Роман Злотников
На переломе веков
Пролог
– Вы знаете, что еще сотворил его непотребное высочество?! – громогласно вопросил, врываясь в гостиную, полный господин с потным, красным лицом, одетый в длиннополую бобровую шубу и шапку из того же меха.
Сэр Эфраим Эверсон, сидевший в кресле у камина и беседовавший с хозяйкой дома, генеральской вдовой Елизаветой Ивановной Чертковой, обернулся и уставился на нарушителя спокойствия.
– Акакий Аркадьевич, голубчик! – отозвалась Елизавета Ивановна, в знак извинения улыбнувшись сэру Эфраиму. – Ну что ж вы так – не раздевшись… ворвались… кричите… Не сомневаюсь, что ваше возмущение вполне оправданно, но у нас же гость, посланец Учителя! Что он о нас подумает?
– Ах да… – Полный господин слегка смутился, но не надолго. – Ну нет, вы только послушайте, что он придумал! – спустя мгновение снова заорал он, выпутываясь из шубы и сбрасывая ее на руки догнавшего его слуги, который, видимо, бежал за ним от самой прихожей. Вслед за шубой в руки слуги переместились шапка, шарф и щегольская трость, так что Акакий Аркадьевич наконец разоблачился и остался в дорогой тройке из английского твида. – Он принудил Морской технический комитет отказаться от рассмотрения проектов кораблей с отоплением котлов на угле! Вы понимаете, что это означает? – Толстяк возмущенно фыркнул. – О-о, это длительная политика! Уж мне-то совершенно ясно, что он собирается заставить флот перейти на нефтяное отопление котлов. И делает он это для того, чтобы расширить возможности сбыта его собственной нефти, добываемой на принадлежащих ему бакинских промыслах. Это… это… вопиющий пример казнокрадства!
Сэр Эфраим, сохраняя непроницаемое выражение лица, внимательно прислушивался к горячей речи толстяка. В этой компании никто даже не подозревал, что англичанин отлично владеет русским языком, поэтому в его присутствии все разговаривали свободно. Что полностью отвечало его желанию.
В эту страну (а в представлении большинства просвещенных сынов туманного Альбиона она была чем-то вроде Берега Слоновой Кости, расположенного гораздо севернее и населенного туземцами с белой кожей, ничуть не переставшими от этого быть дикарями) сэр Эфраим прибыл две недели назад с рекомендательным письмом от Гренвиля Огастеса Уильяма Вальдгрева, третьего барона Редстока, пылкого миссионера, который уже давно нес окружающим неугасимый свет открывшихся ему истин в самой свежей и, соответственно, самой истинной их интерпретации. Барон, несмотря на весь свой миссионерский пыл, никогда не забывал о том, что он подданный британской королевы и пэр Ирландии. Так что когда к нему обратился один из его собратьев-пэров с просьбой написать рекомендательное письмо, барон не стал задавать лишних вопросов и добросовестно исполнил требуемое. Тем более что обратившийся к нему за рекомендацией собрат считался человеком чести и ранее ни в чем предосудительном замечен не был, даже наоборот – успел прославиться как человек, несущий свет цивилизации народам, погрязшим в невежестве. И что с того, что этот свет зачастую в реальности являлся языками пламени, вырывавшегося из ружейных и орудийных стволов в момент выстрела?..
Обширная паства у лорда Редстока в столице обширной страны (только по недоразумению все еще продолжавшей именоваться северной, ибо попущением Господа и занятой множеством других проблем королевы Виктории южные границы этой страны уже давно достигли субтропиков и пустынь) появилась еще в 1874 году, когда он впервые прибыл в Санкт-Петербург со своими проповедями. Эти проповеди имели ошеломляющий успех и обеспечили барону сонмы последователей и учеников, в число которых входили княгини и графы, офицеры и генеральские вдовы, купцы и ремесленники. Сам Гренвиль Огастес провозгасил это благословением Господним, но сэр Эфраим, вследствие специфического жизненного опыта являвшийся куда большим прагматиком, чем третий барон Редсток, склонен был видеть тут обычное преклонение туземцев перед цивилизованными людьми. Эфраим Эверсон служил Британской империи в Китае, Индии, Африке, на Соломоновых островах и Цейлоне, в Японии и Сингапуре и не раз сталкивался с этим приятным и полезным для цивилизованных народов поветрием туземной элиты. Ну, когда представители этой самой элиты начинают активно лебезить перед «цивилизованными» иноземцами и демонстративно презирать все свое собственное – культуру, религию, традиции, историю и так далее. Порой доходит до того, что они либо совсем отказываются говорить на родном языке, либо изо всех сил уснащают свою речь иностранными словечками, как бы подчеркивая этим, сколь огромная дистанция отделяет их от достойной лишь презрения «посконности» их страны и народа и как сами они близки к свету «истинной» цивилизованности. Эти люди даже не догадываются, что их столь режущая слух манера изъясняться вызывает у большинства представителей тех народов, которых они считают «цивилизованными», все то же презрение. Ибо эти люди уже никак не могут считаться людьми. Нет, они были полезны, очень полезны, поскольку служили отличными инструментами для проведения выгодной цивилизованным народам политики в туземных княжествах, эмиратах или царствах, но именно и только лишь инструментами. Их покровительственно похлопывали по плечу, их награждали орденами, им присуждали премии, ими публично восхищались, их имена упоминали на первых полосах крупнейших газет, некоторых из них даже принимали в парламенте, а иные удостаивались аудиенции у самой королевы, но… между собой, в своем кругу, над ними презрительно посмеивались. Ну а как прикажете реагировать на говорящий да еще и пыжащийся инструмент?.. Других, даже какого-нибудь неграмотного, дикого вождя захолустного азиатского племени, возглавляющего жалкую сотню воинов, которые с кремневыми ружьями отчаянно противостоят вооруженному пушками британскому колониальному отряду, могли уважать, признавать как равноправную сторону в переговорах и, даже убив, все равно сохранить о них воспоминания как о достойных противниках. Этих же… ценили, но лишь так, как ценят удобную трость или калоши, – ни больше ни меньше. И сам Эфраим Эверсон относился к подобным людям (а к ним, несомненно, принадлежали и его гостеприимные хозяева) точно так же – ни больше ни меньше. Потому он и не подумал посвятить их не только в цели своего пребывания в этой стране, но и в некоторые относящиеся к нему самому подробности… типа знания языка и того, что проповеди барона он посетил всего два раза. Рассказ о первом посещении сэр Эфраим уже успел ввернуть в одной из ежевечерних бесед, заработав сим благоговейно-восхищенный вздох собравшихся в гостиной генеральши Захаровой, у которой он нынче квартировал. Ну еще бы, местная паства не видела Учителя, как они именовали барона Редстока, почитай с 1878 года, когда барону был запрещен въезд в Российскую империю (что в глазах верных последователей барона являлось еще одним подтверждением отсталости и дремучести их родной страны), и человеку, недавно слышавшему любимого Учителя, внимала как истинному мессии… Второй же случай он пока приберегал про запас, ибо не мог даже предположить, сколько ему еще придется пользоваться гостеприимством генеральши. Так что иметь в запасе возможность в нужный момент еще раз «подпитать» благоволение к себе ему показалось весьма предусмотрительным.
Нет, сначала сэр Эфраим не собирался задерживаться в Санкт-Петербурге надолго – неделя, максимум дней десять… потому что главное, для чего он прибыл в Россию, сделать, находясь в Петербурге, было нельзя.
Все началось дождливым октябрьским вечером в кабинете лорда Солсбери[1]. Третий маркиз Солсбери только что оставил пост премьер-министра, но поскольку это случалось не в первый раз, сэр Эфраим не сомневался ни в том, что, ежели будет на то его желание, Роберт Артур Толбот Гаскойн-Сесил вскоре вернет себе этот пост, ни в том, что, хотя в настоящий момент этот человек не занимает никаких официальных постов, он имеет право отдавать ему, Эфраиму Эверсону, любые распоряжения. Некоторые люди, не слишком приближенные к власти, часто находятся под впечатлением от названий различных высоких должностей и думают, что любая высокопоставленная персона непременно обладает всеми возможностями, которые по определению сопутствуют ее должности. Но сэр Эверсон уже давно вращался в среде, так сказать, самых действенных эшелонов британской политики и прекрасно знал, что на самом деле это не так. Все зависит от человека. И один человек на посту, скажем, министра иностранных дел может обладать куда большими полномочиями, чем те, которые данный пост предоставляет согласно закону и традициям, а другой не сумеет воспользоваться и десятой частью положенного и для всех посвященных останется лишь бледной тенью своего постоянного секретаря. Так вот, лорд Солсбери был очень влиятельной фигурой вне зависимости от того, занимал он какой-либо официальный пост или считался частным лицом. Поэтому, когда посыльный доставил приглашение от маркиза, сэр Эфраим не раздумывал ни минуты и уже через два часа предстал перед призвавшим его человеком.
– Рад знакомству, – сказал ему лорд Солсбери.
На самом деле это была всего лишь формула вежливости. Несмотря на то что по формальным признакам сэр Эфраим принадлежал к кругу дворян, его предки никогда не приближались к порогу палаты лордов, он не носил итонского галстука и даже не прослушал ни одной лекции в Кембридже. То есть сэр Эфраим Эверсон никаким боком не примыкал к числу лиц, знакомство с которыми могло бы хоть на йоту обрадовать лорда Солсбери… Но сам факт, что человек столь высокого полета обратил свое благосклонное внимание именно на него, Эфраима Эверсона, уже был лестным. Потому, вопреки своей любви к точным формулировкам, так уж зацикливаться на этой сэр Эфраим не собирался.
– Мне порекомендовали вас люди, которым я доверяю, – продолжил лорд Солсбери, когда гость, повинуясь короткому властному жесту, устроился в кресле напротив. – Дело в том, что я ищу человека для одного деликатного поручения.
Сэр Эфраим понимающе склонил голову. Да, деликатные поручения – это по его части.
Маркиз Солсбери окинул его оценивающим взглядом и попросил:
– Расскажите мне о себе.
Сэр Эфраим говорил долго, почти два часа. И максимально откровенно. Сначала он слегка заколебался, размышляя, стоит ли раскрывать перед собеседником детали ранее исполненных поручений, которые, при формальном подходе, могли бы поставить под вопрос его принадлежность к настоящим джентльменам, но маркиз пришел ему на помощь, несколькими емкими фразами показав, что он в курсе произошедшего и вполне одобряет решительность, проявленную сэром Эфраимом. А когда за окном стемнело и дворецкий принес им грог с горячими сырными крокетами, лорд Солсбери наконец прервал исповедь Эфраима Эверсона и коротко подытожил:
– Что ж, судя по всему, вы мне подходите. Я понял, что вы – человек дела, и не позволяете глупым догмам, приверженность коим более подобает священнику или монахине, не дать вам исполнить свой долг перед Британией. – Он сделал короткую паузу, прищелкнул пальцами, а затем усмехнулся: – Признаться, вы были лишь одним из кандидатов. И основная причина, по которой вы попали в мой список, – то ваше дело в Бенгази, что вы так старательно обошли в своем рассказе.
Сэр Эверсон старательно продемонстрировал требуемое смущение. Ни сам он, ни, как стало ясно после сказанного, его собеседник, не видели ничего предосудительного в убийстве двухсот пятидесяти туземцев – они посмели воспротивиться британской воле и таким образом сами избрали свою судьбу. Но любой цивилизованный человек, находясь в приличном обществе, просто обязан явить хотя бы внешние признаки сожаления, в связи с тем что среди казненных бунтовщиков оказалось несколько десятков женщин и почти три десятка детей.
Маркиз еле заметно усмехнулся и продолжил:
– На этот раз убивать вам никого не потребуется… вернее, я дам вам право самому решить, надо ли кого-нибудь убить или нет. И если надо, то каким образом это сделать. Но изначально перед вами будет стоять несколько задач, никак не связанных не только с убийством, но и вообще с каким бы то ни было насилием…
Сэр Эфраим слушал маркиза долго и внимательно. И с каждой фразой в его душе росло восхищение этим человеком. Маркиз, несомненно, был одним из самых выдающихся умов современности. Ибо то, что он предлагал, выходило далеко за рамки «деликатных поручений», которые Эфраим Эверсон исполнял до сих пор. Дело предстояло гораздо, гораздо более захватывающее…
Во-первых, сам объект оперирования. На сей раз это были не британские колонии и не земли диких туземцев, а страна, вроде как считающаяся цивилизованной. Впрочем, именно считающаяся. Британия никогда на самом деле не ставила ее в ряд цивилизованных стран. Как явные, так и тайные представители Британии всегда вели себя в этой стране с той же бесцеремонностью, с какой привыкли вести себя в собственных колониях. Достаточно вспомнить тот факт, что, когда Британии не понравилась политика русского императора Павла I, британский посол в Петербурге лорд Уитворт организовал заговор, приведший к убийству неугодного государя. И (это было во-вторых) сейчас сэру Эверсону предлагалось, ни много ни мало, пойти по его стопам… ну, почти. Нет, от него не требовалось никого покупать, вербовать, шантажировать. Надо было просто найти людей, одержимых идеей. Такие есть в любые времена и в любой стране. А в сегодняшней России их особенно много. И отыскать их не составит особого труда. Так вот, надо найти таких людей, потом оценить их идеи, а также способы достижения цели, выбрать тех, у кого либо идеи, либо способы их достижения, либо и то и другое – самые разрушительные для этой страны, и… просто помочь им. Понимаете, в чем смысл? Честные люди честно и, самое главное, неподкупно делают свое дело, искренне считая, что работают на благо отечества, во имя будущего или хотя бы просто восстанавливают справедливость, наказывая тех, кто творит произвол и беззаконие. И таки да, в данном конкретном случае, вполне вероятно, так и происходит. И в следующем тоже, и еще в каком-нибудь. Скажем, в девятом по счету… А то, что с остальными шестью все не так однозначно… так везде бывают издержки. Да и не факт, что эти остальные шесть действительно были ни при чем. Как минимум – они молчали! Значит, тоже несомненно заслуживают наказания. Да и всех тех казнокрадов, узурпаторов, облеченных властью воров и так далее надобно как следует напугать… Все честно, все справедливо (ну, почти, но где вы вообще видели абсолютную справедливость-то?), все ради народа и не щадя своих сил и горящих возмущением сердец… А страна потихоньку, постепенно, под воздействием этих честных и чистых людей, которых только немного, чуть-чуть и совершенно бескорыстно, ничего не требуя взамен, поддержали, – скатывается в хаос. Так что пройдет всего лишь год, или пять, или, может быть, десять лет – и еще один потенциальный конкурент блистательной Великой Британии тщанием самых честных и чистых его граждан, получивших… нет, не некое задание, которое, даже если никто ничего не узнает (что в жизни бывает крайне редко, недаром говорят: все тайное когда-нибудь становится явным), сделает этих людей предателями как минимум в собственных глазах… получивших всего лишь чуть больше возможностей поступать по своему разумению и в соответствии со своей самой точной, самой новой и самой истинной теорией всеобщего счастия, заполыхает пожаром гражданской войны. Выгодной для Великой Британии войны, поскольку на ее ведение королевство не затратит ни пенса, а в ее горниле сгорят миллионы людей, будут разрушены сотни тысяч заводов и шахт, миллионы десятин земли зарастут бурьяном. И бывший конкурент надолго выпадет из обоймы стран, угрожающих величию Британии – самой гордой и цивилизованной страны в мире.
А потом… Ну а потом ему, сэру Эфраиму, и другим верным сынам туманного Альбиона придут на смену новые поколения столь же верных и мужественных сынов и разбираться с новыми угрозами империи будут уже они. Новому поколению – новые враги; пусть даже некоторые из них при прежнем поколении вполне могли считаться союзниками. Что ж, такова жизнь – у Британской империи, над которой никогда не заходит солнце, постоянных союзников нет, как, впрочем, и постоянных врагов, а есть лишь постоянные интересы…
Сэр Эфраим Эверсон, сидевший в кресле у камина и беседовавший с хозяйкой дома, генеральской вдовой Елизаветой Ивановной Чертковой, обернулся и уставился на нарушителя спокойствия.
– Акакий Аркадьевич, голубчик! – отозвалась Елизавета Ивановна, в знак извинения улыбнувшись сэру Эфраиму. – Ну что ж вы так – не раздевшись… ворвались… кричите… Не сомневаюсь, что ваше возмущение вполне оправданно, но у нас же гость, посланец Учителя! Что он о нас подумает?
– Ах да… – Полный господин слегка смутился, но не надолго. – Ну нет, вы только послушайте, что он придумал! – спустя мгновение снова заорал он, выпутываясь из шубы и сбрасывая ее на руки догнавшего его слуги, который, видимо, бежал за ним от самой прихожей. Вслед за шубой в руки слуги переместились шапка, шарф и щегольская трость, так что Акакий Аркадьевич наконец разоблачился и остался в дорогой тройке из английского твида. – Он принудил Морской технический комитет отказаться от рассмотрения проектов кораблей с отоплением котлов на угле! Вы понимаете, что это означает? – Толстяк возмущенно фыркнул. – О-о, это длительная политика! Уж мне-то совершенно ясно, что он собирается заставить флот перейти на нефтяное отопление котлов. И делает он это для того, чтобы расширить возможности сбыта его собственной нефти, добываемой на принадлежащих ему бакинских промыслах. Это… это… вопиющий пример казнокрадства!
Сэр Эфраим, сохраняя непроницаемое выражение лица, внимательно прислушивался к горячей речи толстяка. В этой компании никто даже не подозревал, что англичанин отлично владеет русским языком, поэтому в его присутствии все разговаривали свободно. Что полностью отвечало его желанию.
В эту страну (а в представлении большинства просвещенных сынов туманного Альбиона она была чем-то вроде Берега Слоновой Кости, расположенного гораздо севернее и населенного туземцами с белой кожей, ничуть не переставшими от этого быть дикарями) сэр Эфраим прибыл две недели назад с рекомендательным письмом от Гренвиля Огастеса Уильяма Вальдгрева, третьего барона Редстока, пылкого миссионера, который уже давно нес окружающим неугасимый свет открывшихся ему истин в самой свежей и, соответственно, самой истинной их интерпретации. Барон, несмотря на весь свой миссионерский пыл, никогда не забывал о том, что он подданный британской королевы и пэр Ирландии. Так что когда к нему обратился один из его собратьев-пэров с просьбой написать рекомендательное письмо, барон не стал задавать лишних вопросов и добросовестно исполнил требуемое. Тем более что обратившийся к нему за рекомендацией собрат считался человеком чести и ранее ни в чем предосудительном замечен не был, даже наоборот – успел прославиться как человек, несущий свет цивилизации народам, погрязшим в невежестве. И что с того, что этот свет зачастую в реальности являлся языками пламени, вырывавшегося из ружейных и орудийных стволов в момент выстрела?..
Обширная паства у лорда Редстока в столице обширной страны (только по недоразумению все еще продолжавшей именоваться северной, ибо попущением Господа и занятой множеством других проблем королевы Виктории южные границы этой страны уже давно достигли субтропиков и пустынь) появилась еще в 1874 году, когда он впервые прибыл в Санкт-Петербург со своими проповедями. Эти проповеди имели ошеломляющий успех и обеспечили барону сонмы последователей и учеников, в число которых входили княгини и графы, офицеры и генеральские вдовы, купцы и ремесленники. Сам Гренвиль Огастес провозгасил это благословением Господним, но сэр Эфраим, вследствие специфического жизненного опыта являвшийся куда большим прагматиком, чем третий барон Редсток, склонен был видеть тут обычное преклонение туземцев перед цивилизованными людьми. Эфраим Эверсон служил Британской империи в Китае, Индии, Африке, на Соломоновых островах и Цейлоне, в Японии и Сингапуре и не раз сталкивался с этим приятным и полезным для цивилизованных народов поветрием туземной элиты. Ну, когда представители этой самой элиты начинают активно лебезить перед «цивилизованными» иноземцами и демонстративно презирать все свое собственное – культуру, религию, традиции, историю и так далее. Порой доходит до того, что они либо совсем отказываются говорить на родном языке, либо изо всех сил уснащают свою речь иностранными словечками, как бы подчеркивая этим, сколь огромная дистанция отделяет их от достойной лишь презрения «посконности» их страны и народа и как сами они близки к свету «истинной» цивилизованности. Эти люди даже не догадываются, что их столь режущая слух манера изъясняться вызывает у большинства представителей тех народов, которых они считают «цивилизованными», все то же презрение. Ибо эти люди уже никак не могут считаться людьми. Нет, они были полезны, очень полезны, поскольку служили отличными инструментами для проведения выгодной цивилизованным народам политики в туземных княжествах, эмиратах или царствах, но именно и только лишь инструментами. Их покровительственно похлопывали по плечу, их награждали орденами, им присуждали премии, ими публично восхищались, их имена упоминали на первых полосах крупнейших газет, некоторых из них даже принимали в парламенте, а иные удостаивались аудиенции у самой королевы, но… между собой, в своем кругу, над ними презрительно посмеивались. Ну а как прикажете реагировать на говорящий да еще и пыжащийся инструмент?.. Других, даже какого-нибудь неграмотного, дикого вождя захолустного азиатского племени, возглавляющего жалкую сотню воинов, которые с кремневыми ружьями отчаянно противостоят вооруженному пушками британскому колониальному отряду, могли уважать, признавать как равноправную сторону в переговорах и, даже убив, все равно сохранить о них воспоминания как о достойных противниках. Этих же… ценили, но лишь так, как ценят удобную трость или калоши, – ни больше ни меньше. И сам Эфраим Эверсон относился к подобным людям (а к ним, несомненно, принадлежали и его гостеприимные хозяева) точно так же – ни больше ни меньше. Потому он и не подумал посвятить их не только в цели своего пребывания в этой стране, но и в некоторые относящиеся к нему самому подробности… типа знания языка и того, что проповеди барона он посетил всего два раза. Рассказ о первом посещении сэр Эфраим уже успел ввернуть в одной из ежевечерних бесед, заработав сим благоговейно-восхищенный вздох собравшихся в гостиной генеральши Захаровой, у которой он нынче квартировал. Ну еще бы, местная паства не видела Учителя, как они именовали барона Редстока, почитай с 1878 года, когда барону был запрещен въезд в Российскую империю (что в глазах верных последователей барона являлось еще одним подтверждением отсталости и дремучести их родной страны), и человеку, недавно слышавшему любимого Учителя, внимала как истинному мессии… Второй же случай он пока приберегал про запас, ибо не мог даже предположить, сколько ему еще придется пользоваться гостеприимством генеральши. Так что иметь в запасе возможность в нужный момент еще раз «подпитать» благоволение к себе ему показалось весьма предусмотрительным.
Нет, сначала сэр Эфраим не собирался задерживаться в Санкт-Петербурге надолго – неделя, максимум дней десять… потому что главное, для чего он прибыл в Россию, сделать, находясь в Петербурге, было нельзя.
Все началось дождливым октябрьским вечером в кабинете лорда Солсбери[1]. Третий маркиз Солсбери только что оставил пост премьер-министра, но поскольку это случалось не в первый раз, сэр Эфраим не сомневался ни в том, что, ежели будет на то его желание, Роберт Артур Толбот Гаскойн-Сесил вскоре вернет себе этот пост, ни в том, что, хотя в настоящий момент этот человек не занимает никаких официальных постов, он имеет право отдавать ему, Эфраиму Эверсону, любые распоряжения. Некоторые люди, не слишком приближенные к власти, часто находятся под впечатлением от названий различных высоких должностей и думают, что любая высокопоставленная персона непременно обладает всеми возможностями, которые по определению сопутствуют ее должности. Но сэр Эверсон уже давно вращался в среде, так сказать, самых действенных эшелонов британской политики и прекрасно знал, что на самом деле это не так. Все зависит от человека. И один человек на посту, скажем, министра иностранных дел может обладать куда большими полномочиями, чем те, которые данный пост предоставляет согласно закону и традициям, а другой не сумеет воспользоваться и десятой частью положенного и для всех посвященных останется лишь бледной тенью своего постоянного секретаря. Так вот, лорд Солсбери был очень влиятельной фигурой вне зависимости от того, занимал он какой-либо официальный пост или считался частным лицом. Поэтому, когда посыльный доставил приглашение от маркиза, сэр Эфраим не раздумывал ни минуты и уже через два часа предстал перед призвавшим его человеком.
– Рад знакомству, – сказал ему лорд Солсбери.
На самом деле это была всего лишь формула вежливости. Несмотря на то что по формальным признакам сэр Эфраим принадлежал к кругу дворян, его предки никогда не приближались к порогу палаты лордов, он не носил итонского галстука и даже не прослушал ни одной лекции в Кембридже. То есть сэр Эфраим Эверсон никаким боком не примыкал к числу лиц, знакомство с которыми могло бы хоть на йоту обрадовать лорда Солсбери… Но сам факт, что человек столь высокого полета обратил свое благосклонное внимание именно на него, Эфраима Эверсона, уже был лестным. Потому, вопреки своей любви к точным формулировкам, так уж зацикливаться на этой сэр Эфраим не собирался.
– Мне порекомендовали вас люди, которым я доверяю, – продолжил лорд Солсбери, когда гость, повинуясь короткому властному жесту, устроился в кресле напротив. – Дело в том, что я ищу человека для одного деликатного поручения.
Сэр Эфраим понимающе склонил голову. Да, деликатные поручения – это по его части.
Маркиз Солсбери окинул его оценивающим взглядом и попросил:
– Расскажите мне о себе.
Сэр Эфраим говорил долго, почти два часа. И максимально откровенно. Сначала он слегка заколебался, размышляя, стоит ли раскрывать перед собеседником детали ранее исполненных поручений, которые, при формальном подходе, могли бы поставить под вопрос его принадлежность к настоящим джентльменам, но маркиз пришел ему на помощь, несколькими емкими фразами показав, что он в курсе произошедшего и вполне одобряет решительность, проявленную сэром Эфраимом. А когда за окном стемнело и дворецкий принес им грог с горячими сырными крокетами, лорд Солсбери наконец прервал исповедь Эфраима Эверсона и коротко подытожил:
– Что ж, судя по всему, вы мне подходите. Я понял, что вы – человек дела, и не позволяете глупым догмам, приверженность коим более подобает священнику или монахине, не дать вам исполнить свой долг перед Британией. – Он сделал короткую паузу, прищелкнул пальцами, а затем усмехнулся: – Признаться, вы были лишь одним из кандидатов. И основная причина, по которой вы попали в мой список, – то ваше дело в Бенгази, что вы так старательно обошли в своем рассказе.
Сэр Эверсон старательно продемонстрировал требуемое смущение. Ни сам он, ни, как стало ясно после сказанного, его собеседник, не видели ничего предосудительного в убийстве двухсот пятидесяти туземцев – они посмели воспротивиться британской воле и таким образом сами избрали свою судьбу. Но любой цивилизованный человек, находясь в приличном обществе, просто обязан явить хотя бы внешние признаки сожаления, в связи с тем что среди казненных бунтовщиков оказалось несколько десятков женщин и почти три десятка детей.
Маркиз еле заметно усмехнулся и продолжил:
– На этот раз убивать вам никого не потребуется… вернее, я дам вам право самому решить, надо ли кого-нибудь убить или нет. И если надо, то каким образом это сделать. Но изначально перед вами будет стоять несколько задач, никак не связанных не только с убийством, но и вообще с каким бы то ни было насилием…
Сэр Эфраим слушал маркиза долго и внимательно. И с каждой фразой в его душе росло восхищение этим человеком. Маркиз, несомненно, был одним из самых выдающихся умов современности. Ибо то, что он предлагал, выходило далеко за рамки «деликатных поручений», которые Эфраим Эверсон исполнял до сих пор. Дело предстояло гораздо, гораздо более захватывающее…
Во-первых, сам объект оперирования. На сей раз это были не британские колонии и не земли диких туземцев, а страна, вроде как считающаяся цивилизованной. Впрочем, именно считающаяся. Британия никогда на самом деле не ставила ее в ряд цивилизованных стран. Как явные, так и тайные представители Британии всегда вели себя в этой стране с той же бесцеремонностью, с какой привыкли вести себя в собственных колониях. Достаточно вспомнить тот факт, что, когда Британии не понравилась политика русского императора Павла I, британский посол в Петербурге лорд Уитворт организовал заговор, приведший к убийству неугодного государя. И (это было во-вторых) сейчас сэру Эверсону предлагалось, ни много ни мало, пойти по его стопам… ну, почти. Нет, от него не требовалось никого покупать, вербовать, шантажировать. Надо было просто найти людей, одержимых идеей. Такие есть в любые времена и в любой стране. А в сегодняшней России их особенно много. И отыскать их не составит особого труда. Так вот, надо найти таких людей, потом оценить их идеи, а также способы достижения цели, выбрать тех, у кого либо идеи, либо способы их достижения, либо и то и другое – самые разрушительные для этой страны, и… просто помочь им. Понимаете, в чем смысл? Честные люди честно и, самое главное, неподкупно делают свое дело, искренне считая, что работают на благо отечества, во имя будущего или хотя бы просто восстанавливают справедливость, наказывая тех, кто творит произвол и беззаконие. И таки да, в данном конкретном случае, вполне вероятно, так и происходит. И в следующем тоже, и еще в каком-нибудь. Скажем, в девятом по счету… А то, что с остальными шестью все не так однозначно… так везде бывают издержки. Да и не факт, что эти остальные шесть действительно были ни при чем. Как минимум – они молчали! Значит, тоже несомненно заслуживают наказания. Да и всех тех казнокрадов, узурпаторов, облеченных властью воров и так далее надобно как следует напугать… Все честно, все справедливо (ну, почти, но где вы вообще видели абсолютную справедливость-то?), все ради народа и не щадя своих сил и горящих возмущением сердец… А страна потихоньку, постепенно, под воздействием этих честных и чистых людей, которых только немного, чуть-чуть и совершенно бескорыстно, ничего не требуя взамен, поддержали, – скатывается в хаос. Так что пройдет всего лишь год, или пять, или, может быть, десять лет – и еще один потенциальный конкурент блистательной Великой Британии тщанием самых честных и чистых его граждан, получивших… нет, не некое задание, которое, даже если никто ничего не узнает (что в жизни бывает крайне редко, недаром говорят: все тайное когда-нибудь становится явным), сделает этих людей предателями как минимум в собственных глазах… получивших всего лишь чуть больше возможностей поступать по своему разумению и в соответствии со своей самой точной, самой новой и самой истинной теорией всеобщего счастия, заполыхает пожаром гражданской войны. Выгодной для Великой Британии войны, поскольку на ее ведение королевство не затратит ни пенса, а в ее горниле сгорят миллионы людей, будут разрушены сотни тысяч заводов и шахт, миллионы десятин земли зарастут бурьяном. И бывший конкурент надолго выпадет из обоймы стран, угрожающих величию Британии – самой гордой и цивилизованной страны в мире.
А потом… Ну а потом ему, сэру Эфраиму, и другим верным сынам туманного Альбиона придут на смену новые поколения столь же верных и мужественных сынов и разбираться с новыми угрозами империи будут уже они. Новому поколению – новые враги; пусть даже некоторые из них при прежнем поколении вполне могли считаться союзниками. Что ж, такова жизнь – у Британской империи, над которой никогда не заходит солнце, постоянных союзников нет, как, впрочем, и постоянных врагов, а есть лишь постоянные интересы…
Часть первая
Филиппинское море
Глава 1
– А-а-а-кха! Кха! Кха-ах! – Я захлебнулся кашлем, с трудом подавил приступ и судорожно выдохнул. Вот ведь дьявол! Ну надо же было так не вовремя заболеть… – А-акх! Акх! Акх!
– Вот, ваше высочество, возьмите. – Высокий сухощавый человек, вполне еще молодой на вид, с аккуратной бородкой и усами, протянул мне дымящуюся кружку с каким-то отваром.
– Что это? – просипел я.
– Настой листьев австралийского дерева эвкалипт. Этим надобно прополоскать горло.
– М-м, – промычал я, хватаясь за кружку.
Этот гнусный кашель так меня измучил, что я готов был не только полоскать, но и пить любую дрянь, лишь бы полегчало… Впрочем, нет, не любую. Доктор Шпаумкопф, взявшийся лечить меня первым, настоятельно порекомендовал мне «чудесное патентованное средство» под названием – вы не поверите – «Героин»! Пришлось гнать его взашей и срочно начинать поиски другого врача. На мое счастье, в Москве, куда я прибыл всего два дня назад, оказался проездом русский врач Евгений Сергеевич Боткин, сын того самого старичка, который пользовал меня по просьбе Александра III, сразу как я из своего XXI века попал сюда, в Российскую империю. Евгений Сергеевич был молод (ему только должно было исполниться тридцать), но уже достаточно опытен. К настоящему времени он успел поработать в Мариинской больнице для бедных, два года постажироваться в Европе и защитить диссертацию на соискание степени доктора медицины. К тому же я был с ним шапочно знаком, поскольку в мае 1892 года он стал врачом Придворной певческой капеллы и мы с ним пару раз пересекались в Зимнем. Так что едва мне доложили, что он находится в Москве, я приказал немедленно прекратить поиски врача, способного вылечить меня без того, чтобы «посадить на иглу», и немедленно звать Боткина.
После полоскания мне действительно полегчало. Впрочем, я смутно припомнил, что настойка эвкалипта широко использовалась для полоскания горла и во времена моего детства. А возможно, и гораздо позже. Хотя ко времени, предшествующему моему переносу сюда, полоскание горла вообще стало не очень популярно. Большинство, зомбированное рекламой, при кашле предпочитало всякие леденцы и пастилки типа «Strepsils», «Доктор Мом» и так далее, либо ингаляторы, в просторечии именуемые «пшикалками». И я тоже, если честно. Однако могу заявить с полной ответственностью, что столь быстрого и явного облегчения, каковое я получил после всего лишь трехминутного полоскания горла настоем листьев эвкалипта, ни одно из оставленных в моем будущем популярных средств не давало.
– Уф, спасибо, Евгений Сергеевич, полегчало.
Боткин кивнул:
– Да, это очень хорошее средство. Но пока, ваше высочество, у вас наступило только временное облегчение. Вам надобны полный покой и активное лечение.
– Насчет лечения, доктор, я в полном вашем распоряжении, а вот насчет покоя, – я хмыкнул, – ничего не получится. Сами знаете, зачем я здесь, в Москве.
– И все же, ваше высочество, я настоятельно рекомендую вам несколько дней не покидать дворца. – Молодой Боткин грозно выпрямился во весь свой немаленький рост. – Ваши успехи на ниве промышленности явственно показывают, что у вас немало отличных помощников. Поставьте им задачи – и пусть работают. А вы проконтролируете их исполнительность немедленно, как поправитесь. Если же вы меня не послушаете, я откажусь далее быть вашим лечащим врачом, ибо просто не смогу нести ответственность за результаты своего лечения.
Я открыл рот, чтобы возразить, но снова закашлялся.
– Молчите! – сердито прикрикнул на меня Боткин, даже не поименовав высочеством. – Вам сейчас говорить тоже противопоказано.
Я скривился, но послушно замолчал. А что тут скажешь?
В Москву я прибыл 18 апреля нынешнего 1895 года в качестве председателя коронационной комиссии. Матерясь про себя. Мой племянник, взойдя на престол, немедленно вызвал меня к себе и начал активно предлагать мне занять при нем место, «достойное такого умного и развитого человека, как вы, дядя». Сначала он предложил мне пост министра финансов, пообещав при этом оставить меня и на всех прочих, уже занимаемых мною должностях. Если учесть, что должность премьер-министра в настоящее время являлась скорее номинальной и служила этакой синекурой для лиц, вышедших из доверия, министр финансов по влиятельности являлся вторым лицом после государя. Ну а принимая во внимание, что я остался бы и генерал-адмиралом, и начальником Главного артиллерийского управления, кроме того, похоже, не так давно стал еще и самым богатым человеком России (ну, после императора, понятно), а Николай пока находился только в начале своей карьеры самодержца, я сделался бы чуть ли не первым…
От сего поста мне удалось отбояриться. Также я последовательно отверг предложения стать военным министром, министром двора, премьер-министром (с обещанием наделить сей пост реальной властью и возможностями) и создать под меня некое новое мегаминистерство «промышленности, торговли и развития». После чего накричал на самодержца, заявив ему, что негоже императору перекладывать на чужие плечи заботу о стране. Ежели же он считает себя неспособным править столь огромной державой, то нечего искать отдельных лиц, а надобно принимать конституцию и проводить выборы Государственной Думы, коей поручить формирование ответственного правительства. Николай насупился и обиженно заявил, что конституциями, мол, пусть французы балуются – уже третью республику учредили, а всё одно толку никакого. Ну, насчет толка я бы мог с ним поспорить, но не стал. Поскольку знал, что на Третьей республике дело не закончится: в оставленном мною будущем французы жили уже при Пятой…
В конце концов мы с племянником сошлись на том, что я займу при нем некую неофициальную должность ближайшего советника. Ну а в нагрузку он взвалил на меня два поручения. Первое было связано с его женитьбой, а второе – с коронацией.
С женитьбой все обошлось благополучно. Никакой Алисы Гессенской на горизонте так и не возникло. Переболев страстью к Эшли Лоутон, а затем утешившись с Матильдой Кшесинской, Николай припомнил свой интерес к племяннице Леопольда II и отправил ей письмо, на которое, естественно, получил ответ. Роман в письмах развивался с 1893 года и к моменту кончины Александра III уже близился к логическому завершению. То есть к свадьбе. Планируемое породнение русского императорского дома с «королем-маклером» вызвало некоторую оторопь во всех царствующих домах Европы и даже инициировало ехидный комментарий старого ненавистника России, австрийского императора Франца Иосифа. (Впрочем, весьма короткий комментарий. У него самого в этом отношении рыльце было в пушку. Его ныне покойный сын и наследник был женат на бельгийской принцессе, причем не племяннице, а родной дочери Леопольда II. Хотя принца немного извиняло то, что в момент переговоров о браке торговые таланты его будущего тестя еще не особенно проявили себя. Со временем же они расцвели пышным цветом…) Мой братец Александр, узнав о желании сына жениться на бельгийской принцессе, по первости слегка осерчал. Мне даже пришлось вступиться за племянника, который закусил удила и стоял на своем, причем не столько от великой любви, сколько назло отцу. Несмотря на то что отца он безмерно уважал и даже боялся. Но за последние три года Николай столько от него натерпелся, что просто устроил бунт. Тот самый – бессмысленный и беспощадный. Я это прекрасно понял и поддержал племянника. Не потому, что так уж мечтал о соединении «любящих сердец» – любви-то там особенной не было, сплошная прагматика (хотя я разделял мнение, что браки по расчету – самые крепкие, если расчет правильный). Парню явно надо было одержать хоть одну победу в противостоянии с отцом, а то слишком уж Александр на него давил. Впрочем, буря продолжалась недолго. Матушка Николая сумела успокоить благоверного, а король Леопольд не упустил момента и щедрой рукой отвалил за племянницей царское во всех смыслах приданое – кусок Катанги, богатейшей провинции своего Свободного государства Конго… После того как я объяснил братцу, что мы получаем, тот тоже быстро утихомирился и пошел на попятный.
Надо сказать, что и щедрость его бельгийского величества имела вполне прагматичный характер. Свободное государство Конго, являвшееся личным владением короля Леопольда II, вовсю сотрясали восстания племен бататела, а привлечь для их подавления бельгийские войска в достаточном объеме король не мог. Как раз вследствие того, что Свободное государство Конго было не колонией Бельгии, а личным владением короля и это очень не нравилось бельгийскому парламенту, жаждавшему завладеть богатствами, выкачиваемыми из Конго. Вот они и вставляли своему королю палки в колеса где только могли, принуждая его «поделиться». А пока не соизволит – пусть наводит там порядок за свой счет.
– Вот, ваше высочество, возьмите. – Высокий сухощавый человек, вполне еще молодой на вид, с аккуратной бородкой и усами, протянул мне дымящуюся кружку с каким-то отваром.
– Что это? – просипел я.
– Настой листьев австралийского дерева эвкалипт. Этим надобно прополоскать горло.
– М-м, – промычал я, хватаясь за кружку.
Этот гнусный кашель так меня измучил, что я готов был не только полоскать, но и пить любую дрянь, лишь бы полегчало… Впрочем, нет, не любую. Доктор Шпаумкопф, взявшийся лечить меня первым, настоятельно порекомендовал мне «чудесное патентованное средство» под названием – вы не поверите – «Героин»! Пришлось гнать его взашей и срочно начинать поиски другого врача. На мое счастье, в Москве, куда я прибыл всего два дня назад, оказался проездом русский врач Евгений Сергеевич Боткин, сын того самого старичка, который пользовал меня по просьбе Александра III, сразу как я из своего XXI века попал сюда, в Российскую империю. Евгений Сергеевич был молод (ему только должно было исполниться тридцать), но уже достаточно опытен. К настоящему времени он успел поработать в Мариинской больнице для бедных, два года постажироваться в Европе и защитить диссертацию на соискание степени доктора медицины. К тому же я был с ним шапочно знаком, поскольку в мае 1892 года он стал врачом Придворной певческой капеллы и мы с ним пару раз пересекались в Зимнем. Так что едва мне доложили, что он находится в Москве, я приказал немедленно прекратить поиски врача, способного вылечить меня без того, чтобы «посадить на иглу», и немедленно звать Боткина.
После полоскания мне действительно полегчало. Впрочем, я смутно припомнил, что настойка эвкалипта широко использовалась для полоскания горла и во времена моего детства. А возможно, и гораздо позже. Хотя ко времени, предшествующему моему переносу сюда, полоскание горла вообще стало не очень популярно. Большинство, зомбированное рекламой, при кашле предпочитало всякие леденцы и пастилки типа «Strepsils», «Доктор Мом» и так далее, либо ингаляторы, в просторечии именуемые «пшикалками». И я тоже, если честно. Однако могу заявить с полной ответственностью, что столь быстрого и явного облегчения, каковое я получил после всего лишь трехминутного полоскания горла настоем листьев эвкалипта, ни одно из оставленных в моем будущем популярных средств не давало.
– Уф, спасибо, Евгений Сергеевич, полегчало.
Боткин кивнул:
– Да, это очень хорошее средство. Но пока, ваше высочество, у вас наступило только временное облегчение. Вам надобны полный покой и активное лечение.
– Насчет лечения, доктор, я в полном вашем распоряжении, а вот насчет покоя, – я хмыкнул, – ничего не получится. Сами знаете, зачем я здесь, в Москве.
– И все же, ваше высочество, я настоятельно рекомендую вам несколько дней не покидать дворца. – Молодой Боткин грозно выпрямился во весь свой немаленький рост. – Ваши успехи на ниве промышленности явственно показывают, что у вас немало отличных помощников. Поставьте им задачи – и пусть работают. А вы проконтролируете их исполнительность немедленно, как поправитесь. Если же вы меня не послушаете, я откажусь далее быть вашим лечащим врачом, ибо просто не смогу нести ответственность за результаты своего лечения.
Я открыл рот, чтобы возразить, но снова закашлялся.
– Молчите! – сердито прикрикнул на меня Боткин, даже не поименовав высочеством. – Вам сейчас говорить тоже противопоказано.
Я скривился, но послушно замолчал. А что тут скажешь?
В Москву я прибыл 18 апреля нынешнего 1895 года в качестве председателя коронационной комиссии. Матерясь про себя. Мой племянник, взойдя на престол, немедленно вызвал меня к себе и начал активно предлагать мне занять при нем место, «достойное такого умного и развитого человека, как вы, дядя». Сначала он предложил мне пост министра финансов, пообещав при этом оставить меня и на всех прочих, уже занимаемых мною должностях. Если учесть, что должность премьер-министра в настоящее время являлась скорее номинальной и служила этакой синекурой для лиц, вышедших из доверия, министр финансов по влиятельности являлся вторым лицом после государя. Ну а принимая во внимание, что я остался бы и генерал-адмиралом, и начальником Главного артиллерийского управления, кроме того, похоже, не так давно стал еще и самым богатым человеком России (ну, после императора, понятно), а Николай пока находился только в начале своей карьеры самодержца, я сделался бы чуть ли не первым…
От сего поста мне удалось отбояриться. Также я последовательно отверг предложения стать военным министром, министром двора, премьер-министром (с обещанием наделить сей пост реальной властью и возможностями) и создать под меня некое новое мегаминистерство «промышленности, торговли и развития». После чего накричал на самодержца, заявив ему, что негоже императору перекладывать на чужие плечи заботу о стране. Ежели же он считает себя неспособным править столь огромной державой, то нечего искать отдельных лиц, а надобно принимать конституцию и проводить выборы Государственной Думы, коей поручить формирование ответственного правительства. Николай насупился и обиженно заявил, что конституциями, мол, пусть французы балуются – уже третью республику учредили, а всё одно толку никакого. Ну, насчет толка я бы мог с ним поспорить, но не стал. Поскольку знал, что на Третьей республике дело не закончится: в оставленном мною будущем французы жили уже при Пятой…
В конце концов мы с племянником сошлись на том, что я займу при нем некую неофициальную должность ближайшего советника. Ну а в нагрузку он взвалил на меня два поручения. Первое было связано с его женитьбой, а второе – с коронацией.
С женитьбой все обошлось благополучно. Никакой Алисы Гессенской на горизонте так и не возникло. Переболев страстью к Эшли Лоутон, а затем утешившись с Матильдой Кшесинской, Николай припомнил свой интерес к племяннице Леопольда II и отправил ей письмо, на которое, естественно, получил ответ. Роман в письмах развивался с 1893 года и к моменту кончины Александра III уже близился к логическому завершению. То есть к свадьбе. Планируемое породнение русского императорского дома с «королем-маклером» вызвало некоторую оторопь во всех царствующих домах Европы и даже инициировало ехидный комментарий старого ненавистника России, австрийского императора Франца Иосифа. (Впрочем, весьма короткий комментарий. У него самого в этом отношении рыльце было в пушку. Его ныне покойный сын и наследник был женат на бельгийской принцессе, причем не племяннице, а родной дочери Леопольда II. Хотя принца немного извиняло то, что в момент переговоров о браке торговые таланты его будущего тестя еще не особенно проявили себя. Со временем же они расцвели пышным цветом…) Мой братец Александр, узнав о желании сына жениться на бельгийской принцессе, по первости слегка осерчал. Мне даже пришлось вступиться за племянника, который закусил удила и стоял на своем, причем не столько от великой любви, сколько назло отцу. Несмотря на то что отца он безмерно уважал и даже боялся. Но за последние три года Николай столько от него натерпелся, что просто устроил бунт. Тот самый – бессмысленный и беспощадный. Я это прекрасно понял и поддержал племянника. Не потому, что так уж мечтал о соединении «любящих сердец» – любви-то там особенной не было, сплошная прагматика (хотя я разделял мнение, что браки по расчету – самые крепкие, если расчет правильный). Парню явно надо было одержать хоть одну победу в противостоянии с отцом, а то слишком уж Александр на него давил. Впрочем, буря продолжалась недолго. Матушка Николая сумела успокоить благоверного, а король Леопольд не упустил момента и щедрой рукой отвалил за племянницей царское во всех смыслах приданое – кусок Катанги, богатейшей провинции своего Свободного государства Конго… После того как я объяснил братцу, что мы получаем, тот тоже быстро утихомирился и пошел на попятный.
Надо сказать, что и щедрость его бельгийского величества имела вполне прагматичный характер. Свободное государство Конго, являвшееся личным владением короля Леопольда II, вовсю сотрясали восстания племен бататела, а привлечь для их подавления бельгийские войска в достаточном объеме король не мог. Как раз вследствие того, что Свободное государство Конго было не колонией Бельгии, а личным владением короля и это очень не нравилось бельгийскому парламенту, жаждавшему завладеть богатствами, выкачиваемыми из Конго. Вот они и вставляли своему королю палки в колеса где только могли, принуждая его «поделиться». А пока не соизволит – пусть наводит там порядок за свой счет.