Ответ пришел из Ялты. Спасательная служба однажды заметила далеко в море плывущего человека. Его окликали по радио, но он не пожелал вернуться к берегу. Пришлось высылать катер. Суденышко круто развернулось перед самым носом упрямца, окатив его валом воды и преградив путь в море. Спасатели не очень вежливо предложили ему взойти на борт.
В ответ упрямец нырнул и исчез. Поиски его не увенчались успехом, из-за чего, естественно, у начальника службы и у двух спасателей, находившихся в катере, были крупные неприятности.
Последнее обстоятельство и помогло им вспомнить, что приметы упрямца совпадали со «словесным портретом».
В Ялте полковника Тарнова встретили сотрудники местного горотдела милиции и доложили о том, что успели предпринять. Опрос работников домов отдыха и санаториев был безрезультатным. В гостиницах его тоже не примечали.
— Где бы он ни жил, хоть под открытым небом, он должен был питаться, — сказал полковник. — Опросите официантов, раздатчиков.
Как часто в практике полковника Тарнова именно такой опрос приносил желанные плоды. Натренированный глаз официанта умел цепко, будто объектив фотоаппарата, схватывать черты лица клиента и хранить их довольно долго.
Но на этот раз официанты в один голос ответили: такого человека не видели. Ничего не дал и опрос продавцов продовольственных магазинов и всех многочисленных работников курортной службы питания.
И только когда полковник собрался было уезжать из Ялты, к нему привели официанта из маленького приморского ресторана. Он сообщил, что, кажется, видел человека, которым интересуется милиция. Тот однажды приходил в ресторан вместе с женщиной.
— Они взяли два наших фирменных бифштекса, — сказал официант. — Так вот, — он многозначительно поджал губы и выдержал небольшую паузу. — После того как они ушли, один фирменный бифштекс, аккуратно разрезанный на куски, валялся на полу,
— Откуда вы знаете, что там был весь бифштекс, если вы видели только куски? — поинтересовался полковник.
— Двадцать лет работаю в одной должности, товарищ начальник. Я бы его из тех кусков сложил, как из кубиков азбуку.
— Кто же из двоих, по-вашему, не ел? — спросил Тарнов.
— Он.
— Уверены?
Губы официанта выпятились, словно он собрался пить чай из блюдца.
— Уверен. Я, конечно, не мог наблюдать за ними все время. Уже потом, когда обнаружил под столом это, — глаза официанта гневно блеснули, — я вспомнил, что как только женщина отвернулась, мужчина сделал вот такое движение.
Он повел рукой, будто смахивал что-то со стола. Маленькие колючие глаза так и впились в полковника.
— Вначале я подумал, что мне это почудилось. Фирменные блюда у нас всегда приготовлены отлично. Потом я понял: он не ест потому, что у него что-то болит, и он скрывает это от женщины.
— Может быть, — согласился полковник.
Официант рассказал, что с мужчиной была молодая, лет двадцати пяти, среднего роста, средней упитанности женщина. Ела немного, предпочитая молочные продукты. Волосы цвета кукурузного зерна. Одета в легкий цветной сарафан.
Показания официанта давали Тарнову конец ниточки для начала поиска. Во-первых, само место расположения ресторана. Он не являлся достопримечательностью Ялты, находился на далекой окраине. Так что скорее всего женщина жила где-то поблизости. Вовторых, довольно-таки подробный портрет женщины. И наконец, необычное употребление мужчиной бифштекса можно было истолковать так, как это сделал официант, — не презрение к кулинарному искусству повара, а как примету желудочной болезни или зубной боли посетителя.
Полковник приказал провести тщательнейший опрос медперсонала в ближайших санаториях, где лечат желудочных больных, в стоматологических поликлиниках.
Одновременно начались поиски женщины.
На совещании опергруппы он наметил еще одно направление поиска:
— У каждого есть родные и близкие. Видимо, есть они и у разыскиваемого нами Юрия Юрьевича Степанова. Он к ним или они к нему могли писать заказные письма, давать телеграммы, вызывать к междугородному телефону. Нам необходимо проверить и эти каналы.
Полковник Тарнов, как многие люди его профессии, издавна выработал для себя основные приемы работы. В горячке деятельности он не забывал устраивать пятнадцатиминутные «окна» — совещания с самим собой. На них он подводил итоги, вспоминал, не забыл ли сделать что-нибудь, не упустил ли чего…
И на этот раз, посоветовавшись с Тарновым, полковник Тарнов пришел к выводу, что ему необходимо снова и как можно скорее встретиться с Александром Николаевичем.
Тогда он еще не оценил всей важности этого решения. Именно Александру Николаевичу предстояло убедить его, что меры по розыску родных и близких Юрия Юрьевича ничего не дадут по одной простой причине…
Возвращаясь вечером в гостиницу, полковник зашел в кафе поужинать. После свежего воздуха набережной в кафе было душно, вкусно пахло жареными шашлыками и луком.
Полковник по привычке устроился в дальнем углу, из которого были видны весь зал и входная дверь. Он заказал официанту шашлык, стакан саперави и стал ждать.
Из своего укромного уголка Тарнов рассеянно наблюдал за посетителями, рассматривая одежду, порой самую вычурную, причудливое сочетание цветов и узоров, прически, выражения лиц посетителей кафе. Вот вошла компания молодых людей. Услужливая память словно невзначай проявила два-три фото, виденных когда-то на афишах, и Тарнов вспомнил, что это парни из известного ансамбля.
На маленькой эстраде заиграл джаз, выпорхнула молодящаяся певица в расшитом блестками платье. Молодые люди лениво перебросились несколькими фразами. Тарнов понял: говорят о местном джазе, хвалят. Джаз действительно играл неплохо, у певицы оказался довольно приятный голос.
В кафе вошло еще несколько посетителей. Один из них был уже откровенно пьян. Он плюхнулся на стул, забросил ногу за ногу так небрежно, будто это были ноги тряпичной куклы. Но в его руке, которой он обнял своего товарища за плечо, угадывалась сила. И этот его жест, и эта рука с короткими толстыми пальцами, темными обводами ногтей и вытатуированным якорем показалась Тарнову знакомой.
…Это случилось в молодости. Сема Тарнов, окончив школу милиции, пришел работать в уголовный розыск. Несколько успешных поездок в составе опергруппы создали ему авторитет перспективного розыскника. Затем он заочно окончил юридический факультет университета и стал работать следователем. О нем вскоре заговорили «везучий». И еще говорили «дотошный». Его наставник однажды спросил: «Зачем тебе знать о детстве разыскиваемого «домушника»? Улик в его «деле» вполне достаточно. Копаешься, будто материал для романа собираешь. Быть бы тебе не следователем, а писателем…»
С той поры уважительное прозвище «писатель» накрепко приклеилось к нему, заменив прежние — «везучий» и «дотошный». Любопытство к незнакомым людям, которое проходит с годами, у Тарнова с годами усиливалось. Это свойство доставляло ему больше неприятностей, чем радостей. Он пытался побороть себя, но безуспешно.
Вот и в тот вспомнившийся ему вечер он зашел в кафе «Мечта». Несколько недель группа оперативников пыталась найти след бандита по кличке Грошик. Тарнов не случайно зашел в «Мечту». Он направлялся в другое место, но, когда проходил мимо дверей кафе, его, как иногда утверждают, «словно что-то толкнуло». Он послушался внутреннего зова, даже не пытаясь анализировать, отыскивать в памяти случайную информацию о месте юношеских встреч Грошика с другом детства. Это он сделал значительно позднее…
Когда Тарнов увидел в кафе группу подвыпивших парней и впереди них парня с «ватными» ногами, серой пористой кожей и наколкой на короткопалой руке, опустившейся на чужое плечо, он шестым чувством узнал разыскиваемого.
— Ша, фраер, — говорил Грошик незнакомому мужчине, — эту девочку буду танцевать я!
В маленьком тесном дворике, куда они вышли «на минутку потолковать», беспокойно шевельнулось в неприкаянной душе бандита, когда «студент не сдрейфил» и не «рванул когти», Грошик увидел за забором бегущих людей и мгновенно все понял. Он попытался пробиться к воротам, но на его пути стоял невозмутимый «студент». Грошик взмахнул крепкой рукой. В последний миг Тарнов, классически проведя подсечку, угадал в его короткопалой руке нож. Но было слишком поздно, бандитский нож по самую наборную рукоятку вошел в бок своего хозяина.
Розыскники никак не могли понять, почему Семен Антонович чуть не плачет, стоя над телом раненого бандита. Они ничего не знали о горьком детстве этого парня, об унаследованной от отца-алкоголика болезни, о том, какую неизгладимую печать наложила она на жизнь Грошика, как однажды он все-таки попытался вырваться из круга, «завязать» со своим прошлым. Но слепота администратора, к которому Грошик пришел устраиваться на работу, была роковым толчком, отбросившим его обратно, в порочный круг.
И вот сегодня здесь, в кафе на набережной курортного городка, интуиция опять подсказывала Тарнову: что-то должно произойти. И хотя он уже поужинал и мог бы уйти, полковник сидел, поглядывая то на людей в зал, то на эстраду, терпеливо ждал.
К микрофону снова вышла женщина в платье с яркими блестками. Аплодисменты публики были жидкими, но певица не унывала. Она взмахнула рукой, в зале погас яркий свет, остались матово светиться лишь боковые притемненные плафоны. На эстраде вспыхнули глаза металлической маски робота, спущенной откуда-то с потолка.
Зазвучала резкая музыка электронных инструментов, певица простерла к маске руки и запела:
— Приятная песня, — сказал полковник. — Почему не объявляют имени автора?
— Мы здесь ни при чем. — Метрдотель пожал плечами. — Автор песни неизвестен.
— Как же ее узнали ваши музыканты? Метрдотель смутился, окинул быстрым подозрительным взглядом собеседника.
— Извините, с кем имею честь говорить?.. Через несколько минут руководитель джаза, сорокалетний сухопарый брюнет и молоденький музыкант с лицом херувима уже сидели в маленькой артистической уборной напротив полковника Тарнова.
— Мы переписали песню с его мага, — брюнет кивнул на «херувима». — Она пользуется у наших посетителей неизменным восторгом. Мы обращались в ВААП, чтобы узнать имя автора, но песня там не зарегистрирована. Вы не думайте, если автор объявится, мы готовы уплатить гонорар как положено…
— Как вам удалось записать песню на магнитофон?
— Это было там, — с готовностью ткнул музыкант в окно тонким длинным пальцем. — В санаторском парке есть глухая аллея. Я люблю на ее скамейках прослушивать новые записи. Однажды я случайно услышал, как какой-то отдыхающий учил робота этой песне. Он сказал ему: «Запомни, исполнишь ее потом женщине…»
— Вы знаете этого человека? — еле сдерживая волнение, спросил Тарнов.
— Нет.
Полковник достал из кармана фотографию.
— Похож?
Длинные пальцы музыканта схватили снимок, повернули его так и этак. Музыкант с досадой тряхнул головой, отбрасывая со лба длинные волосы.
— Кажется, похож. Но боюсь ошибиться… Он взглянул в огорченные глаза Тарнова и тоже огорчился.
— Потом я его видел еще раз, с женщиной. Ее зовут Аля. Приехала она не то из Белгорода, не то из Орла. Я несколько раз разговаривал с ней на пляже. Хотите, попробую изобразить ее. Я немножко рисую.
Он поспешно схватил протянутый лист бумаги и достал карандаш. Сделал несколько штрихов, но вдруг остановился, пораженный неожиданной догадкой. Он исподлобья взглянул на полковника и неуверенно спросил:
— Простите, может быть, автор этой песни — вы?
ЮРИЙ ВОЗВРАЩАЕТСЯ
В ответ упрямец нырнул и исчез. Поиски его не увенчались успехом, из-за чего, естественно, у начальника службы и у двух спасателей, находившихся в катере, были крупные неприятности.
Последнее обстоятельство и помогло им вспомнить, что приметы упрямца совпадали со «словесным портретом».
В Ялте полковника Тарнова встретили сотрудники местного горотдела милиции и доложили о том, что успели предпринять. Опрос работников домов отдыха и санаториев был безрезультатным. В гостиницах его тоже не примечали.
— Где бы он ни жил, хоть под открытым небом, он должен был питаться, — сказал полковник. — Опросите официантов, раздатчиков.
Как часто в практике полковника Тарнова именно такой опрос приносил желанные плоды. Натренированный глаз официанта умел цепко, будто объектив фотоаппарата, схватывать черты лица клиента и хранить их довольно долго.
Но на этот раз официанты в один голос ответили: такого человека не видели. Ничего не дал и опрос продавцов продовольственных магазинов и всех многочисленных работников курортной службы питания.
И только когда полковник собрался было уезжать из Ялты, к нему привели официанта из маленького приморского ресторана. Он сообщил, что, кажется, видел человека, которым интересуется милиция. Тот однажды приходил в ресторан вместе с женщиной.
— Они взяли два наших фирменных бифштекса, — сказал официант. — Так вот, — он многозначительно поджал губы и выдержал небольшую паузу. — После того как они ушли, один фирменный бифштекс, аккуратно разрезанный на куски, валялся на полу,
— Откуда вы знаете, что там был весь бифштекс, если вы видели только куски? — поинтересовался полковник.
— Двадцать лет работаю в одной должности, товарищ начальник. Я бы его из тех кусков сложил, как из кубиков азбуку.
— Кто же из двоих, по-вашему, не ел? — спросил Тарнов.
— Он.
— Уверены?
Губы официанта выпятились, словно он собрался пить чай из блюдца.
— Уверен. Я, конечно, не мог наблюдать за ними все время. Уже потом, когда обнаружил под столом это, — глаза официанта гневно блеснули, — я вспомнил, что как только женщина отвернулась, мужчина сделал вот такое движение.
Он повел рукой, будто смахивал что-то со стола. Маленькие колючие глаза так и впились в полковника.
— Вначале я подумал, что мне это почудилось. Фирменные блюда у нас всегда приготовлены отлично. Потом я понял: он не ест потому, что у него что-то болит, и он скрывает это от женщины.
— Может быть, — согласился полковник.
Официант рассказал, что с мужчиной была молодая, лет двадцати пяти, среднего роста, средней упитанности женщина. Ела немного, предпочитая молочные продукты. Волосы цвета кукурузного зерна. Одета в легкий цветной сарафан.
Показания официанта давали Тарнову конец ниточки для начала поиска. Во-первых, само место расположения ресторана. Он не являлся достопримечательностью Ялты, находился на далекой окраине. Так что скорее всего женщина жила где-то поблизости. Вовторых, довольно-таки подробный портрет женщины. И наконец, необычное употребление мужчиной бифштекса можно было истолковать так, как это сделал официант, — не презрение к кулинарному искусству повара, а как примету желудочной болезни или зубной боли посетителя.
Полковник приказал провести тщательнейший опрос медперсонала в ближайших санаториях, где лечат желудочных больных, в стоматологических поликлиниках.
Одновременно начались поиски женщины.
На совещании опергруппы он наметил еще одно направление поиска:
— У каждого есть родные и близкие. Видимо, есть они и у разыскиваемого нами Юрия Юрьевича Степанова. Он к ним или они к нему могли писать заказные письма, давать телеграммы, вызывать к междугородному телефону. Нам необходимо проверить и эти каналы.
Полковник Тарнов, как многие люди его профессии, издавна выработал для себя основные приемы работы. В горячке деятельности он не забывал устраивать пятнадцатиминутные «окна» — совещания с самим собой. На них он подводил итоги, вспоминал, не забыл ли сделать что-нибудь, не упустил ли чего…
И на этот раз, посоветовавшись с Тарновым, полковник Тарнов пришел к выводу, что ему необходимо снова и как можно скорее встретиться с Александром Николаевичем.
Тогда он еще не оценил всей важности этого решения. Именно Александру Николаевичу предстояло убедить его, что меры по розыску родных и близких Юрия Юрьевича ничего не дадут по одной простой причине…
Возвращаясь вечером в гостиницу, полковник зашел в кафе поужинать. После свежего воздуха набережной в кафе было душно, вкусно пахло жареными шашлыками и луком.
Полковник по привычке устроился в дальнем углу, из которого были видны весь зал и входная дверь. Он заказал официанту шашлык, стакан саперави и стал ждать.
Из своего укромного уголка Тарнов рассеянно наблюдал за посетителями, рассматривая одежду, порой самую вычурную, причудливое сочетание цветов и узоров, прически, выражения лиц посетителей кафе. Вот вошла компания молодых людей. Услужливая память словно невзначай проявила два-три фото, виденных когда-то на афишах, и Тарнов вспомнил, что это парни из известного ансамбля.
На маленькой эстраде заиграл джаз, выпорхнула молодящаяся певица в расшитом блестками платье. Молодые люди лениво перебросились несколькими фразами. Тарнов понял: говорят о местном джазе, хвалят. Джаз действительно играл неплохо, у певицы оказался довольно приятный голос.
В кафе вошло еще несколько посетителей. Один из них был уже откровенно пьян. Он плюхнулся на стул, забросил ногу за ногу так небрежно, будто это были ноги тряпичной куклы. Но в его руке, которой он обнял своего товарища за плечо, угадывалась сила. И этот его жест, и эта рука с короткими толстыми пальцами, темными обводами ногтей и вытатуированным якорем показалась Тарнову знакомой.
…Это случилось в молодости. Сема Тарнов, окончив школу милиции, пришел работать в уголовный розыск. Несколько успешных поездок в составе опергруппы создали ему авторитет перспективного розыскника. Затем он заочно окончил юридический факультет университета и стал работать следователем. О нем вскоре заговорили «везучий». И еще говорили «дотошный». Его наставник однажды спросил: «Зачем тебе знать о детстве разыскиваемого «домушника»? Улик в его «деле» вполне достаточно. Копаешься, будто материал для романа собираешь. Быть бы тебе не следователем, а писателем…»
С той поры уважительное прозвище «писатель» накрепко приклеилось к нему, заменив прежние — «везучий» и «дотошный». Любопытство к незнакомым людям, которое проходит с годами, у Тарнова с годами усиливалось. Это свойство доставляло ему больше неприятностей, чем радостей. Он пытался побороть себя, но безуспешно.
Вот и в тот вспомнившийся ему вечер он зашел в кафе «Мечта». Несколько недель группа оперативников пыталась найти след бандита по кличке Грошик. Тарнов не случайно зашел в «Мечту». Он направлялся в другое место, но, когда проходил мимо дверей кафе, его, как иногда утверждают, «словно что-то толкнуло». Он послушался внутреннего зова, даже не пытаясь анализировать, отыскивать в памяти случайную информацию о месте юношеских встреч Грошика с другом детства. Это он сделал значительно позднее…
Когда Тарнов увидел в кафе группу подвыпивших парней и впереди них парня с «ватными» ногами, серой пористой кожей и наколкой на короткопалой руке, опустившейся на чужое плечо, он шестым чувством узнал разыскиваемого.
— Ша, фраер, — говорил Грошик незнакомому мужчине, — эту девочку буду танцевать я!
В маленьком тесном дворике, куда они вышли «на минутку потолковать», беспокойно шевельнулось в неприкаянной душе бандита, когда «студент не сдрейфил» и не «рванул когти», Грошик увидел за забором бегущих людей и мгновенно все понял. Он попытался пробиться к воротам, но на его пути стоял невозмутимый «студент». Грошик взмахнул крепкой рукой. В последний миг Тарнов, классически проведя подсечку, угадал в его короткопалой руке нож. Но было слишком поздно, бандитский нож по самую наборную рукоятку вошел в бок своего хозяина.
Розыскники никак не могли понять, почему Семен Антонович чуть не плачет, стоя над телом раненого бандита. Они ничего не знали о горьком детстве этого парня, об унаследованной от отца-алкоголика болезни, о том, какую неизгладимую печать наложила она на жизнь Грошика, как однажды он все-таки попытался вырваться из круга, «завязать» со своим прошлым. Но слепота администратора, к которому Грошик пришел устраиваться на работу, была роковым толчком, отбросившим его обратно, в порочный круг.
И вот сегодня здесь, в кафе на набережной курортного городка, интуиция опять подсказывала Тарнову: что-то должно произойти. И хотя он уже поужинал и мог бы уйти, полковник сидел, поглядывая то на людей в зал, то на эстраду, терпеливо ждал.
К микрофону снова вышла женщина в платье с яркими блестками. Аплодисменты публики были жидкими, но певица не унывала. Она взмахнула рукой, в зале погас яркий свет, остались матово светиться лишь боковые притемненные плафоны. На эстраде вспыхнули глаза металлической маски робота, спущенной откуда-то с потолка.
Зазвучала резкая музыка электронных инструментов, певица простерла к маске руки и запела:
Полковник подался вперед, стул под ним жалобно скрипнул. Он сразу вспомнил, где совсем недавно слышал эту песню.
Однажды влюбился робот
В земную обычную женщину…
На темной эстраде ярко вспыхивали глаза маски. Тарнов поймал за локоть метрдотеля, когда тот проходил мимо столика.
Я робот стальной и могучий.
Могу я и город разрушить,
Могу я и замок построить…
— Приятная песня, — сказал полковник. — Почему не объявляют имени автора?
— Мы здесь ни при чем. — Метрдотель пожал плечами. — Автор песни неизвестен.
— Как же ее узнали ваши музыканты? Метрдотель смутился, окинул быстрым подозрительным взглядом собеседника.
— Извините, с кем имею честь говорить?.. Через несколько минут руководитель джаза, сорокалетний сухопарый брюнет и молоденький музыкант с лицом херувима уже сидели в маленькой артистической уборной напротив полковника Тарнова.
— Мы переписали песню с его мага, — брюнет кивнул на «херувима». — Она пользуется у наших посетителей неизменным восторгом. Мы обращались в ВААП, чтобы узнать имя автора, но песня там не зарегистрирована. Вы не думайте, если автор объявится, мы готовы уплатить гонорар как положено…
— Как вам удалось записать песню на магнитофон?
— Это было там, — с готовностью ткнул музыкант в окно тонким длинным пальцем. — В санаторском парке есть глухая аллея. Я люблю на ее скамейках прослушивать новые записи. Однажды я случайно услышал, как какой-то отдыхающий учил робота этой песне. Он сказал ему: «Запомни, исполнишь ее потом женщине…»
— Вы знаете этого человека? — еле сдерживая волнение, спросил Тарнов.
— Нет.
Полковник достал из кармана фотографию.
— Похож?
Длинные пальцы музыканта схватили снимок, повернули его так и этак. Музыкант с досадой тряхнул головой, отбрасывая со лба длинные волосы.
— Кажется, похож. Но боюсь ошибиться… Он взглянул в огорченные глаза Тарнова и тоже огорчился.
— Потом я его видел еще раз, с женщиной. Ее зовут Аля. Приехала она не то из Белгорода, не то из Орла. Я несколько раз разговаривал с ней на пляже. Хотите, попробую изобразить ее. Я немножко рисую.
Он поспешно схватил протянутый лист бумаги и достал карандаш. Сделал несколько штрихов, но вдруг остановился, пораженный неожиданной догадкой. Он исподлобья взглянул на полковника и неуверенно спросил:
— Простите, может быть, автор этой песни — вы?
ЮРИЙ ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Дни шли за днями, а от Юрия не было вестей, Аля устала ждать. Она твердила себе: «Ты сама виновата, ты поверила в несбыточное. Он не мог оставаться с тобой, глупая гусыня. Человек, которому ничего не стоит вылечить безнадежного больного, чьи мысли тебе непонятны, не может оставаться всю жизнь с тобой. Ну, что в тебе особенного? Рядовая женщина».
Ей хотелось говорить себе много обидных слов, свыкнуться с ними, чтобы погасить нестерпимую изматывающую тоску ожидания, не бежать сломя голову на каждый звонок в дверь.
На работе стало совсем трудно. Ее привыкли считать исцелительницей, в ее указания и предписания верили уже не только больные, но и врачи. Непосильная ответственность. Аля крепилась из последних сил. Вспоминала Юрины слова и невольно подражала ему. Самое странное было в том, что это удавалось. С удивлением Аля обнаружила, что за короткое время знакомства с Юрием научилась и в мыслях подражать ему. Каким-то образом появлялись неожиданные выводы из обычных фактов, и вопреки всему они подтверждались на практике.
«Кажется, он научил меня думать как он. Разве уже за одно это я не должна быть благодарна ему?»
Вскоре она убедилась, что дело не только в подражании…
Как-то она столкнулась со случаем прогрессивной мышечной дистрофии, миопатии. Когда-то эта болезнь, вызванная нарушением обмена веществ в мышцах, передающаяся по наследству из поколения в поколение, считалась неизлечимой. Потом с ней научились бороться и даже иногда восстанавливать двигательные функции.
И вот перед Алей юноша, пораженный через десятилетия болезнью деда. Его лечили в столичных клиниках и не излечили. Анализы по-прежнему были угрожающими, свидетельствовали, что после ремиссии наступит ухудшение. Она хорошо представляла себе, как его лицо снова будет становиться вялым, безвольным, как погаснут глаза. Аля много раз читала историю болезни, знакомилась с методами лечения и тщетно пыталась изобрести что-то новое.
В полном изнеможении она дремала дома в кресле перед телевизором. Передавали ревю из Франции. Это было то же самое кресло, в котором любил сидеть Юра. Внезапно в ее сознание ворвался знакомый голос: «Смотри на экран!»
В центре экрана среди танцующих девушек образовалось светлое пятно. Его границы стали быстро расширяться. Затем в пятне возникли контуры головного и спинного мозга. Вот они проступили четче, заполнились голубой краской, цифрами, символами формул. Некоторые цифры и формулы пульсировали, из них складывались уравнения, появлялись графики. Она поняла, что ей показывают участки организма больного и подсказывают способы лечения.
— Ясно? — спросил тот же голос.
— Это ты, Юра? — закричала она.
— Успокойся, малыш. Смотри на экран. Препарат в организме больного вызвал перестройку работы желез. А первичная болезнь давно излечена. Ты применишь прибор Сидорякина, но вибратор подсоединишь вот так…
Экран плыл в тумане.
— Я не запомню, Юра! — Аля размазывала по лицу слезы.
— Запомнишь!
— Когда ты приедешь? Я не могу больше!
— Потерпи еще немного. Мы скоро увидимся. Голос исчез, а пятно на телеэкране еще некоторое время оставалось. Потом стало размываться, очертания его становились нечеткими, их заслоняли танцующие девушки…
Она сделала все как он велел. Юноша стал быстро поправляться. Уже на второй день после первого сеанса лечения у больного прекратились судороги.
А на четвертый день поздним вечером приехал Юра. Три звонка — два длинных и один короткий — подняли Алю с постели. Она набросила халат. Пока спешила к двери, ей становилось то холодно, то жарко: казалось, что мебели в квартире слишком много…
Еще долго потом она боялась, что его приезд ей приснился.
— Ты почему молчишь? — спрашивала Аля. — Ты все еще там, далеко?
Она повторяла одни и те же вопросы. Он молчал, а у нее слезы подступали к горлу.
— У тебя есть семья? Ты женат? О ком ты думаешь?
— Вот, оказывается, как это бывает… — еле слышно произнес он.
— Что бывает? Не мучай меня, говори… — Она трясла его за плечи — Что случилось?
— Кажется, я влюбился в тебя, малыш. Какая-то сильная волна подхватила ее, подняла на гребне, закружила в неистовой радости.
— Это правда?
— Правда. Что-то странное со мной творится. Я не могу управлять собой, наблюдать за собой со стороны.
— Ты не должен оставаться наблюдателем. Это бывает с каждым человеком. Так и должно быть!
— С человеком… — повторил он.
Странным был его голос, настолько странным, что даже сейчас Аля это почувствовала. Она ощутила, что с этим словом связано что-то такое, о чем ему лучше не напоминать в эти минуты. Сами собой нашлись нужные слова:
— Ты первый настоящий человек, которого я встретила, — шептала она.
Снова и снова твердила она одно и то же, одни и те же слова, которые подсказывало ей чувство. В них воедино переплавились нежность и боязнь потери, детская беспомощность и материнская прозорливая забота.
— Вот ты какая! — удивленно шептал он в ответ. Ночью она несколько раз просыпалась, украдкой, сквозь полуопущенные ресницы долго смотрела на него. Он лежал с открытыми глазами, не притворяясь спящим.
— Значит, вот как это бывает… — еле слышно бормотали его губы.
В голосе прозвучала такая боль, что Аля не выдержала:
— Откройся мне, милый. Расскажи все, и тебе станет легче.
— Спи! — Юрий закрыл глаза. — Я должен сам во всем разобраться. Спи.
Они бродили ночью по пустынным улицам. Листья деревьев чуть шевелились от ветерка, прямо под ноги сыпались пригоршни серебряных монет, выкованных бликами лунного света. У Али в голове непрестанно вызванивали слова: «Рядом со счастьем…»
Что это было: слова из песни или название книги? Рядом со счастьем, рядом со счастьем… Она придумывала разные предлоги, чтобы потеснее прижиматься к нему: ей становилось то холодно, то боязно, то она просто «спотыкалась»… Рядом со счастьем, рядом со счастьем… Эта фраза будоражила ее, настраивая то на мечтательный, то на озорной лад. Рядом со счастьем…
«А почему — рядом? Это мне не подходит. Просто — со счастьем. Счастливая. Я — счастливая!» Она тихо засмеялась. Юрий погладил ее по плечу, и у нее закружилась голова…
— Сигареты не найдется?
Темная фигура отделилась от стены дома. Из-за угла вышли еще трое. Совсем юные ребята, подростки
Юрий остановился, не отпуская Алино плечо, с любопытством посмотрел на паренька, спросил:
— Родители разрешают тебе курить?
— Родителям положено не менее тридцати раз в день говорить «запрещаю». Вот они и тренируются на нас, беззащитных.
— Магазины закрыты, — жалобно сказал второй, — а курить ужас как хочется.
— Таким юным нельзя курить, — назидательно произнес Юрий. — Курить вредно. Никотин, содержащийся в десяти сигаретах, убивает лошадь.
Аля легонько толкнула его, состроила гримасу: дескать, не связывайся.
— Это нам с утра в школе талдычат. А сейчас ночь, учителя спать должны, — буркнул подросток, отворачиваясь, и обратился к товарищам: — Пошли, здесь не разживешься!
— Подождите! — остановил их Юра. — Вы что, не знаете о вреде никотина? Есть специальное решение комиссии ЮНЕСКО.
Он отпустил Алю и преградил дорогу подросткам, не давая им уйти. Один из ребят попытался оттолкнуть Юрия.
— Дяденька, да отстаньте вы от нас, — взмолился третий.
— Юра, пойдем домой, — попросила Аля.
— Погоди, — сказал Юра. — Неужели я не смогу их убедить, что это вредно для них самих? Неужели человека нельзя ни в чем убедить? Даже в том, что сохраняет ему здоровье?
Его лицо было непреклонным.
«Когда в нем просыпается экспериментатор, спорить бесполезно, — подумала Аля. — Он экспериментирует на всех окружающих, изучает нас, будто сам не такой же, как мы».
Воспользовавшись тем, что Юра на секунду отвлекся, подростки бросились врассыпную, спасаясь от нравоучений.
Юра в два прыжка догнал одного, сунул как куклу под руку, прыгнул за вторым на мостовую.
В пылу спора ни Аля, ни Юра, ни тем более подростки не расслышали тонкого гула, не заметили, что в небе, будто ножницы, стригут лучи фар.
Преодолев крутой подъем, автомобиль въехал в переулок. По стенам домов заскользили быстрые тени. Они то изламывались на частоколе кустов, то вырастали до размеров великанов.
— Юра! — предостерегающе крикнула Аля.
Он резко повернул голову навстречу летящей машине. Гримаса досады исказила его ярко освещенное лицо. Предчувствуя неотвратимую беду, Аля закрыла глаза. Послышался скрежет сплющенного металла, треск пластмассы. Затем второй удар — тяжелее, глуше…
Отброшенный Юриной рукой автомобиль отлетел в сторону, ударился о дерево и замер.
Когда Аля открыла глаза, в нескольких шагах от нее стоял совершенно невредимый Юрий. На асфальте у его ног сидел очумевший от испуга подросток.
Водитель автомобиля с трудом открыл перекосившуюся дверь и выбрался из машины. Отделавшись легкими ушибами, он был уверен, что наезд на выбежавшего на дорогу человека предотвратил он сам, и справедливо злился на нарушителя.
— Успел-таки вывернуть руль! — гордо сказал водитель и набросился на Юрия: — А вы почему по проезжей части разгуливаете? Сейчас же поедете со мной в милицию!
— Никуда я с вами не поеду, — сказал Юрий и направился к Але. Он взял ее под руку, намереваясь поскорее увести, но его тут же настиг водитель.
— Э нет, сначала протокол в милиции составим! — закричал он. — Ребята, куда же вы? Помогите задержать нарушителя!
Юные любители никотина, петляя как зайцы, разбегались по дворам.
Здоровенный водитель повис на Юре всей своей девяностокилограммовой тяжестью. Юра отпустил Алю, легко снял с себя водителя, поставил его на ноги и подтолкнул к машине. Тот почему-то покорился и, шатаясь, поплелся к изуродованному автомобилю.
Юра повел Алю к дому. Всю дорогу он шутил, пытаясь отвлечь ее от происшествия, и, надо сказать, что это ему удалось. Более того, Аля потом никак не могла вспомнить, было ли происшествие с автомобилем на самом деле, или ей просто почудилось. Ее состояние напоминало провалы памяти после сотрясения мозга.
Ночью Аля проснулась от чувства острой тревоги. Юры рядом не было. Она услышала тихий шелест, идущий из соседней комнаты. Дверь была закрыта, из-под нее выбивалась полоска света.
Аля встала с постели и тихонько приотворила дверь.
Юрий сидел у окна за письменным столом. Рядом на стуле стоял его раскрытый чемоданчик, из которого выглядывали серые бумажные листы. Весь пол был устелен такими же листами.
Вначале Але показалось, что листы чистые, но затем она различила, что они покрыты мелкими-мелкими, буквально бисерными значками и поэтому кажутся серыми.
Время от времени Юра напряженно и неестественно поворачивал голову, иногда на сто восемьдесят градусов, бросая взгляд на какой-нибудь лист, словно мог на таком расстоянии что-то прочесть, и писал. Его лицо было бледным, измученным. Казалось, что он расходует последние силы и вот-вот упадет от изнеможения.
Он оторвал взгляд от очередного листа, поднял голову. Лицо исказилось. Оно выражало много разноречивых чувств — и порыв, и муку разочарования, и обессилевшую надежду, и еще что-то, чему Аля не знала названия. Юра заскрежетал зубами, послышался сдавленный стон.
Аля открыла дверь.
— Осторожно, не наступи на листы! — предупредил он.
— У тебя что-то болит? — Она бросилась к нему, обняла, прижалась всем теплым с постели телом.
Его лицо непривычно вяло, как при замедленной съемке, меняло выражение. Разглаживались страдальческие складки, кончики губ удивленно приподнялись:
— Болит?
— Но тогда в чем же дело? Что тебя мучает? Она посмотрела на листы и увидела, что не ошиблась: они были густо исписаны цифрами.
— Чем это ты занимаешься? Ночная зарядка?
— Почти. Пытаюсь подсчитать массу и заряд нашей Вселенной.
— И только-то?
Он не был склонен шутить.
— Получается слишком длинное уравнение.
— Введи его в вычислительную машину. Можешь это сделать и ночью по радиовводу. Машина не обидится, ей все равно.
Он усмехнулся пренебрежительно:
— Машины не справятся.
— Вот как? Даже очень много машин?
— Даже все, — сказал он запальчиво, но почему-то спохватился: — Никто не даст в мое распоряжение столько машин.
Аля забралась пальцами в его волосы, и он блаженно зажмурился.
— Когда тебе плохо, мне тоже плохо, — сказала она. — Прошу тебя, не забывай об этом никогда.
Он повернул к ней холодное измученное лицо. Аля заглянула в его глаза. Там клубился звездный туман Вселенной, огромный мир, бесконечный и безразличный к познающему его разуму.
Они не знали, что думают об одном и том же.
Юрий вспомнил о состоянии, которое его иногда охватывало, когда он оставался один на один с пространством, которое должен был одолеть. Черное безмолвие наваливалось на него, сжимало. Не было ни голосов, ни мелькания теней. Ни доброты, ни враждебности. Только безразличие. Мрак, холод, безмолвие…
«Как живой в могиле, — думал он. — Как живой в могиле, иного сравнения и не подберешь». Он пытался найти ответы на свои многочисленные вопросы, но чем яснее он видел будущее, тем тяжелее ему становилось. Возможно, это была плата за познание.
Ей хотелось говорить себе много обидных слов, свыкнуться с ними, чтобы погасить нестерпимую изматывающую тоску ожидания, не бежать сломя голову на каждый звонок в дверь.
На работе стало совсем трудно. Ее привыкли считать исцелительницей, в ее указания и предписания верили уже не только больные, но и врачи. Непосильная ответственность. Аля крепилась из последних сил. Вспоминала Юрины слова и невольно подражала ему. Самое странное было в том, что это удавалось. С удивлением Аля обнаружила, что за короткое время знакомства с Юрием научилась и в мыслях подражать ему. Каким-то образом появлялись неожиданные выводы из обычных фактов, и вопреки всему они подтверждались на практике.
«Кажется, он научил меня думать как он. Разве уже за одно это я не должна быть благодарна ему?»
Вскоре она убедилась, что дело не только в подражании…
Как-то она столкнулась со случаем прогрессивной мышечной дистрофии, миопатии. Когда-то эта болезнь, вызванная нарушением обмена веществ в мышцах, передающаяся по наследству из поколения в поколение, считалась неизлечимой. Потом с ней научились бороться и даже иногда восстанавливать двигательные функции.
И вот перед Алей юноша, пораженный через десятилетия болезнью деда. Его лечили в столичных клиниках и не излечили. Анализы по-прежнему были угрожающими, свидетельствовали, что после ремиссии наступит ухудшение. Она хорошо представляла себе, как его лицо снова будет становиться вялым, безвольным, как погаснут глаза. Аля много раз читала историю болезни, знакомилась с методами лечения и тщетно пыталась изобрести что-то новое.
В полном изнеможении она дремала дома в кресле перед телевизором. Передавали ревю из Франции. Это было то же самое кресло, в котором любил сидеть Юра. Внезапно в ее сознание ворвался знакомый голос: «Смотри на экран!»
В центре экрана среди танцующих девушек образовалось светлое пятно. Его границы стали быстро расширяться. Затем в пятне возникли контуры головного и спинного мозга. Вот они проступили четче, заполнились голубой краской, цифрами, символами формул. Некоторые цифры и формулы пульсировали, из них складывались уравнения, появлялись графики. Она поняла, что ей показывают участки организма больного и подсказывают способы лечения.
— Ясно? — спросил тот же голос.
— Это ты, Юра? — закричала она.
— Успокойся, малыш. Смотри на экран. Препарат в организме больного вызвал перестройку работы желез. А первичная болезнь давно излечена. Ты применишь прибор Сидорякина, но вибратор подсоединишь вот так…
Экран плыл в тумане.
— Я не запомню, Юра! — Аля размазывала по лицу слезы.
— Запомнишь!
— Когда ты приедешь? Я не могу больше!
— Потерпи еще немного. Мы скоро увидимся. Голос исчез, а пятно на телеэкране еще некоторое время оставалось. Потом стало размываться, очертания его становились нечеткими, их заслоняли танцующие девушки…
Она сделала все как он велел. Юноша стал быстро поправляться. Уже на второй день после первого сеанса лечения у больного прекратились судороги.
А на четвертый день поздним вечером приехал Юра. Три звонка — два длинных и один короткий — подняли Алю с постели. Она набросила халат. Пока спешила к двери, ей становилось то холодно, то жарко: казалось, что мебели в квартире слишком много…
Еще долго потом она боялась, что его приезд ей приснился.
— Ты почему молчишь? — спрашивала Аля. — Ты все еще там, далеко?
Она повторяла одни и те же вопросы. Он молчал, а у нее слезы подступали к горлу.
— У тебя есть семья? Ты женат? О ком ты думаешь?
— Вот, оказывается, как это бывает… — еле слышно произнес он.
— Что бывает? Не мучай меня, говори… — Она трясла его за плечи — Что случилось?
— Кажется, я влюбился в тебя, малыш. Какая-то сильная волна подхватила ее, подняла на гребне, закружила в неистовой радости.
— Это правда?
— Правда. Что-то странное со мной творится. Я не могу управлять собой, наблюдать за собой со стороны.
— Ты не должен оставаться наблюдателем. Это бывает с каждым человеком. Так и должно быть!
— С человеком… — повторил он.
Странным был его голос, настолько странным, что даже сейчас Аля это почувствовала. Она ощутила, что с этим словом связано что-то такое, о чем ему лучше не напоминать в эти минуты. Сами собой нашлись нужные слова:
— Ты первый настоящий человек, которого я встретила, — шептала она.
Снова и снова твердила она одно и то же, одни и те же слова, которые подсказывало ей чувство. В них воедино переплавились нежность и боязнь потери, детская беспомощность и материнская прозорливая забота.
— Вот ты какая! — удивленно шептал он в ответ. Ночью она несколько раз просыпалась, украдкой, сквозь полуопущенные ресницы долго смотрела на него. Он лежал с открытыми глазами, не притворяясь спящим.
— Значит, вот как это бывает… — еле слышно бормотали его губы.
В голосе прозвучала такая боль, что Аля не выдержала:
— Откройся мне, милый. Расскажи все, и тебе станет легче.
— Спи! — Юрий закрыл глаза. — Я должен сам во всем разобраться. Спи.
Они бродили ночью по пустынным улицам. Листья деревьев чуть шевелились от ветерка, прямо под ноги сыпались пригоршни серебряных монет, выкованных бликами лунного света. У Али в голове непрестанно вызванивали слова: «Рядом со счастьем…»
Что это было: слова из песни или название книги? Рядом со счастьем, рядом со счастьем… Она придумывала разные предлоги, чтобы потеснее прижиматься к нему: ей становилось то холодно, то боязно, то она просто «спотыкалась»… Рядом со счастьем, рядом со счастьем… Эта фраза будоражила ее, настраивая то на мечтательный, то на озорной лад. Рядом со счастьем…
«А почему — рядом? Это мне не подходит. Просто — со счастьем. Счастливая. Я — счастливая!» Она тихо засмеялась. Юрий погладил ее по плечу, и у нее закружилась голова…
— Сигареты не найдется?
Темная фигура отделилась от стены дома. Из-за угла вышли еще трое. Совсем юные ребята, подростки
Юрий остановился, не отпуская Алино плечо, с любопытством посмотрел на паренька, спросил:
— Родители разрешают тебе курить?
— Родителям положено не менее тридцати раз в день говорить «запрещаю». Вот они и тренируются на нас, беззащитных.
— Магазины закрыты, — жалобно сказал второй, — а курить ужас как хочется.
— Таким юным нельзя курить, — назидательно произнес Юрий. — Курить вредно. Никотин, содержащийся в десяти сигаретах, убивает лошадь.
Аля легонько толкнула его, состроила гримасу: дескать, не связывайся.
— Это нам с утра в школе талдычат. А сейчас ночь, учителя спать должны, — буркнул подросток, отворачиваясь, и обратился к товарищам: — Пошли, здесь не разживешься!
— Подождите! — остановил их Юра. — Вы что, не знаете о вреде никотина? Есть специальное решение комиссии ЮНЕСКО.
Он отпустил Алю и преградил дорогу подросткам, не давая им уйти. Один из ребят попытался оттолкнуть Юрия.
— Дяденька, да отстаньте вы от нас, — взмолился третий.
— Юра, пойдем домой, — попросила Аля.
— Погоди, — сказал Юра. — Неужели я не смогу их убедить, что это вредно для них самих? Неужели человека нельзя ни в чем убедить? Даже в том, что сохраняет ему здоровье?
Его лицо было непреклонным.
«Когда в нем просыпается экспериментатор, спорить бесполезно, — подумала Аля. — Он экспериментирует на всех окружающих, изучает нас, будто сам не такой же, как мы».
Воспользовавшись тем, что Юра на секунду отвлекся, подростки бросились врассыпную, спасаясь от нравоучений.
Юра в два прыжка догнал одного, сунул как куклу под руку, прыгнул за вторым на мостовую.
В пылу спора ни Аля, ни Юра, ни тем более подростки не расслышали тонкого гула, не заметили, что в небе, будто ножницы, стригут лучи фар.
Преодолев крутой подъем, автомобиль въехал в переулок. По стенам домов заскользили быстрые тени. Они то изламывались на частоколе кустов, то вырастали до размеров великанов.
— Юра! — предостерегающе крикнула Аля.
Он резко повернул голову навстречу летящей машине. Гримаса досады исказила его ярко освещенное лицо. Предчувствуя неотвратимую беду, Аля закрыла глаза. Послышался скрежет сплющенного металла, треск пластмассы. Затем второй удар — тяжелее, глуше…
Отброшенный Юриной рукой автомобиль отлетел в сторону, ударился о дерево и замер.
Когда Аля открыла глаза, в нескольких шагах от нее стоял совершенно невредимый Юрий. На асфальте у его ног сидел очумевший от испуга подросток.
Водитель автомобиля с трудом открыл перекосившуюся дверь и выбрался из машины. Отделавшись легкими ушибами, он был уверен, что наезд на выбежавшего на дорогу человека предотвратил он сам, и справедливо злился на нарушителя.
— Успел-таки вывернуть руль! — гордо сказал водитель и набросился на Юрия: — А вы почему по проезжей части разгуливаете? Сейчас же поедете со мной в милицию!
— Никуда я с вами не поеду, — сказал Юрий и направился к Але. Он взял ее под руку, намереваясь поскорее увести, но его тут же настиг водитель.
— Э нет, сначала протокол в милиции составим! — закричал он. — Ребята, куда же вы? Помогите задержать нарушителя!
Юные любители никотина, петляя как зайцы, разбегались по дворам.
Здоровенный водитель повис на Юре всей своей девяностокилограммовой тяжестью. Юра отпустил Алю, легко снял с себя водителя, поставил его на ноги и подтолкнул к машине. Тот почему-то покорился и, шатаясь, поплелся к изуродованному автомобилю.
Юра повел Алю к дому. Всю дорогу он шутил, пытаясь отвлечь ее от происшествия, и, надо сказать, что это ему удалось. Более того, Аля потом никак не могла вспомнить, было ли происшествие с автомобилем на самом деле, или ей просто почудилось. Ее состояние напоминало провалы памяти после сотрясения мозга.
Ночью Аля проснулась от чувства острой тревоги. Юры рядом не было. Она услышала тихий шелест, идущий из соседней комнаты. Дверь была закрыта, из-под нее выбивалась полоска света.
Аля встала с постели и тихонько приотворила дверь.
Юрий сидел у окна за письменным столом. Рядом на стуле стоял его раскрытый чемоданчик, из которого выглядывали серые бумажные листы. Весь пол был устелен такими же листами.
Вначале Але показалось, что листы чистые, но затем она различила, что они покрыты мелкими-мелкими, буквально бисерными значками и поэтому кажутся серыми.
Время от времени Юра напряженно и неестественно поворачивал голову, иногда на сто восемьдесят градусов, бросая взгляд на какой-нибудь лист, словно мог на таком расстоянии что-то прочесть, и писал. Его лицо было бледным, измученным. Казалось, что он расходует последние силы и вот-вот упадет от изнеможения.
Он оторвал взгляд от очередного листа, поднял голову. Лицо исказилось. Оно выражало много разноречивых чувств — и порыв, и муку разочарования, и обессилевшую надежду, и еще что-то, чему Аля не знала названия. Юра заскрежетал зубами, послышался сдавленный стон.
Аля открыла дверь.
— Осторожно, не наступи на листы! — предупредил он.
— У тебя что-то болит? — Она бросилась к нему, обняла, прижалась всем теплым с постели телом.
Его лицо непривычно вяло, как при замедленной съемке, меняло выражение. Разглаживались страдальческие складки, кончики губ удивленно приподнялись:
— Болит?
— Но тогда в чем же дело? Что тебя мучает? Она посмотрела на листы и увидела, что не ошиблась: они были густо исписаны цифрами.
— Чем это ты занимаешься? Ночная зарядка?
— Почти. Пытаюсь подсчитать массу и заряд нашей Вселенной.
— И только-то?
Он не был склонен шутить.
— Получается слишком длинное уравнение.
— Введи его в вычислительную машину. Можешь это сделать и ночью по радиовводу. Машина не обидится, ей все равно.
Он усмехнулся пренебрежительно:
— Машины не справятся.
— Вот как? Даже очень много машин?
— Даже все, — сказал он запальчиво, но почему-то спохватился: — Никто не даст в мое распоряжение столько машин.
Аля забралась пальцами в его волосы, и он блаженно зажмурился.
— Когда тебе плохо, мне тоже плохо, — сказала она. — Прошу тебя, не забывай об этом никогда.
Он повернул к ней холодное измученное лицо. Аля заглянула в его глаза. Там клубился звездный туман Вселенной, огромный мир, бесконечный и безразличный к познающему его разуму.
Они не знали, что думают об одном и том же.
Юрий вспомнил о состоянии, которое его иногда охватывало, когда он оставался один на один с пространством, которое должен был одолеть. Черное безмолвие наваливалось на него, сжимало. Не было ни голосов, ни мелькания теней. Ни доброты, ни враждебности. Только безразличие. Мрак, холод, безмолвие…
«Как живой в могиле, — думал он. — Как живой в могиле, иного сравнения и не подберешь». Он пытался найти ответы на свои многочисленные вопросы, но чем яснее он видел будущее, тем тяжелее ему становилось. Возможно, это была плата за познание.