что ты тут видишь?
— На картинах? — Она задумалась на миг. — Надо их хорошенько рассмотреть.
— Нет, нет… — Опять прорвалась его раздражительность. — Ведра, что ты видишь с.., с первого взгляда? Талант? Его Дар?
— Просто дар, — сразу ответила она, нисколько не сомневаясь в своей правоте. — Он не так хорош, как твой. Сарио густо покраснел.
— А как хорош? Как дар Раймона?
— Сарио, я ведь уже говорила. Ты — лучший. Самый лучший.
— Самый лучший, — тихо повторил он. — Самый лучший, — кивнула она. — Ты достоин, чтобы исполнилась твоя самая заветная мечта — стать Верховным иллюстратором в Палассо Веррада.
Краска смущения исчезла. Он стал белее мела, в зрачках сгустилась мгла.
— Почему ты так веришь в меня? Чем я заслужил такую преданность?
— Да ничем. Просто ты — это ты. — Сааведра пожала плечами. — Даже не знаю, Сарио. Но в тебе есть огонь. Или, может, твоя Луса до'Орро слишком ярко горит, трудно не заметить. — Она снисходительно улыбнулась. — Неоссо Иррадо, все, что о тебе говорят, правда. Но мне это безразлично. Я вижу то, что кроется в самой глубине.
— В глубине?
— Под краской, — уточнила она. — Под многими слоями тусклой краски — ее наносили второпях и с одной-единственной целью: превратить картину со всеми ее деталями, со всеми тонкостями в одно сплошное пятно. — Она пожала плечами. — Маска, вроде слоя штукатурки поверх фрески. А под нею прячешься ты.
Он зачарованно слушал ее.
— Но если я прячусь под маской, если я облепился штукатуркой, как тебе удалось меня разглядеть?
Она сказала не задумываясь, как будто ответ давно хранился в мозгу:
— Мотыльки, хоть и чувствуют жар, все равно летят на огонь.
— И сгорают в нем, — прошептал Сарио.
— Бывает, — с готовностью согласилась она. — Но все они ощущают Свет.
Он заморгал. Он потерялся в стране своего воображения, далеко от Сааведры. Воображение опять тянуло его за собой, уносило далеко-далеко. Но он спохватился. И вернулся.
— А ты бы могла? — Что?
— Сгореть в этом пламени?
— Никогда, — ответила Сааведра. И увидела в его глазах понимание и уверенность.
— Ты мне уже помогала, — напомнил он.
— Да, помогала. Надо будет — еще помогу, не сомневайся. Он притворился, что не заметил иронии.
— Ты сожгла Пейнтраддо Томаса.
Да он вовсе не шутит! Казалось, он чего-то хочет от нее. Обещания? Клятвы верности? Того, что она еще не делала для него, в чем не видела необходимости?