Страница:
Мне вдруг вспомнились апрельские события. Нашу роту подняли тогда по тревоге среди ночи. Только все разобрали оружие и построились, в казарму прибежал Клаппер, злой и явно еще не успевший проспаться после вечерней попойки, и приказал офицерам тоже взять с собой автоматы. Пока мы грузились, он бегал от машины к машине и ругался. У него, видимо, сильно трещала голова, потому что он успокоился только тогда, когда Тэд, тоже большой любитель выпить, сунул ему в руки фляжку с виски. Мидлтон тогда еще что-то брякнул по этому поводу, и все дружно заржали.
А потом была ночная дорога. Машины шли на большой скорости, с выключенными фарами, нас здорово трясло, но этого никто не замечал, потому что все думали только об одном: куда нас везут? После часа этой гонки в неизвестность колонна, наконец, остановилась, всех снова построили, и в призрачном свете маскировочных фар командир батальона зачитал приказ. Оказывается, враги нации и агенты мирового коммунизма сделали попытку захватить власть, и правительство приказывает нам, орлам и храбрецам, опоре нации и носителям свободы, выступить на защиту законности и порядка и всыпать красным по первое число, чтобы они навсегда зареклись баламутить наше демократическое государство.
А потом снова была дорога через ночь, и страшный вид Столицы, освещенной не морем огней и сияньем реклам, а вспыхивающими светлячками выстрелов и разрывов снарядов, мертвенным светом ракет и огромными языками пламени разгорающихся тут и там пожаров. А еще через полчаса, уже топая в пешем строю по какому-то переулку, в густом тумане наступающего утра мы нарвались на засаду, и первым, выронив автомат и нелепо взмахнув руками, упал на асфальт Тэд, весельчак Тэд, любимец всего моего взвода. Справа кто-то заорал диким голосом, и в голосе этом были лишь невыносимая мука и предсмертная тоска. Вопль этот оглушил меня и начисто убил во мне все человеческие чувства, остался только страх — животный страх за свою бесценную шкуру.
В себя я пришел в какой-то подворотне; сердце бешено колотилось от быстрого бега и пережитого ужаса. Что вы хотите от новоиспеченного лейтенанта, которому даже в карательных рейдах из-за аппендицита не пришлось участвовать, не говоря уже о чем-либо более серьезном и опасном. Я сидел в каком-то углу и, размазывая по лицу слезы и кровь из разбитого носа, прислушивался, не гонится ли кто за мной. Мне даже нечем было защититься, потому что и мой личный пистолет, и автомат, полученный перед началом операции, пропали. Никто за мной не гнался (в часы великой охоты зайцев не гоняют), и получился из меня стопроцентный дезертир.
Чуть позже, уже более или менее придя в себя, я решил, что никогда больше уже не смогу стрелять в моих сограждан, как бы их не называли. А потом я узнал место, где оказался, и что отсюда совсем недалеко до дома, где живут мои родители и где восемнадцать лет прожил я (видимо, в своем диком беге по улицам и дворам я инстинктивно стремился к родному дому).
И снова была заполненная страхом дорога, во время которой никто мне не встретился и никто не пытался в меня стрелять; и испуганные глаза моей матери, открывшей дверь на ошалелые звонки; и мои сбивчивые объяснения, прерываемые неудержимыми рыданиями; и ранение отца шальной пулей во время жестоких уличных боев на следующий день. Вечером же мы узнали, что в стране произошла революция, и к власти пришло народное правительство. Всем, кто не участвовал в карательных рейдах, была объявлена амнистия, и я, доведенный страхом чуть ли не до сумасшествия, наконец, облегченно вздохнул. Через месяц я уже работал в народной полиции. Там и я понял, что делу этому готов отдать всю свою жизнь. Мы ловили мародеров и спекулянтов, воров и грабителей, расплодившихся насильников и убийц, даже к самой мафии начинали подбирать ключи. Но пришла дождливая октябрьская ночь, и генералы совершили переворот. Все народные министры были расстреляны при попытке к бегству во время ареста, а премьер-министра Риммера вместе с женой и детьми сожгли из огнемета прямо у дверей их квартиры.
На следующий же день все мы — народные полицейские — были уволены. К счастью, у моей матери оказались кое-какие сбережения, и благодаря ей я смог стать частным детективом.
Я всегда считал, что в жизни мне здорово повезло. Работу свою я люблю и (отбросим ложную скромность) знаю неплохо. Она нужна людям, и, что немаловажно в нашем мире, нужна любой власти: и либералам, и фашистам, и коммунистам. А ладить с властями не так уж трудно — не берись за дела, касающиеся их интересов, и не суй свой нос в политику… И все же надо признаться, что год с небольшим работы в народной полиции был самым счастливым годом в моей жизни (не считая, конечно, тех двух месяцев знакомства с Исидорой). Что поделаешь: у каждого человека есть свои звездные часы, и когда они уходят в прошлое, ему остается только пребывать в светлой грусти щемящих душу воспоминаний…
Разбудил меня толчок в плечо. Я открыл глаза и увидел Гонзалеса.
— Уже ознакомились? — спросил он, саркастически улыбаясь, отобрал у меня красную папку и снова пошел к пилотам.
Я выглянул в иллюминатор и обомлел: вокруг были горы. Они закрыли собой весь мир, возвышаясь и слева, и справа, и спереди, и сзади — везде, куда бы не падал взгляд. Как всегда, при виде их заснеженных вершин внутри у меня что-то оборвалось, сердце заныло сладко-сладко, и мысленно я уже карабкался хотя бы вот на эту, так похожую на сидящего человека в белой шапке, и заботило меня лишь одно: надежна ли страховка? Горы были моей второй любовью, и, хоть выбраться к ним удавалось нечасто, встречи эти были всегда желанны и восхитительны…
Мы летели среди гор еще минут пятнадцать, а потом впереди выросла громадина, на вид весьма странная: вместо острой верхушки ее венчала небольшая плоская площадка. Вскоре я различил на ней какие-то строения. Вертолет начал снижаться, видимо, мы были у цели. В салон вернулся Гонзалес.
— Метеостанция, — сказал он, показывая на приближающиеся оранжевые домики.
Я еще раз проверил содержимое карманов и портфеля. Ничего такого, что могло бы дать пищу для подозрений относительно того, Смит я или не Смит, там не было. Пистолет уютно устроился под мышкой. Выполненный в виде авторучки Усни! — маленький баллончик с усыпляющим аэрозолем открыто торчал из нагрудного кармана. Красная папка была отдана Гонзалесу.
Шум двигателей вдруг изменился, они взвыли, и через несколько мгновений я почувствовал легкий толчок — мы были на метеостанции. Гонзалес распахнул створку люка, и я, не дожидаясь, пока спустят лестницу, спрыгнул вниз и увяз по колено в свежевыпавшем, поразительно белом снегу (хорошо, что догадался дома обуть горные ботинки). Дышалось легко и свободно, словно бы воздух и не был слегка разреженным. И тут я увидел метеоролога.
От симпатичного оранжевого домика по снежной целине бежал к вертолету, высоко вскидывая длинные ноги, парень в оранжево-желтой куртке.
— Ну наконец-то! — воскликнул он радостно. — Я уж тут чуть по-волчьи не выл… Да, извините! Джон Маккин, — представился он, — главный настоятель здешней обители.
— Джерри Смит, — сказал я. — Радист-альпинист.
Мы пожали друг другу руки.
— Эй, друзья, — крикнул из люка Гонзалес. — Потом познакомитесь… Погода, передают, портится, а нам еще обратно лететь. Давайте-ка быстро разгружаться.
Из люка посыпались на снег тюки и пластмассовые ящики. Метеоролог заглянул в пилотскую кабину и тут же отошел. Вид у него был несколько удивленный. Но тут он заметил, что я на него смотрю, и на лице его сразу же появилась приветливая улыбка. Разгрузка заняла всего минуты две, после чего Гонзалес помахал нам рукой и закрыл люк. Тючок с электроодеждой для меня он так и не выкинул. Двигатели снова взвыли, вертолет поднялся и быстро исчез за ближайшей вершиной.
— Как тут у вас с одеждой? — спросил я метеоролога.
— Прекрасно, — сказал он. — Имеются электрокостюмы фирмы Цезарь, регулируются на любой рост. Я потом помогу вам подобрать. А сейчас надо быстро перетащить все это на склад.
Он подхватил один из тюков, взвалил его на плечо и понес к стоящему справа от оранжевого домика низкому серому сооружению. Вероятно, это и был склад. Я тоже взял тюк и потащил туда.
— К чему такая спешка? — спросил я, догнав метеоролога.
Он усмехнулся.
— Видите ли, — сказал он. — Через полчаса здесь будут семь кругов ада. И мне не хочется начинать завтрашний день с поисков груза. За ночь его так завалит снегом, что бульдозер потребуется, а его здесь, к сожалению, нет.
— С чего вы взяли?
Он скинул тюк на снег и показал рукой на одну из окружающих нас вершин. Действительно, из-за ее снежной шапки выглядывала небольшая тучка.
— Поверьте моему богатому опыту, — сказал метеоролог. — Вот первая предвестница непогоды, и, глядя на нее, я точно скажу, что нам с вами следует поторопиться.
За десять минут мы все перетащили на склад. Тюки были нетяжелые, но все же после ходьбы по снежной целине я несколько запыхался, метеоролог же дышал спокойно и размеренно, как и вначале.
Между тем погода действительно стала портиться, солнце затянуло каким-то маревом, и налетел холодный порывистый ветер.
— Все, — сказал Маккин. — Теперь быстро в дом, в тепло, к столу.
Я взял свой портфель, и мы двинулись к оранжевому домику. Осмотр окрестностей я решил отложить до более благоприятной погоды: вокруг уже начинала крутиться поземка.
Мы вошли в тамбур домика, Маккин плотно закрыл дверь, и мы очутились в темноте. Через мгновение щелкнул выключатель, и вспыхнул ласковый зеленоватый свет. Метеоролог королевским жестом распахнул внутреннюю дверь и сказал:
— Прошу в наши апартаменты!
Тут мы, наконец, в первый раз посмотрели друг другу в лицо. Глаза у него оказались большие и глубокие, интересные они оказались, в пору какой-нибудь молоденькой девушке. И показалось мне, что кроме приветливости и любопытства есть в его глазах еще что-то. А еще мне показалось, что эти глаза я уже где-то видел.
Глава третья
А потом была ночная дорога. Машины шли на большой скорости, с выключенными фарами, нас здорово трясло, но этого никто не замечал, потому что все думали только об одном: куда нас везут? После часа этой гонки в неизвестность колонна, наконец, остановилась, всех снова построили, и в призрачном свете маскировочных фар командир батальона зачитал приказ. Оказывается, враги нации и агенты мирового коммунизма сделали попытку захватить власть, и правительство приказывает нам, орлам и храбрецам, опоре нации и носителям свободы, выступить на защиту законности и порядка и всыпать красным по первое число, чтобы они навсегда зареклись баламутить наше демократическое государство.
А потом снова была дорога через ночь, и страшный вид Столицы, освещенной не морем огней и сияньем реклам, а вспыхивающими светлячками выстрелов и разрывов снарядов, мертвенным светом ракет и огромными языками пламени разгорающихся тут и там пожаров. А еще через полчаса, уже топая в пешем строю по какому-то переулку, в густом тумане наступающего утра мы нарвались на засаду, и первым, выронив автомат и нелепо взмахнув руками, упал на асфальт Тэд, весельчак Тэд, любимец всего моего взвода. Справа кто-то заорал диким голосом, и в голосе этом были лишь невыносимая мука и предсмертная тоска. Вопль этот оглушил меня и начисто убил во мне все человеческие чувства, остался только страх — животный страх за свою бесценную шкуру.
В себя я пришел в какой-то подворотне; сердце бешено колотилось от быстрого бега и пережитого ужаса. Что вы хотите от новоиспеченного лейтенанта, которому даже в карательных рейдах из-за аппендицита не пришлось участвовать, не говоря уже о чем-либо более серьезном и опасном. Я сидел в каком-то углу и, размазывая по лицу слезы и кровь из разбитого носа, прислушивался, не гонится ли кто за мной. Мне даже нечем было защититься, потому что и мой личный пистолет, и автомат, полученный перед началом операции, пропали. Никто за мной не гнался (в часы великой охоты зайцев не гоняют), и получился из меня стопроцентный дезертир.
Чуть позже, уже более или менее придя в себя, я решил, что никогда больше уже не смогу стрелять в моих сограждан, как бы их не называли. А потом я узнал место, где оказался, и что отсюда совсем недалеко до дома, где живут мои родители и где восемнадцать лет прожил я (видимо, в своем диком беге по улицам и дворам я инстинктивно стремился к родному дому).
И снова была заполненная страхом дорога, во время которой никто мне не встретился и никто не пытался в меня стрелять; и испуганные глаза моей матери, открывшей дверь на ошалелые звонки; и мои сбивчивые объяснения, прерываемые неудержимыми рыданиями; и ранение отца шальной пулей во время жестоких уличных боев на следующий день. Вечером же мы узнали, что в стране произошла революция, и к власти пришло народное правительство. Всем, кто не участвовал в карательных рейдах, была объявлена амнистия, и я, доведенный страхом чуть ли не до сумасшествия, наконец, облегченно вздохнул. Через месяц я уже работал в народной полиции. Там и я понял, что делу этому готов отдать всю свою жизнь. Мы ловили мародеров и спекулянтов, воров и грабителей, расплодившихся насильников и убийц, даже к самой мафии начинали подбирать ключи. Но пришла дождливая октябрьская ночь, и генералы совершили переворот. Все народные министры были расстреляны при попытке к бегству во время ареста, а премьер-министра Риммера вместе с женой и детьми сожгли из огнемета прямо у дверей их квартиры.
На следующий же день все мы — народные полицейские — были уволены. К счастью, у моей матери оказались кое-какие сбережения, и благодаря ей я смог стать частным детективом.
Я всегда считал, что в жизни мне здорово повезло. Работу свою я люблю и (отбросим ложную скромность) знаю неплохо. Она нужна людям, и, что немаловажно в нашем мире, нужна любой власти: и либералам, и фашистам, и коммунистам. А ладить с властями не так уж трудно — не берись за дела, касающиеся их интересов, и не суй свой нос в политику… И все же надо признаться, что год с небольшим работы в народной полиции был самым счастливым годом в моей жизни (не считая, конечно, тех двух месяцев знакомства с Исидорой). Что поделаешь: у каждого человека есть свои звездные часы, и когда они уходят в прошлое, ему остается только пребывать в светлой грусти щемящих душу воспоминаний…
Разбудил меня толчок в плечо. Я открыл глаза и увидел Гонзалеса.
— Уже ознакомились? — спросил он, саркастически улыбаясь, отобрал у меня красную папку и снова пошел к пилотам.
Я выглянул в иллюминатор и обомлел: вокруг были горы. Они закрыли собой весь мир, возвышаясь и слева, и справа, и спереди, и сзади — везде, куда бы не падал взгляд. Как всегда, при виде их заснеженных вершин внутри у меня что-то оборвалось, сердце заныло сладко-сладко, и мысленно я уже карабкался хотя бы вот на эту, так похожую на сидящего человека в белой шапке, и заботило меня лишь одно: надежна ли страховка? Горы были моей второй любовью, и, хоть выбраться к ним удавалось нечасто, встречи эти были всегда желанны и восхитительны…
Мы летели среди гор еще минут пятнадцать, а потом впереди выросла громадина, на вид весьма странная: вместо острой верхушки ее венчала небольшая плоская площадка. Вскоре я различил на ней какие-то строения. Вертолет начал снижаться, видимо, мы были у цели. В салон вернулся Гонзалес.
— Метеостанция, — сказал он, показывая на приближающиеся оранжевые домики.
Я еще раз проверил содержимое карманов и портфеля. Ничего такого, что могло бы дать пищу для подозрений относительно того, Смит я или не Смит, там не было. Пистолет уютно устроился под мышкой. Выполненный в виде авторучки Усни! — маленький баллончик с усыпляющим аэрозолем открыто торчал из нагрудного кармана. Красная папка была отдана Гонзалесу.
Шум двигателей вдруг изменился, они взвыли, и через несколько мгновений я почувствовал легкий толчок — мы были на метеостанции. Гонзалес распахнул створку люка, и я, не дожидаясь, пока спустят лестницу, спрыгнул вниз и увяз по колено в свежевыпавшем, поразительно белом снегу (хорошо, что догадался дома обуть горные ботинки). Дышалось легко и свободно, словно бы воздух и не был слегка разреженным. И тут я увидел метеоролога.
От симпатичного оранжевого домика по снежной целине бежал к вертолету, высоко вскидывая длинные ноги, парень в оранжево-желтой куртке.
— Ну наконец-то! — воскликнул он радостно. — Я уж тут чуть по-волчьи не выл… Да, извините! Джон Маккин, — представился он, — главный настоятель здешней обители.
— Джерри Смит, — сказал я. — Радист-альпинист.
Мы пожали друг другу руки.
— Эй, друзья, — крикнул из люка Гонзалес. — Потом познакомитесь… Погода, передают, портится, а нам еще обратно лететь. Давайте-ка быстро разгружаться.
Из люка посыпались на снег тюки и пластмассовые ящики. Метеоролог заглянул в пилотскую кабину и тут же отошел. Вид у него был несколько удивленный. Но тут он заметил, что я на него смотрю, и на лице его сразу же появилась приветливая улыбка. Разгрузка заняла всего минуты две, после чего Гонзалес помахал нам рукой и закрыл люк. Тючок с электроодеждой для меня он так и не выкинул. Двигатели снова взвыли, вертолет поднялся и быстро исчез за ближайшей вершиной.
— Как тут у вас с одеждой? — спросил я метеоролога.
— Прекрасно, — сказал он. — Имеются электрокостюмы фирмы Цезарь, регулируются на любой рост. Я потом помогу вам подобрать. А сейчас надо быстро перетащить все это на склад.
Он подхватил один из тюков, взвалил его на плечо и понес к стоящему справа от оранжевого домика низкому серому сооружению. Вероятно, это и был склад. Я тоже взял тюк и потащил туда.
— К чему такая спешка? — спросил я, догнав метеоролога.
Он усмехнулся.
— Видите ли, — сказал он. — Через полчаса здесь будут семь кругов ада. И мне не хочется начинать завтрашний день с поисков груза. За ночь его так завалит снегом, что бульдозер потребуется, а его здесь, к сожалению, нет.
— С чего вы взяли?
Он скинул тюк на снег и показал рукой на одну из окружающих нас вершин. Действительно, из-за ее снежной шапки выглядывала небольшая тучка.
— Поверьте моему богатому опыту, — сказал метеоролог. — Вот первая предвестница непогоды, и, глядя на нее, я точно скажу, что нам с вами следует поторопиться.
За десять минут мы все перетащили на склад. Тюки были нетяжелые, но все же после ходьбы по снежной целине я несколько запыхался, метеоролог же дышал спокойно и размеренно, как и вначале.
Между тем погода действительно стала портиться, солнце затянуло каким-то маревом, и налетел холодный порывистый ветер.
— Все, — сказал Маккин. — Теперь быстро в дом, в тепло, к столу.
Я взял свой портфель, и мы двинулись к оранжевому домику. Осмотр окрестностей я решил отложить до более благоприятной погоды: вокруг уже начинала крутиться поземка.
Мы вошли в тамбур домика, Маккин плотно закрыл дверь, и мы очутились в темноте. Через мгновение щелкнул выключатель, и вспыхнул ласковый зеленоватый свет. Метеоролог королевским жестом распахнул внутреннюю дверь и сказал:
— Прошу в наши апартаменты!
Тут мы, наконец, в первый раз посмотрели друг другу в лицо. Глаза у него оказались большие и глубокие, интересные они оказались, в пору какой-нибудь молоденькой девушке. И показалось мне, что кроме приветливости и любопытства есть в его глазах еще что-то. А еще мне показалось, что эти глаза я уже где-то видел.
Глава третья
ЗНАКОМСТВО
На следующее утро я еле встал. Голова раскалывалась от боли. Я с испугом посмотрел на часы. К счастью, сеанс связи с метеоцентром я проспать еще не успел. Я подошел к зеркалу. Оттуда на меня взглянула мрачная опухшая физиономия с мутными глазами и всклокоченными волосами.
Хорошенькое начало работы! — подумал я. — Как это я вчера еще в пропасти не оказался?
Я попытался вспомнить, что же мы делали вчера вечером, но все происшедшее после того, как мы сели за стол, провалилось в моем сознании в какую-то бездонную черную яму.
Пришлось принять две таблетки антивинина. Через несколько минут память возвратилась, но голова болеть почему-то не перестала. Это меня несколько удивило: обычно антивинин снимает все последствия излишнего перебора.
…Помнится, Маккин сразу же показал мне весь свой дворец. Моя комната находилась в левой стороне домика, она была связана дверью с радиорубкой. В правой стороне домика находилась комната метеоролога. Обе комнаты выходили в большой холл, который Маккин называл каминной: это было что-то вроде кают-компании или комнаты для отдыха. В ней, кроме дверей в комнаты персонала и выходной двери в тамбур, было еще три двери. Одна вела в санузел, вторая на кухню, а третья, когда я толкнул ее, оказалась закрытой. Маккин объяснил мне, что она ведет в кладовку, но сейчас заставлена с другой стороны ящиками и поэтому не открывается.
— А как же вы ходите в кладовую? — спросил я его.
— Туда ведет еще одна дверь, — объяснил он. — Она находится в моей комнате. Завтра мы освободим и эту. С той стороны стоит очень тяжелый ящик.
После этой рекогносцировки позиций я направился к себе. Переодеться и разложить тот минимум личных вещей, которые я взял с собой, было делом нескольких минут. После этого я зашел в радиорубку.
Вся аппаратура там была совершенно новенькая, с иголочки, последней марки, насколько, конечно, я могу помнить каталоги. Меня удивило только то, что в принципе она могла работать и без радиста. Во всяком случае, я бы не держал здесь сразу двоих, достаточно было бы обучить любого метеоролога уходу за автоматикой.
Ознакомившись со своим рабочим местом, я пошел принять душ. Дверь на кухню была распахнута, Маккин копался там у кухонного комбайна, распространявшего весьма привлекательные запахи. У меня вдруг засосало под ложечкой, я проглотил слюну и заторопился в ванную. Минут через двадцать я был, наконец, готов к ужину.
Когда я вышел к столу, магнитофон в каминной оглушительно орал что-то из Новых ритмов Стивенса. В паузах между дробями ударных и буханьем бас-гитары было слышно, как тоскливо воет снаружи ветер. Три стены в каминной были заставлены стеллажами. На стеллажах стояли тома справочников, лежали кипы таблиц и графиков, пачки каких-то заполненных и незаполненных бланков, обширные бумажные рулоны с диаграммами и без них, на одной из полок стоял метеоглобус нового, незнакомого мне типа. Четвертую стену занимала стереорама. Шел какой-то боевик; кто-то в кого-то палил из ручного бластера, какой-то внушительный жизнерадостный детина, схватив за ноги мрачную бородатую личность, определенно пытался разбить ею витрину супермаркета. Судя по всему, с развлечениями здесь было немногим хуже, чем в Столице. Под стереорамой, в незамеченном мною ранее камине весело трещали дрова. Интересно, откуда Маккин брал их здесь. По-видимому, их привозили на вертолете… для таких вот торжественных случаев…
Посреди каминной у стола хлопотал сам Маккин. На столе имели место банки с саморазогревающимися консервами, блюдо с сандвичами, блюдо с неизвестным мне салатом, весьма, впрочем, аппетитного вида, бутылка виски, бутылка рому, дюжина банок пива. Весь этот натюрморт украшала большая ваза с фруктами.
Заметив мое легкое недоумение, Маккин рассмеялся.
— Не удивляйтесь, — сказал он. — Сегодня праздник. Сегодня нас снова двое.
— Вас это радует? — спросил я.
— Конечно! Вы даже представить себе не можете, как тоскливо здесь одному. Ночью, особенно когда на улице метель, кажется, что нет никого на всем белом свете, кроме тебя… Поэтому у меня редко замолкает магнитофон.
— Он вздохнул. — Однако теперь все это позади. — Он снова засмеялся, и глаза его заискрились.
В этой радости и в этой улыбке, мне показалось, промелькнуло что-то фальшивое, как будто он на мгновение снял и снова надел маску.
Стоп, парень! — сказал я себе. — А как же презумпция невиновности? Я всегда удивлялся, как легко в подозреваемом, в его поведении и внешности обнаруживаются преступные черты. Не будем вешать собак на честных людей… И тем не менее, за бутылкой человек иногда говорит такое, что трезвый он никогда в жизни не скажет. Поэтому я с энтузиазмом потер руки и вожделенно посмотрел в сторону всего этого кулинарного великолепия.
Через пару минут мы уже сидели за столом. В стереораме по-прежнему стреляли друг в друга лихие ребята, кого-то окунали в бочку с водой, и сцена эта приводила лихих ребят в буйный восторг. В их лихости, на мой взгляд, было что-то от кретинизма.
— Как будем пить? — спросил Маккин. — Давайте по-русски.
— Как это — по-русски?
— А это когда чистое, и доза лошадиная… — Он засмеялся.
— Вы были в России?
— Нет, к сожалению, не был.
— Почему к сожалению?
— А там всегда умели пить, — сказал он, разливая виски по рюмкам. — Ну а я никогда не причислял себя к трезвенникам. — Он снова рассмеялся.
— По-моему, у вас несколько однобокое представление о русских, — сказал я.
— Вы правы, — сказал он. — Но это я так шутил… Ну, за приятное знакомство!
Мы выпили за приятное знакомство и, продолжая дурачиться, стали пить по-русски. После третьей мы были уже на ты. Я звал его Джоном, а он меня Джерри, и мы были давними друзьями. Нас очень радовало, что мы оба Дж…. Впрочем, я старался держаться в рамках.
Мы выпили виски, обсудили последние международные события и фигуру новой кинозвезды Аниты Крюгер, потом поговорили о публичных домах на бульваре Роз, выяснили, что бывали в одних и тех же и пришли к выводу, что самые потрясные девочки в заведении Старухи Берты. Потом мы допили виски и, перекидываясь скабрезными шуточками, посмотрели в передаче Все для мужчин сеанс стриптиза с Норой Розенталь. Потом заговорили о рыбалке, и я изо всех сил пытался выдать себя за первоклассного рыбака. По-моему, это мне удалось, во всяком случае, в части вранья. Потом мы начали бутылку рома, и я решил, что пришла пора брать быка за рога.
— Слушай, — сказал я, — что случилось тут с твоими радистами? Мне сказали, что радисты на этой станции не выживают.
Мне показалось, что он отреагировал слишком быстро, но, видимо, он был еще не слишком пьян, а может быть, я был уже слишком пьян (мне даже пришла в голову идея принять таблетку антивинина), во всяком случае, ничего, кроме этой быстрой реакции, я в его поведении не заметил.
— Один упал в пропасть, — сказал он. — Когда я ложился спать, он был у себя, а просыпаюсь — его нет. Стал искать, потом вызвал спасателей. Нашли в тот же день, вот только помочь ему было уже нечем.
— А второй? — спросил я.
— Дик-то? А его зачем-то понесло среди ночи шататься по горам… Видимо, заблудился и попал под лавину. Этого нашли только на третьи сутки, да и то с помощью собаки.
— А почему же он не взял с собой мигалку? Они же именно для таких случаев и предназначены.
— Забыл, наверное…
— Вы, должно быть, перед этим вот так же посидели?
— Да, было дело… Ребята были компанейские, отказываться привычки не имели. Я, помнится, еще сказал Дику: Смотри, не свались, как Боб… Первого Бобом звали, — пояснил он. А он мне и говорит: Что я себе враг, что ли? Ну вот, а кончилось все плачевно…
Он несомненно лгал и лгал, по-моему, не очень умело, на уровне сопливого мальчишки, который съел без спроса варенье и пытается свалить все на кошку. В папке Клаппера было сказано, что первый радист действительно упал в пропасть в состоянии опьянения. Поэтому, наверное, и расследование закрыли, посчитали за несчастный случай. А вот у второго радиста алкоголя при вскрытии не обнаружили.
Я стал обдумывать, как бы мне вывести его на чистую воду, чтобы он сам себя запутал, заврался и со вздохами, нехотя признался в этом, и осталось бы ему только рассказать правду, одну правду, ничего, кроме правды, но тут я неожиданно ощутил себя сидящим под объективом микроскопа, а сквозь всю эту невозможную оптику на меня взглянул чей-то глаз, неизвестный, огромный, пронизывающий, понимающий все и всех, завораживающий, леденящий душу… Ощущение было настолько полным, что у меня засосало под ложечкой, по спине побежали мурашки и задергалось левое веко. Я не выдержал и оглянулся по сторонам. Никто ниоткуда на меня не смотрел. Маккин уставился куда-то в угол и, казалось, силился что-то вспомнить, но выводить его на чистую воду мне уже абсолютно расхотелось.
Разговор наш вновь вернулся к кино-, рок-, секс- и прочим подобным звездам. Собеседник он был отличный, и время летело быстро. Дошло дело до пива, и тут Маккина не хватило. Он с трудом встал со стула и, пошатываясь, вышел из каминной в ванную, а я остался сидеть за столом, открыл еще пива и прибавил звук в стереораме, чтобы заглушить те, что доносились из ванной.
Потом он, цепляясь за стены, вновь появился в каминной и сказал заплетающимся языком:
— П-по-моему, мне п-пора в п-постель… Сп-покойной ночи!
Он оторвался от стенки, сделал три шага, пошатнулся и упал в камин. Я остолбенел, но одежда на нем не вспыхнула. Он ворочался в камине, пытаясь встать хотя бы на четыре точки. И тут я понял: это был не настоящий камин, это было всего-навсего голографическое изображение, но до чего же натурально все было сделано.
Я помог метеорологу встать, и мы потащились в его комнату, запнувшись по пути за несуществующий порог. Когда мы добрались до его постели, он был уже полностью готов. Нет более сложного занятия, чем раздевать пьяного в стельку человека. Прошло несколько минут мучений и титанического труда, и тупое пьяное сопротивление было, наконец, преодолено. Маккин ткнулся носом в подушку и засопел, а я, вытерев со лба пот, сел на стул и огляделся.
Комната у него была такая же, как и у меня, маленькая и уютная. Стены ее были разукрашены множеством цветных фотографий, вырезанных из Плейбоя и подобных ему журналов. Со всех сторон на меня смотрели обнаженные женщины во всевозможных позах, смотрели невинно, смотрели нагло, смотрели равнодушно, смотрели призывно, смотрели, смотрели… От их взглядов у меня начала кружиться голова. Я решил обследовать вещи метеоролога. Вещи были как вещи: одежда, книги, какие-то безделушки. Впрочем, я и не надеялся найти здесь пистолет или звучник. Книги, правда, меня смутили. Я знал много ребят, у которых со стен их жилищ улыбались красотки в костюме Евы. Это были разные люди — гангстеры, наркоманы, насильники, но было у них одно общее — книг эти типы, во всяком случае, не читали. Я просмотрел названия томов. Драйзер, Шекспир, Гюго, Толстой… Было несколько солидных книжек по истории. Интересная библиотека для алкоголика и любителя порнографии…
Обо всем этом надо было бы хорошенько поразмыслить, но голова моя размышлять уже отказывалась. Еле переставляя подгибающиеся ноги, я доплелся до своей кровати, упал на нее и стал проваливаться в наползающую черноту. Кровать медленно начала переворачиваться вместе со мной. Я на поводу у нее не пошел и из нее не выпал, и тогда она стала делать оборот за оборотом, все быстрее и быстрее, и подступила тошнота, но поделать что-либо с этим было уже совершенно невозможно, потому что чернота полностью накрыла мой мозг.
А потом сквозь черноту опять разглядывал меня этот огромный нечеловеческий глаз, вокруг мелькали какие-то угрожающие бестелесные фигуры, приходила вдруг моя прекрасная Исидора, приходила и исчезала, а ее место вдруг занимал кто-то чужой, бесконечно ненавистный, заглядывал мне в лицо, и я тонул в бездонном океане враждебности, а над этим океаном шуршала одежда, и слышалось чье-то удовлетворенное то ли хмыканье, то ли покашливание, а потом вдруг появлялся Клаппер и начинал спрашивать меня, где это я мог слышать имя полковника Гринберга, и я пытался припомнить и почти вспоминал, но опять кто-то рядом хмыкал и шуршал, и опять появлялся страшный глаз, и вдруг я узнавал его и пытался куда-то убежать и спрятаться, и бежал, и прятался, а он все смотрел и смотрел, и прятаться от него было совершенно бесполезно, а убежать от него было абсолютно невозможно…
В общем, вспомнил я вроде бы все — таблетки антивинина всегда помогают. Ночной кошмар, конечно, не в счет, а так я держался как будто бы правильно. А вот он допустил просчеты. Хоть и невелики они, но для меня и то пища: солгал — это раз, дал мне возможность побывать у него в комнате — это два. Хотя, конечно, и то, и другое могло быть сделано преднамеренно, с определенной стратегической целью… Например, чтобы я чем-нибудь себя выдал, хотя не представляю, как это можно лишь притвориться пьяным, выпив такую дозу спиртного. Тут вон даже после антивинина голова трещит…
Я принял еще две таблетки, но головная боль не проходила, и тогда я решил искать спасения в холодном душе. Дверь в ванной оказалась закрытой, было слышно, как там шумит вода и что-то бурчит метеоролог. Через пару минут щелкнула задвижка, и он вышел оттуда с полотенцем на шее. Вид у него был несколько помятый, но гораздо меньше, чем я ожидал. Тем не менее я достал коробочку и предложил ему взять пару таблеток антивинина. Он недоверчиво посмотрел на них.
— Примите их, Джон, — сказал я. — Вам сразу станет легче.
Он молча кивнул, взял таблетки и пошел к себе.
Я плескался в ванной минут двадцать, вода приятно холодила разгоряченное тело, и я постепенно снова становился человеком.
Когда я вышел из ванной, метеоролог был на кухне. Стол в каминной был уже убран от следов вчерашнего погрома. Из кухни доносился шум работающей посудомойки. После антивинина у меня разыгрался зверский аппетит, и я быстро побежал одеваться.
Маккин, уже совсем отлично выглядевший, встретил меня приветливой улыбкой. На сковороде призывно скворчала яичница с помидорами.
— Неработающий да не ест! — сказал Маккин. — Сначала, Джерри, вам придется отправить сводку в метеоцентр. А затем милости прошу завтракать.
Пришлось подчиниться диктату старшего. А потом мы воздали должное яичнице и кофе с сандвичами.
— Вы знаете, Джон, — сказал я. — Мне хотелось бы немного полазить вокруг. Как вы к этому отнесетесь?
— Не советую, — сказал он. — Мне бы не хотелось лишиться и третьего радиста.
— Почему вы думаете, что со мной что-то случится?
— Я вовсе так не думаю, — сказал он. — Просто, если это произойдет, то тогда уж меня наверняка посадят… Как вам сегодня спалось? — неожиданно спросил он.
— Всю ночь снились какие-то кошмары, — сказал я.
— И мне тоже… Пить меньше надо! — наставительно сказал он, и мы дружно расхохотались.
Мы завтракали, перекидываясь ничего не значащими фразами, но у меня все время было ощущение, что что-то все-таки происходит, просто я не способен понять — что. Вчерашней пьяной близости не было, и я не мог заставить себя сделать шаг навстречу, чтобы преодолеть расстояние, вновь возникшее между нами. И все же…
— Скажите, Джон, — спросил я, — как мы здесь будем жить?
— Передача сводок — по расписанию, дежурный готовит завтрак, обед и ужин, дежурим через день, все остальное время — по своему усмотрению, — скороговоркой сказал он. — Могу снабдить вас книгами, у меня есть кое-какие.
Хорошенькое начало работы! — подумал я. — Как это я вчера еще в пропасти не оказался?
Я попытался вспомнить, что же мы делали вчера вечером, но все происшедшее после того, как мы сели за стол, провалилось в моем сознании в какую-то бездонную черную яму.
Пришлось принять две таблетки антивинина. Через несколько минут память возвратилась, но голова болеть почему-то не перестала. Это меня несколько удивило: обычно антивинин снимает все последствия излишнего перебора.
…Помнится, Маккин сразу же показал мне весь свой дворец. Моя комната находилась в левой стороне домика, она была связана дверью с радиорубкой. В правой стороне домика находилась комната метеоролога. Обе комнаты выходили в большой холл, который Маккин называл каминной: это было что-то вроде кают-компании или комнаты для отдыха. В ней, кроме дверей в комнаты персонала и выходной двери в тамбур, было еще три двери. Одна вела в санузел, вторая на кухню, а третья, когда я толкнул ее, оказалась закрытой. Маккин объяснил мне, что она ведет в кладовку, но сейчас заставлена с другой стороны ящиками и поэтому не открывается.
— А как же вы ходите в кладовую? — спросил я его.
— Туда ведет еще одна дверь, — объяснил он. — Она находится в моей комнате. Завтра мы освободим и эту. С той стороны стоит очень тяжелый ящик.
После этой рекогносцировки позиций я направился к себе. Переодеться и разложить тот минимум личных вещей, которые я взял с собой, было делом нескольких минут. После этого я зашел в радиорубку.
Вся аппаратура там была совершенно новенькая, с иголочки, последней марки, насколько, конечно, я могу помнить каталоги. Меня удивило только то, что в принципе она могла работать и без радиста. Во всяком случае, я бы не держал здесь сразу двоих, достаточно было бы обучить любого метеоролога уходу за автоматикой.
Ознакомившись со своим рабочим местом, я пошел принять душ. Дверь на кухню была распахнута, Маккин копался там у кухонного комбайна, распространявшего весьма привлекательные запахи. У меня вдруг засосало под ложечкой, я проглотил слюну и заторопился в ванную. Минут через двадцать я был, наконец, готов к ужину.
Когда я вышел к столу, магнитофон в каминной оглушительно орал что-то из Новых ритмов Стивенса. В паузах между дробями ударных и буханьем бас-гитары было слышно, как тоскливо воет снаружи ветер. Три стены в каминной были заставлены стеллажами. На стеллажах стояли тома справочников, лежали кипы таблиц и графиков, пачки каких-то заполненных и незаполненных бланков, обширные бумажные рулоны с диаграммами и без них, на одной из полок стоял метеоглобус нового, незнакомого мне типа. Четвертую стену занимала стереорама. Шел какой-то боевик; кто-то в кого-то палил из ручного бластера, какой-то внушительный жизнерадостный детина, схватив за ноги мрачную бородатую личность, определенно пытался разбить ею витрину супермаркета. Судя по всему, с развлечениями здесь было немногим хуже, чем в Столице. Под стереорамой, в незамеченном мною ранее камине весело трещали дрова. Интересно, откуда Маккин брал их здесь. По-видимому, их привозили на вертолете… для таких вот торжественных случаев…
Посреди каминной у стола хлопотал сам Маккин. На столе имели место банки с саморазогревающимися консервами, блюдо с сандвичами, блюдо с неизвестным мне салатом, весьма, впрочем, аппетитного вида, бутылка виски, бутылка рому, дюжина банок пива. Весь этот натюрморт украшала большая ваза с фруктами.
Заметив мое легкое недоумение, Маккин рассмеялся.
— Не удивляйтесь, — сказал он. — Сегодня праздник. Сегодня нас снова двое.
— Вас это радует? — спросил я.
— Конечно! Вы даже представить себе не можете, как тоскливо здесь одному. Ночью, особенно когда на улице метель, кажется, что нет никого на всем белом свете, кроме тебя… Поэтому у меня редко замолкает магнитофон.
— Он вздохнул. — Однако теперь все это позади. — Он снова засмеялся, и глаза его заискрились.
В этой радости и в этой улыбке, мне показалось, промелькнуло что-то фальшивое, как будто он на мгновение снял и снова надел маску.
Стоп, парень! — сказал я себе. — А как же презумпция невиновности? Я всегда удивлялся, как легко в подозреваемом, в его поведении и внешности обнаруживаются преступные черты. Не будем вешать собак на честных людей… И тем не менее, за бутылкой человек иногда говорит такое, что трезвый он никогда в жизни не скажет. Поэтому я с энтузиазмом потер руки и вожделенно посмотрел в сторону всего этого кулинарного великолепия.
Через пару минут мы уже сидели за столом. В стереораме по-прежнему стреляли друг в друга лихие ребята, кого-то окунали в бочку с водой, и сцена эта приводила лихих ребят в буйный восторг. В их лихости, на мой взгляд, было что-то от кретинизма.
— Как будем пить? — спросил Маккин. — Давайте по-русски.
— Как это — по-русски?
— А это когда чистое, и доза лошадиная… — Он засмеялся.
— Вы были в России?
— Нет, к сожалению, не был.
— Почему к сожалению?
— А там всегда умели пить, — сказал он, разливая виски по рюмкам. — Ну а я никогда не причислял себя к трезвенникам. — Он снова рассмеялся.
— По-моему, у вас несколько однобокое представление о русских, — сказал я.
— Вы правы, — сказал он. — Но это я так шутил… Ну, за приятное знакомство!
Мы выпили за приятное знакомство и, продолжая дурачиться, стали пить по-русски. После третьей мы были уже на ты. Я звал его Джоном, а он меня Джерри, и мы были давними друзьями. Нас очень радовало, что мы оба Дж…. Впрочем, я старался держаться в рамках.
Мы выпили виски, обсудили последние международные события и фигуру новой кинозвезды Аниты Крюгер, потом поговорили о публичных домах на бульваре Роз, выяснили, что бывали в одних и тех же и пришли к выводу, что самые потрясные девочки в заведении Старухи Берты. Потом мы допили виски и, перекидываясь скабрезными шуточками, посмотрели в передаче Все для мужчин сеанс стриптиза с Норой Розенталь. Потом заговорили о рыбалке, и я изо всех сил пытался выдать себя за первоклассного рыбака. По-моему, это мне удалось, во всяком случае, в части вранья. Потом мы начали бутылку рома, и я решил, что пришла пора брать быка за рога.
— Слушай, — сказал я, — что случилось тут с твоими радистами? Мне сказали, что радисты на этой станции не выживают.
Мне показалось, что он отреагировал слишком быстро, но, видимо, он был еще не слишком пьян, а может быть, я был уже слишком пьян (мне даже пришла в голову идея принять таблетку антивинина), во всяком случае, ничего, кроме этой быстрой реакции, я в его поведении не заметил.
— Один упал в пропасть, — сказал он. — Когда я ложился спать, он был у себя, а просыпаюсь — его нет. Стал искать, потом вызвал спасателей. Нашли в тот же день, вот только помочь ему было уже нечем.
— А второй? — спросил я.
— Дик-то? А его зачем-то понесло среди ночи шататься по горам… Видимо, заблудился и попал под лавину. Этого нашли только на третьи сутки, да и то с помощью собаки.
— А почему же он не взял с собой мигалку? Они же именно для таких случаев и предназначены.
— Забыл, наверное…
— Вы, должно быть, перед этим вот так же посидели?
— Да, было дело… Ребята были компанейские, отказываться привычки не имели. Я, помнится, еще сказал Дику: Смотри, не свались, как Боб… Первого Бобом звали, — пояснил он. А он мне и говорит: Что я себе враг, что ли? Ну вот, а кончилось все плачевно…
Он несомненно лгал и лгал, по-моему, не очень умело, на уровне сопливого мальчишки, который съел без спроса варенье и пытается свалить все на кошку. В папке Клаппера было сказано, что первый радист действительно упал в пропасть в состоянии опьянения. Поэтому, наверное, и расследование закрыли, посчитали за несчастный случай. А вот у второго радиста алкоголя при вскрытии не обнаружили.
Я стал обдумывать, как бы мне вывести его на чистую воду, чтобы он сам себя запутал, заврался и со вздохами, нехотя признался в этом, и осталось бы ему только рассказать правду, одну правду, ничего, кроме правды, но тут я неожиданно ощутил себя сидящим под объективом микроскопа, а сквозь всю эту невозможную оптику на меня взглянул чей-то глаз, неизвестный, огромный, пронизывающий, понимающий все и всех, завораживающий, леденящий душу… Ощущение было настолько полным, что у меня засосало под ложечкой, по спине побежали мурашки и задергалось левое веко. Я не выдержал и оглянулся по сторонам. Никто ниоткуда на меня не смотрел. Маккин уставился куда-то в угол и, казалось, силился что-то вспомнить, но выводить его на чистую воду мне уже абсолютно расхотелось.
Разговор наш вновь вернулся к кино-, рок-, секс- и прочим подобным звездам. Собеседник он был отличный, и время летело быстро. Дошло дело до пива, и тут Маккина не хватило. Он с трудом встал со стула и, пошатываясь, вышел из каминной в ванную, а я остался сидеть за столом, открыл еще пива и прибавил звук в стереораме, чтобы заглушить те, что доносились из ванной.
Потом он, цепляясь за стены, вновь появился в каминной и сказал заплетающимся языком:
— П-по-моему, мне п-пора в п-постель… Сп-покойной ночи!
Он оторвался от стенки, сделал три шага, пошатнулся и упал в камин. Я остолбенел, но одежда на нем не вспыхнула. Он ворочался в камине, пытаясь встать хотя бы на четыре точки. И тут я понял: это был не настоящий камин, это было всего-навсего голографическое изображение, но до чего же натурально все было сделано.
Я помог метеорологу встать, и мы потащились в его комнату, запнувшись по пути за несуществующий порог. Когда мы добрались до его постели, он был уже полностью готов. Нет более сложного занятия, чем раздевать пьяного в стельку человека. Прошло несколько минут мучений и титанического труда, и тупое пьяное сопротивление было, наконец, преодолено. Маккин ткнулся носом в подушку и засопел, а я, вытерев со лба пот, сел на стул и огляделся.
Комната у него была такая же, как и у меня, маленькая и уютная. Стены ее были разукрашены множеством цветных фотографий, вырезанных из Плейбоя и подобных ему журналов. Со всех сторон на меня смотрели обнаженные женщины во всевозможных позах, смотрели невинно, смотрели нагло, смотрели равнодушно, смотрели призывно, смотрели, смотрели… От их взглядов у меня начала кружиться голова. Я решил обследовать вещи метеоролога. Вещи были как вещи: одежда, книги, какие-то безделушки. Впрочем, я и не надеялся найти здесь пистолет или звучник. Книги, правда, меня смутили. Я знал много ребят, у которых со стен их жилищ улыбались красотки в костюме Евы. Это были разные люди — гангстеры, наркоманы, насильники, но было у них одно общее — книг эти типы, во всяком случае, не читали. Я просмотрел названия томов. Драйзер, Шекспир, Гюго, Толстой… Было несколько солидных книжек по истории. Интересная библиотека для алкоголика и любителя порнографии…
Обо всем этом надо было бы хорошенько поразмыслить, но голова моя размышлять уже отказывалась. Еле переставляя подгибающиеся ноги, я доплелся до своей кровати, упал на нее и стал проваливаться в наползающую черноту. Кровать медленно начала переворачиваться вместе со мной. Я на поводу у нее не пошел и из нее не выпал, и тогда она стала делать оборот за оборотом, все быстрее и быстрее, и подступила тошнота, но поделать что-либо с этим было уже совершенно невозможно, потому что чернота полностью накрыла мой мозг.
А потом сквозь черноту опять разглядывал меня этот огромный нечеловеческий глаз, вокруг мелькали какие-то угрожающие бестелесные фигуры, приходила вдруг моя прекрасная Исидора, приходила и исчезала, а ее место вдруг занимал кто-то чужой, бесконечно ненавистный, заглядывал мне в лицо, и я тонул в бездонном океане враждебности, а над этим океаном шуршала одежда, и слышалось чье-то удовлетворенное то ли хмыканье, то ли покашливание, а потом вдруг появлялся Клаппер и начинал спрашивать меня, где это я мог слышать имя полковника Гринберга, и я пытался припомнить и почти вспоминал, но опять кто-то рядом хмыкал и шуршал, и опять появлялся страшный глаз, и вдруг я узнавал его и пытался куда-то убежать и спрятаться, и бежал, и прятался, а он все смотрел и смотрел, и прятаться от него было совершенно бесполезно, а убежать от него было абсолютно невозможно…
В общем, вспомнил я вроде бы все — таблетки антивинина всегда помогают. Ночной кошмар, конечно, не в счет, а так я держался как будто бы правильно. А вот он допустил просчеты. Хоть и невелики они, но для меня и то пища: солгал — это раз, дал мне возможность побывать у него в комнате — это два. Хотя, конечно, и то, и другое могло быть сделано преднамеренно, с определенной стратегической целью… Например, чтобы я чем-нибудь себя выдал, хотя не представляю, как это можно лишь притвориться пьяным, выпив такую дозу спиртного. Тут вон даже после антивинина голова трещит…
Я принял еще две таблетки, но головная боль не проходила, и тогда я решил искать спасения в холодном душе. Дверь в ванной оказалась закрытой, было слышно, как там шумит вода и что-то бурчит метеоролог. Через пару минут щелкнула задвижка, и он вышел оттуда с полотенцем на шее. Вид у него был несколько помятый, но гораздо меньше, чем я ожидал. Тем не менее я достал коробочку и предложил ему взять пару таблеток антивинина. Он недоверчиво посмотрел на них.
— Примите их, Джон, — сказал я. — Вам сразу станет легче.
Он молча кивнул, взял таблетки и пошел к себе.
Я плескался в ванной минут двадцать, вода приятно холодила разгоряченное тело, и я постепенно снова становился человеком.
Когда я вышел из ванной, метеоролог был на кухне. Стол в каминной был уже убран от следов вчерашнего погрома. Из кухни доносился шум работающей посудомойки. После антивинина у меня разыгрался зверский аппетит, и я быстро побежал одеваться.
Маккин, уже совсем отлично выглядевший, встретил меня приветливой улыбкой. На сковороде призывно скворчала яичница с помидорами.
— Неработающий да не ест! — сказал Маккин. — Сначала, Джерри, вам придется отправить сводку в метеоцентр. А затем милости прошу завтракать.
Пришлось подчиниться диктату старшего. А потом мы воздали должное яичнице и кофе с сандвичами.
— Вы знаете, Джон, — сказал я. — Мне хотелось бы немного полазить вокруг. Как вы к этому отнесетесь?
— Не советую, — сказал он. — Мне бы не хотелось лишиться и третьего радиста.
— Почему вы думаете, что со мной что-то случится?
— Я вовсе так не думаю, — сказал он. — Просто, если это произойдет, то тогда уж меня наверняка посадят… Как вам сегодня спалось? — неожиданно спросил он.
— Всю ночь снились какие-то кошмары, — сказал я.
— И мне тоже… Пить меньше надо! — наставительно сказал он, и мы дружно расхохотались.
Мы завтракали, перекидываясь ничего не значащими фразами, но у меня все время было ощущение, что что-то все-таки происходит, просто я не способен понять — что. Вчерашней пьяной близости не было, и я не мог заставить себя сделать шаг навстречу, чтобы преодолеть расстояние, вновь возникшее между нами. И все же…
— Скажите, Джон, — спросил я, — как мы здесь будем жить?
— Передача сводок — по расписанию, дежурный готовит завтрак, обед и ужин, дежурим через день, все остальное время — по своему усмотрению, — скороговоркой сказал он. — Могу снабдить вас книгами, у меня есть кое-какие.