Страница:
Неожиданно для самого себя Доминик схватил ее за плечи, а не за трепещущее горло. Ее передернуло от его прикосновения.
– Господи, ты и вправду решила, что я собрался тебя убить? Раз так, зачем было навязываться мне в жены?
– Это ты мне навязался, а не я тебе!
– Ты будешь меня убеждать, что не знала о моей беседе с Талейраном незадолго до сцены в парке? Он предупредил меня, что Фуше все выведал, и намекнул в своей хитрой дипломатической манере, что, если я не поведу себя разумно, мой корабль будет конфискован. – Он злобно тряхнул ее. – И ты еще смеешь притворяться, что ничего не ведала? Зачем тогда было нежничать под луной с Филипом Синклером? А затем, что вы заранее обо всем договорились. Какая же ты мерзавка!
Оскорбление прозвучало как удар хлыстом. Но в следующую секунду ее пронзила неожиданная догадка, и она посмотрела ему в глаза.
– Я ничего не знала! Мне было известно лишь одно: он, то есть Бонапарт, положил на меня глаз, и все принялись подталкивать меня к нему в объятия. Вот я и подумала, что Филип может мне помочь…
Зачем эта откровенность? Он нещадно мял ей плечи, его глаза пронзали ее, как серебряные клинки.
– Либо ты законченная лгунья, либо я полный болван, – хрипло проговорил он. – Я привез тебя сюда, чтобы наказать. Полагаю, теперь ты хорошо понимаешь это.
Она кивнула, так как ничего другого ей не оставалось, и зажмурилась, не выдержав блеска его глаз.
– Мариса… – Она напряглась всем телом, не желая замечать, с какой нежностью он произнес ее имя. Он продолжал совсем другим, кротким тоном: – Мы стали супругами, хотя оба не желали этого. Чему быть, тому не миновать. Нам остается лишь воспользоваться неожиданным поворотом судьбы.
– Нет! – прошептала она. Но это было бесполезно: он подхватил ее на руки и понес наверх, не обращая внимания на ее не слишком-то усердное сопротивление.
Именно этого она ожидала с самого начала, с той минуты, когда он привез ее сюда, – ожидала и страшилась. Однако все вышло по-другому.
Он уложил ее на постель, озаряемую лунным светом, и неторопливо разделся перед затухающим камином. Она наблюдала за ним, не в силах что-либо изменить, вспоминала прошлое и твердила себе, что несколько слов, произнесенных скороговоркой слишком много на себя взявшим магистратом, не имеют ровно никакого значения. Несколько минут назад она твердо решила, что не станет возмущаться, что бы он с ней ни сделал, однако сейчас, когда лунный свет посеребрил их тела, ей хотелось, чтобы все закончилось побыстрее, как это бывало раньше.
Она была обнажена, он тоже. Она ненавидела его, но его теплое тело уже прикасалось к ее телу, руки принялись исследовать ее.
Доминик привык относиться к женщинам одинаково – по его мнению, они предназначались для того, чтобы дарить ему удовольствие. И вот сейчас он оказался помимо воли в совершенно новом для себя положении. Он знал, какие чувства вызывает у нее, она рассеяла его последние сомнения, если они, конечно, были. Однако Мариса принадлежала ему. Он давно знал ее атласную кожу, знал, что его прикосновения вызывают у нее чувственную дрожь…
Он провел рукой по ее маленькой налитой груди и почувствовал, что ее соски не остались к этому равнодушны. Наконец-то он исторг из нее стон, заставил сопротивляться, услышал сдавленное «нет!». Не обращая внимания на сопротивление, он придавил ее своим весом и продолжил путь как первооткрыватель неведомых земель. Он поцеловал ее в мягкие губы, которые сначала задрожали, а потом беспомощно приоткрылись, предоставив ему простор. Он воспользовался этим сполна и добился ответа. Но этого было совершенно недостаточно. Запустив пальцы ей в волосы, он заскользил губами по ее телу. Сначала он отдал должное груди и соскам, которые он с наслаждением попробовал на вкус, а потом, окончательно лишив ее воли к отражению атаки, двинулся вниз через напряженный живот к вожделенному местечку, которое она защищала из последних сил, сводя ноги.
Он преодолел ее затухающее сопротивление и прильнул губами к влажному лону. Теперь она не сжимала ноги, а раскидывала их все шире. Ему пришлось заглушить поцелуем ее выкрики. Мгновение – и его пульсирующая от нетерпения плоть погрузилась в ее трепещущие глубины.
Мариса даже не мечтала о подобном наслаждении. Сначала она по привычке пыталась с ним бороться, но плотское желание неумолимо взяло верх над рассудком, и она потеряла всякую власть над собой, отдавшись незнакомому ощущению, наполнившему ее от затылка до сведенных судорогой пальцев ног.
Его язык вел себя у нее во рту как полновластный хозяин, что уже не противоречило ее желаниям. С таким же пылом она принимала в себя его каменную плоть, вызывавшую у нее ответное чувство, затмевающее все остальное. Их ноги переплелись, она мяла руками его мускулистое тело, наслаждаясь каждым его рывком. Волна за волной ее захлестывали чувства такой остроты, о какой она раньше не подозревала.
Все произошло без единого словечка. Она заснула, все еще составляя одно целое с ним, и очнулась, когда его плоть опять стала разбухать у нее внутри. Он точно так же не торопился, целуя и лаская каждый дюйм ее разомлевшего тела, медленно, но верно вызывая огонь ответной страсти, заставляя стонать от наслаждения. Она снова уснула в его объятиях и очнулась уже от заскользивших по ним теплых солнечных лучей.
Все, что происходило ночью, сейчас казалось причудливым, сладким сновидением; какое-то время Марисе не удавалось вспомнить, в чьих объятиях она лежит обнаженной. Льющийся в окно утренний свет безжалостно выхватывал подробности, заставляя ее гореть от стыда.
Доминик не желал отпускать свою собственность от себя. Припомнив во всех мелочах события ночи, она залилась краской от корней волос до кончиков пальцев ног. Она опасливо, совсем чуточку повернула голову и уставилась на профиль спящего. Теперь она отказывалась верить, что это тот же самый мужчина, который не раз овладевал ею с безжалостной поспешностью. Отныне он превратился в ее мужа и возлюбленного, оставаясь в то же время совершенно чужим. Она сама себя не узнавала, ибо впервые почувствовала наслаждение от любви. Наконец-то она стала настоящей женщиной! Поразительно, что именно он пробудил в ней страсть.
Возможно, она пошевелилась, возможно, его разбудило ее участившееся дыхание. Он крепко обнял ее и поцеловал в лоб. Щурясь, она встретила задумчивый взгляд его серых глаз.
– С добрым утром, виконтесса. Как спалось?
Настороженный и циничный вид, к которому она привыкла, остался в прошлом; загорелая кожа вокруг его глаз и губ собралась в морщинки – то была очаровательная ленивая улыбка. Мариса невольно ответила ему тем же.
– Неплохо, милорд. – Она скромно опустила ресницы. – Хотя вы отвели мне на сон не так уж много времени.
Он засмеялся, и она поймала себя на том, что никогда прежде не слышала его смеха.
– Насколько я помню, ты сама не очень-то давала мне уснуть, маленькая бесовка! Но я не жалуюсь. – Он посерьезнел и, склонившись к ней, поцеловал требовательно и нежно, оставив Марису бездыханной.
Он приоткрыл ей ту сторону своей натуры, о существовании которой она не могла и помыслить. И все же ей был неведом этот человек, она все еще не знала, чего от него ожидать.
Вдруг это непонятная ей тонкая игра? Уж не решил ли он сдобрить свою обычную жестокость лаской, чтобы обмануть ожидания? Как мог этот кровожадный хищник превратиться в нежного любовника? Впрочем, нежась на солнышке и не возражая, чтобы он смотрел на нее, прикасался к ней, Мариса отказывалась давать волю тревожным мыслям. Ее тело жаждало новых восхитительных ощущений, которые она познала этой ночью. Только что посвященная в сокровенную суть утоленного желания, она хотела испытывать все это вновь и вновь, чтобы окончательно увериться, что такое существует на самом деле.
Поразительно, что ее учителем стал не кто иной, как Доминик Челленджер! Крепко зажмурившись от смущения и не в силах побороть любопытство, Мариса позволила своим рукам заняться изучением мужского тела. Она видела его нагим и прежде, но теперь все происходило по-другому. Он познал все тайны ее тела, а она ничего не знала о его секретах. Какая ласка более всего по вкусу мужчине? Эта порочная мысль посетила ее так внезапно, что она испугалась. Она уставилась на него сквозь ресницы и обнаружила, что он улыбается.
– Не останавливайся! Или тебя разочаровывает, что мое тело уступает твоему в красоте и гладкости?
– Милорд…
Он нахмурился и одернул ее знакомым резким тоном:
– Черт возьми, не называй меня милордом! Я американец, и титулы, настолько завораживающие твоих друзей, для меня ничего не значат. Я никогда не буду на них претендовать. Ты меня понимаешь?
– Но…
– Я тебе не господин, хотя раньше, возможно, и стремился им стать. – Он прижал ее к себе, не обращая внимания на ее оцепенение, и поцеловал в щеку. – Только не притворяйся, Бога ради, умоляю тебя, Мариса! Кем бы ты ни была – чертовкой-цыганкой или отъявленной скандалисткой, – главное, оставайся собой. С той минуты, как я с тобой познакомился, милая, ты беспрестанно поражаешь меня своей необычностью. Так и продолжай!
Глава 18
Часть 2
Глава 19
– Господи, ты и вправду решила, что я собрался тебя убить? Раз так, зачем было навязываться мне в жены?
– Это ты мне навязался, а не я тебе!
– Ты будешь меня убеждать, что не знала о моей беседе с Талейраном незадолго до сцены в парке? Он предупредил меня, что Фуше все выведал, и намекнул в своей хитрой дипломатической манере, что, если я не поведу себя разумно, мой корабль будет конфискован. – Он злобно тряхнул ее. – И ты еще смеешь притворяться, что ничего не ведала? Зачем тогда было нежничать под луной с Филипом Синклером? А затем, что вы заранее обо всем договорились. Какая же ты мерзавка!
Оскорбление прозвучало как удар хлыстом. Но в следующую секунду ее пронзила неожиданная догадка, и она посмотрела ему в глаза.
– Я ничего не знала! Мне было известно лишь одно: он, то есть Бонапарт, положил на меня глаз, и все принялись подталкивать меня к нему в объятия. Вот я и подумала, что Филип может мне помочь…
Зачем эта откровенность? Он нещадно мял ей плечи, его глаза пронзали ее, как серебряные клинки.
– Либо ты законченная лгунья, либо я полный болван, – хрипло проговорил он. – Я привез тебя сюда, чтобы наказать. Полагаю, теперь ты хорошо понимаешь это.
Она кивнула, так как ничего другого ей не оставалось, и зажмурилась, не выдержав блеска его глаз.
– Мариса… – Она напряглась всем телом, не желая замечать, с какой нежностью он произнес ее имя. Он продолжал совсем другим, кротким тоном: – Мы стали супругами, хотя оба не желали этого. Чему быть, тому не миновать. Нам остается лишь воспользоваться неожиданным поворотом судьбы.
– Нет! – прошептала она. Но это было бесполезно: он подхватил ее на руки и понес наверх, не обращая внимания на ее не слишком-то усердное сопротивление.
Именно этого она ожидала с самого начала, с той минуты, когда он привез ее сюда, – ожидала и страшилась. Однако все вышло по-другому.
Он уложил ее на постель, озаряемую лунным светом, и неторопливо разделся перед затухающим камином. Она наблюдала за ним, не в силах что-либо изменить, вспоминала прошлое и твердила себе, что несколько слов, произнесенных скороговоркой слишком много на себя взявшим магистратом, не имеют ровно никакого значения. Несколько минут назад она твердо решила, что не станет возмущаться, что бы он с ней ни сделал, однако сейчас, когда лунный свет посеребрил их тела, ей хотелось, чтобы все закончилось побыстрее, как это бывало раньше.
Она была обнажена, он тоже. Она ненавидела его, но его теплое тело уже прикасалось к ее телу, руки принялись исследовать ее.
Доминик привык относиться к женщинам одинаково – по его мнению, они предназначались для того, чтобы дарить ему удовольствие. И вот сейчас он оказался помимо воли в совершенно новом для себя положении. Он знал, какие чувства вызывает у нее, она рассеяла его последние сомнения, если они, конечно, были. Однако Мариса принадлежала ему. Он давно знал ее атласную кожу, знал, что его прикосновения вызывают у нее чувственную дрожь…
Он провел рукой по ее маленькой налитой груди и почувствовал, что ее соски не остались к этому равнодушны. Наконец-то он исторг из нее стон, заставил сопротивляться, услышал сдавленное «нет!». Не обращая внимания на сопротивление, он придавил ее своим весом и продолжил путь как первооткрыватель неведомых земель. Он поцеловал ее в мягкие губы, которые сначала задрожали, а потом беспомощно приоткрылись, предоставив ему простор. Он воспользовался этим сполна и добился ответа. Но этого было совершенно недостаточно. Запустив пальцы ей в волосы, он заскользил губами по ее телу. Сначала он отдал должное груди и соскам, которые он с наслаждением попробовал на вкус, а потом, окончательно лишив ее воли к отражению атаки, двинулся вниз через напряженный живот к вожделенному местечку, которое она защищала из последних сил, сводя ноги.
Он преодолел ее затухающее сопротивление и прильнул губами к влажному лону. Теперь она не сжимала ноги, а раскидывала их все шире. Ему пришлось заглушить поцелуем ее выкрики. Мгновение – и его пульсирующая от нетерпения плоть погрузилась в ее трепещущие глубины.
Мариса даже не мечтала о подобном наслаждении. Сначала она по привычке пыталась с ним бороться, но плотское желание неумолимо взяло верх над рассудком, и она потеряла всякую власть над собой, отдавшись незнакомому ощущению, наполнившему ее от затылка до сведенных судорогой пальцев ног.
Его язык вел себя у нее во рту как полновластный хозяин, что уже не противоречило ее желаниям. С таким же пылом она принимала в себя его каменную плоть, вызывавшую у нее ответное чувство, затмевающее все остальное. Их ноги переплелись, она мяла руками его мускулистое тело, наслаждаясь каждым его рывком. Волна за волной ее захлестывали чувства такой остроты, о какой она раньше не подозревала.
Все произошло без единого словечка. Она заснула, все еще составляя одно целое с ним, и очнулась, когда его плоть опять стала разбухать у нее внутри. Он точно так же не торопился, целуя и лаская каждый дюйм ее разомлевшего тела, медленно, но верно вызывая огонь ответной страсти, заставляя стонать от наслаждения. Она снова уснула в его объятиях и очнулась уже от заскользивших по ним теплых солнечных лучей.
Все, что происходило ночью, сейчас казалось причудливым, сладким сновидением; какое-то время Марисе не удавалось вспомнить, в чьих объятиях она лежит обнаженной. Льющийся в окно утренний свет безжалостно выхватывал подробности, заставляя ее гореть от стыда.
Доминик не желал отпускать свою собственность от себя. Припомнив во всех мелочах события ночи, она залилась краской от корней волос до кончиков пальцев ног. Она опасливо, совсем чуточку повернула голову и уставилась на профиль спящего. Теперь она отказывалась верить, что это тот же самый мужчина, который не раз овладевал ею с безжалостной поспешностью. Отныне он превратился в ее мужа и возлюбленного, оставаясь в то же время совершенно чужим. Она сама себя не узнавала, ибо впервые почувствовала наслаждение от любви. Наконец-то она стала настоящей женщиной! Поразительно, что именно он пробудил в ней страсть.
Возможно, она пошевелилась, возможно, его разбудило ее участившееся дыхание. Он крепко обнял ее и поцеловал в лоб. Щурясь, она встретила задумчивый взгляд его серых глаз.
– С добрым утром, виконтесса. Как спалось?
Настороженный и циничный вид, к которому она привыкла, остался в прошлом; загорелая кожа вокруг его глаз и губ собралась в морщинки – то была очаровательная ленивая улыбка. Мариса невольно ответила ему тем же.
– Неплохо, милорд. – Она скромно опустила ресницы. – Хотя вы отвели мне на сон не так уж много времени.
Он засмеялся, и она поймала себя на том, что никогда прежде не слышала его смеха.
– Насколько я помню, ты сама не очень-то давала мне уснуть, маленькая бесовка! Но я не жалуюсь. – Он посерьезнел и, склонившись к ней, поцеловал требовательно и нежно, оставив Марису бездыханной.
Он приоткрыл ей ту сторону своей натуры, о существовании которой она не могла и помыслить. И все же ей был неведом этот человек, она все еще не знала, чего от него ожидать.
Вдруг это непонятная ей тонкая игра? Уж не решил ли он сдобрить свою обычную жестокость лаской, чтобы обмануть ожидания? Как мог этот кровожадный хищник превратиться в нежного любовника? Впрочем, нежась на солнышке и не возражая, чтобы он смотрел на нее, прикасался к ней, Мариса отказывалась давать волю тревожным мыслям. Ее тело жаждало новых восхитительных ощущений, которые она познала этой ночью. Только что посвященная в сокровенную суть утоленного желания, она хотела испытывать все это вновь и вновь, чтобы окончательно увериться, что такое существует на самом деле.
Поразительно, что ее учителем стал не кто иной, как Доминик Челленджер! Крепко зажмурившись от смущения и не в силах побороть любопытство, Мариса позволила своим рукам заняться изучением мужского тела. Она видела его нагим и прежде, но теперь все происходило по-другому. Он познал все тайны ее тела, а она ничего не знала о его секретах. Какая ласка более всего по вкусу мужчине? Эта порочная мысль посетила ее так внезапно, что она испугалась. Она уставилась на него сквозь ресницы и обнаружила, что он улыбается.
– Не останавливайся! Или тебя разочаровывает, что мое тело уступает твоему в красоте и гладкости?
– Милорд…
Он нахмурился и одернул ее знакомым резким тоном:
– Черт возьми, не называй меня милордом! Я американец, и титулы, настолько завораживающие твоих друзей, для меня ничего не значат. Я никогда не буду на них претендовать. Ты меня понимаешь?
– Но…
– Я тебе не господин, хотя раньше, возможно, и стремился им стать. – Он прижал ее к себе, не обращая внимания на ее оцепенение, и поцеловал в щеку. – Только не притворяйся, Бога ради, умоляю тебя, Мариса! Кем бы ты ни была – чертовкой-цыганкой или отъявленной скандалисткой, – главное, оставайся собой. С той минуты, как я с тобой познакомился, милая, ты беспрестанно поражаешь меня своей необычностью. Так и продолжай!
Глава 18
Что произошло бы между ними, если в этот самый момент в дверь не постучался Дональд? Они могли бы прийти к лучшему взаимопониманию, поэтому Мариса втайне испытала разочарование, когда Доминик решил оставить ее завтракать в постели, а сам, наскоро одевшись, поспешил за ворчливым слугой вниз.
Небольшая ванная комната по соседству со спальней оказалась вполне удобной: Мариса нашла здесь умывальник, кувшин с ледяной водой и овальную лохань на ножках, заполненную до половины теплой водой.
Потратив на омовение некоторое время и вернувшись в спальню, она обнаружила приготовленную для нее деревенскую блузку с глубоким вырезом и пеструю юбку.
– Я позаимствовал это у кухонной прислуги. Надеюсь, ты не возражаешь?
Хозяйка одежды не отличалась худобой, зато удосужилась выстирать и блузку, и юбку. Одевшись, Мариса показалась себе огородным пугалом и с тоской вспомнила свои бесчисленные наряды. Однако это воспоминание повлекло за собой другое – как она здесь оказалась и почему; в такой прекрасный день не хотелось думать ни о прошлом, ни о будущем.
Доминик, судя по всему, пребывал в таком же расположении духа: он повел ее гулять по запущенному саду, переходившему в парк, а затем в лес. К восхищению Марисы, рядом со снятой Домиником виллой журчал ручей, впадавший в Сену. В самом узком месте через него был переброшен шаткий деревянный мостик, перейдя который они оказались у старой каменной беседки.
Гуляя, они держались за руки, как двое влюбленных, и почти не разговаривали. Доминик в своей белой рубахе, распахнутой на груди, походил на крестьянина, как и она. Солнце жгло им плечи, пчелы сонно жужжали, разморенные жарой, время остановило свой бег.
«Сейчас я совершенно счастлива, – в упоении подумала Мариса и тут же задала себе тревожный вопрос: – Всегда ли мне будет с ним так хорошо?»
Какие бы события ни послужили прологом к этому солнечному дню, теперь она была женой Доминика, и их прежние отношения претерпели резкую перемену: былое недоверие, даже враждебность рассеялись, как туман, не выдержавший солнечного света.
Заботливый Дональд снабдил их хрустящим свежеиспеченным хлебом и желтой головкой сыра. Они утоляли голод, разувшись и болтая босыми ногами в журчащем ручье. Глупая рыбка ненароком задела Марису за палец, и она с криком повалилась на спину. Доминик словно ждал этого момента.
– Я все гадал, когда же ты приляжешь, – прошептал он, нависнув над ней. Спустив блузку, он поцеловал ее сначала в голое плечо, потом, воспользовавшись вырезом и не обращая внимания на ее игривые протесты, – в грудь.
Блузка полетела в траву, за ней последовала юбка. Полуденное солнце сияло над ними, помогая им своим теплом любить друг друга, а потом, утолив страсть, просто лежать, крепко обнявшись.
– Подумать только! – неожиданно проговорила Мариса. – Ведь я собиралась стать монахиней… – Она обескураженно прищелкнула языком.
– Я рад, что ты передумала. Роль полудикой цыганочки идет тебе куда больше.
– Я тебя ненавидела! Ты был таким бесчувственным и грубым!
– Знаю, – сухо отозвался он. – Вчера вечером ты разгромила меня в пух и прах. Ты выглядела как забрызганный грязью воробышек, строящий из себя бойцового петуха. Я твердо решил вести себя как чудовище и заставить тебя страдать, но ты каким-то чудом заставила меня забыть все прежние намерения, кроме одного – владеть тобой. – Он провел кончиком пальца по ее вздернутому носику, заставив ее поморщиться. – В тебе поразительным образом сочетаются непослушный ребенок и женщина-загадка. Я в растерянности, не знаю, как с тобой быть.
– А что тут знать? Пока что у тебя получалось неплохо.
– И у тебя тоже, – сказал он с ноткой недовольства в голосе. – Из-за тебя я совершенно забыл, чего ради мы здесь оказались, забыл обо всем на свете. Уж не научили ли тебя цыгане какому-то колдовству? Ты хоть задавалась вопросом, что делаешь в моем обществе, зачем соблазняешь меня своей бесхитростностью, хотя совсем недавно убегала от меня со всех ног как от дьявола во плоти?
Приятному забытью настал конец. Мариса приподнялась на локте.
– Ты ведь собирался продать меня какому-то ужасному человеку, своему знакомому! Я подслушала ваш разговор: вы обсуждали меня так бессердечно, как будто это… Я слышала, как вы торговались! Ты сказал, что меня надо приручить, а он ответил, что еще не решил, сначала надо меня осмотреть. Как ты мог так низко пасть?
– Что ты болтаешь? Продать тебя? У меня было совсем другое на уме: отпустить тебя на все четыре стороны, как только мы приплывем во Францию, и забыть тебя раз и навсегда, но мне не удавалось выкинуть тебя из головы. Почему я велел Дональду отвезти тебя в Париж? Я бы сам это сделал, не будь у меня срочных дел. Но ты, судя по всему, торопилась к своим давним приятелям! Должен сказать, я не верил ни единому твоему слову, но…
– Говорю тебе, я все слышала! – прошипела обозленная Мариса не менее обозленному Доминику. – В то утро я спустилась вниз, а ты был в комнате рядом, обсуждал там со своим гостем меня и цену, которую ты хотел бы за меня получить…
Она была поражена: он махнул рукой и расхохотался.
– Боже! Будешь в следующий раз знать, как подслушивать чужие разговоры! Вот глупышка! Речь шла о моей шхуне! Проклятие, я действительно собирался продать ее и купить новый корабль, но потом оказалось, что установка новой мачты взамен сломанной обойдется не так уж дорого, и я решил отменить сделку. Из-за этого ты и пустилась бежать со всех ног?
Она не собиралась успокаиваться: он раздразнил ее, вывел из себя, высмеял!
– Тогда ты собирался держать меня при себе в роли любовницы, пока я тебе не надоем, – обиженно проговорила она. – Ты обо мне совершенно не заботился – разве тебе надо об этом напоминать? Я все равно не согласилась бы быть твоей вещью.
Он уже не смеялся, а хмурился.
– А что, по-твоему, было на уме у Бонапарта? Женитьба, когда он и так женат? Или ты нацелилась на моего ненаглядного кузена Филипа, чтобы иметь на руках сразу две козырные карты?
Чудесный солнечный день померк: солнце затянуло облаками, и Мариса невольно поежилась. Она уже жалела о затеянном разговоре.
– Не надо! – шепотом взмолилась она. Она вспомнила Филипа, его полные гнева и горечи слова, собственные мечты о том, чтобы стать его женой. На ее лице отразились противоречивые чувства. Доминик выбил у нее из-под щеки локоть и прижал ее к траве. К нему вернулась прежняя безжалостность.
– Как ты переменилась в лице, стоило мне произнести его имя! Вам следовало бы научиться лучше управлять своими бурными чувствами, мадам! Он тоже был вашим любовником? Это от него вы столько узнали обо мне, чтобы пустить по моему следу Фуше?
– Нет, нет! – Она отчаянно мотала головой и жмурилась, чтобы не видеть его негодования. Как быстро меняется этот человек!
– О, да ты прирожденная актриса! – процедил он сквозь зубы и вонзил в нее железные пальцы как когти. Она не понимала, как он мог так быстро забыть, что всего минуту назад советовал ей научиться скрывать свои чувства. – До этой минуты ты исполняла свою роль безупречно. Сожалею, что игра окончена: ты чудесно разыгрывала страсть и сопротивление. Твой наставник, кто бы он ни был, заслуживает всяческих похвал. Примите мои поздравления! Ты чуть было не обвела меня вокруг пальца.
Она беспомощно всхлипывала, ощущая во рту и в душе горечь несбывшихся надежд. Он выругался про себя, вскочил и нетерпеливо посмотрел на нее.
– Игра закончена, любовь моя. Вставай и одевайся. Нам пора возвращаться.
Гордость не позволила ей умолять его, чтобы он постарался ее понять, мрачная решимость на его лице удержала ее от объяснений. Хорошо хоть соизволил отвернуться, дав ей с грехом пополам натянуть на себя непослушными пальцами мятую одежду. На обратном пути он не проронил ни слова и не прикоснулся к ней.
Мариса была так расстроена, что ее затошнило. Она уже не могла найти у себя в душе ни ненависти, которая вернула бы ей волю к жизни, ни даже отчаяния. Она поднялась в спальню, в которой они провели ночь, и рухнула на аккуратно застеленную кровать. Доминик остался внизу в обществе графина бренди.
Вышколенные слуги делали вид, что ничего не замечают. Даже Дональд не осмеливался обмолвиться словечком, зная, что на капитана напала «черная хандра».
Стемнело, но капитан по-прежнему не выходил из кабинета. Дональд собрал поднос, поднялся наверх и неуверенно постучался в запертую дверь спальни. Мертвенная бледность Марисы так поразила его, что он попробовал найти корявые слова ей в утешение, но она обреченно покачала головой, не приняв ни утешений, ни еды. Перед этим ее стошнило. Она приписывала свое состояние кислому красному вину, которым они запивали на прогулке хлеб и сыр. Дверь захлопнулась, и Дональд побрел вниз, укоризненно качая головой.
Еще утром они выглядели счастливой парой! Никогда еще он не видел капитана Челленджера таким веселым и жизнерадостным. Что могло между ними произойти, чтобы все мгновенно перевернулось с ног на голову?
Мариса, неподвижно лежа поперек кровати, задавала себе этот же вопрос. Она пока не разобралась в своих истинных чувствах. Доминик научил ее вожделению, сумел пробудить в ней страсть. Но этим все и исчерпывалось, иначе не произошло бы разрыва! Она оскорбила его, и он ответил ей тем же. Неужели она и впрямь влюблена в Филипа, неужели это действительно отразилось на ее лице при упоминании его имени? Да, раньше она любила Филипа за его честность и открытость. По сравнению с ним Доминик – слишком сложная, изменчивая, жестокая натура.
Она снова зарыдала и так обессилела, что крепко уснула и не проснулась даже тогда, когда он явился к ней, одним ударом сломав замок на двери. От него разило бренди. Он овладел ею, как в прежние времена на корабле – с диким натиском, причиняя боль, не удостоив мимолетной ласки. Насытившись, он оставил ее лежать, так и не сказав ни слова.
Чувствуя себя растоптанной и телесно, и душевно, Мариса долго металась без сна и забылась только перед рассветом.
Ее разбудила тягостная тишина. Она не имела ни малейшего понятия о времени. Вечером она задернула тяжелые занавеси, сквозь которые почти не пробивался свет. Голова была тяжелой, резь в глазах напоминала о реках пролитых слез, тупая боль – о постыдных событиях ночи. Она попробовала сесть в кровати, но тут же со стоном сползла вниз по пуховой подушке. Она чувствовала себя больной и разбитой. Какие новые унижения и пытки он приберег для нее на сегодня?
В доме было непривычно тихо. Куда исчез Дональд? Ему-то по крайней мере давно полагалось быть на ногах, чтобы попытаться соблазнить ее завтраком. Бедняга Дональд!
Она чувствовала сильный голод. Боль в пустом желудке заставила ее согнуться пополам.
Одеться оказалось не во что: чужая одежда, в которой она щеголяла накануне, была изорвана ночным насильником в клочья. Завернувшись в простыню и сжимая зубы, чтобы не упасть от головокружения, Мариса потащилась к двери.
Хватаясь за полированные перила, она ухитрилась спуститься и вздрогнула от неожиданности: из одной комнаты появился круглолицый субъект с отсутствующим выражением лица и тупо уставился на нее. Она видела его впервые. Кто он такой? Куда запропастился Дональд? От испуга Мариса даже забыла о своем неглиже.
Она принудила себя заговорить с незнакомцем, стараясь придать голосу властности:
– Куда все запропастились? Который час? Я голодна.
Он осклабился, напугав ее еще больше:
– Никого нет, госпожа. Один бедный Жан.
Она уставилась на него, пытаясь собраться с мыслями.
– Как же так? – прикрикнула она, и он едва не рухнул на колени.
– Не сердитесь на Жана! Он не сделал ничего дурного. Новый господин велел Жану остаться, и Жан остался. Да!
Так это дурачок! Боже, ее оставили здесь одну, с ухмыляющимся идиотом! Судороги в желудке заставили ее скривиться и вцепиться в перила обеими руками. Она попыталась успокоиться.
– Ты молодец, что остался, Жан. Но ты должен сказать мне, где остальные. Еще мне надо поесть. Я очень голодна.
Это он оказался способен понять. Его физиономия просияла.
– Голодна? Еда – в кухне. Жан принесет хлеба, Жан хороший.
– Конечно, хороший! Наверное, тебе доверяют, иначе не поручили бы за мной приглядывать?
Он важно закивал:
– Жан хороший. Жан присмотрит за госпожой. Вы оставите Жана своим слугой?
Это было сложнее, чем добиться толку от четырехлетнего ребенка. О, если бы ее оставили головокружение, тошнота, судороги!
– Конечно, оставайся! Из тебя получится хороший слуга, только пробуй запоминать то, что тебе говорят. Сможешь? Тебя просили что-нибудь мне передать? Пожалуйста, Жан, вспомни!
Круглое лицо затуманилось, потом озарилось улыбкой.
– Жан помнит! Пришли люди, много людей. Новый хозяин и тот, другой, который непонятно говорил, ушли с ними. Хозяин сказал… Он сказал… – Жан наморщил лоб. Мариса затаила дыхание. Внезапно Жан затараторил наизусть: – «Скажи ей, что игра сыграна до конца. Пускай возвращается к своим друзьям!» – Он торжествующе посмотрел на нее, ожидая новой похвалы.
Мариса покачнулась. У нее раскалывалась голова, внутри все сводило. Не устояв на ногах, она со стоном опустилась на пол у лестницы. Сквозь полуобморочную пелену она видела, как к ней наклоняется Жан с выражением тревоги на круглом лице.
– Жан сказал плохое, Жан хороший…
– Жан, мне дурно… Я заболела… Запомнил? Приведи кого-нибудь мне на помощь, понимаешь? Кого сможешь. Лучше – врача…
Она вскрикнула от боли:
– Прошу тебя, Жан, помоги!
Ощутив что-то горячее и липкое, она лишилась чувств.
Небольшая ванная комната по соседству со спальней оказалась вполне удобной: Мариса нашла здесь умывальник, кувшин с ледяной водой и овальную лохань на ножках, заполненную до половины теплой водой.
Потратив на омовение некоторое время и вернувшись в спальню, она обнаружила приготовленную для нее деревенскую блузку с глубоким вырезом и пеструю юбку.
– Я позаимствовал это у кухонной прислуги. Надеюсь, ты не возражаешь?
Хозяйка одежды не отличалась худобой, зато удосужилась выстирать и блузку, и юбку. Одевшись, Мариса показалась себе огородным пугалом и с тоской вспомнила свои бесчисленные наряды. Однако это воспоминание повлекло за собой другое – как она здесь оказалась и почему; в такой прекрасный день не хотелось думать ни о прошлом, ни о будущем.
Доминик, судя по всему, пребывал в таком же расположении духа: он повел ее гулять по запущенному саду, переходившему в парк, а затем в лес. К восхищению Марисы, рядом со снятой Домиником виллой журчал ручей, впадавший в Сену. В самом узком месте через него был переброшен шаткий деревянный мостик, перейдя который они оказались у старой каменной беседки.
Гуляя, они держались за руки, как двое влюбленных, и почти не разговаривали. Доминик в своей белой рубахе, распахнутой на груди, походил на крестьянина, как и она. Солнце жгло им плечи, пчелы сонно жужжали, разморенные жарой, время остановило свой бег.
«Сейчас я совершенно счастлива, – в упоении подумала Мариса и тут же задала себе тревожный вопрос: – Всегда ли мне будет с ним так хорошо?»
Какие бы события ни послужили прологом к этому солнечному дню, теперь она была женой Доминика, и их прежние отношения претерпели резкую перемену: былое недоверие, даже враждебность рассеялись, как туман, не выдержавший солнечного света.
Заботливый Дональд снабдил их хрустящим свежеиспеченным хлебом и желтой головкой сыра. Они утоляли голод, разувшись и болтая босыми ногами в журчащем ручье. Глупая рыбка ненароком задела Марису за палец, и она с криком повалилась на спину. Доминик словно ждал этого момента.
– Я все гадал, когда же ты приляжешь, – прошептал он, нависнув над ней. Спустив блузку, он поцеловал ее сначала в голое плечо, потом, воспользовавшись вырезом и не обращая внимания на ее игривые протесты, – в грудь.
Блузка полетела в траву, за ней последовала юбка. Полуденное солнце сияло над ними, помогая им своим теплом любить друг друга, а потом, утолив страсть, просто лежать, крепко обнявшись.
– Подумать только! – неожиданно проговорила Мариса. – Ведь я собиралась стать монахиней… – Она обескураженно прищелкнула языком.
– Я рад, что ты передумала. Роль полудикой цыганочки идет тебе куда больше.
– Я тебя ненавидела! Ты был таким бесчувственным и грубым!
– Знаю, – сухо отозвался он. – Вчера вечером ты разгромила меня в пух и прах. Ты выглядела как забрызганный грязью воробышек, строящий из себя бойцового петуха. Я твердо решил вести себя как чудовище и заставить тебя страдать, но ты каким-то чудом заставила меня забыть все прежние намерения, кроме одного – владеть тобой. – Он провел кончиком пальца по ее вздернутому носику, заставив ее поморщиться. – В тебе поразительным образом сочетаются непослушный ребенок и женщина-загадка. Я в растерянности, не знаю, как с тобой быть.
– А что тут знать? Пока что у тебя получалось неплохо.
– И у тебя тоже, – сказал он с ноткой недовольства в голосе. – Из-за тебя я совершенно забыл, чего ради мы здесь оказались, забыл обо всем на свете. Уж не научили ли тебя цыгане какому-то колдовству? Ты хоть задавалась вопросом, что делаешь в моем обществе, зачем соблазняешь меня своей бесхитростностью, хотя совсем недавно убегала от меня со всех ног как от дьявола во плоти?
Приятному забытью настал конец. Мариса приподнялась на локте.
– Ты ведь собирался продать меня какому-то ужасному человеку, своему знакомому! Я подслушала ваш разговор: вы обсуждали меня так бессердечно, как будто это… Я слышала, как вы торговались! Ты сказал, что меня надо приручить, а он ответил, что еще не решил, сначала надо меня осмотреть. Как ты мог так низко пасть?
– Что ты болтаешь? Продать тебя? У меня было совсем другое на уме: отпустить тебя на все четыре стороны, как только мы приплывем во Францию, и забыть тебя раз и навсегда, но мне не удавалось выкинуть тебя из головы. Почему я велел Дональду отвезти тебя в Париж? Я бы сам это сделал, не будь у меня срочных дел. Но ты, судя по всему, торопилась к своим давним приятелям! Должен сказать, я не верил ни единому твоему слову, но…
– Говорю тебе, я все слышала! – прошипела обозленная Мариса не менее обозленному Доминику. – В то утро я спустилась вниз, а ты был в комнате рядом, обсуждал там со своим гостем меня и цену, которую ты хотел бы за меня получить…
Она была поражена: он махнул рукой и расхохотался.
– Боже! Будешь в следующий раз знать, как подслушивать чужие разговоры! Вот глупышка! Речь шла о моей шхуне! Проклятие, я действительно собирался продать ее и купить новый корабль, но потом оказалось, что установка новой мачты взамен сломанной обойдется не так уж дорого, и я решил отменить сделку. Из-за этого ты и пустилась бежать со всех ног?
Она не собиралась успокаиваться: он раздразнил ее, вывел из себя, высмеял!
– Тогда ты собирался держать меня при себе в роли любовницы, пока я тебе не надоем, – обиженно проговорила она. – Ты обо мне совершенно не заботился – разве тебе надо об этом напоминать? Я все равно не согласилась бы быть твоей вещью.
Он уже не смеялся, а хмурился.
– А что, по-твоему, было на уме у Бонапарта? Женитьба, когда он и так женат? Или ты нацелилась на моего ненаглядного кузена Филипа, чтобы иметь на руках сразу две козырные карты?
Чудесный солнечный день померк: солнце затянуло облаками, и Мариса невольно поежилась. Она уже жалела о затеянном разговоре.
– Не надо! – шепотом взмолилась она. Она вспомнила Филипа, его полные гнева и горечи слова, собственные мечты о том, чтобы стать его женой. На ее лице отразились противоречивые чувства. Доминик выбил у нее из-под щеки локоть и прижал ее к траве. К нему вернулась прежняя безжалостность.
– Как ты переменилась в лице, стоило мне произнести его имя! Вам следовало бы научиться лучше управлять своими бурными чувствами, мадам! Он тоже был вашим любовником? Это от него вы столько узнали обо мне, чтобы пустить по моему следу Фуше?
– Нет, нет! – Она отчаянно мотала головой и жмурилась, чтобы не видеть его негодования. Как быстро меняется этот человек!
– О, да ты прирожденная актриса! – процедил он сквозь зубы и вонзил в нее железные пальцы как когти. Она не понимала, как он мог так быстро забыть, что всего минуту назад советовал ей научиться скрывать свои чувства. – До этой минуты ты исполняла свою роль безупречно. Сожалею, что игра окончена: ты чудесно разыгрывала страсть и сопротивление. Твой наставник, кто бы он ни был, заслуживает всяческих похвал. Примите мои поздравления! Ты чуть было не обвела меня вокруг пальца.
Она беспомощно всхлипывала, ощущая во рту и в душе горечь несбывшихся надежд. Он выругался про себя, вскочил и нетерпеливо посмотрел на нее.
– Игра закончена, любовь моя. Вставай и одевайся. Нам пора возвращаться.
Гордость не позволила ей умолять его, чтобы он постарался ее понять, мрачная решимость на его лице удержала ее от объяснений. Хорошо хоть соизволил отвернуться, дав ей с грехом пополам натянуть на себя непослушными пальцами мятую одежду. На обратном пути он не проронил ни слова и не прикоснулся к ней.
Мариса была так расстроена, что ее затошнило. Она уже не могла найти у себя в душе ни ненависти, которая вернула бы ей волю к жизни, ни даже отчаяния. Она поднялась в спальню, в которой они провели ночь, и рухнула на аккуратно застеленную кровать. Доминик остался внизу в обществе графина бренди.
Вышколенные слуги делали вид, что ничего не замечают. Даже Дональд не осмеливался обмолвиться словечком, зная, что на капитана напала «черная хандра».
Стемнело, но капитан по-прежнему не выходил из кабинета. Дональд собрал поднос, поднялся наверх и неуверенно постучался в запертую дверь спальни. Мертвенная бледность Марисы так поразила его, что он попробовал найти корявые слова ей в утешение, но она обреченно покачала головой, не приняв ни утешений, ни еды. Перед этим ее стошнило. Она приписывала свое состояние кислому красному вину, которым они запивали на прогулке хлеб и сыр. Дверь захлопнулась, и Дональд побрел вниз, укоризненно качая головой.
Еще утром они выглядели счастливой парой! Никогда еще он не видел капитана Челленджера таким веселым и жизнерадостным. Что могло между ними произойти, чтобы все мгновенно перевернулось с ног на голову?
Мариса, неподвижно лежа поперек кровати, задавала себе этот же вопрос. Она пока не разобралась в своих истинных чувствах. Доминик научил ее вожделению, сумел пробудить в ней страсть. Но этим все и исчерпывалось, иначе не произошло бы разрыва! Она оскорбила его, и он ответил ей тем же. Неужели она и впрямь влюблена в Филипа, неужели это действительно отразилось на ее лице при упоминании его имени? Да, раньше она любила Филипа за его честность и открытость. По сравнению с ним Доминик – слишком сложная, изменчивая, жестокая натура.
Она снова зарыдала и так обессилела, что крепко уснула и не проснулась даже тогда, когда он явился к ней, одним ударом сломав замок на двери. От него разило бренди. Он овладел ею, как в прежние времена на корабле – с диким натиском, причиняя боль, не удостоив мимолетной ласки. Насытившись, он оставил ее лежать, так и не сказав ни слова.
Чувствуя себя растоптанной и телесно, и душевно, Мариса долго металась без сна и забылась только перед рассветом.
Ее разбудила тягостная тишина. Она не имела ни малейшего понятия о времени. Вечером она задернула тяжелые занавеси, сквозь которые почти не пробивался свет. Голова была тяжелой, резь в глазах напоминала о реках пролитых слез, тупая боль – о постыдных событиях ночи. Она попробовала сесть в кровати, но тут же со стоном сползла вниз по пуховой подушке. Она чувствовала себя больной и разбитой. Какие новые унижения и пытки он приберег для нее на сегодня?
В доме было непривычно тихо. Куда исчез Дональд? Ему-то по крайней мере давно полагалось быть на ногах, чтобы попытаться соблазнить ее завтраком. Бедняга Дональд!
Она чувствовала сильный голод. Боль в пустом желудке заставила ее согнуться пополам.
Одеться оказалось не во что: чужая одежда, в которой она щеголяла накануне, была изорвана ночным насильником в клочья. Завернувшись в простыню и сжимая зубы, чтобы не упасть от головокружения, Мариса потащилась к двери.
Хватаясь за полированные перила, она ухитрилась спуститься и вздрогнула от неожиданности: из одной комнаты появился круглолицый субъект с отсутствующим выражением лица и тупо уставился на нее. Она видела его впервые. Кто он такой? Куда запропастился Дональд? От испуга Мариса даже забыла о своем неглиже.
Она принудила себя заговорить с незнакомцем, стараясь придать голосу властности:
– Куда все запропастились? Который час? Я голодна.
Он осклабился, напугав ее еще больше:
– Никого нет, госпожа. Один бедный Жан.
Она уставилась на него, пытаясь собраться с мыслями.
– Как же так? – прикрикнула она, и он едва не рухнул на колени.
– Не сердитесь на Жана! Он не сделал ничего дурного. Новый господин велел Жану остаться, и Жан остался. Да!
Так это дурачок! Боже, ее оставили здесь одну, с ухмыляющимся идиотом! Судороги в желудке заставили ее скривиться и вцепиться в перила обеими руками. Она попыталась успокоиться.
– Ты молодец, что остался, Жан. Но ты должен сказать мне, где остальные. Еще мне надо поесть. Я очень голодна.
Это он оказался способен понять. Его физиономия просияла.
– Голодна? Еда – в кухне. Жан принесет хлеба, Жан хороший.
– Конечно, хороший! Наверное, тебе доверяют, иначе не поручили бы за мной приглядывать?
Он важно закивал:
– Жан хороший. Жан присмотрит за госпожой. Вы оставите Жана своим слугой?
Это было сложнее, чем добиться толку от четырехлетнего ребенка. О, если бы ее оставили головокружение, тошнота, судороги!
– Конечно, оставайся! Из тебя получится хороший слуга, только пробуй запоминать то, что тебе говорят. Сможешь? Тебя просили что-нибудь мне передать? Пожалуйста, Жан, вспомни!
Круглое лицо затуманилось, потом озарилось улыбкой.
– Жан помнит! Пришли люди, много людей. Новый хозяин и тот, другой, который непонятно говорил, ушли с ними. Хозяин сказал… Он сказал… – Жан наморщил лоб. Мариса затаила дыхание. Внезапно Жан затараторил наизусть: – «Скажи ей, что игра сыграна до конца. Пускай возвращается к своим друзьям!» – Он торжествующе посмотрел на нее, ожидая новой похвалы.
Мариса покачнулась. У нее раскалывалась голова, внутри все сводило. Не устояв на ногах, она со стоном опустилась на пол у лестницы. Сквозь полуобморочную пелену она видела, как к ней наклоняется Жан с выражением тревоги на круглом лице.
– Жан сказал плохое, Жан хороший…
– Жан, мне дурно… Я заболела… Запомнил? Приведи кого-нибудь мне на помощь, понимаешь? Кого сможешь. Лучше – врача…
Она вскрикнула от боли:
– Прошу тебя, Жан, помоги!
Ощутив что-то горячее и липкое, она лишилась чувств.
Часть 2
ДУША В НОЧИ
Глава 19
Голоса… Вокруг нее раздавались голоса – и знакомые, и чужие. Разговор шел о ней. Почему ей так трудно открыть глаза?
– Но я полагала… Я действительно думала, что беспокоиться не о чем! Никаких признаков! Я поила ее сильными травами, которые всегда безотказно помогали мне самой, и…
Этот голос принадлежал ее тете. Но с кем она беседует?
– Все женщины разные, дорогая графиня! Если бы вы обратились ко мне раньше, я бы увидел… Одним словом, бедняжка лишилась дитя, которого вынашивала, и я бы советовал…
Несколько голосов заговорили одновременно, и Мариса беспокойно закрутила головой. Сквозь туман в голове проникали обрывки фраз.
– Некоторые женщины не созданы для материнства. Важна ширина таза… Я о бедрах, мадам, о бедрах! Она слишком тощая, надо бы ее подкормить… Ее мужу лучше посоветовать пока что обходить ее постель стороной… Вряд ли…
О чем они говорят?
– Ее муж… уехал. Как только она окрепнет, мне придется забрать ее с собой за границу. Вы уверены, что она поправится? Бедная девочка…
Марисе было проще снова погрузиться в забытье, чем попытаться найти смысл в их речах. Где-то глубоко сидело понимание, что, проснувшись, она испытает несравненно более сильную боль, чем та, с которой уже успело познакомиться ее тело.
Спустя длительное время, показавшееся ей вечностью, она открыла глаза и обнаружила, что лежит в шезлонге перед распахнутым окном. Она была очень слаба, ее сковывала страшная усталость, зато боль ушла. Кто-то отменно постарался доставить ей удобства. Мягкие подушки удерживали Марису в полусидячем положении, плечи были закутаны в теплую мягкую шаль.
– Дорогая! Слава Богу, наконец-то ты очнулась! Если бы ты только знала, как нас всех перепугала! Я бы никогда себе не простила, если бы ты… Слава Богу, что у того деревенского дурачка хватило ума сбегать за помощью. – Эдме, стоя перед ней в простом муслиновом платье, утирала слезы кружевным платочком.
Мариса наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что с ней стряслось; в следующее мгновение она уже сожалела, что привела в действие память, настолько болезненными, даже страшными оказались нахлынувшие воспоминания.
– Но я полагала… Я действительно думала, что беспокоиться не о чем! Никаких признаков! Я поила ее сильными травами, которые всегда безотказно помогали мне самой, и…
Этот голос принадлежал ее тете. Но с кем она беседует?
– Все женщины разные, дорогая графиня! Если бы вы обратились ко мне раньше, я бы увидел… Одним словом, бедняжка лишилась дитя, которого вынашивала, и я бы советовал…
Несколько голосов заговорили одновременно, и Мариса беспокойно закрутила головой. Сквозь туман в голове проникали обрывки фраз.
– Некоторые женщины не созданы для материнства. Важна ширина таза… Я о бедрах, мадам, о бедрах! Она слишком тощая, надо бы ее подкормить… Ее мужу лучше посоветовать пока что обходить ее постель стороной… Вряд ли…
О чем они говорят?
– Ее муж… уехал. Как только она окрепнет, мне придется забрать ее с собой за границу. Вы уверены, что она поправится? Бедная девочка…
Марисе было проще снова погрузиться в забытье, чем попытаться найти смысл в их речах. Где-то глубоко сидело понимание, что, проснувшись, она испытает несравненно более сильную боль, чем та, с которой уже успело познакомиться ее тело.
Спустя длительное время, показавшееся ей вечностью, она открыла глаза и обнаружила, что лежит в шезлонге перед распахнутым окном. Она была очень слаба, ее сковывала страшная усталость, зато боль ушла. Кто-то отменно постарался доставить ей удобства. Мягкие подушки удерживали Марису в полусидячем положении, плечи были закутаны в теплую мягкую шаль.
– Дорогая! Слава Богу, наконец-то ты очнулась! Если бы ты только знала, как нас всех перепугала! Я бы никогда себе не простила, если бы ты… Слава Богу, что у того деревенского дурачка хватило ума сбегать за помощью. – Эдме, стоя перед ней в простом муслиновом платье, утирала слезы кружевным платочком.
Мариса наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что с ней стряслось; в следующее мгновение она уже сожалела, что привела в действие память, настолько болезненными, даже страшными оказались нахлынувшие воспоминания.