Провозглашены были тосты за новобрачную, за господаршу, за благоденствие новобрачных. Вино лилось рекой, шумные разговоры несколько раз прерывались пушечными залпами. Наконец испили и три великие братины вина: первую за Божью милость и милосердие, вторую за благоденствие императора, и третью предложил митрополит за здравие новобрачных и князя.
При этом все встали. Митрополит осенил князя крестным знамением и благословил его. Грянула музыка, раздался пушечный залп. Митрополит взял тяжелый серебряный кубок и, едва держа его в руках, поднес к устам. Бояре, выпив свои кубки, по двое, поддерживаемые великим постельничим, подходили к князю, целовали его руку и потом снова занимали свои места.
Пир длился долго; наконец великий медельничар принес свечи, и все встали из-за стола, чтобы перейти в большой зал, где начались песни и пляски.
Остатки кушаньев расхватала княжеская прислуга; каждый старался хоть чем-нибудь полакомиться с княжеского стола. Великому ключарю стоило немало хлопот собрать всю серебряную посуду, оказавшуюся во всех углах столовой, куда ее занесла челядь.
В большом зале сперва пелась молдавская хора; девушки и юноши, схватясь руками, образовали круг и переходили мерно в такт справа налево, причудливо извиваясь, то сходясь, то расходясь. Жених со своими дружками тоже был в кругу и не отходил от невесты. За хорой следовал данч, все взялись за руки, образуя длинную вереницу и плавно покачиваясь, свиваясь и развиваясь, описывали разнообразные обороты, круги, полукруги. Наконец великий постельник установил мужчин и женщин отдельно в два длинные ряда, принесли два пестрых жезла с расшитыми платками на концах, выбрали двух старых бояр; они должны были вести свадебный танец. Жених и невеста занимали третьи места; на втором месте мужского ряда стоял свадебный маршал, на втором месте женского – первая сваха. Сперва оба ряда двигались тихо, медленно, обращаясь один ряд к другому то лицом, то спиной, потом движения стали все ускоряться, ряды завивались в виде треугольника, четырехугольника, овала, наконец оба ряда переплелись, и так как все боярыни и бояре стали по чину, то жены очутились около своих мужей, а боярышни стояли рядом с молодыми людьми одинакового с ними общественного положения. Боярышни пели малороссийские песни, а казаки пустились плясать, припевая: «А кто любит гарбуз, гарбуз, а я люблю дыньку...» Потом стали плясать «журавля...» Улучив удобную минуту, князь Василий отвел зятя в сторону и сказал ему:
– Я очень рад видеть в тебе такого храброго воина, но ты должен быть осторожнее и таить свои замыслы до поры до времени.
– Да ведь я говорил в своем кругу, – отвечал Тимош.
– Это у вас, казаков, есть свой круг, и каждый стоит за своего батька, а у меня никакого круга нет, есть одни только враги; они при всяком удобном случае готовы свергнуть меня с престола, натравить на меня моих недругов.
– Так я ж того не знал, – отвечал Тимош смущенно, – вперед буду умнее.
Георгица в другом углу зала тихо разговаривал с несколькими боярами:
– Вы увидите, что этот молодой медведь сдержит свое обещание. Если мы не примем мер, он оседлает нас хуже Лупула; за него войско и народ. Слышали вы, какие единодушные клики встречали его при въезде? Так не встречали ни одного владетельного князя. Толпа всегда готова преклоняться перед победителем.
– Что ж тут дурного? – проговорил великий вистерник, лукаво посматривая на оратора. – И какое нам-то дело до того, что этот храбрый воин завладеет Валахией? Это может волновать лишь тех, у кого там есть родственные связи, кто сам на что-нибудь рассчитывает, а мы – коренные молдаване; валахи никогда не были нашими друзьями: уж мы-то не будем их защищать.
При намеке на его родство с валашским правительством Бурдуц закусил губу и проговорил:
– Ошибаетесь, и мы не останемся в стороне, нас заставят сражаться за валашский престол.
– Заставят или не заставят, – возразил вистерник, – лучше променять ястреба на сокола, чем на ворону.
Бурдуц побледнел от злости, а бояре рассмеялись и замолчали, увидев приближавшегося князя.
Через несколько минут Георгица подошел к жене, шепнул: «мне надо с тобою переговорить», и прошел с ней в соседнюю небольшую комнату.
– Ты слышала, – сказал он ей, – что говорил за столом степной жених? Надо дать знать и в Валахию, и седмиградскому князю: пришла пора нам действовать; нельзя медлить, иначе не сносить нам наших голов.
Домна Георгица одобрительно кивнула головой.
– Я давно тебе говорила, что пора действовать, только не упусти валашского трона из рук, он сам тебе дается.
– Молчи, бога ради! – проговорил он жене. – Не так-то легко мне дается власть, – продолжал он шепотом. – Враги мои мешают мне на каждом шагу.
– А ты заранее избавься от них, – отвечала она тоже вполголоса. – Ты в силе, господарь тебя слушает, очисти себе путь.
Лицо ее приняло хищническое неприятное выражение, даже муж ее посмотрел на нее со страхом.
– Я не Радул, – тихо проговорил он.
– Нельзя достигнуть власти, не перешагнув через трупы.
Георгица быстро взглянул на нее, и ему показалось, что она читает в его душе.
Следствием этого разговора было то, что великий вистерник и еще несколько бояр попали в опалу князя, судились – вистерник за мнимую растрату казенных сумм, остальные тоже по доносу разных подставных лиц; хотя и не было открыто никаких явных доказательств их виновности, они были лишены занимаемых ими должностей и удалены от двора. При этом дальновидный Бурдуц позаботился, чтобы на их места были назначены его клиенты.
VIII
IX
X
При этом все встали. Митрополит осенил князя крестным знамением и благословил его. Грянула музыка, раздался пушечный залп. Митрополит взял тяжелый серебряный кубок и, едва держа его в руках, поднес к устам. Бояре, выпив свои кубки, по двое, поддерживаемые великим постельничим, подходили к князю, целовали его руку и потом снова занимали свои места.
Пир длился долго; наконец великий медельничар принес свечи, и все встали из-за стола, чтобы перейти в большой зал, где начались песни и пляски.
Остатки кушаньев расхватала княжеская прислуга; каждый старался хоть чем-нибудь полакомиться с княжеского стола. Великому ключарю стоило немало хлопот собрать всю серебряную посуду, оказавшуюся во всех углах столовой, куда ее занесла челядь.
В большом зале сперва пелась молдавская хора; девушки и юноши, схватясь руками, образовали круг и переходили мерно в такт справа налево, причудливо извиваясь, то сходясь, то расходясь. Жених со своими дружками тоже был в кругу и не отходил от невесты. За хорой следовал данч, все взялись за руки, образуя длинную вереницу и плавно покачиваясь, свиваясь и развиваясь, описывали разнообразные обороты, круги, полукруги. Наконец великий постельник установил мужчин и женщин отдельно в два длинные ряда, принесли два пестрых жезла с расшитыми платками на концах, выбрали двух старых бояр; они должны были вести свадебный танец. Жених и невеста занимали третьи места; на втором месте мужского ряда стоял свадебный маршал, на втором месте женского – первая сваха. Сперва оба ряда двигались тихо, медленно, обращаясь один ряд к другому то лицом, то спиной, потом движения стали все ускоряться, ряды завивались в виде треугольника, четырехугольника, овала, наконец оба ряда переплелись, и так как все боярыни и бояре стали по чину, то жены очутились около своих мужей, а боярышни стояли рядом с молодыми людьми одинакового с ними общественного положения. Боярышни пели малороссийские песни, а казаки пустились плясать, припевая: «А кто любит гарбуз, гарбуз, а я люблю дыньку...» Потом стали плясать «журавля...» Улучив удобную минуту, князь Василий отвел зятя в сторону и сказал ему:
– Я очень рад видеть в тебе такого храброго воина, но ты должен быть осторожнее и таить свои замыслы до поры до времени.
– Да ведь я говорил в своем кругу, – отвечал Тимош.
– Это у вас, казаков, есть свой круг, и каждый стоит за своего батька, а у меня никакого круга нет, есть одни только враги; они при всяком удобном случае готовы свергнуть меня с престола, натравить на меня моих недругов.
– Так я ж того не знал, – отвечал Тимош смущенно, – вперед буду умнее.
Георгица в другом углу зала тихо разговаривал с несколькими боярами:
– Вы увидите, что этот молодой медведь сдержит свое обещание. Если мы не примем мер, он оседлает нас хуже Лупула; за него войско и народ. Слышали вы, какие единодушные клики встречали его при въезде? Так не встречали ни одного владетельного князя. Толпа всегда готова преклоняться перед победителем.
– Что ж тут дурного? – проговорил великий вистерник, лукаво посматривая на оратора. – И какое нам-то дело до того, что этот храбрый воин завладеет Валахией? Это может волновать лишь тех, у кого там есть родственные связи, кто сам на что-нибудь рассчитывает, а мы – коренные молдаване; валахи никогда не были нашими друзьями: уж мы-то не будем их защищать.
При намеке на его родство с валашским правительством Бурдуц закусил губу и проговорил:
– Ошибаетесь, и мы не останемся в стороне, нас заставят сражаться за валашский престол.
– Заставят или не заставят, – возразил вистерник, – лучше променять ястреба на сокола, чем на ворону.
Бурдуц побледнел от злости, а бояре рассмеялись и замолчали, увидев приближавшегося князя.
Через несколько минут Георгица подошел к жене, шепнул: «мне надо с тобою переговорить», и прошел с ней в соседнюю небольшую комнату.
– Ты слышала, – сказал он ей, – что говорил за столом степной жених? Надо дать знать и в Валахию, и седмиградскому князю: пришла пора нам действовать; нельзя медлить, иначе не сносить нам наших голов.
Домна Георгица одобрительно кивнула головой.
– Я давно тебе говорила, что пора действовать, только не упусти валашского трона из рук, он сам тебе дается.
– Молчи, бога ради! – проговорил он жене. – Не так-то легко мне дается власть, – продолжал он шепотом. – Враги мои мешают мне на каждом шагу.
– А ты заранее избавься от них, – отвечала она тоже вполголоса. – Ты в силе, господарь тебя слушает, очисти себе путь.
Лицо ее приняло хищническое неприятное выражение, даже муж ее посмотрел на нее со страхом.
– Я не Радул, – тихо проговорил он.
– Нельзя достигнуть власти, не перешагнув через трупы.
Георгица быстро взглянул на нее, и ему показалось, что она читает в его душе.
Следствием этого разговора было то, что великий вистерник и еще несколько бояр попали в опалу князя, судились – вистерник за мнимую растрату казенных сумм, остальные тоже по доносу разных подставных лиц; хотя и не было открыто никаких явных доказательств их виновности, они были лишены занимаемых ими должностей и удалены от двора. При этом дальновидный Бурдуц позаботился, чтобы на их места были назначены его клиенты.
VIII
Счастию конец
Время приближалось к Пасхе. На Суботовском хуторе все были заняты хозяйственными приготовлениями. Гетман любил проводить Пасху окруженный всеми членами семьи. К нему приехали обе его замужние дочери, им отвели особый флигель. Женщины готовили пасхи, красили яйца, жарили и фаршировали домашнюю птицу, словом, снаряжали все, чем полагается украшать роскошный стол на Светлый праздник. Высокая, бойкая, статная казачка покрикивала на работниц и весело пересмеивалась с окружавшими ее молодыми женщинами. Это была сама пани гетманша, третья жена Богдана.
На большой дороге показался всадник, скакавший во всю прыть на лихом татарском бакемате. Пани Ганна заслонила глаза рукой от лучей яркого весеннего солнца и, осторожно переступая в своих великолепных черевиках через лужи, вышла за ворота, чтобы посмотреть, кто это едет.
– Да это Тимош! – с удивлением проговорила она. – Что это он прискакал, он хотел еще день пробыть в Чигирине.
Тимош подъехал к воротам, ловко соскочил с коня, взял его под уздцы и, кивнув мачехе на ходу, бросил повод подскочившему работнику.
– Где отец? – спросил он у толпившихся в дверях женщин.
– Пан гетман отдыхает, – отвечали ему.
– А Локсандра?
– Она тоже прилегла отдохнуть, – отвечала гетманша. – Ей сегодня целый день нездоровится.
Тимош нерешительно остановился на пороге, соображая, куда ему сперва идти, к отцу или к жене. Наконец круто повернулся и сказал Ганне:
– Мне надо видеть батька; в добром он расположении духа или в дурном?
Пани Ганна усмехнулась и показала ряд белых, блестящих зубов.
– Когда он нынче бывает в добром? – отвечала она. – Нам всем от него попадает.
– Лиха беда! – проговорил Тимош. – Ну да что делать, надо мне его все-таки увидеть.
Ганна опять засмеялась.
– Тебе-то ничего, – проговорила она, – ты с ним, что хочешь, то и делаешь.
Повернувшись на каблуках, пани Ганна пошла в кухню.
В кучке женщин стояла теперь и Локсандра, только что сошедшая вниз из своей светелки.
Она настояла на своем, захотела испечь хоть одну бабу для Тимоша. Невестки обещали научить ее, как замесить тесто. И вот, при общем смехе и веселье, Локсандра только что засучила рукава, готовясь приняться за это важное дело.
В эту минуту появилась на пороге пани гетманша и невольно смутила Локсандру своей лукавой усмешкой. Она выпустила из рук взятое яйцо, и оно громко шлепнулось на пол.
– Вот так яичница! – засмеялась гетманша.
Локсандра засмеялась вместе с другими и собиралась опять приняться за дело, но Ганна подошла к ней.
– Хочешь, я тебе хорошую новость скажу? – проговорила она.
Локсандра взглянула на ее лицо, вскрикнула и проговорила:
– Тимош приехал? Что ж вы мне не сказали?
Она побежала к нему навстречу, но гетманша остановила ее.
– Он теперь у батька; о делах с ним говорит.
Локсандра вернулась к столу и принялась за опару, но далеко не с таким увлечением, как прежде.
В соседней горнице две работницы накрыли на стол, и через полчаса вся семья собралась к обеду. Тимош крепко обнял Локсандру, она взглянула ему в лицо и тревожно спросила:
– Что с тобою? Ты нездоров?
Тимош смущенно опустил глаза.
– Так, ничего! – отвечал он. – Устал с дороги.
У Богдана был тоже крайне озабоченный, суровый вид.
– К тебе сестра твоя едет, – проговорил Тимош, садясь подле Локсандры.
Локсандра выронила ложку из рук. С тех пор как она была замужем, княгиня Радзивилл не только ни разу не удостоила ее своим посещением, но даже не порадовала ни одной строчкой приветствия. Она, очевидно, не хотела ее знать; вот почему известие о ее приезде так взволновало Локсандру. К чувству неожиданной радости примешивалось какое-то смутное чувство опасения. Локсандра сама не могла дать себе отчета, чего она боялась. Она понимала только одно, что сестра едет недаром, что приезд ее связан с чем-то еще, что от нее скрывают.
– Как же мы примем такую важную гостью? – спросила гетманша. – С нею челяди наедет немало, куда мы их денем?
– Она едет совсем одна, – лаконически проговорил Тимош.
Локсандра испуганно взглянула на него.
– Одна? – переспросила она.
Внезапно подчиняясь какой-то блеснувшей у нее мысли, она быстро прибавила:
– А об отце ты ничего не слышал?
Тимош совсем смешался и с минуту не знал, что ей ответить. Он закашлялся, подергал себя за ус и как-то в сторону пробормотал:
– Не знаю! Я не спрашивал.
Находчивая Ганна сумела замять разговор, хотя и ее мучило любопытство, что такое скрывают от Локсандры. Она стала рассказывать Тимошу все, что делалось в его отсутствии, и этим вывела его из неловкого положения.
Когда женщины после обеда ушли, оставляя мужчин, по обычаю, допивать свое пиво, Богдан сердито отодвинул от себя кружку и, топнув ногой, проговорил:
– Вот так шкода! Навязал ты мне, сынку, жернов на шею.
– Что такое? – осведомился Выговский.
– Да вот, сын меня тестем подарил, – с сердцем проговорил гетман. – Не умеет сам усидеть на престоле, подавай ему войско, а откуда я его возьму? У меня у самого теперь поляки на шее я сидят. Другой-то зятек, светлейший князь, палец о палец не ударит. А казак прост, вали все на казака!
Тимош угрюмо слушал отца, не смея ему перечить; Выговский пытливо переводил глаза с одного на другого, заранее соображая, каковы должны быть замыслы у гетмана.
– И к чему эта недотрога княгиня сюда едет? – прибавил Богдан.
– Она хочет тебя просить, татко, чтобы ты помог господарю.
– Да ты ее самое видел?
– Нет, я видел пана Загоровского. Князь Радзивилл думает послать его к тебе для переговоров. Он хочет мирить тебя с панами.
Богдан покусывал ус.
– Опомнились! – проговорил он. – Забыл его светлость, как хотел меня извести заморским зельем: теперь другую песню поет. Эх, Тимош! Кабы не ты, я бы показал этим князьям, что значит гетман казацкий. Да и ее тоже жалко, – прибавил он, кивнув головой в ту сторону, куда ушли женщины. – Ну, поживем – увидим, – закончил он, вставая и залпом опоражнивая кружку.
На следующий день приехала княгиня Радзивилл; она была одна с служанкой и гайдуком, старалась держаться просто, по-родственному, хотя это, видимо, стоило ей большого труда. Ее встретили с великим почетом. Гетман вышел к княгине свежий, бодрый, сияющий, со всею любезностью и предупредительностью знатного пана, умеющего себя держать в хорошем обществе.
Княгиня Радзивилл ожидала встретить совсем иное. По рассказам мужа, она составила о нем понятие как о грубом неотесанном казаке, а увидела перед собой образованного, неглупого человека, обладающего неистощимым запасом остроумия, перемешанного с беспечной веселостью. После первых приветствий все сели в большой столовой «суботовского замка», как в шутку называл его гетман, и пани гетманша предложила гостье откушать их хлеба-соли.
На столе появились всевозможные постные яства: уха, рыба отварная с грибами, взвар.
– Пан гетман, конечно, знает, зачем я к нему приехала, – проговорила она, не замечая знаков, делаемых ей Тимошем. – Я приехала в качестве просительницы и хочу надеяться, что он не откажет в своих милостях.
Услыхав это, Локсандра, сидевшая подле сестры, побледнела, задрожала и быстро схватила сестру за руку.
– Говори скорее! Отец... отец? – спрашивала она прерывающимся голосом.
Вдруг она почувствовала, что силы ей изменяют, слабо вскрикнула и упала на руки сестры.
Произошло всеобщее смятение. Локсандру отнесли в ее комнату; княгиня с Тимошем остались при ней.
– Разве она ничего не знала? – спросила княгиня.
– Мы скрывали от нее, – отвечал Тимош.
– Что делать? – со вздохом отвечала княгиня. – Рано или поздно она все-таки должна это узнать... А что пан гетман? Согласен ли он помогать отцу?
– Я думаю, что все устроится к лучшему, – отвечал Тимош уклончиво. – Пани княгиня сама переговорит с отцом...
В эту минуту Локсандра открыла глаза, молча взглянула на обоих и слабым голосом проговорила:
– Не скрывайте от меня ничего, мне хуже ничего не знать.
Княгиня в нескольких словах передала, в чем дело.
Матфей Бассарба в союзе с Ракочием подступили к Яссам в самое Вербное воскресенье, когда никто не чуял беды; господарь едва успел бежать со всей семьей в Польшу, в Каменец, к молодому Потоцкому, которого он спас из татарской неволи. Носится слух, что Бассарба посадил в Яссах Георгицу; но наверное никто ничего не знает.
Услышав это, Локсандра села на кровати и проговорила:
– Я так и думала, так и знала. Как только мне сказали, что ты сюда едешь, сердце мне подсказало, что с отцом случилось что-нибудь дурное. Ты бы ведь иначе не вспомнила обо мне, – с горечью прибавила она.
Княгиня смущенно опустила глаза под пытливым взором сестры.
– Я постоянно думала о тебе, но муж мой не позволил бы мне видеться с тобою! Теперь все это изменилось, – прибавила она. – Януш надеется расположить сейм в пользу гетмана, и если ему удастся примирить вас с поляками, нам ничто не будет мешать видеться. Особенно если пан Тимош возвратит престол нашему отцу.
Локсандра встрепенулась.
– Зачем же Тимошу идти в Молдавию? Гетман может послать туда своих полковников...
– Ты сама не знаешь, что говоришь, – с досадой возразила княгиня. – Разве может быть удача, если не Тимош поведет войско? Его имя гремит по всей Молдавии, а для волохов оно страшнее меча.
Локсандра сама это понимала; но расстаться с мужем теперь, в самые счастливые минуты, знать, что он опять подвергается опасности, что его могут убить, взять в плен, казалось ей слишком тяжелым испытанием. Она тяжело вздохнула и опустила голову; в эту минуту ей хотелось, чтоб слава Тимоша не гремела так далеко и чтобы волохи поменьше его боялись.
Тимош подошел к ней и нежно ее обнял.
– Полно, голубка моя! Не печалься!.. Я живо прогоню волохов и этого толстого лжеца, усевшегося на престоле, верну твоему отцу господарство, мы разгромим Валахию, и я положу к твоим ногам княжескую корону.
Локсандра слабо улыбнулась.
– Дай Бог, чтобы все это так случилось! – проговорила она. – Что-то сердце у меня ноет; как подумаю я, что ты снова пойдешь на войну, так бы и не пустила тебя.
– Уж вышла за казака, так и привыкай видеть мужа раз в год, – сказал Тимош, смеясь. Локсандра это хорошо знала, и все-таки ей было невыносимо тяжело, так тяжело, что она всю ночь не могла сомкнуть глаз.
Княгиня пробыла несколько дней в Суботове и лучше всякого искусного дипломата сумела устроить дело, для которого приехала.
Тотчас после Пасхи Тимош выступил в Молдавию с наказным атаманом Федоренком и с двенадцатитысячным войском, состоявшим из казаков, татар и карпатских горцев.
На большой дороге показался всадник, скакавший во всю прыть на лихом татарском бакемате. Пани Ганна заслонила глаза рукой от лучей яркого весеннего солнца и, осторожно переступая в своих великолепных черевиках через лужи, вышла за ворота, чтобы посмотреть, кто это едет.
– Да это Тимош! – с удивлением проговорила она. – Что это он прискакал, он хотел еще день пробыть в Чигирине.
Тимош подъехал к воротам, ловко соскочил с коня, взял его под уздцы и, кивнув мачехе на ходу, бросил повод подскочившему работнику.
– Где отец? – спросил он у толпившихся в дверях женщин.
– Пан гетман отдыхает, – отвечали ему.
– А Локсандра?
– Она тоже прилегла отдохнуть, – отвечала гетманша. – Ей сегодня целый день нездоровится.
Тимош нерешительно остановился на пороге, соображая, куда ему сперва идти, к отцу или к жене. Наконец круто повернулся и сказал Ганне:
– Мне надо видеть батька; в добром он расположении духа или в дурном?
Пани Ганна усмехнулась и показала ряд белых, блестящих зубов.
– Когда он нынче бывает в добром? – отвечала она. – Нам всем от него попадает.
– Лиха беда! – проговорил Тимош. – Ну да что делать, надо мне его все-таки увидеть.
Ганна опять засмеялась.
– Тебе-то ничего, – проговорила она, – ты с ним, что хочешь, то и делаешь.
Повернувшись на каблуках, пани Ганна пошла в кухню.
В кучке женщин стояла теперь и Локсандра, только что сошедшая вниз из своей светелки.
Она настояла на своем, захотела испечь хоть одну бабу для Тимоша. Невестки обещали научить ее, как замесить тесто. И вот, при общем смехе и веселье, Локсандра только что засучила рукава, готовясь приняться за это важное дело.
В эту минуту появилась на пороге пани гетманша и невольно смутила Локсандру своей лукавой усмешкой. Она выпустила из рук взятое яйцо, и оно громко шлепнулось на пол.
– Вот так яичница! – засмеялась гетманша.
Локсандра засмеялась вместе с другими и собиралась опять приняться за дело, но Ганна подошла к ней.
– Хочешь, я тебе хорошую новость скажу? – проговорила она.
Локсандра взглянула на ее лицо, вскрикнула и проговорила:
– Тимош приехал? Что ж вы мне не сказали?
Она побежала к нему навстречу, но гетманша остановила ее.
– Он теперь у батька; о делах с ним говорит.
Локсандра вернулась к столу и принялась за опару, но далеко не с таким увлечением, как прежде.
В соседней горнице две работницы накрыли на стол, и через полчаса вся семья собралась к обеду. Тимош крепко обнял Локсандру, она взглянула ему в лицо и тревожно спросила:
– Что с тобою? Ты нездоров?
Тимош смущенно опустил глаза.
– Так, ничего! – отвечал он. – Устал с дороги.
У Богдана был тоже крайне озабоченный, суровый вид.
– К тебе сестра твоя едет, – проговорил Тимош, садясь подле Локсандры.
Локсандра выронила ложку из рук. С тех пор как она была замужем, княгиня Радзивилл не только ни разу не удостоила ее своим посещением, но даже не порадовала ни одной строчкой приветствия. Она, очевидно, не хотела ее знать; вот почему известие о ее приезде так взволновало Локсандру. К чувству неожиданной радости примешивалось какое-то смутное чувство опасения. Локсандра сама не могла дать себе отчета, чего она боялась. Она понимала только одно, что сестра едет недаром, что приезд ее связан с чем-то еще, что от нее скрывают.
– Как же мы примем такую важную гостью? – спросила гетманша. – С нею челяди наедет немало, куда мы их денем?
– Она едет совсем одна, – лаконически проговорил Тимош.
Локсандра испуганно взглянула на него.
– Одна? – переспросила она.
Внезапно подчиняясь какой-то блеснувшей у нее мысли, она быстро прибавила:
– А об отце ты ничего не слышал?
Тимош совсем смешался и с минуту не знал, что ей ответить. Он закашлялся, подергал себя за ус и как-то в сторону пробормотал:
– Не знаю! Я не спрашивал.
Находчивая Ганна сумела замять разговор, хотя и ее мучило любопытство, что такое скрывают от Локсандры. Она стала рассказывать Тимошу все, что делалось в его отсутствии, и этим вывела его из неловкого положения.
Когда женщины после обеда ушли, оставляя мужчин, по обычаю, допивать свое пиво, Богдан сердито отодвинул от себя кружку и, топнув ногой, проговорил:
– Вот так шкода! Навязал ты мне, сынку, жернов на шею.
– Что такое? – осведомился Выговский.
– Да вот, сын меня тестем подарил, – с сердцем проговорил гетман. – Не умеет сам усидеть на престоле, подавай ему войско, а откуда я его возьму? У меня у самого теперь поляки на шее я сидят. Другой-то зятек, светлейший князь, палец о палец не ударит. А казак прост, вали все на казака!
Тимош угрюмо слушал отца, не смея ему перечить; Выговский пытливо переводил глаза с одного на другого, заранее соображая, каковы должны быть замыслы у гетмана.
– И к чему эта недотрога княгиня сюда едет? – прибавил Богдан.
– Она хочет тебя просить, татко, чтобы ты помог господарю.
– Да ты ее самое видел?
– Нет, я видел пана Загоровского. Князь Радзивилл думает послать его к тебе для переговоров. Он хочет мирить тебя с панами.
Богдан покусывал ус.
– Опомнились! – проговорил он. – Забыл его светлость, как хотел меня извести заморским зельем: теперь другую песню поет. Эх, Тимош! Кабы не ты, я бы показал этим князьям, что значит гетман казацкий. Да и ее тоже жалко, – прибавил он, кивнув головой в ту сторону, куда ушли женщины. – Ну, поживем – увидим, – закончил он, вставая и залпом опоражнивая кружку.
На следующий день приехала княгиня Радзивилл; она была одна с служанкой и гайдуком, старалась держаться просто, по-родственному, хотя это, видимо, стоило ей большого труда. Ее встретили с великим почетом. Гетман вышел к княгине свежий, бодрый, сияющий, со всею любезностью и предупредительностью знатного пана, умеющего себя держать в хорошем обществе.
Княгиня Радзивилл ожидала встретить совсем иное. По рассказам мужа, она составила о нем понятие как о грубом неотесанном казаке, а увидела перед собой образованного, неглупого человека, обладающего неистощимым запасом остроумия, перемешанного с беспечной веселостью. После первых приветствий все сели в большой столовой «суботовского замка», как в шутку называл его гетман, и пани гетманша предложила гостье откушать их хлеба-соли.
На столе появились всевозможные постные яства: уха, рыба отварная с грибами, взвар.
– Пан гетман, конечно, знает, зачем я к нему приехала, – проговорила она, не замечая знаков, делаемых ей Тимошем. – Я приехала в качестве просительницы и хочу надеяться, что он не откажет в своих милостях.
Услыхав это, Локсандра, сидевшая подле сестры, побледнела, задрожала и быстро схватила сестру за руку.
– Говори скорее! Отец... отец? – спрашивала она прерывающимся голосом.
Вдруг она почувствовала, что силы ей изменяют, слабо вскрикнула и упала на руки сестры.
Произошло всеобщее смятение. Локсандру отнесли в ее комнату; княгиня с Тимошем остались при ней.
– Разве она ничего не знала? – спросила княгиня.
– Мы скрывали от нее, – отвечал Тимош.
– Что делать? – со вздохом отвечала княгиня. – Рано или поздно она все-таки должна это узнать... А что пан гетман? Согласен ли он помогать отцу?
– Я думаю, что все устроится к лучшему, – отвечал Тимош уклончиво. – Пани княгиня сама переговорит с отцом...
В эту минуту Локсандра открыла глаза, молча взглянула на обоих и слабым голосом проговорила:
– Не скрывайте от меня ничего, мне хуже ничего не знать.
Княгиня в нескольких словах передала, в чем дело.
Матфей Бассарба в союзе с Ракочием подступили к Яссам в самое Вербное воскресенье, когда никто не чуял беды; господарь едва успел бежать со всей семьей в Польшу, в Каменец, к молодому Потоцкому, которого он спас из татарской неволи. Носится слух, что Бассарба посадил в Яссах Георгицу; но наверное никто ничего не знает.
Услышав это, Локсандра села на кровати и проговорила:
– Я так и думала, так и знала. Как только мне сказали, что ты сюда едешь, сердце мне подсказало, что с отцом случилось что-нибудь дурное. Ты бы ведь иначе не вспомнила обо мне, – с горечью прибавила она.
Княгиня смущенно опустила глаза под пытливым взором сестры.
– Я постоянно думала о тебе, но муж мой не позволил бы мне видеться с тобою! Теперь все это изменилось, – прибавила она. – Януш надеется расположить сейм в пользу гетмана, и если ему удастся примирить вас с поляками, нам ничто не будет мешать видеться. Особенно если пан Тимош возвратит престол нашему отцу.
Локсандра встрепенулась.
– Зачем же Тимошу идти в Молдавию? Гетман может послать туда своих полковников...
– Ты сама не знаешь, что говоришь, – с досадой возразила княгиня. – Разве может быть удача, если не Тимош поведет войско? Его имя гремит по всей Молдавии, а для волохов оно страшнее меча.
Локсандра сама это понимала; но расстаться с мужем теперь, в самые счастливые минуты, знать, что он опять подвергается опасности, что его могут убить, взять в плен, казалось ей слишком тяжелым испытанием. Она тяжело вздохнула и опустила голову; в эту минуту ей хотелось, чтоб слава Тимоша не гремела так далеко и чтобы волохи поменьше его боялись.
Тимош подошел к ней и нежно ее обнял.
– Полно, голубка моя! Не печалься!.. Я живо прогоню волохов и этого толстого лжеца, усевшегося на престоле, верну твоему отцу господарство, мы разгромим Валахию, и я положу к твоим ногам княжескую корону.
Локсандра слабо улыбнулась.
– Дай Бог, чтобы все это так случилось! – проговорила она. – Что-то сердце у меня ноет; как подумаю я, что ты снова пойдешь на войну, так бы и не пустила тебя.
– Уж вышла за казака, так и привыкай видеть мужа раз в год, – сказал Тимош, смеясь. Локсандра это хорошо знала, и все-таки ей было невыносимо тяжело, так тяжело, что она всю ночь не могла сомкнуть глаз.
Княгиня пробыла несколько дней в Суботове и лучше всякого искусного дипломата сумела устроить дело, для которого приехала.
Тотчас после Пасхи Тимош выступил в Молдавию с наказным атаманом Федоренком и с двенадцатитысячным войском, состоявшим из казаков, татар и карпатских горцев.
IX
Гнев Божий
В Яссах было весело и шумно. Господарь праздновал свое вторичное вступление на престол целым рядом торжеств. Он не жалел на этот раз казны, устраивал народные пиры, ристалища, турниры и везде присутствовал сам с господаршей и Тимошем. Торжество и веселье заглушали вопли тех, чьи родственники и друзья покончили жизнь на плахе, а таких было немало. Толпы придворных поредели; они порядком поочистились от врагов господаря, уступив место новым, более надежным боярам.
– Вот как по-нашему, по-казацки, – хвастал Тимош, – пришел, победил, даже и не видевши хорошенько кого.
– Пан Тимош в этом превзошел самого Цезаря, – вставил не без яда Кутнарский.
– Что ж? То Цезарь, а то я! – заносчиво проговорил Тимош, сдвинув брови и сердито поглядывая на пана.
Он его сильно недолюбливал. Вслед за целым рядом празднеств грозное войско казацкое двинулось на Валахию и с огнем и мечом прошло по всей стране. Никому не было пощады; не останавливались ни перед чем, избивали всех: мужчин, женщин и детей.
Вся Валахия заволновалась. Передовые войска волохов были разбиты; наконец сам Матфей решился выступить во главе своего войска и двинулся навстречу ужасному врагу, получив помощь от Ракочия, под начальством знаменитого полководца Януша Кимени. Враги встретились на берегах реки Яковицы у местечка Финта. Матфей окопался, старался укрепить свой лагерь, казаки тоже образовали свой обычный четырехугольник. Священники в полном облачении ходили по валашскому лагерю и служили молебны. Сам князь исповедовался и приобщился Святых Тайн; он гордо сидел на коне; объезжая войско, он ободрял своих воинов, пришедших в ужас при виде чуть не втрое превосходившей их силы казаков.
– Не бойтесь! – говорил он им. – Надейтесь на Бога! Поддержите свою честь. Нужды нет, что войско врага превышает нас в численности; сила не в количестве, а в качестве. Мужайтесь же, храбрые воины! Бог нам поможет!
В казацком лагере Тимофей торопил всех к наступлению; ему не сиделось на месте, хотелось скорее кинуться в битву, скорее сразиться с врагом. Легкие передовые казацкие и татарские отряды бросились на валашский лагерь, но получили дружный отпор. Сам валашский князь, в сопровождении своей почетной стражи, кинулся вперед с обнаженным мечом, поражая неприятеля. Вдруг он зашатался в седле и, наверное, упал бы с коня, если бы его не поддержали.
– Ваша светлость, вы рискуете собою, – говорили ему толпившиеся около него бояре.
– Князь должен подавать пример, – проговорил он, пришпорил лошадь и помчался вперед.
– Боже мой! – вскрикнул кто-то из бояр. – У князя вся нога в крови!
Действительно, князь получил рану под самое колено; но, несмотря на жгучую боль, он, не обращая ни на что внимания, скакал вперед. Почти силою бояре заставили его сделать перевязку. Как только она была окончена, Матфей снова вскочил в седло.
Битва длилась до вечера с переменным счастьем. Груды тел покрывали поле битвы, а воюющие все не унимались, все с большим ожесточением кидались друг на друга. Казаки понемногу стали одолевать; к ужасу своему князь увидел, что передние ряды смешались, а задние стали медленно отступать к реке. Он поднял руки к небу и воскликнул:
– Боже милосердый! Сжалься над моим войском! Не дай ему погибнуть, ниспошли нам чудесное спасение.
В ту же минуту из-за гор поднялась грозная черная туча и застлала все небо. Не слышно было ни грома, ни молнии, а туча росла, чернела и, что всего страннее, она скользнула мимо валашского лагеря, задев его только одним боком, между тем как над казаками обрушилась неожиданным ужасным ливнем. Это было так называемое крушение облака, явление обыкновенное в горах, но волохам, не чаявшим ниоткуда спасения, оно показалось истинным чудом; они ободрились, быстро сплотились, забыв бегство.
Сила бурлившего потока, обрушившегося с неба, была так велика, что он сбивал с ног коней и в несколько секунд заливал их вместе со всадниками. Сильный вихрь свистел и ревел в лагере, точно тысячи ведьм пели похоронную песнь над погибавшими воинами. На всех напал суеверный страх. Молдаване первые обратились в бегство; за ними последовали и татары; только еще казаки держались на месте и упорно боролись с грозной стихией. В несколько минут вода сделала такие опустошения, каких за целый день не могла произвести битва. Наконец ливень стал стихать.
– Пора! – крикнул Матфей и бросился со своими воинами на расстроенные ряды казаков, не дав им оправиться от неожиданного бедствия.
Весь казацкий лагерь представлял озеро воды; она теперь быстро убывала, открывая груды трупов, перемешанных с обломками возов, шатров и разной утвари.
Матфей одержал полную победу. Ему достался весь лагерь, а две тысячи казаков и несколько тысяч молдаван положили оружие.
Василий, Тимош, Носач, Пушкарь и Федоренко успели ускользнуть и поспешили в Галац. Тимош тотчас же послал гонца к господарше, предупреждая ее о грозящей ей опасности. Господарша бровью не двинула при этом известии, последние дни она точно окаменела и, услышав о поражении, оживилась на один только момент, когда ей сказали, что Тимош жив и спасся. Верные ее боярыни советовали ей бежать из Ясс, она машинально последовала их предложению: велела собрать все сокровища и перевезти их в Сочаву.
В темную ночь перебралась господарша со своим шестилетним сыном Василием и несколькими приближенными в этот укрепленный замок и тотчас же послала гонца в Галац, где еще находились господарь и Тимош. Василий решил ехать в Константинополь просить помощи у султана, а Тимош вернулся в Украину, дав знать господарше, что он воротится к ней со свежими боевыми силами.
– Вот как по-нашему, по-казацки, – хвастал Тимош, – пришел, победил, даже и не видевши хорошенько кого.
– Пан Тимош в этом превзошел самого Цезаря, – вставил не без яда Кутнарский.
– Что ж? То Цезарь, а то я! – заносчиво проговорил Тимош, сдвинув брови и сердито поглядывая на пана.
Он его сильно недолюбливал. Вслед за целым рядом празднеств грозное войско казацкое двинулось на Валахию и с огнем и мечом прошло по всей стране. Никому не было пощады; не останавливались ни перед чем, избивали всех: мужчин, женщин и детей.
Вся Валахия заволновалась. Передовые войска волохов были разбиты; наконец сам Матфей решился выступить во главе своего войска и двинулся навстречу ужасному врагу, получив помощь от Ракочия, под начальством знаменитого полководца Януша Кимени. Враги встретились на берегах реки Яковицы у местечка Финта. Матфей окопался, старался укрепить свой лагерь, казаки тоже образовали свой обычный четырехугольник. Священники в полном облачении ходили по валашскому лагерю и служили молебны. Сам князь исповедовался и приобщился Святых Тайн; он гордо сидел на коне; объезжая войско, он ободрял своих воинов, пришедших в ужас при виде чуть не втрое превосходившей их силы казаков.
– Не бойтесь! – говорил он им. – Надейтесь на Бога! Поддержите свою честь. Нужды нет, что войско врага превышает нас в численности; сила не в количестве, а в качестве. Мужайтесь же, храбрые воины! Бог нам поможет!
В казацком лагере Тимофей торопил всех к наступлению; ему не сиделось на месте, хотелось скорее кинуться в битву, скорее сразиться с врагом. Легкие передовые казацкие и татарские отряды бросились на валашский лагерь, но получили дружный отпор. Сам валашский князь, в сопровождении своей почетной стражи, кинулся вперед с обнаженным мечом, поражая неприятеля. Вдруг он зашатался в седле и, наверное, упал бы с коня, если бы его не поддержали.
– Ваша светлость, вы рискуете собою, – говорили ему толпившиеся около него бояре.
– Князь должен подавать пример, – проговорил он, пришпорил лошадь и помчался вперед.
– Боже мой! – вскрикнул кто-то из бояр. – У князя вся нога в крови!
Действительно, князь получил рану под самое колено; но, несмотря на жгучую боль, он, не обращая ни на что внимания, скакал вперед. Почти силою бояре заставили его сделать перевязку. Как только она была окончена, Матфей снова вскочил в седло.
Битва длилась до вечера с переменным счастьем. Груды тел покрывали поле битвы, а воюющие все не унимались, все с большим ожесточением кидались друг на друга. Казаки понемногу стали одолевать; к ужасу своему князь увидел, что передние ряды смешались, а задние стали медленно отступать к реке. Он поднял руки к небу и воскликнул:
– Боже милосердый! Сжалься над моим войском! Не дай ему погибнуть, ниспошли нам чудесное спасение.
В ту же минуту из-за гор поднялась грозная черная туча и застлала все небо. Не слышно было ни грома, ни молнии, а туча росла, чернела и, что всего страннее, она скользнула мимо валашского лагеря, задев его только одним боком, между тем как над казаками обрушилась неожиданным ужасным ливнем. Это было так называемое крушение облака, явление обыкновенное в горах, но волохам, не чаявшим ниоткуда спасения, оно показалось истинным чудом; они ободрились, быстро сплотились, забыв бегство.
Сила бурлившего потока, обрушившегося с неба, была так велика, что он сбивал с ног коней и в несколько секунд заливал их вместе со всадниками. Сильный вихрь свистел и ревел в лагере, точно тысячи ведьм пели похоронную песнь над погибавшими воинами. На всех напал суеверный страх. Молдаване первые обратились в бегство; за ними последовали и татары; только еще казаки держались на месте и упорно боролись с грозной стихией. В несколько минут вода сделала такие опустошения, каких за целый день не могла произвести битва. Наконец ливень стал стихать.
– Пора! – крикнул Матфей и бросился со своими воинами на расстроенные ряды казаков, не дав им оправиться от неожиданного бедствия.
Весь казацкий лагерь представлял озеро воды; она теперь быстро убывала, открывая груды трупов, перемешанных с обломками возов, шатров и разной утвари.
Матфей одержал полную победу. Ему достался весь лагерь, а две тысячи казаков и несколько тысяч молдаван положили оружие.
Василий, Тимош, Носач, Пушкарь и Федоренко успели ускользнуть и поспешили в Галац. Тимош тотчас же послал гонца к господарше, предупреждая ее о грозящей ей опасности. Господарша бровью не двинула при этом известии, последние дни она точно окаменела и, услышав о поражении, оживилась на один только момент, когда ей сказали, что Тимош жив и спасся. Верные ее боярыни советовали ей бежать из Ясс, она машинально последовала их предложению: велела собрать все сокровища и перевезти их в Сочаву.
В темную ночь перебралась господарша со своим шестилетним сыном Василием и несколькими приближенными в этот укрепленный замок и тотчас же послала гонца в Галац, где еще находились господарь и Тимош. Василий решил ехать в Константинополь просить помощи у султана, а Тимош вернулся в Украину, дав знать господарше, что он воротится к ней со свежими боевыми силами.
X
Предчувствие
Локсандра с тревогой ожидала вестей из Молдавии, но их не было. Гетман начинал беспокоиться, рассылал гонцов к границам Украины, но вот уже третий гонец пропадал бесследно, и Богдан не знал, что и думать.
Наконец остатки казацкого войска вернулись вместе с Тимошем. Гетман чуть не плакал, услыхав об участи посланного отряда. Волохи пленных не пощадили, всех порубили.
– Слышь, батько, пусти нас опять отомстить волохам, – говорил Носач.
Гетман ничего не ответил. Он, угрюмый, прошел к себе в комнату и потребовал горилки.
– Где же отец? – спросила Локсандра.
– Он ушел в Турцию просить помощи у султана.
– А мачеха? – спросила она немного дрогнувшим голосом.
– Бежала в Сочаву, – лаконически ответил Тимош.
Локсандра вздохнула и прижалась к мужу.
– Тимош! – прошептала она. – Ты не поедешь больше?
Тимош не понял вопроса.
– Не беспокойся, голубка моя! – проговорил он. – Я не оставлю их, я выпрошу у отца еще войска и пойду выручать твою мачеху.
Что-то кольнуло Локсандру в сердце.
– Зачем тебе идти самому? – быстро проговорила она. – Можно послать им войско.
– Ведь это твой отец, сердце мое! Твоя мачеха, она возрастила тебя! Я думал, что ты просишь меня идти к ним на помощь.
– Я исстрадалась без тебя, Тимош! – проговорила она. – Я не могу тебя пустить. Сердце чует недоброе... Много отец пролил крови на своем веку... Много слез текло из-за него... Вот отчего ему и нет удачи... Не хочу я, чтобы и ты вместе с ним погиб, не пущу я тебя. Сама пойду к гетману и попрошу, чтобы он не давал тебе войска...
– Сердце мое, нельзя этого! Я слово им дал, а казацкое слово – надежное слово!
– Так пошли им войско. Мало ли у вас полковников.
– Не то это будет. Я обещал сам прийти им на помощь, сам и должен.
– Кому обещал?
– Отцу твоему обещал, мачехе; я послал к ней посла, сказать, чтоб она сидела в Сочаве, что я приду к ней на выручку.
Локсандра ничего не отвечала. В сильном волнении она встала с лавки и вышла из комнаты.
На другое утро Тимош пошел к отцу. Богдан сидел за своим столом и писал какие-то письма.
– Батько, как же с волохами? – нерешительно проговорил Тимош. – Нельзя же так оставить, надо им отомстить.
– Видишь ли, сынку! – серьезно сказал Богдан. – Если б мы не были с тобою дурни, то мы совсем бы не связывались с этим молдавским волком. Ну да что делать! Пропавшего не воротишь. А теперь, если уж на то пошло, поддержать честь казацкую надо. Вот я и пишу грамоту к брату моему, турецкому султану, чтобы дал он войска Василию.
– А ты разве уж знаешь, – с удивлением спросил Тимош, – что Василий уехал в Константинополь?
– Все знаю, – отвечал Богдан, – Носач и Пушкарь у меня здесь с самого утра сидели. Что делать, сынку! Против гнева Божия не пойдешь. Бери опять войско, только много дать тебе не могу, у самого ляхи на шее сидят... Тысяч восемь дам и Федоренка в придачу. Султан моей просьбы послушается, а с татарами вы, наверное, одолеете волохов.
– Спасибо, батько! – сказал Тимош с низким поклоном.
– Чем скорее выступишь, тем лучше, – продолжал Богдан, – по пословице: куй железо, пока горячо. Надо им не дать оправиться. А побьешь их, садись на волошский престол, удержать – удержим. Придется твоей горлице еще без тебя поскучать! – прибавил он смеясь.
Наконец остатки казацкого войска вернулись вместе с Тимошем. Гетман чуть не плакал, услыхав об участи посланного отряда. Волохи пленных не пощадили, всех порубили.
– Слышь, батько, пусти нас опять отомстить волохам, – говорил Носач.
Гетман ничего не ответил. Он, угрюмый, прошел к себе в комнату и потребовал горилки.
– Где же отец? – спросила Локсандра.
– Он ушел в Турцию просить помощи у султана.
– А мачеха? – спросила она немного дрогнувшим голосом.
– Бежала в Сочаву, – лаконически ответил Тимош.
Локсандра вздохнула и прижалась к мужу.
– Тимош! – прошептала она. – Ты не поедешь больше?
Тимош не понял вопроса.
– Не беспокойся, голубка моя! – проговорил он. – Я не оставлю их, я выпрошу у отца еще войска и пойду выручать твою мачеху.
Что-то кольнуло Локсандру в сердце.
– Зачем тебе идти самому? – быстро проговорила она. – Можно послать им войско.
– Ведь это твой отец, сердце мое! Твоя мачеха, она возрастила тебя! Я думал, что ты просишь меня идти к ним на помощь.
– Я исстрадалась без тебя, Тимош! – проговорила она. – Я не могу тебя пустить. Сердце чует недоброе... Много отец пролил крови на своем веку... Много слез текло из-за него... Вот отчего ему и нет удачи... Не хочу я, чтобы и ты вместе с ним погиб, не пущу я тебя. Сама пойду к гетману и попрошу, чтобы он не давал тебе войска...
– Сердце мое, нельзя этого! Я слово им дал, а казацкое слово – надежное слово!
– Так пошли им войско. Мало ли у вас полковников.
– Не то это будет. Я обещал сам прийти им на помощь, сам и должен.
– Кому обещал?
– Отцу твоему обещал, мачехе; я послал к ней посла, сказать, чтоб она сидела в Сочаве, что я приду к ней на выручку.
Локсандра ничего не отвечала. В сильном волнении она встала с лавки и вышла из комнаты.
На другое утро Тимош пошел к отцу. Богдан сидел за своим столом и писал какие-то письма.
– Батько, как же с волохами? – нерешительно проговорил Тимош. – Нельзя же так оставить, надо им отомстить.
– Видишь ли, сынку! – серьезно сказал Богдан. – Если б мы не были с тобою дурни, то мы совсем бы не связывались с этим молдавским волком. Ну да что делать! Пропавшего не воротишь. А теперь, если уж на то пошло, поддержать честь казацкую надо. Вот я и пишу грамоту к брату моему, турецкому султану, чтобы дал он войска Василию.
– А ты разве уж знаешь, – с удивлением спросил Тимош, – что Василий уехал в Константинополь?
– Все знаю, – отвечал Богдан, – Носач и Пушкарь у меня здесь с самого утра сидели. Что делать, сынку! Против гнева Божия не пойдешь. Бери опять войско, только много дать тебе не могу, у самого ляхи на шее сидят... Тысяч восемь дам и Федоренка в придачу. Султан моей просьбы послушается, а с татарами вы, наверное, одолеете волохов.
– Спасибо, батько! – сказал Тимош с низким поклоном.
– Чем скорее выступишь, тем лучше, – продолжал Богдан, – по пословице: куй железо, пока горячо. Надо им не дать оправиться. А побьешь их, садись на волошский престол, удержать – удержим. Придется твоей горлице еще без тебя поскучать! – прибавил он смеясь.