Робски Оксана. Устрицы под дождем

   Ангелина Петровна заезжала сюда поболеть, потому что теннис был самой большой любовью в ее жизни. После психиатрии. Хотя нет. Психиатрия была страстью.
   Она приезжала к своей приятельнице Ирине. Чей бывший муж находился под наблюдением Ангелины Петровны уже три года.
   Ирина была звездой российского кинематографа. Ее новый муж – медийным магнатом. В его распоряжении находился телевизионный канал и несколько печатных изданий. Естественно, лицо Ирины почти каждый день украшало их первые полосы.
   Сам он на корт никогда не приезжал, Ангелина Петровна лично его не знала, но с его ближайшим окружением подружилась давно – и получала от этого общения искреннее удовольствие.
   А Ирине было приятно лишний раз поговорить с доктором о своем дорогом Пете, и вообще, она находила Ангелину Петровну приятной и интеллигентной женщиной.
   – Ангелиночка! Аркаша сегодня в такой форме, я даже боюсь выходить с ним на корт! – проговорил подтянутый загорелый мужчина с сединой в длинных шортах а-ля Рафаэль Надаль.
   – Володя, он обещал мне порвать тебя, как тузик грелку, – улыбнулась Ангелина Петровна.
   – Что? – возмутился Володя. – Вот молодежь пошла! Никаких авторитетов.
   – Ставлю еще сто на Володю. Он подзавелся, а значит – выиграет. – Мужчина, который сидел рядом с Ириной, тоже уже переоделся и ждал своей очереди.
   – Ох, – вздохнула Ирина, – бедный судья. Мне всегда жалко не проигравшего, а судью. Они так на него орут.
   – Ничего страшного, – крикнул Володя с корта, разминаясь, – будет судить нормально!
   Со счетом 3:2 победил Аркаша.
   Он был мокрый и счастливый.
   Ангелина Петровна на трибуне охала, кричала и аплодировала.
   Володя был зол. Он швырнул ракетку об пол, и ракетка разлетелась на части.
   К концу четвертого сета приехала Володина жена, улыбчивая двадцатидвухлетняя блондинка, и теперь стояла около Ирины и боялась подойти к мужу. Муж негодовал.
   – Зато есть к чему стремиться, – издевался Аркаша.
   Ангелина Петровна хихикала.
   – Так я и знала, – вздыхала юная жена побежденного, – не стала рисковать. Вот молодец.
   – Что ты имеешь в виду? – улыбнулась Ирина.
   – Да мы уезжаем, на Каннщину, как говорит Володечка, а у него виза закончилась. И у секретаря фотографий не осталось. Я его уже две недели уговариваю пойти фотографироваться. А завтра последний день документы отдавать. Мы на день рождения летим.
   – Ну, может, сейчас успокоится, да заедете куда-нибудь и сфотографируетесь.
   – Нет. – Володина жена хитро улыбнулась. – Я рисковать не стала. Я зашла в фотостудию, которая напротив нашего дома, в Жуковке, и купила у них аппарат. Здорово? Мы теперь дома можем фотографироваться.
   – Удобно, – согласилась Ангелина Петровна.
   – Аппарат купила? Он же огромный! – удивилась Ирина.
   – А мы его в тренажерный зал поставим. Он там никому не помешает.
   – Ну что, ужинать? – Ирина улыбнулась Володе.
   – Я домой, – буркнул Володя и скрылся в раздевалке.
   Володина жена подмигнула Ирине, а всем остальным послала воздушный поцелуй.
   Судья вышел, не попрощавшись.

11

   Снова хотелось есть.
   Когда хочется есть, бесполезно читать вывески. Когда хочется есть, солнце становится похожим на апельсин, а собаки на чебуреки. А жизнь – на красивую, но бесполезную нитку переливающихся бус. Интересно, связка сосисок сделана по их образу.
   Почему это должно было произойти именно с ней, с Олей? И не заканчиваться?
   А может, надо думать, что это хорошо? . Может быть, это ее жизнь и есть?
   А почему тогда она ей не нравится?
   Может, жизнь и не должна нравиться? Может, она никому и не нравится? Дедушка тоже все время жаловался…
   Тогда зачем она все время бежит? Мысленно, но очень быстро!
   Люди с плакатами перегородили Оле дорогу.
   «Если закричать про „Спартак“, можно получить чипсы и банку пива».
   – Ты из какой квартиры? – спросила упитанная женщина в резиновых сапогах, с голубыми ромашками на голенище.
   – Я? – растерялась Оля.
   Ты – наша? – уточнила женщина, изо всех сил размахивая деревянной палочкой, на конце которой был прикреплен кусок картона с написанными на нем красной и черной краской словами. И много-много восклицательных знаков.
   – Ваша, – кивнула Оля не очень уверенно.
   – Держи! – палочка оказалась в Олиных руках, женщина исчезла в толпе.
   Олин плакат содержал призыв к администрации президента с уважением относиться к коренным жителям столицы.
   Остальные лозунги были совершенно разнообразного смысла: «Только через наши трупы!», «Родились и умрем в центре!», «Нет – олигархам!».
   Какая-то старушка с кожаной хозяйственной сумкой дотронулась до Оли и участливо спросила:
   – Давно голодаете?
   – Давно… – не очень уверенно ответила Оля, оглянувшись на возбужденные лица вокруг нее.
   – Молодцы, – сказала старушка, – вот бы мне так в свое время, хрен бы меня в Кур-кино выселили!
   Старушка улыбнулась Оле, и Оля активно замахала своим плакатом.
   – Останешься дежурить? – спросил Олю невысокий мужчина, на лбу которого синей краской было написано «не уедем».
   – Нет, – кивнула Оля и улыбнулась в чей-то объектив.
   Дедушка фотографировал ее тоже. Только в фотоаппарате никогда не было пленки. «Память – это то, что есть в твоем сердце и твоей голове, – говорил он, – а если ни там, ни там нет, то и фотографии не помогут – все равно не вспомнишь, кто на них».
   Иногда, оставаясь одна долгими одинокими неделями, Оля просыпалась среди ночи и, волнуясь, думала, есть ли она еще в его голове и сердце?
   – Пошли – кивнул мужчина «не уедем» в сторону старого дома с выбитыми на первых этажах окнами. – Ты из какой квартиры? Да оставь вот здесь свой плакат. Я думаю, до завтра дом отстояли. Вон сколько прессы, не посмеют!
   – Я? – Дверь каждой квартиры была открыта, люди ходили по дому, обсуждали что-то, бросали мусор запросто на пол и вытаскивали кресла и диваны прямо на лестничную клетку.
   Оля остановилась около покосившейся двери, через которую видно было бывшую детскую комнату. Маленькая розовая кроватка, в которую сейчас были сложены тюки со старыми вещами, стеклянные банки и электрический чайник.
   – Здесь, что ль, ты жила? – спросил Олю все тот же человек с надписью на лбу.
   – Нет! – Оля испуганно замотала головой. – Дедушка здесь жил. Не я.
   – А… Ничего, еще недельку поголодаем, никуда они не денутся!
   – Еще недельку? – переспросила Оля.
   – Максимум. Хочешь, я тебя в гости приглашу? Вот моя квартира! – мужчина сильно толкнул дверь ногой и пропустил Олю вперед.
   Оля сделала неуверенный шаг.
   – Нравится? – он сделал широкий жест рукой и довольно улыбнулся.
   Оля оказалась в просторной комнате, все стены которой были увешаны причудливыми музыкальными инструментами. Старинными. С облупившейся краской и потрескавшимся деревом.
   – Нравится, – выдохнула Оля. – За это и поголодать можно! – Она, конечно, ни на чем не умела играть. Она даже никогда не видела, например, гитару вот так близко.
   – А я тебе что говорю! – обрадовался обладатель необычной коллекции. – Приятно, когда тебя люди понимают. А то мне мой брат говорит: «Дурак! Соглашайся на то, что предлагают, а то вообще на улицу выселят!»
   – Я вас очень хорошо понимаю, – сказала Оля тихо.
   – А хотите, я вам подарю что-нибудь?
   – Мне?
   – Вам. Барабан нравится?
   – Нравится. Но я не могу.
   – Можете, можете!
   Он снял со стены небольшой деревянный барабан и повесил его Оле на шею.
   – Дарю, – сказал он.
   Оля обняла барабан руками и поцеловала его в пожелтевшую кожу. – Я буду с ним дружить!
   – Отличная идея! Если вы будете его бить, он на вас не обидится.
   – Наверное, мне бы не хотелось бить своего друга…
   – Тогда вам надо определиться: кто он, друг или барабан? И действовать соответственно.
   Оля ударила ладошкой по барабану и рассмеялась: так легко, как только определишься!
   – Барабан! Вот здорово, даже есть не хочется!
   – Ой, что это я? – спохватился мужчина. – Вы же целый день на улице! Пойдемте!
   Он взял ее за руку и потянул. Оля высвободила свою руку и достала из кармана штанов мобильный телефон.
   – А у вас случайно зарядки нет?
   – Нет. Электричество отключили. А у вас какой телефон?
   Он деловито покрутил в руках Олину трубку.
   – Знаете что, у меня такой тоже есть. Старый, но там может быть аккумулятор заряжен. Хоть чуть-чуть.
   Он быстро скрылся за дверью, и Оля услышала шум двигающейся мебели.
   Она снова ударила в барабан, и эхо ответило ей серией ударов.
   «С ним можно разговаривать, – подумала Оля. – Причем он будет отвечать только тогда, когда ты хочешь. Это так удобно».
   Он принес батарейку и поменял ее на старую в Олином телефоне.
   – Ну, что же, – человек «не уедем» довольно потер руки, – пора перекусить!
   Он потянул Олю за собой, и они оказались в кружке людей, раскладывающих по пластиковым тарелкам мясо, огурцы и жареную картошку.
   – Я не буду, – сказала Оля, и у нее немного закружилась голова.
   Попробуй! Вкусно! Это нас соседи поддерживают! – он набил картошкой полный рот и, прищуривая глаза, изображал Оле, какое это блаженство. Он так тщательно жевал, что все его лицо ходило ходуном, и даже буквы на лбу скакали друг над другом.
   Все остальные тоже ели.
   Голодать стало бессмысленным.
   Оля взяла тарелку и жадно положила туда несколько дымящихся кусков мяса. И четыре огурца. И засыпала это сверху картошкой так, что ни мяса, ни огурцов не было видно.
   – Вы посмотрите, – рассмеялась женщина в резиновых сапогах, – девчонка как будто действительно ничего не ела!
   И все остальные рассмеялись ей в ответ. И Оля тоже.

12

   – Актриса знает, что меня перевели в надзорную? – спросила Маруся у девушки с хвостом. Каждое утро, сделав гимнастику, девушка приходила к Марусе читать ей вслух.
   – Знает, – как всегда, отвечая, девушка взмахнула перетянутыми резинкой волосами.
   – А чего не приходит? Скажи ей, что здесь камеры, – настаивала Маруся.
   – У нее свои камеры, – девушка взмахнула головой.
   – Но здесь-то настоящие! – Маруся обвела палату рукой.
   – И у нее теперь настоящие.
   – Да ладно? – обрадовалась Маруся. – Выписалась?
   – Перевелась в надзорную. Начинаем читать.
   Она села на стульчик, открыла книгу и взмахнула хвостом.
   Это была книга «Унесенные ветром».
   Маруся слушала и ела конфеты «Грильяж в шоколаде».
   К тому моменту, когда наступало время девушки ежедневного обзвона родственников, вся кровать Маруси была в конфетных обертках.
   Девушка закрыла книгу, мечтательно улыбнулась, подошла к Марусе, развернула конфету и, как обычно, не замечая бардака на Марусиной кровати, отнесла фантик в мусорный ящик в ванную комнату.
   – Я пойду позвоню родным, – сказала девушка.
   – Вали, – кивнула Маруся.
   Дверь за ней захлопнулась, Маруся вздохнула. Обвела взглядом потолок, пытаясь понять, где именно установлены камеры.
   Поковырялась в носу.
   Изобразила жующего орангутанга.
   Потом заплакала.
   Дверь распахнулась, появилась нянечка с капельницей.
   – Ну, что ты, деточка, – проговорила нянечка, – сейчас тебя полечим, полегче станет.
   После капельницы Марусе прислали новый спортивный костюм.
   – Нравится? – спросила завхоз. – Я подумала, что голубой к твоим глазам хорошо будет, нравится?
   Маруся критически посмотрела на себя в зеркало. Костюм действительно был не плох.
   – Сойдет, – сказала Маруся. – У вас тут кто Байер?
   – Может, тебе еще чего-нибудь надо?
   – Надо. Ремень из крокодила, Гуччи. И сумку «Hermes», а то к врачу неприлично ходить. И, кстати, бриллиантов от Граф не помешает.
   – Все?
   – Все.
   – Ну, я пошла? Или действительно новую пижамку хочешь?
   – Не хочу.
   – Ну, пока.
   Маруся наблюдала в окно за девушкой с хвостом.
   Она всегда гуляла после обеда.
   Она хлопала землю ладошкой и говорила: «Здравствуй, земля».
   Она каждый день так здоровалась.
   Иногда земля ей отвечала сразу, иногда нет. Тогда надо было хлопнуть несколько раз.
   – А как она тебе отвечает? Словами? – спросила Маруся.
   – Конечно нет. – Девушка посмотрела на нее как на сумасшедшую. – Она отвечает мне теплом.
   На ужин была пицца, Маруся заказала «Маргариту» с острыми колбасками.
   Откусила один раз и есть не стала.
   Потребовала десерт.
   Съела три куска торта «Наполеон».
   Пришла девушка с хвостом. Принесла фильм Висконти «Семейный портрет в интерьере».
   – Я каждый день в 20.00 смотрю классику. А сегодня, если хочешь, посмотрю вместе с тобой.
   Телевизор висел на стене как раз напротив Марусиной кровати.
   Телевизор как телевизор не работал. Можно было смотреть только диски. Диски надо было брать в библиотеке или заказывать. Все, что угодно. Музыка, фильмы, клипы, виды природы. Правда, у Маруси было еще радио. Но какой идиот будет слушать радио?
   Марусе было разрешено смотреть только то, что смотрит девушка с хвостом.
   То, что понравилось бы ее матери. Не премьера нового американского фильма, а что-нибудь допотопное. Может быть, даже черно-белое. А может быть, даже какой-нибудь спектакль. А еще лучше – на спектакль сходить. Целую неделю готовиться. Каждый день спрашивать своего мужа (который нагло пятнадцать лет утверждал, что он – ее отец): «Я надеюсь, ты помнишь, что в субботу мы идем в театр?» Звонить своим немногочисленным подружкам и говорить по-деловому: «Мы в субботу – в театре ». И обсуждать за ужином, где еще были заняты те актеры, которые играют в субботу. И вспоминать, какие они были молодые. И где играли. И сколько у них детей. А если актеры не молодые, то придумывать, на кого они похожи. На Максакову в юности? А! На Терехову в молодости! Нет, ну что ты – до Вертинской ей далеко.
   А в субботу вечером счастливыми прийти домой и снять платье, которое, оказывается, очень даже «ничего смотрелось», несмотря на то что было куплено десять лет назад. И думать при этом, что отлично провели время.
   И не подозревать, что бывает что-то другое.
   Что можно сесть в собственный самолет и полететь в Лондон на день рождения приятельницы. И там же немного пробежаться по магазинам. А оттуда полететь на Мальдивы, чтобы подзагореть, и не ходить не модного зеленого цвета. А ходить модного. Розового. В духе времени. Цвета евро. А на обратном пути, если уж так хочется, в том же Лондоне заглянуть на премьеру нового мюзикла. И встретить там знакомых со всего света, которые приехали сюда специально, чтобы на вас посмотреть. Ну, и на премьеру.
   Вот это – жизнь! Жизнь, которую открыл Марусе ее папа. И в которую ее мама просто не вписывается. Что бы она о себе ни думала.
   – Тебе понравилось? – спросила девушка с хвостом, выключая телевизор.
   – А тебе?
   – Да. Это один из моих любимых фильмов.
   – А я знаешь, про что люблю? Про любовь. Только про современную.
   – А разве любовь бывает современной и несовременной?
   – Конечно. Как шмотки. Или винтажные, или последней коллекции.
   – И что такое любовь последней коллекции?
   – Это полная противоположность любви винтажной. Отсутствуют: охи и ахи, долгие гуляния под луной до первого поцелуя, обязательства после него, и никаких планов на свадьбу.
   – И ты так любила?
   – Не однажды. А ты?
   – А я хочу любить только однажды. И навсегда.
   – Да? А где ты хочешь его встретить? Девушка с хвостом съела конфету и отнесла обертку в мусор.
   – Может быть, здесь? – усмехнулась Маруся.
   А может быть, любовь – это гораздо больше, чем ты думаешь? – улыбнулась девушка. – Может быть, мой каждый день здесь, где я счастлива, – это любовь. И то, что я встретила тебя, – это тоже любовь. И то, что я вообще существую…
   – Ладно, ладно, – перебила Маруся, – тогда давай поговорим о сексе. Ты к сексу как относишься?
   – Спокойной ночи. – Девушка направилась к двери. – Завтра в семь утра у меня зарядка, не хочешь принять участие?
   – Пока нет. – Маруся прыгнула на кровать, и кровать неожиданно заскрипела.
   – Тогда я зайду к тебе после завтрака.
   – После завтрака меня здесь не будет! – закричала Маруся. – Я ухожу! Ухожу на волю!
   В дверях появилась нянечка.
   – Все-все-все, – улыбнулась ей Маруся. – Я уже вернулась. Спокойной ночи.

13

   Ангелина Петровна доброжелательно улыбалась юной Володиной жене, слушая ее и иногда делая пометки золотой – восемнадцатикаратное золото – увесистой ручкой.
   Кроме них двоих в кабинете еще была низкорослая, с темной кожей, темными волосами и черными пронзительными глазами малазийка. Светлым у нее был только передник, одетый на темное форменное платье. Сложным было не определение ее национальности, сложным, а скорее невозможным было определение ее возраста. Догадки строились между границами раннего девичества и поздней зрелости.
   – Постоянно матерится,– виновато улыбнулась Володина жена, – просто постоянно. Приходят гости, а она им: «Fuck you, fricks! If you want to be ok kiss my pennis every day! If you want to be all right, fuck your boyfriend everynight! Felch off! Fuck you bitch forever!» Позор.
   Типичный психиатрический синдром «местного колорита». Встречается, кстати, только в Малайзии. Называется «латах». Вызван сильным испугом или…
   – Да я и не знаю, чего она испугалась! Мой Володя просто выплюнул курицу, которую она подала на стол. Обычно она очень вкусно готовит…
   – Ну, видите… Психика – это лабиринт, а в лабиринте всегда есть тупики. Но ничего, острое состояние мы снимем дня через два, три, и можете забирать ее домой.
   – Володя так нервничает. Мы ее, в общем-то, любим, ее в доме и не видно и не слышно…
   – А теперь слышно, – улыбнулась Ангелина Петровна.
   – И она еще все повторяет. Что ей скажешь, все повторяет. И ругается. Ужас.
   – Три дня.
   – Мы без нее не сможем. Мы уже привыкли. И Володя так нервничает. Знаете, он однажды йоркширского терьера так напугал, что тот умер от разрыва сердца…
   – Ваша домработница не умрет. Пойдемте, я покажу вам ее палату.
   Ангелина Петровна встала, профессионально улыбнулась малазийке.
   – Fuck you, fricks! Fuck you, bitch, my father fuck you, mam, and you, full shit! – прокричала темноволосая женщина, вставая.
   В коридоре Ангелина Петровна перепоручила их медсестре, дав указания поместить в большую надзорную, переведя из нее Марусю.
   Вернувшись в кабинет, она вызвала к себе доктора Константина Сергеевича.
   – Я была права? – спросила она, как только доктор появился в дверях.
   Он виновато остановился.
   – Садитесь, садитесь. С вашим-то опытом…
   – Кто бы мог подумать?
   – Послушайте, даже я, психически устойчивый человек, не могла не обратить внимание на ваш галстук…
   Доктор пожал плечами и возвел руки к небу. Небом в кабинете главврача психиатрического отделения был идеально белый, без всяких подтеков, потолок.
   – Он решил, что ваш галстук – это знак того, что его публично повесят и сделают из его казни яркое шоу…
   – Простите, Ангелина Петровна, давно, видимо, никаких ЧП не было, не знаю, как я мог…
   – И это после того, как я сказала его жене Ирине, что острое состояние прошло, и они даже могут пойти погулять…
   – Ангелина Петровна, казните!
   – Казнила бы. Но, боюсь, ярким это шоу не сделать… Ладно. Что у нас с шестой палатой?
   – Без изменений. Комментирующие вербальные галлюцинации. Устроила ей ваша Маруся, конечно…
   – Ее имя Оля. И она не моя, а наша.
   – Но, честное слово, Маруся ей больше подходит.
   – Вернемся к шестой палате.
   Больше всего ее беспокоит то, что голоса комментируют ее действия даже в туалете. Она жалуется, что устала, что они ей надоели, что они бесцеремонны и долго этого не выдержит.
   – Аминазин внутривенно? ¹
   – Да, по схеме.
   – Хорошо. Идите. И постарайтесь в следующий раз не прийти на работу в красных ботинках.
   – Лучше уж я босиком приду…
   – Лучше уж совсем не приходите.
   Ее лицо разгладилось, когда она увидела номер звонившего ей телефона. Глаза потеплели и стали похожи на глаза животного. Крупного и, возможно, рогатого.
   – Я оказался в ужасной истории, – скороговоркой произнес Аркаша в трубку.
   – Что такое, котенок?
   – Я сбил девушку.
   – Что? – Ангелина Петровна не щелкнула зажигалкой, которую уже поднесла к своему длинному мундштуку.
   – Я сбил девушку! – закричал Аркаша.
   – Какую?
   – Какую? Откуда я знаю какую? Обычную девушку, молодую совсем! Что мне делать?
   – Молодую девушку? – Ангелина Петровна все-таки щелкнула зажигалкой. – И где она сейчас?
   – У меня в машине! Черт!
   – Значит, у тебя в машине молодая девушка, а ты звонишь и орешь…
   – Ты сумасшедшая? Ты что, не понимаешь? Я выпил с утра два персиковых белини!
   – С кем?
   – Какая разница!
   – Типичная парциализация мышления. У меня был такой пациент. Он думал всеми частями тела: когда работал – руками, когда бежал – ногами, когда с неприятными людьми разговаривал – задницей…
   – Зачем мне это все слушать? – Аркаша был очень возбужден. Его голос порою переходил на визг.
   – Затем, что когда он думал о девушках, он думал тем же, чем ты.
   – Ты ненормальная! Я сбил ее! Просто сбил, понимаешь? Ничего больше!
   – Просто сбил? – уточнила Ангелина Петровна с явным облегчением.
   – Да! Я ее даже не знаю!
   – И что ты собираешься делать?
   – Я не могу везти ее в больницу, я выпил, ты слышала? У нее кровь, все лицо в крови, ты можешь мне помочь?
   – Боже, Аркаша, зачем ты пьешь по утрам?
   – Ты собираешься мне помогать? – голос в трубке захлебнулся в собственном крике, и Ангелина Петровна поспешила успокоить его.
   – Конечно, конечно. Что ты хочешь, чтобы я сделала?
   Как что? У тебя же больница! Ей нужна помощь, не могу я выкинуть ее на улицу, она же в милицию пойдет!
   – Но, котенок…
   – Помоги мне, или тебе совсем наплевать на меня?
   – Хорошо. Привози ее сюда. – Ангелина Петровна раздраженно бросила телефон в карман халата.

14

   Маруся не успела доесть свой омлет с грибами, как в палате появилась девушка с хвостом.
   – Ты рада, что тебя перевели из надзорной? – улыбнулась девушка.
   – Рада. Как твоя утренняя гимнастика?
   – Отлично. Спасибо. А почему ты все еще завтракаешь в палате?
   – Мне нравится завтракать в постели. А ты ходишь в столовую?
   – Нет. Я вообще не завтракаю.
   – Худеешь?
   Маруся бы не удивилась.
   – Нет, – рассмеялась девушка. – Просто я не могу завтракать.
   – Почему? – Марусе было не то чтобы интересно, но надо же о чем-то говорить. Хоть с этой чистоплюйкой. Актриса-то к ней не заходит. Никак не может пережить «комнату страха».
   – Потому что завтрак имеет запах той женщины, что лежала здесь до тебя. Ее выписали.
   Маруся слегка поперхнулась омлетом. Недовольно посмотрела на девушку.
   – Вообще-то я ем, – сказала Маруся.
   – Ешь, если можешь, – вежливо улыбнулась девушка, – но вообще-то здесь все могут. Кроме меня.
   – А ты что?
   – Она недолго была. Все боялась, что у нее хотят забрать сердце для пересадки президенту. Ее в подвале провернули на котлеты для всего отделения.
   – Фу, какая гадость, – Маруся выплюнула остатки гриба изо рта в тарелку, – что ты несешь? Больная, что ли? Вообще-то что за вопрос?
   Маруся пододвинула к себе чашку с кофе.
   – Кофе случайно не из нее сделали? Не из чего-нибудь коричневого, что после нее осталось?
   Девушка посмотрела на часы.
   «Симпатичные часики, – отметила Маруся, – не дешевые». Примерно такие она собиралась заказать своему отцу на восемнадцатилетие.
   – Мне пора на процедуру, – объявила девушка.
   – Мне, кстати, тоже. Что такое «электрофорез воротниковой зоны с седуксеном»? Это не то, что показывают в кино? После чего дебилами становятся? – Маруся действительно очень нервничала по этому поводу.
   – В каких кино? – простодушно удивилась девушка.
   – А ты что, правда ничего, кроме этого своего старья допотопного, не видала?
   – После этих процедур ты перестанешь быть злой, нервной и научишься быть спокойной и счастливой.
   – Я и говорю: дебилкой.
   Электрофорез оказался процедурой не больной. В холле Маруся увидела актрису.
   – Привет! – сказала Маруся и, пододвинув кресло, уселась в него прямо с ногами.
   – Привет! А ты вообще не пользуешься макияжем?
   – Макияжем? – удивилась Маруся. – Да у меня и косметики нет.
   Актриса наморщилась, как будто услышала что-то неприятное. Махнула головой, словно не соглашалась с чем-то совершенно очевидным.
   – Как вы вообще-то? – спросила Маруся участливо.
   Появилась медсестра и взяла актрису за руку.
   – Пойдем, голубушка, полежишь, отдохнешь, – сказала медсестра, и актриса послушно встала.
   Актриса, словно прислушиваясь к чему-то, неожиданно громко произнесла:
   – Ничего подобного! У меня очень и очень красивая походка.
   – Красивая, красивая, – запричитала медсестра, – не слушай ты их. Откуда им знать? Их на самом-то деле и нет!
   Когда медсестра (как и все здесь медсестры: немного полные, немного старые и очень добрые) плотно прикрыла за собой дверь, Маруся уже ждала ее.
   – А что с ней? – Она кивнула на комнату за закрытой дверью.
   – Голоса замучили. Бедная. – Медсестра посмотрела на Марусю и нахмурилась. – Все вы здесь страдалицы.