Страница:
На этот раз братья переглянулись уже с уважением и ясно читаемой во взглядах завистью. Им-то до станции было пилить и пилить. Да и незачем им ехать – таких чудес, как волшебная повозка, именуемая антанабилей, никто поблизости не видел. Впрочем, что там оно было в большом мире, братья и не догадывались. Даже в ближайшем к ним городке Весьегонске никто из них не был, чего уж говорить о чем-то более отдаленном…
За столом же, за которым собралось едва не полдеревни, между тем шла своим чередом беседа взрослых. Отец Митяя, небрежно откинувшись на лавке и опершись спиной о стену, степенно окунул гречишный блин в домашнюю сметану и отправил его в рот. Степенно, потому как ясно давал понять окружающим, что совсем не голоден, но хозяйскую закусь уважает. Тем более что закусь поглощалась аккурат под привезенную им четверть «казенной». Да еще какой! Самой что ни на есть «княжеской» – очищенной, на меду и с перцем. Причем сам энтот красный перчик наличествовал, скромно лежа на дне четверти, в количестве полудюжины штучек, как бы подтверждая, что все по-честному и название соответствует содержанию. Из самого Магнитогорска земляк флягу привез. Уважил. Понимать надо!
– Так, говоришь, сколько у тебя землицы-то? – снова задал вопрос Ануфрий, крепкий, кряжистый мужчина сорок годов от роду, приходившийся кумом Никодиму.
– Сто десятин, – степенно отозвался отец Митяя, дожевав гречишный блин и аккуратно отерев рукой бороду и усы.
Собравшаяся за столом честна́я компания промолчала, переваривая ответ.
– И все твои? – подал голос еще кто-то.
– А то ж!
На сей раз пауза оказалась еще длиннее, чем при первом упоминании этой цифры. Это было невероятно, немыслимо. Здесь, в Тверской губернии, достойным наделом считались три десятины на семью, кто же владел пятью, что означало, что он «прибрал» себе либо купчей, либо чаще всего арендованной у помещика земельки, – уже слыл зажиточным. А тут в двадцать раз больше?!
– А лошадей у тебя сколько?
– Да четыре ноне. Три – битюги, а один – немчиновой породы. Как фершал ветеринарный говорит, першалон именуется, – степенно отозвался гость и с деланой озабоченностью вздохнул: – Овса жруть – жуть просто сколько, зато за один ден тройным плугом ажно три десятины прохожу.
Присутствующие переглянулись. Нет, ну надо ж как поднялся земляк-то – лошадей овсом кормит! Да и лошади-то какие… Что такое немецкий «першалон» – никто здесь не знал, но вот о битюгах Хреновского завода были наслышаны. Лошадь дорогая и силы неимоверной. Не рысак, конечно, но для крестьянского хозяйства – самое то. Да только такого, как обычную крестьянскую лошадку, сеном точно не прокормишь.
– А с чего это ты так разжился-то, Никодим? – наконец задал мучивший всех вопрос кум.
– А ссуду взял, – не стал тянуть всем нервы многозначительным молчанием бывший земляк.
– Ссу-уду! – разочарованно протянули все сидящие за столом.
Ссуда – это понятно, это знакомо. О ссуде все слышали. Да что там слышали – многие и брали. У соседа, у помещика, у мельника. А еще говорили, что в Твери вон даже банк специяльный объявился. Крестьянский. Так у него тоже вроде бы взять можно.
– И под какую долю? – поинтересовался кум, слегка расправивший плечи. Ссуда-то – оно, конечно, хорошо, да только занимаешь чужие, а отдавать-то приходится свои, кровные, по́том и жилами заработанные. Так что собравшийся за столом народ слегка расслабился. По сказкам-то у бывшего земляка все вроде складно, от зависти ажно живот сводит, да вишь как оно обернулось-то. По всему выходит – не его это богатство, никак не его, покамест ссуду не отдаст. А отдаст ли, нет – Бог то ведает, человеку же, жизнь повидавшему, лишь гадать приходится, на жизненный опыт опираясь. Жизненный опыт же прямо вещал, что ссуду земляку нипочем не отдать…
– Под двадцать пятую.
– Эх ты! – невольно охнул Ануфрий.
А народ за столом пораженно замолк. Ну да и то, у помещика или зажиточного соседа Никифора можно было занять токмо под пятую долю занятого в год, а мельник вообще драл четверть. А тут такой фарт!
– И где ж под стольки занимают-то?
– Да в княжьей крестьянской кассе.
Все переглянулись.
– А чевой-то у нас никто про енту самую кассу и не слышало ничего? – подал голос Дедюня, не являвшийся ни кумом, ни сватом, ни каким иным родственником ни одному из собравшихся, да и в друзьях ни у кого не числившийся, но без него, так или иначе, не проходило ни одной гулянки во всей деревне. Как ему это удавалось – никто из мужиков объяснить не мог. Вроде не звали, более того, кто иной и вообще побить обещался, а всё одно через некоторое время – глядь, а он тут как тут, сидит на лавке да свою чарку под питие подставляет. Ну бывают такие люди на свете, кому ничего особенно-то не удается, но как где выпить да закусить – никак от них не отвяжешься.
– Так у вас ее и нетути, – отозвался бывший земляк и, потянувшись к четверти, ухватил ее обеими руками и неторопливо, степенно опять же, как и положено солидному человеку, разлил «казенную» по разномастной посуде. – Ну, спаси Господь! – солидно возгласил он, после чего опрокинул в себя очередную порцию и потянулся за новым блином.
Все последовали его примеру.
– А вот скажи, кум, – задумчиво произнес хозяин дома, хрустя моченым яблоком, – много ль занял-то?
– Тышшу рублёв, – ответствовал гость под слитный вздох всех сидевших за столом.
Такие деньжищи всем тут и представить себе было страшно. Не говоря уж о том, чтобы их занять. Да и кто им столько дал бы? Да и полстолька, и четверть столько. И во много-много раз менее тоже. Максимум, сколько кое-кому из присутствующих приходилось занимать, – это пять-шесть рублёв. Семян там прикупить, струмент какой не вовремя сломавшийся справить… И то отдавать их было дюже как трудно. А тут – тышша!
– Токмо я их и не видел, считай. В руки-то всего десять рублёв дали, – продолжил Никодим, – остальное семенами получил, струментом, конями, кирпичом. Конную сеялку справил, сенокосилку опять же, плуги, бороны. Опять же каменщики, что дом строили, из энтих денег оплату получали. За фершала ветеринарного оттуда же оплата идеть, за агронома, за учителя.
– Так у тебя что, и дом каменный? – удивился Ануфрий.
– Ну да, – недоуменно кивнул гость, – а там деревянных-то и нету. Ле́са-то почитай и нет совсем. То есть ныне-то уже есть, но не лес, а энти… лесополосы.
– Хтось?
Никодим терпеливо пояснил:
– У нас-то, по ссудному договору, положено все точно как агроном и фершал ветеринарный говорят делать. Сеять, что велят и столько, сколько велят.
– Это чтой-то, совсем крестьянину никакой воли нетути? – насупился Ануфрий.
Бывший земляк окинул его снисходительным взглядом, будто тот сморозил что-то совсем уж непотребное, но ерничать не стал:
– Так это ж мне выгодно. Агроном же все по делу, по науке советует. Опять же семена через него закупаю. Вот, скажем, у вас тут в лучшие годы едва сам-семь выходит, а у меня все три года сам-тридцать…
И вновь над столом взвился удивленный гомон, а в твердокаменных крестьянских головах с грохотом защелкали костяшки счетов. Урожай сам-тридцать, да с сотни десятин, да по десять копеек пуд – это ж о-о-ой… Но гость слегка скорректировал эти расчеты.
– Да вы не думайте мужики, – усмехаясь, произнес Никодим, – у меня засеяно токмо пятьдесят десятин, да и не все хлебом. Гречей вон засеваю, опять же горох сею, свеклу и под па́ром много землицы лежит. Треть почитай. Остальное под подворьем и огородом. Ну и неудобья имеются. Да и семян шибко много не дают.
– А чего своим-то зерном не сеешь?
– Да пробовал у нас в уезде один, так едва-едва самдвадцать вытянул. Токмо те, что через агронома покупаем, добрый урожай дают. – Тут гость слегка посмурнел, вздохнул: – Да и никак иначе-то нельзя. Эвон у нас в соседнем уезде один вздумал было агронома не послушать. По-своему все сделал – не стал чересполосицей засевать, с па́ром перемежая, как агроном велел, а всё сплошь посеял. На клевер вообще ни клинышка не отвел. Да и лесополосу не высадил скольки указано. Так его быстро за шкирку, десять рублев в зубы и взашей с подворья. Оно же у княжьей кассы в залоге. Покамест долга не отдадим – все не наше. А все, что он за тот год, что на хуторе ломался, заработал – в возмещение ушло. – Никодим опять вздохнул. – Год хутор без хозяина стоял. А ноне там новый хозяин обживается.
Народ за столом, уже начавший прикидывать, как по весне рванет в эти обетованные места, где текут молочные реки с кисельными берегами, а у каждого крестьянина свой каменный дом, несколько лошадей, сеялки, веялки и конные косилки, снова задумался.
– Но ежели ссудный договор в точности соблюдать – так все нормально, – закончил бывший земляк. – С урожая в возмещение токмо половину берут, и с приплоду тож. Остальное твое – трать, как сам пожелаешь. Кто ссуду побыстрее гасит, кто себе еще живности, струмента покупает. У кого работных рук поболее, так землицы себе еще в аренду прирезает. А кто себе уже и дом побольше ладить начал.
– А чегой-то ты там про лесополосу глаголил?
– Так степь у нас там, – пояснил гость, – ветра бывают – жуть какие. Ежели лес не сажать, вообще зерно сдуть может, прежде чем оно примется. Так что кажин год нам агроном наряд дает, где и каких деревьев высаживать.
– За свой кошт?
– Да не, ежели с усердием да умением те саженцы, что агроном выделил, посадить, то оне бесплатно обходятся. А вот ежели какие не приживутся, так те – да, за свой кошт прикупать приходится. – Никодим снова повздыхал. – По первости чуть не треть пересаживать приходилось, но нынче уже приноровились. В этом годе, даст Бог, не более двадцатой части пересаживать будем. Остальные навроде как прижились.
– Эк вас там, – хмыкнул хозяин дома, – примучивают.
– Так свою ж землицу от ветров бороним, – пожал плечами Никодим.
– Да покамест не свою, – сварливо влез Дедюня. – А ну как тебя завтрева взашей с твово хутора, как энтого, о котором ты глаголил. И вообще, чегой-то мы, мужики, насухую сидим? Нешто выпить неча?
– А за что это меня взашей, – удивился бывший земляк, послушно разливая «казенную», – ежели я все по ссудному договору делаю?
– А ну как неурожай какой и ты положенных кассе денег не отдашь?
Никодим расплылся в улыбке:
– Так в договоре все указано. Ежели недород большой и вообче меньше сам-десять урожай вышел, так с нас никто ничего брать не будет. И никакой пени не положено. Всё на будущий год переходит.
– Ишь ты, – изумленно отозвался Ануфрий, – как у вас все складно да ладно выходит. А токмо я отсель никуды все одно не поеду. У меня тута хоть и не твои сто десятин, а всего пять, но оне уж совсем мои. И из избы моей меня никто взашей не выкинет. Вот так-то, земляк.
И все сидевшие за столом поддержали его одобрительным гомоном, не заметив, что гость улыбнулся в бороду. Он своих земляков знал как облупленных. Стронуть их с места, пока не припекло, – оно, конечно, сложно. Но можно. Его рассказ у каждого в башке засел накрепко. Как гвоздь. Так что похорохорятся они сегодня, а завтрева сызнова к нему прибегут да опять расспрашивать примутся. А у него еще на дне щегольского чемодана лежит конверт с десятком фотографий, что ему в лавке вручили вместе с билетом. А на фотографиях – образцовые подворья. Все шесть. Ой не устоят мужики… Не устоят! Не все, конечно, но одного-двоих его рассказы с места сдернут. А еще слухи и по соседним деревням пойдут. Короче, благодетель будет доволен тем, как он его просьбу выполнил. Точно.
Глава 3
За столом же, за которым собралось едва не полдеревни, между тем шла своим чередом беседа взрослых. Отец Митяя, небрежно откинувшись на лавке и опершись спиной о стену, степенно окунул гречишный блин в домашнюю сметану и отправил его в рот. Степенно, потому как ясно давал понять окружающим, что совсем не голоден, но хозяйскую закусь уважает. Тем более что закусь поглощалась аккурат под привезенную им четверть «казенной». Да еще какой! Самой что ни на есть «княжеской» – очищенной, на меду и с перцем. Причем сам энтот красный перчик наличествовал, скромно лежа на дне четверти, в количестве полудюжины штучек, как бы подтверждая, что все по-честному и название соответствует содержанию. Из самого Магнитогорска земляк флягу привез. Уважил. Понимать надо!
– Так, говоришь, сколько у тебя землицы-то? – снова задал вопрос Ануфрий, крепкий, кряжистый мужчина сорок годов от роду, приходившийся кумом Никодиму.
– Сто десятин, – степенно отозвался отец Митяя, дожевав гречишный блин и аккуратно отерев рукой бороду и усы.
Собравшаяся за столом честна́я компания промолчала, переваривая ответ.
– И все твои? – подал голос еще кто-то.
– А то ж!
На сей раз пауза оказалась еще длиннее, чем при первом упоминании этой цифры. Это было невероятно, немыслимо. Здесь, в Тверской губернии, достойным наделом считались три десятины на семью, кто же владел пятью, что означало, что он «прибрал» себе либо купчей, либо чаще всего арендованной у помещика земельки, – уже слыл зажиточным. А тут в двадцать раз больше?!
– А лошадей у тебя сколько?
– Да четыре ноне. Три – битюги, а один – немчиновой породы. Как фершал ветеринарный говорит, першалон именуется, – степенно отозвался гость и с деланой озабоченностью вздохнул: – Овса жруть – жуть просто сколько, зато за один ден тройным плугом ажно три десятины прохожу.
Присутствующие переглянулись. Нет, ну надо ж как поднялся земляк-то – лошадей овсом кормит! Да и лошади-то какие… Что такое немецкий «першалон» – никто здесь не знал, но вот о битюгах Хреновского завода были наслышаны. Лошадь дорогая и силы неимоверной. Не рысак, конечно, но для крестьянского хозяйства – самое то. Да только такого, как обычную крестьянскую лошадку, сеном точно не прокормишь.
– А с чего это ты так разжился-то, Никодим? – наконец задал мучивший всех вопрос кум.
– А ссуду взял, – не стал тянуть всем нервы многозначительным молчанием бывший земляк.
– Ссу-уду! – разочарованно протянули все сидящие за столом.
Ссуда – это понятно, это знакомо. О ссуде все слышали. Да что там слышали – многие и брали. У соседа, у помещика, у мельника. А еще говорили, что в Твери вон даже банк специяльный объявился. Крестьянский. Так у него тоже вроде бы взять можно.
– И под какую долю? – поинтересовался кум, слегка расправивший плечи. Ссуда-то – оно, конечно, хорошо, да только занимаешь чужие, а отдавать-то приходится свои, кровные, по́том и жилами заработанные. Так что собравшийся за столом народ слегка расслабился. По сказкам-то у бывшего земляка все вроде складно, от зависти ажно живот сводит, да вишь как оно обернулось-то. По всему выходит – не его это богатство, никак не его, покамест ссуду не отдаст. А отдаст ли, нет – Бог то ведает, человеку же, жизнь повидавшему, лишь гадать приходится, на жизненный опыт опираясь. Жизненный опыт же прямо вещал, что ссуду земляку нипочем не отдать…
– Под двадцать пятую.
– Эх ты! – невольно охнул Ануфрий.
А народ за столом пораженно замолк. Ну да и то, у помещика или зажиточного соседа Никифора можно было занять токмо под пятую долю занятого в год, а мельник вообще драл четверть. А тут такой фарт!
– И где ж под стольки занимают-то?
– Да в княжьей крестьянской кассе.
Все переглянулись.
– А чевой-то у нас никто про енту самую кассу и не слышало ничего? – подал голос Дедюня, не являвшийся ни кумом, ни сватом, ни каким иным родственником ни одному из собравшихся, да и в друзьях ни у кого не числившийся, но без него, так или иначе, не проходило ни одной гулянки во всей деревне. Как ему это удавалось – никто из мужиков объяснить не мог. Вроде не звали, более того, кто иной и вообще побить обещался, а всё одно через некоторое время – глядь, а он тут как тут, сидит на лавке да свою чарку под питие подставляет. Ну бывают такие люди на свете, кому ничего особенно-то не удается, но как где выпить да закусить – никак от них не отвяжешься.
– Так у вас ее и нетути, – отозвался бывший земляк и, потянувшись к четверти, ухватил ее обеими руками и неторопливо, степенно опять же, как и положено солидному человеку, разлил «казенную» по разномастной посуде. – Ну, спаси Господь! – солидно возгласил он, после чего опрокинул в себя очередную порцию и потянулся за новым блином.
Все последовали его примеру.
– А вот скажи, кум, – задумчиво произнес хозяин дома, хрустя моченым яблоком, – много ль занял-то?
– Тышшу рублёв, – ответствовал гость под слитный вздох всех сидевших за столом.
Такие деньжищи всем тут и представить себе было страшно. Не говоря уж о том, чтобы их занять. Да и кто им столько дал бы? Да и полстолька, и четверть столько. И во много-много раз менее тоже. Максимум, сколько кое-кому из присутствующих приходилось занимать, – это пять-шесть рублёв. Семян там прикупить, струмент какой не вовремя сломавшийся справить… И то отдавать их было дюже как трудно. А тут – тышша!
– Токмо я их и не видел, считай. В руки-то всего десять рублёв дали, – продолжил Никодим, – остальное семенами получил, струментом, конями, кирпичом. Конную сеялку справил, сенокосилку опять же, плуги, бороны. Опять же каменщики, что дом строили, из энтих денег оплату получали. За фершала ветеринарного оттуда же оплата идеть, за агронома, за учителя.
– Так у тебя что, и дом каменный? – удивился Ануфрий.
– Ну да, – недоуменно кивнул гость, – а там деревянных-то и нету. Ле́са-то почитай и нет совсем. То есть ныне-то уже есть, но не лес, а энти… лесополосы.
– Хтось?
Никодим терпеливо пояснил:
– У нас-то, по ссудному договору, положено все точно как агроном и фершал ветеринарный говорят делать. Сеять, что велят и столько, сколько велят.
– Это чтой-то, совсем крестьянину никакой воли нетути? – насупился Ануфрий.
Бывший земляк окинул его снисходительным взглядом, будто тот сморозил что-то совсем уж непотребное, но ерничать не стал:
– Так это ж мне выгодно. Агроном же все по делу, по науке советует. Опять же семена через него закупаю. Вот, скажем, у вас тут в лучшие годы едва сам-семь выходит, а у меня все три года сам-тридцать…
И вновь над столом взвился удивленный гомон, а в твердокаменных крестьянских головах с грохотом защелкали костяшки счетов. Урожай сам-тридцать, да с сотни десятин, да по десять копеек пуд – это ж о-о-ой… Но гость слегка скорректировал эти расчеты.
– Да вы не думайте мужики, – усмехаясь, произнес Никодим, – у меня засеяно токмо пятьдесят десятин, да и не все хлебом. Гречей вон засеваю, опять же горох сею, свеклу и под па́ром много землицы лежит. Треть почитай. Остальное под подворьем и огородом. Ну и неудобья имеются. Да и семян шибко много не дают.
– А чего своим-то зерном не сеешь?
– Да пробовал у нас в уезде один, так едва-едва самдвадцать вытянул. Токмо те, что через агронома покупаем, добрый урожай дают. – Тут гость слегка посмурнел, вздохнул: – Да и никак иначе-то нельзя. Эвон у нас в соседнем уезде один вздумал было агронома не послушать. По-своему все сделал – не стал чересполосицей засевать, с па́ром перемежая, как агроном велел, а всё сплошь посеял. На клевер вообще ни клинышка не отвел. Да и лесополосу не высадил скольки указано. Так его быстро за шкирку, десять рублев в зубы и взашей с подворья. Оно же у княжьей кассы в залоге. Покамест долга не отдадим – все не наше. А все, что он за тот год, что на хуторе ломался, заработал – в возмещение ушло. – Никодим опять вздохнул. – Год хутор без хозяина стоял. А ноне там новый хозяин обживается.
Народ за столом, уже начавший прикидывать, как по весне рванет в эти обетованные места, где текут молочные реки с кисельными берегами, а у каждого крестьянина свой каменный дом, несколько лошадей, сеялки, веялки и конные косилки, снова задумался.
– Но ежели ссудный договор в точности соблюдать – так все нормально, – закончил бывший земляк. – С урожая в возмещение токмо половину берут, и с приплоду тож. Остальное твое – трать, как сам пожелаешь. Кто ссуду побыстрее гасит, кто себе еще живности, струмента покупает. У кого работных рук поболее, так землицы себе еще в аренду прирезает. А кто себе уже и дом побольше ладить начал.
– А чегой-то ты там про лесополосу глаголил?
– Так степь у нас там, – пояснил гость, – ветра бывают – жуть какие. Ежели лес не сажать, вообще зерно сдуть может, прежде чем оно примется. Так что кажин год нам агроном наряд дает, где и каких деревьев высаживать.
– За свой кошт?
– Да не, ежели с усердием да умением те саженцы, что агроном выделил, посадить, то оне бесплатно обходятся. А вот ежели какие не приживутся, так те – да, за свой кошт прикупать приходится. – Никодим снова повздыхал. – По первости чуть не треть пересаживать приходилось, но нынче уже приноровились. В этом годе, даст Бог, не более двадцатой части пересаживать будем. Остальные навроде как прижились.
– Эк вас там, – хмыкнул хозяин дома, – примучивают.
– Так свою ж землицу от ветров бороним, – пожал плечами Никодим.
– Да покамест не свою, – сварливо влез Дедюня. – А ну как тебя завтрева взашей с твово хутора, как энтого, о котором ты глаголил. И вообще, чегой-то мы, мужики, насухую сидим? Нешто выпить неча?
– А за что это меня взашей, – удивился бывший земляк, послушно разливая «казенную», – ежели я все по ссудному договору делаю?
– А ну как неурожай какой и ты положенных кассе денег не отдашь?
Никодим расплылся в улыбке:
– Так в договоре все указано. Ежели недород большой и вообче меньше сам-десять урожай вышел, так с нас никто ничего брать не будет. И никакой пени не положено. Всё на будущий год переходит.
– Ишь ты, – изумленно отозвался Ануфрий, – как у вас все складно да ладно выходит. А токмо я отсель никуды все одно не поеду. У меня тута хоть и не твои сто десятин, а всего пять, но оне уж совсем мои. И из избы моей меня никто взашей не выкинет. Вот так-то, земляк.
И все сидевшие за столом поддержали его одобрительным гомоном, не заметив, что гость улыбнулся в бороду. Он своих земляков знал как облупленных. Стронуть их с места, пока не припекло, – оно, конечно, сложно. Но можно. Его рассказ у каждого в башке засел накрепко. Как гвоздь. Так что похорохорятся они сегодня, а завтрева сызнова к нему прибегут да опять расспрашивать примутся. А у него еще на дне щегольского чемодана лежит конверт с десятком фотографий, что ему в лавке вручили вместе с билетом. А на фотографиях – образцовые подворья. Все шесть. Ой не устоят мужики… Не устоят! Не все, конечно, но одного-двоих его рассказы с места сдернут. А еще слухи и по соседним деревням пойдут. Короче, благодетель будет доволен тем, как он его просьбу выполнил. Точно.
Глава 3
– И что, сколько процентов рынка они у нас оттяпали?
– Шестнадцать, – мрачно доложил Гоорт Грауль.
Я покачал головой. Ли-ихо. Согласно докладу Канареева, на момент моего отплытия из Санкт-Петербурга новая Трансваальская оптово-розничная компания только организовывалась, а к моменту прибытия на юг Африки они уже отхватили шестую часть рынка. С учетом того, что абсолютной монополии у нас не было года с 1893-го, когда в Трансваале стали появляться английские, немецкие, французские, голландские и бельгийские компании, получалось, что в данное время мы контролируем всего лишь где-то пятьдесят семь процентов рынка… Да уж, лихо начали ребята. Ну да они считай представляют все руководство страны. Еще бы им не развернуться…
До Трансвааля я добрался только сейчас, к середине декабря 1895 года. Уж больно много хлопот было дома. Сразу после коронации Николая я снова уехал в Магнитогорск, где скопилось дел на вагон и маленькую тележку. Из девятнадцати запланированных к строительству заводов одиннадцать уже работали. Остальные активно строились. И среди них были четыре военных – пороховой, снарядный, по производству стрелкового оружия и артиллерийский. Мне нужна была база, способная в кратчайшие сроки провести перевооружение русской армии, а затем обеспечить оную всем необходимым в мировой войне. Дабы не требовалось покупать необходимое за золото у союзников. Пусть лучше русское золото работает здесь, в стране и на нас самих. А имеющихся мощностей казенных предприятий для подобной задачи было совершенно недостаточно. Хотя я как начальник ГАУ и в них вкладывался активно. Вот только выделяемых на это военным министерством денег было слишком мало. Свои же деньги я в это дело вкладывать не собирался. И не потому, что я жадный или у меня изменились жизненные приоритеты, а просто если России нужна стабильно и эффективно работающая военная промышленность, механизмы ее финансирования и развития должны быть выстроены абсолютно объективно и независимо от воли конкретных личностей. Ибо личности – фигуры случайные. А ну как помрут – так что́, военная промышленность полностью остановится? Поэтому переоснащение заводов происходило строго на государственные средства… ну и частично на заработанные самими заводами. Нынче почти три четверти продукции заводов, производящих стрелковое оружие и патроны, прямиком шли на экспорт. В первую очередь в Трансвааль, но также и в Португалию, Латинскую Америку, Сиам, а в портфеле были заказы и еще от нескольких стран. Новые русские магазинные винтовки конструкции Мосина шли на внешнем рынке на ура. Правда, сама русская армия ими пока перевооружалась весьма медленно, в связи с чем у меня были постоянные напряги в общении с военным министром Ванновским. Нет, в принципе он, конечно, был прав – прежде всего следовало перевооружить собственную армию. Но… до Русско-японской войны оставалось еще почти десять лет, начаться раньше она вряд ли могла: не успеют японцы перевооружиться, никак не успеют. А ни с кем больше мы до того времени не воевали. Хотя абсолютных гарантий никто дать, естественно, не мог. История-то уже совсем по-другому идет. И промышленный потенциал России к настоящему моменту едва ли не на четверть выше, и супруга у молодого императора не та, и флот у нас не такой, какой был у Российской империи в известной мне истории. По мощности залпа и водоизмещению, возможно, и поменьше будет, я ж строительство броненосцев и броненосных крейсеров прекратил, пока верфи технологии сборки не отработают. А с другой стороны – может, и нет. Ежели в той истории адмиралы свои «таранные» корабли все ж-таки продавили, то мои-то всяко сильнее будут. Раза в полтора…
Однако, поскольку я изо всех сил старался во внешнюю политику не лезть, была у меня надежда, что там пока все идет более или менее по проторенной дорожке. С французами дружим; с немцами тоже еще окончательно не рассорились; австрийцы нас не любят, вероятно ничуть не сильнее, чем в другой истории. Англичане – это да, зубами щелкают куда громче. Но они в одиночку либо с таким слабым союзником, как Австро-Венгрия, на нас по-серьезному не попрут. А более никто за них при современном состоянии дел не подпишется. Да и насчет того, что австрийцы подпишутся, – далеко не факт. Так что все шансы за то, что англичане по своей извечной привычке попытаются делать нам пакости исподтишка, а если в открытую – то чужими руками. В подспорье же у них пока никто, кроме японцев, не просматривается, а тем еще до того уровня, чтоб на нас наехать, – расти и расти. Впрочем, и японцы, как мне доносили, тоже пока не особенно жаждут к англичанам в помощники идти. Нет у них пока ни особенной любви ко всему британскому, ни большой ненависти к нам, русским. Вот я и гнал на правах начальника ГАУ новейшие русские винтовки за границу, используя заработанные на этих поставках средства на переоснащение казенных оружейных заводов и выводя их производительность на новый уровень. Даст бог, году к 1897-му, если все будет нормально, техническое перевооружение Тульского, Сестрорецкого и Ижевского оружейных заводов закончится и они выйдут на такой уровень, что, если присовокупить еще ввод в строй моего собственного завода, мы сможем закончить перевооружение армии всего за пару лет. А потом приступим к накоплению мобилизационных запасов. Для войны с Японией даже в страшном сне нам никакая мобилизация не потребуется – армии мирного времени вполне хватит. Ну максимум – частичный призыв резервистов в восточных округах. А для них вооружение к 1904-му будет. Вернее, даже к 1902-му. Не позднее. Да и русских людишек на Дальнем Востоке к тому моменту будет заметно больше, чем в той истории, которую я знал. А вот у японцев, наоборот, финансовые проблемы обострятся. Потому что теперь их рыбакам приходится платить за право вылова рыбы у русского побережья Японского и в русской части Охотского морей. Что они делают довольно аккуратно. А куда деваться, если их браконьеров вовсю гоняет наша Тихоокеанская эскадра? Всё одно она в основном состоит из донельзя устаревших кораблей, винтовых клиперов типа «Крейсер» постройки 1875 года да иных похожих, которые я собрал и отправил на Дальний Восток, и ни на что более серьезное по большому счету не годится. Вот и плавает эскадра до износа машин и корпуса, заодно тренируя экипажи. Все равно году к 98-му эти корабли надобно будет списывать и экипажи переводить на новые. Те же крейсера «золотой» и последующих серий туда и отрядим. Оставим штуки по четыре на Балтийском и Черноморском флотах, а остальные – туда. Большим эскадрам в запертых лужах Балтики и Черного моря делать особенно нечего. А вот на Дальнем Востоке – вполне есть где развернуться.
Так что сейчас японцам приходилось изрядно отстегивать нам за право на рыболовство в наших территориальных водах, что, естественно, снижало их доходы и повышало наши. За счет этих их выплат, а также реализации задержанных клиперами японских браконьерских судов в казну ежегодно поступало дополнительно до пяти миллионов рублей. И львиная доля этих средств оставалась в распоряжении приамурского генерал-губернатора генерала от инфантерии Духовского, с которым у меня был очень добрый контакт. Чрезвычайно энергичный был дядька и деятельный. Приезжал даже ко мне в Магнитогорск, не столько посмотреть на передовую промышленность, сколько поинтересоваться моим опытом в реализации переселенческой программы… Ну, передовым я бы свой опыт не назвал, но кое-что Духовский для себя полезным счел. И сейчас вовсю сманивал крестьян из центральных губерний на вольные земли Приамурья и Приморья. До моих темпов ему, конечно, было далеко, но тысяч по тридцать – тридцать пять душ в год он у себя на землю сажал.
Да и Владивосток строился куда более быстрыми темпами. Во всяком случае, полноценная верфь, способная строить корабли водоизмещением до трех тысяч тонн, там должна была появиться уже в следующем году. Даже без моей помощи. И я планировал использовать ее для строительства эсминцев или, как здесь их еще называли, истребителей миноносцев, проект которых сейчас тщательно дорабатывали, испытывая как масштабные модели, так и отдельные образцы машин и механизмов. Хотя, на мой взгляд, они больше тянули именно на эсминцы, поскольку, кроме артиллерийского и торпедного вооружения, несли на себе еще и минное. Причем постановка мин у них была механизирована с использованием разработок лейтенанта Степанова, предложившего проект специализированного корабля, названного им минным заградителем[9].
Я про такие корабли ничего не помнил, поэтому с ходу на него окрысился. На кой хрен нам специальные минные заградители, если, как я смутно припоминал, эсминцы вполне себе нормально осуществляют минные постановки? Но – упс! – оказалось, никаких эсминцев еще не существует, а минными постановками во всех флотах мира занимаются все корабли – от миноносцев до броненосцев. Вот только ка́к они это делают! Сначала корабль должен застопорить машины, потом спустить на воду специальный минный плотик, а уже на него – мину с помощью кран-балки. После чего плотик (часто даже веслами!) выводится в точку установки мины, с него замеряется глубина, в соответствии с которой вручную устанавливается длина якорного троса, а затем, опять же вручную, мина сталкивается в воду. Всё – после часа геморроя мина установлена и можно грести к броненосцу или крейсеру за следующей[10].
Когда у меня прошла оторопь от столь передового и обалдеть какого суперэффективного способа действий, я срочно затребовал проект Степанова и вызвал к себе Кутейникова, коему и поставил задачу разработать проект крупного мореходного миноносца, способного при необходимости осуществить быструю механизированную установку сотни-полутора мин. Задача была нетривиальной, а вернее, в поставленных условиях просто невыполнимой. Минные галереи в корабль с таким водоизмещением не влезали, сколько инженеры над этим ни бились. А корабль, рассчитанный под работу с минными галереями, никаким образом не мог называться миноносцем. Да и военным кораблем я его не назвал бы. Скорее, страшнообразным убоищем водоизмещением почти в четыре тысячи тонн и с весьма посредственной скоростью хода. Попытки урезать понемножку и там, и там привели к тому, что получившийся проект оказался почти без артиллерии, с запасом мин всего в пятьдесят штук и без каких бы то ни было преимуществ даже перед номерными миноносцами.
Я уже готов был свернуть проект, но всё решили два момента. Во-первых, я вспомнил словосочетание «минные рельсы». И во-вторых, было принято решение разрабатывать все в комплексе – и сам корабль, и мины, и способы их постановки, адаптируя под задачи. После чего дело потихоньку сдвинулось с места, и к настоящему моменту эскизный проект был уже почти готов. У нас получился корабль водоизмещением слегка за тысячу тонн, с четырьмя орудиями калибра семьдесят пять – сто семь миллиметров (с этим еще не определились), с парой двухтрубных торпедных аппаратов под новый, принятый в качестве стандартного для русского флота калибр «мин Уайтхеда» – четыреста шестьдесят миллиметров – и двумя минными рельсами, протянувшимися вдоль бортов к корме, на каждом из которых можно было установить по сорок шесть новых сферических гальваноударных мин на минных тележках-якорях конструкции лейтенанта Погребельцева, имеющих заряд в четыре пуда пироксилина. Впрочем, пироксилин использовался только на экспериментальных образцах, серийные должны были снаряжаться тринитротолуолом. Под рельсами была протянута цепь с приводом от вала отбора мощности и редуктора. Причем, поскольку постановка мин могла осуществляться только при скорости хода до десяти узлов и, соответственно, вне видимости противника, удалось добиться вполне приемлемой численности экипажа, за счет того что при постановке мин их подготовку и обслуживание осуществлял состав артиллерийских и торпедных расчетов. Ну и то, что в качестве двигательной установки на этих кораблях должны были использоваться паровые турбины с нефтяным отоплением, также сему изрядно поспособствовало. Одних кочегаров потребовалось на десять человек меньше, чем при угольном отоплении котлов. Ну а как бонус шло то, что без мин на минные рельсы ставилась пара двадцатиместных баркасов, их спуск на воду осуществлялся благодаря тем же легким кран-балкам, с помощью которых на минные рельсы устанавливались мины. Это позволяло использовать истребители миноносцев и в десантных операциях. По прикидкам, на эсминец могло вместиться около роты десантников. Правда, доставить их можно было недалеко и при не слишком сильном волнении. Ну да и на том спасибо…
В Магнитогорске я проторчал почти полтора месяца. И основные напряги у меня на этот раз были связаны не столько со строительством и разворачиванием производства на моих предприятиях, сколько… со взаимоотношениями с отдельными инженерами и предпринимателями, которых я сам в свое время втянул в бизнес. Сейчас они уже оперились, подзаработали денег и начали оглядываться по сторонам, решая, как бы им избавиться от опеки и стать совершенно самостоятельными. Самая сложная ситуация сложилась во взаимоотношениях с Теслой – он, как выяснилось, обладал невероятным честолюбием и уже успел развернуться по полной. В Магнитогорске Тесла владел не только частью капитала гидроэнергетической компании, сосредоточив в своих руках уже треть ее акций, но еще и двумя заводами по производству проводов и электрического кабеля, а также электрического оборудования, которые он построил на взятые у меня льготные кредиты. К тому же он имел долю в предприятиях по производству электрогенераторов и активно лез в капитал «Уральского каскада» – серии гидроэнергетических станций, которые в настоящий момент строились на реке Урал и были предназначены не столько даже для выработки электричества, сколько для создания условий для судоходства на реке Урал вплоть до Магнитогорска. Проект был затратный и не особенно финансово эффективный, но если учесть, что, кроме всего прочего, он имел еще и демографическую задачу по привлечению в эти места русского населения, а также созданию здесь достаточных запасов воды для повышения эффективности и снижения рисков земледелия, я финансировал его недрогнувшей рукой.
– Шестнадцать, – мрачно доложил Гоорт Грауль.
Я покачал головой. Ли-ихо. Согласно докладу Канареева, на момент моего отплытия из Санкт-Петербурга новая Трансваальская оптово-розничная компания только организовывалась, а к моменту прибытия на юг Африки они уже отхватили шестую часть рынка. С учетом того, что абсолютной монополии у нас не было года с 1893-го, когда в Трансваале стали появляться английские, немецкие, французские, голландские и бельгийские компании, получалось, что в данное время мы контролируем всего лишь где-то пятьдесят семь процентов рынка… Да уж, лихо начали ребята. Ну да они считай представляют все руководство страны. Еще бы им не развернуться…
До Трансвааля я добрался только сейчас, к середине декабря 1895 года. Уж больно много хлопот было дома. Сразу после коронации Николая я снова уехал в Магнитогорск, где скопилось дел на вагон и маленькую тележку. Из девятнадцати запланированных к строительству заводов одиннадцать уже работали. Остальные активно строились. И среди них были четыре военных – пороховой, снарядный, по производству стрелкового оружия и артиллерийский. Мне нужна была база, способная в кратчайшие сроки провести перевооружение русской армии, а затем обеспечить оную всем необходимым в мировой войне. Дабы не требовалось покупать необходимое за золото у союзников. Пусть лучше русское золото работает здесь, в стране и на нас самих. А имеющихся мощностей казенных предприятий для подобной задачи было совершенно недостаточно. Хотя я как начальник ГАУ и в них вкладывался активно. Вот только выделяемых на это военным министерством денег было слишком мало. Свои же деньги я в это дело вкладывать не собирался. И не потому, что я жадный или у меня изменились жизненные приоритеты, а просто если России нужна стабильно и эффективно работающая военная промышленность, механизмы ее финансирования и развития должны быть выстроены абсолютно объективно и независимо от воли конкретных личностей. Ибо личности – фигуры случайные. А ну как помрут – так что́, военная промышленность полностью остановится? Поэтому переоснащение заводов происходило строго на государственные средства… ну и частично на заработанные самими заводами. Нынче почти три четверти продукции заводов, производящих стрелковое оружие и патроны, прямиком шли на экспорт. В первую очередь в Трансвааль, но также и в Португалию, Латинскую Америку, Сиам, а в портфеле были заказы и еще от нескольких стран. Новые русские магазинные винтовки конструкции Мосина шли на внешнем рынке на ура. Правда, сама русская армия ими пока перевооружалась весьма медленно, в связи с чем у меня были постоянные напряги в общении с военным министром Ванновским. Нет, в принципе он, конечно, был прав – прежде всего следовало перевооружить собственную армию. Но… до Русско-японской войны оставалось еще почти десять лет, начаться раньше она вряд ли могла: не успеют японцы перевооружиться, никак не успеют. А ни с кем больше мы до того времени не воевали. Хотя абсолютных гарантий никто дать, естественно, не мог. История-то уже совсем по-другому идет. И промышленный потенциал России к настоящему моменту едва ли не на четверть выше, и супруга у молодого императора не та, и флот у нас не такой, какой был у Российской империи в известной мне истории. По мощности залпа и водоизмещению, возможно, и поменьше будет, я ж строительство броненосцев и броненосных крейсеров прекратил, пока верфи технологии сборки не отработают. А с другой стороны – может, и нет. Ежели в той истории адмиралы свои «таранные» корабли все ж-таки продавили, то мои-то всяко сильнее будут. Раза в полтора…
Однако, поскольку я изо всех сил старался во внешнюю политику не лезть, была у меня надежда, что там пока все идет более или менее по проторенной дорожке. С французами дружим; с немцами тоже еще окончательно не рассорились; австрийцы нас не любят, вероятно ничуть не сильнее, чем в другой истории. Англичане – это да, зубами щелкают куда громче. Но они в одиночку либо с таким слабым союзником, как Австро-Венгрия, на нас по-серьезному не попрут. А более никто за них при современном состоянии дел не подпишется. Да и насчет того, что австрийцы подпишутся, – далеко не факт. Так что все шансы за то, что англичане по своей извечной привычке попытаются делать нам пакости исподтишка, а если в открытую – то чужими руками. В подспорье же у них пока никто, кроме японцев, не просматривается, а тем еще до того уровня, чтоб на нас наехать, – расти и расти. Впрочем, и японцы, как мне доносили, тоже пока не особенно жаждут к англичанам в помощники идти. Нет у них пока ни особенной любви ко всему британскому, ни большой ненависти к нам, русским. Вот я и гнал на правах начальника ГАУ новейшие русские винтовки за границу, используя заработанные на этих поставках средства на переоснащение казенных оружейных заводов и выводя их производительность на новый уровень. Даст бог, году к 1897-му, если все будет нормально, техническое перевооружение Тульского, Сестрорецкого и Ижевского оружейных заводов закончится и они выйдут на такой уровень, что, если присовокупить еще ввод в строй моего собственного завода, мы сможем закончить перевооружение армии всего за пару лет. А потом приступим к накоплению мобилизационных запасов. Для войны с Японией даже в страшном сне нам никакая мобилизация не потребуется – армии мирного времени вполне хватит. Ну максимум – частичный призыв резервистов в восточных округах. А для них вооружение к 1904-му будет. Вернее, даже к 1902-му. Не позднее. Да и русских людишек на Дальнем Востоке к тому моменту будет заметно больше, чем в той истории, которую я знал. А вот у японцев, наоборот, финансовые проблемы обострятся. Потому что теперь их рыбакам приходится платить за право вылова рыбы у русского побережья Японского и в русской части Охотского морей. Что они делают довольно аккуратно. А куда деваться, если их браконьеров вовсю гоняет наша Тихоокеанская эскадра? Всё одно она в основном состоит из донельзя устаревших кораблей, винтовых клиперов типа «Крейсер» постройки 1875 года да иных похожих, которые я собрал и отправил на Дальний Восток, и ни на что более серьезное по большому счету не годится. Вот и плавает эскадра до износа машин и корпуса, заодно тренируя экипажи. Все равно году к 98-му эти корабли надобно будет списывать и экипажи переводить на новые. Те же крейсера «золотой» и последующих серий туда и отрядим. Оставим штуки по четыре на Балтийском и Черноморском флотах, а остальные – туда. Большим эскадрам в запертых лужах Балтики и Черного моря делать особенно нечего. А вот на Дальнем Востоке – вполне есть где развернуться.
Так что сейчас японцам приходилось изрядно отстегивать нам за право на рыболовство в наших территориальных водах, что, естественно, снижало их доходы и повышало наши. За счет этих их выплат, а также реализации задержанных клиперами японских браконьерских судов в казну ежегодно поступало дополнительно до пяти миллионов рублей. И львиная доля этих средств оставалась в распоряжении приамурского генерал-губернатора генерала от инфантерии Духовского, с которым у меня был очень добрый контакт. Чрезвычайно энергичный был дядька и деятельный. Приезжал даже ко мне в Магнитогорск, не столько посмотреть на передовую промышленность, сколько поинтересоваться моим опытом в реализации переселенческой программы… Ну, передовым я бы свой опыт не назвал, но кое-что Духовский для себя полезным счел. И сейчас вовсю сманивал крестьян из центральных губерний на вольные земли Приамурья и Приморья. До моих темпов ему, конечно, было далеко, но тысяч по тридцать – тридцать пять душ в год он у себя на землю сажал.
Да и Владивосток строился куда более быстрыми темпами. Во всяком случае, полноценная верфь, способная строить корабли водоизмещением до трех тысяч тонн, там должна была появиться уже в следующем году. Даже без моей помощи. И я планировал использовать ее для строительства эсминцев или, как здесь их еще называли, истребителей миноносцев, проект которых сейчас тщательно дорабатывали, испытывая как масштабные модели, так и отдельные образцы машин и механизмов. Хотя, на мой взгляд, они больше тянули именно на эсминцы, поскольку, кроме артиллерийского и торпедного вооружения, несли на себе еще и минное. Причем постановка мин у них была механизирована с использованием разработок лейтенанта Степанова, предложившего проект специализированного корабля, названного им минным заградителем[9].
Я про такие корабли ничего не помнил, поэтому с ходу на него окрысился. На кой хрен нам специальные минные заградители, если, как я смутно припоминал, эсминцы вполне себе нормально осуществляют минные постановки? Но – упс! – оказалось, никаких эсминцев еще не существует, а минными постановками во всех флотах мира занимаются все корабли – от миноносцев до броненосцев. Вот только ка́к они это делают! Сначала корабль должен застопорить машины, потом спустить на воду специальный минный плотик, а уже на него – мину с помощью кран-балки. После чего плотик (часто даже веслами!) выводится в точку установки мины, с него замеряется глубина, в соответствии с которой вручную устанавливается длина якорного троса, а затем, опять же вручную, мина сталкивается в воду. Всё – после часа геморроя мина установлена и можно грести к броненосцу или крейсеру за следующей[10].
Когда у меня прошла оторопь от столь передового и обалдеть какого суперэффективного способа действий, я срочно затребовал проект Степанова и вызвал к себе Кутейникова, коему и поставил задачу разработать проект крупного мореходного миноносца, способного при необходимости осуществить быструю механизированную установку сотни-полутора мин. Задача была нетривиальной, а вернее, в поставленных условиях просто невыполнимой. Минные галереи в корабль с таким водоизмещением не влезали, сколько инженеры над этим ни бились. А корабль, рассчитанный под работу с минными галереями, никаким образом не мог называться миноносцем. Да и военным кораблем я его не назвал бы. Скорее, страшнообразным убоищем водоизмещением почти в четыре тысячи тонн и с весьма посредственной скоростью хода. Попытки урезать понемножку и там, и там привели к тому, что получившийся проект оказался почти без артиллерии, с запасом мин всего в пятьдесят штук и без каких бы то ни было преимуществ даже перед номерными миноносцами.
Я уже готов был свернуть проект, но всё решили два момента. Во-первых, я вспомнил словосочетание «минные рельсы». И во-вторых, было принято решение разрабатывать все в комплексе – и сам корабль, и мины, и способы их постановки, адаптируя под задачи. После чего дело потихоньку сдвинулось с места, и к настоящему моменту эскизный проект был уже почти готов. У нас получился корабль водоизмещением слегка за тысячу тонн, с четырьмя орудиями калибра семьдесят пять – сто семь миллиметров (с этим еще не определились), с парой двухтрубных торпедных аппаратов под новый, принятый в качестве стандартного для русского флота калибр «мин Уайтхеда» – четыреста шестьдесят миллиметров – и двумя минными рельсами, протянувшимися вдоль бортов к корме, на каждом из которых можно было установить по сорок шесть новых сферических гальваноударных мин на минных тележках-якорях конструкции лейтенанта Погребельцева, имеющих заряд в четыре пуда пироксилина. Впрочем, пироксилин использовался только на экспериментальных образцах, серийные должны были снаряжаться тринитротолуолом. Под рельсами была протянута цепь с приводом от вала отбора мощности и редуктора. Причем, поскольку постановка мин могла осуществляться только при скорости хода до десяти узлов и, соответственно, вне видимости противника, удалось добиться вполне приемлемой численности экипажа, за счет того что при постановке мин их подготовку и обслуживание осуществлял состав артиллерийских и торпедных расчетов. Ну и то, что в качестве двигательной установки на этих кораблях должны были использоваться паровые турбины с нефтяным отоплением, также сему изрядно поспособствовало. Одних кочегаров потребовалось на десять человек меньше, чем при угольном отоплении котлов. Ну а как бонус шло то, что без мин на минные рельсы ставилась пара двадцатиместных баркасов, их спуск на воду осуществлялся благодаря тем же легким кран-балкам, с помощью которых на минные рельсы устанавливались мины. Это позволяло использовать истребители миноносцев и в десантных операциях. По прикидкам, на эсминец могло вместиться около роты десантников. Правда, доставить их можно было недалеко и при не слишком сильном волнении. Ну да и на том спасибо…
В Магнитогорске я проторчал почти полтора месяца. И основные напряги у меня на этот раз были связаны не столько со строительством и разворачиванием производства на моих предприятиях, сколько… со взаимоотношениями с отдельными инженерами и предпринимателями, которых я сам в свое время втянул в бизнес. Сейчас они уже оперились, подзаработали денег и начали оглядываться по сторонам, решая, как бы им избавиться от опеки и стать совершенно самостоятельными. Самая сложная ситуация сложилась во взаимоотношениях с Теслой – он, как выяснилось, обладал невероятным честолюбием и уже успел развернуться по полной. В Магнитогорске Тесла владел не только частью капитала гидроэнергетической компании, сосредоточив в своих руках уже треть ее акций, но еще и двумя заводами по производству проводов и электрического кабеля, а также электрического оборудования, которые он построил на взятые у меня льготные кредиты. К тому же он имел долю в предприятиях по производству электрогенераторов и активно лез в капитал «Уральского каскада» – серии гидроэнергетических станций, которые в настоящий момент строились на реке Урал и были предназначены не столько даже для выработки электричества, сколько для создания условий для судоходства на реке Урал вплоть до Магнитогорска. Проект был затратный и не особенно финансово эффективный, но если учесть, что, кроме всего прочего, он имел еще и демографическую задачу по привлечению в эти места русского населения, а также созданию здесь достаточных запасов воды для повышения эффективности и снижения рисков земледелия, я финансировал его недрогнувшей рукой.