Страница:
– Звучит как диагноз классического садиста, – произнес я, и от этой мысли меня слегка передернуло. – Только большими буквами.
– Буквами из крови и огня, – произнесла Молл. – Паника по поводу ведьм, охватившая всю Европу в мои времена и чуть раньше, была лишь отголоском этого. Конечно, то тут, то там возникали островки старого язычества или вполне невинного доморощенного колдовства – я говорю не о них. Чаще всего ведьмы устраивали свои дикие танцы только в больных мозгах охотников за ведьмами, помешанных на зле и жаждавших причинять боль или отбирать имущество. И все же под этой шелухой имелось зерно правды, хоть охотники как раз ему и не придавали большого значения. Наводящее ужас вечное средоточие древнего зла. Власть, пытавшаяся поработить человечество, выставляла таинственное знание, магические искусства и удовольствия в качестве приманок. И связывала по рукам и ногам отвратительным ритуалом и недостойным использованием магических умений в делах зла и мести. – И снова прозвучало горькое подобие смеха. – Происходит ли что-нибудь на Брокене? О да, и нечто ужасное – деяние без имени, без возраста, без начала и конца, – великий шабаш всех ведьмовских культов. Много раз Катика бывала там, сильно страдала, но и многому научилась, и обрела огромную мощь. И вот теперь ее вернули туда, и не для краткого визита, а навсегда. Может быть, она уже мертва, но более вероятно, что брошена обратно в этот жуткий котел и там затерялась, – и жертва, и преступница одновременно Если так, то сила эта уже никогда не отпустит ее. Возможно, и существует кто-то настолько могучий, что может спасти ее, но одно я знаю наверняка: это не я. Во мне таких сил нет. Для нас она потеряна.
На несколько секунд я совершенно утратил контроль над собой, а такое со мной нечасто случалось. В свое время я даже убедил себя, что мне никто не дорог и не нужен, что я прекрасно могу обойтись контактами на работе и мне вообще на всех глубоко наплевать. И тут, совершенно внезапно, перед моими глазами возникла «Иллирийская таверна» с Джипом, Мирко и прежде всего – с Катикой. Она была одновременно и самой доступной – чтобы не сказать больше, – и бесконечно далекой, голос из тени, теплая рука у тебя на щеке, легкое прикосновение губ и взгляд из-под густых ресниц, который рассказывал обо всем и в то же время ничего не говорил. Ее ласки были поставлены на коммерческую основу, хотя иногда она намекала на противоположное. Все, что я узнал о ней за время нашего знакомства, я узнал от других или догадываясь по случайно вырывавшимся у нее фразам. Она редко демонстрировала свои силы, только если кому-то из ее друзей требовалась помощь. И не однажды таким другом оказывался я. Таверну без Катики невозможно было представить – без ее душной комнатушки под самой крышей, наполненной благоуханиями старинных духов и мазей, с кроватью, перина которой буквально обволакивала тебя…
Я яростно вцепился в шлем, пытаясь его надеть. Если у вас когда-нибудь появится заблуждение, что у вас нет сердца, попробуйте потерять того, кто дорог вам, посмотрите, что произойдет…
– Ты прав, Джип, – выдавил я из себя почти спокойно. – Это моя вина, черт возьми.
– Нет, – твердо сказал он. – Нет, не так. Ясное дело, мне не очень-то понравилось, что она идет с нами, но ведь я согласился, так ведь? Если бы все касалось только тебя и этого ублюдка, я бы, пожалуй, и не согласился. Но Грааль… Это может изменить всю Европу, да и весь мир, в конце концов, и Сердцевину, и Спираль Ты ни в чем не виноват. Нам необходим был ответ. И мы его получили!
Я в ярости ударил по стартеру, мотор закашлялся и заглох.
– Да, благодаря ей. Мы теперь знаем, что это нечто на Брокене, что стоит за этим Лутц, а возможно, и Ле Стриж. И «Си-Тран» во все это каким-то образом втянут. Но все это лишь часть какого-то более масштабного плана. И… и… да и черт с ним со всем! – Гнев взял верх над горем. – Это чересчур грандиозно для меня! За последнее время я наделал целую кучу непоправимых ошибок! И больше не намерен рисковать друзьями!
Я снова толкнул стартер. Мотор затарахтел и наконец-то завелся, винты пробудились к жизни.
– И что ты собираешься делать? – заорал Джип, протягивая руку за своим шлемом.
– То, что нужно было сделать сразу. Отправлюсь в этот самый Гейленберг и попытаюсь с ними объясниться, что бы из этого ни вышло. Они вполне могут послать за копьем своих стражей, рыцарей, или как их там еще. И пускай займутся этим чертовым Брокеном и Ле Стрижем! А потом, – я тяжело вздохнул и подумал о том, что мне хотелось бы сделать с Лутцем, – видно будет! Джип, ты говорил, что город Грааля трудно найти. Но у меня записан курс, которым я следовал туда в первый раз. Если кто-нибудь и в состоянии отыскать его, так это ты.
Он посмотрел на серое небо и такой же серый экран монитора:
– Ладно, попытка не пытка.
Он перепрыгнул ко мне на переднее сиденье и посмотрел по сторонам. Облака сгущались, образуя высокие пики и колонны, огромные неприступные крепостные стены, совершенно одинаковые, куда ни глянь. Я дернул дроссель и рычаг управления, остановил педалями хвостовой винт, который уже собирался спилить соседствующие с нами деревья, и потянул рычаг управления главным винтом. И вот уже мы взмыли к облакам. Позади, поблескивая, горела полоска отвратительного света, разливаемого прожекторами, а вместе с ней распалялся и я, еще не расквитавшийся ни с ней, ни с ее хозяином.
Мы перелетали от облака к облаку, и опытные глаза Джипа то и дело перемещались с панели управления на однообразный серый пейзаж за бортом. Помогало это или нет, но казалось, будто он знает наверняка, что впереди что-то есть; и в его голосе ощущалось легкое возбуждение, так что скоро даже Молл уловила эту перемену. Она облокотилась на наши плечи, и с ее волос посыпались мокрые листья, а когда я обернулся, то увидел, что с ее лица исчезли усталость и отчаяние. Она снова оживилась при одной мысли о возможности увидеть город Грааля. Все это каким-то образом взбодрило в свою очередь и меня. Эти мои странные друзья видели так много и жили так долго, что рядом с ними я чувствовал себя едва ли не ребенком. Но сейчас где-то там, впереди, маячило то, что даже их приводило в трепет. Так что уж говорить обо мне. Я взглянул на пики облаков впереди и увидел, как они загораются, освещаемые первыми слабыми лучами еще скрытого от глаз солнца. Они были не похожи на те, что я видел в прошлый раз, – конечно, случайны и хаотичны, как любой облачный пейзаж. И все же у меня возникло ощущение, что это не имеет значения. В их рисунке было что-то знакомое, какая-то устойчивость, как будто я сейчас смотрел на тот же самый пейзаж, только под другим углом.
– Думаю, нам надо чуть повернуть, – не удержался я. – На запад…
Джип так и подскочил на сиденье.
– Да ты скоро сам станешь настоящим штурманом! – воскликнул он. – Я как раз собирался тебе это и предложить – взять чуточку западнее.
Я слегка ослабил хвост и выровнял винты, чтобы повернуть. Компас довольно быстро успокоился, но дисплей спутниковой навигации вел себя несколько странно, и я подумал, что сейчас раздастся голос франкфуртского диспетчера, возмущенно спрашивающего, что это я дурью маюсь? Они ведь знали, что я раньше никогда не совершал незапланированных посадок.
Крик Молл заглушил даже гудение двигателя, а ее рука чуть не вырвала провод интеркома. Но когда я посмотрел туда, куда указывала она, я простил ей эту выходку: далеко впереди, посреди огромного, на сей раз голубого пруда я увидел две громадные башни, венчавшие дворец Грааля. Я нажал на педали, толкнул рычаг и направил вертолет в сторону и вниз.
– Я не хочу близко подлетать к этому месту! – пояснил я. – Неизвестно, что им взбредет в голову. Мы приземлимся чуть поодаль и отправимся в город пешком, как я это сделал в прошлый раз.
Джип кивнул, наблюдая, как облака внезапно рассеялись и долина Гейленталь заиграла всеми красками. Небо очистилось, и рассветное солнце засверкало на грубой белизне скал и на зелени у их подножий; реки отливали сталью и бронзой, а над порогами сияла радуга. Молл схватила меня за плечо, когда из-за края горы возникли крепостные стены, а когда я повернул в сторону, стараясь остаться незамеченным, она разочарованно сникла. Для посадки я выбрал опушку леса, посредине которой стояла полуразрушенная хижина. От порыва ветра при посадке обвалилась вдобавок и ее передняя стена. Целое облако пыли и щепок поднялось в воздух, когда мы наконец-то приземлились. Я выключил мотор, и свист винтов постепенно стих.
Мы сели на траву; солнышко пригревало нас, а легкий ветерок обдавал своим дыханием. Прохладный рассветный воздух унес горе, гнев и отчаянное беспокойство, поселившееся в наших душах. Я мог теперь с этим жить и ждать освобождения.
– Вам лучше остаться и подождать здесь, – сказал я наконец. – Это будет разумно. Во-первых, если со мной что-нибудь случится, вы знаете, где меня искать; во-вторых, я в одиночку буду выглядеть более безобидным и как мишень не таким удобным. Ну а в-третьих, оставив вас здесь, я буду спокойнее за вертолет и у меня будет меньше шансов обнаружить здесь Ле Стрижа, когда вернусь.
Молл улыбнулась:
– Уж если нам суждено с ним встретиться, мы обязательно передадим ему твою любовь и благословение.
– Сделайте милость. И лучше всего осуществить это при помощи осинового кола. [73]
Я упал в густые заросли травы. В воздух взмыл пух чертополоха, повиснув в воздухе, словно снегопад в замедленной съемке.
– Если я не вернусь, действуйте по обстоятельствам. Но коль скоро тутошняя публика такова, как вы говорите, нам не должно ничего угрожать. Но, бога ради, будьте осторожны, хорошо?
– Забавно, – протянул Джип. – Именно это и я собирался порекомендовать тебе. Они славные люди, конечно, но наступили тяжелые времена, и не стоит им абсолютно доверять. – Он бросил мне одну из коробочек с ланчем, которые мы взяли с собой, но совершенно забыли про них. – Дорога неблизкая. Доброго пути.
Как ни странно, путь действительно оказался добрым. Я отправился вниз по течению небольшой речки, которая, как мне показалось, с большей вероятностью приведет меня к городу. Воздушный поток подхватил меня, и идти было невероятно легко. В некотором смысле я ощущал себя экскурсантом, ведь здесь было на что посмотреть: странные древние изваяния и дольмены, заросшие травой руины, выглядевшие наподобие римских. Мне попалась даже совершенно заброшенная деревушка. Поначалу я решил, что ее обитатели ушли в поле, но затем увидел покосившиеся ставни, прогнившую солому крыш и мельницу с обвалившимся колесом. Миновав деревню, я остановился на берегу реки, проглотил содержимое джиповой коробки, запив его речной водой. Я умылся и каким-то чудом забыл о том, как мало я за последнее время спал. Вода была ледяная, чистая и прозрачная, и она укрепила мой дух даже лучше, чем воздух, – и не с помощью какой-то магической силы, которую я смог бы ощутить, а за счет своей исключительной обыкновенности. Обычная вода, но лучшая из всех, какие только могут быть, без малейшего привкуса, даже без обычного и безвредного природного загрязнения. Если бы можно было разлить эту воду по бутылкам, никакой другой минеральной воде на рынке места бы не осталось. Нельзя было залить в бутылку эту долину, этот воздух, эти деревья, все, что здесь есть, – вода была лишь частью чего-то гораздо большего. Чего-то, что, впрочем, не очень-то сочеталось с заброшенной деревней…
Я, должно быть, задремал, всего на несколько минут, судя по часам, но почувствовал себя удивительно посвежевшим – так я не высыпался дома, проспав целую ночь. Я поднялся и продолжил путь.
Как часто бывает, башни оказались совсем не так близко, как я полагал. Прошло не меньше трех часов, прежде чем я вроде бы добрался до крепостных стен, но тут же заметил, что что-то здесь не так. Вокруг не было ни единого человека, и я почувствовал себя так же неуютно, как кузнечик на скатерти.
Я не решался просто так взять и подойти к огромным воротам, чтобы поговорить с часовыми. Ворота были закрыты, а над ними я увидел первый признак жизни за все это время – головы, сновавшие взад-вперед за крепостным парапетом. Они явно были настороже, едва ли не готовились к обороне. А потому могли оказаться очень бойкими: я уже начал жалеть, что не прихватил с собой что-нибудь подходящее в качестве белого флага. Двигаясь очень осторожно, не спуская глаз со стен, я выскользнул из-под прикрытия деревьев, глубоко вздохнул, оказавшись на открытом месте, и крикнул. Мышцы ног у меня были как две сжатые пружины, готовые понести меня прочь отсюда, но я поднял руку и замахал ею настолько естественно, насколько был в состоянии.
Реакция была мгновенной. Парапет ощетинился ружьями, и я едва справился с побуждением пуститься наутек. Сверху донесся суровый голос:
– Wer da? Halten Sie zuvor! [74]
– Freund! [75] – закричал я в ответ, держа руки так, чтобы их было видно. – Ich bringe gute Neues! Ich will mit einem Offizier sprechen! Darf ich hereinkommen? [76]
На стене спешно посовещались.
– Bleib da! [77] – прозвучал ответ. – Man soll den Каріtan holen. Steh, und kein Spass, sonst bist du Rabensfutter! [78]
Ничего лучшего я и не предполагал, хоть мне такие подачки для бедных и не особо по душе. Я скрестил руки на груди и стал ждать, пока в воротах не открылась маленькая калиточка и не вышли двое мужчин в черной форме безупречного военного покроя, какой в Сердцевине не видели уже наверное лет сто и напоминавшей о мире, закончившем свои дни в крови, грязи и экстремизме после 1914 года. Их длиннополые мундиры были застегнуты на серебряные пуговицы и перетянуты портупеями из белой кожи; серебряная окантовка тянулась по краям стоячих тесных воротничков и массивных манжет и двумя косичками спускалась вниз вдоль швов на бриджах. Сабли в узорчатых ножнах позвякивали у обоих на поясе, но они держали оружие и в руках. У того, что покрупнее, вышедшего вперед, когда они приблизились ко мне, в руках был маузер, жемчужина инженерной мысли, выглядевшая чересчур современной для изделия конца девятнадцатого века, каковым она являлась. Он был острижен наголо, на голове его сверкала черной эмалью Pickelhaube [79], а усы были нафабрены и лихо закручены кверху. Этакий карикатурный «Ганс», на картинке вызывающий смех, но если столкнешься с ним лицом к лицу и он вдобавок будет неплохо вооружен, то вид его представится уже отнюдь не столь опереточным. Тот, что помоложе, был худенький и поджарый, с длинными рыжеватыми волосами и маленькими глазками на чисто выбритом лице. Но шел он уверенно и враскачку, как атлет, что уже само по себе не слишком радовало. Словом, мне не понравился ни тот, ни другой. Так что самое время, решил я, вспомнить о хороших манерах.
Я поднял руку, и мы обменялись любезностями. Ганс, как выяснилось, был капитан Драговик, а вовсе никакой не Ганс, а второй представился в качестве лейтенанта фон Альберсвега, и оба были офицерами городской стражи Гейленберга. Оба были порядком взвинчены, однако стоило мне сказать, что у меня есть новости о недавней пропаже, причем новости важные настолько, что достойны незамедлительного доведения их до рыцарей, как их поведение резко изменилось. Капитан бросил строгий взгляд, а затем поразил меня, убрав свой жуткий пистолет в кобуру; лейтенант только опустил свое оружие, но капитан дал ему знак, и он последовал примеру старшего по званию.
– Лучше вам пойти с нами, – произнес капитан на вполне сносном английском. – Вы правы, о таких вещах следует докладывать немедленно. Пойдемте!
Его слова вселили в меня надежду, и я, едва ли не подталкиваемый моими провожатыми, направился к воротам. Пройдя под размеренно шагавшими по крепостной стене часовыми, я на секунду остановился в воротах, чтобы бросить взгляд на площадь сразу за ними. Ее я хорошо запомнил, и еще многое, многое другое. В память врезались аккуратные домики, сады и извилистые ленты аллей, пышная зелень, чистый воздух и ощущение полноты жизни и свежести. Но теперь я знал, что стоит за этим: могущество, благодаря которому этот островок не был подвержен влияниям времени, тогда как другие подобные ему места вместе со своими обитателями очень скоро вернутся обратно в Сердцевину и попадут в водоворот истории. Как же я умудрился в первый раз не ощутить ауру этого места? Я чуть ли не въявь видел сейчас светящуюся силу, исходящую от громоздких крепостных бастионов, от благородных классических колоннад, от короны белых облаков, венчающей взмывающие в небо башни. Что я, незряч был тогда, что ли? Нет, лишь на время ослеплен чарами Ле Стрижа.
– А, – тихо произнес капитан, – так я и думал. Вы уже были в Гейленберге. Не соблаговолите ли пройти сюда? Рыцарям будет крайне интересно выслушать ваше сообщение.
Он быстро провел меня в маленькую дверцу, прорезанную в углу мощных двустворчатых высоких ворот, и мы стали подниматься по длинной винтовой лестнице с безликими дверями по обеим ее сторонам и освещавшейся только сверху. На какое-то мгновение я решил, что мы собираемся подняться на самый верх, но тотчас капитан достал связку ключей, открыл дверь и вежливым жестом предложил мне войти. В коридоре было темно, и я остановился в нерешительности. Драговик, казалось, почувствовал мое замешательство.
– Все рыцари, которые сейчас в городе, участвуют… в некоем ритуале, – произнес он, церемонно извиняясь. – Мы вынуждены просить вас подождать в служебном помещении, пока они освободятся.
Я пожал плечами, мне это не особо понравилось, но я и не рассчитывал, что мне позволят свободно разгуливать по городу. Драговик подвел меня еще к одной двери, а когда та открылась, снова пропустил меня вперед. Свет проникал в комнату лишь через узенькое отверстие в стене, и прошло несколько секунд, прежде чем я разглядел пустые цепи для светильника, свисавшие со сводчатого потолка, и полинялые стяги, украшавшие голые каменные стены. Здесь было пыльно, и вообще казалось, что помещением давно никто не пользовался. Оказавшись тут, я решил, что тотчас услышу щелчок замка и останусь в одиночестве. Но я ошибся. Мои спутники остались здесь, а рука лейтенанта легла на эфес сабли.
– А теперь, – произнес он по-английски, – ты немедленно расскажешь нам, где Великое Копье и как его найти. Zur Stelle! [80]
Меня славно обвели вокруг пальца.
– Я буду рад обо всем рассказать, для этого я и здесь, – повторил я. – Но расскажу тому, кто наделен полномочиями, а не вам.
– Мы имеем все необходимые полномочия, – проговорил капитан ледяным тоном. – Шпион пойман, когда вернулся на место преступления, как собака возвращается на свою блевотину. И все же он согласен искупить часть вины, раскрыв местонахождение похищенной им собственности Рыцарям не стоит беспокоиться из-за такого пустяка, mein Bursch. [81] Последний раз спрашиваю: ты будешь говорить?
Прямо замечательно. Еще парочка с амбициями, желающая выслужиться за мой счет. Меня от такого уже тошнило, и я закусил удила.
– Я уже сказал, – прорычал я, – что стану говорить только с рыцарями и больше ни с кем другим. И это мое последнее слово.
– Как угодно, – холодно проговорил Драговик. – С такими, как ты, церемониться нечего. Если будешь молчать, мы вырежем из тебя правду по кусочкам.
Я снова зарычал:
– Рыцари будут вам весьма благодарны.
Фон Альберсвег пожал плечами:
– Если ты умрешь, вместе с тобой испарятся и чары, которые ты использовал, чтобы спрятать копье, и тогда мы сможем его вернуть. Und nun… [82]
Меч оказался у меня в руке прежде, чем его сабля покинула ножны. Лейтенант вспыхнул и вскинул саблю, подняв ее высоко над головой и встав в напыщенную гейдельбергскую оборонительную позицию. Я едва удержался, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Дуэль в Гейдельберге – это театральная постановка, где все действие расписано, а единственная ее цель – украсить зеленых юнкеров неглубокими, но эффектными шрамами. Я играл в игры посерьезнее. Я сделал шаг вперед, замерев в устрашающей позе и будучи для него абсолютно неуязвимым. Острие моего меча оказалось наставлено точно на солнечное сплетение фон Альберсвега, причем меч абсолютно не дрожал, что было приятно. Лейтенант в нерешительности уставился на мой меч.
– Zum Teufel! – прошипел он. – Sehen Sie doch diesen Stahl… [83]
Драговик покрутил свои усищи и фыркнул.
– Beruhe dich! [84] – гаркнул он и презрительно прибавил, обращаясь ко мне: – Значит, ты стащил и еще кое-что!
Затем, резко оттолкнув лейтенанта, он выхватил свою саблю и одним молниеносным движением, которое вышло у него по крайней мере не хуже, чем у меня, встал в оборонительную позицию. Острие его сабли, насколько я мог видеть, тоже абсолютно не дрожало. Я поднял меч для приветствия, а секундой позже он последовал моему примеру и тут же пошел в наступление, устрашающе быстро, и оттеснил меня к стене прежде, чем я успел что-нибудь сделать. Своим клинком он вышиб струйку селитры из каменной стены рядом с моим плечом. Мы сошлись corps-a-corps [85], и я отшвырнул его, нанеся сокрушительный удар по его сабле. Он без усилий высвободился, и мне пришлось парировать ослепительную серию ударов в плечо и бедро, – а затем еще и резкий выпад, нацеленный мне в живот. Я был к этому готов, одновременно отступив в сторону и быстро махнув мечом в направлении его головы. Он пригнулся, затем выпрямился и двинулся вперед, причем ужасно быстро. Я отскочил назад, задержал его выпадом appel [86] и едва успел парировать удар, направленный в горло.
Затем я пошел на него, копируя его стиль, и применил набор своих лучших ударов, не ослабляя ни на секунду оборону и постоянно изменяя частоту ударов, чтобы их нельзя было предугадать. Одним из них я задел его ухо, другим чуть не снес его чертовы усы. Его лицо постепенно делалось багровым, но он цепко оборонялся, а затем стал теснить меня. Все это время лейтенант носился вокруг, пританцовывая, как ребенок, которому тоже хочется принять участие в игре, – дурной ребенок, ибо, судя по тому, как он поднимал саблю, его не просто разбирал энтузиазм – он только ждал подходящего момента, чтобы хорошенько полоснуть меня. Как только такая возможность представилась, он кинулся, готовый нанести удар мне в спину. Но я не зевал; резко развернувшись, я сделал выпад и вонзил меч точно ему в бедро. Он закричал, пошатнулся и упал. Драговик перескочил через него, издав звук, похожий на удивленное хрюканье, и снова кинулся на меня. Это был настоящий фехтовальщик, а не просто школьный забияка-переросток, и я начал уставать. Удар, ложный выпад, выпад сменяли друг друга с молниеносной быстротой и не позволяли мне сдвинуться с места, потому что это было бы слишком рискованно. Вот и лейтенант начал шевелиться у наших ног. И тут я поскользнулся в луже его крови, потерял равновесие, а вместе с тем и инициативу. В отчаянии я попытался исполнить еще один траверс, но с позором его провалил..
– Halt! [87]
Крик потряс воздух, крик высокий и чистый. Капитан стоял как громом пораженный, а его коварный удар так и повис в воздухе Я похолодел, а затем поскользнулся до конца и упал на колено, причем всю тяжесть тела приняла на себя рука, державшая меч. Капитанские усы встали дыбом, его сабля закачалась И вновь раздался крик, теперь сопровождаемый топотом ног по коридору.
– Halt, sagte ich! Kem Schlag mehr! Versteh'n, Hauptmann? [88]
Капитан стиснул зубы и глубоко вздохнул. Его сабля безвольно опустилась, а шпоры звякнули. Он посмотрел в сторону коридора; на лице у него были написаны с трудом скрываемое разочарование и с неменьшим трудом сдерживаемое негодование. А о том, какие чувства передавало в этот миг мое собственное лицо, мне и думать не хотелось. Последний удар, если бы он достиг цели, не мог не быть действительно последним. Но главным, что я сейчас ощущал, была неимоверная слабость, причиненная моментом узнавания.
Мягкая светло-серая форма, которую я уже видел раньше. Она казалась весьма скромной по сравнению с яркими мундирами часовых или угольно-черным цветом формы городской стражи. Но даже в тени коридора знаки различия на ней ярко пылали золотом, особенно выделяясь на груди, потому что – и здесь ошибки быть не могло – это была женщина. Высокая, стройная, темноволосая, она возникла в дверном проеме, одним пронзительным взглядом охватив все происходящее Так продолжалось лишь мгновение; она увидела меня, и лицо ее стало непроницаемым. Но я уже оправился от своей порции шока и заговорил первым.
– Буквами из крови и огня, – произнесла Молл. – Паника по поводу ведьм, охватившая всю Европу в мои времена и чуть раньше, была лишь отголоском этого. Конечно, то тут, то там возникали островки старого язычества или вполне невинного доморощенного колдовства – я говорю не о них. Чаще всего ведьмы устраивали свои дикие танцы только в больных мозгах охотников за ведьмами, помешанных на зле и жаждавших причинять боль или отбирать имущество. И все же под этой шелухой имелось зерно правды, хоть охотники как раз ему и не придавали большого значения. Наводящее ужас вечное средоточие древнего зла. Власть, пытавшаяся поработить человечество, выставляла таинственное знание, магические искусства и удовольствия в качестве приманок. И связывала по рукам и ногам отвратительным ритуалом и недостойным использованием магических умений в делах зла и мести. – И снова прозвучало горькое подобие смеха. – Происходит ли что-нибудь на Брокене? О да, и нечто ужасное – деяние без имени, без возраста, без начала и конца, – великий шабаш всех ведьмовских культов. Много раз Катика бывала там, сильно страдала, но и многому научилась, и обрела огромную мощь. И вот теперь ее вернули туда, и не для краткого визита, а навсегда. Может быть, она уже мертва, но более вероятно, что брошена обратно в этот жуткий котел и там затерялась, – и жертва, и преступница одновременно Если так, то сила эта уже никогда не отпустит ее. Возможно, и существует кто-то настолько могучий, что может спасти ее, но одно я знаю наверняка: это не я. Во мне таких сил нет. Для нас она потеряна.
На несколько секунд я совершенно утратил контроль над собой, а такое со мной нечасто случалось. В свое время я даже убедил себя, что мне никто не дорог и не нужен, что я прекрасно могу обойтись контактами на работе и мне вообще на всех глубоко наплевать. И тут, совершенно внезапно, перед моими глазами возникла «Иллирийская таверна» с Джипом, Мирко и прежде всего – с Катикой. Она была одновременно и самой доступной – чтобы не сказать больше, – и бесконечно далекой, голос из тени, теплая рука у тебя на щеке, легкое прикосновение губ и взгляд из-под густых ресниц, который рассказывал обо всем и в то же время ничего не говорил. Ее ласки были поставлены на коммерческую основу, хотя иногда она намекала на противоположное. Все, что я узнал о ней за время нашего знакомства, я узнал от других или догадываясь по случайно вырывавшимся у нее фразам. Она редко демонстрировала свои силы, только если кому-то из ее друзей требовалась помощь. И не однажды таким другом оказывался я. Таверну без Катики невозможно было представить – без ее душной комнатушки под самой крышей, наполненной благоуханиями старинных духов и мазей, с кроватью, перина которой буквально обволакивала тебя…
Я яростно вцепился в шлем, пытаясь его надеть. Если у вас когда-нибудь появится заблуждение, что у вас нет сердца, попробуйте потерять того, кто дорог вам, посмотрите, что произойдет…
– Ты прав, Джип, – выдавил я из себя почти спокойно. – Это моя вина, черт возьми.
– Нет, – твердо сказал он. – Нет, не так. Ясное дело, мне не очень-то понравилось, что она идет с нами, но ведь я согласился, так ведь? Если бы все касалось только тебя и этого ублюдка, я бы, пожалуй, и не согласился. Но Грааль… Это может изменить всю Европу, да и весь мир, в конце концов, и Сердцевину, и Спираль Ты ни в чем не виноват. Нам необходим был ответ. И мы его получили!
Я в ярости ударил по стартеру, мотор закашлялся и заглох.
– Да, благодаря ей. Мы теперь знаем, что это нечто на Брокене, что стоит за этим Лутц, а возможно, и Ле Стриж. И «Си-Тран» во все это каким-то образом втянут. Но все это лишь часть какого-то более масштабного плана. И… и… да и черт с ним со всем! – Гнев взял верх над горем. – Это чересчур грандиозно для меня! За последнее время я наделал целую кучу непоправимых ошибок! И больше не намерен рисковать друзьями!
Я снова толкнул стартер. Мотор затарахтел и наконец-то завелся, винты пробудились к жизни.
– И что ты собираешься делать? – заорал Джип, протягивая руку за своим шлемом.
– То, что нужно было сделать сразу. Отправлюсь в этот самый Гейленберг и попытаюсь с ними объясниться, что бы из этого ни вышло. Они вполне могут послать за копьем своих стражей, рыцарей, или как их там еще. И пускай займутся этим чертовым Брокеном и Ле Стрижем! А потом, – я тяжело вздохнул и подумал о том, что мне хотелось бы сделать с Лутцем, – видно будет! Джип, ты говорил, что город Грааля трудно найти. Но у меня записан курс, которым я следовал туда в первый раз. Если кто-нибудь и в состоянии отыскать его, так это ты.
Он посмотрел на серое небо и такой же серый экран монитора:
– Ладно, попытка не пытка.
Он перепрыгнул ко мне на переднее сиденье и посмотрел по сторонам. Облака сгущались, образуя высокие пики и колонны, огромные неприступные крепостные стены, совершенно одинаковые, куда ни глянь. Я дернул дроссель и рычаг управления, остановил педалями хвостовой винт, который уже собирался спилить соседствующие с нами деревья, и потянул рычаг управления главным винтом. И вот уже мы взмыли к облакам. Позади, поблескивая, горела полоска отвратительного света, разливаемого прожекторами, а вместе с ней распалялся и я, еще не расквитавшийся ни с ней, ни с ее хозяином.
Мы перелетали от облака к облаку, и опытные глаза Джипа то и дело перемещались с панели управления на однообразный серый пейзаж за бортом. Помогало это или нет, но казалось, будто он знает наверняка, что впереди что-то есть; и в его голосе ощущалось легкое возбуждение, так что скоро даже Молл уловила эту перемену. Она облокотилась на наши плечи, и с ее волос посыпались мокрые листья, а когда я обернулся, то увидел, что с ее лица исчезли усталость и отчаяние. Она снова оживилась при одной мысли о возможности увидеть город Грааля. Все это каким-то образом взбодрило в свою очередь и меня. Эти мои странные друзья видели так много и жили так долго, что рядом с ними я чувствовал себя едва ли не ребенком. Но сейчас где-то там, впереди, маячило то, что даже их приводило в трепет. Так что уж говорить обо мне. Я взглянул на пики облаков впереди и увидел, как они загораются, освещаемые первыми слабыми лучами еще скрытого от глаз солнца. Они были не похожи на те, что я видел в прошлый раз, – конечно, случайны и хаотичны, как любой облачный пейзаж. И все же у меня возникло ощущение, что это не имеет значения. В их рисунке было что-то знакомое, какая-то устойчивость, как будто я сейчас смотрел на тот же самый пейзаж, только под другим углом.
– Думаю, нам надо чуть повернуть, – не удержался я. – На запад…
Джип так и подскочил на сиденье.
– Да ты скоро сам станешь настоящим штурманом! – воскликнул он. – Я как раз собирался тебе это и предложить – взять чуточку западнее.
Я слегка ослабил хвост и выровнял винты, чтобы повернуть. Компас довольно быстро успокоился, но дисплей спутниковой навигации вел себя несколько странно, и я подумал, что сейчас раздастся голос франкфуртского диспетчера, возмущенно спрашивающего, что это я дурью маюсь? Они ведь знали, что я раньше никогда не совершал незапланированных посадок.
Крик Молл заглушил даже гудение двигателя, а ее рука чуть не вырвала провод интеркома. Но когда я посмотрел туда, куда указывала она, я простил ей эту выходку: далеко впереди, посреди огромного, на сей раз голубого пруда я увидел две громадные башни, венчавшие дворец Грааля. Я нажал на педали, толкнул рычаг и направил вертолет в сторону и вниз.
– Я не хочу близко подлетать к этому месту! – пояснил я. – Неизвестно, что им взбредет в голову. Мы приземлимся чуть поодаль и отправимся в город пешком, как я это сделал в прошлый раз.
Джип кивнул, наблюдая, как облака внезапно рассеялись и долина Гейленталь заиграла всеми красками. Небо очистилось, и рассветное солнце засверкало на грубой белизне скал и на зелени у их подножий; реки отливали сталью и бронзой, а над порогами сияла радуга. Молл схватила меня за плечо, когда из-за края горы возникли крепостные стены, а когда я повернул в сторону, стараясь остаться незамеченным, она разочарованно сникла. Для посадки я выбрал опушку леса, посредине которой стояла полуразрушенная хижина. От порыва ветра при посадке обвалилась вдобавок и ее передняя стена. Целое облако пыли и щепок поднялось в воздух, когда мы наконец-то приземлились. Я выключил мотор, и свист винтов постепенно стих.
Мы сели на траву; солнышко пригревало нас, а легкий ветерок обдавал своим дыханием. Прохладный рассветный воздух унес горе, гнев и отчаянное беспокойство, поселившееся в наших душах. Я мог теперь с этим жить и ждать освобождения.
– Вам лучше остаться и подождать здесь, – сказал я наконец. – Это будет разумно. Во-первых, если со мной что-нибудь случится, вы знаете, где меня искать; во-вторых, я в одиночку буду выглядеть более безобидным и как мишень не таким удобным. Ну а в-третьих, оставив вас здесь, я буду спокойнее за вертолет и у меня будет меньше шансов обнаружить здесь Ле Стрижа, когда вернусь.
Молл улыбнулась:
– Уж если нам суждено с ним встретиться, мы обязательно передадим ему твою любовь и благословение.
– Сделайте милость. И лучше всего осуществить это при помощи осинового кола. [73]
Я упал в густые заросли травы. В воздух взмыл пух чертополоха, повиснув в воздухе, словно снегопад в замедленной съемке.
– Если я не вернусь, действуйте по обстоятельствам. Но коль скоро тутошняя публика такова, как вы говорите, нам не должно ничего угрожать. Но, бога ради, будьте осторожны, хорошо?
– Забавно, – протянул Джип. – Именно это и я собирался порекомендовать тебе. Они славные люди, конечно, но наступили тяжелые времена, и не стоит им абсолютно доверять. – Он бросил мне одну из коробочек с ланчем, которые мы взяли с собой, но совершенно забыли про них. – Дорога неблизкая. Доброго пути.
Как ни странно, путь действительно оказался добрым. Я отправился вниз по течению небольшой речки, которая, как мне показалось, с большей вероятностью приведет меня к городу. Воздушный поток подхватил меня, и идти было невероятно легко. В некотором смысле я ощущал себя экскурсантом, ведь здесь было на что посмотреть: странные древние изваяния и дольмены, заросшие травой руины, выглядевшие наподобие римских. Мне попалась даже совершенно заброшенная деревушка. Поначалу я решил, что ее обитатели ушли в поле, но затем увидел покосившиеся ставни, прогнившую солому крыш и мельницу с обвалившимся колесом. Миновав деревню, я остановился на берегу реки, проглотил содержимое джиповой коробки, запив его речной водой. Я умылся и каким-то чудом забыл о том, как мало я за последнее время спал. Вода была ледяная, чистая и прозрачная, и она укрепила мой дух даже лучше, чем воздух, – и не с помощью какой-то магической силы, которую я смог бы ощутить, а за счет своей исключительной обыкновенности. Обычная вода, но лучшая из всех, какие только могут быть, без малейшего привкуса, даже без обычного и безвредного природного загрязнения. Если бы можно было разлить эту воду по бутылкам, никакой другой минеральной воде на рынке места бы не осталось. Нельзя было залить в бутылку эту долину, этот воздух, эти деревья, все, что здесь есть, – вода была лишь частью чего-то гораздо большего. Чего-то, что, впрочем, не очень-то сочеталось с заброшенной деревней…
Я, должно быть, задремал, всего на несколько минут, судя по часам, но почувствовал себя удивительно посвежевшим – так я не высыпался дома, проспав целую ночь. Я поднялся и продолжил путь.
Как часто бывает, башни оказались совсем не так близко, как я полагал. Прошло не меньше трех часов, прежде чем я вроде бы добрался до крепостных стен, но тут же заметил, что что-то здесь не так. Вокруг не было ни единого человека, и я почувствовал себя так же неуютно, как кузнечик на скатерти.
Я не решался просто так взять и подойти к огромным воротам, чтобы поговорить с часовыми. Ворота были закрыты, а над ними я увидел первый признак жизни за все это время – головы, сновавшие взад-вперед за крепостным парапетом. Они явно были настороже, едва ли не готовились к обороне. А потому могли оказаться очень бойкими: я уже начал жалеть, что не прихватил с собой что-нибудь подходящее в качестве белого флага. Двигаясь очень осторожно, не спуская глаз со стен, я выскользнул из-под прикрытия деревьев, глубоко вздохнул, оказавшись на открытом месте, и крикнул. Мышцы ног у меня были как две сжатые пружины, готовые понести меня прочь отсюда, но я поднял руку и замахал ею настолько естественно, насколько был в состоянии.
Реакция была мгновенной. Парапет ощетинился ружьями, и я едва справился с побуждением пуститься наутек. Сверху донесся суровый голос:
– Wer da? Halten Sie zuvor! [74]
– Freund! [75] – закричал я в ответ, держа руки так, чтобы их было видно. – Ich bringe gute Neues! Ich will mit einem Offizier sprechen! Darf ich hereinkommen? [76]
На стене спешно посовещались.
– Bleib da! [77] – прозвучал ответ. – Man soll den Каріtan holen. Steh, und kein Spass, sonst bist du Rabensfutter! [78]
Ничего лучшего я и не предполагал, хоть мне такие подачки для бедных и не особо по душе. Я скрестил руки на груди и стал ждать, пока в воротах не открылась маленькая калиточка и не вышли двое мужчин в черной форме безупречного военного покроя, какой в Сердцевине не видели уже наверное лет сто и напоминавшей о мире, закончившем свои дни в крови, грязи и экстремизме после 1914 года. Их длиннополые мундиры были застегнуты на серебряные пуговицы и перетянуты портупеями из белой кожи; серебряная окантовка тянулась по краям стоячих тесных воротничков и массивных манжет и двумя косичками спускалась вниз вдоль швов на бриджах. Сабли в узорчатых ножнах позвякивали у обоих на поясе, но они держали оружие и в руках. У того, что покрупнее, вышедшего вперед, когда они приблизились ко мне, в руках был маузер, жемчужина инженерной мысли, выглядевшая чересчур современной для изделия конца девятнадцатого века, каковым она являлась. Он был острижен наголо, на голове его сверкала черной эмалью Pickelhaube [79], а усы были нафабрены и лихо закручены кверху. Этакий карикатурный «Ганс», на картинке вызывающий смех, но если столкнешься с ним лицом к лицу и он вдобавок будет неплохо вооружен, то вид его представится уже отнюдь не столь опереточным. Тот, что помоложе, был худенький и поджарый, с длинными рыжеватыми волосами и маленькими глазками на чисто выбритом лице. Но шел он уверенно и враскачку, как атлет, что уже само по себе не слишком радовало. Словом, мне не понравился ни тот, ни другой. Так что самое время, решил я, вспомнить о хороших манерах.
Я поднял руку, и мы обменялись любезностями. Ганс, как выяснилось, был капитан Драговик, а вовсе никакой не Ганс, а второй представился в качестве лейтенанта фон Альберсвега, и оба были офицерами городской стражи Гейленберга. Оба были порядком взвинчены, однако стоило мне сказать, что у меня есть новости о недавней пропаже, причем новости важные настолько, что достойны незамедлительного доведения их до рыцарей, как их поведение резко изменилось. Капитан бросил строгий взгляд, а затем поразил меня, убрав свой жуткий пистолет в кобуру; лейтенант только опустил свое оружие, но капитан дал ему знак, и он последовал примеру старшего по званию.
– Лучше вам пойти с нами, – произнес капитан на вполне сносном английском. – Вы правы, о таких вещах следует докладывать немедленно. Пойдемте!
Его слова вселили в меня надежду, и я, едва ли не подталкиваемый моими провожатыми, направился к воротам. Пройдя под размеренно шагавшими по крепостной стене часовыми, я на секунду остановился в воротах, чтобы бросить взгляд на площадь сразу за ними. Ее я хорошо запомнил, и еще многое, многое другое. В память врезались аккуратные домики, сады и извилистые ленты аллей, пышная зелень, чистый воздух и ощущение полноты жизни и свежести. Но теперь я знал, что стоит за этим: могущество, благодаря которому этот островок не был подвержен влияниям времени, тогда как другие подобные ему места вместе со своими обитателями очень скоро вернутся обратно в Сердцевину и попадут в водоворот истории. Как же я умудрился в первый раз не ощутить ауру этого места? Я чуть ли не въявь видел сейчас светящуюся силу, исходящую от громоздких крепостных бастионов, от благородных классических колоннад, от короны белых облаков, венчающей взмывающие в небо башни. Что я, незряч был тогда, что ли? Нет, лишь на время ослеплен чарами Ле Стрижа.
– А, – тихо произнес капитан, – так я и думал. Вы уже были в Гейленберге. Не соблаговолите ли пройти сюда? Рыцарям будет крайне интересно выслушать ваше сообщение.
Он быстро провел меня в маленькую дверцу, прорезанную в углу мощных двустворчатых высоких ворот, и мы стали подниматься по длинной винтовой лестнице с безликими дверями по обеим ее сторонам и освещавшейся только сверху. На какое-то мгновение я решил, что мы собираемся подняться на самый верх, но тотчас капитан достал связку ключей, открыл дверь и вежливым жестом предложил мне войти. В коридоре было темно, и я остановился в нерешительности. Драговик, казалось, почувствовал мое замешательство.
– Все рыцари, которые сейчас в городе, участвуют… в некоем ритуале, – произнес он, церемонно извиняясь. – Мы вынуждены просить вас подождать в служебном помещении, пока они освободятся.
Я пожал плечами, мне это не особо понравилось, но я и не рассчитывал, что мне позволят свободно разгуливать по городу. Драговик подвел меня еще к одной двери, а когда та открылась, снова пропустил меня вперед. Свет проникал в комнату лишь через узенькое отверстие в стене, и прошло несколько секунд, прежде чем я разглядел пустые цепи для светильника, свисавшие со сводчатого потолка, и полинялые стяги, украшавшие голые каменные стены. Здесь было пыльно, и вообще казалось, что помещением давно никто не пользовался. Оказавшись тут, я решил, что тотчас услышу щелчок замка и останусь в одиночестве. Но я ошибся. Мои спутники остались здесь, а рука лейтенанта легла на эфес сабли.
– А теперь, – произнес он по-английски, – ты немедленно расскажешь нам, где Великое Копье и как его найти. Zur Stelle! [80]
Меня славно обвели вокруг пальца.
– Я буду рад обо всем рассказать, для этого я и здесь, – повторил я. – Но расскажу тому, кто наделен полномочиями, а не вам.
– Мы имеем все необходимые полномочия, – проговорил капитан ледяным тоном. – Шпион пойман, когда вернулся на место преступления, как собака возвращается на свою блевотину. И все же он согласен искупить часть вины, раскрыв местонахождение похищенной им собственности Рыцарям не стоит беспокоиться из-за такого пустяка, mein Bursch. [81] Последний раз спрашиваю: ты будешь говорить?
Прямо замечательно. Еще парочка с амбициями, желающая выслужиться за мой счет. Меня от такого уже тошнило, и я закусил удила.
– Я уже сказал, – прорычал я, – что стану говорить только с рыцарями и больше ни с кем другим. И это мое последнее слово.
– Как угодно, – холодно проговорил Драговик. – С такими, как ты, церемониться нечего. Если будешь молчать, мы вырежем из тебя правду по кусочкам.
Я снова зарычал:
– Рыцари будут вам весьма благодарны.
Фон Альберсвег пожал плечами:
– Если ты умрешь, вместе с тобой испарятся и чары, которые ты использовал, чтобы спрятать копье, и тогда мы сможем его вернуть. Und nun… [82]
Меч оказался у меня в руке прежде, чем его сабля покинула ножны. Лейтенант вспыхнул и вскинул саблю, подняв ее высоко над головой и встав в напыщенную гейдельбергскую оборонительную позицию. Я едва удержался, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Дуэль в Гейдельберге – это театральная постановка, где все действие расписано, а единственная ее цель – украсить зеленых юнкеров неглубокими, но эффектными шрамами. Я играл в игры посерьезнее. Я сделал шаг вперед, замерев в устрашающей позе и будучи для него абсолютно неуязвимым. Острие моего меча оказалось наставлено точно на солнечное сплетение фон Альберсвега, причем меч абсолютно не дрожал, что было приятно. Лейтенант в нерешительности уставился на мой меч.
– Zum Teufel! – прошипел он. – Sehen Sie doch diesen Stahl… [83]
Драговик покрутил свои усищи и фыркнул.
– Beruhe dich! [84] – гаркнул он и презрительно прибавил, обращаясь ко мне: – Значит, ты стащил и еще кое-что!
Затем, резко оттолкнув лейтенанта, он выхватил свою саблю и одним молниеносным движением, которое вышло у него по крайней мере не хуже, чем у меня, встал в оборонительную позицию. Острие его сабли, насколько я мог видеть, тоже абсолютно не дрожало. Я поднял меч для приветствия, а секундой позже он последовал моему примеру и тут же пошел в наступление, устрашающе быстро, и оттеснил меня к стене прежде, чем я успел что-нибудь сделать. Своим клинком он вышиб струйку селитры из каменной стены рядом с моим плечом. Мы сошлись corps-a-corps [85], и я отшвырнул его, нанеся сокрушительный удар по его сабле. Он без усилий высвободился, и мне пришлось парировать ослепительную серию ударов в плечо и бедро, – а затем еще и резкий выпад, нацеленный мне в живот. Я был к этому готов, одновременно отступив в сторону и быстро махнув мечом в направлении его головы. Он пригнулся, затем выпрямился и двинулся вперед, причем ужасно быстро. Я отскочил назад, задержал его выпадом appel [86] и едва успел парировать удар, направленный в горло.
Затем я пошел на него, копируя его стиль, и применил набор своих лучших ударов, не ослабляя ни на секунду оборону и постоянно изменяя частоту ударов, чтобы их нельзя было предугадать. Одним из них я задел его ухо, другим чуть не снес его чертовы усы. Его лицо постепенно делалось багровым, но он цепко оборонялся, а затем стал теснить меня. Все это время лейтенант носился вокруг, пританцовывая, как ребенок, которому тоже хочется принять участие в игре, – дурной ребенок, ибо, судя по тому, как он поднимал саблю, его не просто разбирал энтузиазм – он только ждал подходящего момента, чтобы хорошенько полоснуть меня. Как только такая возможность представилась, он кинулся, готовый нанести удар мне в спину. Но я не зевал; резко развернувшись, я сделал выпад и вонзил меч точно ему в бедро. Он закричал, пошатнулся и упал. Драговик перескочил через него, издав звук, похожий на удивленное хрюканье, и снова кинулся на меня. Это был настоящий фехтовальщик, а не просто школьный забияка-переросток, и я начал уставать. Удар, ложный выпад, выпад сменяли друг друга с молниеносной быстротой и не позволяли мне сдвинуться с места, потому что это было бы слишком рискованно. Вот и лейтенант начал шевелиться у наших ног. И тут я поскользнулся в луже его крови, потерял равновесие, а вместе с тем и инициативу. В отчаянии я попытался исполнить еще один траверс, но с позором его провалил..
– Halt! [87]
Крик потряс воздух, крик высокий и чистый. Капитан стоял как громом пораженный, а его коварный удар так и повис в воздухе Я похолодел, а затем поскользнулся до конца и упал на колено, причем всю тяжесть тела приняла на себя рука, державшая меч. Капитанские усы встали дыбом, его сабля закачалась И вновь раздался крик, теперь сопровождаемый топотом ног по коридору.
– Halt, sagte ich! Kem Schlag mehr! Versteh'n, Hauptmann? [88]
Капитан стиснул зубы и глубоко вздохнул. Его сабля безвольно опустилась, а шпоры звякнули. Он посмотрел в сторону коридора; на лице у него были написаны с трудом скрываемое разочарование и с неменьшим трудом сдерживаемое негодование. А о том, какие чувства передавало в этот миг мое собственное лицо, мне и думать не хотелось. Последний удар, если бы он достиг цели, не мог не быть действительно последним. Но главным, что я сейчас ощущал, была неимоверная слабость, причиненная моментом узнавания.
Мягкая светло-серая форма, которую я уже видел раньше. Она казалась весьма скромной по сравнению с яркими мундирами часовых или угольно-черным цветом формы городской стражи. Но даже в тени коридора знаки различия на ней ярко пылали золотом, особенно выделяясь на груди, потому что – и здесь ошибки быть не могло – это была женщина. Высокая, стройная, темноволосая, она возникла в дверном проеме, одним пронзительным взглядом охватив все происходящее Так продолжалось лишь мгновение; она увидела меня, и лицо ее стало непроницаемым. Но я уже оправился от своей порции шока и заговорил первым.