— Что это означает?
— Если он окажет сопротивление, у него могут быть неприятности.
— Не понимаю.
Михаил Дмитриевич наклонился к ней:
— Соглашайтесь.
Аля недоверчиво покосилась на него:
— Вы еще не говорили, зачем он вам.
Александр Николаевич хотел что-то сказать, но полковник легонько толкнул его под локоть, показывая взглядом на Михаила Дмитриевича: пусть, дескать, говорит он.
— Нам надо узнать о его намерениях и разъяснить ему, в чем заключается безопасность человека.
Полковник остался доволен формулировкой Михаила Дмитриевича и постарался запомнить ее.
Женщина нашла другое решение:
— Когда он вернется, я сама поговорю с ним об этом.
Коренастый оперативник с уважением посмотрел на нее.
— Но до этого его могут ранить, — проклиная себя, сказал Михаил Дмитриевич.
— Милиция не посмеет нарушить законы.
— Законы относятся к людям, — напомнил Александр Николаевич.
Аля поняла безвыходность своего положения. Она сказала с отчаянием:
— Ведь я даже не подозреваю, где он может находиться.
Михаил Дмитриевич сразу поверил ей, но полковник Тарнов решил уточнить:
— Может быть, вы знаете хотя бы город? Разве он никогда не упоминал о том, откуда приезжает к вам?
— Никогда.
В разговор вступил Эльбор Георгиевич. Его лицо с правильными жесткими чертами вдруг стало удивительно мягким и слегка печальным, словно из-под грима выглянуло настоящее обличье.
— Вы так любите его, что даже завидно. Но нельзя забывать, что у него в руках «опасные игрушки».
— Нет!.. — Аля задохнулась от волнения. — Юра ничего не сделает во вред людям!
— Пока это только слова…
— Чем же я могу помочь?
— Многим, — тихо сказал Эльбор Георгиевич. — Для начала расскажите нам поподробнее о его привычках. Нас интересуют мельчайшие детали его поведения…
Через два дня после посещения квартиры Али сотрудниками полковника Тарнова в городе было зарегистрировано несколько десятков случаев заболевания новой, еще неизвестной медицинской науке болезнью. Болезнь была похожа на брюшной тиф, протекала в острой форме. Температура тела больных поднималась до сорока и даже до сорока одного градуса. Лекарства помогали мало, лишь слегка тормозили развитие болезни.
В город одна за другой приезжали медицинские и правительственные комиссии. Шел уже четвертый день, как был зарегистрирован первый случай заболевания, а эффективных методов лечения еще не нашли.
Александр Николаевич и Михаил Дмитриевич трое суток находились в Институте экспериментальной генетики. Возбудители новой, неизвестной болезни были очень похожи на культуру микробов в исчезнувших в злополучный день пробирках. Однако антибиотики, без промаха поражавшие эти культуры, оказались бессильными против возбудителей новой болезни. В лабораториях института в спешном порядке проводились новые исследования.
Полковник Тарнов с нетерпением ждал результатов работы ученых. Вот и сегодня, не заезжая на службу, он с утра поехал в Институт генетики. Полковника принял сам директор института. Он привел его в знакомую лабораторию к большому, в полстены, термостату, открыл дверцу. На полках, поставленных одна на другую, громоздились стопками круглые плоские чашки Петри. Директор вынул несколько чашек, снял с одной плотно притертую крышку. На кусочке окрашенного желе различались светлые вкрапления.
— Мы произвели несколько десятков пересевов, — сказал директор, — и разделили бактерии по типам, окрашивая каждую культуру по Граму…
— Вы хотите доказать нам, что возбудитель болезни только похож на те культуры, которые украли у вас? — спросил полковник.
— Да, да, очень похож, но нистовелемицин на него не действует.
Директор бросил на полковника тяжелый взгляд из-под оплывших красноватых век, пытаясь угадать его мысли о людях, выворачивающихся из-под ответственности. Ему казалось, что он знает даже слова, которые мысленно произносит полковник. Пытаясь предупредить их, директор говорил:
— Впрочем, это могут быть те же штаммы, но видоизмененные.
Полковник понимающе посмотрел на него, а Александр Николаевич — на полковника.
Всем было тягостно и хотелось как-то разрядить обстановку.
Директор вынимал из термостата новые чашки и показывал, как в них видоизменяются колонии при добавлении в питательную среду различных веществ. В некоторых чашках колонии почти совсем исчезли,
— Мы уже знаем, чего они боятся, — торжественно сказал директор. — Наибольшие надежды мы возлагаем на серотонин в совокупности с остаточным кольцом нистовелемицина.
Полковник Тарнов спросил:
— Вы произвели полный химический анализ культур с центрифугированием и разделением на ядра и оболочку?
— Конечно.
— И после анализов ваши сотрудники утверждают, что культуры разные?
— Именно об этом говорят результаты экспериментов, — сказал директор, подавая полковнику обрывок бумажной ленты с формулами и их расшифровкой. — Вот судите сами…
Тарнов прочел, с минуту постоял молча, полузакрыв глаза и сгорбив плечи. Затем выпрямился, снова поднес ленту к глазам и стал ее изучать. Он думал: «Они ищут, кто бы помог им решить то, чего они сами решить не могут, хотя и являются специалистами. Нет, не так. Не решать, а поставить последнюю точку. Потому что за каждой точкой появляются новые и превращают ее в многоточие. Тот, кто сейчас поможет им, возьмет на себя все — и промахи их, и ответственность…»
Тем временем Александр Николаевич вполголоса спросил своего заместителя:
— Уже точно установлено, что возбудитель не имеет ничего общего с культурами, которые находились в пробирках?
— Этого я не утверждаю, — растерялся Михаил Дмитриевич.
— Мы забыли об одной существенной детали, — сказал полковник, прерывая их разговор. — Действительно, результаты анализов, с которыми я только что познакомился, подтверждают, что штаммы разные. Но один из них мог послужить исходным материалом для другого. И отнюдь не в лаборатории природы. Имеется еще одно звено, являющееся косвенным доказательством… Он сразу стал центром всеобщего напряженного внимания.
— Надо выяснить, где находится тот, кого мы ищем. И если он все-таки скрывается в этом городе, то мы отдадим предпочтение второй гипотезе.
«Он прав, — подумал Александр Николаевич. — Супермозг захочет сам следить за ходом опыта. На этом его можно поймать».
Полковник по телефону отдал дополнительные распоряжения. Вместе с Александром Николаевичем и Михаилом Дмитриевичем он поспешил в управление.
В поиск по городу включились все посты, опергруппы, народные дружины. Прошла бессонная ночь. Утром полковнику доложили, что человек, чьи приметы совпадают со «словесным портретом», замечен дружинниками на углу бульвара Пушкина и Пекинский улицы у канализационного люка. Он сдвинул крышку и опускал в люк на тонком тросе какой-то предмет. Заметив дружинников, сумел скрыться.
— Можно считать установленным его причастие к возникновению эпидемии, — глухо сказал Александр Николаевич, мельком взглянув на своего заместителя.
Тарнов кивнул головой, соглашаясь с его выводами.
Один Михаил Дмитриевич со страдальческим выражением произнес:
— Да поймите же, мы судим о нем как воробьи о попугае. Нам же ничего не известно о его намерениях. И я верю этой женщине…
Александр Николаевич уже не мог злиться на своего помощника. Он думал: «Хороший человек Михаил Дмитриевич. Все понимающий Михаил Дмитриевич. Широко мыслящий, эрудированный. Мягкий, человечный. Это знают все. И точно так же всем известно, что я жестокий и требовательный. Властолюбец, умеющий принимать крутые решения и беспощадно проводить их в жизнь. Бесчувственный. Что ж, кому-то надо быть таким. Если сейчас все будут добрыми и мягкими, как Михаил Дмитриевич, то могут погибнуть тысячи таких же добрых и мягких…»
Он думает о Нине, о своей молодой жене, не может не думать: «Бывают, конечно, глупые и старые люди. Но зачем молодой красивой женщине глупый и старый муж? Да к тому же не признающий компромиссов? Да к тому же неудачник?»
— Хорошо верить женщине, — сказал полковник Михаилу Дмитриевичу, отвечая на его слова, но Александру Николаевичу казалось, что он отвечает на его мысли. — Это мудро — верить женщине. Но как быть с фактами?
— Факты еще надо истолковать.
— Как же вы истолкуете последнее сообщение? — тихо, очень тихо спросил у своего зама Александр Николаевич.
— Может быть и такое объяснение: он, как и мы, ищет средства борьбы против эпидемии, — сказал Михаил Дмитриевич.
На стене кабинета с планом города ярко замигала одна из сигнальных лампочек. Полковника Тарнова вызывал пост номер семь. Пост сообщал:
— Преступник обнаружен в нашем квадрате и окружен.
— Прикажите не применять оружие! — крикнул полковнику Михаил Дмитриевич.
Полковник бросил в микрофон: «Выезжаю!» Жестом показал ученым, что они могут ехать с ним.
— Разрешите мне действовать самостоятельно, — попросил Михаил Дмитриевич.
Возмущение Александра Николаевича готово было выплеснуться наружу, но полковник погасил его, спокойно сказав Михаилу Дмитриевичу:
— Сейчас спорить некогда. Поехали.
Квадрат номер семь был оцеплен так, что из него никто не мог выбраться незамеченным. Спецкоманды дежурили у передвижных установок слежения, над домами зависли патрульные вертолета.
— Вот он! — Полковник показал на темную точку в углу радиолокационного экрана, вмонтированного в панель управления автомобиля.
Точка стала увеличиваться. Автоматически включился телеэкран. На нем видна человеческая фигура.
— Сейчас его возьмут, — прошептал Тарнов, приподнявшись на сиденье.
На экране человек быстро шел по улице, завернул за угол, вышел на набережную канала. Здесь проходила дорога к торговому центру. Не менее десяти оперативников двигались кольцом вместе с преступником, но взять его на набережной не могли — мешали люди. Преследуемый сбежал по лесенке к каналу, согнулся для прыжка и… исчез.
— Он прыгнул в канал! — воскликнул полковник и скомандовал в микрофон: — Перекрыть шлюзы!
Время двигалось мучительно медленно. Наконец Тарнов увидел сигнал вызова на пульте и немедленно ответил. Передавали с берега канала: преследуемого обнаружить не удалось. Он ушел. Исчез, будто растворился в воде.
Через несколько минут такие же сообщения поступили от всех групп преследования, с пунктов слежения, с постов, установленных у шлюзов.
Полковник вопросительно посмотрел на Александра Николаевича. Тот сделал вид, что не понимает его взгляда. Да и что он мог сейчас посоветовать? Рассказать еще что-нибудь о предполагаемых, но неизученных возможностях супермозга? Импровизировать, какие эксперименты может проводить супермозг над людьми или даже над человечеством в целом?
Полковник нажал несколько кнопок на пульте, посоветовался с генералом и с теми, кто вел расследование параллельно, отдал дополнительные распоряжения постам.
— Самое лучшее средство против разочарования — не очаровываться, — внезапно и весьма неуместно сказал Михаил Дмитриевич.
Полковник резко повернулся к нему и спросил:
— Вы, помнится, хотели получить возможность действовать самостоятельно?
Александр Николаевич сделал предостерегающий жест, но полковник не прореагировал. Тогда Александр Николаевич сказал:
— К сожалению, Михаил Дмитриевич в своих поступках не всегда руководствуется логикой.
— Чем же он руководствуется? — спросил полковник так, чтобы по интонации нельзя было догадаться о его настроении.
— Настроением, — сказал Александр Николаевич. — Настроением и интуицией. По-моему, в нашей ситуации доверяться интуиции легкомысленно.
— В условиях неполной информации интуиция иногда очень полезна, — заметил полковник. — Может быть, я ошибаюсь?
— Но…
— Вы сами, Александр Николаевич, утверждали, что в данном случае логика нам не помогла! — Полковник взглянул на Михаила Дмитриевича и поощрительно улыбнулся. — Действуйте самостоятельно.
Бедный Александр Николаевич не мог и предполагать, какое действие на полковника окажет его замечание об интуиции…
— Подождите минутку, — попросил Александр Николаевич Михаила Дмитриевича, когда они вышли из автомобиля и остались одни на улице. Лицо руководителя лаборатории было нездорового желтого цвета, темные круги увеличивали глаза.
Михаил Дмитриевич почувствовал болезненный укол жалости: с этим человеком он проработал десять лет, Александр Николаевич всегда выглядел уверенным в себе, бодрым, энергичным руководителем. Он умел принимать крутые решения, брать на себя ответственность там, где другие не решились бы.
Подумать только, как он изменился! И голос его звучит иначе:
— Вас не мучает вопрос — почему он все время убегает от нас?
— Вы в самом деле не знаете ответа? Александр Николаевич кивнул.
— Разве вы не помните, сколько раз мы спорили до хрипоты в лаборатории, можно ли нам супермозг приспособить для работы на Земле, среди людей? И вы всегда твердили решительное «нет». Вы боялись, что он уже одним своим существованием будет принижать людей. Если помните, я просил вас не говорить этого при нем. Но вы ответили, что он слышит не лучше шкафа, поскольку не имеет ушей.
— И вы думаете…
«Неисправимый, он и сейчас притворяется, будто не понимает. Ну, так получай!» Михаил Дмитриевич облизнул губы и «выстрелил»:
— Я уверен, что он «слышал» нас. Не знаю, каким образом, — может быть, в виде электромагнитных волн, — но он воспринял эту информацию. А в том, что он не желает быть уничтоженным, нет ничего странного. Как и в том, что он хочет изучить своих создателей. Дети тоже изучают своих родителей, только последние этого обычно не замечают.
Лицо Александра Николаевича исказилось, но уже через несколько секунд он овладел собой.
— Он может прийти к страшным для нас выводам, — изрек он.
«Напрасно я жалел его, не стоило», — подумал Михаил Дмитриевич и твердо сказал:
— В тысячный раз напоминаю вам одну и ту же формулу гуманистов: мудрость и добро неразлучны!
Аля удивлялась себе: «Как же это я иду против всех? Как я смею? Ведь полковник сказал, что разыскать Юрия необходимо в интересах человечества. Полковник мудрый, правдивый. Выходит, я против человечества? Нет, не против. Просто человечество для меня какое-то общее понятие, абстракция. А Юрий — конкретный, близкий. Но человечество — это люди, такие же, как я. А он…»
Тут ее мысли заходили в тупик. Она не могла думать о Юрии как об искусственном существе с враждебными намерениями. Она вспоминала его объятия, его дыхание на своей коже, его изумление: «Вот, оказывается, как это бывает…»
Аля отвлекалась только на работе и старалась не оставлять себе времени для отдыха и «посторонних» размышлений. Когда допекали вопросами о Юрии, она становилась злой, раздражительной, и от нее быстро отставали даже самые дотошные.
Аля нарочно бродила вечерами по самым отдаленным и пустынным улицам, останавливалась в самых темных аллеях парка, чтобы Юрий, если все-таки он прячется в городе, мог подойти к ней без риска.
Несколько раз ей снилось, что он вернулся. Проснувшись, она долго лежала, снова и снова переживая сон.
Ее навещали подруги и знакомые, рассказывали о своих горестях и удачах. Она давала им вполне разумные, дельные советы. Ее коллега, Маргарита Петровна удивлялась: «Алька, да ты никак стала мудрой!»
Однажды ей приснился Юрий очень ясно — он вошел в комнату, сел за письменный стол и стал что-то писать. Она помнила, что тень от стола доставала до ее постели, падала на подушку.
«Юра!» — окликнула она.
Он повернул к ней измученное лицо.
«Когда ты вернешься?» — спросила Аля.
«Я все время рядом с тобой», — ответил он.
«Хочу, чтобы ты вернулся навсегда».
«Не произноси этого слова. Навсегда — страшное понятие. Это черно-фиолетовая пустота, в которой не слышны шаги и стук часов».
Она протянула к нему руки, но в этот момент послышался звонок. Аля проснулась, вскочила с постели, никак не могла попасть ногами в тапочки.
Раздался второй звонок.
Наконец она запахнула халатик, выскочила в прихожую и открыла замок. В дверь боком протиснулся Михаил Дмитриевич. Приподняв шляпу, поклонился.
— Доброе утро, — сказал он. — Извините за ранний визит. — Он еще раз приподнял шляпу, открывая лысеющую голову. — Мне необходимо с вами поговорить.
— А где ваш грозный начальник? — спросила Аля.
— Кого вы имеете в виду? — Михаил Дмитриевич решил, что она приняла его за сотрудника милиции.
— Теперь, кажется, моя очередь извиняться, — сказала Аля.
Михаил Дмитриевич засмеялся. Он смеялся как ребенок — заливисто, неудержимо. Прыгали полные губы, тряслись плечи, взмахивали руки. Аля тоже улыбнулась. Лед был сломан.
Но уже в следующее мгновение Аля, нахмурившись, спросила:
— Хотите говорить о нем?
— И о вас, — ответил Михаил Дмитриевич, платочком вытирая пот со лба,
— А что обо мне говорить? Со мной все ясно.
— Все, да не все. Как в любви: и луна светит, но и горы высоки.
Аля не успела бросить уже приготовленное «а это касается только меня», потому что Михаил Дмитриевич быстро добавил:
— Юра достоин любви. Это я вам говорю совершенно объективно, как один из его родителей.
Он и тут не мог удержаться от шутки, но Аля не заметила ее. «Он знает о Юре многое», — подумала она.
— Он оригинальный человек, — продолжал ученый, совершенно спокойно и естественно произнеся слово «человек». — Могущественный, мудрый. И, как всякий мудрый человек, он не может быть злым. Мудрость и зло несовместимы, ибо зло всегда неразумно.
— Вы им это говорили?
— Конечно.
— И что же они?
— Кто не хочет услышать, тот не услышит.
— Они и мне не поверили. А ведь он любит меня понастоящему.
В словах Али слышался скрытый вызов, и Михаил Дмитриевич поспешно подтвердил:
— Он способен на глубокие чувства. На более глубокие, чем…
Михаил Дмитриевич хотел сказать «чем некоторые люди», но спохватился и принялся подыскивать подходящее слово. Аля нашла быстрее:
— Чем многие другие. За это я могу поручиться! Она даже притопнула ногой для большего утверждения.
— Именно это я и хотел сказать. Аля, как и в первую их встречу, прониклась к нему доверием. Она спросила о том, что давно мучило ее:
— Может быть, мне не надо было говорить академику о Юре?..
— Э…
— Я дура!
Полные губы Михаила Дмитриевича то вытягивались, будто он пытался улыбнуться, то недовольно выпячивались. Наконец он заговорил:
— Э-э, не мучайте себя. Кита в карася не впихнешь, — звезды дымкой не закрыть. Слишком уж необычны были многие Юрины действия. Тут ничего не поделаешь — он не такой, как все, да к тому же он только начинал знакомство с миром людей и совершенно не знает искусство камуфляжа. Я очень боюсь, как бы не случилось непоправимое…
— Он добрый.
— Знаю. Но когда слон идет к водопою, он может не заметить на дороге муравьев.
Аля сощурилась, посмотрела пристально на собеседника, потом спросила:
— Такое соотношение?
Михаил Дмитриевич укоризненно улыбнулся:
— Должен вас разочаровать. Конечно, я преувеличил. Впрочем, почти невозможно точно определить разницу в мышлении, в способностях, да и незачем. Разница есть, значит, нам трудно предугадать последствия.
— Поэтому вы тоже хотите, чтобы он поскорей вернулся?
Михаил Дмитриевич посмотрел Але в лицо.
— И потому и поэтому, — медленно сказал он. — А если начистоту, то я отношусь к нему как к своему сыну, которого у меня никогда не было. Угораздило меня, понимаете?
Аля кивнула, доверчиво положила руку ему на плечо, спросила заговорщицки:
— А можно как-нибудь ускорить его возвращение?
— Бумеранг возвращается, когда его бросают. В качестве первого шага я рекомендовал полковнику и своему шефу вернуться на исходную позицию — прекратить всякие поиски Юрия.
— Полностью согласна с вами.
— Но они не согласились. Их тоже нужно понять.
— Что же делать? — спросила Аля.
— Увы, друг мой, не знаю. Одна из незыблемых истин гласит: рассуждать легче, чем действовать. — Он провел ласковым взглядом по ее лицу, будто погладил. — А у вас нет никаких контактов с Юрием?
Аля отпрянула. Лицо ее выражало возмущение и удивление.
— Неужели вы все еще подозреваете… Михаил Дмитриевич даже замахал руками:
— Что вы! Что вы! Я вовсе не то имел в виду. Я спрашиваю о неосознанных контактах. Например, вы могли видеть его во сне…
Аля залилась краской. Брови Михаила Дмитриевича удивленно полезли вверх.
— Это было не раз. Но ведь я все время думаю о нем, — пробормотала она.
— Расскажите о ваших снах.
Никому другому она не смогла бы этого рассказать. Разве что маме, если бы мама была жива. А этому человеку почему-то рассказала. И от его молчаливого сочувствия, от его доброй заинтересованности ей становилось спокойнее, появлялась уверенность, что никакой беды не случится.
Они расстались друзьями.
Словно сквозь серую пелену Сергей Павлович, профессор философии, увидел смутные очертания человека в халате.
— Степан Прокофьевич? — прошептал он, задыхаясь.
— Меня зовут Юрий Юрьевич, — послышалось в ответ.
Сергей Павлович сделал мучительное усилие и вгляделся в говорившего. Он увидел ничем не примечательного мужчину в белом халате. В следующее мгновение его что-то поразило в лице мужчины, но что именно, он не успел осознать и закрепить в памяти. Одно он знал точно: никогда раньше этого человека он не видел. Сергей Павлович вспомнил, что сегодня в больнице должен консультировать приезжий профессор из Москвы. Он спросил:
— Вы из Москвы?
— Это имеет значение?
Голос был не иронический, скорее любопытный.
— Нет, конечно. Извините, Юрий Юрьевич.
— Ничего, ничего. Вы еще что-то хотите спросить?
— Я хочу знать правду. Сколько мне осталось?
— Вы очень боитесь смерти?
Вопрос был более чем странный. Сергей Павлович попытался приподняться, чтобы лучше рассмотреть собеседника, но это ему не удалось. Он спросил:
— Новый метод психотерапии?
— Вы не ответили на мой вопрос.
Голос звучал серьезно, даже требовательно, и это совсем озадачило Сергея Павловича. Он произнес растерянно:
— Каждый нормальный человек боится смерти.
— Нормальный — тот, кто не может справиться со слепым инстинктом самосохранения? Человек нормальный — человек банальный, так? Кибернетики утверждают: нормальная машина — та, которая работает по программе.
— Не совсем так…
Сергей Павлович собрал последние силы и стал говорить.
Последние слова он вымолвил свистящим шепотом.
Юрий наклонился к нему, коснулся лба кончиками пальцев:
— Вам интересно было говорить на эту тему?
— Да. Но у меня нет сил. И я не понимаю… Не понимаю, зачем это вам…
Словно сквозь глухую стену до больного донеслось:
— Я хочу вылечить вас. И не только вас. У меня есть средство.
— Наконец-то…
— Но оно не проверено. Хочу проверить его на вас. Сначала на вас.
— Ну что же, «кролик» готов, — сказал Сергей Павлович.
— Кролик?
— Морская свинка… Какая разница? Вы закончили опыты на животных и приступаете к лечению людей?
— Животные здесь ни при чем. Больны вы, а не они, и у меня нет времени. Я начну с вас. Согласны?
Молчание длилось лишь несколько секунд. Но Сергей Павлович успел подумать о многом.
— Почему именно с меня?
— С кого-то надо начинать. Риск меньше там, где он больше.
— Что вы имеете в виду?
— Вы — пожилой человек. Шансов выздороветь без лекарства у вас нет.
— Кажется, понял. Это жестоко, но справедливо. Я согласен.
— Жестоко, но справедливо, — в голосе Юрия Юрьевича появились другие интонации. — Люди часто так говорят. Иногда это правда, иногда — ложь. И всегда отражает одну из главных программ эволюции.
— Старые истины…
— Как для кого. Если бы я не понял их, не было бы лекарства.
— Хорошо, поговорим об этом после, — простонал Сергей Павлович. Он терял последние силы.
Юрий Юрьевич протянул руку, резко раскрыл ладонь. На ней, будто в створке раковины, лежали две белые горошины. Другой рукой он помог Сергею Павловичу приподняться. Больной не отрывал зачарованного взгляда от ладони. Он не видел горошин, ибо то, что его поразило, было слишком необычным. На ладони врача не было ни одной морщины, ни одной «линии жизни», Она была гладкой, словно из фарфора.
— Берите лекарство, — напомнил Юрий Юрьевич. Сергей Павлович взял горошины дрожащими пальцами и проглотил их одна за другой, не запивая.
…Он проснулся на рассвете. За окном щебетали птицы. Высокие окна наливались розовым цветом. Вниз, к подоконнику, сбегали потоками синие тени — последние тени ночи. С веток деревьев капала роса. В приоткрытую форточку легкий ветерок приносил белую сладость акации и горечь липовых стволов. Сергей Павлович явственно ощущал эти запахи. Он согнул руку, ногу. Прислушался к себе, еще ничему не веря. Положил руку на лоб, на влажную прохладную кожу. Нащупал пульс, подсчитал удары.
Воробей стукнул клювом в стекло. Сергей Павлович улыбнулся, стыдясь своей сентиментальности. Опустил с постели одну ногу, вторую. «Наверное, выгляжу, как ухмыляющийся идиот», — он готов был улыбаться всему на свете, даже стенам. В нем начало вызванивать радостное: «Я здоров, здоров, здоров…»
— Если он окажет сопротивление, у него могут быть неприятности.
— Не понимаю.
Михаил Дмитриевич наклонился к ней:
— Соглашайтесь.
Аля недоверчиво покосилась на него:
— Вы еще не говорили, зачем он вам.
Александр Николаевич хотел что-то сказать, но полковник легонько толкнул его под локоть, показывая взглядом на Михаила Дмитриевича: пусть, дескать, говорит он.
— Нам надо узнать о его намерениях и разъяснить ему, в чем заключается безопасность человека.
Полковник остался доволен формулировкой Михаила Дмитриевича и постарался запомнить ее.
Женщина нашла другое решение:
— Когда он вернется, я сама поговорю с ним об этом.
Коренастый оперативник с уважением посмотрел на нее.
— Но до этого его могут ранить, — проклиная себя, сказал Михаил Дмитриевич.
— Милиция не посмеет нарушить законы.
— Законы относятся к людям, — напомнил Александр Николаевич.
Аля поняла безвыходность своего положения. Она сказала с отчаянием:
— Ведь я даже не подозреваю, где он может находиться.
Михаил Дмитриевич сразу поверил ей, но полковник Тарнов решил уточнить:
— Может быть, вы знаете хотя бы город? Разве он никогда не упоминал о том, откуда приезжает к вам?
— Никогда.
В разговор вступил Эльбор Георгиевич. Его лицо с правильными жесткими чертами вдруг стало удивительно мягким и слегка печальным, словно из-под грима выглянуло настоящее обличье.
— Вы так любите его, что даже завидно. Но нельзя забывать, что у него в руках «опасные игрушки».
— Нет!.. — Аля задохнулась от волнения. — Юра ничего не сделает во вред людям!
— Пока это только слова…
— Чем же я могу помочь?
— Многим, — тихо сказал Эльбор Георгиевич. — Для начала расскажите нам поподробнее о его привычках. Нас интересуют мельчайшие детали его поведения…
Через два дня после посещения квартиры Али сотрудниками полковника Тарнова в городе было зарегистрировано несколько десятков случаев заболевания новой, еще неизвестной медицинской науке болезнью. Болезнь была похожа на брюшной тиф, протекала в острой форме. Температура тела больных поднималась до сорока и даже до сорока одного градуса. Лекарства помогали мало, лишь слегка тормозили развитие болезни.
В город одна за другой приезжали медицинские и правительственные комиссии. Шел уже четвертый день, как был зарегистрирован первый случай заболевания, а эффективных методов лечения еще не нашли.
Александр Николаевич и Михаил Дмитриевич трое суток находились в Институте экспериментальной генетики. Возбудители новой, неизвестной болезни были очень похожи на культуру микробов в исчезнувших в злополучный день пробирках. Однако антибиотики, без промаха поражавшие эти культуры, оказались бессильными против возбудителей новой болезни. В лабораториях института в спешном порядке проводились новые исследования.
Полковник Тарнов с нетерпением ждал результатов работы ученых. Вот и сегодня, не заезжая на службу, он с утра поехал в Институт генетики. Полковника принял сам директор института. Он привел его в знакомую лабораторию к большому, в полстены, термостату, открыл дверцу. На полках, поставленных одна на другую, громоздились стопками круглые плоские чашки Петри. Директор вынул несколько чашек, снял с одной плотно притертую крышку. На кусочке окрашенного желе различались светлые вкрапления.
— Мы произвели несколько десятков пересевов, — сказал директор, — и разделили бактерии по типам, окрашивая каждую культуру по Граму…
— Вы хотите доказать нам, что возбудитель болезни только похож на те культуры, которые украли у вас? — спросил полковник.
— Да, да, очень похож, но нистовелемицин на него не действует.
Директор бросил на полковника тяжелый взгляд из-под оплывших красноватых век, пытаясь угадать его мысли о людях, выворачивающихся из-под ответственности. Ему казалось, что он знает даже слова, которые мысленно произносит полковник. Пытаясь предупредить их, директор говорил:
— Впрочем, это могут быть те же штаммы, но видоизмененные.
Полковник понимающе посмотрел на него, а Александр Николаевич — на полковника.
Всем было тягостно и хотелось как-то разрядить обстановку.
Директор вынимал из термостата новые чашки и показывал, как в них видоизменяются колонии при добавлении в питательную среду различных веществ. В некоторых чашках колонии почти совсем исчезли,
— Мы уже знаем, чего они боятся, — торжественно сказал директор. — Наибольшие надежды мы возлагаем на серотонин в совокупности с остаточным кольцом нистовелемицина.
Полковник Тарнов спросил:
— Вы произвели полный химический анализ культур с центрифугированием и разделением на ядра и оболочку?
— Конечно.
— И после анализов ваши сотрудники утверждают, что культуры разные?
— Именно об этом говорят результаты экспериментов, — сказал директор, подавая полковнику обрывок бумажной ленты с формулами и их расшифровкой. — Вот судите сами…
Тарнов прочел, с минуту постоял молча, полузакрыв глаза и сгорбив плечи. Затем выпрямился, снова поднес ленту к глазам и стал ее изучать. Он думал: «Они ищут, кто бы помог им решить то, чего они сами решить не могут, хотя и являются специалистами. Нет, не так. Не решать, а поставить последнюю точку. Потому что за каждой точкой появляются новые и превращают ее в многоточие. Тот, кто сейчас поможет им, возьмет на себя все — и промахи их, и ответственность…»
Тем временем Александр Николаевич вполголоса спросил своего заместителя:
— Уже точно установлено, что возбудитель не имеет ничего общего с культурами, которые находились в пробирках?
— Этого я не утверждаю, — растерялся Михаил Дмитриевич.
— Мы забыли об одной существенной детали, — сказал полковник, прерывая их разговор. — Действительно, результаты анализов, с которыми я только что познакомился, подтверждают, что штаммы разные. Но один из них мог послужить исходным материалом для другого. И отнюдь не в лаборатории природы. Имеется еще одно звено, являющееся косвенным доказательством… Он сразу стал центром всеобщего напряженного внимания.
— Надо выяснить, где находится тот, кого мы ищем. И если он все-таки скрывается в этом городе, то мы отдадим предпочтение второй гипотезе.
«Он прав, — подумал Александр Николаевич. — Супермозг захочет сам следить за ходом опыта. На этом его можно поймать».
Полковник по телефону отдал дополнительные распоряжения. Вместе с Александром Николаевичем и Михаилом Дмитриевичем он поспешил в управление.
В поиск по городу включились все посты, опергруппы, народные дружины. Прошла бессонная ночь. Утром полковнику доложили, что человек, чьи приметы совпадают со «словесным портретом», замечен дружинниками на углу бульвара Пушкина и Пекинский улицы у канализационного люка. Он сдвинул крышку и опускал в люк на тонком тросе какой-то предмет. Заметив дружинников, сумел скрыться.
— Можно считать установленным его причастие к возникновению эпидемии, — глухо сказал Александр Николаевич, мельком взглянув на своего заместителя.
Тарнов кивнул головой, соглашаясь с его выводами.
Один Михаил Дмитриевич со страдальческим выражением произнес:
— Да поймите же, мы судим о нем как воробьи о попугае. Нам же ничего не известно о его намерениях. И я верю этой женщине…
Александр Николаевич уже не мог злиться на своего помощника. Он думал: «Хороший человек Михаил Дмитриевич. Все понимающий Михаил Дмитриевич. Широко мыслящий, эрудированный. Мягкий, человечный. Это знают все. И точно так же всем известно, что я жестокий и требовательный. Властолюбец, умеющий принимать крутые решения и беспощадно проводить их в жизнь. Бесчувственный. Что ж, кому-то надо быть таким. Если сейчас все будут добрыми и мягкими, как Михаил Дмитриевич, то могут погибнуть тысячи таких же добрых и мягких…»
Он думает о Нине, о своей молодой жене, не может не думать: «Бывают, конечно, глупые и старые люди. Но зачем молодой красивой женщине глупый и старый муж? Да к тому же не признающий компромиссов? Да к тому же неудачник?»
— Хорошо верить женщине, — сказал полковник Михаилу Дмитриевичу, отвечая на его слова, но Александру Николаевичу казалось, что он отвечает на его мысли. — Это мудро — верить женщине. Но как быть с фактами?
— Факты еще надо истолковать.
— Как же вы истолкуете последнее сообщение? — тихо, очень тихо спросил у своего зама Александр Николаевич.
— Может быть и такое объяснение: он, как и мы, ищет средства борьбы против эпидемии, — сказал Михаил Дмитриевич.
На стене кабинета с планом города ярко замигала одна из сигнальных лампочек. Полковника Тарнова вызывал пост номер семь. Пост сообщал:
— Преступник обнаружен в нашем квадрате и окружен.
— Прикажите не применять оружие! — крикнул полковнику Михаил Дмитриевич.
Полковник бросил в микрофон: «Выезжаю!» Жестом показал ученым, что они могут ехать с ним.
— Разрешите мне действовать самостоятельно, — попросил Михаил Дмитриевич.
Возмущение Александра Николаевича готово было выплеснуться наружу, но полковник погасил его, спокойно сказав Михаилу Дмитриевичу:
— Сейчас спорить некогда. Поехали.
Квадрат номер семь был оцеплен так, что из него никто не мог выбраться незамеченным. Спецкоманды дежурили у передвижных установок слежения, над домами зависли патрульные вертолета.
— Вот он! — Полковник показал на темную точку в углу радиолокационного экрана, вмонтированного в панель управления автомобиля.
Точка стала увеличиваться. Автоматически включился телеэкран. На нем видна человеческая фигура.
— Сейчас его возьмут, — прошептал Тарнов, приподнявшись на сиденье.
На экране человек быстро шел по улице, завернул за угол, вышел на набережную канала. Здесь проходила дорога к торговому центру. Не менее десяти оперативников двигались кольцом вместе с преступником, но взять его на набережной не могли — мешали люди. Преследуемый сбежал по лесенке к каналу, согнулся для прыжка и… исчез.
— Он прыгнул в канал! — воскликнул полковник и скомандовал в микрофон: — Перекрыть шлюзы!
Время двигалось мучительно медленно. Наконец Тарнов увидел сигнал вызова на пульте и немедленно ответил. Передавали с берега канала: преследуемого обнаружить не удалось. Он ушел. Исчез, будто растворился в воде.
Через несколько минут такие же сообщения поступили от всех групп преследования, с пунктов слежения, с постов, установленных у шлюзов.
Полковник вопросительно посмотрел на Александра Николаевича. Тот сделал вид, что не понимает его взгляда. Да и что он мог сейчас посоветовать? Рассказать еще что-нибудь о предполагаемых, но неизученных возможностях супермозга? Импровизировать, какие эксперименты может проводить супермозг над людьми или даже над человечеством в целом?
Полковник нажал несколько кнопок на пульте, посоветовался с генералом и с теми, кто вел расследование параллельно, отдал дополнительные распоряжения постам.
— Самое лучшее средство против разочарования — не очаровываться, — внезапно и весьма неуместно сказал Михаил Дмитриевич.
Полковник резко повернулся к нему и спросил:
— Вы, помнится, хотели получить возможность действовать самостоятельно?
Александр Николаевич сделал предостерегающий жест, но полковник не прореагировал. Тогда Александр Николаевич сказал:
— К сожалению, Михаил Дмитриевич в своих поступках не всегда руководствуется логикой.
— Чем же он руководствуется? — спросил полковник так, чтобы по интонации нельзя было догадаться о его настроении.
— Настроением, — сказал Александр Николаевич. — Настроением и интуицией. По-моему, в нашей ситуации доверяться интуиции легкомысленно.
— В условиях неполной информации интуиция иногда очень полезна, — заметил полковник. — Может быть, я ошибаюсь?
— Но…
— Вы сами, Александр Николаевич, утверждали, что в данном случае логика нам не помогла! — Полковник взглянул на Михаила Дмитриевича и поощрительно улыбнулся. — Действуйте самостоятельно.
Бедный Александр Николаевич не мог и предполагать, какое действие на полковника окажет его замечание об интуиции…
— Подождите минутку, — попросил Александр Николаевич Михаила Дмитриевича, когда они вышли из автомобиля и остались одни на улице. Лицо руководителя лаборатории было нездорового желтого цвета, темные круги увеличивали глаза.
Михаил Дмитриевич почувствовал болезненный укол жалости: с этим человеком он проработал десять лет, Александр Николаевич всегда выглядел уверенным в себе, бодрым, энергичным руководителем. Он умел принимать крутые решения, брать на себя ответственность там, где другие не решились бы.
Подумать только, как он изменился! И голос его звучит иначе:
— Вас не мучает вопрос — почему он все время убегает от нас?
— Вы в самом деле не знаете ответа? Александр Николаевич кивнул.
— Разве вы не помните, сколько раз мы спорили до хрипоты в лаборатории, можно ли нам супермозг приспособить для работы на Земле, среди людей? И вы всегда твердили решительное «нет». Вы боялись, что он уже одним своим существованием будет принижать людей. Если помните, я просил вас не говорить этого при нем. Но вы ответили, что он слышит не лучше шкафа, поскольку не имеет ушей.
— И вы думаете…
«Неисправимый, он и сейчас притворяется, будто не понимает. Ну, так получай!» Михаил Дмитриевич облизнул губы и «выстрелил»:
— Я уверен, что он «слышал» нас. Не знаю, каким образом, — может быть, в виде электромагнитных волн, — но он воспринял эту информацию. А в том, что он не желает быть уничтоженным, нет ничего странного. Как и в том, что он хочет изучить своих создателей. Дети тоже изучают своих родителей, только последние этого обычно не замечают.
Лицо Александра Николаевича исказилось, но уже через несколько секунд он овладел собой.
— Он может прийти к страшным для нас выводам, — изрек он.
«Напрасно я жалел его, не стоило», — подумал Михаил Дмитриевич и твердо сказал:
— В тысячный раз напоминаю вам одну и ту же формулу гуманистов: мудрость и добро неразлучны!
Аля удивлялась себе: «Как же это я иду против всех? Как я смею? Ведь полковник сказал, что разыскать Юрия необходимо в интересах человечества. Полковник мудрый, правдивый. Выходит, я против человечества? Нет, не против. Просто человечество для меня какое-то общее понятие, абстракция. А Юрий — конкретный, близкий. Но человечество — это люди, такие же, как я. А он…»
Тут ее мысли заходили в тупик. Она не могла думать о Юрии как об искусственном существе с враждебными намерениями. Она вспоминала его объятия, его дыхание на своей коже, его изумление: «Вот, оказывается, как это бывает…»
Аля отвлекалась только на работе и старалась не оставлять себе времени для отдыха и «посторонних» размышлений. Когда допекали вопросами о Юрии, она становилась злой, раздражительной, и от нее быстро отставали даже самые дотошные.
Аля нарочно бродила вечерами по самым отдаленным и пустынным улицам, останавливалась в самых темных аллеях парка, чтобы Юрий, если все-таки он прячется в городе, мог подойти к ней без риска.
Несколько раз ей снилось, что он вернулся. Проснувшись, она долго лежала, снова и снова переживая сон.
Ее навещали подруги и знакомые, рассказывали о своих горестях и удачах. Она давала им вполне разумные, дельные советы. Ее коллега, Маргарита Петровна удивлялась: «Алька, да ты никак стала мудрой!»
Однажды ей приснился Юрий очень ясно — он вошел в комнату, сел за письменный стол и стал что-то писать. Она помнила, что тень от стола доставала до ее постели, падала на подушку.
«Юра!» — окликнула она.
Он повернул к ней измученное лицо.
«Когда ты вернешься?» — спросила Аля.
«Я все время рядом с тобой», — ответил он.
«Хочу, чтобы ты вернулся навсегда».
«Не произноси этого слова. Навсегда — страшное понятие. Это черно-фиолетовая пустота, в которой не слышны шаги и стук часов».
Она протянула к нему руки, но в этот момент послышался звонок. Аля проснулась, вскочила с постели, никак не могла попасть ногами в тапочки.
Раздался второй звонок.
Наконец она запахнула халатик, выскочила в прихожую и открыла замок. В дверь боком протиснулся Михаил Дмитриевич. Приподняв шляпу, поклонился.
— Доброе утро, — сказал он. — Извините за ранний визит. — Он еще раз приподнял шляпу, открывая лысеющую голову. — Мне необходимо с вами поговорить.
— А где ваш грозный начальник? — спросила Аля.
— Кого вы имеете в виду? — Михаил Дмитриевич решил, что она приняла его за сотрудника милиции.
— Теперь, кажется, моя очередь извиняться, — сказала Аля.
Михаил Дмитриевич засмеялся. Он смеялся как ребенок — заливисто, неудержимо. Прыгали полные губы, тряслись плечи, взмахивали руки. Аля тоже улыбнулась. Лед был сломан.
Но уже в следующее мгновение Аля, нахмурившись, спросила:
— Хотите говорить о нем?
— И о вас, — ответил Михаил Дмитриевич, платочком вытирая пот со лба,
— А что обо мне говорить? Со мной все ясно.
— Все, да не все. Как в любви: и луна светит, но и горы высоки.
Аля не успела бросить уже приготовленное «а это касается только меня», потому что Михаил Дмитриевич быстро добавил:
— Юра достоин любви. Это я вам говорю совершенно объективно, как один из его родителей.
Он и тут не мог удержаться от шутки, но Аля не заметила ее. «Он знает о Юре многое», — подумала она.
— Он оригинальный человек, — продолжал ученый, совершенно спокойно и естественно произнеся слово «человек». — Могущественный, мудрый. И, как всякий мудрый человек, он не может быть злым. Мудрость и зло несовместимы, ибо зло всегда неразумно.
— Вы им это говорили?
— Конечно.
— И что же они?
— Кто не хочет услышать, тот не услышит.
— Они и мне не поверили. А ведь он любит меня понастоящему.
В словах Али слышался скрытый вызов, и Михаил Дмитриевич поспешно подтвердил:
— Он способен на глубокие чувства. На более глубокие, чем…
Михаил Дмитриевич хотел сказать «чем некоторые люди», но спохватился и принялся подыскивать подходящее слово. Аля нашла быстрее:
— Чем многие другие. За это я могу поручиться! Она даже притопнула ногой для большего утверждения.
— Именно это я и хотел сказать. Аля, как и в первую их встречу, прониклась к нему доверием. Она спросила о том, что давно мучило ее:
— Может быть, мне не надо было говорить академику о Юре?..
— Э…
— Я дура!
Полные губы Михаила Дмитриевича то вытягивались, будто он пытался улыбнуться, то недовольно выпячивались. Наконец он заговорил:
— Э-э, не мучайте себя. Кита в карася не впихнешь, — звезды дымкой не закрыть. Слишком уж необычны были многие Юрины действия. Тут ничего не поделаешь — он не такой, как все, да к тому же он только начинал знакомство с миром людей и совершенно не знает искусство камуфляжа. Я очень боюсь, как бы не случилось непоправимое…
— Он добрый.
— Знаю. Но когда слон идет к водопою, он может не заметить на дороге муравьев.
Аля сощурилась, посмотрела пристально на собеседника, потом спросила:
— Такое соотношение?
Михаил Дмитриевич укоризненно улыбнулся:
— Должен вас разочаровать. Конечно, я преувеличил. Впрочем, почти невозможно точно определить разницу в мышлении, в способностях, да и незачем. Разница есть, значит, нам трудно предугадать последствия.
— Поэтому вы тоже хотите, чтобы он поскорей вернулся?
Михаил Дмитриевич посмотрел Але в лицо.
— И потому и поэтому, — медленно сказал он. — А если начистоту, то я отношусь к нему как к своему сыну, которого у меня никогда не было. Угораздило меня, понимаете?
Аля кивнула, доверчиво положила руку ему на плечо, спросила заговорщицки:
— А можно как-нибудь ускорить его возвращение?
— Бумеранг возвращается, когда его бросают. В качестве первого шага я рекомендовал полковнику и своему шефу вернуться на исходную позицию — прекратить всякие поиски Юрия.
— Полностью согласна с вами.
— Но они не согласились. Их тоже нужно понять.
— Что же делать? — спросила Аля.
— Увы, друг мой, не знаю. Одна из незыблемых истин гласит: рассуждать легче, чем действовать. — Он провел ласковым взглядом по ее лицу, будто погладил. — А у вас нет никаких контактов с Юрием?
Аля отпрянула. Лицо ее выражало возмущение и удивление.
— Неужели вы все еще подозреваете… Михаил Дмитриевич даже замахал руками:
— Что вы! Что вы! Я вовсе не то имел в виду. Я спрашиваю о неосознанных контактах. Например, вы могли видеть его во сне…
Аля залилась краской. Брови Михаила Дмитриевича удивленно полезли вверх.
— Это было не раз. Но ведь я все время думаю о нем, — пробормотала она.
— Расскажите о ваших снах.
Никому другому она не смогла бы этого рассказать. Разве что маме, если бы мама была жива. А этому человеку почему-то рассказала. И от его молчаливого сочувствия, от его доброй заинтересованности ей становилось спокойнее, появлялась уверенность, что никакой беды не случится.
Они расстались друзьями.
Словно сквозь серую пелену Сергей Павлович, профессор философии, увидел смутные очертания человека в халате.
— Степан Прокофьевич? — прошептал он, задыхаясь.
— Меня зовут Юрий Юрьевич, — послышалось в ответ.
Сергей Павлович сделал мучительное усилие и вгляделся в говорившего. Он увидел ничем не примечательного мужчину в белом халате. В следующее мгновение его что-то поразило в лице мужчины, но что именно, он не успел осознать и закрепить в памяти. Одно он знал точно: никогда раньше этого человека он не видел. Сергей Павлович вспомнил, что сегодня в больнице должен консультировать приезжий профессор из Москвы. Он спросил:
— Вы из Москвы?
— Это имеет значение?
Голос был не иронический, скорее любопытный.
— Нет, конечно. Извините, Юрий Юрьевич.
— Ничего, ничего. Вы еще что-то хотите спросить?
— Я хочу знать правду. Сколько мне осталось?
— Вы очень боитесь смерти?
Вопрос был более чем странный. Сергей Павлович попытался приподняться, чтобы лучше рассмотреть собеседника, но это ему не удалось. Он спросил:
— Новый метод психотерапии?
— Вы не ответили на мой вопрос.
Голос звучал серьезно, даже требовательно, и это совсем озадачило Сергея Павловича. Он произнес растерянно:
— Каждый нормальный человек боится смерти.
— Нормальный — тот, кто не может справиться со слепым инстинктом самосохранения? Человек нормальный — человек банальный, так? Кибернетики утверждают: нормальная машина — та, которая работает по программе.
— Не совсем так…
Сергей Павлович собрал последние силы и стал говорить.
Последние слова он вымолвил свистящим шепотом.
Юрий наклонился к нему, коснулся лба кончиками пальцев:
— Вам интересно было говорить на эту тему?
— Да. Но у меня нет сил. И я не понимаю… Не понимаю, зачем это вам…
Словно сквозь глухую стену до больного донеслось:
— Я хочу вылечить вас. И не только вас. У меня есть средство.
— Наконец-то…
— Но оно не проверено. Хочу проверить его на вас. Сначала на вас.
— Ну что же, «кролик» готов, — сказал Сергей Павлович.
— Кролик?
— Морская свинка… Какая разница? Вы закончили опыты на животных и приступаете к лечению людей?
— Животные здесь ни при чем. Больны вы, а не они, и у меня нет времени. Я начну с вас. Согласны?
Молчание длилось лишь несколько секунд. Но Сергей Павлович успел подумать о многом.
— Почему именно с меня?
— С кого-то надо начинать. Риск меньше там, где он больше.
— Что вы имеете в виду?
— Вы — пожилой человек. Шансов выздороветь без лекарства у вас нет.
— Кажется, понял. Это жестоко, но справедливо. Я согласен.
— Жестоко, но справедливо, — в голосе Юрия Юрьевича появились другие интонации. — Люди часто так говорят. Иногда это правда, иногда — ложь. И всегда отражает одну из главных программ эволюции.
— Старые истины…
— Как для кого. Если бы я не понял их, не было бы лекарства.
— Хорошо, поговорим об этом после, — простонал Сергей Павлович. Он терял последние силы.
Юрий Юрьевич протянул руку, резко раскрыл ладонь. На ней, будто в створке раковины, лежали две белые горошины. Другой рукой он помог Сергею Павловичу приподняться. Больной не отрывал зачарованного взгляда от ладони. Он не видел горошин, ибо то, что его поразило, было слишком необычным. На ладони врача не было ни одной морщины, ни одной «линии жизни», Она была гладкой, словно из фарфора.
— Берите лекарство, — напомнил Юрий Юрьевич. Сергей Павлович взял горошины дрожащими пальцами и проглотил их одна за другой, не запивая.
…Он проснулся на рассвете. За окном щебетали птицы. Высокие окна наливались розовым цветом. Вниз, к подоконнику, сбегали потоками синие тени — последние тени ночи. С веток деревьев капала роса. В приоткрытую форточку легкий ветерок приносил белую сладость акации и горечь липовых стволов. Сергей Павлович явственно ощущал эти запахи. Он согнул руку, ногу. Прислушался к себе, еще ничему не веря. Положил руку на лоб, на влажную прохладную кожу. Нащупал пульс, подсчитал удары.
Воробей стукнул клювом в стекло. Сергей Павлович улыбнулся, стыдясь своей сентиментальности. Опустил с постели одну ногу, вторую. «Наверное, выгляжу, как ухмыляющийся идиот», — он готов был улыбаться всему на свете, даже стенам. В нем начало вызванивать радостное: «Я здоров, здоров, здоров…»