Росоховатский Игорь Маркович. Многоликость

   - Торжествуете? - Профессор смотрел на него не так, как обычно, он словно разглядывал коллегу с некоторым удивлением.
   - А почему бы и нет? - ответил Евгений Максимович, отмечая про себя, как усиливается одышка, в голосе появляется больше свистящих звуков. "Лицо, вероятно, уже побелело, - подумал он. - Жанна увидит - испугается. Надо будет ее успокоить..."
   - Владимир Игнатьевич, на пруду необходимы немедленный карантин и дезинфекция хлорофосом или дихлофосом...
   - Конечно, конечно, - согласился профессор, беря руку Евгения Максимовича и нащупывая пульс. И Евгению Максимовичу как бы передались его мысли: "...а вот что делать с тобой? Как лечить?.."
   Владимир Игнатьевич повернулся на едва слышный скрип двери. Это явился Петя. Поздоровался, щелкнул застежкой "дипломата", достал из него пачку шоколада "Пористый горький" - и где только купил? - и баночку.
   - Эта? - спросил он, подымая баночку, чтобы было лучше видно. В ней билась золотисто-черная мушка.
   - Эта, - подтвердил Евгений Максимович. - Дихлофос приготовили?
   - Нехорошо быть мстительным, - назидательно проговорил Петя. - Мы ее уже предварительно исследовали. Интересное создание. Как я тебе говорил, вероятно, мутировала из обычной золотушки. Скорее всего под воздействием маслянистых веществ. Мухам ведь тоже нужна чистая вода. Увы, как стало известно из работ экологов, всего один литр нефти способен загрязнить и сделать непригодным для питья миллион литров воды. А на пруду к тому же еще происходит вымывание из почвы удобрений...
   Говоря, он все время бросал быстрые взгляды на друга. Наконец спросил, словно невзначай:
   - К лечению уже приступили?
   - Приступим, - медленно произнес профессор.
   "...Если будет чем..." - мысленно добавил Евгений Максимович, и ему стало еще холодней, несмотря на двадцать четыре градуса, которые показывал комнатный термометр. В тон Пете, как бы вскользь, заметил:
   - По моим сведениям у нас в запасе еще примерно две недели. Ты сможешь уточнить?
   - Попытаюсь. Это бы лучше и скорее сделали в институте энтомологии...
   - Что имеете в виду вы? - вскинулся Владимир Игнатьевич. - Петя рассказывал, как мухи "заботятся" о кормильцах их деток. Одним словом, о том, чтобы "и стол и дом" в одном лице не погибли прежде, чем перестанут быть необходимы личинкам... А если помните, Т-анемия убивала наших больных не раньше чем через две с половиной - три недели. Причем в одинаковый срок и молодых, и старых, и сильных, и слабых. Откуда такая точность?
   - Интересно, - сказал профессор и умолк. Повторил: - Интересно... Помните, все мы еще в институте учили, что паразиты "заботятся" об организме-хозяине? Глисты, к примеру, ни за что не допустят скоропостижной гибели человека, в котором паразитируют. Да, это известно, но кто-то сказал, что "произнесение расхожей истины в нужную минуту умножает ее значимость". Спасибо вам.
   - За что? - удивился Петя. Почти так же он удивился, когда узнал, что на основе его материалов и наблюдений была выстроена большая часть кандидатской диссертации Вадима Орлюка.
   - За то, что напомнили старую истину и тем умножили ее значение.
   VIII
   На звук открывшейся двери швейцар резко обернулся, готовый указать нежеланному посетителю на табличку, навещавшую белым по черному, что до конца месяца билеты распроданы. Но его лицо тут же изменило выражение. Оно все словно расплылось в радостной улыбке:
   - Ах, Владимир Игнатьевич, бога ради, извините, - не встретил, старый друг отвлек. А вас там уже ждут. Вот и билетик для вас оставили. Пожалуйста. Разрешите портфелик...
   Мимо сидящих на стульях вдоль стены счастливчиков - билеты здесь приобретались за две недели, как же - лучшая в городе финская баня! - мимо долготерпеливой очереди - провел к деревянной лестнице. Хотел и выше, но Стень кивком головы поблагодарил и зашагал - через ступеньку - на второй этаж.
   Повеяло теплом, запахом воды и мыла, послышались голоса:
   - Сюда, Вовчик! Штрафную сегодня заработал! Завидя его, Вадим сразу же начал раздеваться, Тихон предупредительно открывал дверку еще одного шкафчика.
   - Давай в темпе, старик. Мы засиделись.
   Стень открыл "молнию" на куртке, ловко - одним махом - снял ее, бросил в шкафчик. Достал из портфеля резиновые тапочки, шлепнул их на пол.
   - Догоняй! - крикнул Вадим уже из облака пара, вылетевшего из открытой двери душевого отделения.
   Через десяток минут, пройдя "чистилище", они уселись рядышком в парилке. Сухой благодатный жар колол иголками, пробиваясь под кожу, добирался до "нутра", разгонял и очищал кровь, изгонял усталость. Вадим глянул на ртутный столбик термометра и начал рассказывать новый анекдот. Тихон хохотал, постанывая от удовольствия.
   - А то вот еще такой... - начал Вадим, но внезапно умолк и повернулся к Стеню: - А ты, старик, сегодня не в форме... Что-то стряслось? В клинике? Дома?
   Владимир Игнатьевич только теперь почувствовал, что напряжение целого дня начало ослабевать. Подействовала-таки парилка, а еще больше заинтересованный голос друга. Он знал: Вадим Орлюк спрашивает не просто так, любопытства ради. На его помощь можно рассчитывать. Но рассказывать рано. Замысел ворочался где-то в глубинах сознания, медленно обрастая деталями, смутный, расплывчатый, еще чужой, как и тот, вскользь проронивший несколько слов человек. Но Владимир Игнатьевич безошибочно чувствовал своим особым "стеневским" чутьем, что замысел прорастет, как зерно, даст всходы - и это будут уже его всходы. Правда, до этого должно пройти немало времени - он должен оформиться, затем его придется доказывать и отстаивать... И только затем... Спешить бесполезно. Но в том-то и дело, что в данной ситуации спешить придется - и от этой горестной необходимости ему было не по себе. Хотелось перепрыгнуть хоть через одну ступеньку, как он привык это делать на лестницах, а поступать так не следовало - здесь каждая пропущенная ступенька могла оказаться главнейшей...
   - Послушай, Вадим, что твоей науке известно о том, как паразиты берегут жертву-донора?
   Улыбка оставалась на лице Вадима несколько минут, но по мере того, как он "переваривал" вопрос, она, становясь задумчивой, утрачивала яркость. Он привык к таким неожиданным вопросам друга и соратника по многочисленным научным и околонаучным стычкам.
   - Интересная мысль, старик. Факты в энтомологии есть. Но, пожалуй, никто их так не обобщал, как ты сейчас. Если хочешь, через недельку-другую подготовлю тебе выборку...
   - Хочу, но завтра, - сказал Стень, глядя в глаза Другу. Брови Вадима поползли вверх. - Так серьезно? - спросил он. Владимир Игнатьевич утвердительно кивнул и, уже поворачиваясь к Тихону, сказал:
   - А тебя, Тиша, прошу: подготовьте у вас в лаборатории аппаратуру для очистки и анализа биопрепаратов животного происхождения по таблице. Я тебе завтра передам таблицу - и сразу же приступайте. Поговорка, что промедление смерти подобно, в данной ситуации должна пониматься буквально.
   Тихон знал, что Стень словами не бросается. Раз говорит "срочно" значит, по-иному нельзя.
   - Баньковский пикничок отменяется, - невесело подытожил он, уже обдумывая план работы на завтра.
   - Оставим до лучших времен, - вздохнул Стень.
   Холодная вода бассейна остудила горячую кожу. Он заставил себя еще немного расслабиться, но мозг работал напряженно, без передышек, как хорошо отлаженная вычислительная машина, мозг просчитывал сотни вариантов, нащупывая среди них наилучший, выигрышный, учитывая, кому, как и что придется доказывать, при каких обстоятельствах и где надо будет пробивать и утверждаться...
   IX
   Профессор пришел к Евгению Максимовичу на второй день сразу же после обеда. Хрустя накрахмаленным халатом, придвинул табурет к самой постели, сел.
   - Считаю излишним скрывать от вас, коллега, - положение серьезное. Приступать к лечению надо немедленно, а специфических препаратов пока нет. Я выпросил один, только проходит испытания на животных. Зарекомендовал он себя отлично, но очистка его оставляет желать лучшего. Именуется фостимином фосфорсодержащий. Вот его химическая формула, - Владимир Игнатьевич подал Евгению Максимовичу бумажку и очки. - Некоторые побочные эффекты неизбежны, в частности - сужение зрачков. Зато полинэстеразу разрушает. Рискнем?
   Он наклонился и заглянул в самые глаза больному. В значении этого взгляда трудно было ошибиться. Евгений Максимович хотел ответить бодро и насмешливо, но получился жалобный шепот:
   - А что нам еще остается? От меня требуется расписка?
   Профессор встал, освобождая табурет и одновременно жестом фокусника положил на него бумагу и ручку. Помог Евгению Максимовичу приподняться. Увидев, что он тянется за "рабочим календарем", подал его.
   Все время, пока Евгений Максимович писал расписку, профессор молча ходил по палате. Замирая расписку, сказал:
   - Препарат опробован достаточно. Побочные эффекты пройдут быстро. Я не хотел обнадеживать преждевременно и влиять на решение ваше. Но потерпеть придется.
   Евгений Максимович кивнул и спросил: - Пруд на карантине? - Конечно. Дезинфекция идет полным ходом. Хорошо, что ваш друг успел отловить несколько десятков, этих "милых созданий" для коллекции. Еле выпросил у него несколько. - А вам зачем? Владимир Игнатьевич заложил руки за спину, чуть наклонившись вперед.
   "Все-таки позер, - подумал Евгений Максимович. - Все ему кажется, что он перед аудиторией, пусть и из одного человека..."
   - Разрешите напомнить один небезынтересный факт вам, коллега. В лекциях по энтомологии его приводят часто. Так вот, в американском городе Энтерпрайз есть статуя богини плодородия Цереры, которая в руках держит металлического жучка. Хлопкового долгоносика. Не помните? Обычно студенты удивляются, за что злейшему вредителю такая честь. А на пьедестале есть надпись, что благодарные жители штата Алабамы воздвигли памятник в знак глубокой признательности хлопковому долгоносику. Он, видите ли, поедал их посевы, пока не "доказал предметно", что нельзя сеять на полях один хлопок. Тем самым он заставил фермеров ввести систему севооборота. Тогда-то, кроме хлопчатника, начали они выращивать кукурузу, земляной орех, картофель, различные травы. В результате долгоносик исчез, урожаи стали обильными, фермеры - богатыми.
   - Забавный анекдот, - улыбнулся Евгений Максимович. - Но я тоже помню кое-что по энтомологии. Один французский профессор, например, писал, что масса насекомых нарастает, подобно морскому приливу, и "угрожает человеческой цивилизации". И вообще мать-природа уготовила для человечества рай с адскими "подарками"...
   - Ну, она же не создавала мир для человека специально. Человечеству предстоит созвать вокруг себя такой мир, в котором нравится жить ему. Что он уже и начал делать.
   - Слишком много конкурентов и слишком жестокие правила борьбы.
   - Может быть, чтобы не давать застаиваться нам. - И залеживаться... Пусть будет по-вашему, - благодушно согласился профессор. - Это болезнь заставляет вас так мрачно смотреть на мир, в том числе на мир насекомых. А вот поправитесь и посмотрите другими глазами на ту же мушку. Чего стоит одна ее расцветка. Этакий золотисто-черный хитон, или, если хотите, черно-желтое "домино", осиному под стать. Крылышки почти стеклянные с темно- синим отливом... А самое главное, надеюсь, что она еще сослужит службу человечеству...
   - Уже сослужила, - откликнулся Евгений Максимович. - Ускорила, например, испытания препарата. Как вы сказали - фостимин? Вводить начнете сегодня?
   Профессор взглянул на часы: - Уже через сорок минут, если позволите... Он снова взял руку Евгения Максимовича и нащупал пульс своими длинными, сильными, удивительно чуткими пальцами, заговорщицки подмигнул. Его жесткое лицо с хищным хрящеватым носом вдруг преобразилось, и что-то наивно-озорное, бесшабашное и по-детски беззащитное на миг открылось в нем. Только на миг, как при вспышке молнии в ночи.
   X
   Из телефонного разговора начальника автопредприятия с профессором Стенем В. И.
   - Извините, что побеспокоил вас, Владимир Игнатьевич. Это - Ростислав Иванович Гузь, с автопредприятия. Помните, мы с вами встречались в мае на бюро райкома? Когда мой вопрос разбирали...
   - Помню.
   - Потом мы давали машины для вашей клиники. По вашей же личной просьбе.
   - Клиника не расплатилась с автопредприятием? - Да нет, не в этом дело. Мы всегда готовы пойти вам навстречу, но... Как бы это... Одним словом, мне сообщили, будто вы вместе с главврачом санэпидстанции собираетесь нас крупно наказывать... - Верно. - Но надо же разобраться, дорогой Владимир Игнатьевич. У нас фондов нет на строительство очистников. - Разберемся. - И мы же не одни отвечаем за пруд. Понимаете, здесь несколько предприятий, коллектор общий и... - Ответите за свое... - Но мы ничего такого не сделали, Владимир Игнатьевич. У кого не бывает промашек. Надо же по-человечески...
   - По вашей вине уже погибло четыре человека. Многие заболели.
   - Вы говорите так, будто это я убил их. - Совершенно верно. Вы. Санэпидстанция предупреждала и штрафовала вас.
   - Никогда не предполагал, что вы такой. Вы же должны понимать, хотя бы как депутат райсовета: буква - буквой, а работа - работой. У нас есть план...
   - Дальнейший разговор сейчас бесполезен. Перенесем его на бюро. Вы знакомы с последними постановлениями об охране природы? Кроме того, довожу до вашего сведения, что мы с санэпидстанцией вместе возбуждаем против вас уголовное дело в соответствии со статьей закона о загрязнении среды, повлекшем смертельные случаи.
   - Да вы что? Может, сами лечили их неправильно, а всю вину хотите на нас перевалить?
   - Каждый ответит за свое.
   Евгений Максимович открыл глаза и съежился. Необычно яркий свет нестерпимо резал их. Смотреть было больно. Несколько раз он закрывал и открывал глаза, пока смог как-то приспособиться. Холодный пот выступил по всему лицу. Сквозь забор, состоящий из каких-то остроконечных столбов, он видел громаду белого стола, на нем - огромный стакан с розоватой жидкостью. А вверху, на ослепительно белом потолке, неспешно ползла большущая, не меньше вороны, муха. Она направлялась в сторону Евгения Максимовича.
   Что это за насекомое? Откуда оно взялось? Вспомнились недавние Петины рассказы о слепнях и оводах. Может быть, это муха цеце, разносчица сонной болезни - наганы?..
   Он съежился, его взгляд заметался, ища, чем бы прогнать муху. Увидел на стуле груду огромных газет и журналов и вспомнил: ему вводят фостимин, профессор предупреждал, что сузятся зрачки. Поэтому все вокруг кажется увеличенным в несколько раз. Этот частокол из остроконечных столбов наверное, его собственные ресницы.
   "Гулливер в стране великанов", - подумал он, и страх отступил косматым чудовищем. Залег в углу и притаился...
   Евгений Максимович с трудом поднял руку и включил магнитофон. Уже через несколько минут в палату заглянула сестра, а затем вошел Владимир Игнатьевич. Он казался великаном и виделся в окружении все тех же заостренных столбов.
   - Ну что, каким я сегодня кажусь вам? - спросил профессор своим обычным голосом.
   - Большущим. Но не задавайтесь. Вот кончится действие препарата - и уменьшитесь многократно.
   - Не претендую на роль великана, - хохотнул профессор.
   - Претендуете. И в науке и в жизни, - уверенно сказал Евгений Максимович.
   - Ну что ж, может быть, вы и правы. Но что же тут плохого? Играя роль, человек пытается в нее вжиться. Поневоле тянется до намеченной величины.
   - Вживайтесь, тянитесь. Вам же хуже. Придется на работе ходить согнутым.
   - Это почему же? - Ради вас потолок подымать не станут. Оба засмеялись. Раз шутите, значит, чувствуете себя лучше? - Как будто, - подтвердил Евгений Максимович. - А что говорят анализы?
   - Рановато еще для перемен. Но уже завтра они должны появиться...
   "...А зря и преждевременно огорчаться не следует", - додумал окончание фразы Евгений Максимович и подивился тому, что стал больше понимать Владимира Игнатьевича.
   - Отдыхайте, вечером зайду еще, - сказал профессор.
   Евгений Максимович прикрыл тяжелые веки. В полудреме он снова видел кукурузный рай за шоссе, ширь пруда, утку с утятами. И в этот рай влетела маленькая золотистая мушка, постепенно увеличиваясь до размеров другой мухи, увиденной на потолке. Она являлась как знамение, как грозное напоминание об изнанке рая. Мгновенно все пространство вокруг постели заполнилось громадными насекомыми. От их жужжания вибрировал воздух. И тогда откуда-то появился великан в белом. За ним шли его близнецы. Шли, не замечая мух, сшибая и давя их своими сапожищами. После них, как после танков, оставались широкие просеки пустого пространства. Исчезали мухи, высокие зеленые стебли, падали на траву облака, устилая ее белым снегом...
   Евгений Максимович проснулся от скрипа двери. Знакомое, но такое большое лицо с яркими губами. Знакомый запах, знакомое прикосновение горячих рук. Кто же это?
   Горячие губы коснулись его лба.
   - Долго еще будешь притворяться? Жанна! Вот так новость - не узнать собственную жену! Неужели ему так плохо?
   - Довольно валяться в больнице. Когда домой собираешься? Мне одной скучно.
   "Не спрашивает о самочувствии - знает от других. Слишком бодрый тон значит, информация неутешительная".
   - Залежался, как видишь, обленился. Чувствую себя намного лучше. Выпишусь, как только профессор разрешит.
   - Ага, теперь не споришь с ним? Слушаешься? То-то... - Как там Леня? А Петю и Свету видела? - Все передают тебе привет и желают скорейшего выздоровления. Петя сейчас дни и ночи занят на пруду. Они там для вашего профессора отловили всех мух, которых не успели потравить. Так что Петя совершенствовался в специальности мухолова. Остается еще приз получить. Он тебя на помощь зовет. - Передай - скоро подоспею. Пусть оставит на мою долю. Так они перешучивались и лгали друг другу еще минут сорок, чувствуя острую осознанную тревогу, буквально изнывая от нее, и тон разговора становился все бодрее и шутливее.
   - Так ты смотри, веди себя скромно, притвора. А то здесь такие сестрички бегают.
   - До развода дело не дойдет, - улыбнулся он и внезапно с ужасом осознал двойной смысл этой фразы.
   XI
   Дни шли за днями, Евгению Максимовичу становилось то лучше, то хуже. Приближался конец "трехнедельной отсрочки". Евгений Максимович понял, что фостимин малоэффективен. Ломота частично прошла, но в тех же местах началось онемение. Оно распространялось, охватывая обширные участки. И чем больше слабел Евгений Максимович, тем предупредительнее становились врачи, сестры, санитарки. Даже известный ворчун и скареда Василий Васильевич, завхоз, неспешно и торжественно, будто погребальный венок, принес цветы и коробку конфет, выдавил из себя несколько ласковых слов, от которых по коже поползли мурашки. Евгений Максимович надкусил из вежливости одну конфету и тут же пожалел об этом. В последние дни он потерял аппетит, проглоченная пища стояла комом, и желудок не в силах был ее переварить. Постоянно тошнило.
   Менялась и личность Евгения Максимовича - он становился настоящим больным. Возрастала забота окружающих, но уже никто не приходил к нему, доктору, за советом, как это бывало еще недавно. Косолапя, выворачивая непослушные ослабевшие ноги, он медленно шествовал по коридору в ванную, опираясь на руку санитарки, и советовался с ней, какое полотенце брать с собой.
   Только дневник в "рабочем календаре" вел он по-прежнему педантично, внося все изменения, которые замечал сам и которые показывали анализы, в две графы: "самочувствие" и "объективные показания". Ему казалось, что постепенно он как бы весь переходит в эти записи, перенося туда и "вес", и "гемоглобин", и "пульс", чтобы истаять до конца, оставшись существовать лишь в черных буковках на белой бумаге. Вдобавок ко всему, в последние дни под разными предлогами Евгению Максимовичу старались не давать формуляров с результатами анализов. Петя в ответ на вопросы тоже отводил глаза и говорил что-то бодренькое.
   Когда в очередной раз пришел профессор Стень, Евгений Максимович увидел впервые за все время, что знал его, мешки под глазами. Морщина на невысоком гладком лбу прорезалась резче, веки покраснели, как от бессонницы. Этот измотанный Стень почему-то взбодрил Евгения Максимовича, он даже пошутил:
   - Новую монографию пишете срочно? - А что? - Докторскую вроде бы уже защитили... Владимир Игнатьевич понял. Возможно, ему и другие говорили, что вид у него неважный.
   - Не скроешь от вас. Кое-что посложнее монографии. Вы же сами сказали, что надо в "великаны" пробиваться.
   - Вот и хорошо, что стали меня цитировать. Старые люди - как старые истины. И к тем и к другим стоит прислушиваться.
   - Говорю то же самое. Видите, как теперь в унисон попадаем мы?
   Евгений Максимович нашел в себе силы, чтобы приподняться на подушке.
   - Так плохи наши дела? - в упор спросил он. - Ну, не так плохи, как предполагаете вы, но и не так хороши, как хотелось бы.
   Он исподлобья посмотрел на Евгения Максимовича. В запавших серых глазах мерцали льдинки раздумья.
   - Фостимин недостаточно эффективен. Он пока действует лишь как ингибитор. Болезнь не развивается, но, видимо, личинки не убиты. Организм ваш сильно истощен, справиться с ними не может. Биохимики подсоединяют к фостимину различные активные прицепы, но им необходимо время...
   - А у нас его нет, - закончил за профессора Евгений Максимович. - Сколько же мне осталось, по вашему мнению?
   - Я уже говорил, что ваше положение не так плачевно, как предполагаете вы.
   - Откуда вы знаете, что предполагаю я? - Разве мы, коллега, мало изучали психологию больных? - Значит, у вас что-то есть на уме. Выкладывайте, сказал Евгений Максимович и сам удивился тому, что говорит так, как профессор Стень.
   Владимир Игнатьевич, наверное, тоже отметил это и улыбнулся краешками губ.
   - Раскладка у нас такая, что сроков назвать не могу. Но продержаться надо, может быть, и побольше месяца. В любом случае необходим стимулятор сильный и специфический...
   - А его нет, - вставил Евгений Максимович.
   - Он есть, но опробован мало, очень мало, - сказал Владимир Игнатьевич и подумал: "...несмотря на все усилия мои..." - Мы выделили этот стимулятор из самих личинок. Им он необходим, чтобы организм-пристанище не погиб раньше, чем закончится их развитие. А оно длится две-три недели...
   "Достаточно было нам с Петей проронить несколько слов - и они вызвали у него цепь ассоциаций. Для нас это были обычные, будничные наблюдения, а у него они породили новую мысль, и за нею последовало немедленное действие. Удивительный человек - с молниеносным воображением и точным расчетом, самолюбивый, часто предпочитающий перестраховаться и переложить ответственность на других и в то же время рискованный, безразличный и заботливый, многоликий и противоречивый, Может быть, именно такие необходимы в наше время больше, чем мы с Петей?"
   Евгению Максимовичу казалось, что думает он о профессоре Стене как о постороннем человеке - думает достаточно объективно. Но за всеми его рассуждениями скрывалась одна главная мысль - надежда: "Может быть, он сумеет спасти меня?" Слова профессора о сроках застряли занозой, и он проронил в ответ:
   - Всего две-три недели... Слишком мало...
   - Еще две и еще... Как в песне, "еще много-много раз". Вводить необходимо каждые две недели.
   Их взгляды встретились. И снова, как это случалось неоднократно, они молча сказали друг другу больше, чем могли вымолвить.
   - Давайте бумагу еще для одной расписки, - проговорил Евгений Максимович. - Раз уж я все равно превратился в подопытного кролика...
   Он долго лежал неподвижно, совершенно обессиленный разговором. А как только закрыл глаза, снова погрузился в волны кукурузного поля, где его ожидала смертельная опасность...
   Он застонал и раскрыл глаза. В палате было уютно, мягко светились плафоны, тихая музыка долетала из магнитофона - его любимые мелодии. Это был мир, созданный человеком вокруг себя, чтобы отгородиться от мира природы. И все-таки человек покидает его и уходит туда, где родились его давние незащищенные предки, где на каждом шагу, в каждой встрече с прекрасным или уродливым, в каждом глотке свежего воздуха его подстерегает опасность. И, возвращаясь в созданный им, свой знакомый - до винтиков - мир, он в самом себе несет отраженную многоликость мира, в котором был рожден, он сохраняет ее в своих поступках и делах, она необходима ему, чтобы выжить, и только немногим очень редко удается преодолеть ее. Тогда человек как бы излучает вспышку света, уходящего на много лет вперед, чистого, яркого и мощного, как луч лазера.
   Музыка убаюкала Евгения Максимовича, глаза сами собой закрылись. И снова он вышел в зеленое море, где сверкало безоблачное небо и ласково грели солнечные лучи. Ему редко выпадало быть на природе, свежий воздух опьянял его, в лучах была неизъяснимая нежность, и они усыпляли. И вот в этом раю поднялась на тонких крыльях мушка и стала летать над ним, сужая круги. А он так устал, что не мог взмахнуть рукой, чтобы отогнать ее...
   XII
   - Как наш больной? - Плохо. Гемоглобин опять начал падать. Неприятно засосало под ложечкой. "Столько усилий - неужели напрасно?" - Вводили по второй схеме? - Сделали все и по второй и по четвертой. Надо бы попробовать еще дополнительное переливание крови напрямую, но в этой ситуации... Врач мялся, недосказывал... Стеня охватило глухое нетерпеливое раздражение. Он опять чувствовал против себя ту же "руку". Непобедимую. В своей жизни он научился достойно встречать любых противников - еще со студенческих времен, с тренировок по самбо, с научного кружка с его диспутами. Но этот постоянно загонял его в угол одним и тем же приемом, имя которому - цейтнот. Ибо у Противника всегда имелся избыток времени, а Стеню приходилось считать минуты... Что же, смириться? Признать поражение? Раздражение нарастало. Профессор спросил, и его голос звучал глухо и грубо: - Что "в этой ситуации"? - Ну, сами понимаете, с донорами сложно... - Вы, надеюсь, объяснили, что мы примем все предупредительные меры? Заражение практически исключено. - Но... - А практиканты? Вот, например, Скутаренко... - Не подходит группа крови. У больного - нулевая. - Помню. А доктор Ревинская? На бюллетене. Завтра выйдут новые практиканты. Может быть, среди них...