Людвиг посмотрел на нее через лупу.
— Что это вы вдруг заговорили о белладонне и об угрозах, Джорджиана?
— Мне просто любопытно.
— Вы думаете, что смерть деда не была естественной?
— О нет. Нет, нет. Просто он умер уж очень неожиданно.
— Мне кажется, смерть всегда приходит неожиданно в том смысле, что мы не хотим о ней думать, особенно если она настигает людей, которых мы любим. О Боже, да.
Джорджиана улыбнулась, глядя, как Людвиг поднял флакон с косметикой и посмотрел на него через лупу.
— Вы добрый человек, Людвиг.
— Да? О, благодарю вас, моя дорогая. Обратите внимание на качество этого фаянса, он такого густого темно-синего цвета.
— Думаю, мне пора идти спать, — сказала Джорджиана. — Вам тоже нужно отдохнуть. Скоро уже рассвет.
— Я побуду здесь еще немного. Хочу найти коробку для этих флаконов.
Джорджиана удалилась, качая головой. Она знала, что Людвиг не только забудет о времени, но, возможно, даже перепутает день с ночью и заснет в конце концов за рабочим столом. Она торопливо покинула Египетское крыло и вышла в темный коридор. Окна и лужайка снаружи покрылись инеем. Ей стало холодно, и она потерла руками плечи. Неожиданно перед ней появился призрак, заставивший ее резко остановиться и охнуть. Он бросился к ней и подтолкнул к холодному окну.
— Юный Джордж, ты сделал глупость.
— Мистер Росс, мне надоело то, что вы повсюду крадетесь и шпионите за мной. Отпустите меня сейчас же.
— Только что ты рассказала Людвигу о своих подозрениях. Это очень глупо с твоей стороны. А что если он убийца? Тебе это даже в голову не пришло, не так ли?
Рука его прижималась к ее грудям. Джорджиана попыталась просунуть руки между своей и его грудью, но ей это не удалось.
— Это в вашем стиле порочить безвинных людей, но Людвиг честный человек. Он добрый, великодушный и хорошо воспитанный. А вас злит то, что он знатного происхождения.
Лицо Ника приблизилось к ее лицу настолько, что она смогла различить острый угол его подбородка.
— Если он такой чертовски замечательный, почему ты не выйдешь за него?
— Я бы вышла, — резко ответила она, — но я не хочу быть графиней и взваливать на себя все эти обязанности. У меня и без них будет много забот с детским домом. И кроме того, я его не лю… Он недостаточно стар для меня.
— Это не имеет значения, — сказал Ник. Он стоял так близко, что она чувствовала спокойное
и ритмичное биение его сердца. Это ощущение пронизало ее и взбудоражило, несмотря на ее гнев. Он продолжал: — Добрый Людвиг сделает все, что ты захочешь. Если ты выйдешь за него, то будешь скорее мужем, чем женой. И уж точно не будешь рабыней, так что можешь не беспокоиться на этот счет.
— Я же сказала вам. Я не выйду за молодого человека.
Она услышала тихий насмешливый смех.
— Разумеется, не выйдешь. Не сейчас.
— О чем это вы говорите?
Она допыталась оттолкнуть его руки, но он придавил ее к стене и приложил губы к ее уху.
— Все просто, голубка. Ты боишься выйти за молодого человека, потому что он может И] делать это.
Она слишком поздно поняла, что он собрался делать. Его губы накрыли ее уста, язык проник в ее рот, и он прижал ее к своему телу. На мгновение она оцепенела, ощутив его силу, теплоту его кожи, гибкость и вкус его губ, но затем заколотила его по плечам. Она уже собиралась укусить его губы, когда он отстранился и отпустил ее. Черт бы его побрал. Дыхание его осталось спокойным, и она точно знала, что он в этот миг криво улыбался ей.
Ник сказал спокойно:
— Или может быть, ты боишься, что больше никто не сможет заставить тебя чувствовать то, что я только что заставил тебя почувствовать.
Джорджиана резко провела тыльной стороной руки по своим губам и хотела ответить, но Ника уже не было рядом. Он превратился в тень, бесшумно двигающуюся по коридору, она же дрожащая, разгоряченная и взбудораженная осталась стоять у окна. Не желая встречаться с ним еще раз по дороге в свою комнату, она повернулась и прижалась горячим лбом к оконному стеклу.
Она больше не сможет терпеть его преследования. Если он еще раз поцелует ее так, то она сойдет с ума от ненависти и страсти. Он знал это и использовал против нее ее собственные чувства. Он злой, и она должна отделаться от него. Если завтра она не найдет убийцу Трешфилда, то отменит пари. Лучше отречься от своего слова, чем терпеть такие ужасные муки из-за этого человека. Так или иначе, она отделается от мистера Николаса Росса.
18
— Что это вы вдруг заговорили о белладонне и об угрозах, Джорджиана?
— Мне просто любопытно.
— Вы думаете, что смерть деда не была естественной?
— О нет. Нет, нет. Просто он умер уж очень неожиданно.
— Мне кажется, смерть всегда приходит неожиданно в том смысле, что мы не хотим о ней думать, особенно если она настигает людей, которых мы любим. О Боже, да.
Джорджиана улыбнулась, глядя, как Людвиг поднял флакон с косметикой и посмотрел на него через лупу.
— Вы добрый человек, Людвиг.
— Да? О, благодарю вас, моя дорогая. Обратите внимание на качество этого фаянса, он такого густого темно-синего цвета.
— Думаю, мне пора идти спать, — сказала Джорджиана. — Вам тоже нужно отдохнуть. Скоро уже рассвет.
— Я побуду здесь еще немного. Хочу найти коробку для этих флаконов.
Джорджиана удалилась, качая головой. Она знала, что Людвиг не только забудет о времени, но, возможно, даже перепутает день с ночью и заснет в конце концов за рабочим столом. Она торопливо покинула Египетское крыло и вышла в темный коридор. Окна и лужайка снаружи покрылись инеем. Ей стало холодно, и она потерла руками плечи. Неожиданно перед ней появился призрак, заставивший ее резко остановиться и охнуть. Он бросился к ней и подтолкнул к холодному окну.
— Юный Джордж, ты сделал глупость.
— Мистер Росс, мне надоело то, что вы повсюду крадетесь и шпионите за мной. Отпустите меня сейчас же.
— Только что ты рассказала Людвигу о своих подозрениях. Это очень глупо с твоей стороны. А что если он убийца? Тебе это даже в голову не пришло, не так ли?
Рука его прижималась к ее грудям. Джорджиана попыталась просунуть руки между своей и его грудью, но ей это не удалось.
— Это в вашем стиле порочить безвинных людей, но Людвиг честный человек. Он добрый, великодушный и хорошо воспитанный. А вас злит то, что он знатного происхождения.
Лицо Ника приблизилось к ее лицу настолько, что она смогла различить острый угол его подбородка.
— Если он такой чертовски замечательный, почему ты не выйдешь за него?
— Я бы вышла, — резко ответила она, — но я не хочу быть графиней и взваливать на себя все эти обязанности. У меня и без них будет много забот с детским домом. И кроме того, я его не лю… Он недостаточно стар для меня.
— Это не имеет значения, — сказал Ник. Он стоял так близко, что она чувствовала спокойное
и ритмичное биение его сердца. Это ощущение пронизало ее и взбудоражило, несмотря на ее гнев. Он продолжал: — Добрый Людвиг сделает все, что ты захочешь. Если ты выйдешь за него, то будешь скорее мужем, чем женой. И уж точно не будешь рабыней, так что можешь не беспокоиться на этот счет.
— Я же сказала вам. Я не выйду за молодого человека.
Она услышала тихий насмешливый смех.
— Разумеется, не выйдешь. Не сейчас.
— О чем это вы говорите?
Она допыталась оттолкнуть его руки, но он придавил ее к стене и приложил губы к ее уху.
— Все просто, голубка. Ты боишься выйти за молодого человека, потому что он может И] делать это.
Она слишком поздно поняла, что он собрался делать. Его губы накрыли ее уста, язык проник в ее рот, и он прижал ее к своему телу. На мгновение она оцепенела, ощутив его силу, теплоту его кожи, гибкость и вкус его губ, но затем заколотила его по плечам. Она уже собиралась укусить его губы, когда он отстранился и отпустил ее. Черт бы его побрал. Дыхание его осталось спокойным, и она точно знала, что он в этот миг криво улыбался ей.
Ник сказал спокойно:
— Или может быть, ты боишься, что больше никто не сможет заставить тебя чувствовать то, что я только что заставил тебя почувствовать.
Джорджиана резко провела тыльной стороной руки по своим губам и хотела ответить, но Ника уже не было рядом. Он превратился в тень, бесшумно двигающуюся по коридору, она же дрожащая, разгоряченная и взбудораженная осталась стоять у окна. Не желая встречаться с ним еще раз по дороге в свою комнату, она повернулась и прижалась горячим лбом к оконному стеклу.
Она больше не сможет терпеть его преследования. Если он еще раз поцелует ее так, то она сойдет с ума от ненависти и страсти. Он знал это и использовал против нее ее собственные чувства. Он злой, и она должна отделаться от него. Если завтра она не найдет убийцу Трешфилда, то отменит пари. Лучше отречься от своего слова, чем терпеть такие ужасные муки из-за этого человека. Так или иначе, она отделается от мистера Николаса Росса.
18
Ник тайком наблюдал за Джорджианой, стоя возле окна гостиной, задрапированного черным крепом. Она стояла среди членов семьи Трешфилда и беседовала со своей теткой. Следуя традиции, она надела широкое траурное платье из черного бомбазина. Он никогда не видел более темной и тусклой материи. Не без труда он мог бы предположить, что именно в этом платье она и будет похожа на тощую ворону, однако черный цвет только подчеркивал белизну ее кожи, нежный цвет ее щек. Агатовые бусы, украшающие шею, лишь усиливали поразительную зелень ее глаз, блестящих, как отшлифованный малахит.
Ему нельзя было глядеть на нее. Ник повернулся и посмотрел в окно на вереницу карет, ожидающих своей очереди, чтобы подъехать к дому. Панихида состоялась в церкви небольшой деревушки неподалеку, а затем графа опустили в фамильный склеп в часовне, стоящей в парке. Детали траурного ритуала были тщательно продуманы и выполнены с пышностью и великолепием, соответствующими, по мнению Эвелина и Пруденс, их новому званию.
Ник считал, что Египетское крыло было самой большой диковиной из всех, которые ему приходилось когда-либо видеть, пока не стал свидетелем этого отвратительного спектакля — траура в высшем обществе. Все были облачены в мрачные черные одежды — черный шелк, черный креп, черные плюмажи, черные платки, траурные черные повязки и ленты и, разумеется, модный бомбазин. Этот материал ценили, потому что он был настолько тусклым, что почти не отражал света.
Весь ритуал имел целью показать, как сильно любили Трешфилда, однако Нику показалось, что он свидетельствует лишь об огромном состоянии Эвелина, выбросившего кучу денег на эту бессмысленную демонстрацию. Вся эта показуха не сможет убедить того, кто знаком с этой семьей, что по Трешфилду будут сильно горевать, особенно новоиспеченный граф и его супруга. За весь день они не пролили ни одной слезинки. Зато Джорджиана плакала.
Увидев утром, как она сокрушается, Ник почти забыл о ее холодности по отношению к нему, однако эта слабость, вызванная состраданием, прошла, когда, вернувшись домой, она стала избегать его, как зачумленного. Все же он присматривал за ней, зная, что она будет продолжать свои бесполезные попытки обнаружить вину подозреваемых в убийстве, чтобы избавиться от него.
К сожалению, находясь все это время недалеко от Джорджианы, он не мог забыть о своем несчастье. Вид гостиной еще более ухудшил его и без того минорное настроение.
Он никогда не думал, что надменная леди Джорджиана согласится на условия пари, которые он предложил. Возможно, он не ошибся в своем мнении о ней. Она хочет его не меньше, чем он ее, только стыдится, что испытывает страсть к такому низкому человеку, как он. Эта мысль не давала ему успокоиться и заставляла страдать. Когда он думал об этом, ему хотелось сделать Джорджиану такой же несчастной, каким она сделала его.
В этом мрачном расположении духа он незаметно приблизился к Джорджиане, когда она загнала в угол несчастную леди Августу и начала спрашивать, чем та занималась в день смерти Трешфилда. Как он и ожидал, ее усилия оказались бесплодными. Леди Августа не имела желания доверяться французской шпионке и поторопилась исчезнуть.
— О Росс, мне как раз нужно с вами поговорить.
Ник повернулся и увидел возле себя Эвелина, похожего на тощего черного орла в своем траурном костюме.
— Примите мои соболезнования, Хайд.
— Теперь уже Трешфилд.
— Да, конечно. Да, дружище, ужасна неожиданная смерть, не так ли?
— Да, но я не об этом хотел с вами поговорить.
— Я помню, что делал в тот день. Трагические события всегда фиксируют в сознании эти вещи, не правда ли? В тот день я встретил наших дам в городе, где они занимались покупками. А вы помните, что вы делали в тот день?
— Нет.
— Вы случайно не охотились в тот день, не заходили в кладовую для дичи?
— Нет. Зачем мне…
— Держу пари, вы тогда чуть в штаны не наложили, когда старый Трешфилд сказал, что Джорджиана должна родить от него ребенка. Подумали, что лишитесь всего из-за несовершеннолетнего наследника.
Эвелин посмотрел на него вдоль своего внушительного носа и сказал:
— Как раз наоборот. Я никогда не верил в эту смехотворную ложь.
В то время как он говорил, взгляд его нашел Джорджиану. Его тонкие и плотно сжатые губы несколько обмякли, и он сделал глотательное движение, Ник увидел, как сократились мышцы его шеи и кровь прилила к его лицу. Ему стало не по себе оттого, что похотливый взгляд и грязные мысли Эвелина коснулись Джорджианы.
— Послушайте, — сказал Ник, — леди Джорджиана беседует с леди Пруденс. Какая у вас замечательная, статная жена. Я уверен, с ней вы многого добьетесь.
— С кем?
— С вашей женой. — Ник кивнул в сторону приземистой фигуры Пруденс. — Вы не забыли о ней?
Бросив тревожный взгляд на жену, Эвелин намеренно повернулся спиной к ее огромному кринолину.
— Не надо отвлекать меня, Росс. Я хотел вас спросить, как долго вы еще намерены оставаться здесь теперь, когда моего дяди не стало?
— Вам не терпится избавиться от меня?
— Я уверен, что вы сами не захотите быть здесь во время траура.
— Это меня не смущает.
— Когда вы уедете, Росс?
— Через несколько дней, — выпалил Ник. — Сразу как только уедет леди Джорджиана.
— Я попросил ее оставаться здесь столько, сколько она захочет.
Ник некоторое время молчал. Потом подошел к Эвелину ближе и прошептал:
— Только попробуй приблизиться к ней, старый развратник, и я вмиг уложу тебя в склеп рядом с твоим дядюшкой.
— Как вы смеете, сэр!
— У вас вид оскорбленной девственницы. Я вас предупредил. — Ник отсалютовал Эвелину. — Когда начнется ленч? Я проголодался. Думаю, я присоединюсь к вашей супруге и леди Джорджиане. Пока, патрон.
Ник с ухмылкой покинул таращащегося на него и бормочущего что-то нечленораздельное Эвелина и подошел к дивану возле камина, на котором сидели Джорджиана и Пруденс. По дороге он взял с подноса чашку чая. Гостиная заполнилась родственниками и друзьями, разговаривающими приглушенными голосами. Похожие на робких голубей, они толпились небольшими группами и Трешфилд с портрета в траурной рамке взирал на это сборище со знакомым выражением злорадства на лице. Ник отпил чай, медленно обошел группу родственников и подошел к дивану сзади. Отсюда ему был слышен разговор Джорджианы и Пруденс.
— Я уверена, что вы правы, — сказала Джорджиана. — Но как же быть с коликами?
— О, если боли сильные, то вам лучше всего использовать белладонну. Она очень помогает.
— Я интересуюсь потому, — сказала Джорджиана, — что когда я создам этот дом, в нем может быть довольно много младенцев.
— Право, Джорджиана, эти дела лучше всего поручить домоправителю или надзирателю. Вам нужно будет нанять хороших честных сотрудников, желательно обладающих опытом работы с детьми.
— Я знаю, но колики это такая проблема.
— Это верно, — сказала Пруденс и со звоном помешала чай в фарфоровой чашке. — Кстати, я хотела вас спросить, вы еще долго намерены здесь оставаться?
— Нет, не долго.
— Разумеется, приличие требует, чтобы ваш отъезд не был поспешным.
— Разумеется, — сказала Джорджиана.
— Но, в конце концов, в этом доме траур.
— Конечно.
— Может быть, неделю? — спросила Пруденс.
— Может быть.
Ник услышал, что чашка Пруденс задребезжала.
— В таком случае я предупрежу домоправительницу.
Пруденс извинилась и пошла к Эвелину, который приглашал всех пришедших отдать последний долг графу на ленч. Присутствующие горя желанием наполнить свои желудки за счет новоиспеченного графа, толпой направились в зал. Краем глаза Ник заметил, что Джорджиана встала. Он поставил чашку и быстро вышел из-за дивана.
— Ты думала, что она перепугается и признается во всем? — спросил он.
Джорджиана испуганно вскрикнула и резко повернулась.
— Почему , вы все время подкрадываетесь и возникаете так неожиданно?
— Если бы она была виновата, то не призналась бы, что знает о белладонне.
— Она могла признаться для того, чтобы прикинуться невинной.
— Верно, — сказал Ник. — И расспрашивать тронутую леди Августу тоже было очень умно с твоей стороны.
Прежде чем ответить Джорджиана оглядела быстро пустеющую комнату.
— Зато, мистер Всезнайка, я узнала, что она принимает то, что называет своим эликсиром. Она говорит, что врач прописал его ей от нервов. Если мы спросим врача, что входит в этот эликсир, я уверена, что он назовет белладонну. Наверняка Августа считает его противоядием против французского яда.
— Ш-ш-ш! — произнес Ник, увидев, что к ним приближаются Людвиг и леди Августа, опирающаяся на его руку.
— Вы что не собираетесь обедать? — обратился к ним Людвиг.
— Мы сейчас идем, — сказала Джорджиана. — Леди Августа, я как раз говорила мистеру Россу о вашем чудесном эликсире.
— Он обезвреживает яд, так что не пытайтесь меня отравить, мадам шпионка. И Людвиг сказал мне, что знает о вас все, как вы тайком пробираетесь повсюду и добываете секреты для Наполеона, и он сказал мне, что собирается…
Людвиг похлопал леди Августу по руке в перчатке.
— Послушайте, бабушка, разве можно так говорить в день, когда мы похоронили дорогого дедушку?
— О, бедный, бедный Трешфилд, — запричитала Августа. Она высморкалась в черный кружевной носовой платочек, бросая на Джорджиану подозрительные взгляды.
Людвиг сказал:
— Вам нужно немного поесть и выпить бокальчик хереса.
— Да, хереса, много хереса. Разумеется, для моих нервов. — Августа отправилась искать лакея, чтобы попросить его принести ей бутылку хереса. Людвиг втиснулся между Ником и Джорджианой и взял Джорджиану за руки. Ник почувствовал раздражение от фамильярности, с которой Людвиг прикасался к ней.
— Мне очень жаль, что так вышло, — сказал Людвиг, глядя Джорджиане в глаза. — Ее потрясла смерть брата, и она все больше заговаривается.
Ник фыркнул, но они не обратили на него внимания. Его раздражение начало перерастать в нечто более серьезное, когда он увидел, что эти двое придвинулись друг к другу.
Джорджиана поцеловала Людвига в щеку, и Ник негромко выругался. К счастью, его не услышали.
— Я знаю, что вы не виноваты, — сказала она Людвигу. — У вас усталый вид. Лучше отдохните сегодня ночью, вместо того чтобы работать до утра.
— Спасибо, дорогая Джорджиана, я так и сделаю. У вас такое доброе сердце, да, очень доброе. — Он поцеловал ее в ответ. — Возможно, завтра мне понадобится ваша помощь. На одной из мумий повязки гниют и отваливаются, и я должен что-то сделать, чтобы они сохранились. Вы знали, что древнеегипетские бальзамировщики вытаскивали мозг покойников через нос? Они использовали для этого такой длинный инструмент с крючком на конце.
— Боже! — воскликнул Ник и встал между Людвигом и Джорджианой.
Джорджиана приподняла подбородок.
— В чем дело, мистер Росс?
— Не смотрите на меня так, словно я еж, изгадивший ваш ковер. Меня замутило от ваших поцелуев и разговоров о мумиях и мозгах. — Он посмотрел на Людвига. — А вы поберегите ваши слюнявые поцелуи для кого-нибудь другого. И не распускайте руки.
Джорджиана возмутилась, а Людвиг лишь вытаращил на него глаза. Ник разозлился еще больше при мысли о том, что Джорджиана питает симпатию к этому нудному безвольному человеку.
— О Господи, — произнес Людвиг.
Ник сунул руки в карманы и насмешливо посмотрел на Джорджиану.
— Он напоминает мне несчастную монахиню.
— Вы должны извиниться перед Людвигом, — сказала Джорджиана.
— О, будь все проклято, — прорычал Ник, увидев, что Джорджиана гладит Людвига по руке.
Она посмотрела на него сердито и сказала:
— Следите за вашей речью, сэр.
— О Боже, да, — присоединился к ней Людвиг. Он приподнял руку, и Джорджиана просунула под нее свою. — С вашей стороны неучтиво так грубо выражаться в присутствии дамы.
Ник подбоченился:
— Уж не собираетесь ли вы учить меня учтивости, патрон?
— Хватит, сэр! — Джорджиана потянула Людвига за руку, заставив его отойти от Ника на безопасное расстояние. Сама же приблизилась к нему и прошептала: — Вам должно быть стыдно, сэр, что вы обижаете такого замечательного человека, как Людвиг. Вы недостойны даже того, чтобы… чтобы стирать его белье. — Она взяла своего подопечного под руку, и они направились к выходу. — Мы идем на ленч.
— Иди и нарежь там для него мясо, — крикнул Ник им вслед.
В гостиной оставались лишь несколько человек, и все с удивлением посмотрели на него. Ник ответил им свирепым взглядом и подошел к окну. Откинул кусок крепа, зацепившийся за его фрак, и пробормотал:
— Бесхребетное пузатое ничтожество. Именно такой бесхарактерный муж ей нужен. Она будет из него веревки вить.
Постой. Что это он вдруг так разгорячился? Раньше его никогда не беспокоили такие типы, как Людвиг Хайд. Но раньше ему еще не приходилось стоять и смотреть, как Джорджиана целует его.
Черт возьми, он ревнует ее. Мысль о том, что Людвиг дотрагивается до нее своими мягкими влажными руками, приводила его в ярость. Когда этот гаденыш поцеловал ее, Нику понадобилось самообладание, чтобы не схватить его и не засунуть в камин.
Ей-богу, он ревнует ее. Как писал этот древний римлянин, которого ему читал Пертуи? Кажется, Овидий. Ах да. «Любовь, которую питает ревность, живет долго».
Ник застонал и прижал щеку к холодному стеклу. Любовь. Ужасная бесконечная мука.
Позднее, ночью, Ник лег на кровать совсем одетый, после того как удостоверился, что Джорджиана заперла свою дверь. Она каждый вечер пододвигала к двери — мебель, и он был спокоен за ее безопасность. Никто, кроме него, не мог открывать замки отмычкой, во всяком случае он надеялся на это. Тушки кроликов и тушеное мясо он отослал знакомому врачу в Лондон. Он слышал, как Джорджиана расспрашивала своих подозреваемых, и проводил собственное расследование действий Эвелина и Людвига.
Чтобы не думать о том, как бы ему доказать Джорджиане, что она по-прежнему хочет его, он стал вспоминать то, что ему было известно. В день смерти Трешфилда Людвиг, как обычно, находился среди своих древностей. Он мог выскользнуть из Египетского крыла, отравить кролика, и никто ничего бы не заметил. Эвелин в тот день долго гулял и мог сделать то же самое. Он мог даже заплатить извозчику экипажа, чтобы тот сбил Джорджиану, когда она ходила за покупками. Ник все еще имел некоторые подозрения насчет этого инцидента, хотя Джорджиана считала его одной из проказ леди Августы.
К счастью, Джорджиану больше никто не пытался убить. Ник объяснял это тем, что
Трешфилд умер раньше, чем успел изменить свое завещание или жениться на ней. Джорджиана полагала, что леди Августа была потрясена смертью брата и на время перестала проказничать. Как бы там ни было, время уходит. Он и Джорджиана скоро покинут поместье Трешфилда, и если они не найдут убийцу до своего отъезда, то, вероятно, они уже никогда его не найдут.
Ему нужно будет спросить слуг о том, что делали Эвелин и Людвиг в день убийства. Однако в домах благородных семейств бросалась в глаза разобщенность между слугами, хозяевами и гостями. Если он подойдет с этим вопросом даже к лакею, слух об этом быстро достигнет ушей дворецкого и домоправителя, которые непременно передадут его Пруденс. Как и Джорджиане, ему придется действовать через своего слугу, Пертуи.
Ник составлял в уме список вопросов для своего слуги, когда в дверь его гостиной негромко стукнули один раз. В его апартаментах было темно — горела единственная свеча возле его кровати. Он взял свечу и вышел в гостиную.
Открыв дверь, он обнаружил, что в коридоре никого нет. Неужели стук ему послышался. Маловероятно. Он закрыл дверь и почувствовал, что наступил на что-то. Он нагнулся и поднял конверт. Внутри был листок почтовой бумаги Трешфилда. Текст на нем был написан печатными буквами. Внизу стояло имя Джорджианы. Она писала, что придет в Египетское крыло этой ночью в два часа и просила его ждать ее там.
Ник положил листок обратно в конверт. Ее королевское величество считает его почти неграмотным, раз написала эту чертову записку печатными буквами. Значит, она нашла убийцу! Зачем еще она захотела бы встретиться с ним тайно, если ей явно противно его общество?
— Разрази меня гром, — пробормотал Ник. — Если она нашла его, мне придется вернуться в Техас.
Он проиграл. Без сомнения Пруденс убила Трешфилда, чтобы обеспечить себе место в свете. Сердце его упало, как будто находилось под тяжестью сотни саркофагов. Ему придется предстать перед насмешливым и торжествующим взглядом Джорджианы. Впрочем, ее светлость слишком хорошо воспитана, чтобы глумиться над кем-либо. Она скромно расскажет ему, как ей удалось разоблачить убийцу, и вежливо попросит убраться за океан и больше никогда не беспокоить ее.
И ему придется уехать. Конверт выпал из его руки, и он невидящим взглядом посмотрел на свечу, которую все еще держал. Почему его любовь не такая, как любовь Джоселина и Лайзы. Его любовь походит на любовь Отелло и Дездемоны тем, что она заранее обречена. Обречена, обречена, обречена. Только Джорджиана далеко не такая верная, какой была Дездемона.
Да, она хочет, чтобы он уехал. Но он уйдет не так, как уходит какая-нибудь жалкая дворняжка, которую прогнали со двора. Он уйдет красиво, с высоко поднятой головой и покажет ей, что его не волнует то, что она считает их близость грязной тайной, которую лучше всего забыть. Или он попробует показать ей, как много она теряет в его лице. У него осталось мало времени на то, чтобы принять решение, но так или иначе, а Джорджиана пожалеет о том, что сделала с ним.
Несмотря на то, что он был поглощен мыслями об отмщении, время для Ника тянулось медленно. Когда часы из золоченой бронзы в его апартаментах пробили четверть второго, он с лампой в руке бесшумно двигался по холодному изогнутому коридору, ведущему в Египетское крыло. Он намеренно вышел раньше, чтобы найти себе хорошее укрытие, откуда сможет увидеть, как Джорджиана придет на встречу. Пусть ее королевское величество подождет немного, чтобы не получилось, что он явился вовремя по первому ее зову. Ожидая его в темноте, она разнервничается, и тогда он неожиданно появится неизвестно откуда. Естественно, она рассердится, но он поведет себя как джентльмен, притворится, что удивлен тем, что заставил ее ждать.
Войдя в длинный холл Египетского крыла, Ник остановился — и посмотрел на стоящую сбоку высокую витрину, заметив черно-белое отражение своего фрака в стекле. Взгляд его скользнул по ряду полотняных свертков. Джорджиана говорила ему, что в них находятся мумии кошки, двух соколов, собаки и бабуина. Их тщательно обмотали тканью, потемневшей от времени, чтобы они лучше сохранились для загробной жизни. На полке под мумиями лежали амулеты из сердолика, малахита, гипса и лазурита. Египетские бальзамировщики клали амулеты между слоями ткани, считая, что они защищают умерших во время путешествия по царству мертвых. Ник подумал, что в его положении ему самому пригодились бы несколько амулетов.
Он продолжил путь, всматриваясь в темноту в поисках подходящего укрытия. Он не станет прятаться в футляре для мумии. Хотя он и был зол на Джорджиану, ему не хотелось пугать ее и заставлять плакать. К тому же футляры, стоявшие вдоль стены, были слишком малы для него. И едва ли он произведет на нее впечатление изысканного и сдержанного джентльмена, если выскочит из гроба. Наверное, ему лучше всего подождать ее в рабочей комнате.
Ник ударом ноги открыл дверь и поднял лампу, осветившую стол и лежащие на нем толстые книги, маленькие статуэтки и мумию небольшого крокодила. Закрыв дверь, он оттащил от стола кресло и поставил его перед входом, спиной к двери библиотеки. Положил лампу на пол и опустился в кресло.
Он достал из кармана часы и увидел, что ждать ему еще около двадцати минут. Положил часы обратно и поправил свой фрак. Он был из превосходной черной саксонской шерсти и контрастировал с его белым жилетом с каймой, украшенной вышивкой. Бриллиантовые запонки на манжетах его рубашки блестели даже в тусклом свете лампы.
Было так тихо, что он слышал тиканье своих часов. Он поднялся и взял со стола книгу. Поднес ее к лампе и попытался читать, но он был слишком возбужден для чтения. Он положил книгу на пол. Это место начало его раздражать — все эти трупы, странные предметы, сделанные людьми, жившими три тысячи лет назад, эти гробы.
Ник сдвинул брови. Что-то здесь не так. Он поднял лампу, снова подошел к столу и с задумчивым видом посмотрел на стопки книг. Губы его сжались. Он поднял высоко лампу и повернулся. Сразу он не заметил того, что пространство возле стола опустело. Куда делся саркофаг из красного гранита?
Он вытянул руку с лампой и прошел дальше в темноту. Саркофага нигде не было. Неожиданно раздался громкий скрип, и он резко повернулся. Дверь библиотеки открылась, и в комнату устремился поток света. Ник нахмурился и пошел к вышедшему из библиотеки человеку, который держал подсвечник.
Ему нельзя было глядеть на нее. Ник повернулся и посмотрел в окно на вереницу карет, ожидающих своей очереди, чтобы подъехать к дому. Панихида состоялась в церкви небольшой деревушки неподалеку, а затем графа опустили в фамильный склеп в часовне, стоящей в парке. Детали траурного ритуала были тщательно продуманы и выполнены с пышностью и великолепием, соответствующими, по мнению Эвелина и Пруденс, их новому званию.
Ник считал, что Египетское крыло было самой большой диковиной из всех, которые ему приходилось когда-либо видеть, пока не стал свидетелем этого отвратительного спектакля — траура в высшем обществе. Все были облачены в мрачные черные одежды — черный шелк, черный креп, черные плюмажи, черные платки, траурные черные повязки и ленты и, разумеется, модный бомбазин. Этот материал ценили, потому что он был настолько тусклым, что почти не отражал света.
Весь ритуал имел целью показать, как сильно любили Трешфилда, однако Нику показалось, что он свидетельствует лишь об огромном состоянии Эвелина, выбросившего кучу денег на эту бессмысленную демонстрацию. Вся эта показуха не сможет убедить того, кто знаком с этой семьей, что по Трешфилду будут сильно горевать, особенно новоиспеченный граф и его супруга. За весь день они не пролили ни одной слезинки. Зато Джорджиана плакала.
Увидев утром, как она сокрушается, Ник почти забыл о ее холодности по отношению к нему, однако эта слабость, вызванная состраданием, прошла, когда, вернувшись домой, она стала избегать его, как зачумленного. Все же он присматривал за ней, зная, что она будет продолжать свои бесполезные попытки обнаружить вину подозреваемых в убийстве, чтобы избавиться от него.
К сожалению, находясь все это время недалеко от Джорджианы, он не мог забыть о своем несчастье. Вид гостиной еще более ухудшил его и без того минорное настроение.
Он никогда не думал, что надменная леди Джорджиана согласится на условия пари, которые он предложил. Возможно, он не ошибся в своем мнении о ней. Она хочет его не меньше, чем он ее, только стыдится, что испытывает страсть к такому низкому человеку, как он. Эта мысль не давала ему успокоиться и заставляла страдать. Когда он думал об этом, ему хотелось сделать Джорджиану такой же несчастной, каким она сделала его.
В этом мрачном расположении духа он незаметно приблизился к Джорджиане, когда она загнала в угол несчастную леди Августу и начала спрашивать, чем та занималась в день смерти Трешфилда. Как он и ожидал, ее усилия оказались бесплодными. Леди Августа не имела желания доверяться французской шпионке и поторопилась исчезнуть.
— О Росс, мне как раз нужно с вами поговорить.
Ник повернулся и увидел возле себя Эвелина, похожего на тощего черного орла в своем траурном костюме.
— Примите мои соболезнования, Хайд.
— Теперь уже Трешфилд.
— Да, конечно. Да, дружище, ужасна неожиданная смерть, не так ли?
— Да, но я не об этом хотел с вами поговорить.
— Я помню, что делал в тот день. Трагические события всегда фиксируют в сознании эти вещи, не правда ли? В тот день я встретил наших дам в городе, где они занимались покупками. А вы помните, что вы делали в тот день?
— Нет.
— Вы случайно не охотились в тот день, не заходили в кладовую для дичи?
— Нет. Зачем мне…
— Держу пари, вы тогда чуть в штаны не наложили, когда старый Трешфилд сказал, что Джорджиана должна родить от него ребенка. Подумали, что лишитесь всего из-за несовершеннолетнего наследника.
Эвелин посмотрел на него вдоль своего внушительного носа и сказал:
— Как раз наоборот. Я никогда не верил в эту смехотворную ложь.
В то время как он говорил, взгляд его нашел Джорджиану. Его тонкие и плотно сжатые губы несколько обмякли, и он сделал глотательное движение, Ник увидел, как сократились мышцы его шеи и кровь прилила к его лицу. Ему стало не по себе оттого, что похотливый взгляд и грязные мысли Эвелина коснулись Джорджианы.
— Послушайте, — сказал Ник, — леди Джорджиана беседует с леди Пруденс. Какая у вас замечательная, статная жена. Я уверен, с ней вы многого добьетесь.
— С кем?
— С вашей женой. — Ник кивнул в сторону приземистой фигуры Пруденс. — Вы не забыли о ней?
Бросив тревожный взгляд на жену, Эвелин намеренно повернулся спиной к ее огромному кринолину.
— Не надо отвлекать меня, Росс. Я хотел вас спросить, как долго вы еще намерены оставаться здесь теперь, когда моего дяди не стало?
— Вам не терпится избавиться от меня?
— Я уверен, что вы сами не захотите быть здесь во время траура.
— Это меня не смущает.
— Когда вы уедете, Росс?
— Через несколько дней, — выпалил Ник. — Сразу как только уедет леди Джорджиана.
— Я попросил ее оставаться здесь столько, сколько она захочет.
Ник некоторое время молчал. Потом подошел к Эвелину ближе и прошептал:
— Только попробуй приблизиться к ней, старый развратник, и я вмиг уложу тебя в склеп рядом с твоим дядюшкой.
— Как вы смеете, сэр!
— У вас вид оскорбленной девственницы. Я вас предупредил. — Ник отсалютовал Эвелину. — Когда начнется ленч? Я проголодался. Думаю, я присоединюсь к вашей супруге и леди Джорджиане. Пока, патрон.
Ник с ухмылкой покинул таращащегося на него и бормочущего что-то нечленораздельное Эвелина и подошел к дивану возле камина, на котором сидели Джорджиана и Пруденс. По дороге он взял с подноса чашку чая. Гостиная заполнилась родственниками и друзьями, разговаривающими приглушенными голосами. Похожие на робких голубей, они толпились небольшими группами и Трешфилд с портрета в траурной рамке взирал на это сборище со знакомым выражением злорадства на лице. Ник отпил чай, медленно обошел группу родственников и подошел к дивану сзади. Отсюда ему был слышен разговор Джорджианы и Пруденс.
— Я уверена, что вы правы, — сказала Джорджиана. — Но как же быть с коликами?
— О, если боли сильные, то вам лучше всего использовать белладонну. Она очень помогает.
— Я интересуюсь потому, — сказала Джорджиана, — что когда я создам этот дом, в нем может быть довольно много младенцев.
— Право, Джорджиана, эти дела лучше всего поручить домоправителю или надзирателю. Вам нужно будет нанять хороших честных сотрудников, желательно обладающих опытом работы с детьми.
— Я знаю, но колики это такая проблема.
— Это верно, — сказала Пруденс и со звоном помешала чай в фарфоровой чашке. — Кстати, я хотела вас спросить, вы еще долго намерены здесь оставаться?
— Нет, не долго.
— Разумеется, приличие требует, чтобы ваш отъезд не был поспешным.
— Разумеется, — сказала Джорджиана.
— Но, в конце концов, в этом доме траур.
— Конечно.
— Может быть, неделю? — спросила Пруденс.
— Может быть.
Ник услышал, что чашка Пруденс задребезжала.
— В таком случае я предупрежу домоправительницу.
Пруденс извинилась и пошла к Эвелину, который приглашал всех пришедших отдать последний долг графу на ленч. Присутствующие горя желанием наполнить свои желудки за счет новоиспеченного графа, толпой направились в зал. Краем глаза Ник заметил, что Джорджиана встала. Он поставил чашку и быстро вышел из-за дивана.
— Ты думала, что она перепугается и признается во всем? — спросил он.
Джорджиана испуганно вскрикнула и резко повернулась.
— Почему , вы все время подкрадываетесь и возникаете так неожиданно?
— Если бы она была виновата, то не призналась бы, что знает о белладонне.
— Она могла признаться для того, чтобы прикинуться невинной.
— Верно, — сказал Ник. — И расспрашивать тронутую леди Августу тоже было очень умно с твоей стороны.
Прежде чем ответить Джорджиана оглядела быстро пустеющую комнату.
— Зато, мистер Всезнайка, я узнала, что она принимает то, что называет своим эликсиром. Она говорит, что врач прописал его ей от нервов. Если мы спросим врача, что входит в этот эликсир, я уверена, что он назовет белладонну. Наверняка Августа считает его противоядием против французского яда.
— Ш-ш-ш! — произнес Ник, увидев, что к ним приближаются Людвиг и леди Августа, опирающаяся на его руку.
— Вы что не собираетесь обедать? — обратился к ним Людвиг.
— Мы сейчас идем, — сказала Джорджиана. — Леди Августа, я как раз говорила мистеру Россу о вашем чудесном эликсире.
— Он обезвреживает яд, так что не пытайтесь меня отравить, мадам шпионка. И Людвиг сказал мне, что знает о вас все, как вы тайком пробираетесь повсюду и добываете секреты для Наполеона, и он сказал мне, что собирается…
Людвиг похлопал леди Августу по руке в перчатке.
— Послушайте, бабушка, разве можно так говорить в день, когда мы похоронили дорогого дедушку?
— О, бедный, бедный Трешфилд, — запричитала Августа. Она высморкалась в черный кружевной носовой платочек, бросая на Джорджиану подозрительные взгляды.
Людвиг сказал:
— Вам нужно немного поесть и выпить бокальчик хереса.
— Да, хереса, много хереса. Разумеется, для моих нервов. — Августа отправилась искать лакея, чтобы попросить его принести ей бутылку хереса. Людвиг втиснулся между Ником и Джорджианой и взял Джорджиану за руки. Ник почувствовал раздражение от фамильярности, с которой Людвиг прикасался к ней.
— Мне очень жаль, что так вышло, — сказал Людвиг, глядя Джорджиане в глаза. — Ее потрясла смерть брата, и она все больше заговаривается.
Ник фыркнул, но они не обратили на него внимания. Его раздражение начало перерастать в нечто более серьезное, когда он увидел, что эти двое придвинулись друг к другу.
Джорджиана поцеловала Людвига в щеку, и Ник негромко выругался. К счастью, его не услышали.
— Я знаю, что вы не виноваты, — сказала она Людвигу. — У вас усталый вид. Лучше отдохните сегодня ночью, вместо того чтобы работать до утра.
— Спасибо, дорогая Джорджиана, я так и сделаю. У вас такое доброе сердце, да, очень доброе. — Он поцеловал ее в ответ. — Возможно, завтра мне понадобится ваша помощь. На одной из мумий повязки гниют и отваливаются, и я должен что-то сделать, чтобы они сохранились. Вы знали, что древнеегипетские бальзамировщики вытаскивали мозг покойников через нос? Они использовали для этого такой длинный инструмент с крючком на конце.
— Боже! — воскликнул Ник и встал между Людвигом и Джорджианой.
Джорджиана приподняла подбородок.
— В чем дело, мистер Росс?
— Не смотрите на меня так, словно я еж, изгадивший ваш ковер. Меня замутило от ваших поцелуев и разговоров о мумиях и мозгах. — Он посмотрел на Людвига. — А вы поберегите ваши слюнявые поцелуи для кого-нибудь другого. И не распускайте руки.
Джорджиана возмутилась, а Людвиг лишь вытаращил на него глаза. Ник разозлился еще больше при мысли о том, что Джорджиана питает симпатию к этому нудному безвольному человеку.
— О Господи, — произнес Людвиг.
Ник сунул руки в карманы и насмешливо посмотрел на Джорджиану.
— Он напоминает мне несчастную монахиню.
— Вы должны извиниться перед Людвигом, — сказала Джорджиана.
— О, будь все проклято, — прорычал Ник, увидев, что Джорджиана гладит Людвига по руке.
Она посмотрела на него сердито и сказала:
— Следите за вашей речью, сэр.
— О Боже, да, — присоединился к ней Людвиг. Он приподнял руку, и Джорджиана просунула под нее свою. — С вашей стороны неучтиво так грубо выражаться в присутствии дамы.
Ник подбоченился:
— Уж не собираетесь ли вы учить меня учтивости, патрон?
— Хватит, сэр! — Джорджиана потянула Людвига за руку, заставив его отойти от Ника на безопасное расстояние. Сама же приблизилась к нему и прошептала: — Вам должно быть стыдно, сэр, что вы обижаете такого замечательного человека, как Людвиг. Вы недостойны даже того, чтобы… чтобы стирать его белье. — Она взяла своего подопечного под руку, и они направились к выходу. — Мы идем на ленч.
— Иди и нарежь там для него мясо, — крикнул Ник им вслед.
В гостиной оставались лишь несколько человек, и все с удивлением посмотрели на него. Ник ответил им свирепым взглядом и подошел к окну. Откинул кусок крепа, зацепившийся за его фрак, и пробормотал:
— Бесхребетное пузатое ничтожество. Именно такой бесхарактерный муж ей нужен. Она будет из него веревки вить.
Постой. Что это он вдруг так разгорячился? Раньше его никогда не беспокоили такие типы, как Людвиг Хайд. Но раньше ему еще не приходилось стоять и смотреть, как Джорджиана целует его.
Черт возьми, он ревнует ее. Мысль о том, что Людвиг дотрагивается до нее своими мягкими влажными руками, приводила его в ярость. Когда этот гаденыш поцеловал ее, Нику понадобилось самообладание, чтобы не схватить его и не засунуть в камин.
Ей-богу, он ревнует ее. Как писал этот древний римлянин, которого ему читал Пертуи? Кажется, Овидий. Ах да. «Любовь, которую питает ревность, живет долго».
Ник застонал и прижал щеку к холодному стеклу. Любовь. Ужасная бесконечная мука.
Позднее, ночью, Ник лег на кровать совсем одетый, после того как удостоверился, что Джорджиана заперла свою дверь. Она каждый вечер пододвигала к двери — мебель, и он был спокоен за ее безопасность. Никто, кроме него, не мог открывать замки отмычкой, во всяком случае он надеялся на это. Тушки кроликов и тушеное мясо он отослал знакомому врачу в Лондон. Он слышал, как Джорджиана расспрашивала своих подозреваемых, и проводил собственное расследование действий Эвелина и Людвига.
Чтобы не думать о том, как бы ему доказать Джорджиане, что она по-прежнему хочет его, он стал вспоминать то, что ему было известно. В день смерти Трешфилда Людвиг, как обычно, находился среди своих древностей. Он мог выскользнуть из Египетского крыла, отравить кролика, и никто ничего бы не заметил. Эвелин в тот день долго гулял и мог сделать то же самое. Он мог даже заплатить извозчику экипажа, чтобы тот сбил Джорджиану, когда она ходила за покупками. Ник все еще имел некоторые подозрения насчет этого инцидента, хотя Джорджиана считала его одной из проказ леди Августы.
К счастью, Джорджиану больше никто не пытался убить. Ник объяснял это тем, что
Трешфилд умер раньше, чем успел изменить свое завещание или жениться на ней. Джорджиана полагала, что леди Августа была потрясена смертью брата и на время перестала проказничать. Как бы там ни было, время уходит. Он и Джорджиана скоро покинут поместье Трешфилда, и если они не найдут убийцу до своего отъезда, то, вероятно, они уже никогда его не найдут.
Ему нужно будет спросить слуг о том, что делали Эвелин и Людвиг в день убийства. Однако в домах благородных семейств бросалась в глаза разобщенность между слугами, хозяевами и гостями. Если он подойдет с этим вопросом даже к лакею, слух об этом быстро достигнет ушей дворецкого и домоправителя, которые непременно передадут его Пруденс. Как и Джорджиане, ему придется действовать через своего слугу, Пертуи.
Ник составлял в уме список вопросов для своего слуги, когда в дверь его гостиной негромко стукнули один раз. В его апартаментах было темно — горела единственная свеча возле его кровати. Он взял свечу и вышел в гостиную.
Открыв дверь, он обнаружил, что в коридоре никого нет. Неужели стук ему послышался. Маловероятно. Он закрыл дверь и почувствовал, что наступил на что-то. Он нагнулся и поднял конверт. Внутри был листок почтовой бумаги Трешфилда. Текст на нем был написан печатными буквами. Внизу стояло имя Джорджианы. Она писала, что придет в Египетское крыло этой ночью в два часа и просила его ждать ее там.
Ник положил листок обратно в конверт. Ее королевское величество считает его почти неграмотным, раз написала эту чертову записку печатными буквами. Значит, она нашла убийцу! Зачем еще она захотела бы встретиться с ним тайно, если ей явно противно его общество?
— Разрази меня гром, — пробормотал Ник. — Если она нашла его, мне придется вернуться в Техас.
Он проиграл. Без сомнения Пруденс убила Трешфилда, чтобы обеспечить себе место в свете. Сердце его упало, как будто находилось под тяжестью сотни саркофагов. Ему придется предстать перед насмешливым и торжествующим взглядом Джорджианы. Впрочем, ее светлость слишком хорошо воспитана, чтобы глумиться над кем-либо. Она скромно расскажет ему, как ей удалось разоблачить убийцу, и вежливо попросит убраться за океан и больше никогда не беспокоить ее.
И ему придется уехать. Конверт выпал из его руки, и он невидящим взглядом посмотрел на свечу, которую все еще держал. Почему его любовь не такая, как любовь Джоселина и Лайзы. Его любовь походит на любовь Отелло и Дездемоны тем, что она заранее обречена. Обречена, обречена, обречена. Только Джорджиана далеко не такая верная, какой была Дездемона.
Да, она хочет, чтобы он уехал. Но он уйдет не так, как уходит какая-нибудь жалкая дворняжка, которую прогнали со двора. Он уйдет красиво, с высоко поднятой головой и покажет ей, что его не волнует то, что она считает их близость грязной тайной, которую лучше всего забыть. Или он попробует показать ей, как много она теряет в его лице. У него осталось мало времени на то, чтобы принять решение, но так или иначе, а Джорджиана пожалеет о том, что сделала с ним.
Несмотря на то, что он был поглощен мыслями об отмщении, время для Ника тянулось медленно. Когда часы из золоченой бронзы в его апартаментах пробили четверть второго, он с лампой в руке бесшумно двигался по холодному изогнутому коридору, ведущему в Египетское крыло. Он намеренно вышел раньше, чтобы найти себе хорошее укрытие, откуда сможет увидеть, как Джорджиана придет на встречу. Пусть ее королевское величество подождет немного, чтобы не получилось, что он явился вовремя по первому ее зову. Ожидая его в темноте, она разнервничается, и тогда он неожиданно появится неизвестно откуда. Естественно, она рассердится, но он поведет себя как джентльмен, притворится, что удивлен тем, что заставил ее ждать.
Войдя в длинный холл Египетского крыла, Ник остановился — и посмотрел на стоящую сбоку высокую витрину, заметив черно-белое отражение своего фрака в стекле. Взгляд его скользнул по ряду полотняных свертков. Джорджиана говорила ему, что в них находятся мумии кошки, двух соколов, собаки и бабуина. Их тщательно обмотали тканью, потемневшей от времени, чтобы они лучше сохранились для загробной жизни. На полке под мумиями лежали амулеты из сердолика, малахита, гипса и лазурита. Египетские бальзамировщики клали амулеты между слоями ткани, считая, что они защищают умерших во время путешествия по царству мертвых. Ник подумал, что в его положении ему самому пригодились бы несколько амулетов.
Он продолжил путь, всматриваясь в темноту в поисках подходящего укрытия. Он не станет прятаться в футляре для мумии. Хотя он и был зол на Джорджиану, ему не хотелось пугать ее и заставлять плакать. К тому же футляры, стоявшие вдоль стены, были слишком малы для него. И едва ли он произведет на нее впечатление изысканного и сдержанного джентльмена, если выскочит из гроба. Наверное, ему лучше всего подождать ее в рабочей комнате.
Ник ударом ноги открыл дверь и поднял лампу, осветившую стол и лежащие на нем толстые книги, маленькие статуэтки и мумию небольшого крокодила. Закрыв дверь, он оттащил от стола кресло и поставил его перед входом, спиной к двери библиотеки. Положил лампу на пол и опустился в кресло.
Он достал из кармана часы и увидел, что ждать ему еще около двадцати минут. Положил часы обратно и поправил свой фрак. Он был из превосходной черной саксонской шерсти и контрастировал с его белым жилетом с каймой, украшенной вышивкой. Бриллиантовые запонки на манжетах его рубашки блестели даже в тусклом свете лампы.
Было так тихо, что он слышал тиканье своих часов. Он поднялся и взял со стола книгу. Поднес ее к лампе и попытался читать, но он был слишком возбужден для чтения. Он положил книгу на пол. Это место начало его раздражать — все эти трупы, странные предметы, сделанные людьми, жившими три тысячи лет назад, эти гробы.
Ник сдвинул брови. Что-то здесь не так. Он поднял лампу, снова подошел к столу и с задумчивым видом посмотрел на стопки книг. Губы его сжались. Он поднял высоко лампу и повернулся. Сразу он не заметил того, что пространство возле стола опустело. Куда делся саркофаг из красного гранита?
Он вытянул руку с лампой и прошел дальше в темноту. Саркофага нигде не было. Неожиданно раздался громкий скрип, и он резко повернулся. Дверь библиотеки открылась, и в комнату устремился поток света. Ник нахмурился и пошел к вышедшему из библиотеки человеку, который держал подсвечник.