Романовский Владимир. Генерал и его женщина

   - Ну, Толя, ты даешь, - восхищенно бормотал Седлецкий.
   - Они нам все тылы прикроют, любое поле чудес разминируют и снова заминируют. Ихнее дело - дымовая завеса, скандал, шум, наша - прибыль. Как никак, инженеры душ. Ты вот попробуй напиши рекламу на что-нибудь, а? Не смогешь. А он, лошадиная сила, тебе так цианистый калий распишет, помчишься в аптеку, как за витаминами. Партия наша свою железную хватку сняла с ихних горлов, все и забегали, не знают, что делать. Без руля и без ветрил. И без рубля. Понял? - Рогов так вошел в роль, что сверкнул глазами.
   - Ну ты артист, Толя... Молоток. Перековался на орала.
   - Убедительно?
   - Еще бы.
   - Тренируюсь. Хочу шефа уговорить взять двух писателей на подряд, Петрунина и Ликунова. Без ихнего художественного свиста не обойтись, если о будущем-то фирмы думать. И ты не тяни, - заключил он. - Умные люди давно уже определили, куда падать и подстилают соломку. Можешь опоздать на поезд. Заодно имей в виду, мы планируем и оздоровительный комплекс открыть, нужны будут толковые врачи. Надо сагитировать хороших специалистов из вашего НИИ. За каждого завербованного, будешь получать комиссионные. На сексопатологов большой спрос, кругом - сплошные импотенты, лошадиная сила. Любые деньги платить готовы. Золотая жила, а не болезнь.
   Седлецкий продолжал колебаться: начинать новую жизнь, да ещё трудовую, в сорок пять лет, думал он, - дело архитрудное, надо все взвесить. Вся эта неопределенность и ожидание окончательно отбили охоту к работе. Он выкатил из гаража свою голубую "Пятерку" и решил съездить в Новозаборск.
   У проходной Седлецкий увидел Кронова, притормозил и вы сунулся из машины:
   - Я-в город, ничего не надо?
   - Нет... Возьми санитарку, если хочешь. . . Чтоб свою не бить, Кронов показал на стоянку служебного транспорта.
   - Спасибо, а то разучусь водить.
   Седлецкий выехал из института и покатил к лесу. Он слегка лукавил. Когда-то он предпочитал именно казенный транспорт. Но однажды случилось происшествие, после которого он стал обходить санитарные машины стороной. На сорок пятом километре столкнулись тяжелый "Зил" и малолитражный автобус. Возбужденная толпа во главе с милиционером, увидев санитарную "Волгу", бросилась наперерез. Упиравшегося Седлецкого выкорчевали из кабины и потащили к распростертым у обочины телам - оказывать помощь. Никакие объяснения о том, что он ещё не освоил медицину, во внимание не принимались. А милиционер даже угрожающе растегнул кобуру. Седлецкий, проклиная в душе народную темноту, с отвращением принялся искать пульс у крайнего пострадавшего.
   - Пульса нет, - сказал, наконец Седлецкий, не в силах разыскать нужное место. Милиционер не собирался отпускать его и не поддавался ни на какие уговоры, пока не прибыли профессиональные реаниматологи. В тот день Седлецкий так и не попал по своим делам. Он вынужден был помогать грузить пострадавших, а одного из них, к тому времени скончавшегося, ему даже пришлось везти в морг. С тех пор Седлецкого не заманила бы в санитарную машину даже кинозвезда.
   Голубой "Жигуленок", постукивая на стыках бетонных плит мчался к шоссе. Теплый упругий воздух врывался в салон через опущенное боковое стекло.
   У самого поворота среди тонких березовых стволов мелькнула одинокая фигурка. Он сбросил газ и начал притормаживать. Впереди метрах в пятидесяти шла стройная женщина в коротком розовом платье. В правой руке она несла красный пластиковый пакет.
   Юлия, а это была она, повернулась и уверенно подняла руку. Седлецкий, словно по команде, нажал сцепление и тормоз.
   Он не любил одиночества. Супруга его была женщина практическая, прямолинейная и в диалектику чувств не верила, принимая её за разновидность марксизма. За повседневной суетой, заботами о выпускнице дочери, за продуктовыми проблемами, она как-то упустила из вида, что праздный мужской мозг - настоящая мастерская для дьявола. И допустила серьезную стратегическую ошибку, отправив мужа к новому месту службы совершенно одного. Да ещё к такому месту, где работы для него не было никакой.
   Незнакомка подошла к машине:
   - Подбросите до остановки?
   - Пожалуйста, - Седлецкий потянулся и открыл дверцу.
   Она устроилась рядом, бросила на него быстрый и благодарный взгляд.
   Незнакомка была хороша, белокурые до плеч волосы, аккуратный носик, приветливые глаза, моложе его лет на десять. Седлецкий секунду косил на неё глазом, делая вид, что всматривается в приборную доску, наконец переключил передачу, и машина тронулась.
   Наблюдая краем глаза, как она покачивается на мягком сиденье рядом с его правым плечом, Седлецкий поспешно отыскиваал в голове тему для задушевной беседы.
   Он был говоруном и от природы, и по должности, но летнее томление, продолжительное одиночество, и эта выпорхнувшая из леса незнакомка лишили его дара слова. В голове вертелась какая-то тарабарщина: в поисках методов реформирования армии, во исполнение решений по демократизации, с целью овладения политическими дисскусиями, в процессе глубокого обоснования...
   - А вэ-вэ-вы в Москву? - наконец выдавил он.
   - В Новозаборск, - она повернулась к нему, тон был приветливый, подталкивающий к разговору. - Я навещала знакомого, он лежит в госпитале.
   - Да? А что с ним?
   - Сотрясение мозга. На митинге кто-то ударил. Может быть, слышали, у нас был большой митинг...
   - С небольшой дракой, да? - Седлецкий подмигнул. Под усами сверкнули белые с золотом зубы. Он постепенно приходил в себя.
   - Кто же он этот счастливчик? Я бы тоже согласился получить по голове, если бы меня стала навещать такая красавица.
   - Что вы, ему чуть не проломили голову.
   - Да кто же зто?
   - Петрунин, Олег Иванович.
   - Писатель? А вы что, тоже из этой... - Седлецкий долго не мог отыскать подходящего слова, - из этой когорты?
   - Нет, просто он мой знакомый...
   - Вот как? - Седлецкий всмотрелся в дорогу, впереди должен быть поворот и выезд на шоссе.
   - А вы в госпитале работаете? Или вы не доктор? - она покосилась на его артиллерийские эмблемы.
   - В госпитале. Я - психолог, - Седлецкий сбавил газ.
   - Что значит, армия. Все-как надо, - поддержала она. - А то везде одни психиатры. Неужели у нас столько сумашедших? А о нормальных никто не думает. Я вот например к психиатру никогда бы не пошла, а с психологом посоветоваться - совсем другое дело. У нас на весь Новозаборск ни одного психолога не найдете, правда-правда.
   Голос у неё был глубокий, грудной и Седлецкий так заслушался, что едва не проскочил выезд на шоссе. Он с трудом успел вывернуть руль и, почти вылетев за асфальтовое полотно, выровнял машину. С ней только в аварию, подумал он, покосившись на незнакомку. Впереди показался навес автобусной остановки.
   - Я могу подбросить вас прямо до Новозаборска, мне по пути, - сказал он.
   - Да? Вот спасибо. . .
   - А где вы работаете, если не секрет, конечно? - поинтересовался Седлецкий.
   - Нет, почему же. Устраиваюсь в московскую фирму "Эко плюс".
   - Замдиректора Анатолий Кондратьевич Рогов?
   - Да, - удивилась попутчица.
   - Нет, вы подумайте, как тесен мир. Еду лесом, выходит прекрасная незнакомка, ну просто лесная фея. И оказывется, что она собирается работать у моего приятеля, - он повернулся к ней и захохотал. Светлокарие глаза его засияли вместе с золотыми коронками. Седлецкий вдруг почувствовал, что между ними словно протянулась незримая теплая нить. Бесенок-искуситель прыгнул ему на плечо и зазвонил серебряным колокольчиком. Какая женщина! Он здесь мучается, живет, как монах, почти в полевых условиях, питается в буфете, сам стирает... Занудная серая жизнь. И вдруг, по законам диалектики справедливость восстановлена. Седлецкий снова покосился направо. Ее бюст волнующе вздрагивал и покачивался в такт неровностям дороги, притягивая взгляд. Внезапно "Жигуленок" тряхнуло, и он с ужасом увидел перед собой обочину. Машина накренилась и понеслась по насыпи, но судьба вновь оказалась благосклонной: шоссе здесь поворачивало ещё раз, и они снова оказались на асфальте. Серебряные колокольчики едва не издали погребальнй звон. Седлецкий подкатил к правой стороне дороги, остановился у обочины и повернулся к пассажирке. Глаза их встретились: серые лучистые Юлии и золотистые, удивленно расширенные, Седлецкого. Ими вдруг овладел неудержимый хохот. Незаметно заглох мотор.
   - А как вас зовут? - спросил наконец Седлецкий.
   - Юлия.
   - Красивое имя. А меня Аркадий.
   - Очень приятно.
   - А с вами опасно ездить, - она кокетливо повела плечами, - можно угодить в ваш госпиталь.
   - Виноват, не доглядел... Правый уклон, - сказал Седлецкий.
   - Что-что? - Юлия достала из сумочки платок и зеркальце и стало осторожно осушать влажные от смеха глаза.
   - Занесло... В сторону от генеральной линии, - пояснил он и включил зажигание.
   - Кем же вас приглашают работать? - спросил Седлецкий, когда они снова выехали на асфальт.
   - Экономистом. Вы серьезно о Рогове?
   - Конечно, серьезнее не бывает. Он и меня зовет. Правда, я ещё не решил. Но вполне возможно, будем работать вместе, - Седлецкий снова подмигнул, но глаз от дороги уже не отрывал.
   Двадцать минут спустя они въехали в Новозаборск и повернули на центральную улицу. Магазины были дружно закрыты на обед. У гастронома толпился народ, пытаясь что-то разглядеть сквозь грязные стекла.
   - У меня ещё есть время, может быть вам что-нибудь надо подвезти, могу помочь, - предложил он.
   - Ну что вы... Мне даже неудобно. Вообще-то мне надо завезти подруге шланг для воды. Для дачи. Брат достал, Сергей. Это совсем рядом. Если можно. Но мне, честное слово, так неудобно.
   - Конечно завезу, какие могут быть разговоры. Мне очень бы хотелось помочь вам. Вы такая красивая. В конце-концов, это мой долг, мы же почти коллеги теперь.
   Они остановились у трехэтажного дома. По двору летал тополиный пух. Среди кустов сирени за дощатым столом сидел худой старик в темном свитере, с седой коротко остриженной головой. Это был Красильников. Увидев подъехавшую машину, он поднялся и не спеша направился в их сторону.
   - Вы подождите здесь, ладно? Я сейчас вынесу шланг, - она взяла пакет и скрылась в подъезде.
   - Здравствуйте, - сказал Красильников и начал внимательно рассматривать машину и Седлецкого.
   - Здравствуйте, - довольно сухо ответил Седлецкий.
   - Юленьку привезли? - Красильников кивнул в сторону подъезда.
   - Попросила помочь. Все равно по пути.
   - Помочь? - старик покачал головой.
   - Ну да, с шлангом, - Седлецкий пожал плечами, дед уже начинал раздражать его.
   - С шлангом? , - переспросил старик и зачем-то уставился на его ширинку. Седлецкий невольно опустил глаза и на всякий случай посмотрел на неё сам. Вот привязался, старый хрыч, только его здесь и не хватало.
   Вышла Юлия, в руках её был смотанный и перевязанный веревкой шланг. Седлецкий бросился навстречу и, приняв из её рук довольно тяжелый тюк, втиснул его на заднее сиденье:
   - Вы бы предупредили, такая тяжесть. Я бы сам вынес.
   - Ничего, - она махнула рукой, - дядя Ваня, привет, как дела?
   - Неплохо, Юленька, но... На работу никто не берет. А вы не из "пентагона"? - вдруг спросил он, повернувшись к Седлецкому.
   - Да.
   Красильников обрадовался. Наконец-то ему повезло: не надо тащиться за тридевять земель, Юлька сама привезла оттуда какого-то хахаля. Парень, видать, в неё втюрился и поможет не только со скелетом, но и с чем угодно.
   - Тогда мне очень надо бы с вами поговорить по важному делу.
   - По какому? - Седлецкий, не переставая удивляться, улыбнулся. Во рту полыхнуло золото.
   Красильников внезапно замолчал. Его поразила странная мысль: сколько же стоит все это золото во рту, все это богатство? По-нынешним временам, целую машину. Это какие же речи надо говорить таким ртом, какие напитки пить, и какие петь песни. Романсы Пушкина. Под шампанское.
   - У меня есть одно предложение по научной части.
   - Сейчас, дядя Ваня, нам некогда. Я и так задержала машину. Аркадий, вы извините, ради Бога.
   - Что вы, с удовольствием. Я же сам предложил вам помощь.
   - Дядя Ваня, подожди, мы отвезем шланг и вернемся.
   - Юлия и военный появились через полчаса. Красильников терпеливо ждал их во дворе.
   - А вы знаете, дядя Ваня не простой человек, он разбирается в лекарственных травах, умеет обращаться с животными, возможно у него что-то стоящее для вас. Правда, дядя Ваня?
   Иван Иванович кивнул и с благодарностью взглянул на Юлию:
   - Да у меня, вобщем, и дело-то пятиминутное.
   - Я готов, - Аркадий вытащил из кармана носовой платок и вытер руки.
   - Я мог бы быть полезным науке, - сказал Иван Иванович.
   - С чего вы решили, что у нас занимаются наукой? - удивился Седлецкий.
   - Дак все говорят, в очередях. Только и разговоров про ваш пентагон. Вдобавок вояки к девкам нашим бегают. Так что все известно.
   - Дядя Вань, ты того, давай по делу, - Юлия сделала строгий вид.
   - Я хочу загнать для вашей науки один ценный скелет. Много не возьму.
   - Скелет? - удивился Седлецкий. Везет же мне сегодня, подумал он.
   - А где он?
   - На мне, то есть во мне, - поправился Иван Иванович, - мой скелет, собственный.
   Седлецкий молчал пораженный.
   - Ты что, дядя Ваня, шутишь? - Юлия широко раскрыла глаза.
   - Какие шутки. Деньги нужны. Скелет научную ценность имеет, горячился Иван Иванович, - Он социализм прошел, две войны. Только что в тюрьме не сидел. Зато прострелен в двух местах. Исторический скелет. Но сейчас я его хочу загнать. Пришла пора. Деньги нужны.
   Седлецкий повалился на капот машины и начал хохотать. Красильников терпеливо ждал, когда тот отсмеется.
   - . . . Да и котов кормить надо , - добавил он, когда Седлецкий успокоился.
   - Так вы любите животных? - Седлецкого вдруг осенило. - Нам нужен такой человек на постоянную работу.
   - Да, да. Дядя Ваня такой, это все знают, - Юлия даже подтолкнула Красильникова.
   - Нам нужен заведующий виварием. При лаборатории экспериментальных животных. Приличный оклад, отдельное помещение. Можете даже иногда там оставаться и на ночь. Пенсия сохраняется.
   Юлия захлопала от восторга в ладоши:
   - Дядя Ваня, так это же прекрасно! Ах Аркадий, какой вы. Я в вас, пожалуй, влюблюсь, если вы поможете дяде Ване. Он у нас такой замечательный человек. Нет, это просто судьба.
   Красильников с сомнением покачал головой:
   - Подумать надо.
   - А чего там думать? Вот мой телефон, приезжайте завтра, позвоните от проходной. Торопитесь, я скоро в отпуск и уволюсь. . .
   - Да, да, дядя Ваня, - добавила Юлия.
   - Так как насчет чая, который вы обещали? - Седлецкий повернулся к Юлии.
   - Да, да, конечно, пойдемте.
   Еще один вьется, подумал Красильников, проводив их глазами. Парень хоть куда. Гусар. Одни зубы чего стоят. Петрунину легко сказать - погляди, разве её укараулишь.
   За окном начинало темнеть. Юлия отнесла на кухню чайник и посуду и вернулась в комнату. Седлецкий стоял у двери. Юлия потянулась включить свет, он перехватил её руку и осторожно поцеловав кончики пальцев обнял её за плечи. Как она нравилась ему сейчас: веселая, непосредственная, привлекательная. Он что-то невнятно проговорил ей в ухо, какие-то нежные, горячие слова, она засмеялась, упираясь руками ему в грудь. Наконец она высвободилась, одернула и погрозила пальцем.
   - А вы шустрый. Мы так не договаривались. У меня есть друг, а у вас жена, ведь так? - она говорила тихо, почти шепотом.
   - О чем вы? Сейчас мы одни во всем мире. Мы одни - это объективная реальность, данная нам в ощущениях.
   - Какой вы умный, я даже ничего не поняла, - она смотрела на него не мигая и не двигаясь. Он снова поднес её ладонь к губам, и в этот момент раздался тихий, но довольно нахальный стук. Юлия высвободила руку, включила свет и распахнула дверь. На пороге стоял Красильников.
   - Юленька, дай взаймы. В счет будущих доходов от моего скелета и ихнего вивария, - он кивнул в сторону Седлецкого.
   Юлия достала из сумочки бумажную купюру и протянула Красильникову:
   - Аркадий Федорович уезжает, может быть вам что-то нужно ещё спросить?
   - Мы уже договорились. Спасибо, золотой ты человек. - Красильников грозно покосился на Седлецкого и медленно удалился.
   Юлия встала и подошла к окну.
   - Что это он такой сердитый? - удивился Седлецкий.
   - Может быть что-то сказали не так. Подумайте, вы же психолог. Давайте прощаться, а то дядя Ваня опять постучит, - голос её стал сухим и серьезным.
   Они вышли на лестницу, касаясь друг друга плечами, и Седлецкий долго потом сидел в машине, не желая стряхивать с себя эти прикосновения. Он посмотрел на третий этаж. На занавешенном оконе виднелась её тень. Смотрит ли она на него... Надо было оставить фуражку, забыть её в прихожей и сейчас вернуться. Да, но скорее всего ему открыл бы дядя Ваня, этот скелетоноситель. Седлецкий помедлил ещё секунду, повернул ключ зажигания и включил ближний свет.
   Юлия смотрела во двор, ей все казалось, он что - то забыл и вернется. Что за жизнь-то пусто, то густо. Окружающий мир так суетлив, так удручен заботами, так раздражен. Никому не приходило в голову остановиться, вглядеться в нее, понять и увидеть за яркой внешностью и уверенной походкой усталость от обыкновенного одиночества. И вот, сегодня утром в госпитальном дворе Олег Иванович сделал ей предложение. Он был такой серьезный, бледный, то ли от волнения, то ли от лечения. Она просто не смогла ему возражать, хотя и согласия не дала. Он очень милый, интеллигентный человек и с ним приятно. Потом откуда-то свалился этот бравый гусар. И теперь ей кажется, что она его знает давным давно и даже незаметно перешла на короткое Аркадий. Наверно прав Олег Иванович: существуют родственные биополя, притяжение душ, магнитное узнавание. Случайно оказавшись рядом, такие люди испытывают неудержимую тягу друг к другу. И так легко сближаются, и так больно потом расстаются...
   Убедившись, что машина выехала на улицу, она присела к столу и открыла книгу.
   Глава 7. ПРОВЕРКА
   В понедельник на узел связи пришла шифровка о комплексной проверке института, председателем комиссии значился Огородов, сдержал-таки свое обещание Чеперов. А через несколько дней прибыла и сама комиссия.
   Василий Георгиевич Огородов был крупным специалистом в области социальной гигиены. Именно он разработал научно обоснованную классификация всевозможных отходов и одним из первых указал, что нечистоты следует делить на твердые, жидкие и газообразные.
   В дальнейшем вместо слова "мухи" он ввел в науку новое понятие-"мушиный фактор", чем произвел революцию в изучении поносов. Результатом этих упорных изысканий стала кандидатская диссертация, а потом и докторская. На этом его научная карьера прервалась, и последние двенадцать лет в связи с превратностями казенной службы он занимался инспекционными проверками войск. Десять месяцев в году он находился в командировках, возглавляя проверочные комиссии. Неудивительно, что они ему порядком надоели. Верный научному подходу, а также от скуки, недостатки, которые обнаруживались на проверках, он разбил на три группы. К первой им были отнесены недостатки системные, зависящие, как он уверял, от идиотизма, заложенного в любую систему, а не только в нашу. Во вторую группу он включал недостатки интеллектуальные, зависящие от непреодолимой склонности многих начальников к легкомыслию и даже к глупости. К третьей группе он относил недостатки бумажные, самые поверхностные, то есть те, которые обычно и попадают в официальные бумаги: приказы и акты.
   При желании и навыке, а также по указанию свыше в любом учреждении всегда можно обнаружить в столовой - антисанитарию, на складе - недостачу, в финансах - растрату, в науке - мелкотемье, в руководстве - бюрократизм и бумаготворчество. Для этого можно было даже не выезжать из Москвы и не мучить проверяемых.
   Никогда не забыть ему первую свою комиссию. Это было двенадцать лет назад, в разгар длинных речей, которые горячо одобряло все прогрессивное человечество. Клюнул и Огородов. По простоте душевной он слишком буквально понял слова руководителей и бросился на борьбу с пороками. Как истинный ученый, он решил не просто бороться с недостатками, а искоренить их вовсе. Все, что его возмущало: портянки, похожие на половые тряпки и вызывающие гниение ног; кургузая униформа, в которой солдаты трясутся от холода зимой и киснут от пота летом; белье, в котором они выглядят, как обитатели ночлежек; спальные помещения, в которых от скученности такой воздух, что дохнут мухи, - весь этот копеечный солдатский быт был им проанализирован научно и экономически. Он подсчитал, что стоимость даже ста миллионов пар носков для солдат обойдется ми-нистерству дешевле одного генеральского самолета. Он вычислил цена нормального рациона, от которого не вываливаются зубы и не возникает гастрит, и показал, как прекрасно действует и как дешево обходится горячая вода в автопарках и казармах. Приводил он в пример и агрессивный блок НАТО, который содержал своих кровавых наемников как родных детей. Живущий в антисанитарных условиях, больной и грязный солдат не может быть полноценным защитником государства, уверял в рапорте Огородов.
   Председатель комиссии долго разглядывал автора, гадая, откуда к ним прислали такого чудака.
   - Вы где раньше служили? Что-то я вас не встречал до сих пор, наконец сказал председатель.
   - Занимался наукой.
   - Что-то не заметно. По крайней мере в глаза не бросается. А здесь на востоке вы раньше не бывали?
   - Нет, впервые.
   - А не хотите ли здесь послужить? Претворить, так сказать в жизнь свои замыслы в одном из отдаленных гарнизонов, - голос председателя был мягкий, но от самих слов повеяло забайкальским холодом. Огородов разволновался.
   - Я только что переведен к новому месту. Я вам докладывал, я - ученый. . .
   - Ученый, а рассуждаете, как начальник. Причем в таких категориях, в которых вам и думать-то не положено. Просто в принципе не положено, по должности. Бросьте рассуждать и займитесь вашими прямыми служебными обязанностями. Если хотите служить нормально.
   Постепенно он успокоился, сообразив, что толку от проверочных комиссий нет, и относился к ним как к неизбежному злу, неизвестно кем придуманному. Он уже не помышлял об искоренении недостатков, теперь он их считал таким же естественным продуктом человеческой деятельности, как и нечистоты.
   Слава Богу, что ни у меня, ни у моих родственнников нет сыновей для солдатской службы, утешал он себя. Кроме того, рассуждая микробиологически, нельзя держать людей в постоянной чистоте: это может вредно отозваться на иммунитете. Организм должен постоянно бороться с микробами, и чем их больше, тем лучше для тренировки. Чистота расслабляюще действует на защитные механизмы. Организм, отвыкший от микробов, в решительную минуту не в состоянии сопротивляться инфекции. Мысль эта так увлекла его, что он хотел даже написать в журнал статью о пользе грязи, но за повседневной суетой забыл.
   Все чаще и чаще его стали направлять на проверки председателем. Обычно, пока члены комиссии копались в поисках недостатков, председателя развлекали в соответствии с его вкусами. Возили по литературным местам и памятникам революционной славы, поили коньяком, отпаривали в саунах, проводили на торговые базы и нагружали сувенирами.
   Когда у проверяемых дело было совсем плохо, к председателю приставляли симпатичную молодую особу-экскурсовода, знающую историю края и умеющую загадочно улыбаться. Но Огородов, предпочитавший слабому полу крепкие напитки, военную гигиену и безмятежный сон, к всеобщему разочарованию не поддавался на провокации.
   Он обладал спиртоупорным организмом и классическая формула опьянения "павлин-обезьяна-свинья" к нему совершенно не подходила. Первые несколько рюмок, обычно около трехсот грамм, он даже не замечал. Когда доза подходила к пятистам, он ощущал легкое головокружение и неразбериху в мыслях. Но затем, после шестисот, в голове у него вновь прояснялось, свежело и наступало как бы прозрение. Он чувствовал, что мысли его взбалтываются в черепе, как в банке, и на поверхность всплывают полузабытые сомнения в правильности окружающей жизни. Если рядом оказывались друзья, его тянуло на задушевные песни. После пения он обычно добавлял сто грамм и переключался на мировые проблемы. В такие моменты он любил поговорить о предссказаниях астрологов, американском ЦРУ и мудрых немцах, которые на одном только пиве объединили Германию и погубили всю нашу танковую группировку. Правда, к этому времени у Огородова переставали двигаться ноги, и в туалет его приходилось отправлять с сопровождающими, однако рассуждал он вполне здраво. После восьмисот грамм он застывал на месте, как громом пораженный, но через двадцать минут приходил в сознание и мог не качаясь, но и ничего не помня, самостоятельно добраться до служебной машины.
   Он был твердо уверен, что все неприятности начались с совершенно безумной борьбы партии с алкоголем. Сам он давно пришел к выводу, что наше общество в принципе не приспособлено для проживания в трезвом виде. Всем было ясно, что старая система не перенесет сухого закона. Всем, кроме руководства. Проблемы, которые раньше легко распутывались за дружеским столом и бутылкой интернационального напитка, теперь решать стало невозможно. Распались деловые и зкономические связи. Вместо одной политической партии, как было раньше, когда в магазинах свободно стояли вино и водка, образовалась целая дюжина.