Рощин Михаил. Галоши счастья

Михаил Михайлович Рощин
Галоши счастья
Сказка для взрослых

   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
 
   Ганс.
   Марта.
   Мария, она же Фея счастья.
   Урсула, она же Фея печали.
   Приемщица химчистки.
   Губерт.
   Нэф.
   Прохожий.
   Полицейский.
   Штоп.
   Хустен.
   Учитель Троммель.
   Стражник.

Часть первая

Картина первая

   Утро. Марта отодвигает штору. Включает радио. Ганс сидит на постели. Глядит на свои босые ноги.
 
   Марта. Опять дождь… Тебе яичницу? (Напевает.) Просыпайся, просыпайся! Ганс! Что-нибудь приснилось? Всегда тебе что-нибудь снится… Га-анс! Бриться, бриться, умываться!.. (Уходит.)
 
   Пауза.
 
   Женский голос по радио. Эти галоши обладают замечательным свойством: кто их наденет, они мгновенно перенесут в любую эпоху, в любое место, и человек сразу обретет счастье.
 
   Появляются и проходят две Феи. Хорошенькая Фея счастья и пожилая меланхоличная Фея печали.
 
   Фея счастья. Я вам серьезно говорю: эти галоши…
   Фея печали. Фея счастья, извините, вы дура!
   Фея счастья. Вы очень умная, Фея печали!
   Фея печали. Да уж не глупей вас-то!
 
   Переругиваясь, уходят. Ганс тянется за сигаретами.
 
   Голос Марты. Ганс! Не смей курить натощак!
 
   Он отдернул руку.
 
   …И вставай, тебе сказали! Я опаздываю.
   Ганс. Черт! Через стенку видит! (Нехотя встает, собирается, ворчит, возится с электробритвой.) Кто ее всегда трогает!.. Марта! Ты опять брила ноги моей бритвой?! Черт знает что! (Трогает зубную щетку.) Почему моя щетка мокрая? (Трогает вторую.) И ее мокрая… (Кричит.) Ты что, чистишь зубы двумя щетками? (Шарит под кроватью и с изумлением достает большие старомодные галоши.)
 
   Входит Марта, уже в плаще, с набитой сумкой.
 
   Марта. Вот, смотри не перепутай, это отнесешь в химчистку, а чемодан – твоей маме… Ганс! Да ты что? Он еще не оделся! (Видит галоши.) Боже мой, что это?
 
   Ганс молчит.
 
   Галоши? Откуда?
 
   Ганс молчит.
 
   Старые, страшные?.. Ганс?
 
   Ганс молчит.
 
   …Как они сюда попали?
   Ганс. Вот именно: как?
   Марта. Бред какой-то!.. Одевайся, Ганс, я опаздываю!
   Ганс (медленно). Чьи это галоши, Марта?
   Марта. Ганс, ну ты что? Ты, между прочим, пришел вчера в два часа! И не очень-то трезвый! Вспомни. А здесь никого не было. Спроси Эльзу. Мы весь вечер просидели вдвоем у телевизора.
   Ганс. Может, она скоро жить будет у нас, твоя Эльза?.. Я спрашиваю: чьи это галоши?
   Марта. Сам где-нибудь надел! Да-да, я еще подумала ночью: кто это так шлепает?.. Вспомни, где ты был?
   Ганс. Я шлепаю?
   Марта. Ну а кто, Ганс, кто? (Смеется.) Ну представь себе, что за человек может носить такие галоши?
   Ганс. Я шлепаю?
   Марта. Боже, я опоздала! Через двадцать минут начнут приводить детей…
   Ганс. Я не шлепаю! Я ра-бо-таю! И я не знаю, кто у вас здесь шлепает, кто бреется моей бритвой, чистит зубы моей щеткой!
   Марта. Ганс!
   Ганс. Работаешь, работаешь, стараешься! В очередь на квартиру – стоим, в очередь на автомобиль – стоим, на мебель – откладываем… А чем плоха эта квартира? Им автомобиля хочется больше, чем ребенка!.. А почему бы вообще купить не машину, а лошадь?..
 
   Пауза.
 
   Марта. Теперь придется брать такси…
 
   Пауза.
 
   …Бедные дети ползают в коридоре на холодном полу…
 
   Ганс встает, надевает кепку, берет вещи.
 
   …Ну вот, умница! Скорей, дорогой, скорей! Ты запомнил? Это в химчистку, а чемодан – маме… Надень шляпу, пожалуйста, там дождь.
   Ганс. Может, мне еще галоши надеть?
   Марта (смеется). Клянусь, я понятия не имею, откуда они взялись. Надо спросить у Эльзы…
 
   Пользуясь тем, что руки у Ганса заняты, Марта снимает кепку и надевает ему кожаную шляпу.
   Ганс вращает глазами.
 
   Ну Ганс, Ганс! (Выталкивает его.) Мамаша Борн всегда приводит свою девочку в детский сад раньше всех… Я бегу, дорогой! (Чмокает его в щеку.) Я заеду к тебе вечером, хочешь? (Улыбка.) Ну, Ганс, ну!.. Не перепутай: это в химчистку!.. (Убегает, послав ему воздушный поцелуй.)
   Ганс. Ненавижу вот это: химчистки или сдавать белье в прачечную. Лучше лежать без ноги на поле боя.
 
   Загорается надпись «Химчистка». За стойкой молоденькая Приемщица. Перед нею – Губерт.
   Выхватывает вещи из мешка: куклы, маски, театральные костюмы.
 
   Губерт. Не пугайтесь, фройляйн, не пугайтесь! Такая молоденькая, а такая сердитая! Вот наш товар! Выбьем пыль из Арлекина, встряхнем царя Эдипа, сдадим в чистку и получим, как новенького, короля Ричарда! Жизнь коротка, искусство вечно! О, это плащ Отелло! Какие страсти! Какие герои!.. А это? О Луиза Миллер, мадам, не плачьте, мы приклеим вам новенькие нейлоновые волосы, освежим французским тоном ваши щечки, проредактируем ваше многословие, и вы сумеете взволновать еще не одно поколение неверных мужчин и женщин, умирающих от любви! Режиссеры, да здравствует классика! Нам не хватает страстей! Страстями – по чувствам, чувствами – по бесчувствию! Можно придумать все, как говорил Лев Николаевич Толстой, великий русский писатель, – нельзя выдумать лишь человеческой психологии. Измените все: города, вокзалы, упаковку колбасы, живите в воде с дельфинами или любите принцесс, спящих в книгохранилищах, – измените все, но человеческие чувства останутся теми же, что десять тысяч лет назад! Театр, заставь плакать астронавтов от сострадания к Антигоне! Привет тебе, Марк Антоний! О Медея, безумица, мы вернем молнию твоим глазам! Сдайте в чистку старых героев, и вы увидите, что сердца их бились, как ваши. Искусство, ты вечно, потому что вечна неизменность человеческих чувств! Скорей, фройляйн, нам не хватает великих примеров!.. Уф! В пот кинуло.
   Приемщица. Вам же сказали: фигурное не при­нимаем.
   Губерт. Что?
   Приемщица. Что слышали. Фигурное не берем. Только прямое.
   Губерт. Прямое?
   Приемщица. Грамотные? (Показывает на объявление.) Вон почитайте! И волос не берем, и кружева.
   Губерт. Минутку, минутку! Что же, только прямое?..
   Приемщица. До чего бестолковые!
   Губерт. Но миленькая моя! В том-то и дело, что всем надоело прямое! Ничего прямого вообще не бывает на свете! Все фигурное, все сложное!
   Приемщица. Выпили, что ли, с утра? А теперь безобразничаете! (Хочет уйти.)
   Губерт. Стойте, дитя мое! Ну зачем? Такие красивые бровки, а вы их сдвинули! Такие губки, а вы их надули, как лягушка. Ну разве можно? Я выпил, конечно, но это было вчера. (Надев на руку куклу-клоуна, пи­щит.) Детка, детка, улыбнись, дам конфетку, не сердись!
 
   Приемщица нехотя смеется.
 
   Ну какая прелесть! Вот это лицо! Вам надо постоянно улыбаться, моя радость! Тогда здесь отбоя не будет от женихов! Выстроится гигантская очередь! Офицеры флота и летчики-перехватчики, ядерные физики и сыновья министров! Киноартисты будут отдавливать друг другу ноги, желая сдать в чистку свои замшевые пиджаки! Да, не хихикайте, я вам предсказываю. Четыре человека из-за вас отравятся, восемь вскроют вены, а четырнадцать превратятся в хронических алкоголиков! Ваш портрет повесят в Лувре рядом с Джокондой! (В сторону.) Господи, чего не наплетешь в предприятиях бытового обслуживания!
   Приемщица. Ну ладно уж! Только запишу как прямое.
   Губерт. Радость моя! Да как вам угодно! Фигурное как прямое, прямое как фигурное, все равно выйдет и не прямо-фигурное и не прямо-прямое… Пишет! Запи­сывает! Ай, умница!.. Какие пальчики! Какой почерк!.. Хотите, продам гениальную идею? Надо открыть хим­чистку чувств! Да-да! Срочное исполнение! «Чистка чувств!» – не очень благозвучно, но не беда, важна суть. Представляете? Чистка чувств! Спешите к нам! Стираем печаль! Смываем тоску! Утюжим страх! А если хотите печали, вы получите ее в самом чистом виде! Радость – свежая, как дыхание розы! Нежность – без пятнышка вожделения! Ярость – накрахмаленная и твердая…
   Приемщица. Я собьюсь, не мешайте!
   Губерт. Пардон! Молчу, молчу!.. Ба! А вот идет Ганс, мой одноклассник, я не видел его лет десять!.. Ганс, старина! Узнаешь, а? Сколько лет, сколько зим! Взгляните, фройляйн, на встречу старых школьных друзей!
   Приемщица. Негде встретиться!
   Ганс (приближаясь). А ты все такой же болтун, каким был в классе? Здоров, Губерт!
   Губерт. Привет, старина! Привет! Чертовски рад тебя видеть! Помнишь, как мы с тобой чуть не взорвали физический кабинет?
 
   Хохочут.
 
   Ганс. А помнишь малыша Вилли?
 
   Хохочут.
 
   Губерт. Ну, а как ты, а? Женат? Дети? Где рабо­таешь?
 
   Ганс морщится и машет рукой.
 
   Приемщица (Гансу). Сдавать будете? А то уйду.
   Ганс. Да-да. Сейчас. (Губерту.) А ты? Что это у тебя? Из цирка, что ли? (Вытаскивает из вороха костюмов галошу, изумлен.)
   Губерт. Из театра, старина… А, вот они где! (Ищет вторую галошу.) Слава богу! Бедных костюмеров уже хотели оштрафовать за эти галоши! (Стучит галошами.) Уважаемая публика! Леди и джентльмены! Это галоши счастья! Да-да! Не верите? В прошлом сезоне мы ста­вили такую сказку. Андерсена. Не слышали? Правда, автор переделал ее на современный лад. Для детей вы­шло слишком умно, а для взрослых – непонятно. Но га­лоши работали здорово, стоило посмотреть!
   Приемщица. При чем это: галоши и счастье?
   Губерт. Сказка, моя дорогая, сказка! А в сказках чего не бывает! Кто наденет эти галоши, тот может пере­нестись в любое время, в любую эпоху и обрести счастье! Исполнение желаний! Куда хочешь!
   Приемщица. Лажа!
   Ганс (подозрительно). Это твои галоши?
   Губерт. Мои? Нет. Это волшебные галоши.
   Ганс. Странно. Я видел их. Сегодня.
   Губерт. Ничего странного. Все мы о чем-то мечтаем, и все мы слишком долго ждем исполнения наших желаний. А стоит надеть галоши, и желание исполнится мгновенно. А еще древние говорили: вдвое дает, кто бы­стро дает. Не так ли? Лучший способ проверить меч­ту – осуществить ее немедленно. Но я советую вам иметь много желаний: чтобы не разочароваться в жизни и в самих себе. Не вышло одно, можно сразу приняться за другое. А если исполнилось, – тем более, не стоять же на месте! Внимание! Ап! (Сунул ноги в галоши, и исчез.)
 
   Приемщица и Ганс поражены.
 
   Приемщица. Э! Э! А кто будет платить?
   Ганс. Фокусы. Сейчас вернется. (Растерян.)
 
   Вспышка. Губерт брякается на пол. Химчистка и Приемщица исчезают.
 
   Губерт (стонет). Охо-хо! Влетел в самую гущу Грюнвальдской битвы! (Ощупывает голову, спину.) Жуть, что там делается! Вот эдакий детина сшиб меня с коня! Р-р-раз! Вот таким копьем!.. Погляди, тут ничего нет?..
   Ганс. Все в игрушки играешь?
   Губерт. Хорошенькие игрушки! Потрогай, какая шишка!.. (Смеется.) Ладно уж, пошутить нельзя. Пойдем лучше пропустим по кружечке ради встречи?
   Ганс. Да мне еще к матери надо съездить с этим барахлом, а к двум на работу. Я у матери уже месяца три не был.
   Губерт. Всем на работу, приятель, всем! Взгляни, мир полон работающих!
 
   Звучит шум большого города. Идет Прохожий с портфелем. Губерт останавливает его.
 
   …Одну минуту! Извините! Мы из комиссариата труда. У нас вопрос: сейчас начало дня, почему вы не на ра­боте?
   Прохожий. Я? Кто вам сказал? Я на работе. Я иду из второго филиала нашего треста в управление четвер­того отделения.
   Губерт. А, извините!
   Прохожий. А почему вы не на работе?
   Губерт. Мы? Я на работе.
   Ганс. А мне к двум.
   Прохожий. То-то же! Никакого порядка! Все по­роки от праздности и лени. Без труда не вынешь рыбку из пруда. Труд превратил обезьяну в человека. (Ухо­дит.)
   Губерт. Клянусь, он поперся в универмаг! Идем!
   Ганс. Ну куда я с этим? (Показывает сумку и че­модан.)
 
   Губерт тут же набрасывается на чемодан, мнет его, складывает, и через минуту чемодан уже можно положить в карман. То же самое он проделывает с сумкой.
 
   Губерт (бормочет). Чертово барахло! Откуда оно берется! Весь дом завален! Кругом лифчики, лифчики! Лучше б мне остаться холостяком!.. (Подмигивает.)
 
   Оба смеются.
 
   Ганс. А мать? Она будет ждать.
   Губерт. А, Ганс! Будто ты не знаешь! Матери всегда ждут. Успеешь!..
 
   Музыка. Появляется Фея печали.
 
   Ганс. Погоди! Я уже три месяца у нее не был.
   Фея печали (поет).

 
У меня большие дети,
Я живу теперь одна.
Я одна на целом свете,
Словно на небе луна.
Я одна на целом свете,
Словно на небе луна.
Я их грела, я им пела,
Я их в муках родила.
У детей дела, дела,
А до матери нет дела.
У детей дела, дела,
А до матери нет дела.
 

   Ганс. Мама, ну прости! Мы каждую субботу к тебе собираемся, но то одно, то другое… Я же тебе звоню. Вчера… Нет, позавчера звонил… Как ты себя чувству­ешь? Я хотел сегодня заехать, я, может, еще успею… Или завтра… Мам! Ну извини…
 
   Фея уходит.
 
   Губерт. Ну идем, идем! Ганс!..
   Ганс. Надо бы поехать!
   Губерт. Успеешь! (Уводит Ганса.)
 
   Освещается внутренность небольшого подвального ресторанчика, стилизованного под средневековье. У очага, запарясь, суетится поваренок Нэф, за стойкой – хорошенькая барменша Мария, похожая на Фею счастья. Она кокетничает с молодым Полицейским. Бродит, собирая посуду, старая судомойка Урсула – она в свою очередь напоминает Фею печали. Руководит заведением мэтр Штоп. За столиком сидят старый пенсионер дядюшка Хустен и учитель Троммель. Легкая музыка.
 
   Хустен. Раз в неделю позволишь себе съесть жа­реного цыпленка, и что? Я старый заслуженный пенсио­нер, я сорок пять лет на трамвае, и что? Никто не хочет заниматься своим делом!
   Учитель (ест). Позвольте, как – никто не хочет?
   Нэф. Дядюшка Хустен, вы сидите ровно двенадцать минут, и ваш цыпленок почти готов.
   Хустен. Мне лучше знать, сколько я сижу! Я жду целый час, и что?
   Штоп (проходит, нервно). Нет людей, дядюшка Ху­стен, нет людей! (Марии.) Где Ганс, а? Где он?
   Мария. А почему вы у меня спрашиваете?
 
   Штоп уходит.
 
   Хустен. Вот именно! Нет людей! В прежние вре­мена…
   Учитель. Простите, в какие такие прежние?
   Хустен. Ни в какие! Я сорок пять лет на трамвае, и что? Мария! Еще кружку!
   Полицейский (Марии). Как сверкают сегодня твои глазки!
   Мария. Ах, полицейские комплименты! (Несет пиво.)
   Урсула (бормочет). Дело было в Копенгагене, на Восточной улице, недалеко от старой Королевской пло­щади…
   Учитель. Нет, все-таки – в какие это прежние?
   Мария. Дядюшка Хустен имел в виду совсем ста­ринные времена, еще те! Не правда ли, дядюшка Хустен?
   Нэф. Королевские? (Фехтует шампуром.) Трам-бам! Трам!
   Учитель. Я, слава богу, учитель истории и знаю все времена. Дату, дату!
   Нэф. Дядюшка Хустен, а вы хотели бы стать коро­лем?
   Хустен. Я хотел бы съесть своего цы-плен-ка!
 
   Мария возвращается за стойку.
 
   Полицейский. У тебя фигурка как у точеной статуэтки!
   Мария. Полицейский, вы, кажется, оставили свой пост?
   Полицейский. Там идет дождь, а здесь ходишь ты! (Хохочет.)
   Учитель (Хустену). Итак, вы хотели бы стать ко­ролем?
   Хустен. Кто?
   Учитель. Вы. Каким именно королем?
   Хустен. Я – королем?
   Учитель. Разве вы не сказали, что хотите быть ко­ролем?
   Хустен. Каким королем? Я сорок пять лет на трам­вае. Я рабочий человек.
   Учитель. Вот я вас и спрашиваю: каким?
   Урсула. Что вы к нему пристали? Хустен, скажи: трефовым.
   Хустен (смеется). Во! Правильно! Трефовым!
   Учитель. Вам не удастся отделаться шутками. Вы – монархист?
   Хустен. Кто?
   Учитель. Нельзя путать эпохи. Вся беда в том, что в новые времена просачиваются нравы и психология старых времен. Мы не имеем права. Молодежь. Воспитание. Чистота, чистота вида.
   Хустен. И что?
 
   Нэф (продолжая фехтовать). А я – я хотел бы быть Ричардом Львиное Сердце!.. Раз!.. А еще я хочу – невидимкой!
   Полицейский (вдруг, пылко). Это я! Я! Я всегда хотел стать невидимкой! (Нэфу.) Слушай, а ты каким хочешь: чтобы только ты сам невидимкой или если, что-то возьмешь, то это тоже делается невидимым?
   Нэф. Конечно, тоже!
   Полицейский. Замечательно! (Еще горячее.) А летать? Невидимкой – и летать?
   Нэф. О-о! И чтобы ни одна пуля не брала!
   Полицейский. Да! Да! Ах, это роскошно!.. Мария, вы понимаете? Вы хотели бы стать невидимкой?
   Мария (красуясь). Зачем же мне – невидимкой?
   Нэф. Ее и так редко видно на работе!
   Полицейский (пылко, ко всем). А вы?.. А вы?.. Это же необыкновенно! Невидимкой – и летать! А?
   Урсула. Я-то летаю. Когда надо.
   Учитель. А я, молодой человек, очень долго был невидимкой. Но теперь…
   Полицейский (не слушая). А вы?.. Замечательно, а? (Хустену.) Вы хотели бы?
   Хустен. Я хотел бы съесть своего цыпленка наконец! Нэф!.. Где Штоп? Позовите Штопа!
 
   Нэф испуганно бросается к очагу. Идет Штоп.
 
   Штоп. Да-да, я здесь! (На ходу, Марии.) Где Ганс, а?
   Мария (пожимает плечами). Действительно странно: Ганс самый дисциплинированный человек на свете.
   Штоп. Самые дисциплинированные люди давно на­ходятся на том свете. У тебя нет телефона Марты?
   Мария. Еще мне не хватало иметь ее телефон!
   Полицейский (налетает на Штопа). А вы? Вы хо­тели бы: невидимкой – и летать?
   Штоп (оглядываясь). Что?
   Полицейский. Невидимкой. Невидимкой – и еще летать?
   Штоп (шепотом). Каким? Чтобы только сам невидимый или если что возьмешь, то тоже невидимое?
   Полицейский. Тоже! Тоже!
 
   Они разговаривают, как двое сумасшедших.
 
   Штоп (вздыхает). Ах, если бы!
   Полицейский. А что?
   Штоп. Во-первых, все время остаются следы. Идешь, все нормально, никто не видит, а следы – остаются!
   Полицейский. Да что вы?
   Штоп. Да-да! И во-вторых, в толпе совершенно невозможно двигаться.
   Полицейский (соображая). Да-да-да!
   Штоп. В автобус не сядешь.
   Полицейский. В автобус? Да, никак. Да-да, неудобства есть… А летать?
   Штоп. Летать? С какой скоростью? На какой высоте? Кругом радары.
   Полицейский. Да-да-да.
   Хустен (стучит кулаком). Дадут мне наконец цып­ленка?
 
   Неф чихает и кашляет. Он достал черного цыпленка, от которого валит чад. Штоп хватается за голову.
   Ресторанчик затемняется, а на второй половине сцены освещается столик в другом, современном кафе, где сидят Губерт и Ганс. Пьют пиво. За окном – поток машин, автоматический ритм свето­фора.
 
   Губерт. Нет, подожди, ты не так поешь. Надо вот так: «Ах, зачем я…»
   Ганс. «Ах, зачем я…»
   Губерт. У тебя совершенно нет слуха. Подпевай просто: «Ах, зачем я…»
   Ганс. «Ах, зачем я…»
   Губерт. Все! Поем!
 
   Поют.

 
Ах, зачем я не родился
В девятьсот шестом году!
Я бы с дедушкой возился
По утрам в своем саду.
Мне б с переднего крыльца
Подавали жеребца,
Я любил бы свою маму,
Знал бы своего отца.
Ах, зачем я не родился
Девяносто лет назад!
Я б на бабушке женился,
Был бы весел и богат!..
 

   Ганс. Вот! Вот!.. (Горячо.) Я гениальный повар! Я все могу! Понимаешь? А это что? Автоматы! Бумажные тарелки! Сосиски, яичница, сосиски, яичница! Все мчатся сломя голову! Скороварки! Хлеборезки!.. Все на ходу, всухомятку! Ты знаешь, в армии я был поваром у генерала.
   Губерт. О!
   Ганс. Что «о»?! Даже генерал говорил мне: «Что ты там колдуешь, Ганс? Свари мне сосиски, да и ладно!..» Кому теперь нужна моя древнейшая профессия? Ты знаешь, например, у герцога Найнхальгальского с тысячи семьсот семьдесят второго по тысячу восемьсот первый год не подали к обеду ни разу двух одинаковых блюд! А? За двадцать девять лет!
   Губерт. В самом деле? Что ж это были за блюда?
   Ганс. Уж наверное не сосиски с яичницей!.. Э, и вообще!
   Губерт. Ну-ну, Ганс! Ну, старина! Что ж теперь делать?..
   Ганс. Нет, брат Губерт, что-то не так… Плохо мне!..
   Губерт (в тон ему). Да-а… Живешь как механизм…
   Ганс. Вот-вот!
   Губерт. Каждый день одно и то же.
   Ганс. Именно.
   Губерт. Встаешь в один и тот же час…
 
   Ганс кивает.
 
   …Бреешься, как всегда… чистишь зубы, как всегда…
 
   Ганс кивает.
 
   …Один и тот же завтрак… одни и те же слова… одним и тем же движением жена красит ресницы…
   Ганс. Ну!
 
   Появляется Марта.
 
   Губерт. Все тот же автобус, метро, табачный киоск, газетный киоск…
   Ганс. Да! Да! Да!.. И вот так всю жизнь? Тсс! Есть, между прочим, одна девочка… Мария… Тсс!..
   Губерт. Подожди, Ганс, не путай… (Встает, принимает лекторский вид. Марте.) Не расстраивайтесь, с мужчинами это бывает. Присядьте. Я сейчас все объясню.
 
   Марта садится и гладит Ганса по склонённой голове.
 
   Ганс (Марте). Тсс…
   Губерт. Дорогие товарищи! Уважаемые господа! Леди и джентльмены! Друзья! По-моему, мой друг, про­стой повар Ганс, затронул одну из напряженных проблем современности. Причем это имеет отношение к разным странам, ко всем людям. Мы учимся, растем, неуклонно растут наши духовные запросы и наше сознание, а ме­жду тем каждый из нас заключен в автоматизм повсе­дневности, как шарик в шарикоподшипник. Каждый день одно и то же: с работы, на работу, с работы, на работу. Труд, конечно, великая вещь, но на работе, в общем, все одно и то же, дома – одно и то же. Быт и досуг также все более стандартизируются. Утром газета, вечером те­левизор, вечером жена, утром любовни… Извините, шутка… Ну в самом деле, как быть? Человек не маши­на, не автомат, ему надоедает все одно и то же. Я вам скажу, дело дошло до того, что теперь часто встречаешь инженеров, которым надоело конструировать; писате­лей, которым надоело писать; рабочих, которые ленятся работать; врачей, которым надоело лечить; больных, ко­торым надоело лечиться, и здоровых, которым надоело быть здоровыми и хочется заболеть. Неужели слово «на­доело» есть производное от слова «надо»? Никто ничего не бросает и никуда не бежит, каждый все равно занимается своим делом. Но нельзя не обратить внимание на угнетенное состояние духа вполне благополучного трудящегося. В чем тут фокус, а? Брюхо набьешь – ду­ша чего-то просит, душу ублажишь – брюхо рычит… И опять-таки: где страсти? Где безумные чувства? Кто из нас удушил свою Дездемону? Кто убил на дуэли со­перника? Чью душу сжигает кровная месть?.. Чем мы заняты? Вот сидит человек, посмотрите! Все у него есть: жена, дом, работа, деньги, автомобиль скоро купит, а ему плохо! Ему скучно. И всем он недоволен. В чем дело, а… Чего ты хочешь, Ганс?
 
   Ганс молчит.
 
   …Вот! Он даже сам не знает чего! Но чего-то он хочет, это точно! И ему ка-жет-ся: будь у него другая квартира, другая жена, другая работа, другая зарплата, и, может быть, даже живи он в другой стране, или родись на сто лет раньше или на двести позже, – все было бы по-дру­гому!.. А, Ганс?.. Можно предоставить тебе такую воз­можность. Слышишь? Молчит. Молчит, бедняга. Вы видели: я предлагал ему галоши счастья – они способны исполнить любое желание. Но надо знать, по крайней мере, чего ты хочешь? А, Ганс?..
   Ганс (пьяно). Лошадь. Куплю лошадь и поеду…
 
   Врывается Прохожий.
 
   Прохожий (строго и свирепо). Где Губерт? Опять его нет? Пишите докладную! Я его уволю в конце концов, этого болтуна!
   Губерт (пугается). О боже! Который час? Кошмар! (Бьет себя по губам.) Ах, болтливая собака! Опоздал, опоздал!.. Извините, иду, бегу!.. Говорить-то хорошо, а работать надо!.. Пока, Ганс! Звони! Увидимся!.. (Убе­гает.)
   Прохожий. Безобразие! Разгильдяйство! Пьют в рабочее время! (Выпивает кружку, уходит.)
   Ганс (смеется). Вот! Все так! Говорить все мастера! Идите! Бегите! На работу! В химчистку! К женам!.. Куплю лошадь, и все! И поеду куда глаза глядят!
   Марта (гладит его). Успокойся. Ну что с тобой, в самом деле? Ты такой нервный, Ганс, я ничего не по­нимаю. Почему ты не хочешь поговорить со мной, все мне рассказать?.. Или ты не любишь меня больше?.. Я не пойму, что ты хочешь… Эльза говорит: может, нам на время расстаться?.. Ты слышишь меня, Ганс?..
   Ганс (хохочет и поет).

 
Мне б с переднего крыльца…
Подавали б жеребца…
 

 
   Марта встает и уходит.
   Освещается ресторанчик. Здесь немая сцена. Хустен держит за ножку черного, как уголь, цыпленка.
 
   Хустен. Я… сорок пять лет… на трамвае…
   Штоп. Хустен, дорогой!.. Не волнуйтесь… Мы ду­мали… мы хотели… Так сказать, сюрприз… Это даже не цыпленок…
   Хустен. Я вижу, что это не цыпленок. Может, это фазан? Пекинская утка?
   Штоп. Нет людей, нет людей… Что он со мной де­лает, этот Ганс!
   Нэф. Дядюшка Хустен, я сейчас… другого… пять минут…
   Хустен. Нет! Пусть-ка он сам его съест! Да! (Нэфу.) На! На! Откуси кусочек! Откуси!
 
   Нэф пятится.
 
   Штоп. Нэф! Откуси!.. Давайте я откушу!
   Хустен. А-а! Не хочешь? А старому дядюшке Хустену подаешь?.. Бездельники! (Марии.) Ничего смеш­ного, между прочим!.. Никто ничего не хочет делать! Раз в неделю соберешься съесть мясного!.. Откуси, го­ворю, ну!.. В прежние времена хороший хозяин заста­вил бы тебя подавиться этой дрянью! До крошки!..