Страница:
В былые времена они с Марисой были близки, как две сестры; но и сейчас, изображая недовольство, Мариса не смогла сдержать любопытства и проговорила с деланно безразличным видом:
– Ума не приложу, откуда ты берешь свои безумные истории! К тому же тебе отлично известно, что здесь не место для болтовни. Если мать-настоятельница застигнет нас за разговором, то наложит на меня тяжелую епитимью.
Бланка и не подумала отступить. Фыркнув, она гордо подбоченилась.
– Послушала бы себя! Настоящий ребенок, лезущий из кожи вон, чтобы казаться взрослым. Что до матери Анжелины, то она сейчас слишком занята с двумя посетителями и ей не до нас. Учти, от меня тебе ничего не скрыть. – Она понизила голос и наклонилась к Марисе, лукаво щурясь. – На что хочешь спорим, за тобой скоро опять пришлют. Уверена, что твой жених захочет взглянуть на свою монастырскую невесту. Ты не слышала колокольчик у калитки?
– Что? – Глаза у девушки округлились, голос ослаб. Она была близка к обмороку.
Бланка опять захихикала, довольная своими словами.
– Да ты ни жива ни мертва от страха. В чем дело, малышка? Или ты забыла, как выглядят мужчины? Вряд ли этот тебя сильно разочарует. Твой папаша сделал неплохой выбор. Если хочешь знать, тебе повезло гораздо больше, чем некоторым другим!
Больше не владея собой, Мариса вскочила, прищурив карие глаза, сжав кулаки. Бланка не оставляла обидные насмешки, видя, что девушка совсем сбита с толку. Пританцовывая босиком на дорожке, она продолжала дразнить бывшую подругу:
– Что случилось? Неужто мы разозлились? Я-то думала, ты поблагодаришь меня за предупреждение: ведь твой жених и его друг уже здесь! Не иначе, ему не терпится на тебя полюбоваться. Разве не так?
– Нет! Нет! – прикрикнула Мариса. – Пойми, я не желаю, чтобы меня выдавали замуж как бессловесную скотину! Мне не важно, насколько он богат и красив, потому что я его уже презираю. Не желаю его видеть! Лучше наложить на себя руки, чем…
– А я еще сомневалась, переделают ли тебя они, все эти сестры, проповедующие смирение, послушание и… – Бланка скривилась, – правила! Только посмотри на себя! Ты стала на них походить: носишь ту же одежду, так же прячешь волосы, словно тебя уже постригли. Видела бы ты лицо Марио, когда я рассказала ему о тебе! «Какая жалость!» – вот что он твердил. Он был так удручен, что мой отец привел вас сюда и позволил отдать тебя в монастырь. «Она родилась для цыганской жизни!» – повторял Марио. А я… – Бланка участливо взглянула на подругу, склонив голову набок. – Я считаю, что ты просто глупышка. Видела я этого красавчика, твоего жениха! Высокий, одет щеголем, а его дружок и вовсе фат. Вдруг он тебя разбудит? По-моему, именно это тебе и требуется – вспомнить, что ты женщина, а не простая душа.
– О, моя душа так и так уже загублена. Я изо всех сил старалась исправиться, смирить свое своенравие, но разве это принесло мне что-то хорошее? Неудивительно, что мать Анжелина не перестает допытываться, уверена ли я в своем монашеском призвании. Но выдать себя замуж я не позволю, ты меня слышишь, Бланка? Ступай обратно и скажи им, что нигде не смогла меня отыскать, что я больна, что сбежала… Не хочу его видеть! Не допущу, чтобы меня показывали, как кобылу на конской ярмарке!
Бланка щурила на солнце хитрые глаза, и ее отношение к словам Марисы было трудно разобрать.
– Завтра мы все отправляемся в Севилью, на большую ярмарку. Как тебе известно, мой отец – лучший торговец лошадьми в округе, об этом все твердят! Затем мы, возможно, опять двинемся во Францию. Я слыхала, там многое изменилось, люди снова веселы. Для этого я к тебе и явилась. Возможно, когда ты выйдешь замуж, муж отвезет тебя туда.
Взгляд карих глаз был направлен прямиком в черные как маслины глаза; обе девушки были одного роста, но Бланка обладала более пышной фигурой, простая юбка не доходила до икр, блузка открывала загорелые руки, из-под низко срезанного корсажа виднелась хорошо развитая грудь. Мариса, укутанная с ног до головы, была настолько худа, что сошла бы за мальчишку, если бы не огромные карие глаза, отороченные темными ресницами, на изможденном лице. Бланка с ее черными как смоль кудрями затмевала Марису, казавшуюся рядом с подругой бледной и невзрачной. Но сейчас послушница сдернула с головы белую головную повязку, и ее волосы цвета чистого золота заблестели на солнце.
– Ты поедешь во Францию? О, как это чудесно – снова обрести свободу! Стоит мне тебя увидеть, как я начинаю чувствовать себя как птица в клетке.
– Бедная птичка! – насмешливо повторила Бланка. – Что-то я в последнее время не замечала, чтобы ты била крылышками по прутьям. Ты производишь впечатление счастливой узницы.
– Это разные вещи. Самой выбрать себе тюрьму – совсем другое дело. Я могла бы посвятить себя церкви: не думать самой очень спокойно и удобно. Но отдавать себя мужчине я не собираюсь!
– Я и говорю – глупышка! К тому же твой отец уже сделал все необходимое. Уверена, что, если ты не смиришься, он заберет тебя силой. У него вид человека, который ни перед чем не остановится. Ничего, вот увидишь его и передумаешь.
Для того чтобы скрыть свое огорчение и негодование, матери-настоятельнице пришлось прибегнуть к привычной маске бесстрастности. Возвратившись несолоно хлебавши, сестра Тереза что-то прошептала матери Анжелине на ухо и удалилась, шелестя юбками, так и не взглянув на двух господ, застывших в углу маленькой комнаты. Прежде чем заговорить, мать Анжелина глубоко вздохнула.
– Боюсь, девочка… несколько огорчена. Как я уже говорила, она собиралась вступить в наш орден. Вы должны понять ее чувства: сначала потрясение от отцовского письма, потом ваше неожиданное появление. Не дадите ли ей несколько дней, чтобы прийти в себя?
Мужчины переглянулись. Один вопросительно приподнял бровь, другой нетерпеливо пожал плечами и смахнул невидимую пылинку с рукава синего бархатного сюртука.
– О небо! В мои намерения не входит до смерти запугать мою будущую невесту. Признаться, мне и самому не по себе. Если это необходимо, разумеется, я подожду. Мы с другом ехали в Севилью и по пути заглянули сюда, вовсе не желая причинять неудобств. Время терпит. Я вернусь скорее всего через месяц – наверное, этого срока ей окажется достаточно. Я понимаю: наряды и так далее… Мне известно, что у нее есть в Мадриде тетушки, обещавшие помочь…
Видя неодобрение на лице матери Анжелины, второй мужчина, до сих пор хранивший молчание, учтиво заметил:
– Со своей стороны, подтверждаю, мать Анжелина, что мой друг не намерен торопить события. Уверен также, что и вы сделаете все необходимое для подготовки юной дамы к… перемене в ее жизни. Просим прощения за непрошеное вторжение. Нам следовало предвидеть такой исход.
Дон Педро Ортега бросил на своего друга благодарный взгляд и поспешно последовал его примеру, вскочив и отвесив матери-настоятельнице поклон. Та сообщила бесстрастным тоном, что сестры всегда рады оказать в своем монастыре гостеприимство путешественникам.
Выйдя за пределы монастыря, оба гостя облегченно перевели дух, словно гора с плеч свалилась. Поспешно вскочив на коней, они поскакали прочь.
– Слава Богу, что ты решил составить мне компанию! – прочувствованно произнес дон Педро. – Ума не приложу, как я позволил своей сестре поставить меня в такое неудобное положение. Невеста-послушница – как же она выглядит? Если она до смерти перепугалась и не захотела видеть мужчин, то я даже рад, что встреча отложена. Откровенно говоря, мое желание сюда возвращаться тает с каждой минутой.
Его спутник хрипло расхохотался.
– Выше голову, дружище! Вспомни, какие удовольствия ждут нас впереди. Вчера вечером ты очаровал своими рассказами о Новой Испании герцогиню Альбу, а она, кстати, тоже направляется в Севилью…
Дон Педро самодовольно ухмыльнулся:
– Ты заметил, она почти не обращала внимания на этого художника, который вечно вокруг нее увивается? Однако что касается тебя, мой друг, то я бы советовал тебе быть настороже с ее величеством. Насколько я понимаю, она весьма своевольна, а Годой может оказаться опасным врагом.
– Вздор! – Спутник дона Педро пренебрежительно пожал плечами. – Мануэль Годой вряд ли увидит во мне соперника, зная, что не пройдет и трех недель, как я уеду. Мария-Луиза подыщет себе тем временем другого кавалера для флирта, чтобы по-прежнему волновать кровь своему любовнику.
– Клянусь, секрет твоего успеха у дам – в твоем великолепном безразличии! Все мы, простые смертные, упражняемся в галантности, а ты стоишь себе сложа руки, с циничной ухмылкой на лице. Нет, не понимаю! Даже моя рассудительная кузина Инес, обладательница ледяного сердца, прозванная нами «холодной неприступностью», и та едва не спутала ради тебя все свои планы; а ведь я, зная ее как никто, готов поклясться, что ты не обратил на нее ни малейшего внимания!
Дон Педро засмеялся и бросил взгляд на своего рослого спутника, который едва приподнял бровь и не удостоил друга ответом. Своим норовистым жеребцом он управлял так, словно под ним был покладистый мерин, – легким натяжением уздечки и прикосновением колен к крупу. Дон Педро не раз называл его прирожденным наездником.
Молчание спутника вызвало у дона Педро легкое недоумение, и он лукаво добавил:
– Уж не знаю, как отнеслась кузина к твоему внезапному отъезду. Ведь ты дрался из-за нее на дуэли, ранив ее мужа. Она наверняка ожидала твоих соболезнований. Дон Андрес…
– Кажется, дон Андрес – твой будущий тесть? Видимо, тебе не следует доводить до сведения твоей невесты, что ты приезжал полюбоваться ею вместе с человеком, едва не отправившим на тот свет ее папашу. Это бы ее сильно озадачило.
– Сомневаюсь, чтобы эту испуганную курочку интересовало сейчас что-либо, кроме того, каково это – оказаться в постели с мужчиной! – изрек дон Педро, сопроводив свои слова грубым хохотом. Он был разочарован и раздосадован тем, что визит вежливости в монастырь, стоивший ему нескольких лишних часов пути до Севильи, оказался настолько бесплодным. Как он мог довериться Инес и дону Андресу, подсунувшим ему сие перепуганное создание, мечтавшее о монашестве! Наверняка она дурнушка. Если она пошла в материнскую породу, то обязательно имеет болезненно-желтый цвет лица и изъясняется с чудовищным акцентом. А эта приоресса с каменным лицом! Она повела себя так, словно девушка нуждается в защите от него. Черт возьми, если бы не обещанное огромное приданое и не связи в Новой Испании, которые ему были нужны как воздух, он бы посоветовал сватам поискать другую девушку, попроще.
«Будь внимателен к моей дочери, – промычал дон Андрес, не в силах подняться с постели. – Во время страшной революции во Франции на ее долю выпали ужасные страдания. Ее мать кончила жизнь на гильотине, а малютку Марису спасло лишь то, что она была еще ребенком». Его лицо посерело, речь стала невнятной. Перехватив взгляд доньи Инес, Педро поспешил заверить дона Андреса, что тому нет нужды волноваться за счастье и благополучие дочери. Теперь он был готов проклясть свою торопливость. Оказавшись в Испании, он понял, как много потерял, проводя жизнь в луизианской глуши, на запущенной плантации. Правду сказать, ему совершенно не хотелось думать о женитьбе. Из головы не шла ослепительная красота герцогини Альбы, позволившей, согласно молве, своему возлюбленному запечатлеть ее на холсте обнаженной. Теперь ему предстояла новая встреча с ней в Севилье…
Оба всадника смолкли, погрузившись в свои мысли. Выехав из тени деревьев, заслонявших монастырские стены, они затрусили по пыльной дороге, вконец разбитой многочисленными путешественниками, направляющимися в Толедо. Им было невдомек, что за ними наблюдают со стены две пары глаз.
– Заранее его ненавижу! Который из них дон Педро?
Марисе уже доводилось штурмовать стену, но лишь тайком и только чтобы взглянуть на окружающий мир. Сейчас, переполненная негодованием, она оседлала стену, свесив босые ноги, и прикрыла ладонью глаза, глядя вслед двоим всадникам, поднявшим изрядное облако пыли.
– Тот, что повыше, в темном. Не знаю точно, но почти уверена. Я ведь подслушивала за дверью, и сестра Тереза чуть не застала меня врасплох. – Бланка, прочно устроившаяся позади Марисы, хихикнула. – Говорил в основном он. Один раз я осмелилась туда заглянуть. Второй сидел, грызя ногти, и отчаянно скучал.
– Скучал! Только что они смеялись и хвастались своими последними победами. Какие ловкие кабальеро, а сколько спеси! Тот, что в синем бархате, упомянул герцогиню Альбу. Еще они говорили о самой королеве – неужто и впрямь о ней? Нет, это невыносимо!
Лицо Марисы, казавшееся еще более изможденным при распущенных золотистых волосах, зарделось от ярости.
– До чего они отвратительны – оба! И как только мой отец смог на это пойти?
– Пора подрастать, деточка! Мужчины есть мужчины. Если тебе действительно настолько ненавистна сама мысль о замужестве, то остается надеяться, что тебе повезет и он будет проводить больше времени с очередной любовницей, чем с тобой. Или, – Бланка подмигнула подруге и широко улыбнулась, – ты уже успела приревновать?
– Ты еще узнаешь, насколько я ревнива! Ему тоже предстоит это узнать. Клянусь, что никогда не выйду за такого замуж! Если мне не позволят уйти в монахини, то я возьму и сама выберу себе мужа. Пусть это станет всем им уроком.
Бланка вытаращила на нее глаза:
– Не болтай глупости! Может, у тебя солнечный удар? Что ты в силах изменить? Мать-настоятельница и та теперь не в состоянии тебе помочь. Рано или поздно тебе придется смириться. Возможно, тебя даже поколотят, заточат в темницу, будут морить голодом, пока ты не сдашься. Я слыхивала и не о таком.
Мариса воинственно вздернула подбородок и нетерпеливо откинула со лба волосы:
– Кто из нас глупышка – ты или я? Уж не вообразила ли ты, что я покорюсь?
– Значит, не покоришься?
– Ни за что на свете! У меня есть родственники во Франции. Тетка, мамина сестра, супруга английского лорда. И еще крестная. Если родному папочке так не терпится от меня избавиться, они, я уверена, окажут мне гостеприимство. – Она неожиданно схватила Бланку за обе руки, притянула ее к себе и спросила задумчивым шепотом: – Кажется, ты только что говорила, что вы собираетесь во Францию?
Глава 2
– Ума не приложу, откуда ты берешь свои безумные истории! К тому же тебе отлично известно, что здесь не место для болтовни. Если мать-настоятельница застигнет нас за разговором, то наложит на меня тяжелую епитимью.
Бланка и не подумала отступить. Фыркнув, она гордо подбоченилась.
– Послушала бы себя! Настоящий ребенок, лезущий из кожи вон, чтобы казаться взрослым. Что до матери Анжелины, то она сейчас слишком занята с двумя посетителями и ей не до нас. Учти, от меня тебе ничего не скрыть. – Она понизила голос и наклонилась к Марисе, лукаво щурясь. – На что хочешь спорим, за тобой скоро опять пришлют. Уверена, что твой жених захочет взглянуть на свою монастырскую невесту. Ты не слышала колокольчик у калитки?
– Что? – Глаза у девушки округлились, голос ослаб. Она была близка к обмороку.
Бланка опять захихикала, довольная своими словами.
– Да ты ни жива ни мертва от страха. В чем дело, малышка? Или ты забыла, как выглядят мужчины? Вряд ли этот тебя сильно разочарует. Твой папаша сделал неплохой выбор. Если хочешь знать, тебе повезло гораздо больше, чем некоторым другим!
Больше не владея собой, Мариса вскочила, прищурив карие глаза, сжав кулаки. Бланка не оставляла обидные насмешки, видя, что девушка совсем сбита с толку. Пританцовывая босиком на дорожке, она продолжала дразнить бывшую подругу:
– Что случилось? Неужто мы разозлились? Я-то думала, ты поблагодаришь меня за предупреждение: ведь твой жених и его друг уже здесь! Не иначе, ему не терпится на тебя полюбоваться. Разве не так?
– Нет! Нет! – прикрикнула Мариса. – Пойми, я не желаю, чтобы меня выдавали замуж как бессловесную скотину! Мне не важно, насколько он богат и красив, потому что я его уже презираю. Не желаю его видеть! Лучше наложить на себя руки, чем…
– А я еще сомневалась, переделают ли тебя они, все эти сестры, проповедующие смирение, послушание и… – Бланка скривилась, – правила! Только посмотри на себя! Ты стала на них походить: носишь ту же одежду, так же прячешь волосы, словно тебя уже постригли. Видела бы ты лицо Марио, когда я рассказала ему о тебе! «Какая жалость!» – вот что он твердил. Он был так удручен, что мой отец привел вас сюда и позволил отдать тебя в монастырь. «Она родилась для цыганской жизни!» – повторял Марио. А я… – Бланка участливо взглянула на подругу, склонив голову набок. – Я считаю, что ты просто глупышка. Видела я этого красавчика, твоего жениха! Высокий, одет щеголем, а его дружок и вовсе фат. Вдруг он тебя разбудит? По-моему, именно это тебе и требуется – вспомнить, что ты женщина, а не простая душа.
– О, моя душа так и так уже загублена. Я изо всех сил старалась исправиться, смирить свое своенравие, но разве это принесло мне что-то хорошее? Неудивительно, что мать Анжелина не перестает допытываться, уверена ли я в своем монашеском призвании. Но выдать себя замуж я не позволю, ты меня слышишь, Бланка? Ступай обратно и скажи им, что нигде не смогла меня отыскать, что я больна, что сбежала… Не хочу его видеть! Не допущу, чтобы меня показывали, как кобылу на конской ярмарке!
Бланка щурила на солнце хитрые глаза, и ее отношение к словам Марисы было трудно разобрать.
– Завтра мы все отправляемся в Севилью, на большую ярмарку. Как тебе известно, мой отец – лучший торговец лошадьми в округе, об этом все твердят! Затем мы, возможно, опять двинемся во Францию. Я слыхала, там многое изменилось, люди снова веселы. Для этого я к тебе и явилась. Возможно, когда ты выйдешь замуж, муж отвезет тебя туда.
Взгляд карих глаз был направлен прямиком в черные как маслины глаза; обе девушки были одного роста, но Бланка обладала более пышной фигурой, простая юбка не доходила до икр, блузка открывала загорелые руки, из-под низко срезанного корсажа виднелась хорошо развитая грудь. Мариса, укутанная с ног до головы, была настолько худа, что сошла бы за мальчишку, если бы не огромные карие глаза, отороченные темными ресницами, на изможденном лице. Бланка с ее черными как смоль кудрями затмевала Марису, казавшуюся рядом с подругой бледной и невзрачной. Но сейчас послушница сдернула с головы белую головную повязку, и ее волосы цвета чистого золота заблестели на солнце.
– Ты поедешь во Францию? О, как это чудесно – снова обрести свободу! Стоит мне тебя увидеть, как я начинаю чувствовать себя как птица в клетке.
– Бедная птичка! – насмешливо повторила Бланка. – Что-то я в последнее время не замечала, чтобы ты била крылышками по прутьям. Ты производишь впечатление счастливой узницы.
– Это разные вещи. Самой выбрать себе тюрьму – совсем другое дело. Я могла бы посвятить себя церкви: не думать самой очень спокойно и удобно. Но отдавать себя мужчине я не собираюсь!
– Я и говорю – глупышка! К тому же твой отец уже сделал все необходимое. Уверена, что, если ты не смиришься, он заберет тебя силой. У него вид человека, который ни перед чем не остановится. Ничего, вот увидишь его и передумаешь.
Для того чтобы скрыть свое огорчение и негодование, матери-настоятельнице пришлось прибегнуть к привычной маске бесстрастности. Возвратившись несолоно хлебавши, сестра Тереза что-то прошептала матери Анжелине на ухо и удалилась, шелестя юбками, так и не взглянув на двух господ, застывших в углу маленькой комнаты. Прежде чем заговорить, мать Анжелина глубоко вздохнула.
– Боюсь, девочка… несколько огорчена. Как я уже говорила, она собиралась вступить в наш орден. Вы должны понять ее чувства: сначала потрясение от отцовского письма, потом ваше неожиданное появление. Не дадите ли ей несколько дней, чтобы прийти в себя?
Мужчины переглянулись. Один вопросительно приподнял бровь, другой нетерпеливо пожал плечами и смахнул невидимую пылинку с рукава синего бархатного сюртука.
– О небо! В мои намерения не входит до смерти запугать мою будущую невесту. Признаться, мне и самому не по себе. Если это необходимо, разумеется, я подожду. Мы с другом ехали в Севилью и по пути заглянули сюда, вовсе не желая причинять неудобств. Время терпит. Я вернусь скорее всего через месяц – наверное, этого срока ей окажется достаточно. Я понимаю: наряды и так далее… Мне известно, что у нее есть в Мадриде тетушки, обещавшие помочь…
Видя неодобрение на лице матери Анжелины, второй мужчина, до сих пор хранивший молчание, учтиво заметил:
– Со своей стороны, подтверждаю, мать Анжелина, что мой друг не намерен торопить события. Уверен также, что и вы сделаете все необходимое для подготовки юной дамы к… перемене в ее жизни. Просим прощения за непрошеное вторжение. Нам следовало предвидеть такой исход.
Дон Педро Ортега бросил на своего друга благодарный взгляд и поспешно последовал его примеру, вскочив и отвесив матери-настоятельнице поклон. Та сообщила бесстрастным тоном, что сестры всегда рады оказать в своем монастыре гостеприимство путешественникам.
Выйдя за пределы монастыря, оба гостя облегченно перевели дух, словно гора с плеч свалилась. Поспешно вскочив на коней, они поскакали прочь.
– Слава Богу, что ты решил составить мне компанию! – прочувствованно произнес дон Педро. – Ума не приложу, как я позволил своей сестре поставить меня в такое неудобное положение. Невеста-послушница – как же она выглядит? Если она до смерти перепугалась и не захотела видеть мужчин, то я даже рад, что встреча отложена. Откровенно говоря, мое желание сюда возвращаться тает с каждой минутой.
Его спутник хрипло расхохотался.
– Выше голову, дружище! Вспомни, какие удовольствия ждут нас впереди. Вчера вечером ты очаровал своими рассказами о Новой Испании герцогиню Альбу, а она, кстати, тоже направляется в Севилью…
Дон Педро самодовольно ухмыльнулся:
– Ты заметил, она почти не обращала внимания на этого художника, который вечно вокруг нее увивается? Однако что касается тебя, мой друг, то я бы советовал тебе быть настороже с ее величеством. Насколько я понимаю, она весьма своевольна, а Годой может оказаться опасным врагом.
– Вздор! – Спутник дона Педро пренебрежительно пожал плечами. – Мануэль Годой вряд ли увидит во мне соперника, зная, что не пройдет и трех недель, как я уеду. Мария-Луиза подыщет себе тем временем другого кавалера для флирта, чтобы по-прежнему волновать кровь своему любовнику.
– Клянусь, секрет твоего успеха у дам – в твоем великолепном безразличии! Все мы, простые смертные, упражняемся в галантности, а ты стоишь себе сложа руки, с циничной ухмылкой на лице. Нет, не понимаю! Даже моя рассудительная кузина Инес, обладательница ледяного сердца, прозванная нами «холодной неприступностью», и та едва не спутала ради тебя все свои планы; а ведь я, зная ее как никто, готов поклясться, что ты не обратил на нее ни малейшего внимания!
Дон Педро засмеялся и бросил взгляд на своего рослого спутника, который едва приподнял бровь и не удостоил друга ответом. Своим норовистым жеребцом он управлял так, словно под ним был покладистый мерин, – легким натяжением уздечки и прикосновением колен к крупу. Дон Педро не раз называл его прирожденным наездником.
Молчание спутника вызвало у дона Педро легкое недоумение, и он лукаво добавил:
– Уж не знаю, как отнеслась кузина к твоему внезапному отъезду. Ведь ты дрался из-за нее на дуэли, ранив ее мужа. Она наверняка ожидала твоих соболезнований. Дон Андрес…
– Кажется, дон Андрес – твой будущий тесть? Видимо, тебе не следует доводить до сведения твоей невесты, что ты приезжал полюбоваться ею вместе с человеком, едва не отправившим на тот свет ее папашу. Это бы ее сильно озадачило.
– Сомневаюсь, чтобы эту испуганную курочку интересовало сейчас что-либо, кроме того, каково это – оказаться в постели с мужчиной! – изрек дон Педро, сопроводив свои слова грубым хохотом. Он был разочарован и раздосадован тем, что визит вежливости в монастырь, стоивший ему нескольких лишних часов пути до Севильи, оказался настолько бесплодным. Как он мог довериться Инес и дону Андресу, подсунувшим ему сие перепуганное создание, мечтавшее о монашестве! Наверняка она дурнушка. Если она пошла в материнскую породу, то обязательно имеет болезненно-желтый цвет лица и изъясняется с чудовищным акцентом. А эта приоресса с каменным лицом! Она повела себя так, словно девушка нуждается в защите от него. Черт возьми, если бы не обещанное огромное приданое и не связи в Новой Испании, которые ему были нужны как воздух, он бы посоветовал сватам поискать другую девушку, попроще.
«Будь внимателен к моей дочери, – промычал дон Андрес, не в силах подняться с постели. – Во время страшной революции во Франции на ее долю выпали ужасные страдания. Ее мать кончила жизнь на гильотине, а малютку Марису спасло лишь то, что она была еще ребенком». Его лицо посерело, речь стала невнятной. Перехватив взгляд доньи Инес, Педро поспешил заверить дона Андреса, что тому нет нужды волноваться за счастье и благополучие дочери. Теперь он был готов проклясть свою торопливость. Оказавшись в Испании, он понял, как много потерял, проводя жизнь в луизианской глуши, на запущенной плантации. Правду сказать, ему совершенно не хотелось думать о женитьбе. Из головы не шла ослепительная красота герцогини Альбы, позволившей, согласно молве, своему возлюбленному запечатлеть ее на холсте обнаженной. Теперь ему предстояла новая встреча с ней в Севилье…
Оба всадника смолкли, погрузившись в свои мысли. Выехав из тени деревьев, заслонявших монастырские стены, они затрусили по пыльной дороге, вконец разбитой многочисленными путешественниками, направляющимися в Толедо. Им было невдомек, что за ними наблюдают со стены две пары глаз.
– Заранее его ненавижу! Который из них дон Педро?
Марисе уже доводилось штурмовать стену, но лишь тайком и только чтобы взглянуть на окружающий мир. Сейчас, переполненная негодованием, она оседлала стену, свесив босые ноги, и прикрыла ладонью глаза, глядя вслед двоим всадникам, поднявшим изрядное облако пыли.
– Тот, что повыше, в темном. Не знаю точно, но почти уверена. Я ведь подслушивала за дверью, и сестра Тереза чуть не застала меня врасплох. – Бланка, прочно устроившаяся позади Марисы, хихикнула. – Говорил в основном он. Один раз я осмелилась туда заглянуть. Второй сидел, грызя ногти, и отчаянно скучал.
– Скучал! Только что они смеялись и хвастались своими последними победами. Какие ловкие кабальеро, а сколько спеси! Тот, что в синем бархате, упомянул герцогиню Альбу. Еще они говорили о самой королеве – неужто и впрямь о ней? Нет, это невыносимо!
Лицо Марисы, казавшееся еще более изможденным при распущенных золотистых волосах, зарделось от ярости.
– До чего они отвратительны – оба! И как только мой отец смог на это пойти?
– Пора подрастать, деточка! Мужчины есть мужчины. Если тебе действительно настолько ненавистна сама мысль о замужестве, то остается надеяться, что тебе повезет и он будет проводить больше времени с очередной любовницей, чем с тобой. Или, – Бланка подмигнула подруге и широко улыбнулась, – ты уже успела приревновать?
– Ты еще узнаешь, насколько я ревнива! Ему тоже предстоит это узнать. Клянусь, что никогда не выйду за такого замуж! Если мне не позволят уйти в монахини, то я возьму и сама выберу себе мужа. Пусть это станет всем им уроком.
Бланка вытаращила на нее глаза:
– Не болтай глупости! Может, у тебя солнечный удар? Что ты в силах изменить? Мать-настоятельница и та теперь не в состоянии тебе помочь. Рано или поздно тебе придется смириться. Возможно, тебя даже поколотят, заточат в темницу, будут морить голодом, пока ты не сдашься. Я слыхивала и не о таком.
Мариса воинственно вздернула подбородок и нетерпеливо откинула со лба волосы:
– Кто из нас глупышка – ты или я? Уж не вообразила ли ты, что я покорюсь?
– Значит, не покоришься?
– Ни за что на свете! У меня есть родственники во Франции. Тетка, мамина сестра, супруга английского лорда. И еще крестная. Если родному папочке так не терпится от меня избавиться, они, я уверена, окажут мне гостеприимство. – Она неожиданно схватила Бланку за обе руки, притянула ее к себе и спросила задумчивым шепотом: – Кажется, ты только что говорила, что вы собираетесь во Францию?
Глава 2
Теплый воздух Севильи был пропитан запахами еды и ароматом цветов, которым все же не удавалось перебить тяжелый дух, исходивший от простолюдинов, запрудивших узкие улочки. То была неделя большой ярмарки – feria, ради которой сюда съезжался народ со всей Испании. Ходили слухи, что здесь находится инкогнито сама королева со своими придворными. Словно нарочно для борьбы с болтунами, повсюду были расставлены ярко разодетые охранники, зорко следившие за толпой.
– Заметь, какие они все молодые и красивые! – шептала Бланка Марисе. – Королева любит окружать себя красивыми молодыми людьми. Сам Мануэль Годой был всего лишь ревностным юным стражником, когда Мария-Луиза осчастливила его своим вниманием, а теперь о нем говорят, что это подлинный правитель Испании! – Она толкнула подругу локтем в бок. – Очнись! Или ты в последний момент стала мучиться угрызениями совести?
– Ничего подобного! Как тебе такое в голову пришло? Просто не верится, что я снова свободна.
– Тогда не стесняйся это показать! Перестань бродить как во сне; ты больше не сидишь взаперти в монастыре. Улыбайся почаще. Это совсем не трудно, главное – привычка. Глянь, вон те двое пытаются за нами приударить!
Бланка громко прыснула и тряхнула чернокудрой головой. Обе девушки, босые, в яркой одежде, прошмыгнули мимо кучки мужчин, которые, прервав свою беседу, проводили их восхищенным свистом.
Бланка права, говорила себе Мариса, еле поспевая с опущенной головой следом за подругой. Она сама сделала выбор и очутилась здесь по собственной воле, сколько бы ни ворчал и ни качал головой отец Бланки, старый цыган.
Но почему ей оказалось так нелегко снова приспособиться к вольному цыганскому житью? Годы, проведенные в монастыре, не могли не оставить на ней своего отпечатка: она чувствовала растерянность, покинув древние монастырские стены, когда позади осталась размеренная жизнь, в которой было заранее расписано каждое движение, каждый шаг.
Что думает сейчас мать Анжелина? Ищут ли беглянку? Она оставила всего лишь скупую записочку о том, что отправляется во Францию, к родственникам матери. Поскольку Испания и Франция находились теперь в союзе и вокруг все было наводнено французами, мать-настоятельница вполне могла решить, что бывшая послушница нашла себе француза на роль провожатого.
«Я буду в надежных руках», – написала Мариса. Но поверит ли этому приоресса? Как она вообще отнесется к случившемуся?
Когда они добрались до цыганского табора на городской окраине, им навстречу вышел хмурый Марио. От его взгляда порозовевшее лицо Марисы зарделось ярким румянцем.
– Почему задержались? Что за проказы на этот раз?
Предоставив Бланке приводить его в чувство криками о том, чтобы он не лез не в свое дело, Мариса отошла в сторонку, досадливо морщась. Одно из ее новых затруднений носило имя Марио. Она рассталась с цыганами еще девчонкой, теперь же он без устали давал ей понять, что она превратилась в женщину. Ее повсюду преследовал его взгляд, он только и делал, что пытался заманить ее одну в темный уголок, чтобы там гладить ее оголенные руки своими шершавыми ладонями и шептать ей в ухо о своем обожании и намерении прикончить любого, кто осмелится к ней прикоснуться. Бланка относилась к происходящему легкомысленно и лишь пожимала плечами.
– Ох уж этот Марио! Какая у него горячая кровь! Остерегайся его, ходячая невинность, держись поближе ко мне!
Но как долго ей удастся избегать Марио? До Франции по-прежнему было еще очень далеко. Ни ее худоба, ни попытки сделать волосы темнее втиранием в них жира не гасили его пыла.
Сейчас, невзирая на вопли сестры, он подскочил к Марисе и схватил ее за руку.
– Смотри не кокетничай, худышка! Сегодня вечером мы будем танцевать для гостей, но ты держись в тени. Не желаю, чтобы другие мужчины пялились на мою златокудрую красавицу!
Она вырвалась и крикнула, подражая Бланке:
– Я не твоя! Я вообще ничья! Возвращайся подобру-поздорову к Любе, не то она всадит тебе кинжал в бок. Ступай!
– Так-то лучше! Пускай знает свое место! – одобрительно засмеялась Бланка, показывая брату язык и хватая подругу за руки. – Пошли, у нас есть чем заняться.
– Ничего, я терпеливый, могу и подождать! – крикнул он им вдогонку. Несмотря на снисходительный тон, лицо его пылало.
Мариса твердила себе, что причиной ее уныния является Марио. И почему он не оставит ее в покое! Впрочем, она теперь сумеет сама за себя постоять. Беря пример с Бланки, она тоже носила на бедре маленький кинжал, и Марио знал, что при необходимости она без колебаний пустит его в ход. О, как она ненавидела мужчин! Все мужчины до единого – животные, у них одна низость на уме.
Цыгане были заняты подготовкой к знаменитой конской ярмарке, которой предстояло стать самым главным праздником Святой недели. На плоском пятачке между рекой Гвадалквивир и городом Севилья они раскинули свои шатры и расставили повозки; дневные труды сменялись бурными плясками при свете факелов и пламенным фламенко – танцем любви и печали, которым одарили Испанию мавры.
В другое время Мариса поддалась бы всеобщему воодушевлению, но намедни они с Бланкой, слоняясь по городу, забрели в огромный кафедральный собор помолиться. Возможно, именно по этой причине она была так печальна. И в прошлом году, и несколько лет назад она проводила Святую неделю в покое, вознося молитвы в одиночестве обители. Царившее в Севилье веселье казалось ей неуместным, едва ли не кощунственным.
«Просто я еще не привыкла к столпотворению», – твердила она себе и, желая сделать приятное Бланке, проявлявшей к ней столько доброты, выжимала из себя улыбки и смех и даже рисковала заигрывать со смелыми молодыми людьми.
– Эй, цыганочка, может, погадаешь? – Мужчина, позвавший ее, был хорош собой и наряден, но память о Дельфине и ужасе той парижской ночи обратила ее в бегство. Она готова была бежать за тридевять земель от света и музыки, но по пути случайно столкнулась с несколькими незнакомцами, шагавшими навстречу.
Второпях она потеряла головной платок, и ее свежевымытые волосы, предусмотрительно заплетенные в тугой узел, выбились из скромной прически и роскошным каскадом рассыпались по плечам. В неверном свете факелов она казалась диким зверьком, обезумевшим от страха.
– Как нам повезло! Беглянка-цыганочка с волосами цвета кастильской равнины! Может, она согласится побыть этой ночью нашей проводницей?
В компании были и женщины в бархатных накидках поверх роскошных платьев. На их белоснежных шеях сверкали драгоценные украшения, смех их не уступал в громкости смеху мужчин.
– Не убегай, малютка! Мы явились полюбоваться танцами. Не дайте ей улизнуть! Взгляните на ее волосы – какие необычные для цыганки!
Один из мужчин схватил ее за талию и крепко держал, несмотря на ее отчаянные попытки вырваться.
– Спокойно, милашка! Здесь не причинят тебе вреда. Может быть, хотя бы это тебя немного успокоит?
Он со смехом опустил ей за корсаж монетку. Одна из женщин, приспустив капюшон с затейливой прически, проговорила вкрадчиво и чуть хрипло:
– Поверь, тебе не следует нас бояться. Мы не здешние и хорошо тебе заплатим, если ты проводишь нас. Мы хотели бы присоединиться к танцующим – не станут ли твои соплеменники возражать?
От женщины пахло вином, и Марисе потребовались усилия, чтобы не содрогнуться. Сама она, впрочем, едва дышала, потому что сильная рука не только не отпускала ее, но и прижимала к мускулистому мужскому телу. Судя по всему, компания принадлежала к пресыщенной знати и предвкушала общество простолюдинов. Продолжая сопротивляться, она только развеселит их еще больше. Улыбки женщин подсказывали, что она напрасно рассчитывает на их помощь.
– Пойдем, мы хорошо тебе заплатим. Ты останешься довольна. А если ты спасалась бегством от слишком пылкого возлюбленного, то мы тебя защитим.
Говоривший усмехнулся, и его смех почему-то показался ей знакомым.
– Por Dios, amigo, [1]умерь свой эгоизм! Ты весь вечер только и делал, что пил и дулся, так что теперь изволь поделиться добычей с остальными! Возможно, чуть позднее наша цыганочка устроит для нас отдельное представление?..
Мариса не столько слышала, сколько чувствовала их не слишком вразумительную болтовню. Не понимая толком, что происходит, она догадывалась, что они тащат ее за собой как бесчувственную куклу, очередную игрушку, с которой можно позабавиться и потом выбросить. Она была так ошеломлена, будто и вправду превратилась в деревяшку; в то же время чувство собственного достоинства не позволяло ей молить о пощаде. Она не собиралась плакать и просить их отпустить ее. К тому же они увлекали ее туда, где было светло и играла музыка; рано или поздно она им наскучит и тогда, улучив момент, сбежит. Внезапно ей вспомнился Марио, и на сей раз его неукротимая ревность показалась ей полезной: вот кто ее вызволит! Она окончательно перестала сопротивляться и старалась не обращать внимания на замечания своих мучителей.
– Вот видите? Она сделалась покорной. Ты приручил ее: ты, как всегда, неотразим!
– А может, она глухонемая? Пока она не произнесла ни словечка.
– Не бойся! Увидишь, как мы щедры – особенно если ты нам станцуешь.
– Судя по ее виду, девочке не мешало бы подкрепиться.
– Хороша девочка! Ей не меньше пятнадцати-шестнадцати лет. У цыган это почти преклонный возраст. Ты, наверное, уже замужем, ni?a? [2]
Мужчина, чьи железные руки по-прежнему сжимали ей талию, внезапно произнес:
– Думаю, она до смерти напугана. Вот глотнет немного винца – и у нее развяжется язык.
У него был странный акцент и манера растягивать слова. Она еще не понимала, откуда он родом, но уже признала в нем иностранца.
Наконец они вошли в освещенный круг. Пока все вертели головами, завороженные аплодисментами и гитарными аккордами, сопровождающими самый пленительный момент танца, Мариса исхитрилась поднять глаза. Стоило ей встретиться глазами с державшим ее мужчиной, как у нее перехватило дыхание. Его глаза походили на осколки стекла; взгляд их был настолько пронзительным, что она невольно содрогнулась.
Его рука напряглась, он усмехнулся:
– Ты не собираешься бежать, кареглазка? Теперь уже поздно, раз ты так далеко ушла с нами. Между прочим, мои друзья совершенно очарованы тобой.
Один из кабальеро, услышав его слова, прищелкнул языком:
– Это определенно относится и к тебе. Клянусь, amigo, я еще никогда не видел, чтобы ты давал себе труд поймать женщину. Или ты наслаждаешься всего лишь охотой и попавшей в твой капкан добычей?
Находясь в его железных объятиях, она не могла не почувствовать, как незнакомец пожимает плечами.
– Как тебе известно, я действительно прирожденный охотник. А эта златокудрая беглянка со смесью робости и порока во взоре напоминает мне горную львицу. Может быть, тебе хочется выпустить коготки и оцарапать меня, menina?
– Заметь, какие они все молодые и красивые! – шептала Бланка Марисе. – Королева любит окружать себя красивыми молодыми людьми. Сам Мануэль Годой был всего лишь ревностным юным стражником, когда Мария-Луиза осчастливила его своим вниманием, а теперь о нем говорят, что это подлинный правитель Испании! – Она толкнула подругу локтем в бок. – Очнись! Или ты в последний момент стала мучиться угрызениями совести?
– Ничего подобного! Как тебе такое в голову пришло? Просто не верится, что я снова свободна.
– Тогда не стесняйся это показать! Перестань бродить как во сне; ты больше не сидишь взаперти в монастыре. Улыбайся почаще. Это совсем не трудно, главное – привычка. Глянь, вон те двое пытаются за нами приударить!
Бланка громко прыснула и тряхнула чернокудрой головой. Обе девушки, босые, в яркой одежде, прошмыгнули мимо кучки мужчин, которые, прервав свою беседу, проводили их восхищенным свистом.
Бланка права, говорила себе Мариса, еле поспевая с опущенной головой следом за подругой. Она сама сделала выбор и очутилась здесь по собственной воле, сколько бы ни ворчал и ни качал головой отец Бланки, старый цыган.
Но почему ей оказалось так нелегко снова приспособиться к вольному цыганскому житью? Годы, проведенные в монастыре, не могли не оставить на ней своего отпечатка: она чувствовала растерянность, покинув древние монастырские стены, когда позади осталась размеренная жизнь, в которой было заранее расписано каждое движение, каждый шаг.
Что думает сейчас мать Анжелина? Ищут ли беглянку? Она оставила всего лишь скупую записочку о том, что отправляется во Францию, к родственникам матери. Поскольку Испания и Франция находились теперь в союзе и вокруг все было наводнено французами, мать-настоятельница вполне могла решить, что бывшая послушница нашла себе француза на роль провожатого.
«Я буду в надежных руках», – написала Мариса. Но поверит ли этому приоресса? Как она вообще отнесется к случившемуся?
Когда они добрались до цыганского табора на городской окраине, им навстречу вышел хмурый Марио. От его взгляда порозовевшее лицо Марисы зарделось ярким румянцем.
– Почему задержались? Что за проказы на этот раз?
Предоставив Бланке приводить его в чувство криками о том, чтобы он не лез не в свое дело, Мариса отошла в сторонку, досадливо морщась. Одно из ее новых затруднений носило имя Марио. Она рассталась с цыганами еще девчонкой, теперь же он без устали давал ей понять, что она превратилась в женщину. Ее повсюду преследовал его взгляд, он только и делал, что пытался заманить ее одну в темный уголок, чтобы там гладить ее оголенные руки своими шершавыми ладонями и шептать ей в ухо о своем обожании и намерении прикончить любого, кто осмелится к ней прикоснуться. Бланка относилась к происходящему легкомысленно и лишь пожимала плечами.
– Ох уж этот Марио! Какая у него горячая кровь! Остерегайся его, ходячая невинность, держись поближе ко мне!
Но как долго ей удастся избегать Марио? До Франции по-прежнему было еще очень далеко. Ни ее худоба, ни попытки сделать волосы темнее втиранием в них жира не гасили его пыла.
Сейчас, невзирая на вопли сестры, он подскочил к Марисе и схватил ее за руку.
– Смотри не кокетничай, худышка! Сегодня вечером мы будем танцевать для гостей, но ты держись в тени. Не желаю, чтобы другие мужчины пялились на мою златокудрую красавицу!
Она вырвалась и крикнула, подражая Бланке:
– Я не твоя! Я вообще ничья! Возвращайся подобру-поздорову к Любе, не то она всадит тебе кинжал в бок. Ступай!
– Так-то лучше! Пускай знает свое место! – одобрительно засмеялась Бланка, показывая брату язык и хватая подругу за руки. – Пошли, у нас есть чем заняться.
– Ничего, я терпеливый, могу и подождать! – крикнул он им вдогонку. Несмотря на снисходительный тон, лицо его пылало.
Мариса твердила себе, что причиной ее уныния является Марио. И почему он не оставит ее в покое! Впрочем, она теперь сумеет сама за себя постоять. Беря пример с Бланки, она тоже носила на бедре маленький кинжал, и Марио знал, что при необходимости она без колебаний пустит его в ход. О, как она ненавидела мужчин! Все мужчины до единого – животные, у них одна низость на уме.
Цыгане были заняты подготовкой к знаменитой конской ярмарке, которой предстояло стать самым главным праздником Святой недели. На плоском пятачке между рекой Гвадалквивир и городом Севилья они раскинули свои шатры и расставили повозки; дневные труды сменялись бурными плясками при свете факелов и пламенным фламенко – танцем любви и печали, которым одарили Испанию мавры.
В другое время Мариса поддалась бы всеобщему воодушевлению, но намедни они с Бланкой, слоняясь по городу, забрели в огромный кафедральный собор помолиться. Возможно, именно по этой причине она была так печальна. И в прошлом году, и несколько лет назад она проводила Святую неделю в покое, вознося молитвы в одиночестве обители. Царившее в Севилье веселье казалось ей неуместным, едва ли не кощунственным.
«Просто я еще не привыкла к столпотворению», – твердила она себе и, желая сделать приятное Бланке, проявлявшей к ней столько доброты, выжимала из себя улыбки и смех и даже рисковала заигрывать со смелыми молодыми людьми.
– Эй, цыганочка, может, погадаешь? – Мужчина, позвавший ее, был хорош собой и наряден, но память о Дельфине и ужасе той парижской ночи обратила ее в бегство. Она готова была бежать за тридевять земель от света и музыки, но по пути случайно столкнулась с несколькими незнакомцами, шагавшими навстречу.
Второпях она потеряла головной платок, и ее свежевымытые волосы, предусмотрительно заплетенные в тугой узел, выбились из скромной прически и роскошным каскадом рассыпались по плечам. В неверном свете факелов она казалась диким зверьком, обезумевшим от страха.
– Как нам повезло! Беглянка-цыганочка с волосами цвета кастильской равнины! Может, она согласится побыть этой ночью нашей проводницей?
В компании были и женщины в бархатных накидках поверх роскошных платьев. На их белоснежных шеях сверкали драгоценные украшения, смех их не уступал в громкости смеху мужчин.
– Не убегай, малютка! Мы явились полюбоваться танцами. Не дайте ей улизнуть! Взгляните на ее волосы – какие необычные для цыганки!
Один из мужчин схватил ее за талию и крепко держал, несмотря на ее отчаянные попытки вырваться.
– Спокойно, милашка! Здесь не причинят тебе вреда. Может быть, хотя бы это тебя немного успокоит?
Он со смехом опустил ей за корсаж монетку. Одна из женщин, приспустив капюшон с затейливой прически, проговорила вкрадчиво и чуть хрипло:
– Поверь, тебе не следует нас бояться. Мы не здешние и хорошо тебе заплатим, если ты проводишь нас. Мы хотели бы присоединиться к танцующим – не станут ли твои соплеменники возражать?
От женщины пахло вином, и Марисе потребовались усилия, чтобы не содрогнуться. Сама она, впрочем, едва дышала, потому что сильная рука не только не отпускала ее, но и прижимала к мускулистому мужскому телу. Судя по всему, компания принадлежала к пресыщенной знати и предвкушала общество простолюдинов. Продолжая сопротивляться, она только развеселит их еще больше. Улыбки женщин подсказывали, что она напрасно рассчитывает на их помощь.
– Пойдем, мы хорошо тебе заплатим. Ты останешься довольна. А если ты спасалась бегством от слишком пылкого возлюбленного, то мы тебя защитим.
Говоривший усмехнулся, и его смех почему-то показался ей знакомым.
– Por Dios, amigo, [1]умерь свой эгоизм! Ты весь вечер только и делал, что пил и дулся, так что теперь изволь поделиться добычей с остальными! Возможно, чуть позднее наша цыганочка устроит для нас отдельное представление?..
Мариса не столько слышала, сколько чувствовала их не слишком вразумительную болтовню. Не понимая толком, что происходит, она догадывалась, что они тащат ее за собой как бесчувственную куклу, очередную игрушку, с которой можно позабавиться и потом выбросить. Она была так ошеломлена, будто и вправду превратилась в деревяшку; в то же время чувство собственного достоинства не позволяло ей молить о пощаде. Она не собиралась плакать и просить их отпустить ее. К тому же они увлекали ее туда, где было светло и играла музыка; рано или поздно она им наскучит и тогда, улучив момент, сбежит. Внезапно ей вспомнился Марио, и на сей раз его неукротимая ревность показалась ей полезной: вот кто ее вызволит! Она окончательно перестала сопротивляться и старалась не обращать внимания на замечания своих мучителей.
– Вот видите? Она сделалась покорной. Ты приручил ее: ты, как всегда, неотразим!
– А может, она глухонемая? Пока она не произнесла ни словечка.
– Не бойся! Увидишь, как мы щедры – особенно если ты нам станцуешь.
– Судя по ее виду, девочке не мешало бы подкрепиться.
– Хороша девочка! Ей не меньше пятнадцати-шестнадцати лет. У цыган это почти преклонный возраст. Ты, наверное, уже замужем, ni?a? [2]
Мужчина, чьи железные руки по-прежнему сжимали ей талию, внезапно произнес:
– Думаю, она до смерти напугана. Вот глотнет немного винца – и у нее развяжется язык.
У него был странный акцент и манера растягивать слова. Она еще не понимала, откуда он родом, но уже признала в нем иностранца.
Наконец они вошли в освещенный круг. Пока все вертели головами, завороженные аплодисментами и гитарными аккордами, сопровождающими самый пленительный момент танца, Мариса исхитрилась поднять глаза. Стоило ей встретиться глазами с державшим ее мужчиной, как у нее перехватило дыхание. Его глаза походили на осколки стекла; взгляд их был настолько пронзительным, что она невольно содрогнулась.
Его рука напряглась, он усмехнулся:
– Ты не собираешься бежать, кареглазка? Теперь уже поздно, раз ты так далеко ушла с нами. Между прочим, мои друзья совершенно очарованы тобой.
Один из кабальеро, услышав его слова, прищелкнул языком:
– Это определенно относится и к тебе. Клянусь, amigo, я еще никогда не видел, чтобы ты давал себе труд поймать женщину. Или ты наслаждаешься всего лишь охотой и попавшей в твой капкан добычей?
Находясь в его железных объятиях, она не могла не почувствовать, как незнакомец пожимает плечами.
– Как тебе известно, я действительно прирожденный охотник. А эта златокудрая беглянка со смесью робости и порока во взоре напоминает мне горную львицу. Может быть, тебе хочется выпустить коготки и оцарапать меня, menina?