Страница:
Кровь бросилась мне в голову, я чувствовал, что отступать поздно: даже если бы я захотел теперь захлопнуть дверь, это могло у меня и не получиться. Руки у меня вспотели от волнения, и я с грустью подумал о здоровенном мече, так и висевшем у меня дома над камином. Если отсюда и правда можно было попасть на Спираль, я, возможно, смог бы его забрать. Но если это было не так, мне пришлось бы долго объяснять свое странное поведение. Лучше уж подождать. Я еще чуть-чуть приоткрыл дверь. Из-под двери в спальню проглядывала узкая полоска света.
Это был не обычный свет, он не походил на мягкое свечение ночника в спальне или на раздражающе-яркое освещение в ванной комнате. Этот свет имел тусклый сероватый оттенок, который нельзя было даже назвать опаловым – такой он был мрачный. И все же он казался странно знакомым. Несмотря на то, что свет был неярким, я все-таки смог убедиться, что ни в прихожей, ни в гостиной никого нет. Значит, кто бы это ни был, он засел в спальне. И тут, снова услышав тихий стук и звуки учащенного дыхания, я понял наконец, откуда исходит этот неяркий свет. Я в мгновение ока пересек прихожую, так что не успела еще входная дверь закрыться за мной, и ворвался в спальню.
В неярком свечении монитора я увидел, как с постели вскочила фигура, одетая в темное. Компьютер перевернулся, я мельком увидел нечто стройное и быстрое, как леопард, затем меня отшвырнуло назад к двери, а это что-то пролетело мимо. Но, видимо, недостаточно быстро: может, я и деревянный, но быстроте реакции научиться успел. Я схватил пробегавшего за руку. На ощупь она напоминала пучок завернутых в шелк стальных кабелей. Обладатель руки, которого занесло от собственной скорости, не останавливаясь ни на мгновение, кинулся на меня. Кулаком съездил мне по щеке и уже тянулся к горлу. Я втянул голову в плечи, опустив подбородок к груди. Таким образом голова моя оказалась повернута не очень удобно для нападавшего. Драка в мои планы сейчас не входила, однако я все-таки хорошенько боднул противника, и он, зашатавшись, повалился на кровать. Я подлетел к постели и кинулся на него, и, хотя он откатился в сторону, я все же успел подмять под себя его руку. Незваный гость попытался ухватить меня за пах, и у него это чуть не получилось, а затем наградил меня сокрушительным ударом по шее. Я с хрипением шлепнулся на спину, а он вскочил с кровати и кинулся наутек.
Ну что мне оставалось? Да, я лягнул убегавшего – мои длинные ноги вполне годились для такого. Пихнув взломщика под зад, я отправил его как раз в том направлении, куда он спешил, только чуть-чуть быстрее. Темная фигура, срикошетив от дверного косяка, рухнула на пол. Голова у меня все еще кружилась от ударов, но я скатился с кровати и, взгромоздившись на противника, съездил ему по носу, но вместо носа наткнулся на что-то шелковое, разорвавшееся от удара. И тут же сам получил увесистый тумак по подбородку. Другой кулак противника дал мне под дых, и, будь я среднестатистическим бизнесменом, с этого момента я превратился бы в боксерскую грушу.
Я упал навзничь, взломщик вскочил на ноги. И тут я приподнялся и, схватив его сзади, швырнул об дверь ванной. Это дало мне передышку, которой я воспользовался, чтобы встать на четвереньки, чувствуя, что меня сейчас вырвет, и изо всех сил стараясь, чтобы этого не произошло. Незваный гость вскочил на ноги. Мелькнула и опустилась затянутая в перчатку напряженная рука, и я получил классический удар ребром ладони по шее. Рука скользнула по волосам и, не нанеся больше особого ущерба моему здоровью, угодила в спинку кровати. Но вот уже другая рука рубанула меня по предплечью, которое тотчас онемело. Собрав последние силы, я перехватил руку в полете своей правой рукой, повалил противника плашмя на ковер и хорошенько треснул его локтем по почкам. Он лягнул меня и попал по коленной чашечке; удар был такой силы, что, не увернись я, он мог бы и расколоть эту хрупкую посуду. Но хоть удар и пришелся по касательной, все равно боль была такая, что я завопил и кинулся на противника, повалив его на пол. С этого момента мы превратились в единый ком сплетенных конечностей и сокрушительных ударов, отдельные из которых могли бы оказаться смертельными, если бы было побольше места для замаха и если бы мы могли наносить их по всем правилам. Я прошел отменную тренировку в школе грубых искусств, иногда под руководством друзей, иногда врагов. Но даже для меня этот человек был серьезным противником. Который к тому же пользовался запрещенными приемами. При малейшей возможности пальцы его с поразительной настойчивостью скользили к моим глазам, норовили заехать между ног или вцеплялись в рот, нос, уши и другие чувствительные места. По таким правилам я драться не хотел и не стал бы, даже если бы места было больше. Мы, по сути дела, занимались тем, что швыряли друг друга из угла в угол от кровати к стене, а всякий раз как кто-то из нас пытался подняться на ноги, другой пинком или каким-нибудь иным способом его с ног сбивал.
Конечно, кто-нибудь обязательно услышал бы шум драки, но была суббота, все разошлись ужинать, и в соседних номерах никого не было. Мне казалось, что мы деремся целую вечность, но на самом деле наверняка прошло совсем немного времени. Мало-помалу я начал кое-что понимать. Эти руки поначалу ввели меня в заблуждение: они казались сильными, да они и были довольно-таки сильными – но все-таки не такими сильными, как мои. Чем больше я усложнял свои удары и применял разные хитрости, тем более отчаянной становилась защита противника, тем больше он царапался. Наконец, когда он вцепился мне в нос, я не выдержал и отпустил его, пораженный такой беспринципностью, – и в тот же миг удар коленом в пах заставил меня согнуться пополам и застонать. Мой противник тем временем вскочил на ноги и очередной раз кинулся к двери, но тут же наткнулся на кровать, которую я, поднатужившись, вытолкнул в проход. Такого он не ожидал, потому что ему самому это было не под силу. И я, чтобы закрепить успех, нанес ему сокрушительный удар по основанию черепа. Он упал вперед, а я, навалившись на него всем телом, со всей силой вдавил его лицо в удушающие объятия плотного гостиничного покрывала.
Моя ставка сыграла. Теперь он никуда не торопился. Одним коленом я прижимал к кровати его поясницу, другим – шею. Руки его запутались в покрывале, ногами он пытался лягаться – без особого успеха. Я чувствовал, как он бьется в конвульсиях, отчаянно пытаясь вдохнуть, при этом громко сопя. Если я его не отпущу в ближайшее время, он задохнется. Теперь он полностью в моей власти!
Я сел, отдышался, потер ушибы, – в общем, подождал, пока уровень адреналина придет в норму, и ощутил неземное блаженство оттого, что могу свободно дышать. Если у меня когда-нибудь и был более серьезный противник в драке, то лишь однажды, да и то это был не человек. Мне начинало надоедать просто сидеть и ничего не делать, и я решил обыскать поверженного противника. Попытки вырваться возобновились с новой силой, но я не обратил на это никакого внимания. Взломщик был одет в обтягивающий спортивный костюм, источавший запах пота и чего-то еще, должно быть лосьона после бритья. Где же карманы? Нащупав один, я вытряхнул оттуда металлические инструменты, скрепленные кольцом, и связку пластиковых карточек с дырочками. Я решил, что это приспособления для взлома – и довольно хитроумные, раз с их помощью удалось открыть дверь в номер. Может, еще что найду? Я порылся в кармане брюк, и рука моя так и замерла на месте. Тело подо мной задрожало, хотя я в подобной ситуации, наверное, дрожал бы куда сильнее.
Выбитый из колеи, недоумевающий и удивленный, я откатился назад по кровати. Все это лишь доказывало, что я даже более честный боец, чем сам думал.
Я спрыгнул с кровати, на ходу поставил на место компьютер и включил свет в комнате. Бросил взгляд на приподнявшееся с кровати лицо, все в кровоподтеках и мокрое от пота. Из одной ноздри тонкой струйкой сочилась кровь; клочьями свисали остатки полумаски.
– И не думай даже! – рявкнул я, заметив, как предательски блеснул единственный открытый глаз. – На телефоне – кнопка тревоги. Только пошевелишься – и я нажму ее. Не думаю, что ты в твоем теперешнем состоянии сумеешь со мной справиться, – что, я не прав?
Женщина поникла головой и громко всхлипнула, не сумев сдержаться. Этот всхлип был красноречивее любого ругательства. Я отвел глаза и, как это ни смешно, почувствовал себя виноватым. И тогда я увидел провода, протянутые от компьютера к дополнительной розетке, которую установили для факса и модема. Я взглянул на монитор, и на меня снизошло озарение: в главном окне мелькала информация о моих деловых связях. Я нажал на клавишу «pause».
– И куда же это вы пересылали мои файлы? – поинтересовался я.
Женщина ничего не ответила.
– Ich fragte, wohin Sie meine Feilen copieren wollte? Je viens de vous demander ou exactement vous avez voulu copier mes fichiers? [17] Hein? Mei archivi – dovei? [18] Los ficheros… [19]
Она пробормотала что-то довольно неприличное.
– О'кей, в таком случае будем говорить по-английски. Вам знакомо такое выражение, как промышленный шпионаж?
Молчание. Я взглянул на нее повнимательнее. Так, ничего особенного. Только что высокая; неплохая фигура; гибкая, как пантера, – что правда, то правда, и грудь вроде ничего. Но все впечатление портило лицо. В этот момент оно выглядело ужасно: один глаз распух и посинел, разбитая губа вздулась, а из носа все еще сочились кровь и слизь. Но я сильно подозревал, что и в лучшие времена обладательница этого лица не победила бы на конкурсе красоты. Лицо ее выражало горькое разочарование и было таким же твердым, как ее кулаки, – начиная от глубокой V-образной складки между бровями и заканчивая выражавшими чувство неудовлетворенности глубокими морщинами по обеим сторонам от ее длинного носа и тяжелого рта. Глаз, который оставался открытым, был глубоко посаженным, очень темным и слегка косил. Он казался более узким от морщинок, наложенных нервным и тяжелым характером. Волосы у пленницы были черные и короткие. Сейчас они слиплись от пота и облепили ее голову, и поэтому сказать о них что-то определенное было невозможно. С этим выражением на лице ей можно было бы дать любой возраст, – возможно, сорок; но, взглянув на шею, я решил скинуть десять лет или даже больше. Такие лица я видел у женщин-гимнасток, у тех, которые потерпели поражение. Но это было вовсе не смирившееся лицо; напротив, это было лицо, дышавшее ненавистью, причем совершенно независимо от того, справедливо это чувство или нет.
И все же я попытался спросить еще раз:
– Не заблагорассудится ли вам все же сказать мне что-нибудь? Например, кто вы и что здесь делаете? Вам сейчас, если я правильно понимаю, могут пригодиться несколько лишних баллов в вашу пользу.
– Есть люди, которые знают, где я, – произнесла она ничего не выражающим низким голосом. – Если вы мне что-нибудь сделаете, они вас найдут.
Я пожал плечами. Она была тверда, как стена, и собиралась продолжать в том же духе. Я взглянул на номер телефона, куда она перекачивала мои данные, – 010—33. Французский, ведь там нет территориальных кодов. С другой стороны, этот номер выглядел точь-в-точь как страсбургский. Я ввел команду зарегистрировать его, а заодно и довольно недвусмысленное ругательство и отменил передачу информации. И тут же вскочил – как раз вовремя, чтобы остановить ее: она кинулась через кровать к компьютеру. Я подхватил его и выдернул провода из розетки.
– Как вы себя ведете!
Я уже приготовился, что она с диким воплем вцепится мне в горло, но вместо этого она устало опустила ноги на пол и закрыла лицо руками. Я, не спуская с нее глаз, осторожно поставил компьютер на место.
– Вы, похоже, выводов не делаете! Думаю, мне лучше сию же секунду позвонить администратору и вызвать сюда парочку дюжих портье, чтобы они вас проводили к копам.
Она презрительно фыркнула и громко сплюнула:
– Ну давай! Попробуй, черт тебя дери! Но ты же не сделаешь этого – слабо тебе! Иначе что же станет с твоими драгоценными секретами?
В ее голосе появились железные нотки. Мне уже где-то доводилось слышать что-то подобное – но где? Тот же резкий монотонный голос, налитый свинцом сарказма и сознания собственный правоты, – обладатель такого голоса знает, что правда на его стороне, но не получает от этого наслаждения.
– Когда они увидят, чем нашпигована твоя машина, у них может появиться к тебе несколько вопросов!
Я удивленно моргнул. Ладно, согласен, в тех файлах были коммерческие секреты, но ничего из ряда вон выходящего.
– О чем это вы?
Она чуть не плевалась от возмущения.
– Да о тебе! О тебе и твоих дружках, твоих, с позволения сказать, коллегах, занятых перевозками по Европе. Только не думайте, что никто не знает о ваших делишках! Одни имена чего стоят – достаточно их услышать, и тем, кто знает, все сразу становится ясно!
– Что именно ясно?
– Да ладно тебе! Все эти сукины дети! Да разве они могут быть замешаны в чем-нибудь приличном? Если половина – уцелевшая от коммунистических режимов номенклатура, можно даже сказать птицы высокого полета, а остальные – продажные жирные коты, с которыми они водились и в былые времена? А еще экстремисты, как, например, твой закадычный дружок, герр барон!
– Лутц фон Амернинген? А с ним-то что не так?
Она театральным жестом пожала плечами:
– Да так, ничего особенного. Просто все эти новомодные течения последнее время плодятся как грибы после дождя. И не только здесь, в Германии, а по всей Европе. Как они все заинтересовались гарнизонами и оружейными складами и уличными демонстрациями – такими, как сегодня! Называются они все по-разному, но стоит-то за ними, в сущности, одно и то же – неонацизм. А барон – главный заводила в большинстве из них. Но вы, уж конечно же, этого тоже не знали, так?
Я прислонился к стене.
– Как ни странно, но не знал.
– Ну что вы, нет, не приведи Господь! – воскликнула она злорадно. – И уж конечно, вы ни одному моему слову не верите, не так ли?
Я пожал плечами:
– А разве это имеет значение? Как это ни прискорбно, но вести дела на старом добром Востоке без связей с подобными типами невозможно. На момент перестройки в странах Восточной Европы они были единственными, кто обладал навыками управления, и, понятное дело, они оказались в центре событий. Но они не представляют особой опасности. А насчет Лутца – я, пожалуй, мог бы и поверить вам. У его отца, если не ошибаюсь, не самый чистый послужной список. Да и сам Лутц мне никогда особенно не нравился.
– Отец, говорите? – Ее почему-то перекосило от моих слов. Она огляделась вокруг и внезапно кинулась к туалетному столику. Я весь напрягся – ее быстрота меня пугала, – но она всего лишь схватила что-то, оказавшееся длинной белой карточкой. Она кинула ее мне под ноги. Приглашение Лутца. – А об этом что вы скажете?
– Это впервые, – произнес я спокойно. – И я не знаю, идти туда или нет.
Она ехидно ухмыльнулась.
Я снова пожал плечами:
– Думайте что хотите, мне плевать. Я не собираюсь ничего доказывать. Все, что мне известно об этих людях, – это то, что они признанные и уважаемые бизнесмены как в своих странах, так и по всей Европе, и именно поэтому моя фирма сотрудничает с ними. Даже если предположить, что в ваших словах есть доля правды, что у них в прошлом не все так чисто, никакой грязи в наши с ними дела не проникло. Ни в дела работы, ни в дела веселья – хотя мы не то чтобы уж очень много с ними развлекались. И моя фирма ни в чем – я хочу сказать, совершенно ни в чем и никогда – замешана не была. У нас безупречный послужной список, никаких политических связей, ни с какими партиями мы не сотрудничаем. И от чего же вы в таком случае отталкиваетесь в ваших подозрениях? Кем бы вы ни были.
Она бросила на меня уничтожающий взгляд и ничего не сказала. Я ни малейшим образом не поколебал ее убеждений. Теперь я понял, кого мне напомнил ее голос: одну из моих первых учительниц, ни больше ни меньше, – вечно всем недовольную и раздражительную пожилую особу, твердо убежденную, что дети всегда строят против нее заговоры, и получавшую мстительное удовольствие, когда ей удавалось их на этом подловить. Само собой разумеется, что вскоре дети и вправду стали строить ей козни. У этой дамочки скорее всего та же проблема. Я пораскинул мозгами, выжидая. Едва ли она из полиции – она сказала о копах «они». К тому же она чересчур несдержанна. Я все больше и больше склонялся к мысли, что ко мне в руки попала какая-то одержимая репортерша-сыщик. Для подачи заявления в суд имелось бесконечное множество причин – нарушение частной собственности, нападение, кража информации, какие бы термины немцы ни использовали для обозначения взлома и вторжения. Но эта убежденная в собственной правоте ответчица на скамье подсудимых могла набросать вокруг себя такую кучу грязи, что часть могла попасть в цель и прилипнуть.
– Ну что? – осведомилась она. – Не терпится побыстрее вызвать полицию, так?
– Да уж, хватит с меня вашего общества, – ответил я. – Убирайтесь!
– Может, хотите, чтобы я им сама позвонила? – сладким голосом спросила она. – Нет? Вот ведь странное дело…
Я схватил ее за шиворот и, стащив с кровати, поставил на ноги.
– Нам сейчас ваша грязная шумиха не нужна, – сказал я, шаря по еще не обысканным карманам и выуживая оттуда один за другим инструменты для взлома, а вслед за ними ключ от гостиничного номера. Никакого удостоверения, совершенно ничего. Я нащупал шов в том месте, где на костюме была пришита бирка, которую потом отпороли. – Только поэтому я так легко отпускаю вас. Слушайте внимательно: завтра первым делом вы выедете из номера… – я посмотрел на табличку и швырнул ключ ей обратно, – тысяча семьсот двадцать шесть. В противном случае я позабочусь о том, чтобы вас вышвырнули оттуда. Вы меня поняли? Это мне нетрудно сделать, можете мне поверить.
– Я вам верю! – прошипела она.
– Ну и ладно!
Я указал пальцем на входную дверь, и она, прихрамывая, прошла мимо меня. Надо сказать, по комнате она шла с намеренно вызывающим видом, обнаглев до того, что остановилась, чтобы поднять по дороге стопку бумаг, и мне пришлось схватить ее за руку и вытолкать в коридор. Она зашаталась на толстом ковре, но не упала. Собралась, бросила на меня последний испепеляющий взгляд, проворчала что-то сквозь зубы и, немного переигрывая, с чувством собственного достоинства двинулась вперед по коридору, хотя ее попытка не хромать была чересчур нарочита. Я некоторое время смотрел ей вслед, затем отпустил дверь. Но амортизатор остановил дверь, не дав ей закрыться до конца, и до меня донесся всхлип, поспешно подавленный. Внезапно я почувствовал себя гораздо менее безупречным и справедливым, и это меня порядком взбесило.
Я пошел в ванную, чтобы принять душ, стараясь не встречаться взглядом со своим отражением в зеркале. Я ведь никак не мог этого предотвратить, правда? Она не особенно-то церемонилась со мной. Если бы я не отбивался изо всех сил, она бы сделала из меня отбивную и смылась, вполне возможно прихватив компьютер. По крайней мере, она не пыталась сыграть на том, что она женщина. Как правило, такая игра имеет две основные формы, в одной из которых внешность незваной гостьи была бы не в ее пользу. Это лицо – или я видел только маску? Я попробовал представить ее без этой маски – и не смог. Гримаса презрения – если только она не изобразила ее намеренно. Если так, то зачем? Я уже начинал жалеть, что отпустил ее так легко. Мне следовало попытаться выяснить побольше. С другой стороны, не мог же я выбивать из нее признание силой. Горячая вода попала на царапины, и я зажмурился от боли. Она чуть дух из меня не вышибла, черт возьми! Где она только научилась так драться? И как ей удается поддерживать себя в такой прекрасной форме? Как мне с помощью альпинизма?
Альпинизм.
Номер 1726 – это значит семнадцатый этаж. Спуститься на четыре этажа вниз. Где бы могла быть комната 26? В этом крыле здания, но в торце – один из самых дешевых номеров. Все сходится. Я поднял одну из маленьких штуковин, которые вытряхнул из ее карманов, – жучок, если я в этом что-нибудь понимаю. Едва не попался на крючок. Меня передернуло: я почувствовал себя крайне неуютно. Затем я раздавил зловредное приспособленьице пальцами. Это называется слежка, не так ли? Ну покажу я этой сучке, черт возьми, как такое следует делать! Идея была сумасбродная, но она с каждой минутой нравилась мне своим мрачным юмором все больше и больше. Я кинулся к шкафам, по которым портье распихали мои чемоданы, и принялся рыться в вещах. Благо альпинистское снаряжение, надеясь на прогулку в горы, я захватил с собой.
Яркая одежда из лайкры не подойдет. Я натянул серый бадлон с капюшоном, темные джинсы, закрепил поверх них усложненный вариант снаряжения и принялся набивать сумку зацепами, тросами и отборнейшими штифтами, которые я уже давно мечтал испытать в деле. Мне потребовалось не больше минуты, чтобы натянуть ботинки – те, что с ультрагибкой подошвой, – и прихватить с собой немалых размеров моток веревки, легкой как перышко, к которой при помощи карабинов крепились зацепы и спусковой механизм. Рамы в окнах были крепкие, двустворчатые, и они должны были без труда выдержать мой вес, даже если я хорошенько раскачаюсь перед приземлением. При мысли об этом я с обожанием покосился на шлем, но он был кислотно-желтого цвета и стал бы сиять не хуже маяка, отражая подсветку фасада. Я перекинул ногу через подоконник, бросил взгляд на карниз и дальше – и у меня захватило дух. Автостоянка казалась отсюда морем машинных крыш, излучавшим мягкое свечение, и я даже слишком живо представил себе, как с огромной скоростью лечу вниз, навстречу этому морю, – возможно, даже вижу свое отражение в рафинированном блеске, который все ближе и ближе, и вот уже он готов принять меня через какое-то губительное мгновение и слиться со мной в единое целое, частица с античастицей…
Я вздрогнул и пришёл в себя. К подобным ужасам я уже давно привык; альпинист, который уверяет, будто никогда не смотрит вниз, лжет. От этого зрелища вас может иногда сковать ужас на несколько долгих мгновении, даже если вы начинаете подниматься от самой подошвы горы и покоряете вершину, постепенно привыкая к ней. Спуск со страховкой всегда не очень-то импонировал мне, однако сейчас подгоняла необходимость быстроты. Но разве я однажды не спускался по стене отеля в Бангкоке? И повыше стеночка была, чем здесь. Согласен: тогда я толком и не знал, что карабкаюсь по стене, но разве это так уж важно? Я с готовностью перекинул через подоконник вторую ногу, поморщился, задев ушибленное место, пошарил рукой внизу, нащупал край карниза, оттолкнулся от него и, доверившись двойному тросу, заскользил вниз – все ниже и ниже, пока трос не натянулся. Теперь я практически шел вниз по гладкому бетонному фасаду отеля. Находись мой номер на несколько этажей ниже, и мне бы не удалась эта выходка. Меня бы выдала предательская подсветка фасада. Здесь же, наверху, свет был не такой яркий – чтобы хорошо было видно светящееся название отеля на крыше; а уж в тени все коты-взломщики серы.
Спуститься труда не составило. Добравшись, как мне показалось, до нужного этажа, я стал присматривать место, куда можно загнать штифт. Этот ультрамодный фасад был сверху донизу покрыт щелями и впадинами, но все они были чересчур велики даже для самого гигантского штифта. Я несколько секунд попотел над решением этой задачки, но делать было нечего: или я возвращаюсь обратно наверх, или преодолеваю оставшийся отрезок – будь он проклят – одним прыжком. Я с опаской покосился вниз – пока никто там не кричал и пальцами на меня не показывал; но еще не вечер. Нельзя терять ни секунды. Я принялся раскачиваться, с каждым разом отталкиваясь все дальше и дальше от стены. Но стоило мне почти достичь нужной высоты, и я тут же живо представил, как влетаю на полной скорости в окно, а острые лезвия разбитых стекол сдирают с меня кожу и мясо…
Черт с ними, с этими страхами! Я качнулся вбок и отпустил веревку. Я отлетел от стены со звуком рвущейся холстины, и меня стало заносить вбок, пока трос не попал на массивную угловую колонну и не забросил меня за угол. Я схватился за спусковой механизм, а бетонная стена уже спешила мне навстречу, вонзаясь в ладони, колени и все другие части тела, которые смогли судорожно в нее вцепиться. Я закачался, ухватился за стену, поскользнулся, подтянулся. Пальцем зацепился за отверстие в стене, другим нащупал еще одно, вот уже и нога нашла подходящий выступ, – ушибы мои ныли, но я действовал молниеносно. Я глубоко вздохнул, посмотрел наверх и сосчитал этажи. Спустился на один лишний… Хорошо. К тому же на этой стороне здания меня почти невозможно заметить снизу. Я полез наверх, подтягивая свисающую веревку и следя, чтобы ее не было видно из окон. Вот там, выше и правее, – это, должно быть, окно комнаты 1726. Створки чуть приоткрыты. Только я пальцами зацепился за выступ окна, как на меня упал луч прожектора. Я с отчаянной поспешностью подтянулся, припал к стене, вися на одних пальцах; карниз заскрипел и пошатнулся. Нужно быть осторожнее – наверняка где-нибудь неподалеку окажется еще и служба охраны, которая как раз для отлова таких сумасшедших, как я, и существует. Занавески были раздернуты, я, откинув с лица капюшон, заглянул внутрь, чуть приподнявшись над уровнем подоконника. Вот она – идет медленно, только что закрыла за собой дверь. Наверное, решила, что лучше пойдет по лестнице, чем встретит кого-нибудь в таком виде в лифте. Долго и мучительно медленно тащилась, и каждый шаг болью отдавался в ее теле. Добравшись до кресла, она рухнула в него как подкошенная и, по-видимому окончательно выбившись из сил, затряслась от рыданий. В комнате больше никого не было. Ни звука, ни движения. Она была одна.
Это был не обычный свет, он не походил на мягкое свечение ночника в спальне или на раздражающе-яркое освещение в ванной комнате. Этот свет имел тусклый сероватый оттенок, который нельзя было даже назвать опаловым – такой он был мрачный. И все же он казался странно знакомым. Несмотря на то, что свет был неярким, я все-таки смог убедиться, что ни в прихожей, ни в гостиной никого нет. Значит, кто бы это ни был, он засел в спальне. И тут, снова услышав тихий стук и звуки учащенного дыхания, я понял наконец, откуда исходит этот неяркий свет. Я в мгновение ока пересек прихожую, так что не успела еще входная дверь закрыться за мной, и ворвался в спальню.
В неярком свечении монитора я увидел, как с постели вскочила фигура, одетая в темное. Компьютер перевернулся, я мельком увидел нечто стройное и быстрое, как леопард, затем меня отшвырнуло назад к двери, а это что-то пролетело мимо. Но, видимо, недостаточно быстро: может, я и деревянный, но быстроте реакции научиться успел. Я схватил пробегавшего за руку. На ощупь она напоминала пучок завернутых в шелк стальных кабелей. Обладатель руки, которого занесло от собственной скорости, не останавливаясь ни на мгновение, кинулся на меня. Кулаком съездил мне по щеке и уже тянулся к горлу. Я втянул голову в плечи, опустив подбородок к груди. Таким образом голова моя оказалась повернута не очень удобно для нападавшего. Драка в мои планы сейчас не входила, однако я все-таки хорошенько боднул противника, и он, зашатавшись, повалился на кровать. Я подлетел к постели и кинулся на него, и, хотя он откатился в сторону, я все же успел подмять под себя его руку. Незваный гость попытался ухватить меня за пах, и у него это чуть не получилось, а затем наградил меня сокрушительным ударом по шее. Я с хрипением шлепнулся на спину, а он вскочил с кровати и кинулся наутек.
Ну что мне оставалось? Да, я лягнул убегавшего – мои длинные ноги вполне годились для такого. Пихнув взломщика под зад, я отправил его как раз в том направлении, куда он спешил, только чуть-чуть быстрее. Темная фигура, срикошетив от дверного косяка, рухнула на пол. Голова у меня все еще кружилась от ударов, но я скатился с кровати и, взгромоздившись на противника, съездил ему по носу, но вместо носа наткнулся на что-то шелковое, разорвавшееся от удара. И тут же сам получил увесистый тумак по подбородку. Другой кулак противника дал мне под дых, и, будь я среднестатистическим бизнесменом, с этого момента я превратился бы в боксерскую грушу.
Я упал навзничь, взломщик вскочил на ноги. И тут я приподнялся и, схватив его сзади, швырнул об дверь ванной. Это дало мне передышку, которой я воспользовался, чтобы встать на четвереньки, чувствуя, что меня сейчас вырвет, и изо всех сил стараясь, чтобы этого не произошло. Незваный гость вскочил на ноги. Мелькнула и опустилась затянутая в перчатку напряженная рука, и я получил классический удар ребром ладони по шее. Рука скользнула по волосам и, не нанеся больше особого ущерба моему здоровью, угодила в спинку кровати. Но вот уже другая рука рубанула меня по предплечью, которое тотчас онемело. Собрав последние силы, я перехватил руку в полете своей правой рукой, повалил противника плашмя на ковер и хорошенько треснул его локтем по почкам. Он лягнул меня и попал по коленной чашечке; удар был такой силы, что, не увернись я, он мог бы и расколоть эту хрупкую посуду. Но хоть удар и пришелся по касательной, все равно боль была такая, что я завопил и кинулся на противника, повалив его на пол. С этого момента мы превратились в единый ком сплетенных конечностей и сокрушительных ударов, отдельные из которых могли бы оказаться смертельными, если бы было побольше места для замаха и если бы мы могли наносить их по всем правилам. Я прошел отменную тренировку в школе грубых искусств, иногда под руководством друзей, иногда врагов. Но даже для меня этот человек был серьезным противником. Который к тому же пользовался запрещенными приемами. При малейшей возможности пальцы его с поразительной настойчивостью скользили к моим глазам, норовили заехать между ног или вцеплялись в рот, нос, уши и другие чувствительные места. По таким правилам я драться не хотел и не стал бы, даже если бы места было больше. Мы, по сути дела, занимались тем, что швыряли друг друга из угла в угол от кровати к стене, а всякий раз как кто-то из нас пытался подняться на ноги, другой пинком или каким-нибудь иным способом его с ног сбивал.
Конечно, кто-нибудь обязательно услышал бы шум драки, но была суббота, все разошлись ужинать, и в соседних номерах никого не было. Мне казалось, что мы деремся целую вечность, но на самом деле наверняка прошло совсем немного времени. Мало-помалу я начал кое-что понимать. Эти руки поначалу ввели меня в заблуждение: они казались сильными, да они и были довольно-таки сильными – но все-таки не такими сильными, как мои. Чем больше я усложнял свои удары и применял разные хитрости, тем более отчаянной становилась защита противника, тем больше он царапался. Наконец, когда он вцепился мне в нос, я не выдержал и отпустил его, пораженный такой беспринципностью, – и в тот же миг удар коленом в пах заставил меня согнуться пополам и застонать. Мой противник тем временем вскочил на ноги и очередной раз кинулся к двери, но тут же наткнулся на кровать, которую я, поднатужившись, вытолкнул в проход. Такого он не ожидал, потому что ему самому это было не под силу. И я, чтобы закрепить успех, нанес ему сокрушительный удар по основанию черепа. Он упал вперед, а я, навалившись на него всем телом, со всей силой вдавил его лицо в удушающие объятия плотного гостиничного покрывала.
Моя ставка сыграла. Теперь он никуда не торопился. Одним коленом я прижимал к кровати его поясницу, другим – шею. Руки его запутались в покрывале, ногами он пытался лягаться – без особого успеха. Я чувствовал, как он бьется в конвульсиях, отчаянно пытаясь вдохнуть, при этом громко сопя. Если я его не отпущу в ближайшее время, он задохнется. Теперь он полностью в моей власти!
Я сел, отдышался, потер ушибы, – в общем, подождал, пока уровень адреналина придет в норму, и ощутил неземное блаженство оттого, что могу свободно дышать. Если у меня когда-нибудь и был более серьезный противник в драке, то лишь однажды, да и то это был не человек. Мне начинало надоедать просто сидеть и ничего не делать, и я решил обыскать поверженного противника. Попытки вырваться возобновились с новой силой, но я не обратил на это никакого внимания. Взломщик был одет в обтягивающий спортивный костюм, источавший запах пота и чего-то еще, должно быть лосьона после бритья. Где же карманы? Нащупав один, я вытряхнул оттуда металлические инструменты, скрепленные кольцом, и связку пластиковых карточек с дырочками. Я решил, что это приспособления для взлома – и довольно хитроумные, раз с их помощью удалось открыть дверь в номер. Может, еще что найду? Я порылся в кармане брюк, и рука моя так и замерла на месте. Тело подо мной задрожало, хотя я в подобной ситуации, наверное, дрожал бы куда сильнее.
Выбитый из колеи, недоумевающий и удивленный, я откатился назад по кровати. Все это лишь доказывало, что я даже более честный боец, чем сам думал.
Я спрыгнул с кровати, на ходу поставил на место компьютер и включил свет в комнате. Бросил взгляд на приподнявшееся с кровати лицо, все в кровоподтеках и мокрое от пота. Из одной ноздри тонкой струйкой сочилась кровь; клочьями свисали остатки полумаски.
– И не думай даже! – рявкнул я, заметив, как предательски блеснул единственный открытый глаз. – На телефоне – кнопка тревоги. Только пошевелишься – и я нажму ее. Не думаю, что ты в твоем теперешнем состоянии сумеешь со мной справиться, – что, я не прав?
Женщина поникла головой и громко всхлипнула, не сумев сдержаться. Этот всхлип был красноречивее любого ругательства. Я отвел глаза и, как это ни смешно, почувствовал себя виноватым. И тогда я увидел провода, протянутые от компьютера к дополнительной розетке, которую установили для факса и модема. Я взглянул на монитор, и на меня снизошло озарение: в главном окне мелькала информация о моих деловых связях. Я нажал на клавишу «pause».
– И куда же это вы пересылали мои файлы? – поинтересовался я.
Женщина ничего не ответила.
– Ich fragte, wohin Sie meine Feilen copieren wollte? Je viens de vous demander ou exactement vous avez voulu copier mes fichiers? [17] Hein? Mei archivi – dovei? [18] Los ficheros… [19]
Она пробормотала что-то довольно неприличное.
– О'кей, в таком случае будем говорить по-английски. Вам знакомо такое выражение, как промышленный шпионаж?
Молчание. Я взглянул на нее повнимательнее. Так, ничего особенного. Только что высокая; неплохая фигура; гибкая, как пантера, – что правда, то правда, и грудь вроде ничего. Но все впечатление портило лицо. В этот момент оно выглядело ужасно: один глаз распух и посинел, разбитая губа вздулась, а из носа все еще сочились кровь и слизь. Но я сильно подозревал, что и в лучшие времена обладательница этого лица не победила бы на конкурсе красоты. Лицо ее выражало горькое разочарование и было таким же твердым, как ее кулаки, – начиная от глубокой V-образной складки между бровями и заканчивая выражавшими чувство неудовлетворенности глубокими морщинами по обеим сторонам от ее длинного носа и тяжелого рта. Глаз, который оставался открытым, был глубоко посаженным, очень темным и слегка косил. Он казался более узким от морщинок, наложенных нервным и тяжелым характером. Волосы у пленницы были черные и короткие. Сейчас они слиплись от пота и облепили ее голову, и поэтому сказать о них что-то определенное было невозможно. С этим выражением на лице ей можно было бы дать любой возраст, – возможно, сорок; но, взглянув на шею, я решил скинуть десять лет или даже больше. Такие лица я видел у женщин-гимнасток, у тех, которые потерпели поражение. Но это было вовсе не смирившееся лицо; напротив, это было лицо, дышавшее ненавистью, причем совершенно независимо от того, справедливо это чувство или нет.
И все же я попытался спросить еще раз:
– Не заблагорассудится ли вам все же сказать мне что-нибудь? Например, кто вы и что здесь делаете? Вам сейчас, если я правильно понимаю, могут пригодиться несколько лишних баллов в вашу пользу.
– Есть люди, которые знают, где я, – произнесла она ничего не выражающим низким голосом. – Если вы мне что-нибудь сделаете, они вас найдут.
Я пожал плечами. Она была тверда, как стена, и собиралась продолжать в том же духе. Я взглянул на номер телефона, куда она перекачивала мои данные, – 010—33. Французский, ведь там нет территориальных кодов. С другой стороны, этот номер выглядел точь-в-точь как страсбургский. Я ввел команду зарегистрировать его, а заодно и довольно недвусмысленное ругательство и отменил передачу информации. И тут же вскочил – как раз вовремя, чтобы остановить ее: она кинулась через кровать к компьютеру. Я подхватил его и выдернул провода из розетки.
– Как вы себя ведете!
Я уже приготовился, что она с диким воплем вцепится мне в горло, но вместо этого она устало опустила ноги на пол и закрыла лицо руками. Я, не спуская с нее глаз, осторожно поставил компьютер на место.
– Вы, похоже, выводов не делаете! Думаю, мне лучше сию же секунду позвонить администратору и вызвать сюда парочку дюжих портье, чтобы они вас проводили к копам.
Она презрительно фыркнула и громко сплюнула:
– Ну давай! Попробуй, черт тебя дери! Но ты же не сделаешь этого – слабо тебе! Иначе что же станет с твоими драгоценными секретами?
В ее голосе появились железные нотки. Мне уже где-то доводилось слышать что-то подобное – но где? Тот же резкий монотонный голос, налитый свинцом сарказма и сознания собственный правоты, – обладатель такого голоса знает, что правда на его стороне, но не получает от этого наслаждения.
– Когда они увидят, чем нашпигована твоя машина, у них может появиться к тебе несколько вопросов!
Я удивленно моргнул. Ладно, согласен, в тех файлах были коммерческие секреты, но ничего из ряда вон выходящего.
– О чем это вы?
Она чуть не плевалась от возмущения.
– Да о тебе! О тебе и твоих дружках, твоих, с позволения сказать, коллегах, занятых перевозками по Европе. Только не думайте, что никто не знает о ваших делишках! Одни имена чего стоят – достаточно их услышать, и тем, кто знает, все сразу становится ясно!
– Что именно ясно?
– Да ладно тебе! Все эти сукины дети! Да разве они могут быть замешаны в чем-нибудь приличном? Если половина – уцелевшая от коммунистических режимов номенклатура, можно даже сказать птицы высокого полета, а остальные – продажные жирные коты, с которыми они водились и в былые времена? А еще экстремисты, как, например, твой закадычный дружок, герр барон!
– Лутц фон Амернинген? А с ним-то что не так?
Она театральным жестом пожала плечами:
– Да так, ничего особенного. Просто все эти новомодные течения последнее время плодятся как грибы после дождя. И не только здесь, в Германии, а по всей Европе. Как они все заинтересовались гарнизонами и оружейными складами и уличными демонстрациями – такими, как сегодня! Называются они все по-разному, но стоит-то за ними, в сущности, одно и то же – неонацизм. А барон – главный заводила в большинстве из них. Но вы, уж конечно же, этого тоже не знали, так?
Я прислонился к стене.
– Как ни странно, но не знал.
– Ну что вы, нет, не приведи Господь! – воскликнула она злорадно. – И уж конечно, вы ни одному моему слову не верите, не так ли?
Я пожал плечами:
– А разве это имеет значение? Как это ни прискорбно, но вести дела на старом добром Востоке без связей с подобными типами невозможно. На момент перестройки в странах Восточной Европы они были единственными, кто обладал навыками управления, и, понятное дело, они оказались в центре событий. Но они не представляют особой опасности. А насчет Лутца – я, пожалуй, мог бы и поверить вам. У его отца, если не ошибаюсь, не самый чистый послужной список. Да и сам Лутц мне никогда особенно не нравился.
– Отец, говорите? – Ее почему-то перекосило от моих слов. Она огляделась вокруг и внезапно кинулась к туалетному столику. Я весь напрягся – ее быстрота меня пугала, – но она всего лишь схватила что-то, оказавшееся длинной белой карточкой. Она кинула ее мне под ноги. Приглашение Лутца. – А об этом что вы скажете?
– Это впервые, – произнес я спокойно. – И я не знаю, идти туда или нет.
Она ехидно ухмыльнулась.
Я снова пожал плечами:
– Думайте что хотите, мне плевать. Я не собираюсь ничего доказывать. Все, что мне известно об этих людях, – это то, что они признанные и уважаемые бизнесмены как в своих странах, так и по всей Европе, и именно поэтому моя фирма сотрудничает с ними. Даже если предположить, что в ваших словах есть доля правды, что у них в прошлом не все так чисто, никакой грязи в наши с ними дела не проникло. Ни в дела работы, ни в дела веселья – хотя мы не то чтобы уж очень много с ними развлекались. И моя фирма ни в чем – я хочу сказать, совершенно ни в чем и никогда – замешана не была. У нас безупречный послужной список, никаких политических связей, ни с какими партиями мы не сотрудничаем. И от чего же вы в таком случае отталкиваетесь в ваших подозрениях? Кем бы вы ни были.
Она бросила на меня уничтожающий взгляд и ничего не сказала. Я ни малейшим образом не поколебал ее убеждений. Теперь я понял, кого мне напомнил ее голос: одну из моих первых учительниц, ни больше ни меньше, – вечно всем недовольную и раздражительную пожилую особу, твердо убежденную, что дети всегда строят против нее заговоры, и получавшую мстительное удовольствие, когда ей удавалось их на этом подловить. Само собой разумеется, что вскоре дети и вправду стали строить ей козни. У этой дамочки скорее всего та же проблема. Я пораскинул мозгами, выжидая. Едва ли она из полиции – она сказала о копах «они». К тому же она чересчур несдержанна. Я все больше и больше склонялся к мысли, что ко мне в руки попала какая-то одержимая репортерша-сыщик. Для подачи заявления в суд имелось бесконечное множество причин – нарушение частной собственности, нападение, кража информации, какие бы термины немцы ни использовали для обозначения взлома и вторжения. Но эта убежденная в собственной правоте ответчица на скамье подсудимых могла набросать вокруг себя такую кучу грязи, что часть могла попасть в цель и прилипнуть.
– Ну что? – осведомилась она. – Не терпится побыстрее вызвать полицию, так?
– Да уж, хватит с меня вашего общества, – ответил я. – Убирайтесь!
– Может, хотите, чтобы я им сама позвонила? – сладким голосом спросила она. – Нет? Вот ведь странное дело…
Я схватил ее за шиворот и, стащив с кровати, поставил на ноги.
– Нам сейчас ваша грязная шумиха не нужна, – сказал я, шаря по еще не обысканным карманам и выуживая оттуда один за другим инструменты для взлома, а вслед за ними ключ от гостиничного номера. Никакого удостоверения, совершенно ничего. Я нащупал шов в том месте, где на костюме была пришита бирка, которую потом отпороли. – Только поэтому я так легко отпускаю вас. Слушайте внимательно: завтра первым делом вы выедете из номера… – я посмотрел на табличку и швырнул ключ ей обратно, – тысяча семьсот двадцать шесть. В противном случае я позабочусь о том, чтобы вас вышвырнули оттуда. Вы меня поняли? Это мне нетрудно сделать, можете мне поверить.
– Я вам верю! – прошипела она.
– Ну и ладно!
Я указал пальцем на входную дверь, и она, прихрамывая, прошла мимо меня. Надо сказать, по комнате она шла с намеренно вызывающим видом, обнаглев до того, что остановилась, чтобы поднять по дороге стопку бумаг, и мне пришлось схватить ее за руку и вытолкать в коридор. Она зашаталась на толстом ковре, но не упала. Собралась, бросила на меня последний испепеляющий взгляд, проворчала что-то сквозь зубы и, немного переигрывая, с чувством собственного достоинства двинулась вперед по коридору, хотя ее попытка не хромать была чересчур нарочита. Я некоторое время смотрел ей вслед, затем отпустил дверь. Но амортизатор остановил дверь, не дав ей закрыться до конца, и до меня донесся всхлип, поспешно подавленный. Внезапно я почувствовал себя гораздо менее безупречным и справедливым, и это меня порядком взбесило.
Я пошел в ванную, чтобы принять душ, стараясь не встречаться взглядом со своим отражением в зеркале. Я ведь никак не мог этого предотвратить, правда? Она не особенно-то церемонилась со мной. Если бы я не отбивался изо всех сил, она бы сделала из меня отбивную и смылась, вполне возможно прихватив компьютер. По крайней мере, она не пыталась сыграть на том, что она женщина. Как правило, такая игра имеет две основные формы, в одной из которых внешность незваной гостьи была бы не в ее пользу. Это лицо – или я видел только маску? Я попробовал представить ее без этой маски – и не смог. Гримаса презрения – если только она не изобразила ее намеренно. Если так, то зачем? Я уже начинал жалеть, что отпустил ее так легко. Мне следовало попытаться выяснить побольше. С другой стороны, не мог же я выбивать из нее признание силой. Горячая вода попала на царапины, и я зажмурился от боли. Она чуть дух из меня не вышибла, черт возьми! Где она только научилась так драться? И как ей удается поддерживать себя в такой прекрасной форме? Как мне с помощью альпинизма?
Альпинизм.
Номер 1726 – это значит семнадцатый этаж. Спуститься на четыре этажа вниз. Где бы могла быть комната 26? В этом крыле здания, но в торце – один из самых дешевых номеров. Все сходится. Я поднял одну из маленьких штуковин, которые вытряхнул из ее карманов, – жучок, если я в этом что-нибудь понимаю. Едва не попался на крючок. Меня передернуло: я почувствовал себя крайне неуютно. Затем я раздавил зловредное приспособленьице пальцами. Это называется слежка, не так ли? Ну покажу я этой сучке, черт возьми, как такое следует делать! Идея была сумасбродная, но она с каждой минутой нравилась мне своим мрачным юмором все больше и больше. Я кинулся к шкафам, по которым портье распихали мои чемоданы, и принялся рыться в вещах. Благо альпинистское снаряжение, надеясь на прогулку в горы, я захватил с собой.
Яркая одежда из лайкры не подойдет. Я натянул серый бадлон с капюшоном, темные джинсы, закрепил поверх них усложненный вариант снаряжения и принялся набивать сумку зацепами, тросами и отборнейшими штифтами, которые я уже давно мечтал испытать в деле. Мне потребовалось не больше минуты, чтобы натянуть ботинки – те, что с ультрагибкой подошвой, – и прихватить с собой немалых размеров моток веревки, легкой как перышко, к которой при помощи карабинов крепились зацепы и спусковой механизм. Рамы в окнах были крепкие, двустворчатые, и они должны были без труда выдержать мой вес, даже если я хорошенько раскачаюсь перед приземлением. При мысли об этом я с обожанием покосился на шлем, но он был кислотно-желтого цвета и стал бы сиять не хуже маяка, отражая подсветку фасада. Я перекинул ногу через подоконник, бросил взгляд на карниз и дальше – и у меня захватило дух. Автостоянка казалась отсюда морем машинных крыш, излучавшим мягкое свечение, и я даже слишком живо представил себе, как с огромной скоростью лечу вниз, навстречу этому морю, – возможно, даже вижу свое отражение в рафинированном блеске, который все ближе и ближе, и вот уже он готов принять меня через какое-то губительное мгновение и слиться со мной в единое целое, частица с античастицей…
Я вздрогнул и пришёл в себя. К подобным ужасам я уже давно привык; альпинист, который уверяет, будто никогда не смотрит вниз, лжет. От этого зрелища вас может иногда сковать ужас на несколько долгих мгновении, даже если вы начинаете подниматься от самой подошвы горы и покоряете вершину, постепенно привыкая к ней. Спуск со страховкой всегда не очень-то импонировал мне, однако сейчас подгоняла необходимость быстроты. Но разве я однажды не спускался по стене отеля в Бангкоке? И повыше стеночка была, чем здесь. Согласен: тогда я толком и не знал, что карабкаюсь по стене, но разве это так уж важно? Я с готовностью перекинул через подоконник вторую ногу, поморщился, задев ушибленное место, пошарил рукой внизу, нащупал край карниза, оттолкнулся от него и, доверившись двойному тросу, заскользил вниз – все ниже и ниже, пока трос не натянулся. Теперь я практически шел вниз по гладкому бетонному фасаду отеля. Находись мой номер на несколько этажей ниже, и мне бы не удалась эта выходка. Меня бы выдала предательская подсветка фасада. Здесь же, наверху, свет был не такой яркий – чтобы хорошо было видно светящееся название отеля на крыше; а уж в тени все коты-взломщики серы.
Спуститься труда не составило. Добравшись, как мне показалось, до нужного этажа, я стал присматривать место, куда можно загнать штифт. Этот ультрамодный фасад был сверху донизу покрыт щелями и впадинами, но все они были чересчур велики даже для самого гигантского штифта. Я несколько секунд попотел над решением этой задачки, но делать было нечего: или я возвращаюсь обратно наверх, или преодолеваю оставшийся отрезок – будь он проклят – одним прыжком. Я с опаской покосился вниз – пока никто там не кричал и пальцами на меня не показывал; но еще не вечер. Нельзя терять ни секунды. Я принялся раскачиваться, с каждым разом отталкиваясь все дальше и дальше от стены. Но стоило мне почти достичь нужной высоты, и я тут же живо представил, как влетаю на полной скорости в окно, а острые лезвия разбитых стекол сдирают с меня кожу и мясо…
Черт с ними, с этими страхами! Я качнулся вбок и отпустил веревку. Я отлетел от стены со звуком рвущейся холстины, и меня стало заносить вбок, пока трос не попал на массивную угловую колонну и не забросил меня за угол. Я схватился за спусковой механизм, а бетонная стена уже спешила мне навстречу, вонзаясь в ладони, колени и все другие части тела, которые смогли судорожно в нее вцепиться. Я закачался, ухватился за стену, поскользнулся, подтянулся. Пальцем зацепился за отверстие в стене, другим нащупал еще одно, вот уже и нога нашла подходящий выступ, – ушибы мои ныли, но я действовал молниеносно. Я глубоко вздохнул, посмотрел наверх и сосчитал этажи. Спустился на один лишний… Хорошо. К тому же на этой стороне здания меня почти невозможно заметить снизу. Я полез наверх, подтягивая свисающую веревку и следя, чтобы ее не было видно из окон. Вот там, выше и правее, – это, должно быть, окно комнаты 1726. Створки чуть приоткрыты. Только я пальцами зацепился за выступ окна, как на меня упал луч прожектора. Я с отчаянной поспешностью подтянулся, припал к стене, вися на одних пальцах; карниз заскрипел и пошатнулся. Нужно быть осторожнее – наверняка где-нибудь неподалеку окажется еще и служба охраны, которая как раз для отлова таких сумасшедших, как я, и существует. Занавески были раздернуты, я, откинув с лица капюшон, заглянул внутрь, чуть приподнявшись над уровнем подоконника. Вот она – идет медленно, только что закрыла за собой дверь. Наверное, решила, что лучше пойдет по лестнице, чем встретит кого-нибудь в таком виде в лифте. Долго и мучительно медленно тащилась, и каждый шаг болью отдавался в ее теле. Добравшись до кресла, она рухнула в него как подкошенная и, по-видимому окончательно выбившись из сил, затряслась от рыданий. В комнате больше никого не было. Ни звука, ни движения. Она была одна.