Робски Оксана. Устрицы под дождем

   Они прошли мимо. Зашли в самую последнюю комнату.
   В кресле перед журнальным столиком сидел мужчина, с крепкой, мускулистой фигурой. В голубых джинсах и выглаженной белой рубашке.
   – Здравствуй, Петя, – сказала Ирина. Она взяла Марусю за руку и подвела ее к мужчине. В другой руке у нее был пакет.
   Он держал на коленях журнал комиксов и внимательно разглядывал его.
   – Хочу познакомить тебя с Марусей, – сказала Ирина и улыбнулась.
   Маруся улыбнулась тоже. Петя разглядывал комиксы.
   – Я принесла тебе новую майку. Посмотри. – Ирина развернула пакет и показала Пете зеленую, в розовую полоску майку с воротничком поло. Петя поднял глаза. Заулыбался.
   Маруся тоже стояла, смотрела на майку и старательно растягивала губы в улыбке.
   – Я сейчас провожу Марусю, и мы с тобой ее померяем. Хорошо?
   Он довольно кивнул.
   – До свидания, – еле слышно сказала Маруся.
   Ее присутствия в комнате Петя не замечал. Они с Ириной вышли. Маруся выжидающе посмотрела Ирине в лицо.
   – Я попросила тебя молчать… ради этого человека. Он… отец моего ребенка. И у него больше никого нет. И если что-то случится… – Ирина запнулась, отвернула голову. Марусе показалось, что она готова заплакать. – На, возьми деньги на дорогу.
   – Я поняла. Я буду молчать. Не волнуйтесь. Пожалуйста.
   Ирина кивнула, все так же глядя в пол. Открыла дверь в комнату Пети.
   – Иди, – прошептала она. – Охрана предупреждена.
   Маруся дождалась, пока дверь за Ириной закроется.
   Пошла, стараясь не бежать к выходу. Хотела попрощаться с медсестрой, не стала, чтобы не сглазить.
   Немного медленней, высоко подняв голову, прошла мимо охраны.
   Прошла.
   Бегом бросилась на улицу. Распахнула дверь.
   Свобода.
   Она бежала по парку не потому даже, что ей казалось, что за ней могут погнаться.
   Просто ей нравилось бежать. Изо всех сил. Навстречу солнцу. И даже не щуриться. И ей нравилось чувствовать себя. Такой сильной, быстрой и молодой.
   Взмахнув рукой, она остановила такси и, развалившись на заднем сиденье, поехала домой.
   За окном мелькали люди, дома, и это был ее город. Он существовал для нее и ради нее. И она принимала его таким, каким он был.

29

   – Голодаем? – спросила Ангелина Петровна у своего нового пациента. Он положил голые, в кудрявых черных волосах ноги на стол и размахивал плакатиком «Я умираю с голода».
   – Голодаем. Уже так оголодали, что в глазах темно и состояние предобморочное.
   Молодой человек встал. Причем его шорты чуть не свалились на пол. Но в последнюю секунду чудом задержались на бедрах. Он демонстративно качнулся и, якобы обессилев, сел обратно.
   – А на вас еще никто в суд не подавал? – спросил он.
   Ангелина Петровна молча развернулась и пошла наверх, на второй этаж.
   Достала ключик, вставила его в замок. Ключ не проворачивался. Толкнула дверь своего кабинета. Расплылась в улыбке.
   Аркаша сидел на ее рабочем столе, болтая ногой.
   – Аркаша! – воскликнула Ангелина Петровна. – Ты всегда так неожиданно появляешься! Мы же договорились встретиться на мероприятии?
   – Я решил за тобой заехать. – Аркаша широко развел руками. – Не надо было?
   – Конечно, надо. – Она обняла его и рассмеялась. – Какой ты красивый сегодня!
   – А ты всегда красивая!
   – Спасибо, котенок.
   – Р-р-р.
   – Ой, ой, ой – тигренок! Только знаешь что?
   – Что?
   – Я ведь просила тебя закрывать дверь, когда ты сюда приезжаешь. Это все-таки больница, мало ли что…
   – Поехали? Ворчунья!
   – Поехали. А чего это ты такой веселый?
   – Так… Есть повод.
   – Правда? Расскажи!
   – Моя диссертация… она уже почти закончена…
   – А! А! – закричала Ангелина Петровна, как девочка, которая взлетела вверх на качелях. – Умничка ты мой!
   Аркаша гордо задрал голову.
   – Ну, ладно, поехали! – сказал он, изо всех сил стараясь скрыть свой довольный вид.
   На это мероприятие их позвал Иринин давнишний друг. Отказать было невозможно.
   Он был хозяином огромного выставочного павильона и периодически устраивал разного рода креативные экспозиции, которые бы привлекли внимание и посетителей, и журналистов.
   В этот раз выставка называлась «Пионерия семидесятых». Все известные люди, актеры, певцы, политики, бизнесмены, каждый, кто чего-то добился в жизни и его лицо знала страна, принесли свои детские фотографии. В пионерских галстуках.
   Было очень смешно узнавать в лохматых и конопатых рожицах политическую и творческую элиту страны. Выставка привлекла к себе очень много людей. Журналисты практически из всех изданий сновали между стендами, пытаясь сфотографировать оригинал рядом со своим экспонатом.
   Фотография юной Ангелины Петровны тоже была. Хоть Ангелина Петровна и не была звездой в общественном понимании этого слова. Но очень уж была фотография забавной. Мятый красный галстук, две короткие косички и лукавое лицо, готовое прыснуть от смеха прямо сейчас.
   Организаторы выставки тоже ходили в пионерских галстуках, били в барабаны, играли в горн.
   Ангелина Петровна скользила взглядом по фотографиям и думала об их с Аркашей уговоре. Давно, два года назад. Когда они поняли, что любят друг друга. Аркаша тогда сказал, что очень бы хотел, чтобы Ангел стала его женой. Очень бы.
   И Ангелина Петровна поспешно закивала головой.
   А Аркаша сказал, что он сделает ей предложение тогда, когда чего-то добьется в жизни. Когда что-то будет из себя представлять.
   Они больше не возвращались к этому разговору. Ангелина Петровна ждала. Все это время.
   И теперь, когда Аркаша защитится, а то, что он защитится – в этом Ангелина Петровна, конечно, не сомневалась, – и получит ученую степень, а вместе с ней и статус, она могла рассчитывать на предложение руки и сердца. Она ведь не такая уж старая. Она даже попробует забеременеть и родить Аркаше сына. Наша медицина сейчас в этом смысле далеко продвинулась. Или даже не наша…
   Они подошли к накрытому столу.
   Меню в концепции праздника. Переваренные сосиски, надрезанные с двух сторон ножом так, что концы загибаются, как серпантин, жиденькое картофельное пюре, тушеная капуста цвета прогорклого масла и сырники. С черпаками в руках не официанты, а румяные тетки в белых халатах и передниках, на манер школьных поварих.
   – Нет, я это есть не буду, – тихо сказал Аркаша, улыбаясь радостным окружающим, с радостным видом накладывающим себе полные тарелки.
   – Зразы очень вкусные, вон там. – Рядом с Ангелиной Петровной оказалась жена Вовчика, любителя тенниса и малазийских домработниц.
   – Нет уж, спасибо. – Аркаша чмокнул ее в щеку.
   – А где Володя? – Ангелина Петровна оглянулась вокруг, словно разыскивая его в толпе.
   – Он не придет. – Она огорченно вздохнула. – Я его сейчас вообще не вижу. Наверное, неприятности на работе. Такой стал нервный…
   – Все образуется, – Ангелина Петровна улыбнулась, – не расстраивайся.
   – А ваша фотография есть? – Володина жена не хотела портить настроение своим друзьям и поэтому с готовностью сменила тему.
   Они пошли рассматривать маленькую Ангелину, встречая знакомых, приглашая их с собой, и образовавшейся большой компанией они рассматривали задорную девочку с косичками в мятом пионерском галстуке.
   Они смеялись, говорили, что она мало изменилась, показывали на свои фотографии, узнавали знакомых, встречали актеров, фотографировались с ними для прессы, громко чокались бокалами с шампанским, всем своим видом изображая, что отменно проводят время. И действительно, атмосфера на выставке была очень доброжелательной и приятной.
   – Аркаша! А твои фотографии? Они здесь есть? – смеясь спросила жена Вовчика. – Пойдемте смотреть Аркашины фотографии!
   Ангелина Петровна бросила на Аркашу быстрый испуганный взгляд.
   Аркаша немного покраснел. Надменно повернул к ней голову.
   – Я не звезда, – сказал он.
   – Просто, когда были пионеры, Аркаша еще не родился, – улыбнулась Ангелина Петровна.
   – Что ты хочешь этим сказать? – медленно спросил Аркаша.
   У Ангелины Петровны в сумке зазвонил телефон. Она схватилась за него, как за спасательный круг, как машинально хватается за него даже тот, кто умеет плавать.
   – Посмотрите – Федя! – воскликнул кто-то, и вся компания двинулась к следующему стенду. Под звонкие звуки горна.
   – Алло, – сказала Ангелина Петровна, глядя Аркаше в глаза. Он не пошел со всеми, он остался с ней, с Ангелиной.
   – Да, да, все нормально… ее сознание было довольно долго недоступным. Но сейчас она вполне адекватна… да… да…
   Аркаша развернулся и ушел. Ангелина Петровна, не прекращая разговор, побежала за ним.
   – Я все понимаю… Я думаю, еще несколько дней… но мы ведь с вами и не оговаривали сроки… Я говорила, что не могу гарантировать… но знаете… как поведет себя психика – спасибо… нет… мой профессионализм здесь ни при чем…
   Аркаша распахнул стеклянную дверь на улицу, чуть не стукнув ею по Ангелине.
   – …Да… я надеюсь, вернее, уже почти с уверенностью могу сказать, все будет хорошо… мы в контакте… договорились… хорошо. Хорошо, давайте милицию. Да, мы ее подготовим. До свидания…
   Аркаша сел в такси. Ангелина Петровна стояла на улице и смотрела ему вслед.
   – …Мне тоже всегда приятно… Спасибо.
   Она убрала телефон в сумку.
   Села в свою машину. Включила зажигание. Смеркалось. Надо было ехать домой – спать.

30

   Маруся надеялась, что дома никого не окажется. Зря.
   Мать была дома.
   Вскинула на нее глаза, промолчала.
   – Привет, – буркнула Маруся и сразу прошла в свою комнату.
   – Привет, – прозвучало уже за захлопнутой дверью.
   Упала на диван. Свернулась калачиком. Дома.
   Шаги матери около двери.
   Неужели будет выяснять отношения?
   В последний раз они расстались, когда Маруся получила пощечину. Что она тогда сказала? Маруся не помнила. Ничего особенного. Но как раз ничего особенное ее мать обычно и считала самым важным.
   Дверь в комнату тихонько приоткрылась.
   Маруся успела закрыть глаза, притвориться спящей.
   – Мы там тебе суши купили, – сказала мать, видимо, не поверив в то, что Маруся спит. – Только не знаю, понравятся? Из нашего супермаркета у метро.
   Маруся упорно не открывала глаза. Признаваться, что притворяется, не хотелось.
   Мать подождала немного и вышла.
   Ничего себе, суши купили…
   Раньше называли это гадостью и даже пробовать отказывались. Наверное, и сейчас не пробовали. Для Маруси купили. Откуда такая забота?
   Можно себе представить суши из супермаркета у метро.
   Снова материны шаги.
   Видимо, разговора не избежать. Ну, ладно.
   Маруся села на диване, скрестив ноги.
   – И знаешь, что еще? – спросила мать. Неужели мацареллу? Или крабовые фаланги?
   Маруся молча ожидала ответа. Всем своим видом демонстрируя то, что не считает особым материнским подвигом покупать дочери ту еду, которая ей нравится.
   – Если ты хочешь жить отдельно, живи. Мы согласны.
   Она вышла.
   Маруся не шевелилась.
   Ну и отлично. Может быть, именно этого она и добивалась. Отец купит квартиру, даст денег… Или вообще в Лондон переехать? Вся тусовка сейчас в Лондоне.
   А пока будет покупать, можно снимать. На Тверской. Поселюсь там с моей Великой Первой Любовью. И куплю собаку. Лысую китайскую собачку.
   Она набрала его номер.
   – Наконец-то! – закричал он. – Куда ты пропала? Я сбился с ног разыскивать тебя!
   – Привет, – сказала она, расплываясь в довольной улыбке.
   – Где ты была? – протянул он обиженно.
   – У меня были кое-какие… – Она хотела сказать: «неприятности», потом «проблемы», но решила, что слово «дела » будет самым подходящим. – Дела.
   – А позвонить нельзя было? – Его голос был все еще наигранно обиженным.
   – Нельзя. Извини.
   – Я думал, ты меня бросила.
   – Огорчился?
   – Ну, так… Шучу! Шучу! Я решил, что ты свалила куда-нибудь со своим папашей, и терпеливо ждал, когда ты вернешься.
   – Правильно.
   – Ты меня любишь?
   – Люблю. А ты?
   – И я. Не изменяла мне?
   – Нет. А ты?
   – Только о тебе и думал.
   – Ну, а вообще что делали?
   – Вчера зажигали.
   – Да? Где?
   – Сначала просто посидели, Макс подъехал, Лилька со своим, Саня с Гошей, выпили одиннадцать махито, Гоша с девушкой познакомился, а она в клуб ехала, в «Б2», и мы с ней все. Там зажигали по полной программе, Макс текилу заказал, Лилька на стойке танцевала, весело, жалко, тебя не было.
   – А кто платил?
   – То ли эта девка свою кредитку дала, то ли еще кто… я не понял. Но было круто. Потом поесть поехали…
   – Слушай, ты меня вообще-то давно не видел, – перебила Маруся.
   – Ты меня тоже. Какие предложения?
   – Предложения?.. Знаешь что, давай завтра созвонимся.
   – Завтра? – повторил он холодно.
   Она промолчала.
   – Ну, ладно, – протянул он. – Если захочешь меня увидеть – ты знаешь, где меня найти.
   – Ладно. Целую тебя. Пока.
   – Давай.
   Маруся положила трубку. Не надо было звонить. Глупо.
   Снова свернулась калачиком. Дотянулась рукой до плюшевого зайца, обняла его. Закрыла глаза. Может быть, заснуть? Проснуться, и все будет по-другому. Как по-другому?
   Она никому не должна рассказывать про сумасшедший дом.
   Она и не расскажет. Она вообще лучше бы забыла о нем.
   Она не расскажет папе про Ирину.
   Почему?
   Чтобы там никогда не оказаться снова? Или есть еще какая-то причина?
   Все эти люди, с их деньгами… Они сидят здесь со своими сумасшедшими домами, страхами… Почему бы им не уехать в Лондон? Разве не для этого зарабатываются деньги? Или денег кажется недостаточно? Или Лондон становится скучным, раз в них нет сумасшедших домов? Хотя наверняка есть.
   А у них сейчас ужин. Интересно, что дают? Что готовит бабушка девушки с хвостом? Что-нибудь вкусное.
   Маруся встала и пошла на кухню.
   Мать мыла посуду.
   Нашла суши в холодильнике. Хорошо, что соевый соус прилагался к упаковке.
   Покрутила коробочку перед глазами. Прочитала: роллы с лососем. Ни «калифорния», конечно, но тоже ничего.
   Начала выдвигать один за другим ящики. Обычно к такому набору еще и деревянные палочки прилагаются. Их, наверное, куда-нибудь засунули в шкаф, решили, что они не нужны.
   – Что ищешь? – спросила мать, не поворачивая голову.
   – Палочки, – буркнула Маруся.
   – Палочек нет, извини, – зло сказала мать.
   Маруся переложила суши на тарелку, взяла вилку.
   Очень удобно: все четыре зубца полностью погружались внутрь роллов; суши становились похожи на эскимо на палочке.
   Хорошо, что никто не видит этого позора.
   Как и ожидалось, они оказались отвратительными. Повар в супермаркете, наверное, одной рукой пироги печет, а другой суши заворачивает. И иногда путает: начинку для пирогов и рис для суши. А может, ему просто так больше нравится. Или, в целях экономии, вообще готовит из одного и того же. Если бы у Маруси был свой супермаркет, она бы так и делала.
   Маруся поймала взгляд матери.
   Надела еще один ролл на вилку.
   Постаралась проглотить, не жуя.
   Третий пришлось жевать.
   Мать удовлетворенно наблюдала за дочерью.
   На четвертый Маруся вылила весь оставшийся соевый соус.
   Собирается она уходить в свою комнату?!
   Мать тщательно вытирала стакан полотенцем.
   Некоторые супермаркеты делают порции суши из четырех штук. Но, конечно, не этот, не у метро.
   Мать пошла к себе.
   Маруся с удовольствием выкинула последний ролл в открытую форточку.
   Открыла холодильник, достала колбасу, воровато оглядываясь. Отрезала кусок так, чтобы он не был слишком маленьким, но чтобы и мать не заметила.
   Докторская. Свежайшая.
   И без хлеба отлично пошло. С огурцом. И холодной картофелиной, которую так вкусно было макать в соль.
   Мать больше не выходила. Когда пришел с работы ее муж, Маруся уже спала.

31

   Константин Сергеевич смотрел на пристегнутую к кровати Олю и не мог до конца понять, что же произошло.
   Значит, Маруся не зря говорила, что она Маруся. А они держали ее здесь, думая, что у нее невротическая депрессия.
   А говорят, в госучреждениях бардак…
   Теперь все то же самое он должен говорить Оле.
   Ангелина Петровна уехала на какой-то семинар, а он должен был разбираться с этой девушкой, мало чем, честно говоря, отличающейся от предыдущей.
   – Отвязать вас? – спросил Константин Сергеевич.
   – Как хотите, – сказала Оля.
   – Я отвяжу вас. А вы обещайте мне вести себя хорошо.
   Он осторожно расстегнул ремни.
   Оля рывком вскочила, села, поджав ноги.
   – Где я? Что это такое? Почему меня здесь держат? Кто вы такие? И где моя мама?
   «Ну, точно, – подумал Константин Сергеевич, – все по новой».
   – Ваше имя Оля? – уточнил он на всякий случай.
   Она молчала.
   – Ответьте, пожалуйста. Или я буду считать бессмысленным отвечать на ваши вопросы.
   Оля медленно кивнула.
   – Значит, Оля? – настойчиво повторил он.
   Оля еще раз кивнула.
   – Ну, отлично, – вздохнул Константин Сергеевич. – Итак, вы в отделении психотерапии.
   Оля молчала. Она думала о том, что еще вчера в это время у нее была свобода. О которой она так мечтала. И которой так глупо распорядилась.
   – Вам необходимо пройти курс реабилитации, – говорил доктор в белом халате, расстегнутом ровно настолько, чтобы была видна массивная пряжка ремня на его джинсах, в которые была заправлена такая же, как халат, кипельно белая рубашка.
   – Где моя мама?
   – В ближайшее время вы ее увидите.
   – От чего это зависит?
   Константин Сергеевич замялся…
   – Что я должна делать? Вы же чего-то хотите от меня? Я-то ведь вам ничего не сделала? Значит, вы что-то от меня хотите!
   – Ну… в общем-то…
   Она ждала.
   – Мы отвечаем за ваше психологическое состояние. С сегодняшнего дня и еще… какое-то время… год… или два… И… это не государственная программа, как вы, может быть, понимаете… Вам помогают частные лица… И ждут содействия от вас…
   – Чем помогают?
   – Ваше финансовое состояние и психологический комфорт…
   – Почему я не могу выйти?
   – Запущена некая программа… пока рано показывать вас общественности…
   – Так что я должна делать? Сейчас! И когда я буду свободна?
   – Свободна? – Константин Сергеевич пожал плечами. – Ну, смотря в каком смысле… вы, в общем-то, свободны… а делать… Сейчас за дверью сотрудники милиции ждут, когда вы готовы будете дать показания… Вы готовы?
   – Показания?
   Оля не совсем понимала, что от нее хотят.
   – Вам надо будет ответить на их вопросы. Максимально честно и искренне. Вы ведь уже все рассказывали доктору, который лечил вас, как только вы сбежали.
   – Рассказывала, – сказала Оля и подумала: «Не надо было».
   – Им эти все подробности пока не нужны. Это не официальный допрос. Просто вы поможете найти вашего похитителя. Договорились?
   Оля улыбалась. И молчала.
   – Договорились? – переспросил Константин Сергеевич. – А я послежу, чтобы они не слишком вас утомили.
   Сотрудники милиции оказались двумя пожилыми мужчинами в мятых пиджаках и с усами. У одного они были черные и пушистые, а у второго короткие и колючие.
   Тот, у которого были черные и пушистые, подвинул кресло к Олиной кровати и сел.
   С короткими и колючими огляделся вокруг и присвистнул. Сделал вид, что не поймал неодобрительный взгляд Константина Сергеевича.
   Первый расспрашивал Олю про дом.
   – Найти не смогли бы?
   – Нет, – кивнула Оля. – Вряд ли.
   Он спрашивал: ну кирпичный дом или деревянный?
   Оля не знала. Как определить, что находится под краской?
   Сколько этажей, какие окна?
   Два этажа и подвал. Обычные окна. В подвальной ее комнате – очень маленькие.
   Она однажды хотела из него вылезти – невозможно. Это когда она бумагу ела. Размачивая слюной.
   Крыша мягкая кровля или металлочерепица? А у соседей какие крыши?
   Обычная крыша. Зеленоватая такая. А крыши соседей не видно было. Сосны.
   Сколько она шла до того места, где ее нашли?
   Оля не шла. Она бежала. Всю жизнь, наверное.
   А конкретнее? Час? День?
   Она не знала.
   Приходили в дом люди?
   Нет, никогда никого.
   Она не знает, кто ему звонил. Ему все время все звонили.
   Она помнит, что было написано на пакетах с едой, которую он привозил. Она может им написать тоже.
   Она не знает его имени. Он хотел, чтобы она назвала его Дедушкой. Он говорил, что сделал и пережил за свою жизнь столько, сколько другим для этого потребовалось бы десяток жизней.
   Он ничего не говорил про работу. Про сотрудников – говорил. Что они воры и идиоты. Нет, конкретнее нет.
   Обычная внешность. Не очень высокий. Нет, не как доктор, доктор высокий. А Дедушка… ну, тот человек… не очень высокий…
   Нет, на вас он совсем не похож. Ну, разве что ростом. И у него нет усов. Он очень за собой ухаживает. Он бреется каждое утро.
   Фоторобот? Хорошо.
   Константин Сергеевич говорит, что они привезут ее.
   Какие книги он читал? Какие журналы? Им важна каждая мелочь. Марка его телефона?
   Черненький такой, и крышка открывается, как у духовки.
   У него много машин. И он все время новые покупал. Да, все время. Разные.
   Нет, в марках она не разбирается.
   Да, она слышала все эти названия, но сказать где какая – не может. Больше всего ему нравилась такая большая, черная.
   Нет, он никогда не упоминал, где живет.
   Наверное, он русский. Да, точно, русский. Вы? Не знаю, наверное, русский. Нет? Извините, тогда не знаю.
   А вам не интересны цифры, которые написаны на черной машине, номер? Конечно, помню.
   И буквы тоже. Очень Быстро Приехал. Значит – ОБП.
   Константин Сергеевич сказал, что Оля устала, что на сегодня хватит.
   Усатые были довольны. Они выбежали из комнаты почти вприпрыжку.
   Константин Сергеевич пошел их проводить.
   Оля осталась одна.
   Воспоминания, одно за другим, заполняли ее мысли.
   Очень Быстро Приехал. ОБП.
   Опять Без Подарков. ОБП.
   Оля Будет Плакать.
   Это когда он уезжал. Когда она видела его в последний раз. Когда что-то случилось…
   Что-то случилось, раз он бросил ее умирать. Что? И что сейчас? Он один… Он приезжает в их дом?
   Или сидит там все время, ждет ее, Олю?
   Нет, кто угодно, только не Дедушка.

32

   – Где Наташа? – спросил Константин Сергеевич дежурную няню, сделав на ее доске ход Д1Д5 белыми.
   – У Ангелины Петровны, – ответила дежурная.
   – Ангелина Петровна уехала, – Константин Сергеевич подвинул черного ферзя на клетку Д1Д2, защищаясь.
   – Нет. Аркадий Филиппович просил привезти ее в кабинет к Ангелине Петровне.
   – Аркадий Филиппович? – переспросил доктор.
   Он дошел до кабинета завотделением, постучал. Никто не ответил. Тронул ручку двери.
   Дверь была закрыта.
   Потоптался рядом, обернулся назад. Никого.
   Ухмыльнулся так, как ухмыляются недовольные собой люди.
   Опустился на колени.
   Замочная скважина открыто и бессовестно манила своей округлой формой. В нее просматривалась почти вся комната. И почти вся Наташина фигура, склоненная к подоконнику, лицом к окну. Фигура ритмично покачивалась, словно в ритуальном танце. И еще Константину Сергеевичу была отчетливо видна нижняя часть мужчины, часть его загорелого тела со спущенными на пол брюками. Если бы происходящее хоть чуть-чуть напоминало симфонический оркестр, то мужчина был бы похож на виртуозного дирижера, вдохновенно и с бешеной внутренней силой орудующего своей палочкой.
   Не дождавшись финального аккорда, Константин Сергеевич поднялся с колен. Первое желание было – бежать.
   Прислонился к стене рядом с дверью.
   Его никто не видел.
   Еще не поздно сделать вид, что ничего не произошло.
   Бежать.
   Дверь открылась. Вышла Наташа. Константин Сергеевич встал перед ней, приподнял рукой ее подбородок. Наташа смотрела сквозь него равнодушным отсутствующим взглядом.
   Он опустил руку. Она пошла дальше.
   Толкнул дверь в кабинет.
   Аркаша сидел на подоконнике, смотрел на Константина Сергеевича и улыбался.
   – Подонок!– закричал доктор и, подскочив к Аркаше, со всей силой ударил его кулаком в лицо. Попал в челюсть. Аркаша ударился головой об стекло, по скуле потекла кровь.
   Рука Константина Сергеевича болела, но это была приятная боль. «Сустав вылетел», – гордо подумал Константин Сергеевич. Без всякого сожаления, как будто это были не его сустав и не его рука.
   – Все. Кончилась твоя лафа, – выдохнул Константин Сергеевич. Он чувствовал себя взрослым и сильным. А его, этого мальчишку, этого щенка, он готов был взять за шиворот и выкинуть на улицу.
   Аркаша молча вытирал кровь с лица.
   – Думаешь, я ей не расскажу? Все расскажу! Все! – кричал Константин Сергеевич.
   – А мне все равно, – сказал Аркаша, проверил свои зубы – не шатаются ли? – Можешь рассказывать, только кто тебе поверит?
   – Ах ты!.. – Доктор схватил Аркашу за лацкан пиджака, с силой дернул.
   – А ты, может, завидуешь? – ухмыльнулся Аркаша. И нагло посмотрел доктору в глаза.
   – Я? – выдохнул Константин Сергеевич, выпустив из рук пиджак. – Чему? Тому, что ты себя мужиком чувствуешь, только когда пациенток больных трахаешь? – Константин Сергеевич сделал два шага назад. – Этому?
   – Ты, психолог хренов!..
   – Тренируешь свое самолюбие? – не успокаивался доктор. – Или не только самолюбие? Боишься, что на Ангелину не встанет? Слишком хороша для тебя?