Страница:
Теперь я понял, что за странные вихри овладели Катикой, вырвав ее из моих рук. Джипу стало плохо. Молл рукой прикрыла глаза. Элисон, крепко зажав кулаком рот, стала серее своей рыцарской формы.
Ле Стриж, холодно засмеявшись тоненьким голоском, щелкнул костяшками пальцев:
– Что случилось, леди и джентльмены? Храбрый штурман – его, что, укачало? Паладин, готовый исправлять недостатки человечества, – неужели она так побледнела от этой игры или просто вспомнила, с чего сама начинала? Госпожа рыцарь Грааля – я надеюсь, она-то не упадет в обморок при виде крови, nein? [118] – Он повернулся ко мне: – Но ты, мой мальчик, вот кто меня действительно удивил. Я-то думал, что это как раз смысл твоей повседневной жизни, да-да. Мир финансов и сделок, борьба за выживание, собака на собаку, бездушное, бесконечное спаривание и пожирание друг друга. Это настолько напоминает твою среду обитания, что я даже боялся, не придется ли тебя сдерживать, чтобы ты сам не бросился в этот водоворот событий.
– Нет, Стриж, – произнес я резко. – Нет, я бы этого не сделал.
Он хлопнул в ладоши:
– Ба! Некоторым людям никогда не угодишь. Впрочем, как бы там ни было, вы все вполне можете расслабиться и получить, насколько возможно, удовольствие, ведь больше вам ничего не остается делать. Ваша миссия провалена, эта толпа ваших рыцарей теперь в ужасе скитается по здешнему гостеприимному лесу, сбиваемая с пути видениями и иллюзиями. Их царапают чертополох и шиповник, они попадают в ловушки и страдают от последствий собственной невнимательности. А те, кого не выловят одного за другим, очень скоро станут так же беспомощны, как и вы.
– А как насчет этого? – Я опустил копье, держа его прямо перед собой, осторожно проверив ногой почву впереди себя, прежде чем сделать шаг. – В прежние времена ты бежал от одного его вида. Как ты думаешь, во что оно превратит все твои намерения?
Он пожал плечами и покрутил пальцами в презрительном жесте:
– Ах, мой мальчик, это пустяк. Совершенный пустяк. Здесь, на склоне Брокена, я вполне могу на некоторое время защититься от его ослабленной силы – на гораздо больший срок, чем мне это на самом деле понадобится. Видишь ли, меня никогда особенно не волновала эта вещица, вот только ее потеря чуть-чуть отсрочила исполнение моего замысла. Но, пожалуйста, оставь ее себе, если тебе так хочется, – нет, правда, очень прошу тебя.
Он уставился на меня своими холодными безумными глазами со странно напряженным – то ли злобным, то ли вежливо-просящим, выражением. Позади нас ветер гнул и ломал скелетоподобные деревья. Я еще немного опустил копье; я готов был кинуться на него, и старая каналья это каким-то образом понял.
– Мне придется тебя остановить, хотя тебе такое и не понравится, – произнес он резко. – Придется, если ты попытаешься сделать такую глупость. А ведь я все время пытался предостеречь тебя; как тебе известно, я не лишен чувства долга.
Элисон дотронулась до моей руки:
– Да он совсем спятил! Никогда по доброй воле он не сделал ничего, чтобы помочь тебе, и ты это знаешь! Мы это знаем!
– Истинная правда! – отрезала Молл. – Придержи язык, старый червяк, он нас не жалит.
– Меня это тоже касается! – произнес Джип. – Знаю я тебя и твои чертовы долги, старик! И его тоже знаю, он к тебе не имеет никакого отношения!
Стриж улыбнулся:
– Что ж, могу вам сообщить, что вы одновременно и правы, и не правы. Он стал моим, этот пустоголовый мальчишка, потому что не был самим собой. Прямо с нашей первой встречи, когда он ввязался в события, недоступные его пониманию, я почувствовал, что что-то с этим Стивеном Фишером не так. Это «что-то» мне не понравилось, мне от него чесаться хотелось.
Я чуть не подавился от смеха.
– Недостатка в идиотах вокруг себя ты вроде не испытываешь!
Его глаза на мгновение загорелись недобрым огоньком.
– Ты! Да что ты знаешь о том, какие требуются ограничения, ритуальные самоуничижения, ведь мне – мне пришлось унизиться до погони за властью и быть оскорбленным за это тобой, ты, приземленный поденщик низменной коммерции! – Он снова пожал плечами, на этот раз снисходительно. – Но ты всего лишь оболочка, чего от тебя еще ожидать? Но именно эта пустота и заинтриговала меня. Ведь за ней скрывался намек на что-то большее, что-то волнующее. Именно это было одной из причин, почему я согласился тебе помочь, даже несмотря на большой риск. И вот, когда даже мои силы подошли к концу, я увидел, как ты – ты – вызываешь и повелеваешь невидимыми … – Он глубоко вздохнул и потер длинные костлявые пальцы. – Наблюдатели, которых я приставил к тебе, поначалу ничего не обнаружили. Но я был терпелив; очень скоро у тебя возникло дело на Бали, где ты каким-то образом сумел получить и удержать еще бо льшую власть. Тут я решил проследить за тобой в обоих направлениях, узнать все о твоих предках и в соответствии с этим определить твою судьбу. – Он сделал кислое лицо и кивнул. – Я проследил твои корни до средневековой долины Рейна и даже дальше. Все началось в центре современной Европы с появления незаконнорожденного ребенка у принцессы из рода Меровингов при дворе в Реймсе.
Я пожал плечами:
– Я бы и сам мог тебе это рассказать, по крайней мере от долины Рейна. Хотя я рад, что тебе пришлось самому покорпеть над всем этим. Но какая тебе польза от всего этого?
Его бескровные губы искривились в подобии улыбки.
– Ты, конечно, прав, пользы мало, особенно теперь. И знаешь что еще? К моему удивлению, это оказалось и нелегким, и довольно дорогостоящим делом, ведь в моем распоряжении были орудия куда более точные, чем ведьмины карты. – Он внезапно крякнул. – Что, неприятно? Забыл о своей маленькой подружке, да? Но кто знает, где она сейчас и узнаешь ли ты ее, если даже увидишь. Таких, как она, одолевает невыносимая жажда хоть на мгновение вновь прикоснуться к вседозволенности и разврату, которыми славится шабаш . Но те, кого наказывает Брокен, уже никогда больше не ступят на землю. Ветры почти всегда беспощадны, и они никогда не стоят на месте. – Он тихонько хмыкнул. – Ей бы нужно было повнимательнее отнестись к своим картам. Что она тебе нагадала? Я полагаю, очень немногое. И это уже само по себе наиболее интригующее во всей этой истории. Я изо всех сил искал события, которые формируют твою судьбу, но почти ничего не нашел. – Он потер руки с деловитым удовольствием, а мы все, раскрыв рты, смотрели на него. – Ты, что, не понимаешь? Конечно не понимаешь. Это редкий случай, мой мальчик, очень редкий. Как будто не ты зависишь от судьбы, а она от тебя; как будто ты сам по себе являешься точкой опоры, от которой зависят силы истории. Понятно, что никакое предсказание для такого человека никогда не достигнет точных результатов.
В другой ситуации я бы, наверное, посмеялся вдоволь. Но в этом резком, надтреснутом вороньем голосе было что-то такое, отчего смеяться становилось невозможно. Я верил ему, и эта вера окутывала меня удушающей тяжестью свинцового покрывала. Казалось, он это заметил и ухмыльнулся:
– Сопоставив все эти факты, я понял, так сказать, каким образом смогу тебя использовать. Силы, вовлеченные в это дело, были столь могущественны, что я не был уверен, смогу ли справиться с ними сам. Именно это привело меня сюда, ведь я хотел найти союзника, достаточно сильного и по-своему знающего. Цена была высока, наверное, но преимущества так велики, а возможный триумф… – Он закрыл глаза, вздрогнул и даже тихонько застонал. Я вспомнил, как он так же стонал над чайкой, которую собирался использовать в жестоком заклинании. – Огромен!
– А Лутц? – спросил я настойчиво, внимательно наблюдая за Стрижем и поджидая, когда его бдительность ослабнет, чувствуя себя так, как будто я балансирую на некоей грани. – Когда он вступил в дело?
Ле Стриж презрительно скривил губы:
– Герр барон фон Амернинген? Через посредство моего нового союзника, как ты, должно быть, подозреваешь. Он уже тогда был последователем, причем таким же безумно честолюбивым, как и все подобные создания. Некоторые из его компаний к этому времени уже имели связь с твоим бизнесом. Мне было нетрудно завязать это знакомство, а когда ты запустил свою дурацкую систему по выколачиванию денег, я посоветовал ему стать одним из твоих спонсоров и затянуть тебя в свой круг. Он очень удивился, когда это еще и стало приносить ему деньги.
Я кивнул:
– Наверное, так и было. Возможно, я кое-чем тебе обязан, Стриж. Я всегда удивлялся, как этот стареющий плейбой с бизнесом, перешедшим к нему по наследству, и с даром предвидения, как у слепого слизняка, оказался в состоянии поверить в мой проект. Иногда это доставляло мне некоторое беспокойство.
Ле Стриж хихикнул:
– Достойное описание. Да, я думаю, он доставлял тебе немало хлопот. Когда ему не удалось совратить тебя самостоятельно, я начал терять терпение и стал искать более прямолинейный способ завладеть тобой и воспользоваться силой, которую в тебе подозревал. Заманить тебя с твоими ярко выраженными романтическими представлениями к границам Гейленталя было делом нехитрым, вот только идиоты рыцари вмешались, и ты каким-то образом сумел вырваться из моих пут. И я уж решил, что насовсем. Тогда я запугал фон Амернингена и заставил его попробовать выложить тебе все напрямик и заманить тебя сюда. Но тут, potz sappermenz [119], ты почему-то перестаешь ему доверять, а этот идиот паникует и пытается тебя убить. – Он стукнул себя по лбу. – Тебя, от которого зависит успех всего моего предприятия! Я вмешался и сделал ему серьезное внушение.
На меня вдруг будто озарение нашло.
– Так это ты вмешался тогда на автобане? Тот грузовик?
– Мой посланец, который спас тебе, между прочим, жизнь. Еще один должок, если бы я захотел о нем напомнить.
– Но ведь ты сам и подверг меня этой опасности! Да пошел ты!
– Я? Ты бы и без того оказался в опасности, поверь мне. Все, что ты делаешь, каждая твоя идея вряд ли случайна; это все – часть твоего «я», твоей личности и ее скрытых возможностей. Именно поэтому ты и нужен был мне для такого задания, ведь ты был единственным из смертных, кто мог дотронуться до оружия без риска для собственной жизни. А ведь ты до сих пор не знаешь, почему так? – Он хмыкнул, и его пальцы стали что-то чертить в воздухе. – Если я скажу тебе это теперь, ты…
Он замолчал и посмотрел выжидающе вверх, как будто во всем этом ужасном хаосе звуков услышал что-то. На секунду он отвел от меня глаза, и я сделал выпад.
Но недостаточно быстро. Кривые ветки, которых не было здесь еще секунду назад, внезапно потянулись вперед, будто их ломал ветер; они больно обвили мои руки и ноги, вцепились в мой израненный бок. Огромные шипы прошили мою плоть. Они обвились вокруг меня и крепко сжали мое тело, пока наконец мои ноги не оторвались от земли и мне стадо трудно дышать. Лишь та рука, которая держала копье, осталась свободной, – очевидно, они не в силах были приблизиться к нему. Но я не мог ею пошевелить, не мог ничего сделать, не мог даже дотронуться до дерева. Копье, возможно, все бы сделало само, если бы я отпустил его, но я боялся рисковать. Я бесцельно вырывался, сопротивлялся, задыхаясь; но сумел лишь повернуться, чтобы увидеть своих товарищей в таких же путах. Я весь кипел от злости на свою глупость. У Ле Стрижа ничто не имело только одну цель. Эти странные жесты, а может быть, и какие-то из его слов были едва заметным средством воздействия или частью его чар.
– Так это все был обман! – задыхаясь, прошептал я. – Уговоры, угрозы – все это только для того, чтобы задержать нас, пока ты подготавливал все это!
Старик состроил скромно-презрительную гримасу:
– Ну конечно. Даже у честности есть свои цели, а правда может сослужить неплохую службу. Вряд ли что-то меньшее, чем откровенность, задержало бы вас. Зачем еще я стал бы вам все это рассказывать? А теперь не дергайтесь, или будет еще хуже.
Когда бурлящий поток падших душ снова взвился в высоту, я услышал то, что слышал он, – низкий звенящий гул где-то совсем неподалеку, чересчур тихий для вертолета.
Стриж распрямился и проворно спрыгнул с камня.
– Сейчас прилетит другой дирижабль.
– Какой? – крикнула Элисон.
– «Ворон» – так, мне кажется, вы его называете. И пожалуйста, не льстите себя напрасной надеждой, на его борту – мои последователи. Сейчас, – он глубоко вздохнул, – наступает настоящее исполнение моих планов.
Элисон поникла в своих жестоких тисках и закрыла глаза.
Ле Стриж, по-видимому, не видел необходимости в дальнейших объяснениях, но она, казалось, поняла, что имел в виду старый мерзавец, У меня было отвратительное ощущение, что я тоже начинаю это понимать. Я изо всех сил пытался вырваться, не обращая внимания на боль, уколы и царапины.
Внезапно у меня зародился луч надежды, когда ветви рядом со мной закачались. Это Молл сумела высвободить одну руку. Она издала победный клич, но тут же холодный взгляд Ле Стрижа обратился к ней, и ее сопротивление стихло, а достижения оказались бесполезными. Я увидел, как безвольно опустилась ее рука. Колдун слегка ухмыльнулся, при этом губы его оставались неподвижными:
– Ах, мадам! Каким бы жарким ни был огонь, горящий внутри вас, в этом месте он не может не потухнуть. Я знаю вас, я видел вас; и я сильнее вас.
– Ты, мерзкий жалкий подонок! – закричал Джип, пытаясь вырваться. – Да ты ничуть не сильнее, чем все остальное дерьмо, понял?
– Вряд ли ты имеешь право судить, штурман, – невозмутимо проговорил коротышка. – Но даже ты можешь ощутить могущество той силы, что живет здесь, а могущество Брокена, не забывай об этом, принадлежит мне. И оно еще возрастет, ведь только благодаря мне оно достигнет связей со своими корнями, которые уходят глубоко в древность, когда первые люди населили эту землю на рассвете эпохи таяния ледников. Тогда… о да, тогда! – Его холодные глаза внезапно загорелись огнем. – Сейчас появится новый Господин.
Джип уставился на него во все глаза, и я понял, что его потрясло. Это было совсем не похоже на прежнего Стрижа, злобного и жестокого, но никогда не выставлявшего напоказ свои честолюбивые замыслы. Разумеется, он был чудовищен. Но сейчас перед нами был Ле Стриж, в котором было еще что-то – что-то гораздо более страшное. Это был какой-то всепоглощающий демон, и все же я поймал себя на мысли, что каким бы невозможным это ни казалось, но я подсознательно жалею его.
Дирижабль теперь кружил над нами, направляемый к площадке с неумелой нерешительностью, наблюдая которую я вдруг осознал, с какой легкостью с этим справились бы Джип и Элисон. Ле Стриж кивнул с удивлением; казалось, он подумал о том же.
– У всех вас есть таланты, способности, превышающие способности обычных людей. Это единственная причина, по которой я сохранил вам жизнь. Было бы преступно позволить таким дарованиям бесцельно исчезнуть. Поэтому, если вы не желаете, чтобы от вас избавились или эксплуатировали вас до полного опустошения, если вы хотите сохранить хоть крошечную искру индивидуальности, лучшее, что вы можете сделать, – это быть готовыми ко всему и принять то, что наступит. Не забывайте, я не маленький глупый садист вроде Дона Педро. Я буду править, а не разорять.
Я посмотрел на него и тут же вспомнил жуткие превращения человеческих тел, которые он производил, и темные подозрения насчет того, как он их добивался, убийственно холодную жестокость, которую он неоднократно проявлял. И теперь, как я догадывался, он еще меньше был собой, чем в свое время Дон Педро; он слишком глубоко погрузился в черные воды, и его захлестнуло. Как и многие другие, кого я встречал на своем пути, он заключил то, что считал союзом, но оказался в подчинения. Сквозь его глаза всегда проглядывал загадочный дух этой горы. Он сам встретился с той судьбой, которую предсказывал. Он поглотил огонь, чтобы дышать им, и сам первым сгорел в его пламени.
Не было нужды спрашивать, что будет делать эта сила; примеры ее деяний окружали нас.
Деградация и упадок, выходящие за пределы понимания, причем какие-то неразвитые в своей низости, именно это породит союз двух темных умов. Не возникало сомнений, что они пожелают всюду насадить свои порядки. Теперь я понимал смысл связи Лутца с неонацистами и безумные выходки и убийства, которые дети ночи привнесли в мирную демонстрацию. Их развращающие намерения расползутся, подобно гангрене, из страны в страну благодаря использованию застарелых предрассудков, подогреваемые ненавистью, и даже благодаря войне. Я представил себе это хладнокровное лицо, ликующее при виде кровопролития битвы или всплеска межнациональной розни, а после этого подстрекающее проигравших к ответному ходу, пока наконец все человечество не окажется стерто с лица земли. Судьба, подобная судьбе Катики, и от нее не скроешься.
Подобно Катике. Внезапно зазвучали голоса, чуть не оглушив меня.
Ветры беспощадны и никогда не стоят на месте.
Этот образ больно ранил мой ум. Мне было горько и жутко, я не смел поднять глаза. Катика, висящая над этой жуткой пропастью, а эти создания ветра рвут ее на части, как акулы отбивающегося от них пловца; и ее лицо, искаженное ужасом, но и непреодолимым желанием.
Но я – оставьте меня там, где мне место!
Ее рука, выскальзывающая из моей. Ее тень, уносящаяся вдаль, уже невидимая за клубами дыма и ярким заревом. Не те существа увлекли ее за собой. Это было желание самой Катики. Даже после столетий раскаяния ее прошлые прегрешения и дьявольское удовольствие, которое она черпала в них, перевесили и утащили ее вниз. Воспоминания об искушениях, искаженный образ собственного «я»; все это вызвало у нее желание пасть еще ниже. Так собака возвращается к своей блевотине, наркоман – к наркотику, это для него и наслаждение, и наказание. До меня вдруг как будто дошло, что я мог тогда протянуть ей не только руку, предложить не только физическую помощь. Но времени на это тогда не было. Было слишком поздно.
Но поздно ли, непоправимо ли?
Я протянул вперед свободную руку, руку с копьем, изо всех сил пытаясь разорвать связывавшие меня гибкие прутья. Ле Стриж уставился на меня, но тут же презрительно рассмеялся и отвернулся, чтобы проследить за приземлением вновь прибывшего дирижабля. В глубине души я понимал, что он прав; один, без чьей-либо помощи, я не смогу ничего изменить. Мне необходимо было что-то еще, что-то исходящее изнутри, мне необходимо было взорваться пламенем, как когда-то Молл.
Я изогнулся всем телом, чтобы встретиться с ней взглядом, но ее голова была безвольно опущена, а я не осмелился подать голос, боясь привлечь внимание Ле Стрижа. Я всем сердцем отчаянно желал, чтобы она посмотрела в мою сторону хоть на секунду; но из глубоких ран на ее шее и руке кровь капала на шипы, а волосы падали прямо на лицо, закрывая его. Я осторожно вытянул губы и подул; локоны разлетелись, и я заметил зеленый огонек. Но под ним, у нее на щеке, я увидел нечто такое, что повергло меня в еще больший ужас, – тоненькую мутную влажную полоску. На ее лице? На лице Молл? Глаза ее были мутными и бессмысленными, будто Брокен всей своей тяжестью придавил ее. Но она, казалось, поняла, что я хотел, и медленно, с сомнением стала снова просовывать свободную руку в гущу ветвей, жмурясь от боли, когда шипы впивались в нее. Однако она не отступала, пока наконец ветви, пленившие меня, не зашевелились и ее сильные пальцы не сплелись с моими и крепко не сжали их. Я вцепился в ее руку и подтянулся к ней так близко, как только мог, чувствуя, что и шея моя тоже пострадала, и решился тихонько прошептать:
– Огонь, Молл! Он может спасти нас…
Ответ был еще тише, как будто она просто вздохнула:
– Стивен, солнышко, у меня его не осталось, то пламя, что горит здесь, темнее и старее моего, я сгорела дотла…
– Но ты не одна! С уходом Катики пламя переменилось – как и при встрече с Граалем! Он сказал, что во мне загорелось пламя! Молл, славная моя, зажги меня!
Она от удивления раскрыла рот, но в глазах ее загорелся зеленый озорной огонек, а пальцы так крепко сжали мою руку, что я чуть не закричал.
– Во исполнение воли Божьей! – промурлыкала она. – Да не перестанет человек никогда пытаться что-то изменить! – И, о чудо, она засмеялась; но в этом смехе я услышал что-то еще и наконец-то стал понимать, чем согревался ее дух.
Я и в себе замечал что-то подобное, но в ней это было увеличено в масштабе многовековой жестокой жизни. Гнев кипел и пузырился, пока наконец не выкипел окончательно, а исходом всего оказался смех. Смех над жестокостью, смех над оставшимся безнаказанным преступлением, смех над мучениями слабых, смех над несправедливостью, смех над страхом и агонией и над последними опустошающими ударами судьбы. Смех, потому что слезы помочь не могли, слезы означали бы капитуляцию. Смех, который чиркнул по гневу, как спичка по стене, оставил за собой хвост колючих искр и наконец, когда уже казалось, что ничего больше не будет, зажег пламя, чистое, яркое и очистительное. За всю свою жизнь можно только и увидеть что огонек в глазах, пронзительный блеск нежданного взгляда; но Молл прошла через бесчисленное количество жизней, а ее смех мог эхом разнестись по самым отдаленным уголкам.
Сейчас она смеялась беззвучно, но я почувствовал, как она сотрясается всем телом. И во мне тоже зародился смех, как будто в ответ ей. Я пытался сдержать его до колотья в боках и чуть не подавился им. Джип тоже смеялся. А глаза его блестели холодным блеском, как в разгар битвы; он в упор смотрел на меня. Впрочем, как и Элисон, хотя по идее они должны были бы смотреть на Молл; в ее глазах снова загорелся огонек, проблеск внезапной усмешки, а в лице произошла внезапная перемена. Ее волосы шевелились и вздымались, и я почувствовал, что у меня самого волосы на голове встают дыбом, поднимаются и опускаются, повинуясь какому-то одним им доступному ветру, какой-то игре великих сил, находящихся на границе понимания. Но, несмотря на это, все они так же в упор глядели на меня – и Молл в их числе.
Я забился в путах, чтобы освободить руку, и тут же все понял. Перед моими глазами пробежали искры, крошечные светящиеся линии, не голубые, как у Молл, а желтые, даже золотистые. Они бежали вверх по копью, поднимаясь от древка к самому острию.
И тут я громко расхохотался. Золотистое пламя взметнулось ослепительной короной, и в его отблеске на землю упала длинная черная тень Ле Стрижа. Он быстро обернулся и тут же прикрыл рукой глаза и заорал:
– Идиот! Ты ничего этим не добьешься! Будет только хуже!
И это решило все, ведь именно этого я и хотел. Я протянул руку вперед, подняв ее так высоко, как только мог, а затем изо всех сил бросил копье вверх. Высоко в клубящийся дымом воздух вонзилось блестящее острие, а из его черной стеклянной поверхности, подобно огню маяка, вырвалось золотистое пламя. Я набрал в легкие побольше воздуха и закричал что было мочи – прокричал одно слово, одно имя.
Катика!
Копье перекувыркнулось в воздухе. Свет потух. Мой голос потонул в протяжных звериных завываниях. Ветви закачались вокруг и вцепились мне в горло, в грудь, у меня перехватило дыхание, – наверное, даже удаву не удалось бы сжать меня сильнее. Рядом забилась Молл, с ее стороны донеслись какие-то булькающие звуки; ее пальцы выскользнули из моей руки. Копье упало, и я попытался достать его. Ле Стриж уже открыл рот, чтобы крякнуть от удовольствия.
Но вместо этого застыл с разинутым ртом. Перед нами, наверху, на этой бесконечной ленте из человеческих тел, что извивалась и пролетала прямо над нашими головами, опускаясь все ниже и ниже, что-то заревело совсем близко, прямо рядом с нами. Собрав последние силы, я засвистел, пронзительно, на такой же высокой ноте, что и стонущий ветер. К моему изумлению, Ле Стриж быстро закрыл уши руками, впав в жестокое беспокойство, – и живая лента рассыпалась, вытянувшись, словно сухожилие, по которому ударили. А из самого ее центра, спотыкаясь, скользя вдоль этой путеводной нити, натянутой в воздухе наподобие моста, появилась человеческая фигура, нагая, истерзанная, ужасная; один ее глаз все еще виднелся под маской гниения и распада; ветви деревьев отскакивали и разлетались в щепки от силы ее мстительного крика. Прямо из воздуха, в дюйме от моей руки, она схватила копье и, вложив в бросок всю силу своего падения, неотвратимо направила копье в Ле Стрижа. Он широко раскинул руки, когда первобытное оружие пробило его грудную клетку и по крайней мере на целый фут вышло из спины; но его крик затерялся в треске пламени, которое окутано их обоих.
Катика вырвалась из огненных объятий и упала посреди дымовой завесы. Обступавшие нас ветви исчезли, и все мы повалились на землю. Да, собственно, никаких ветвей и не было. Подвешенными в воздухе нас держала сила чар Ле Стрижа. Я с головой погрузился в дымовую завесу, вытянул вперед руку и на секунду ощутил теплые кончики живых пальцев; но стоило моей руке сжать руку Катики, как она исчезла, оставив после себя лишь легкое как пух и нереальное прикосновение, а еще нежный шуршащий вздох, подобный шелесту листьев ясеня и мягкий, как тальк, и такой же чистый. Этот вздох улетел прочь, не успев даже коснуться земли. Но Ле Стриж, крича и извиваясь, все еще боролся с пламенем; он тушил огонь, но тот вспыхивал с новой силой, продлевая мучения. Он, шатаясь, проковылял мимо, скользя куда-то вдаль и уже не замечая нас, вытянув вперед руки, как будто хотел дотянуться до чего-то. Оглянувшись, мы поняли, в чем дело.
Ле Стриж, холодно засмеявшись тоненьким голоском, щелкнул костяшками пальцев:
– Что случилось, леди и джентльмены? Храбрый штурман – его, что, укачало? Паладин, готовый исправлять недостатки человечества, – неужели она так побледнела от этой игры или просто вспомнила, с чего сама начинала? Госпожа рыцарь Грааля – я надеюсь, она-то не упадет в обморок при виде крови, nein? [118] – Он повернулся ко мне: – Но ты, мой мальчик, вот кто меня действительно удивил. Я-то думал, что это как раз смысл твоей повседневной жизни, да-да. Мир финансов и сделок, борьба за выживание, собака на собаку, бездушное, бесконечное спаривание и пожирание друг друга. Это настолько напоминает твою среду обитания, что я даже боялся, не придется ли тебя сдерживать, чтобы ты сам не бросился в этот водоворот событий.
– Нет, Стриж, – произнес я резко. – Нет, я бы этого не сделал.
Он хлопнул в ладоши:
– Ба! Некоторым людям никогда не угодишь. Впрочем, как бы там ни было, вы все вполне можете расслабиться и получить, насколько возможно, удовольствие, ведь больше вам ничего не остается делать. Ваша миссия провалена, эта толпа ваших рыцарей теперь в ужасе скитается по здешнему гостеприимному лесу, сбиваемая с пути видениями и иллюзиями. Их царапают чертополох и шиповник, они попадают в ловушки и страдают от последствий собственной невнимательности. А те, кого не выловят одного за другим, очень скоро станут так же беспомощны, как и вы.
– А как насчет этого? – Я опустил копье, держа его прямо перед собой, осторожно проверив ногой почву впереди себя, прежде чем сделать шаг. – В прежние времена ты бежал от одного его вида. Как ты думаешь, во что оно превратит все твои намерения?
Он пожал плечами и покрутил пальцами в презрительном жесте:
– Ах, мой мальчик, это пустяк. Совершенный пустяк. Здесь, на склоне Брокена, я вполне могу на некоторое время защититься от его ослабленной силы – на гораздо больший срок, чем мне это на самом деле понадобится. Видишь ли, меня никогда особенно не волновала эта вещица, вот только ее потеря чуть-чуть отсрочила исполнение моего замысла. Но, пожалуйста, оставь ее себе, если тебе так хочется, – нет, правда, очень прошу тебя.
Он уставился на меня своими холодными безумными глазами со странно напряженным – то ли злобным, то ли вежливо-просящим, выражением. Позади нас ветер гнул и ломал скелетоподобные деревья. Я еще немного опустил копье; я готов был кинуться на него, и старая каналья это каким-то образом понял.
– Мне придется тебя остановить, хотя тебе такое и не понравится, – произнес он резко. – Придется, если ты попытаешься сделать такую глупость. А ведь я все время пытался предостеречь тебя; как тебе известно, я не лишен чувства долга.
Элисон дотронулась до моей руки:
– Да он совсем спятил! Никогда по доброй воле он не сделал ничего, чтобы помочь тебе, и ты это знаешь! Мы это знаем!
– Истинная правда! – отрезала Молл. – Придержи язык, старый червяк, он нас не жалит.
– Меня это тоже касается! – произнес Джип. – Знаю я тебя и твои чертовы долги, старик! И его тоже знаю, он к тебе не имеет никакого отношения!
Стриж улыбнулся:
– Что ж, могу вам сообщить, что вы одновременно и правы, и не правы. Он стал моим, этот пустоголовый мальчишка, потому что не был самим собой. Прямо с нашей первой встречи, когда он ввязался в события, недоступные его пониманию, я почувствовал, что что-то с этим Стивеном Фишером не так. Это «что-то» мне не понравилось, мне от него чесаться хотелось.
Я чуть не подавился от смеха.
– Недостатка в идиотах вокруг себя ты вроде не испытываешь!
Его глаза на мгновение загорелись недобрым огоньком.
– Ты! Да что ты знаешь о том, какие требуются ограничения, ритуальные самоуничижения, ведь мне – мне пришлось унизиться до погони за властью и быть оскорбленным за это тобой, ты, приземленный поденщик низменной коммерции! – Он снова пожал плечами, на этот раз снисходительно. – Но ты всего лишь оболочка, чего от тебя еще ожидать? Но именно эта пустота и заинтриговала меня. Ведь за ней скрывался намек на что-то большее, что-то волнующее. Именно это было одной из причин, почему я согласился тебе помочь, даже несмотря на большой риск. И вот, когда даже мои силы подошли к концу, я увидел, как ты – ты – вызываешь и повелеваешь невидимыми … – Он глубоко вздохнул и потер длинные костлявые пальцы. – Наблюдатели, которых я приставил к тебе, поначалу ничего не обнаружили. Но я был терпелив; очень скоро у тебя возникло дело на Бали, где ты каким-то образом сумел получить и удержать еще бо льшую власть. Тут я решил проследить за тобой в обоих направлениях, узнать все о твоих предках и в соответствии с этим определить твою судьбу. – Он сделал кислое лицо и кивнул. – Я проследил твои корни до средневековой долины Рейна и даже дальше. Все началось в центре современной Европы с появления незаконнорожденного ребенка у принцессы из рода Меровингов при дворе в Реймсе.
Я пожал плечами:
– Я бы и сам мог тебе это рассказать, по крайней мере от долины Рейна. Хотя я рад, что тебе пришлось самому покорпеть над всем этим. Но какая тебе польза от всего этого?
Его бескровные губы искривились в подобии улыбки.
– Ты, конечно, прав, пользы мало, особенно теперь. И знаешь что еще? К моему удивлению, это оказалось и нелегким, и довольно дорогостоящим делом, ведь в моем распоряжении были орудия куда более точные, чем ведьмины карты. – Он внезапно крякнул. – Что, неприятно? Забыл о своей маленькой подружке, да? Но кто знает, где она сейчас и узнаешь ли ты ее, если даже увидишь. Таких, как она, одолевает невыносимая жажда хоть на мгновение вновь прикоснуться к вседозволенности и разврату, которыми славится шабаш . Но те, кого наказывает Брокен, уже никогда больше не ступят на землю. Ветры почти всегда беспощадны, и они никогда не стоят на месте. – Он тихонько хмыкнул. – Ей бы нужно было повнимательнее отнестись к своим картам. Что она тебе нагадала? Я полагаю, очень немногое. И это уже само по себе наиболее интригующее во всей этой истории. Я изо всех сил искал события, которые формируют твою судьбу, но почти ничего не нашел. – Он потер руки с деловитым удовольствием, а мы все, раскрыв рты, смотрели на него. – Ты, что, не понимаешь? Конечно не понимаешь. Это редкий случай, мой мальчик, очень редкий. Как будто не ты зависишь от судьбы, а она от тебя; как будто ты сам по себе являешься точкой опоры, от которой зависят силы истории. Понятно, что никакое предсказание для такого человека никогда не достигнет точных результатов.
В другой ситуации я бы, наверное, посмеялся вдоволь. Но в этом резком, надтреснутом вороньем голосе было что-то такое, отчего смеяться становилось невозможно. Я верил ему, и эта вера окутывала меня удушающей тяжестью свинцового покрывала. Казалось, он это заметил и ухмыльнулся:
– Сопоставив все эти факты, я понял, так сказать, каким образом смогу тебя использовать. Силы, вовлеченные в это дело, были столь могущественны, что я не был уверен, смогу ли справиться с ними сам. Именно это привело меня сюда, ведь я хотел найти союзника, достаточно сильного и по-своему знающего. Цена была высока, наверное, но преимущества так велики, а возможный триумф… – Он закрыл глаза, вздрогнул и даже тихонько застонал. Я вспомнил, как он так же стонал над чайкой, которую собирался использовать в жестоком заклинании. – Огромен!
– А Лутц? – спросил я настойчиво, внимательно наблюдая за Стрижем и поджидая, когда его бдительность ослабнет, чувствуя себя так, как будто я балансирую на некоей грани. – Когда он вступил в дело?
Ле Стриж презрительно скривил губы:
– Герр барон фон Амернинген? Через посредство моего нового союзника, как ты, должно быть, подозреваешь. Он уже тогда был последователем, причем таким же безумно честолюбивым, как и все подобные создания. Некоторые из его компаний к этому времени уже имели связь с твоим бизнесом. Мне было нетрудно завязать это знакомство, а когда ты запустил свою дурацкую систему по выколачиванию денег, я посоветовал ему стать одним из твоих спонсоров и затянуть тебя в свой круг. Он очень удивился, когда это еще и стало приносить ему деньги.
Я кивнул:
– Наверное, так и было. Возможно, я кое-чем тебе обязан, Стриж. Я всегда удивлялся, как этот стареющий плейбой с бизнесом, перешедшим к нему по наследству, и с даром предвидения, как у слепого слизняка, оказался в состоянии поверить в мой проект. Иногда это доставляло мне некоторое беспокойство.
Ле Стриж хихикнул:
– Достойное описание. Да, я думаю, он доставлял тебе немало хлопот. Когда ему не удалось совратить тебя самостоятельно, я начал терять терпение и стал искать более прямолинейный способ завладеть тобой и воспользоваться силой, которую в тебе подозревал. Заманить тебя с твоими ярко выраженными романтическими представлениями к границам Гейленталя было делом нехитрым, вот только идиоты рыцари вмешались, и ты каким-то образом сумел вырваться из моих пут. И я уж решил, что насовсем. Тогда я запугал фон Амернингена и заставил его попробовать выложить тебе все напрямик и заманить тебя сюда. Но тут, potz sappermenz [119], ты почему-то перестаешь ему доверять, а этот идиот паникует и пытается тебя убить. – Он стукнул себя по лбу. – Тебя, от которого зависит успех всего моего предприятия! Я вмешался и сделал ему серьезное внушение.
На меня вдруг будто озарение нашло.
– Так это ты вмешался тогда на автобане? Тот грузовик?
– Мой посланец, который спас тебе, между прочим, жизнь. Еще один должок, если бы я захотел о нем напомнить.
– Но ведь ты сам и подверг меня этой опасности! Да пошел ты!
– Я? Ты бы и без того оказался в опасности, поверь мне. Все, что ты делаешь, каждая твоя идея вряд ли случайна; это все – часть твоего «я», твоей личности и ее скрытых возможностей. Именно поэтому ты и нужен был мне для такого задания, ведь ты был единственным из смертных, кто мог дотронуться до оружия без риска для собственной жизни. А ведь ты до сих пор не знаешь, почему так? – Он хмыкнул, и его пальцы стали что-то чертить в воздухе. – Если я скажу тебе это теперь, ты…
Он замолчал и посмотрел выжидающе вверх, как будто во всем этом ужасном хаосе звуков услышал что-то. На секунду он отвел от меня глаза, и я сделал выпад.
Но недостаточно быстро. Кривые ветки, которых не было здесь еще секунду назад, внезапно потянулись вперед, будто их ломал ветер; они больно обвили мои руки и ноги, вцепились в мой израненный бок. Огромные шипы прошили мою плоть. Они обвились вокруг меня и крепко сжали мое тело, пока наконец мои ноги не оторвались от земли и мне стадо трудно дышать. Лишь та рука, которая держала копье, осталась свободной, – очевидно, они не в силах были приблизиться к нему. Но я не мог ею пошевелить, не мог ничего сделать, не мог даже дотронуться до дерева. Копье, возможно, все бы сделало само, если бы я отпустил его, но я боялся рисковать. Я бесцельно вырывался, сопротивлялся, задыхаясь; но сумел лишь повернуться, чтобы увидеть своих товарищей в таких же путах. Я весь кипел от злости на свою глупость. У Ле Стрижа ничто не имело только одну цель. Эти странные жесты, а может быть, и какие-то из его слов были едва заметным средством воздействия или частью его чар.
– Так это все был обман! – задыхаясь, прошептал я. – Уговоры, угрозы – все это только для того, чтобы задержать нас, пока ты подготавливал все это!
Старик состроил скромно-презрительную гримасу:
– Ну конечно. Даже у честности есть свои цели, а правда может сослужить неплохую службу. Вряд ли что-то меньшее, чем откровенность, задержало бы вас. Зачем еще я стал бы вам все это рассказывать? А теперь не дергайтесь, или будет еще хуже.
Когда бурлящий поток падших душ снова взвился в высоту, я услышал то, что слышал он, – низкий звенящий гул где-то совсем неподалеку, чересчур тихий для вертолета.
Стриж распрямился и проворно спрыгнул с камня.
– Сейчас прилетит другой дирижабль.
– Какой? – крикнула Элисон.
– «Ворон» – так, мне кажется, вы его называете. И пожалуйста, не льстите себя напрасной надеждой, на его борту – мои последователи. Сейчас, – он глубоко вздохнул, – наступает настоящее исполнение моих планов.
Элисон поникла в своих жестоких тисках и закрыла глаза.
Ле Стриж, по-видимому, не видел необходимости в дальнейших объяснениях, но она, казалось, поняла, что имел в виду старый мерзавец, У меня было отвратительное ощущение, что я тоже начинаю это понимать. Я изо всех сил пытался вырваться, не обращая внимания на боль, уколы и царапины.
Внезапно у меня зародился луч надежды, когда ветви рядом со мной закачались. Это Молл сумела высвободить одну руку. Она издала победный клич, но тут же холодный взгляд Ле Стрижа обратился к ней, и ее сопротивление стихло, а достижения оказались бесполезными. Я увидел, как безвольно опустилась ее рука. Колдун слегка ухмыльнулся, при этом губы его оставались неподвижными:
– Ах, мадам! Каким бы жарким ни был огонь, горящий внутри вас, в этом месте он не может не потухнуть. Я знаю вас, я видел вас; и я сильнее вас.
– Ты, мерзкий жалкий подонок! – закричал Джип, пытаясь вырваться. – Да ты ничуть не сильнее, чем все остальное дерьмо, понял?
– Вряд ли ты имеешь право судить, штурман, – невозмутимо проговорил коротышка. – Но даже ты можешь ощутить могущество той силы, что живет здесь, а могущество Брокена, не забывай об этом, принадлежит мне. И оно еще возрастет, ведь только благодаря мне оно достигнет связей со своими корнями, которые уходят глубоко в древность, когда первые люди населили эту землю на рассвете эпохи таяния ледников. Тогда… о да, тогда! – Его холодные глаза внезапно загорелись огнем. – Сейчас появится новый Господин.
Джип уставился на него во все глаза, и я понял, что его потрясло. Это было совсем не похоже на прежнего Стрижа, злобного и жестокого, но никогда не выставлявшего напоказ свои честолюбивые замыслы. Разумеется, он был чудовищен. Но сейчас перед нами был Ле Стриж, в котором было еще что-то – что-то гораздо более страшное. Это был какой-то всепоглощающий демон, и все же я поймал себя на мысли, что каким бы невозможным это ни казалось, но я подсознательно жалею его.
Дирижабль теперь кружил над нами, направляемый к площадке с неумелой нерешительностью, наблюдая которую я вдруг осознал, с какой легкостью с этим справились бы Джип и Элисон. Ле Стриж кивнул с удивлением; казалось, он подумал о том же.
– У всех вас есть таланты, способности, превышающие способности обычных людей. Это единственная причина, по которой я сохранил вам жизнь. Было бы преступно позволить таким дарованиям бесцельно исчезнуть. Поэтому, если вы не желаете, чтобы от вас избавились или эксплуатировали вас до полного опустошения, если вы хотите сохранить хоть крошечную искру индивидуальности, лучшее, что вы можете сделать, – это быть готовыми ко всему и принять то, что наступит. Не забывайте, я не маленький глупый садист вроде Дона Педро. Я буду править, а не разорять.
Я посмотрел на него и тут же вспомнил жуткие превращения человеческих тел, которые он производил, и темные подозрения насчет того, как он их добивался, убийственно холодную жестокость, которую он неоднократно проявлял. И теперь, как я догадывался, он еще меньше был собой, чем в свое время Дон Педро; он слишком глубоко погрузился в черные воды, и его захлестнуло. Как и многие другие, кого я встречал на своем пути, он заключил то, что считал союзом, но оказался в подчинения. Сквозь его глаза всегда проглядывал загадочный дух этой горы. Он сам встретился с той судьбой, которую предсказывал. Он поглотил огонь, чтобы дышать им, и сам первым сгорел в его пламени.
Не было нужды спрашивать, что будет делать эта сила; примеры ее деяний окружали нас.
Деградация и упадок, выходящие за пределы понимания, причем какие-то неразвитые в своей низости, именно это породит союз двух темных умов. Не возникало сомнений, что они пожелают всюду насадить свои порядки. Теперь я понимал смысл связи Лутца с неонацистами и безумные выходки и убийства, которые дети ночи привнесли в мирную демонстрацию. Их развращающие намерения расползутся, подобно гангрене, из страны в страну благодаря использованию застарелых предрассудков, подогреваемые ненавистью, и даже благодаря войне. Я представил себе это хладнокровное лицо, ликующее при виде кровопролития битвы или всплеска межнациональной розни, а после этого подстрекающее проигравших к ответному ходу, пока наконец все человечество не окажется стерто с лица земли. Судьба, подобная судьбе Катики, и от нее не скроешься.
Подобно Катике. Внезапно зазвучали голоса, чуть не оглушив меня.
Ветры беспощадны и никогда не стоят на месте.
Этот образ больно ранил мой ум. Мне было горько и жутко, я не смел поднять глаза. Катика, висящая над этой жуткой пропастью, а эти создания ветра рвут ее на части, как акулы отбивающегося от них пловца; и ее лицо, искаженное ужасом, но и непреодолимым желанием.
Но я – оставьте меня там, где мне место!
Ее рука, выскальзывающая из моей. Ее тень, уносящаяся вдаль, уже невидимая за клубами дыма и ярким заревом. Не те существа увлекли ее за собой. Это было желание самой Катики. Даже после столетий раскаяния ее прошлые прегрешения и дьявольское удовольствие, которое она черпала в них, перевесили и утащили ее вниз. Воспоминания об искушениях, искаженный образ собственного «я»; все это вызвало у нее желание пасть еще ниже. Так собака возвращается к своей блевотине, наркоман – к наркотику, это для него и наслаждение, и наказание. До меня вдруг как будто дошло, что я мог тогда протянуть ей не только руку, предложить не только физическую помощь. Но времени на это тогда не было. Было слишком поздно.
Но поздно ли, непоправимо ли?
Я протянул вперед свободную руку, руку с копьем, изо всех сил пытаясь разорвать связывавшие меня гибкие прутья. Ле Стриж уставился на меня, но тут же презрительно рассмеялся и отвернулся, чтобы проследить за приземлением вновь прибывшего дирижабля. В глубине души я понимал, что он прав; один, без чьей-либо помощи, я не смогу ничего изменить. Мне необходимо было что-то еще, что-то исходящее изнутри, мне необходимо было взорваться пламенем, как когда-то Молл.
Я изогнулся всем телом, чтобы встретиться с ней взглядом, но ее голова была безвольно опущена, а я не осмелился подать голос, боясь привлечь внимание Ле Стрижа. Я всем сердцем отчаянно желал, чтобы она посмотрела в мою сторону хоть на секунду; но из глубоких ран на ее шее и руке кровь капала на шипы, а волосы падали прямо на лицо, закрывая его. Я осторожно вытянул губы и подул; локоны разлетелись, и я заметил зеленый огонек. Но под ним, у нее на щеке, я увидел нечто такое, что повергло меня в еще больший ужас, – тоненькую мутную влажную полоску. На ее лице? На лице Молл? Глаза ее были мутными и бессмысленными, будто Брокен всей своей тяжестью придавил ее. Но она, казалось, поняла, что я хотел, и медленно, с сомнением стала снова просовывать свободную руку в гущу ветвей, жмурясь от боли, когда шипы впивались в нее. Однако она не отступала, пока наконец ветви, пленившие меня, не зашевелились и ее сильные пальцы не сплелись с моими и крепко не сжали их. Я вцепился в ее руку и подтянулся к ней так близко, как только мог, чувствуя, что и шея моя тоже пострадала, и решился тихонько прошептать:
– Огонь, Молл! Он может спасти нас…
Ответ был еще тише, как будто она просто вздохнула:
– Стивен, солнышко, у меня его не осталось, то пламя, что горит здесь, темнее и старее моего, я сгорела дотла…
– Но ты не одна! С уходом Катики пламя переменилось – как и при встрече с Граалем! Он сказал, что во мне загорелось пламя! Молл, славная моя, зажги меня!
Она от удивления раскрыла рот, но в глазах ее загорелся зеленый озорной огонек, а пальцы так крепко сжали мою руку, что я чуть не закричал.
– Во исполнение воли Божьей! – промурлыкала она. – Да не перестанет человек никогда пытаться что-то изменить! – И, о чудо, она засмеялась; но в этом смехе я услышал что-то еще и наконец-то стал понимать, чем согревался ее дух.
Я и в себе замечал что-то подобное, но в ней это было увеличено в масштабе многовековой жестокой жизни. Гнев кипел и пузырился, пока наконец не выкипел окончательно, а исходом всего оказался смех. Смех над жестокостью, смех над оставшимся безнаказанным преступлением, смех над мучениями слабых, смех над несправедливостью, смех над страхом и агонией и над последними опустошающими ударами судьбы. Смех, потому что слезы помочь не могли, слезы означали бы капитуляцию. Смех, который чиркнул по гневу, как спичка по стене, оставил за собой хвост колючих искр и наконец, когда уже казалось, что ничего больше не будет, зажег пламя, чистое, яркое и очистительное. За всю свою жизнь можно только и увидеть что огонек в глазах, пронзительный блеск нежданного взгляда; но Молл прошла через бесчисленное количество жизней, а ее смех мог эхом разнестись по самым отдаленным уголкам.
Сейчас она смеялась беззвучно, но я почувствовал, как она сотрясается всем телом. И во мне тоже зародился смех, как будто в ответ ей. Я пытался сдержать его до колотья в боках и чуть не подавился им. Джип тоже смеялся. А глаза его блестели холодным блеском, как в разгар битвы; он в упор смотрел на меня. Впрочем, как и Элисон, хотя по идее они должны были бы смотреть на Молл; в ее глазах снова загорелся огонек, проблеск внезапной усмешки, а в лице произошла внезапная перемена. Ее волосы шевелились и вздымались, и я почувствовал, что у меня самого волосы на голове встают дыбом, поднимаются и опускаются, повинуясь какому-то одним им доступному ветру, какой-то игре великих сил, находящихся на границе понимания. Но, несмотря на это, все они так же в упор глядели на меня – и Молл в их числе.
Я забился в путах, чтобы освободить руку, и тут же все понял. Перед моими глазами пробежали искры, крошечные светящиеся линии, не голубые, как у Молл, а желтые, даже золотистые. Они бежали вверх по копью, поднимаясь от древка к самому острию.
И тут я громко расхохотался. Золотистое пламя взметнулось ослепительной короной, и в его отблеске на землю упала длинная черная тень Ле Стрижа. Он быстро обернулся и тут же прикрыл рукой глаза и заорал:
– Идиот! Ты ничего этим не добьешься! Будет только хуже!
И это решило все, ведь именно этого я и хотел. Я протянул руку вперед, подняв ее так высоко, как только мог, а затем изо всех сил бросил копье вверх. Высоко в клубящийся дымом воздух вонзилось блестящее острие, а из его черной стеклянной поверхности, подобно огню маяка, вырвалось золотистое пламя. Я набрал в легкие побольше воздуха и закричал что было мочи – прокричал одно слово, одно имя.
Катика!
Копье перекувыркнулось в воздухе. Свет потух. Мой голос потонул в протяжных звериных завываниях. Ветви закачались вокруг и вцепились мне в горло, в грудь, у меня перехватило дыхание, – наверное, даже удаву не удалось бы сжать меня сильнее. Рядом забилась Молл, с ее стороны донеслись какие-то булькающие звуки; ее пальцы выскользнули из моей руки. Копье упало, и я попытался достать его. Ле Стриж уже открыл рот, чтобы крякнуть от удовольствия.
Но вместо этого застыл с разинутым ртом. Перед нами, наверху, на этой бесконечной ленте из человеческих тел, что извивалась и пролетала прямо над нашими головами, опускаясь все ниже и ниже, что-то заревело совсем близко, прямо рядом с нами. Собрав последние силы, я засвистел, пронзительно, на такой же высокой ноте, что и стонущий ветер. К моему изумлению, Ле Стриж быстро закрыл уши руками, впав в жестокое беспокойство, – и живая лента рассыпалась, вытянувшись, словно сухожилие, по которому ударили. А из самого ее центра, спотыкаясь, скользя вдоль этой путеводной нити, натянутой в воздухе наподобие моста, появилась человеческая фигура, нагая, истерзанная, ужасная; один ее глаз все еще виднелся под маской гниения и распада; ветви деревьев отскакивали и разлетались в щепки от силы ее мстительного крика. Прямо из воздуха, в дюйме от моей руки, она схватила копье и, вложив в бросок всю силу своего падения, неотвратимо направила копье в Ле Стрижа. Он широко раскинул руки, когда первобытное оружие пробило его грудную клетку и по крайней мере на целый фут вышло из спины; но его крик затерялся в треске пламени, которое окутано их обоих.
Катика вырвалась из огненных объятий и упала посреди дымовой завесы. Обступавшие нас ветви исчезли, и все мы повалились на землю. Да, собственно, никаких ветвей и не было. Подвешенными в воздухе нас держала сила чар Ле Стрижа. Я с головой погрузился в дымовую завесу, вытянул вперед руку и на секунду ощутил теплые кончики живых пальцев; но стоило моей руке сжать руку Катики, как она исчезла, оставив после себя лишь легкое как пух и нереальное прикосновение, а еще нежный шуршащий вздох, подобный шелесту листьев ясеня и мягкий, как тальк, и такой же чистый. Этот вздох улетел прочь, не успев даже коснуться земли. Но Ле Стриж, крича и извиваясь, все еще боролся с пламенем; он тушил огонь, но тот вспыхивал с новой силой, продлевая мучения. Он, шатаясь, проковылял мимо, скользя куда-то вдаль и уже не замечая нас, вытянув вперед руки, как будто хотел дотянуться до чего-то. Оглянувшись, мы поняли, в чем дело.