Мэрилайл Роджерс
Талисман
Каролине Толли
(без кого эта книга не появилась бы)
с благодарностью за поддержку и терпение, с которым вы рассеиваете страхи этого нервного автора
Дорогие читатели, те из вас, кто читал какую-либо из моих предыдущих девяти книг, знают, что «Талисман» для меня – отклонение. Заверяю вас, мой дом – английское средневековье, а эта история представляет собой короткие каникулы в поздневикторианской эпохе. Я думаю об этом периоде как о «возвращении во времена Регентства», потому что, хотя теперь это Берти, а не Принни, снова властителем общества является принц Уэльский, сосредоточенный на развлечениях. Но на этот раз брачные ставки британской знати захватывают американские наследницы.
Эта история – праздничная увеселительная прогулка (несмотря на то что кто – то пытается убить нашего героя и водятся торговцы белыми рабынями). Я надеюсь, вы отправитесь вместе со мной, окунетесь в водоворот садовых и чайных вечеров, балов и станете свидетелями безумной вылазки в одно-два опасных места. Я получила удовольствие от этих каникул с Грэем и Лиз и надеюсь, что вам тоже понравится!
Мэрилайл Роджерс
Эта история – праздничная увеселительная прогулка (несмотря на то что кто – то пытается убить нашего героя и водятся торговцы белыми рабынями). Я надеюсь, вы отправитесь вместе со мной, окунетесь в водоворот садовых и чайных вечеров, балов и станете свидетелями безумной вылазки в одно-два опасных места. Я получила удовольствие от этих каникул с Грэем и Лиз и надеюсь, что вам тоже понравится!
Мэрилайл Роджерс
Примечание автора
За время шестидесятилетнего правления королевы Виктории ее старшему сыну и наследнику, Алберту Эдварду принцу Уэльскому, не вменялось никаких серьезных обязанностей, которые могли бы занять его ум. Не имея никаких дел, кроме веселья, он с жаром предался этому времяпрепровождению. Он довел до нищеты не одного из своих друзей, предоставляя им сомнительную честь развлекать его за свой счет – на надлежаще широкую ногу, как, по его мнению, и подобало будущему монарху (Эдуарду VII). А когда он женился на хорошенькой датской принцессе Александре, он был свободен развлекать кого и как угодно, невзирая на недовольство и отвращение королевы-матери к большинству его товарищей.
Старшие и более консервативные члены британской знати смотрели на принца с возрастающим неодобрением, но он не признавал никаких границ и приветствовал в качестве товарищей тех самых нуворишей, которых отвергло степенное нью – йорское общество потомков голландских поселенцев. У этих людей было достаточно средств, чтобы развлекать его в том стиле, которого он требовал.
Именно в этот период многие английские аристократы начали приходить к заключению, что хотя их личное состояние достаточно для того, чтобы сохранять привычный от рождения образ жизни, доходов от земель становилось все меньше для поддержания обширных имений и огромных загородных домов. Они тоже обратили свои взоры за границу в поисках источников удовлетворения этой потребности. Чрезвычайно богатые американские папочки и предприимчивые мамочки, отвергнутые задирающими нос умниками нью-йоркского общества, были привечены… в своем роде.
Свадьба Дженни Джером и лорда Рандолфа Черчилля (родителей Уинстона) в 1872 году была первым всплеском высокой приливной волны случайных браков. Вскоре американский купеческий капитал в виде богатых наследниц потек через Атлантику в обмен на британские титулы. Знаменитый иллюстратор того времени Чарлз Дана Гибсон представил нам историю двух путешествовавших по Европе американских красавиц, завершившуюся в Британии, в виде восхитительно нарисованных приключений мистера Пиппа, их отца.
В 1891–1892 годах члены палаты лордов расследовали вопрос о торговле белыми рабынями и представили отчет комитета палаты лордов в связи с Законом о защите юных девушек.
В отличие от средневековья, в 1800-х годах браки между двоюродными родственниками не запрещались церковью и были отнюдь не редкостью. Однако я хочу обратить внимание на то, что в этой книге двоюродные брат и сестра не состоят в кровном родстве.
Старшие и более консервативные члены британской знати смотрели на принца с возрастающим неодобрением, но он не признавал никаких границ и приветствовал в качестве товарищей тех самых нуворишей, которых отвергло степенное нью – йорское общество потомков голландских поселенцев. У этих людей было достаточно средств, чтобы развлекать его в том стиле, которого он требовал.
Именно в этот период многие английские аристократы начали приходить к заключению, что хотя их личное состояние достаточно для того, чтобы сохранять привычный от рождения образ жизни, доходов от земель становилось все меньше для поддержания обширных имений и огромных загородных домов. Они тоже обратили свои взоры за границу в поисках источников удовлетворения этой потребности. Чрезвычайно богатые американские папочки и предприимчивые мамочки, отвергнутые задирающими нос умниками нью-йоркского общества, были привечены… в своем роде.
Свадьба Дженни Джером и лорда Рандолфа Черчилля (родителей Уинстона) в 1872 году была первым всплеском высокой приливной волны случайных браков. Вскоре американский купеческий капитал в виде богатых наследниц потек через Атлантику в обмен на британские титулы. Знаменитый иллюстратор того времени Чарлз Дана Гибсон представил нам историю двух путешествовавших по Европе американских красавиц, завершившуюся в Британии, в виде восхитительно нарисованных приключений мистера Пиппа, их отца.
В 1891–1892 годах члены палаты лордов расследовали вопрос о торговле белыми рабынями и представили отчет комитета палаты лордов в связи с Законом о защите юных девушек.
В отличие от средневековья, в 1800-х годах браки между двоюродными родственниками не запрещались церковью и были отнюдь не редкостью. Однако я хочу обратить внимание на то, что в этой книге двоюродные брат и сестра не состоят в кровном родстве.
Пролог
Восточный Вайоминг, март 1882 года
– Тпру, малыш, тпру. – Лиз нежно похлопала своего любимого жеребца, когда он остановился у дверей конюшни.
Не обращая внимания на сомнительную поддержку в виде протянутой мальчиком конюшим руки, она соскользнула с седла. Усмехнувшись, она потрепала выгоревшие волосы мальчика-с-пальчик и ущипнула его за веснушчатый нос.
– Ой! – Сэнди отпрыгнул, жалобно потирая нос. – Мисс Лиззи! – Притворно возмущенным голосом он повторил поручение, с которым его послали: – В доме вас ждет телеграмма.
Дразнящая улыбка Лиз исчезла, и тонкие брови сдвинулись, собирая в морщинки лоб, уже золотившийся загаром благодаря многим часам, проведенным на свежем воздухе под лучами солнца, силу которых увеличивал отражавший их снег. Слово «телеграмма» было синонимом беды. Отбросив за плечо спутанную ветром массу огненно-рыжих волос, свободно падавших до талии, Лиз тут же зашагала к дому. Охваченная тревогой, она не бросила привычно любовного взгляда на просторы укрытых снегом земель ее обожаемого ранчо Дабл Эйч.
Лиз торопливо поднялась по ступенькам веранды и без слов приняла телеграмму из рук явно обеспокоенного управляющего.
Там безжалостно, черным по белому, были написаны слова, которые она страшилась увидеть: «Ваш отец при смерти. Приезжайте немедленно».
– Гарвей, подавайте коляску. Если мы отправимся в течение ближайшей четверти часа, я смогу успеть на поезд в три десять. – Не тратя времени на лишние слова, Лиз влетела в дом и бросилась бегом по лестнице.
Управляющий, так же хорошо, как и она, знал, что, опоздав на дневной поезд, она будет обречена ждать ужасных три дня, пока в понедельник не придет следующий. Маленький городок Клируотер вообще не имел бы железнодорожного сообщения, не будь он родным городом владельца железной дороги, но даже дочь Сэмюэля X. Хьюза не могла требовать изменения в расписании.
Чего бы это ни стоило, Лиз намеревалась к понедельнику быть значительно ближе к Нью-Йорку и своему больному отцу. Ближе и к особняку, который ее мать выбрала и тщательно обставила в сдержанной, элегантной манере, но все равно была отвергнута нью-йоркскими снобами. Они восприняли семью Хьюз как всего лишь добавление к нежелательным и неотесанным нуворишам. Лиз было двенадцать лет, когда ее мать умерла, и она никогда не простила этим суровым диктаторам светскости, что они отвергли ее милую, пусть немного амбициозную мать.
В своей комнате Лиз распахнула дверцы высокого, до потолка, платяного шкафа красного дерева. Пренебрежительно отодвинув большой чемодан, она вытащила мягкую сумку и швырнула ее на кровать.
– Могу я помочь?
Бросив быстрый взгляд через плечо, Лиз увидела в открытой двери девушку, которая служила в некотором роде горничной. Лиз не нравился обычай иметь камеристку, постоянно толкавшуюся поблизости, путавшуюся под ногами и выбиравшую «соответствующую» одежду, которую ей надо надевать. Но неудобно расположенные пуговицы и прочие сложности причудливых модных платьев, которые она носила крайне редко, делали помощь необходимой. Для подобной работы она и выбрала эту милую, неуклюжую девочку, в полной уверенности, что Милли никогда не придет в голову комментировать ни вкусы, ни действия своей хозяйки.
– Да, Милли. Ты можешь положить щетку, расчески, лосьон и… – Она поморщилась и кивнула в сторону предметов, разбросанных на комоде: – Положи все это в ридикюль. Мой отец серьезно болен, и я отправляюсь в Нью-Йорк.
– Вам понадобится служанка в сопровождение?
За несомненным беспокойством о больном хозяине Дабл Эйч Лиз слышала в ее голосе надежду.
– Не в этот раз, Милли. Прежде чем позволить вовлечь свою пятнадцатилетнюю дочь в греховную жизнь большого города, твой отец скорее всего уволился бы, а я не осмелюсь рисковать потерей такого прекрасного управляющего. Особенно сейчас, когда босс Дабл Эйч так близок к смерти, что я должна мчаться к нему. – Поддразнивающая улыбка Лиз померкла, и лицо приняло грустное выражение.
В саквояж Лиз торопливо запихнула два платья – двух перемен вполне достаточно, а с учетом изобилия жеманных «городских» платьев, оставленных в доме отца, ей больше не понадобится. То, что те наряды на годы отставали от моды и были сшиты для школьницы, совершенно не заботило ее. Поскольку ее отец тяжело болен, вряд ли она будет выходить из дому между прибытием в Нью-Йорк и возвращением в Вайоминг.
Чтобы как-то унять тревогу, Лиз, пока искала и укладывала вторую пару туфель, от мысли о гардеробе, дожидающемся ее в Нью-Йорке, перешла к воспоминаниям о школе для юных леди мисс Браун, и хитроватая улыбка тронула ее сочные губы, больше привычные к широким, веселым улыбкам. Она закончила – нет, с отличием закончила свое образование там, хотя и не без тайных мотивов, не исключающих, однако, любви к знаниям. Таким образом, она выполнила свою часть сделки с отцом. Когда в руках у Лиз был диплом, ее отцу пришлось выполнять свою сторону договора и разрешить ей вернуться на Дабл Эйч, а не присоединяться к своим светским сверстницам в традиционной охоте за мужьями.
Ее гордость успешной организацией этого дела сейчас была отравлена реальностью многих миль между ею и любимым отцом, нуждавшимся в ней. Она внутренне оплакивала это огромное расстояние, но смело смотрела в лицо грядущему, твердо сжав губы, решительно блестя бирюзовыми глазами. Поскольку, собираясь в дорогу, она даже не сняла толстое шерстяное пальто, ей оставалось только принять из рук Милли тяжелый ридикюль и саквояж, и она была готова отправиться в путь, к нему.
– Тпру, малыш, тпру. – Лиз нежно похлопала своего любимого жеребца, когда он остановился у дверей конюшни.
Не обращая внимания на сомнительную поддержку в виде протянутой мальчиком конюшим руки, она соскользнула с седла. Усмехнувшись, она потрепала выгоревшие волосы мальчика-с-пальчик и ущипнула его за веснушчатый нос.
– Ой! – Сэнди отпрыгнул, жалобно потирая нос. – Мисс Лиззи! – Притворно возмущенным голосом он повторил поручение, с которым его послали: – В доме вас ждет телеграмма.
Дразнящая улыбка Лиз исчезла, и тонкие брови сдвинулись, собирая в морщинки лоб, уже золотившийся загаром благодаря многим часам, проведенным на свежем воздухе под лучами солнца, силу которых увеличивал отражавший их снег. Слово «телеграмма» было синонимом беды. Отбросив за плечо спутанную ветром массу огненно-рыжих волос, свободно падавших до талии, Лиз тут же зашагала к дому. Охваченная тревогой, она не бросила привычно любовного взгляда на просторы укрытых снегом земель ее обожаемого ранчо Дабл Эйч.
Лиз торопливо поднялась по ступенькам веранды и без слов приняла телеграмму из рук явно обеспокоенного управляющего.
Там безжалостно, черным по белому, были написаны слова, которые она страшилась увидеть: «Ваш отец при смерти. Приезжайте немедленно».
– Гарвей, подавайте коляску. Если мы отправимся в течение ближайшей четверти часа, я смогу успеть на поезд в три десять. – Не тратя времени на лишние слова, Лиз влетела в дом и бросилась бегом по лестнице.
Управляющий, так же хорошо, как и она, знал, что, опоздав на дневной поезд, она будет обречена ждать ужасных три дня, пока в понедельник не придет следующий. Маленький городок Клируотер вообще не имел бы железнодорожного сообщения, не будь он родным городом владельца железной дороги, но даже дочь Сэмюэля X. Хьюза не могла требовать изменения в расписании.
Чего бы это ни стоило, Лиз намеревалась к понедельнику быть значительно ближе к Нью-Йорку и своему больному отцу. Ближе и к особняку, который ее мать выбрала и тщательно обставила в сдержанной, элегантной манере, но все равно была отвергнута нью-йоркскими снобами. Они восприняли семью Хьюз как всего лишь добавление к нежелательным и неотесанным нуворишам. Лиз было двенадцать лет, когда ее мать умерла, и она никогда не простила этим суровым диктаторам светскости, что они отвергли ее милую, пусть немного амбициозную мать.
В своей комнате Лиз распахнула дверцы высокого, до потолка, платяного шкафа красного дерева. Пренебрежительно отодвинув большой чемодан, она вытащила мягкую сумку и швырнула ее на кровать.
– Могу я помочь?
Бросив быстрый взгляд через плечо, Лиз увидела в открытой двери девушку, которая служила в некотором роде горничной. Лиз не нравился обычай иметь камеристку, постоянно толкавшуюся поблизости, путавшуюся под ногами и выбиравшую «соответствующую» одежду, которую ей надо надевать. Но неудобно расположенные пуговицы и прочие сложности причудливых модных платьев, которые она носила крайне редко, делали помощь необходимой. Для подобной работы она и выбрала эту милую, неуклюжую девочку, в полной уверенности, что Милли никогда не придет в голову комментировать ни вкусы, ни действия своей хозяйки.
– Да, Милли. Ты можешь положить щетку, расчески, лосьон и… – Она поморщилась и кивнула в сторону предметов, разбросанных на комоде: – Положи все это в ридикюль. Мой отец серьезно болен, и я отправляюсь в Нью-Йорк.
– Вам понадобится служанка в сопровождение?
За несомненным беспокойством о больном хозяине Дабл Эйч Лиз слышала в ее голосе надежду.
– Не в этот раз, Милли. Прежде чем позволить вовлечь свою пятнадцатилетнюю дочь в греховную жизнь большого города, твой отец скорее всего уволился бы, а я не осмелюсь рисковать потерей такого прекрасного управляющего. Особенно сейчас, когда босс Дабл Эйч так близок к смерти, что я должна мчаться к нему. – Поддразнивающая улыбка Лиз померкла, и лицо приняло грустное выражение.
В саквояж Лиз торопливо запихнула два платья – двух перемен вполне достаточно, а с учетом изобилия жеманных «городских» платьев, оставленных в доме отца, ей больше не понадобится. То, что те наряды на годы отставали от моды и были сшиты для школьницы, совершенно не заботило ее. Поскольку ее отец тяжело болен, вряд ли она будет выходить из дому между прибытием в Нью-Йорк и возвращением в Вайоминг.
Чтобы как-то унять тревогу, Лиз, пока искала и укладывала вторую пару туфель, от мысли о гардеробе, дожидающемся ее в Нью-Йорке, перешла к воспоминаниям о школе для юных леди мисс Браун, и хитроватая улыбка тронула ее сочные губы, больше привычные к широким, веселым улыбкам. Она закончила – нет, с отличием закончила свое образование там, хотя и не без тайных мотивов, не исключающих, однако, любви к знаниям. Таким образом, она выполнила свою часть сделки с отцом. Когда в руках у Лиз был диплом, ее отцу пришлось выполнять свою сторону договора и разрешить ей вернуться на Дабл Эйч, а не присоединяться к своим светским сверстницам в традиционной охоте за мужьями.
Ее гордость успешной организацией этого дела сейчас была отравлена реальностью многих миль между ею и любимым отцом, нуждавшимся в ней. Она внутренне оплакивала это огромное расстояние, но смело смотрела в лицо грядущему, твердо сжав губы, решительно блестя бирюзовыми глазами. Поскольку, собираясь в дорогу, она даже не сняла толстое шерстяное пальто, ей оставалось только принять из рук Милли тяжелый ридикюль и саквояж, и она была готова отправиться в путь, к нему.
Глава 1
– Папа! – Лиз упала на колени у кровати отца и сжала в ладонях руку, которую она помнила большой и сильной, но сейчас показавшуюся ей болезненно хрупкой. Окна были зашторены тяжелыми портьерами, не пропускавшими вечернее солнце. Спальня была настолько затемнена, что ее прекрасная меблировка казалась зловещими тенями.
– А… мисс Элизабет, благодарение Господу, вы наконец прибыли… и вовремя.
Пронзительный взгляд голубых глаз устремился на представительного врача, стоявшего в ногах кровати. Всегда мягкий, спокойный человек, доктор Фаррел выглядел весьма обеспокоенным. Вовремя? Что именно он имел в виду? Неужели конец Сэмюэля X. Хьюза настолько близок?
С болезненно бьющимся сердцем Лиз снова вгляделась сквозь мрак в неясную фигуру под одеялами. Страшно было подумать, что этот слабый, прикованный к постели человек – ее отец, прежде с пышущим здоровьем лицом, крепкий, как конь, каким она знала его всю жизнь. Как бы она ни была встревожена телеграммой, эта картина учетверила ее страхи.
– Я отправилась меньше чем через час после получения телеграммы, но, не успели мы добраться до Омахи, снежный буран надолго задержал поезд. – Следы расстройства из-за несвоевременной зимней бури все еще туманили ее взгляд, обычно сверкавший яркой бирюзой.
– Элизабет! – Сэмюэль попытался поднять голову, но его слабый зов замер на губах, и он снова упал на подушки, как будто изнуренный даже столь малым усилием.
– Выйдем, мисс Элизабет, – прошептал доктор Фаррел. – Не зная часа вашего прибытия, я дал мистеру Хьюзу лекарство, благодаря которому он получит так отчаянно необходимый ему отдых. Пойдемте. – С грустной улыбкой доктор указал на дверь. – Лучшее, что мы можем для него сейчас сделать, – это дать ему поспать. А я тем временем расскажу вам, как обстоят дела.
Поцеловав безжизненно слабую руку, Лиз осторожно положила ее на грудь отца и неохотно поднялась, чтобы вслед за врачом покинуть комнату больного. Упрямая, надо признаться, по натуре, она была не из тех, что сидят без дела, когда действие, любое действие, дает даже ничтожно малую надежду на быстрейшее решение проблемы. Перед лицом серьезной болезни она вдруг столкнулась с чем-то, что была не в силах изменить. Неспособность сделать что-нибудь только увеличивала нарастающую тревогу.
– У-у-х! – Лиз задохнулась, когда Марии, прежде ее няня, а теперь экономка отца, в последний раз с силой стянула шнуры ее корсета. Пока Марии завязывала их на спине, Лиз сделала несколько неглубоких вдохов для восстановления дыхания.
Зверский корсет был символом всего, что Лиз находила отвратительным в городской жизни, – он стягивал так туго, что грозил задушить ее. Она поморщилась от недовольства собой: немногим больше дня в Нью-Йорке, а она уже тоскует по широким, открытым пространствам Дабл Эйч и свободе управлять собственной жизнью. Но не сейчас. Не сейчас. Как она может быть настолько эгоистичной, чтобы думать о собственных желаниях, когда ее отец так болен? Если он, чтобы принять иностранного гостя, мог подвергнуть себя наверняка куда большим страданиям, как смеет она жаловаться на это сравнительно легкое неудобство!
«Ради отца». Повернувшись к обрамленному купидончиками зеркалу, которое ее мать выбрала когда-то для маленькой девочки, Лиз скорчила рожицу отражению с высоко зачесанными волосами, затянутому в корсет из китового уса, в батистовой сорочке, обильно украшенной кружевами.
Доктор Фаррел настойчиво предостерегал Лиз, что отца нельзя волновать. Особенно он предупреждал ее, что нужно «любой ценой предотвращать взрывы бурного нрава Сэма», в противном случае слабое сердце больного вполне может отказать ему.
«Только ради отца». Лиз изогнулась и рывком выдернула из полированного, вишневого дерева гардероба платье, нимало не заботясь, какое из них попалось под руку.
– Вы не привезли ничего более подходящего, мисс Лиззи?
Лиз, выглянув из складок полунадетого платья, отрицательно покачала головой:
– Нет, когда папа так болен. Я взяла ровно столько, чтобы хватило добраться сюда. Кроме того, я думала, что буду ухаживать за ним, а не развлекать гостей. – Она раздраженно сморщилась. Это была истинная правда, но не вся. Практичная одежда, которую она носила по будням на ранчо, даже платья для церкви и сельских светских собраний были бы ненамного приемлемее.
Сшитое для школьницы, с обильными оборочками, платье не годилось для двадцатилетней девушки. Но не важно – Лиз вдела руки в рукава. Она и прежде никогда не заботилась о том, что модно, а что – нет, а сейчас и вовсе не время начинать, несмотря на плохо скрытое отчаяние Марии.
Дойдя до гостиной нижнего этажа, Лиз тут же направилась к ожидавшему ее отцу, который сидел обложенный со всех сторон подушками в ситцевых чехлах.
– Папа, – стоя на коленях перед его креслом, Лиз осторожно заговорила, боясь вызвать его раздражение и подвергнуть его риску, – ты уверен, что разумно выполнять светские обязанности в данных обстоятельствах?
– Более уверен, чем когда-либо прежде. – Его загадочный ответ и блеск в таких же голубых, как и у нее, глазах побудили Лиз к дальнейшим расспросам, но возможности добиться объяснения не было, так как в этот момент их дворецкий Дэвис объявил о прибытии их вечернего гостя:
– Его светлость герцог Эшли!
Ожидая увидеть древнего, иссохшего вельможу, но, зная, что обязана приветствовать его вежливо, Лиз поднялась и сделала несколько шагов к двери и… пораженная, остановилась.
Герцог был ошеломляюще красив: с черными, цвета воронова крыла волосами, оттененными серебряными прядями на висках, и таким же морозным блеском ослепительно сияли глаза. Сразу же включилась ее защитная система. Лиз не доверяла чрезвычайно красивым мужчинам. Те немногие, которых она с безопасного расстояния ранней юности наблюдала на деловых вечерах ее отца, были слишком опытны, слишком уверенны в своей преувеличенной значительности. Она наблюдала, какую опасность они представляли для сердец, даже добродетели, глупо чувствительных женщин. Этот мужчина был намного привлекательнее всех, кого она когда-либо видеть И оттого самым опасным.
– Грэйсон, позвольте мне представить мою дочь Элизабет. – Голос отца был слаб, но тверд.
– Сэмюэль, вы больны?
Лиз наблюдала, как гость прошел мимо нее с поразительной для человека его исключительного роста грацией и присел перед креслом хозяина.
– Вам следовало послать мне записку, – мягко укорил он. – Наш обед можно было отложить до более удобного времени.
– Пфф! – Сэмюэль вяло отмахнулся слабой рукой. – Для меня может и не наступить более подходящий момент. И я также знаю, что время вашего визита в нашу страну ограничено, и надо завершить наше дело с особой поспешностью.
– Дочь, – подняв голову, Сэмюэль нежно улыбнулся Лиз, – познакомься с Грэйсоном Брандтом, восьмым герцогом Эшли.
Спокойное «пфф» от человека, чьи восклицания обычно носили более соленый характер, разбудило веселый нрав Лиз. Когда их гость выпрямился во весь свой внушительный рост, в синем взгляде, смело встретившем серебристый блеск его глаз, плясал едва сдерживаемый смех.
Грей взял руку хозяйки для поцелуя, в то же время пристально разглядывая ее – женщину, приезда которой в Нью – Йорк он дожидался. Едва уловимое озорное веселье, прятавшееся за старательно серьезным выражением ее лица, настолько заинтриговало его, что затмило первоначальный шок от ее поразительно яркой внешности. Сэмюэль говорил о ее рыжих волосах, и он предполагал увидеть женщину с локонами цвета лучей восходящего солнца или глубокого оттенка хорошего бренди… Но нет, ее волосы были яркие, как молодая морковь. И еще удивительнее, что кожа ее золотилась загаром, такой вид заставил бы женщин его круга прибегнуть к стратегии недомогания, чтобы не появляться в свете до тех пор, пока все следы загара не исчезнут. Глаза ее, однако, были красивы – большие, широко расставленные и сверкающие ослепительной бирюзой… разве что чересчур смелые для благовоспитанной девицы.
– Я счастлив познакомиться с вами, мисс Хьюз. – Наклоняясь и слегка касаясь губами ее пальцев, Грэй подумал, не для того ли она надела девственно белое платье школьницы, чтобы ввести его в заблуждение относительно своего возраста.
Лиз моргнула, неотрывно глядя на темный затылок и со все большей силой начиная ощущать страшную притягательность этого человека.
Выпустив ее руку, но все еще стоя очень близко, Грэй встретил ее прямой взгляд и отбросил мысли о намеренном обмане.
Хотя мисс Элизабет Хьюз совсем не соответствовала тому, что он ожидал, – его не вводили в заблуждение. Напротив, его откровенно, правда немного небрежно, информировали о ее возрасте, рыжих волосах и живом характере. Глядя на нее сейчас, он опасался, что выражение «живой характер» может оказаться таким же преуменьшением, как и мягкое упоминание о ее рыжих волосах. Уже были подписаны жизненно важные документы, по которым американский железнодорожный магнат расставался со значительной суммой денег, чтобы увидеть свою дочь герцогиней. Изогнутые в иронической усмешке губы сжались в знак признания неопровержимого факта. Даже если бы документы не были подписаны, Грэй дал слово, и никогда джентльмен – тем более герцог – не отступал от обещания.
Все более ощущая неловкость под проницательным пристальным взглядом гостя, Лиз слегка сощурила глаза с таким выражением, какое, она надеялась, он расценит как предупреждение не терять времени на попытку очаровать ее. Она не доверяла мужчинам – не хотела подчиняться власти мужа. Помимо управляющего, который следил за исправным ходом тяжелого труда на ранчо, мужчины ей были не нужны. Конечно, кроме отца. Мысль о Сэмюэле Хьюзе толчком вернула Лиз в настоящее. Ее внимание моментально переключилось на задумчивый блеск во взгляде старшего из мужчин. Вот чушь! Очевидно, она слишком долго взирала на проклятого герцога. Так долго, что ее отец принял ее предупреждение за интерес.
– Папа, возможно, мне лучше оставить вас вдвоем обсудить то…
– Обед подан! – Торжественный возглас Дэвиса прервал ее слова. Дворецкий отступил назад, оставив двери открытыми.
– Позвольте мне. – Грэй предложил руку женщине, явно испытывающей как беспокойство за больного отца, так и раздражение на неуклюжую ситуацию… и, похоже, на него.
Лиз ничего не оставалось делать, как положить руку на его согнутый локоть, слегка касаясь его пальцами; однако, когда они двинулись вперед, она подняла подбородок, и гордое презрение сквозило во всех ее чертах.
Когда молодые люди двинулись по направлению к столовой, Дэвис встал позади своего хозяина. Он толкал вслед за ними плетеное кресло, и даже Элизабет не заметила, что к нему приделаны колеса.
– Вы бывали на континенте, мисс Хьюз? – вежливо спросил Грэй, когда они сели, и первое блюдо из форели под белым винным соусом было подано лакеем в темном костюме и белых перчатках.
– Нет. – Односложный ответ сопровождался кратчайшим из взглядов. Она не добавила, что ее мало что интересует по ту сторону Атлантики. Ее сдержанность, однако, вовсе не объяснялась тем, что это прозвучало бы грубо. Она стремилась дать понять отцу, что ее совершенно, абсолютно не интересует этот более чем подходящий поклонник.
Было до противного ясно, что отец устроил этот обед с единственной целью познакомить ее с герцогом. Только усилием воли Лиз заставила себя не взорваться. Болезнь, кажется, превратила ее отца в такого же бесстыдного сводника, как мать любой девицы, начавшей выезжать. Лиз этого не потерпит! Она не сделает ничего поспешного, чтобы не возбудить гнев отца, но и ничего такого, что бы герцог мог принять за поощрение!
Обед поглощался бы в почти полном молчании, останься дело в руках Лиз. И это несмотря на галантные попытки герцога вовлечь хозяйку в разговор. Все его усилия вознаграждались настойчиво отведенным взглядом и такими односложными ответами, что он обратился за поддержкой к мистеру Хьюзу и начал – в основном одностороннюю – дискуссию относительно достоинств американской и британской железнодорожных систем.
Все трое вздохнули с облегчением, когда напрасная трата усилий прекрасного повара подошла к концу. В завершение обеда женщины всегда оставляли мужчин наедине с их портвейном, – таким образом Лиз рассчитывала избежать общества мужчин. Она ошиблась.
– Лиз, – дрожь превратным образом придала силу слабому голосу Сэмюэля, – позвони, чтобы Дэвис проводил меня в кабинет.
Стремясь сделать что угодно, лишь бы ускорить свое освобождение, Лиз тотчас подняла серебряный колокольчик, всегда лежавший под рукой хозяйки. Как только раздался его звон, отец продолжил распоряжение:
– Ты присоединишься к нам с Грэйсоном в моем кабинете.
– Зачем? – Лиз хотелось отвергнуть неожиданное и нежелательное приглашение, хотя со всей очевидностью было ясно, что это не приглашение, а приказ.
– У меня для тебя важные новости.
Лиз перевела взгляд с отца на гостя с нарастающим страхом. Что это за новость, настолько конфиденциальная, что ее можно было сообщить только за стенами кабинета, и какое отношение она могла иметь к чужому человеку, пристальный взгляд которого тяжело придавливал ее? Она в отчаянии мысленно поискала какую – нибудь безобидную цель. Может, это связано с железной дорогой отца? Может, герцог имеет отношение к этой области в своей стране? Может быть, потому эта тема преобладала во время обеда? Ощущение пустоты в животе насмешливо говорило ей, что таковая возможность не что иное, как неудачная шутка.
Сэмюэль Хьюз в кресле, толкаемом Дэвисом, двинулся первым. С нарастающим трепетом Лиз шла по коридору, не отрывая взгляда от полоски толстого турецкого ковра, устилавшего путь в маленькую, заполненную книгами комнату, которая была, сколько она себя помнила, местом уединения ее отца.
Обойдя кресло на колесах, Дэвис бесшумно распахнул хорошо смазанную дверь. В одном углу комнаты стоял массивный письменный стол красного дерева, в глубине, позади него, в подставке для цветов стоял папоротник, выбранный матерью Лиз. Папоротник разросся до невероятных размеров, и хотя его зеленые листья грозили заполонить все пространство позади стула, отец ни за что не позволял убрать его с того места, которое выбрала его любимая жена почти десятилетие назад. Когда Сэмюэля вкатили и устроили за письменным столом, Грэйсон подвинул кресло для Лиз, потом сам сел в такое же рядом.
– Элизабет! – Сэмюэль наклонился вперед, положив руки на блестящую поверхность стола, помолчал, очевидно обессиленный несколькими словами, произнесенными за обедом.
Лиз сидела прямо, в неудобной напряженной позе. Отец никогда не называл ее Элизабет, за исключением случаев, когда необходимо было представить ее кому-нибудь официально.
Узнав хорошо знакомые признаки упрямого нрава в линиях нежного подбородка, Сэмюэль обезоружил дочь слабой, умоляющей улыбкой.
– Я быстро приближаюсь к концу своих дней. – Лиз открыла было рот, чтобы опровергнуть это мрачное предсказание, но Сэмюэль жестом дрожащей руки остановил ее возражения. – Приближение неизбежного конца сделало меня более чувствительным относительно невыполненных обещаний, которые я дал твоей дорогой матери на ее смертном ложе.
Непроизвольно Лиз откинулась назад, вжимаясь в мягкую обивку кресла, как будто пытаясь избежать того, что, по ее опасениям, должно было последовать.
– Ты знаешь, я поклялся, что ты получишь отличное образование, какое положено светским девушкам.
– И ты выполнил это обещание, папа, выполнил. Я ведь превзошла всех одноклассниц в школе мисс Браун. Ты же знаешь, что я была ее лучшей ученицей во всем, от языков до верховой езды.
И снова дрожащая рука отмела ее протесты.
– Да, это так. Но это было только первое из двух обещаний, которые я дал.
Густые янтарные ресницы упали на позолоченные загаром щеки. Никогда они не говорили о том, что она давно знала от Марии.
– А… мисс Элизабет, благодарение Господу, вы наконец прибыли… и вовремя.
Пронзительный взгляд голубых глаз устремился на представительного врача, стоявшего в ногах кровати. Всегда мягкий, спокойный человек, доктор Фаррел выглядел весьма обеспокоенным. Вовремя? Что именно он имел в виду? Неужели конец Сэмюэля X. Хьюза настолько близок?
С болезненно бьющимся сердцем Лиз снова вгляделась сквозь мрак в неясную фигуру под одеялами. Страшно было подумать, что этот слабый, прикованный к постели человек – ее отец, прежде с пышущим здоровьем лицом, крепкий, как конь, каким она знала его всю жизнь. Как бы она ни была встревожена телеграммой, эта картина учетверила ее страхи.
– Я отправилась меньше чем через час после получения телеграммы, но, не успели мы добраться до Омахи, снежный буран надолго задержал поезд. – Следы расстройства из-за несвоевременной зимней бури все еще туманили ее взгляд, обычно сверкавший яркой бирюзой.
– Элизабет! – Сэмюэль попытался поднять голову, но его слабый зов замер на губах, и он снова упал на подушки, как будто изнуренный даже столь малым усилием.
– Выйдем, мисс Элизабет, – прошептал доктор Фаррел. – Не зная часа вашего прибытия, я дал мистеру Хьюзу лекарство, благодаря которому он получит так отчаянно необходимый ему отдых. Пойдемте. – С грустной улыбкой доктор указал на дверь. – Лучшее, что мы можем для него сейчас сделать, – это дать ему поспать. А я тем временем расскажу вам, как обстоят дела.
Поцеловав безжизненно слабую руку, Лиз осторожно положила ее на грудь отца и неохотно поднялась, чтобы вслед за врачом покинуть комнату больного. Упрямая, надо признаться, по натуре, она была не из тех, что сидят без дела, когда действие, любое действие, дает даже ничтожно малую надежду на быстрейшее решение проблемы. Перед лицом серьезной болезни она вдруг столкнулась с чем-то, что была не в силах изменить. Неспособность сделать что-нибудь только увеличивала нарастающую тревогу.
– У-у-х! – Лиз задохнулась, когда Марии, прежде ее няня, а теперь экономка отца, в последний раз с силой стянула шнуры ее корсета. Пока Марии завязывала их на спине, Лиз сделала несколько неглубоких вдохов для восстановления дыхания.
Зверский корсет был символом всего, что Лиз находила отвратительным в городской жизни, – он стягивал так туго, что грозил задушить ее. Она поморщилась от недовольства собой: немногим больше дня в Нью-Йорке, а она уже тоскует по широким, открытым пространствам Дабл Эйч и свободе управлять собственной жизнью. Но не сейчас. Не сейчас. Как она может быть настолько эгоистичной, чтобы думать о собственных желаниях, когда ее отец так болен? Если он, чтобы принять иностранного гостя, мог подвергнуть себя наверняка куда большим страданиям, как смеет она жаловаться на это сравнительно легкое неудобство!
«Ради отца». Повернувшись к обрамленному купидончиками зеркалу, которое ее мать выбрала когда-то для маленькой девочки, Лиз скорчила рожицу отражению с высоко зачесанными волосами, затянутому в корсет из китового уса, в батистовой сорочке, обильно украшенной кружевами.
Доктор Фаррел настойчиво предостерегал Лиз, что отца нельзя волновать. Особенно он предупреждал ее, что нужно «любой ценой предотвращать взрывы бурного нрава Сэма», в противном случае слабое сердце больного вполне может отказать ему.
«Только ради отца». Лиз изогнулась и рывком выдернула из полированного, вишневого дерева гардероба платье, нимало не заботясь, какое из них попалось под руку.
– Вы не привезли ничего более подходящего, мисс Лиззи?
Лиз, выглянув из складок полунадетого платья, отрицательно покачала головой:
– Нет, когда папа так болен. Я взяла ровно столько, чтобы хватило добраться сюда. Кроме того, я думала, что буду ухаживать за ним, а не развлекать гостей. – Она раздраженно сморщилась. Это была истинная правда, но не вся. Практичная одежда, которую она носила по будням на ранчо, даже платья для церкви и сельских светских собраний были бы ненамного приемлемее.
Сшитое для школьницы, с обильными оборочками, платье не годилось для двадцатилетней девушки. Но не важно – Лиз вдела руки в рукава. Она и прежде никогда не заботилась о том, что модно, а что – нет, а сейчас и вовсе не время начинать, несмотря на плохо скрытое отчаяние Марии.
Дойдя до гостиной нижнего этажа, Лиз тут же направилась к ожидавшему ее отцу, который сидел обложенный со всех сторон подушками в ситцевых чехлах.
– Папа, – стоя на коленях перед его креслом, Лиз осторожно заговорила, боясь вызвать его раздражение и подвергнуть его риску, – ты уверен, что разумно выполнять светские обязанности в данных обстоятельствах?
– Более уверен, чем когда-либо прежде. – Его загадочный ответ и блеск в таких же голубых, как и у нее, глазах побудили Лиз к дальнейшим расспросам, но возможности добиться объяснения не было, так как в этот момент их дворецкий Дэвис объявил о прибытии их вечернего гостя:
– Его светлость герцог Эшли!
Ожидая увидеть древнего, иссохшего вельможу, но, зная, что обязана приветствовать его вежливо, Лиз поднялась и сделала несколько шагов к двери и… пораженная, остановилась.
Герцог был ошеломляюще красив: с черными, цвета воронова крыла волосами, оттененными серебряными прядями на висках, и таким же морозным блеском ослепительно сияли глаза. Сразу же включилась ее защитная система. Лиз не доверяла чрезвычайно красивым мужчинам. Те немногие, которых она с безопасного расстояния ранней юности наблюдала на деловых вечерах ее отца, были слишком опытны, слишком уверенны в своей преувеличенной значительности. Она наблюдала, какую опасность они представляли для сердец, даже добродетели, глупо чувствительных женщин. Этот мужчина был намного привлекательнее всех, кого она когда-либо видеть И оттого самым опасным.
– Грэйсон, позвольте мне представить мою дочь Элизабет. – Голос отца был слаб, но тверд.
– Сэмюэль, вы больны?
Лиз наблюдала, как гость прошел мимо нее с поразительной для человека его исключительного роста грацией и присел перед креслом хозяина.
– Вам следовало послать мне записку, – мягко укорил он. – Наш обед можно было отложить до более удобного времени.
– Пфф! – Сэмюэль вяло отмахнулся слабой рукой. – Для меня может и не наступить более подходящий момент. И я также знаю, что время вашего визита в нашу страну ограничено, и надо завершить наше дело с особой поспешностью.
– Дочь, – подняв голову, Сэмюэль нежно улыбнулся Лиз, – познакомься с Грэйсоном Брандтом, восьмым герцогом Эшли.
Спокойное «пфф» от человека, чьи восклицания обычно носили более соленый характер, разбудило веселый нрав Лиз. Когда их гость выпрямился во весь свой внушительный рост, в синем взгляде, смело встретившем серебристый блеск его глаз, плясал едва сдерживаемый смех.
Грей взял руку хозяйки для поцелуя, в то же время пристально разглядывая ее – женщину, приезда которой в Нью – Йорк он дожидался. Едва уловимое озорное веселье, прятавшееся за старательно серьезным выражением ее лица, настолько заинтриговало его, что затмило первоначальный шок от ее поразительно яркой внешности. Сэмюэль говорил о ее рыжих волосах, и он предполагал увидеть женщину с локонами цвета лучей восходящего солнца или глубокого оттенка хорошего бренди… Но нет, ее волосы были яркие, как молодая морковь. И еще удивительнее, что кожа ее золотилась загаром, такой вид заставил бы женщин его круга прибегнуть к стратегии недомогания, чтобы не появляться в свете до тех пор, пока все следы загара не исчезнут. Глаза ее, однако, были красивы – большие, широко расставленные и сверкающие ослепительной бирюзой… разве что чересчур смелые для благовоспитанной девицы.
– Я счастлив познакомиться с вами, мисс Хьюз. – Наклоняясь и слегка касаясь губами ее пальцев, Грэй подумал, не для того ли она надела девственно белое платье школьницы, чтобы ввести его в заблуждение относительно своего возраста.
Лиз моргнула, неотрывно глядя на темный затылок и со все большей силой начиная ощущать страшную притягательность этого человека.
Выпустив ее руку, но все еще стоя очень близко, Грэй встретил ее прямой взгляд и отбросил мысли о намеренном обмане.
Хотя мисс Элизабет Хьюз совсем не соответствовала тому, что он ожидал, – его не вводили в заблуждение. Напротив, его откровенно, правда немного небрежно, информировали о ее возрасте, рыжих волосах и живом характере. Глядя на нее сейчас, он опасался, что выражение «живой характер» может оказаться таким же преуменьшением, как и мягкое упоминание о ее рыжих волосах. Уже были подписаны жизненно важные документы, по которым американский железнодорожный магнат расставался со значительной суммой денег, чтобы увидеть свою дочь герцогиней. Изогнутые в иронической усмешке губы сжались в знак признания неопровержимого факта. Даже если бы документы не были подписаны, Грэй дал слово, и никогда джентльмен – тем более герцог – не отступал от обещания.
Все более ощущая неловкость под проницательным пристальным взглядом гостя, Лиз слегка сощурила глаза с таким выражением, какое, она надеялась, он расценит как предупреждение не терять времени на попытку очаровать ее. Она не доверяла мужчинам – не хотела подчиняться власти мужа. Помимо управляющего, который следил за исправным ходом тяжелого труда на ранчо, мужчины ей были не нужны. Конечно, кроме отца. Мысль о Сэмюэле Хьюзе толчком вернула Лиз в настоящее. Ее внимание моментально переключилось на задумчивый блеск во взгляде старшего из мужчин. Вот чушь! Очевидно, она слишком долго взирала на проклятого герцога. Так долго, что ее отец принял ее предупреждение за интерес.
– Папа, возможно, мне лучше оставить вас вдвоем обсудить то…
– Обед подан! – Торжественный возглас Дэвиса прервал ее слова. Дворецкий отступил назад, оставив двери открытыми.
– Позвольте мне. – Грэй предложил руку женщине, явно испытывающей как беспокойство за больного отца, так и раздражение на неуклюжую ситуацию… и, похоже, на него.
Лиз ничего не оставалось делать, как положить руку на его согнутый локоть, слегка касаясь его пальцами; однако, когда они двинулись вперед, она подняла подбородок, и гордое презрение сквозило во всех ее чертах.
Когда молодые люди двинулись по направлению к столовой, Дэвис встал позади своего хозяина. Он толкал вслед за ними плетеное кресло, и даже Элизабет не заметила, что к нему приделаны колеса.
– Вы бывали на континенте, мисс Хьюз? – вежливо спросил Грэй, когда они сели, и первое блюдо из форели под белым винным соусом было подано лакеем в темном костюме и белых перчатках.
– Нет. – Односложный ответ сопровождался кратчайшим из взглядов. Она не добавила, что ее мало что интересует по ту сторону Атлантики. Ее сдержанность, однако, вовсе не объяснялась тем, что это прозвучало бы грубо. Она стремилась дать понять отцу, что ее совершенно, абсолютно не интересует этот более чем подходящий поклонник.
Было до противного ясно, что отец устроил этот обед с единственной целью познакомить ее с герцогом. Только усилием воли Лиз заставила себя не взорваться. Болезнь, кажется, превратила ее отца в такого же бесстыдного сводника, как мать любой девицы, начавшей выезжать. Лиз этого не потерпит! Она не сделает ничего поспешного, чтобы не возбудить гнев отца, но и ничего такого, что бы герцог мог принять за поощрение!
Обед поглощался бы в почти полном молчании, останься дело в руках Лиз. И это несмотря на галантные попытки герцога вовлечь хозяйку в разговор. Все его усилия вознаграждались настойчиво отведенным взглядом и такими односложными ответами, что он обратился за поддержкой к мистеру Хьюзу и начал – в основном одностороннюю – дискуссию относительно достоинств американской и британской железнодорожных систем.
Все трое вздохнули с облегчением, когда напрасная трата усилий прекрасного повара подошла к концу. В завершение обеда женщины всегда оставляли мужчин наедине с их портвейном, – таким образом Лиз рассчитывала избежать общества мужчин. Она ошиблась.
– Лиз, – дрожь превратным образом придала силу слабому голосу Сэмюэля, – позвони, чтобы Дэвис проводил меня в кабинет.
Стремясь сделать что угодно, лишь бы ускорить свое освобождение, Лиз тотчас подняла серебряный колокольчик, всегда лежавший под рукой хозяйки. Как только раздался его звон, отец продолжил распоряжение:
– Ты присоединишься к нам с Грэйсоном в моем кабинете.
– Зачем? – Лиз хотелось отвергнуть неожиданное и нежелательное приглашение, хотя со всей очевидностью было ясно, что это не приглашение, а приказ.
– У меня для тебя важные новости.
Лиз перевела взгляд с отца на гостя с нарастающим страхом. Что это за новость, настолько конфиденциальная, что ее можно было сообщить только за стенами кабинета, и какое отношение она могла иметь к чужому человеку, пристальный взгляд которого тяжело придавливал ее? Она в отчаянии мысленно поискала какую – нибудь безобидную цель. Может, это связано с железной дорогой отца? Может, герцог имеет отношение к этой области в своей стране? Может быть, потому эта тема преобладала во время обеда? Ощущение пустоты в животе насмешливо говорило ей, что таковая возможность не что иное, как неудачная шутка.
Сэмюэль Хьюз в кресле, толкаемом Дэвисом, двинулся первым. С нарастающим трепетом Лиз шла по коридору, не отрывая взгляда от полоски толстого турецкого ковра, устилавшего путь в маленькую, заполненную книгами комнату, которая была, сколько она себя помнила, местом уединения ее отца.
Обойдя кресло на колесах, Дэвис бесшумно распахнул хорошо смазанную дверь. В одном углу комнаты стоял массивный письменный стол красного дерева, в глубине, позади него, в подставке для цветов стоял папоротник, выбранный матерью Лиз. Папоротник разросся до невероятных размеров, и хотя его зеленые листья грозили заполонить все пространство позади стула, отец ни за что не позволял убрать его с того места, которое выбрала его любимая жена почти десятилетие назад. Когда Сэмюэля вкатили и устроили за письменным столом, Грэйсон подвинул кресло для Лиз, потом сам сел в такое же рядом.
– Элизабет! – Сэмюэль наклонился вперед, положив руки на блестящую поверхность стола, помолчал, очевидно обессиленный несколькими словами, произнесенными за обедом.
Лиз сидела прямо, в неудобной напряженной позе. Отец никогда не называл ее Элизабет, за исключением случаев, когда необходимо было представить ее кому-нибудь официально.
Узнав хорошо знакомые признаки упрямого нрава в линиях нежного подбородка, Сэмюэль обезоружил дочь слабой, умоляющей улыбкой.
– Я быстро приближаюсь к концу своих дней. – Лиз открыла было рот, чтобы опровергнуть это мрачное предсказание, но Сэмюэль жестом дрожащей руки остановил ее возражения. – Приближение неизбежного конца сделало меня более чувствительным относительно невыполненных обещаний, которые я дал твоей дорогой матери на ее смертном ложе.
Непроизвольно Лиз откинулась назад, вжимаясь в мягкую обивку кресла, как будто пытаясь избежать того, что, по ее опасениям, должно было последовать.
– Ты знаешь, я поклялся, что ты получишь отличное образование, какое положено светским девушкам.
– И ты выполнил это обещание, папа, выполнил. Я ведь превзошла всех одноклассниц в школе мисс Браун. Ты же знаешь, что я была ее лучшей ученицей во всем, от языков до верховой езды.
И снова дрожащая рука отмела ее протесты.
– Да, это так. Но это было только первое из двух обещаний, которые я дал.
Густые янтарные ресницы упали на позолоченные загаром щеки. Никогда они не говорили о том, что она давно знала от Марии.