Страница:
Она завертела головой, совершенно забыв от растерянности про Дональда, который прикоснулся к ее руке.
– Скоро стемнеет. Ночью наверняка пойдет дождь. – Разговаривая с ней, он опасливо озирался, чувствуя себя не в своей тарелке. – Может, нам лучше… – начал было он, но тут же облегченно перевел дух: к ним подошел и заговорил по-английски неброско одетый человек, прежде державшийся в стороне.
– Дональд Макгир? Сайлас Уинтерс, с брига «Стелла Марис» из Каролины. Капитан Челленджер велел мне вас разыскать.
Сайлас Уинтерс, скромный молодой человек, слегка поклонился Марисе и тут же оставил ее наедине со своими сбивчивыми мыслями. Подсадив ее в маленький закрытый экипаж, он завел разговор с Дональдом, что давалось ему легче; он объяснил, что его корабль захвачен французами, а самого его совсем недавно отпустили в обмен на пленника-француза.
– Я выполняю поручение капитана Челленджера. Мне повезло, что я столкнулся с ним два дня назад в резиденции посла. Кажется, мы наладили отношения с Францией – до поры до времени, конечно.
Мариса потеряла дар речи, хотя все внутри у нее бушевало от гнева и разочарования. Как он смеет? Она больше не будет его пленницей! Если он воображает, что может обращаться с ней как с собственностью, потом бросить, даже не простившись, после чего подобрать по новой прихоти, то… Что ему понадобилось от нее на этот раз?
Ответ не замедлил себя ждать и вогнал ее в краску, заставив крепко сцепить пальцы, благо в карете было темно и спутники не могли ее разглядеть. Нет, она больше не допустит издевательств! Она больше не находится у него на корабле, где он как капитан имеет право казнить и миловать любого из своей команды. Она свободна, она в Париже! Пусть только попробует опять ей досаждать – она не постесняется заорать изо всей мочи, чтобы напустить на него жандармов. Тогда он узнает…
Карету, плетущуюся в сумерках по улицам, кое-где освещенным масляными фонарями, начал поливать дождь. От волнения Мариса ничего не замечала. Ее спутники продолжали свой негромкий разговор.
«Он не может так со мной поступить! Всего несколько дней тому назад он говорил о том, как хорошо для нас обоих, что наши пути расходятся. И вот теперь… Нет, это невыносимо!»
Она скрипнула зубами. Карета внезапно остановилась перед высоким узким домом на тихой улочке. Она через силу промямлила несколько благодарных слов в адрес Уинтерса, который галантно нагнулся к ее ручке. Что он думает о причине ее появления здесь? Как поступит, если она вдруг заберется обратно в карету и потребует, чтобы ее отвезли на постоялый двор, принявший пассажиров дилижанса?
Однако он уже отвернулся, чтобы отпереть железную калитку, и посторонился, пропуская ее на ступеньки, освещенные фонарем.
На звук дверного колокольчика явился пожилой слуга. Мариса оказалась в обшарпанном коридорчике, ведущем к лестнице, покрытой ветхим половиком. По правую и левую руку находились закрытые двери.
– Гийом проводит вас в вашу комнату, мисс, – раздался у нее за спиной голос Сайласа Уинтерса. Он виновато кашлянул. – Боюсь, других слуг у вас пока не будет. Сейчас в Париже трудно найти пристанище: англичане так и шныряют через Ла-Манш, торопясь удовлетворить свое любопытство. – Он быстро добавил, словно спохватившись: – Капитан проведет эту ночь в резиденции посла, там сегодня прием. Мне велено передать вам, что вы найдете здесь все необходимое. Гийом уже приготовил легкий ужин, к тому же… – Он смущенно улыбнулся. – Вы наверняка очень утомлены.
Только сейчас Мариса удивленно заметила, насколько он молод: от силы двадцать два – двадцать три года. Он сразу обращал на себя внимание манерами джентльмена. Она неуверенно улыбнулась ему в ответ, не зная, как себя вести. Ей на помощь пришел Дональд:
– Все в порядке, девочка моя. Ступайте наверх и отдыхайте. Вот бы кто-нибудь показал мне, где здесь кухня! Умираю от голода.
Мариса опять ощутила себя в руках провидения. Ею владело смешанное чувство: облегчение, что в доме нет его, и навалившаяся апатия из-за сильной усталости. Она решила, что не навредит себе, проведя здесь ночь, чтобы, отдохнув, наутро исчезнуть. Утро вечера мудренее.
Ночь она проспала как убитая, а проснувшись, не сразу поняла, где находится. Чужая комната, как две капли походившая на другие, в которых она ночевала на длинном пути в Париж…
Мариса потянулась, протерла глаза и заметила солнечный лучик, проникающий в комнату через дырочку в старой бархатной шторе на окне. Где-то тикали часы. Она вспомнила, что накануне, прежде чем запереться, видела часы на каминной полке.
Разом все припомнив, она в тревоге села на постели. Она оставалась взаперти и дрожала от холода и страха в неуютной комнате. Сколько сейчас времени? Вдруг он уже возвратился? Скорее бежать!
Мариса соскочила с кровати и подбежала к двери, прислушиваясь. Глянув на часы из золоченой бронзы, она схватилась за голову. Уже было за полдень! Непозволительная роскошь!
Выбивая зубами дробь, Мариса принялась умываться холодной водой. Скомканная одежда валялась на стуле в том виде, в котором она бросила ее вечером. Девушка стала поспешно одеваться, не сводя глаз с двери.
Безжалостное тиканье часов не позволяло ей медлить. Трясущимися и немеющими пальцами она застегнула пуговицы на платье и попыталась разгладить смятую юбку. Теперь чулки и туфли… Она запихнула крошечный кошелек как можно глубже за корсаж, нахлобучила соломенную шляпку и, оглядевшись напоследок, подкралась к двери и отодвинула задвижку, молясь, чтобы не наделать шуму, и опасаясь, как бы дверь не оказалась закрыта снаружи. Это опасение оказалось, на ее счастье, напрасным. Дверь бесшумно приоткрылась. Мариса вышла на лестницу, которую запомнила накануне, где не было ни души.
Собственно, она сама не понимала, чего так боится. Чутье подсказывало, что она просто больше не желает видеть его, и она слепо следовала инстинкту, помышляя только о бегстве.
Внезапно она чуть не оглохла от ударов собственного сердца: снизу донесся резкий, негодующий голос Доминика Челленджера:
– Черт возьми, она стоит гораздо больше, и это вам превосходно известно. Как на грех я прямо сейчас нуждаюсь в деньгах, иначе оставил бы ее у себя еще на какое-то время; она довольно кроткая и не доставит хлопот, если вы научитесь ею управлять. Просто я тороплюсь домой и вынужден от нее избавиться.
Мариса цеплялась за перила, полумертвая от ужаса и унижения. Ее не держали ноги, кровь стучала в ушах. Она еле расслышала ответ собеседника Доминика:
– С вами трудно торговаться, друг мой. Что ж, я подумаю о вашей цене, только сначала взгляну на нее своими глазами.
Не желая слушать дальше, она бросилась бежать, стараясь не шуметь. Нет, нет, нет! Неужели он может продавать ее, как мебель, да еще торговаться? Откуда даже в нем такое бессердечие, такая извращенность? Уж не собирался ли он отправить покупателя к ней в комнату, чтобы тот овладел ею так же, как прежде он сам? Нет, дурные предчувствия ее не обманули!
Она сбежала вниз, прошмыгнула мимо двери, за которой совершалась позорная сделка, и в отчаянии толкнула входную дверь. К ее удивлению, дверь легко распахнулась. По всей видимости, он забыл ее запереть.
Она миновала ступеньки, выскочила за железную калитку и, оказавшись на улице, пустилась наутек. Только когда у нее перехватило дыхание, она немного замедлила бег, чтобы не растянуться на мостовой.
Глава 9
Глава 10
– Скоро стемнеет. Ночью наверняка пойдет дождь. – Разговаривая с ней, он опасливо озирался, чувствуя себя не в своей тарелке. – Может, нам лучше… – начал было он, но тут же облегченно перевел дух: к ним подошел и заговорил по-английски неброско одетый человек, прежде державшийся в стороне.
– Дональд Макгир? Сайлас Уинтерс, с брига «Стелла Марис» из Каролины. Капитан Челленджер велел мне вас разыскать.
Сайлас Уинтерс, скромный молодой человек, слегка поклонился Марисе и тут же оставил ее наедине со своими сбивчивыми мыслями. Подсадив ее в маленький закрытый экипаж, он завел разговор с Дональдом, что давалось ему легче; он объяснил, что его корабль захвачен французами, а самого его совсем недавно отпустили в обмен на пленника-француза.
– Я выполняю поручение капитана Челленджера. Мне повезло, что я столкнулся с ним два дня назад в резиденции посла. Кажется, мы наладили отношения с Францией – до поры до времени, конечно.
Мариса потеряла дар речи, хотя все внутри у нее бушевало от гнева и разочарования. Как он смеет? Она больше не будет его пленницей! Если он воображает, что может обращаться с ней как с собственностью, потом бросить, даже не простившись, после чего подобрать по новой прихоти, то… Что ему понадобилось от нее на этот раз?
Ответ не замедлил себя ждать и вогнал ее в краску, заставив крепко сцепить пальцы, благо в карете было темно и спутники не могли ее разглядеть. Нет, она больше не допустит издевательств! Она больше не находится у него на корабле, где он как капитан имеет право казнить и миловать любого из своей команды. Она свободна, она в Париже! Пусть только попробует опять ей досаждать – она не постесняется заорать изо всей мочи, чтобы напустить на него жандармов. Тогда он узнает…
Карету, плетущуюся в сумерках по улицам, кое-где освещенным масляными фонарями, начал поливать дождь. От волнения Мариса ничего не замечала. Ее спутники продолжали свой негромкий разговор.
«Он не может так со мной поступить! Всего несколько дней тому назад он говорил о том, как хорошо для нас обоих, что наши пути расходятся. И вот теперь… Нет, это невыносимо!»
Она скрипнула зубами. Карета внезапно остановилась перед высоким узким домом на тихой улочке. Она через силу промямлила несколько благодарных слов в адрес Уинтерса, который галантно нагнулся к ее ручке. Что он думает о причине ее появления здесь? Как поступит, если она вдруг заберется обратно в карету и потребует, чтобы ее отвезли на постоялый двор, принявший пассажиров дилижанса?
Однако он уже отвернулся, чтобы отпереть железную калитку, и посторонился, пропуская ее на ступеньки, освещенные фонарем.
На звук дверного колокольчика явился пожилой слуга. Мариса оказалась в обшарпанном коридорчике, ведущем к лестнице, покрытой ветхим половиком. По правую и левую руку находились закрытые двери.
– Гийом проводит вас в вашу комнату, мисс, – раздался у нее за спиной голос Сайласа Уинтерса. Он виновато кашлянул. – Боюсь, других слуг у вас пока не будет. Сейчас в Париже трудно найти пристанище: англичане так и шныряют через Ла-Манш, торопясь удовлетворить свое любопытство. – Он быстро добавил, словно спохватившись: – Капитан проведет эту ночь в резиденции посла, там сегодня прием. Мне велено передать вам, что вы найдете здесь все необходимое. Гийом уже приготовил легкий ужин, к тому же… – Он смущенно улыбнулся. – Вы наверняка очень утомлены.
Только сейчас Мариса удивленно заметила, насколько он молод: от силы двадцать два – двадцать три года. Он сразу обращал на себя внимание манерами джентльмена. Она неуверенно улыбнулась ему в ответ, не зная, как себя вести. Ей на помощь пришел Дональд:
– Все в порядке, девочка моя. Ступайте наверх и отдыхайте. Вот бы кто-нибудь показал мне, где здесь кухня! Умираю от голода.
Мариса опять ощутила себя в руках провидения. Ею владело смешанное чувство: облегчение, что в доме нет его, и навалившаяся апатия из-за сильной усталости. Она решила, что не навредит себе, проведя здесь ночь, чтобы, отдохнув, наутро исчезнуть. Утро вечера мудренее.
Ночь она проспала как убитая, а проснувшись, не сразу поняла, где находится. Чужая комната, как две капли походившая на другие, в которых она ночевала на длинном пути в Париж…
Мариса потянулась, протерла глаза и заметила солнечный лучик, проникающий в комнату через дырочку в старой бархатной шторе на окне. Где-то тикали часы. Она вспомнила, что накануне, прежде чем запереться, видела часы на каминной полке.
Разом все припомнив, она в тревоге села на постели. Она оставалась взаперти и дрожала от холода и страха в неуютной комнате. Сколько сейчас времени? Вдруг он уже возвратился? Скорее бежать!
Мариса соскочила с кровати и подбежала к двери, прислушиваясь. Глянув на часы из золоченой бронзы, она схватилась за голову. Уже было за полдень! Непозволительная роскошь!
Выбивая зубами дробь, Мариса принялась умываться холодной водой. Скомканная одежда валялась на стуле в том виде, в котором она бросила ее вечером. Девушка стала поспешно одеваться, не сводя глаз с двери.
Безжалостное тиканье часов не позволяло ей медлить. Трясущимися и немеющими пальцами она застегнула пуговицы на платье и попыталась разгладить смятую юбку. Теперь чулки и туфли… Она запихнула крошечный кошелек как можно глубже за корсаж, нахлобучила соломенную шляпку и, оглядевшись напоследок, подкралась к двери и отодвинула задвижку, молясь, чтобы не наделать шуму, и опасаясь, как бы дверь не оказалась закрыта снаружи. Это опасение оказалось, на ее счастье, напрасным. Дверь бесшумно приоткрылась. Мариса вышла на лестницу, которую запомнила накануне, где не было ни души.
Собственно, она сама не понимала, чего так боится. Чутье подсказывало, что она просто больше не желает видеть его, и она слепо следовала инстинкту, помышляя только о бегстве.
Внезапно она чуть не оглохла от ударов собственного сердца: снизу донесся резкий, негодующий голос Доминика Челленджера:
– Черт возьми, она стоит гораздо больше, и это вам превосходно известно. Как на грех я прямо сейчас нуждаюсь в деньгах, иначе оставил бы ее у себя еще на какое-то время; она довольно кроткая и не доставит хлопот, если вы научитесь ею управлять. Просто я тороплюсь домой и вынужден от нее избавиться.
Мариса цеплялась за перила, полумертвая от ужаса и унижения. Ее не держали ноги, кровь стучала в ушах. Она еле расслышала ответ собеседника Доминика:
– С вами трудно торговаться, друг мой. Что ж, я подумаю о вашей цене, только сначала взгляну на нее своими глазами.
Не желая слушать дальше, она бросилась бежать, стараясь не шуметь. Нет, нет, нет! Неужели он может продавать ее, как мебель, да еще торговаться? Откуда даже в нем такое бессердечие, такая извращенность? Уж не собирался ли он отправить покупателя к ней в комнату, чтобы тот овладел ею так же, как прежде он сам? Нет, дурные предчувствия ее не обманули!
Она сбежала вниз, прошмыгнула мимо двери, за которой совершалась позорная сделка, и в отчаянии толкнула входную дверь. К ее удивлению, дверь легко распахнулась. По всей видимости, он забыл ее запереть.
Она миновала ступеньки, выскочила за железную калитку и, оказавшись на улице, пустилась наутек. Только когда у нее перехватило дыхание, она немного замедлила бег, чтобы не растянуться на мостовой.
Глава 9
Филип Синклер, отправившись испытать новую пару гнедых, запряженную в удобную коляску, резко натянул поводья, с трудом удерживая коней. Под их копытами чуть не оказалась девушка, пулей вылетевшая из-за угла. Он не удержался от проклятия: чудом он не перевернулся, едва не лишившись колеса. Вот чертовка! Что с ней такое? Она мчалась так, будто за ней устроили погоню все черти преисподней. Теперь она лежала на булыжной мостовой, как куча тряпок, из-под которой доносились всхлипывания. Уж не сломала ли она себе чего? Впрочем, сама виновата, коли так. Проклятые французишки! Тем не менее он счел за благо спуститься с облучка и проверить, цела ли беглянка. Амьенский мир был весьма непрочным, а он находился в Париже в роли гостя и не желал неприятностей.
Мариса всхлипывала не от страха – его она уже успела побороть, – а от полнейшего бессилия. Она только сейчас поняла, что была на волосок от гибели.
Она лежала, не в силах пошевелиться. Внезапно она увидела перед собой начищенные до блеска башмаки с пряжками и услышала обращенный к ней по-французски, но с сильным акцентом вопрос, не ранена ли она и не требуется ли ей помощь.
– Прошу меня извинить, мадемуазель, – не вытерпел незнакомец, – но вам следовало бы смотреть, куда вы несетесь. Я вас едва не переехал.
Она медленно подняла голову. Сначала перед ее глазами появились модные хлопковые бриджи бледно-лимонного цвета, потом золотая цепочка от часов, свисающая из кармашка полосатого шелкового жилета, и, наконец, завязанный под самым подбородком сложнейшим узлом белый галстук. Мариса заморгала, еще не в силах поверить, что на свете могут существовать такие блестящие молодые люди. Светлые волосы падали ему на лоб, озабоченно сморщенный в данный момент.
– Мадемуазель? – вопросительно повторил он и, видя, что она пытается подняться, машинально подал ей обтянутую перчаткой руку.
Филип Синклер увидел залитое слезами и испачканное грязью лицо, обрамленное взмокшими золотыми завитками. Он чувствовал, как она дрожит, но не мог понять отчего. Он придал тону больше сочувствия:
– Послушайте, вы уверены, что не пострадали? Вы можете подняться?
Пострадавшая походила на ребенка, ее тонкую фигурку обтягивало никак не шедшее ей безвкусное бурое платье. Он был склонен принять ее за дочку лавочника. Но девушка неожиданно обратилась к нему охрипшим от волнения голосом на безупречном английском:
– Вы… вы англичанин, сэр? О, тогда сжальтесь надо мной и заберите меня с собой! Подвезите меня хотя бы немного! Мне во что бы то ни стало надо убраться отсюда, пока они не хватились меня. Умоляю!
Он взирал на нее в недоумении и явно колебался. Только когда она разразилась рыданиями, он решил поскорее закончить спектакль. Кроме того, юная особа с недурной внешностью и отменным английским успела его заинтриговать. Каким ветром занесло в этот убогий уголок образованную девушку, да еще так дурно одетую, одну-одинешеньку и перепуганную до смерти?
– Идемте, – кратко распорядился он и, к ее облегчению, молча усадил рядом с собой и пустил своих гнедых во весь опор, что помогло ей прийти в себя и даже вогнало в краску.
Синклер скоро пожалел о своем опрометчивом решении и время от времени бросал на свою соседку полные сомнения взгляды. Та, совсем еще дитя, сидела, натянутая как струна. У нее оказался премиленький профиль со вздернутым носиком и маленьким подбородком, но его прошибал пот при мысли, что произойдет, если его сейчас увидят знакомые. Ему не избежать насмешек! Он все больше хмурился. Вдруг она совсем не та, за кого себя выдает, а мошенница, преднамеренно бросившаяся наперерез элегантному экипажу, чтобы потом вымогать у него деньги всем семейством? Его предупреждали об особой осторожности в Париже, особенно теперь, когда все англичане находились здесь под подозрением. Черт возьми, вот так переделка!
Он гнал лошадей, не разбирая дороги, все еще решая, как правильнее поступить, когда его спутница, до сей поры хранившая молчание, как бы желая успокоиться, внезапно схватила его за руку.
– Остановитесь! – Он изумленно покосился на нее, принудив еще больше покраснеть от собственной дерзости и произнести виновато: – Я хотела сказать, не соблаговолите ли остановиться на минутку, сэр? Мне знаком вон тот дом.
Дом, привлекший ее внимание, тянулся вдоль улицы без конца и края, громоздкий и мрачный. Что, черт возьми, у нее на уме? Он слышал, что во время революции это здание использовали под тюрьму, однако она была еще слишком молода, чтобы это помнить.
– Раньше это был кармелитский монастырь, – тихо произнесла она напряженным голосом, ломая тонкие руки. – Сначала его обитатели не поверили в опасность, а потом было поздно: все, кто не сбежал, в том числе сто пятнадцать священников и архиепископ, были забиты насмерть. Помню, как мы молились за упокой их душ, когда благополучно добрались до Испании.
Она содрогнулась, вернувшись к действительности, сидя бок о бок с молодым голубоглазым человеком, спасшим ее, совсем как странствующий рыцарь давних времен.
– Неужели вы все это помните? Ужасное испытание! У нас в Англии сначала никто не понимал, как худо все обернулось; все опомнились только тогда, когда отрубили голову самому королю…
Филип решил, что имеет дело с роялисткой. Он слышал, что некоторые бывшие аристократы лишились всего; оставшиеся в живых были вынуждены по-прежнему скрываться, находясь под подозрением после роялистского заговора против Наполеона.
Девушка повернулась к нему, и он впервые заметил, до чего красивы ее глаза: янтарно-золотые, с длинными темными ресницами, заострившимися от слез.
– Кто вы? – невольно вырвался у него вопрос.
– Мария Антония Каталина де Кастельянос-и-Гиллардо, – бойко отчеканила она и добавила совсем просто: – Но все зовут меня Марисой. Так называла меня мама – француженка. Ее бросили в тюрьму и отрубили голову вместе с остальными. По рассказам Дельфины, она храбро приняла смерть.
– Господи! – воскликнул Филип, позабыв про сдержанность.
Сочувствие, читавшееся на его красивом расстроенном лице, вызвало у Марисы желание поведать ему все – вернее, почти все. Она зачастила:
– Я жила в монастыре в Испании, но меня захотели выдать за человека, которого я никогда в жизни не видела, за… распутника. Поэтому я и сбежала, надеясь во Франции, в Париже, разыскать свою тетку, Эдме. Она замужем за англичанином, лордом… Не могу вспомнить, как его зовут! – выкрикнула она в отчаянии. – Возможно, с ним знакомы вы. Тогда я в безопасности.
– Но…
Однако она не дала ему вставить ни слова:
– А еще крестная… Ее мужа, виконта Богарне, гильотинировали, но, как я слышала, спустя несколько дней после его казни расправились с самим гражданином Робеспьером, после чего казни прекратились, поэтому… Она была так хороша собой, так добра! Я совершенно уверена, что стоит мне с ней увидеться, и…
У Филипа Синклера голова шла кругом. Рассказ девушки звучал слишком неправдоподобно. Тем не менее он не исключал, что она имеет в виду ту самую Жозефину де Богарне, которая вышла замуж за выскочку-корсиканца и стала первой дамой Франции.
– Вы говорите о своей крестной… Не припомните ее первое имя?
– Мария Жозефина Роз де ля Пажри – это ее девичья фамилия. Потом она вышла за виконта. Она была креолкой с Мартиники, как моя мать и тетя Эдме. О, месье! – От волнения она опять перешла на французский. – Неужели вы догадываетесь, о ком я говорю? Она до сих пор живет в Париже?
Остаток этого дня, начавшегося из рук вон плохо, больше напоминал сон; Мариса чувствовала, что судьба, прежде такая немилосердная, наконец-то сжалилась над ней.
За последующие четыре часа она обрела не только крестную, но и тетку. Это счастье стало возможно только благодаря стараниям красавца англичанина Филипа Синклера, который, выслушав ее рассказ, не теряя ни минуты, помчал ее прямиком в Мальмезон, где в тот момент проживала супруга первого консула Франции.
Прошло немало времени, прежде чем Мариса, еще не полностью придя в себя, осознала свое счастье. Видимо, Господь в конце концов даровал ей прощение.
Ее крестная, подруга детства матери, оказалась женой самого Наполеона Бонапарта, человека, завоевавшего почти всю Европу! Тетушка, графиня де Ландри, воспользовалась хрупким миром, чтобы посетить Францию. Она как раз находилась в Мальмезоне, у своей давней подруги, когда в ворота влетел молодой англичанин, которого она помнила по Лондону.
С этого момента вся жизнь Марисы перевернулась. Перемена была настолько разительной, что она никак не могла поверить в реальность происходящего. Словно по волшебству она, неимущая сирота, превратилась в модную даму в нарядах от знаменитого кутюрье Леруа, за прической которой ухаживала служанка. Ее подружкой была теперь дочь Жозефины Гортензия, которую она помнила с детства; сам Наполеон обращал на нее внимание и трепал на ходу по щеке.
Какое преображение! Зеркало подсказывало ей то, о чем не могли высказаться окружающие: она перестала быть дурнушкой, каковой всегда себя считала. С модной прической, перехваченной золотой диадемой, в прозрачном муслиновом платье с золотым и серебряным шитьем, она теперь не уступала самым блестящим из сверстниц и притягивала к себе взгляды кавалеров. Только ее тетушке и крестной была известна во всех подробностях история ее появления в Париже, однако даже им она не открыла имени своего обидчика.
Они не стали настаивать, и Мариса, купаясь в любви и ощущая себя в полной безопасности, несколько недель наслаждалась роскошью и вниманием к себе. Внезапность ее появления во Франции не вызывала подозрений: поскольку она находилась под опекой первого консула, то никто не смел открыть рот. Крестная Жозефина и тетя Эдме ограничивались короткими замечаниями, из которых следовало, что девушка провела почти всю жизнь в испанском монастыре, после чего приехала к родне.
Ее домом стал Мальмезон. Тетушка Эдме, моложавая и по-прежнему привлекательная, играючи знакомила ее со светскими правилами.
Мариса ни минуты не сидела без дела. Уроки флирта и танца сменялись уроками верховой езды, географии, истории, философии. Мадам де Сталь и ей подобные ввели в моду умных женщин – по крайней мере во Франции. В Англии женщину, осмелившуюся высказать собственное мнение или вступить в спор, обзывали «синим чулком». Об этом Марисе удрученно поведала тетя Эдме.
– Представляю, как ты страдала, деточка, сидя взаперти в монастыре, в окружении одних монахинь! Неудивительно, что тебе захотелось сбежать. Ты еще не готова к этому разговору. Я тоже чувствовала себя в Англии как в тюрьме, пусть несколько по-другому. Ведь женщины там только и делают, что жеманятся и сплетничают, зная свое место. Как я тосковала по Парижу!
Судя по всему, тетя Эдме была не совсем счастлива в браке, имея пожилого мужа, всегда окруженного врачами; Господь не дал супругам детей.
– И все же, – добавляла Эдме со смехом, – наверное, я должна считать себя счастливицей. Муж позволяет мне жить по-своему, при условии соблюдения осторожности, конечно. Надеюсь, я не шокирую тебя своей откровенностью? К тому же он богат…
Мариса уже уяснила, что среди всех этих нарядных и праздных замужних дам, вращающихся в высшем свете, редко какая не имела любовника – в настоящее время или по крайней мере в прошлом. Даже Жозефина к моменту знакомства с Наполеоном была любовницей Поля Борраса.
Таково было ее новое окружение. Какой же наивной она казалась в сравнении с великосветскими львицами! У нее не было никакого опыта, несмотря на неприятное прошлое, которое она всеми силами старалась забыть.
Марису еще не представили парижскому свету, однако она неплохо себя чувствовала и в относительной изоляции Мальмезона. К тому же ее будни скрашивал Филип, которому, невзирая на его подданство, разрешалось ее навещать, что он и делал почти ежедневно.
Несмотря на недавно заключенный мир, ни для кого не составляло секрета, что первый консул терпеть не мог англичан, которых он презрительно называл «нацией лавочников». До Марисы доходили слухи о бесчисленных заговорах роялистов против Республики, деньги на которые давали англичане. Английская знать зачастила через Ла-Манш, снова, как прежде, наслаждаясь Францией и удовольствиями континентальной Европы, в результате чего не находилось места, куда бы не проникли их шпионы.
Однако, как ни странно, огромные золоченые ворота замка Мальмезон не были преградой для Филипа Синклера, которого никогда не задерживали несшие службу в трехцветных сторожевых будках разряженные гусары. Мариса догадывалась, что здесь не обошлось без стараний Жозефины, которая была исключительно добра к ней с первой минуты ее неожиданного появления и почти удочерила.
От частых встреч с господином Синклером ее первое впечатление о нем не изменилось. Он по-прежнему оставался красивейшим мужчиной, какого ей когда-либо приходилось видеть, с превосходными манерами. Они прогуливались по аллеям, усаженным цветами, иногда присаживаясь отдохнуть у журчащих прохладных фонтанов сада Жозефины.
Он рассказывал Марисе о Лондоне, отвечал на ее вопросы о том, как одеваются и как себя ведут дамы английского света, смешил забавными анекдотами. Их никогда не оставляли наедине: в прогулках их неизменно сопровождали стайки молодых людей под предводительством Гортензии, дочери Жозефины. Тем не менее им изредка удавалось беседовать по душам.
Его интерес к Марисе не иссякал. Дело было не только в ореоле загадочности, но и в стремительности перемены, когда робкая, дрожащая замарашка вдруг превратилась в блестящую красавицу. Кудрями с золотым отливом, уложенными на греческий манер, и роскошными муслиновыми нарядами она напоминала ему теперь лесную нимфу, сохранившую робость и всегда готовую скрыться, но пленяющую своей красотой.
Свой первый визит Филип нанес ей из любопытства и чувства долга и покровительства. Однако теперь он невесело признавался самому себе, что оказался пленником ее чар. Кто она такая? Длинное имя, гордо произнесенное ею при их первой встрече, ни о чем ему не говорило. Конечно, положение крестницы Жозефины и племянницы графини де Ландри говорило само за себя. С другой стороны, как объяснить ее внезапное, совершенно неожиданное даже для высокопоставленной родни появление в Париже? Что – или кто – заставило ее в тот знаменательный день бежать со всех ног? Он не решился требовать уточнений, зная, что ее личико делается печальным от любого, даже косвенного вопроса о ее прошлом.
Не желая спугнуть ее крепнущее доверие, Филип решил умерить свое любопытство, надеясь, что настанет день, когда она сама все ему расскажет. Пока что у него имелись другие заботы. Он не откровенничал на этот счет с Марисой, позволив ей заключить, что он, подобно прочим английским аристократам, с удовольствием познает дружественную страну. При виде его она всякий раз начинала светиться от счастья и простодушно признавалась, что успевает соскучиться по нему.
Труд предостеречь племянницу в отношении Филипа Синклера взяла на себя графиня де Ландри, возвратившаяся из недельной поездки в Париж.
Мариса всхлипывала не от страха – его она уже успела побороть, – а от полнейшего бессилия. Она только сейчас поняла, что была на волосок от гибели.
Она лежала, не в силах пошевелиться. Внезапно она увидела перед собой начищенные до блеска башмаки с пряжками и услышала обращенный к ней по-французски, но с сильным акцентом вопрос, не ранена ли она и не требуется ли ей помощь.
– Прошу меня извинить, мадемуазель, – не вытерпел незнакомец, – но вам следовало бы смотреть, куда вы несетесь. Я вас едва не переехал.
Она медленно подняла голову. Сначала перед ее глазами появились модные хлопковые бриджи бледно-лимонного цвета, потом золотая цепочка от часов, свисающая из кармашка полосатого шелкового жилета, и, наконец, завязанный под самым подбородком сложнейшим узлом белый галстук. Мариса заморгала, еще не в силах поверить, что на свете могут существовать такие блестящие молодые люди. Светлые волосы падали ему на лоб, озабоченно сморщенный в данный момент.
– Мадемуазель? – вопросительно повторил он и, видя, что она пытается подняться, машинально подал ей обтянутую перчаткой руку.
Филип Синклер увидел залитое слезами и испачканное грязью лицо, обрамленное взмокшими золотыми завитками. Он чувствовал, как она дрожит, но не мог понять отчего. Он придал тону больше сочувствия:
– Послушайте, вы уверены, что не пострадали? Вы можете подняться?
Пострадавшая походила на ребенка, ее тонкую фигурку обтягивало никак не шедшее ей безвкусное бурое платье. Он был склонен принять ее за дочку лавочника. Но девушка неожиданно обратилась к нему охрипшим от волнения голосом на безупречном английском:
– Вы… вы англичанин, сэр? О, тогда сжальтесь надо мной и заберите меня с собой! Подвезите меня хотя бы немного! Мне во что бы то ни стало надо убраться отсюда, пока они не хватились меня. Умоляю!
Он взирал на нее в недоумении и явно колебался. Только когда она разразилась рыданиями, он решил поскорее закончить спектакль. Кроме того, юная особа с недурной внешностью и отменным английским успела его заинтриговать. Каким ветром занесло в этот убогий уголок образованную девушку, да еще так дурно одетую, одну-одинешеньку и перепуганную до смерти?
– Идемте, – кратко распорядился он и, к ее облегчению, молча усадил рядом с собой и пустил своих гнедых во весь опор, что помогло ей прийти в себя и даже вогнало в краску.
Синклер скоро пожалел о своем опрометчивом решении и время от времени бросал на свою соседку полные сомнения взгляды. Та, совсем еще дитя, сидела, натянутая как струна. У нее оказался премиленький профиль со вздернутым носиком и маленьким подбородком, но его прошибал пот при мысли, что произойдет, если его сейчас увидят знакомые. Ему не избежать насмешек! Он все больше хмурился. Вдруг она совсем не та, за кого себя выдает, а мошенница, преднамеренно бросившаяся наперерез элегантному экипажу, чтобы потом вымогать у него деньги всем семейством? Его предупреждали об особой осторожности в Париже, особенно теперь, когда все англичане находились здесь под подозрением. Черт возьми, вот так переделка!
Он гнал лошадей, не разбирая дороги, все еще решая, как правильнее поступить, когда его спутница, до сей поры хранившая молчание, как бы желая успокоиться, внезапно схватила его за руку.
– Остановитесь! – Он изумленно покосился на нее, принудив еще больше покраснеть от собственной дерзости и произнести виновато: – Я хотела сказать, не соблаговолите ли остановиться на минутку, сэр? Мне знаком вон тот дом.
Дом, привлекший ее внимание, тянулся вдоль улицы без конца и края, громоздкий и мрачный. Что, черт возьми, у нее на уме? Он слышал, что во время революции это здание использовали под тюрьму, однако она была еще слишком молода, чтобы это помнить.
– Раньше это был кармелитский монастырь, – тихо произнесла она напряженным голосом, ломая тонкие руки. – Сначала его обитатели не поверили в опасность, а потом было поздно: все, кто не сбежал, в том числе сто пятнадцать священников и архиепископ, были забиты насмерть. Помню, как мы молились за упокой их душ, когда благополучно добрались до Испании.
Она содрогнулась, вернувшись к действительности, сидя бок о бок с молодым голубоглазым человеком, спасшим ее, совсем как странствующий рыцарь давних времен.
– Неужели вы все это помните? Ужасное испытание! У нас в Англии сначала никто не понимал, как худо все обернулось; все опомнились только тогда, когда отрубили голову самому королю…
Филип решил, что имеет дело с роялисткой. Он слышал, что некоторые бывшие аристократы лишились всего; оставшиеся в живых были вынуждены по-прежнему скрываться, находясь под подозрением после роялистского заговора против Наполеона.
Девушка повернулась к нему, и он впервые заметил, до чего красивы ее глаза: янтарно-золотые, с длинными темными ресницами, заострившимися от слез.
– Кто вы? – невольно вырвался у него вопрос.
– Мария Антония Каталина де Кастельянос-и-Гиллардо, – бойко отчеканила она и добавила совсем просто: – Но все зовут меня Марисой. Так называла меня мама – француженка. Ее бросили в тюрьму и отрубили голову вместе с остальными. По рассказам Дельфины, она храбро приняла смерть.
– Господи! – воскликнул Филип, позабыв про сдержанность.
Сочувствие, читавшееся на его красивом расстроенном лице, вызвало у Марисы желание поведать ему все – вернее, почти все. Она зачастила:
– Я жила в монастыре в Испании, но меня захотели выдать за человека, которого я никогда в жизни не видела, за… распутника. Поэтому я и сбежала, надеясь во Франции, в Париже, разыскать свою тетку, Эдме. Она замужем за англичанином, лордом… Не могу вспомнить, как его зовут! – выкрикнула она в отчаянии. – Возможно, с ним знакомы вы. Тогда я в безопасности.
– Но…
Однако она не дала ему вставить ни слова:
– А еще крестная… Ее мужа, виконта Богарне, гильотинировали, но, как я слышала, спустя несколько дней после его казни расправились с самим гражданином Робеспьером, после чего казни прекратились, поэтому… Она была так хороша собой, так добра! Я совершенно уверена, что стоит мне с ней увидеться, и…
У Филипа Синклера голова шла кругом. Рассказ девушки звучал слишком неправдоподобно. Тем не менее он не исключал, что она имеет в виду ту самую Жозефину де Богарне, которая вышла замуж за выскочку-корсиканца и стала первой дамой Франции.
– Вы говорите о своей крестной… Не припомните ее первое имя?
– Мария Жозефина Роз де ля Пажри – это ее девичья фамилия. Потом она вышла за виконта. Она была креолкой с Мартиники, как моя мать и тетя Эдме. О, месье! – От волнения она опять перешла на французский. – Неужели вы догадываетесь, о ком я говорю? Она до сих пор живет в Париже?
Остаток этого дня, начавшегося из рук вон плохо, больше напоминал сон; Мариса чувствовала, что судьба, прежде такая немилосердная, наконец-то сжалилась над ней.
За последующие четыре часа она обрела не только крестную, но и тетку. Это счастье стало возможно только благодаря стараниям красавца англичанина Филипа Синклера, который, выслушав ее рассказ, не теряя ни минуты, помчал ее прямиком в Мальмезон, где в тот момент проживала супруга первого консула Франции.
Прошло немало времени, прежде чем Мариса, еще не полностью придя в себя, осознала свое счастье. Видимо, Господь в конце концов даровал ей прощение.
Ее крестная, подруга детства матери, оказалась женой самого Наполеона Бонапарта, человека, завоевавшего почти всю Европу! Тетушка, графиня де Ландри, воспользовалась хрупким миром, чтобы посетить Францию. Она как раз находилась в Мальмезоне, у своей давней подруги, когда в ворота влетел молодой англичанин, которого она помнила по Лондону.
С этого момента вся жизнь Марисы перевернулась. Перемена была настолько разительной, что она никак не могла поверить в реальность происходящего. Словно по волшебству она, неимущая сирота, превратилась в модную даму в нарядах от знаменитого кутюрье Леруа, за прической которой ухаживала служанка. Ее подружкой была теперь дочь Жозефины Гортензия, которую она помнила с детства; сам Наполеон обращал на нее внимание и трепал на ходу по щеке.
Какое преображение! Зеркало подсказывало ей то, о чем не могли высказаться окружающие: она перестала быть дурнушкой, каковой всегда себя считала. С модной прической, перехваченной золотой диадемой, в прозрачном муслиновом платье с золотым и серебряным шитьем, она теперь не уступала самым блестящим из сверстниц и притягивала к себе взгляды кавалеров. Только ее тетушке и крестной была известна во всех подробностях история ее появления в Париже, однако даже им она не открыла имени своего обидчика.
Они не стали настаивать, и Мариса, купаясь в любви и ощущая себя в полной безопасности, несколько недель наслаждалась роскошью и вниманием к себе. Внезапность ее появления во Франции не вызывала подозрений: поскольку она находилась под опекой первого консула, то никто не смел открыть рот. Крестная Жозефина и тетя Эдме ограничивались короткими замечаниями, из которых следовало, что девушка провела почти всю жизнь в испанском монастыре, после чего приехала к родне.
Ее домом стал Мальмезон. Тетушка Эдме, моложавая и по-прежнему привлекательная, играючи знакомила ее со светскими правилами.
Мариса ни минуты не сидела без дела. Уроки флирта и танца сменялись уроками верховой езды, географии, истории, философии. Мадам де Сталь и ей подобные ввели в моду умных женщин – по крайней мере во Франции. В Англии женщину, осмелившуюся высказать собственное мнение или вступить в спор, обзывали «синим чулком». Об этом Марисе удрученно поведала тетя Эдме.
– Представляю, как ты страдала, деточка, сидя взаперти в монастыре, в окружении одних монахинь! Неудивительно, что тебе захотелось сбежать. Ты еще не готова к этому разговору. Я тоже чувствовала себя в Англии как в тюрьме, пусть несколько по-другому. Ведь женщины там только и делают, что жеманятся и сплетничают, зная свое место. Как я тосковала по Парижу!
Судя по всему, тетя Эдме была не совсем счастлива в браке, имея пожилого мужа, всегда окруженного врачами; Господь не дал супругам детей.
– И все же, – добавляла Эдме со смехом, – наверное, я должна считать себя счастливицей. Муж позволяет мне жить по-своему, при условии соблюдения осторожности, конечно. Надеюсь, я не шокирую тебя своей откровенностью? К тому же он богат…
Мариса уже уяснила, что среди всех этих нарядных и праздных замужних дам, вращающихся в высшем свете, редко какая не имела любовника – в настоящее время или по крайней мере в прошлом. Даже Жозефина к моменту знакомства с Наполеоном была любовницей Поля Борраса.
Таково было ее новое окружение. Какой же наивной она казалась в сравнении с великосветскими львицами! У нее не было никакого опыта, несмотря на неприятное прошлое, которое она всеми силами старалась забыть.
Марису еще не представили парижскому свету, однако она неплохо себя чувствовала и в относительной изоляции Мальмезона. К тому же ее будни скрашивал Филип, которому, невзирая на его подданство, разрешалось ее навещать, что он и делал почти ежедневно.
Несмотря на недавно заключенный мир, ни для кого не составляло секрета, что первый консул терпеть не мог англичан, которых он презрительно называл «нацией лавочников». До Марисы доходили слухи о бесчисленных заговорах роялистов против Республики, деньги на которые давали англичане. Английская знать зачастила через Ла-Манш, снова, как прежде, наслаждаясь Францией и удовольствиями континентальной Европы, в результате чего не находилось места, куда бы не проникли их шпионы.
Однако, как ни странно, огромные золоченые ворота замка Мальмезон не были преградой для Филипа Синклера, которого никогда не задерживали несшие службу в трехцветных сторожевых будках разряженные гусары. Мариса догадывалась, что здесь не обошлось без стараний Жозефины, которая была исключительно добра к ней с первой минуты ее неожиданного появления и почти удочерила.
От частых встреч с господином Синклером ее первое впечатление о нем не изменилось. Он по-прежнему оставался красивейшим мужчиной, какого ей когда-либо приходилось видеть, с превосходными манерами. Они прогуливались по аллеям, усаженным цветами, иногда присаживаясь отдохнуть у журчащих прохладных фонтанов сада Жозефины.
Он рассказывал Марисе о Лондоне, отвечал на ее вопросы о том, как одеваются и как себя ведут дамы английского света, смешил забавными анекдотами. Их никогда не оставляли наедине: в прогулках их неизменно сопровождали стайки молодых людей под предводительством Гортензии, дочери Жозефины. Тем не менее им изредка удавалось беседовать по душам.
Его интерес к Марисе не иссякал. Дело было не только в ореоле загадочности, но и в стремительности перемены, когда робкая, дрожащая замарашка вдруг превратилась в блестящую красавицу. Кудрями с золотым отливом, уложенными на греческий манер, и роскошными муслиновыми нарядами она напоминала ему теперь лесную нимфу, сохранившую робость и всегда готовую скрыться, но пленяющую своей красотой.
Свой первый визит Филип нанес ей из любопытства и чувства долга и покровительства. Однако теперь он невесело признавался самому себе, что оказался пленником ее чар. Кто она такая? Длинное имя, гордо произнесенное ею при их первой встрече, ни о чем ему не говорило. Конечно, положение крестницы Жозефины и племянницы графини де Ландри говорило само за себя. С другой стороны, как объяснить ее внезапное, совершенно неожиданное даже для высокопоставленной родни появление в Париже? Что – или кто – заставило ее в тот знаменательный день бежать со всех ног? Он не решился требовать уточнений, зная, что ее личико делается печальным от любого, даже косвенного вопроса о ее прошлом.
Не желая спугнуть ее крепнущее доверие, Филип решил умерить свое любопытство, надеясь, что настанет день, когда она сама все ему расскажет. Пока что у него имелись другие заботы. Он не откровенничал на этот счет с Марисой, позволив ей заключить, что он, подобно прочим английским аристократам, с удовольствием познает дружественную страну. При виде его она всякий раз начинала светиться от счастья и простодушно признавалась, что успевает соскучиться по нему.
Труд предостеречь племянницу в отношении Филипа Синклера взяла на себя графиня де Ландри, возвратившаяся из недельной поездки в Париж.
Глава 10
– Не понимаю, почему мне надо быть осторожнее с Филипом? Что случилось? Чем он плох? Вы же сами говорили, что это настоящий джентльмен.
Отвернувшись от окна, Эдме Амелия состроила наполовину игривую, наполовину презрительную гримаску:
– Что ты, дорогая! Я вовсе не хотела сказать, что этот прекрасный молодой человек чем-то плох, наоборот! Но ты должна меня понять… – Она заглянула в возмущенные золотистые глаза племянницы, вздохнула и стала тщательнее подбирать слова: – Я беспокоюсь о тебе самой, Мариса. Глядя сейчас на тебя, такую блестящую красавицу и одновременно милую девушку, трудно себе представить, что ты столько лет вела жизнь затворницы. Этот Филип – первый молодой человек, с которым ты флиртуешь, не так ли? Да, он красив, покоряет безупречными манерами, для тебя он – мужественный рыцарь, твой спаситель. Но не делай ошибки и не принимай простую признательность за… нечто иное. Скоро ты познакомишься с другими молодыми людьми, не менее достойными и привлекательными, а главное, более подходящими для тебя.
– Подходящими? – Глаза Марисы негодующе сверкнули, но тетушка только покачала головой.
– Тебе не нравится это слово? Помнится, когда мне в первый раз рассказали об английском графе и его богатстве и назвали его подходящей партией, я тоже возмутилась. Однако если бы я осталась во Франции и вышла замуж за юнца без гроша за душой, считая, что делаю это по любви, то кончила бы свои дни на гильотине. Филип Синклер – приятный молодой человек, но его отец – всего-навсего барон, к тому же отчаянный игрок. Денег у него немного, а неприятностей хоть отбавляй. Одна из причин пребывания мистера Синклера в Париже состоит в том, чтобы приударить за одной богатой английской наследницей, леди Анабеллой Марлоу, нагрянувшей в Париж вместе со своей почтенной матушкой с целью покорения города и совершенствования французского. Tout de suite [9]лорд Энтони наскреб денег для поездки в Париж своего сыночка, который должен выгодно жениться, чтобы порадовать отца и дядюшку. Понимаешь?
У Марисы навернулись слезы, однако глаза метали молнии.
– Нет! Этого мне не понять! Если бы Филип был влюблен в другую, он обязательно сказал бы мне об этом. Он честен и прямодушен! К тому же он проводит здесь почти все время, потому что желает быть рядом со мной. Никогда не поверю, что он настолько бесчувствен, что готов на брак без любви, лишь бы угодить своей семье. Он…
– Да-да, ослеплен тобой, ma petite. [10]Это бросается в глаза. Но долго ли это продлится? Скоро он вспомнит о долге и почувствует себя виноватым. Можешь не сомневаться: если его дядя, заправляющий всеми делами семейства, прознает об увлечении своего племянника, то немедленно вернет его в Англию. Что тогда? Думаешь, у него хватит отваги взять с собой тебя? На что он станет жить? Будь благоразумна, деточка, – это все, о чем я тебя прошу. Кокетничай и веселись сколько душе угодно, но не глупи и не отдавай ему сердце!
Отвернувшись от окна, Эдме Амелия состроила наполовину игривую, наполовину презрительную гримаску:
– Что ты, дорогая! Я вовсе не хотела сказать, что этот прекрасный молодой человек чем-то плох, наоборот! Но ты должна меня понять… – Она заглянула в возмущенные золотистые глаза племянницы, вздохнула и стала тщательнее подбирать слова: – Я беспокоюсь о тебе самой, Мариса. Глядя сейчас на тебя, такую блестящую красавицу и одновременно милую девушку, трудно себе представить, что ты столько лет вела жизнь затворницы. Этот Филип – первый молодой человек, с которым ты флиртуешь, не так ли? Да, он красив, покоряет безупречными манерами, для тебя он – мужественный рыцарь, твой спаситель. Но не делай ошибки и не принимай простую признательность за… нечто иное. Скоро ты познакомишься с другими молодыми людьми, не менее достойными и привлекательными, а главное, более подходящими для тебя.
– Подходящими? – Глаза Марисы негодующе сверкнули, но тетушка только покачала головой.
– Тебе не нравится это слово? Помнится, когда мне в первый раз рассказали об английском графе и его богатстве и назвали его подходящей партией, я тоже возмутилась. Однако если бы я осталась во Франции и вышла замуж за юнца без гроша за душой, считая, что делаю это по любви, то кончила бы свои дни на гильотине. Филип Синклер – приятный молодой человек, но его отец – всего-навсего барон, к тому же отчаянный игрок. Денег у него немного, а неприятностей хоть отбавляй. Одна из причин пребывания мистера Синклера в Париже состоит в том, чтобы приударить за одной богатой английской наследницей, леди Анабеллой Марлоу, нагрянувшей в Париж вместе со своей почтенной матушкой с целью покорения города и совершенствования французского. Tout de suite [9]лорд Энтони наскреб денег для поездки в Париж своего сыночка, который должен выгодно жениться, чтобы порадовать отца и дядюшку. Понимаешь?
У Марисы навернулись слезы, однако глаза метали молнии.
– Нет! Этого мне не понять! Если бы Филип был влюблен в другую, он обязательно сказал бы мне об этом. Он честен и прямодушен! К тому же он проводит здесь почти все время, потому что желает быть рядом со мной. Никогда не поверю, что он настолько бесчувствен, что готов на брак без любви, лишь бы угодить своей семье. Он…
– Да-да, ослеплен тобой, ma petite. [10]Это бросается в глаза. Но долго ли это продлится? Скоро он вспомнит о долге и почувствует себя виноватым. Можешь не сомневаться: если его дядя, заправляющий всеми делами семейства, прознает об увлечении своего племянника, то немедленно вернет его в Англию. Что тогда? Думаешь, у него хватит отваги взять с собой тебя? На что он станет жить? Будь благоразумна, деточка, – это все, о чем я тебя прошу. Кокетничай и веселись сколько душе угодно, но не глупи и не отдавай ему сердце!