Страница:
Когда любовь к благочестию поселится в душе: тогда все виды браней для нее смешны, и все терзающие ее за любимый предмет более услаждают, нежели поражают. Свидетелем мне в этом любовь Апостолов, которая некогда делала для них приятными бичи Иудеев. Ибо сказано: «Они же пошли из синедриона, радуясь, что за имя Господа Иисуса удостоились принять бесчестие» (Деян. 5:41).
Таков и ныне прославляемый нами воин. Мучения вменял он себе в веселие, бичуемый думал, что бросают в него розами; уязвлений нечестия избегал как стрел, а гнев судии почитал тенью дыма; смеялся свирепым приказам оруженосцев; ликовал при виде опасностей, как при виде венцов; увеселялся побоями, как почестями; в жесточайших мучениях скакал, как бы приемля блистательнейшие награды; презирал обнаженные мечи; с таким же ощущением принимал на себя руки исполнителей казни, как бы они были мягче воска; древо казни лобызал, как спасительное; темничными затворами наслаждался, как разнообразием цветов. Правая рука его была крепче огня, который враги употребляли против него как последнее средство. Ибо, возложив огонь на жертвенник для возлияния демонам, привели и поставили пред ним мученика, и, велев ему над жертвенником держать распростерши правую руку, употребили ее вместо медного алтаря, с хитрою мыслью возлагая на нее горящий ладан. Они надеялись, что рука препобежденная силою огня, вскоре по необходимости сложит ладан на жертвенник.
Увы, какое хитросплетенное обольщение нечестивых! «Поелику, — говорят они, — тысячи ран не поколебали его воли, то поколеблем пламенем хотя руку упорного борца. Поелику разнообразными средствами не потрясли его душу, то приведем в потрясение по крайней мере десницу, действуя на нее огнем». Но жалкие эти люди не воспользовались сею надеждой. Ибо, хотя пламень пожигал руку, но рука продолжала держать на себе пламень подобно пеплу; она не обратила хребта, подобно беглецам, враждующему огню; но неизменно держалась, доблестно борясь с пламенем, и дала мученику случай сказать словами Пророка: «Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои брани» (Пс.143:1).
Огонь вступил в брань с рукою; и поражение оказывалось на стороне огня. Продолжилась борьба пламени и правой руки мученика, и рука одержала какую-то небывалую в борьбах победу; хотя пламень проникал сквозь руку, однако же рука была еще распростерта для борьбы. Подлинно, это рука, превосходящая упорством огонь! Рука, не учившаяся уступать огню! Огонь, наученный терпеть поражение от руки! Железо уступает огню, смягчаемое его мучительной силой. Медь не противится его властительству. Но всё преодолевающая сила огня, сожигая простертую руку мученика, не поколебала ее! Справедливо мученик мог воскликнуть при сем к Владыке: «Но я всегда с Тобою: Ты держишь меня за правую руку; Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу» (Пс.72:23–24).
Как наименую тебя, доблестный воин Христов? Назову ли изваянием? Но много унижу твою терпеливость. Огонь, приняв в себя изваяние, размягчает его; а правую твою руку не убедил и к тому чтобы она показала движение. Наименую ли тебя железным? Но нахожу, что и этот образ ниже твоего мужества. Ты один убедил пламень не делать насилия руке; ты один имел руку алтарем. Ты один пламенеющею десницею поражал лица демонов, и тогда обращенною в уголь рукою поразил их главы, а ныне обращенною в пепел десницею попираешь и ослепляешь их полчища.
Но для чего детским лепетом уничижаю доблестного подвижника? Предоставим песнословить его тем, у кого язык гораздо тверже; призовем на сие велегласнейшие трубы учителей. Восстаньте теперь передо мною вы, славные живописатели подвижнических заслуг! Добавьте своим искусством это неполное изображение военачальника! Цветами вашей мудрости осветите неясно представленного мною венценосца! Пусть буду побежден вашим живописанием доблестных дел мученика; рад буду признать над собою и ныне подобную победу вашей крепости. Посмотрю на эту точнее изображенную вами борьбу руки с огнем. Посмотрю на этого борца, живее изображенного на нашей картине. Да плачут демоны, и ныне поражаемые в вас доблестями мученика! Опять да будет показана им палимая и побеждающая рука! Да будет изображен на картине и Подвигоположник в борьбах, Христос. Которому слава во веки веков! Аминь.
И Моисей прежде него говорил Богу: «прости им грех их, а если нет, то изгладь и меня из книги Твоей, в которую Ты вписал» (Исх.32:32).
Я не чувствую, — говорит, — вышней почести по причине их несчастия. Общество верных есть связное тело: какая же польза голове быть увенчанною, когда ноги подвергаются мучению?
А как можно, скажешь, подражать теперь мученикам? Теперь не время гонения. Знаю это и я; не время гонения, но время мученичества; не время таких подвигов, но время венцов; не преследуют люди, но преследуют бесы; не гонит мучитель, но гонит диавол, который тяжелее всех мучителей; ты не видишь пред собою угольев, но видишь разожженный пламень похоти. Они попирали уголья, а ты попирай огонь естества; они боролись с зверями, а ты обуздывай гнев, этого дикого и неукротимого зверя; они устояли против невыносимых мук, а ты преодолевай непристойные и порочные помыслы, изобилующие в твоем сердце, — так подражай мученикам. «Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной» (Еф.6:12).
Похоть естества есть огонь, огонь неугасимый и постоянный, есть пес бешеный и неистовый; хотя бы тысячи раз ты отгонял его, он тысячи раз нападает и не отстает; жесток пламень угольев, но этот — пламень похоти еще хуже; мы никогда не имеем перемирия в этой войне, никогда не имеет отдыха в настоящей жизни, но борьба постоянная, чтобы и венец был светел. Поэтому Павел всегда и вооружает нас, так как всегда время войны, так как враг всегда бодрствует. Хочешь знать что похоть жжет не меньше огня? Послушай Соломона, который говорит: «Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? То же бывает и с тем, кто входит к жене ближнего своего: кто прикоснется к ней, не останется без вины» (Притч. 6:28–29).
Видишь, что похоть по естеству своему соперничает с естеством огня? Как невозможно прикасающемуся к огню не получить обжога, так взгляд на красивые лица быстрее огня охватывает невоздержную на взгляды душу; и чем служит для огня горючее какое-нибудь вещество, тем красота телесная для глаз людей похотливых. Посему не должно давать огню похоти пищи — внешнего созерцания, но всячески прикрывать его и погашать благочестивыми мыслями, обуздывая дальнейшее распространение пламени и не позволяя ему сокрушать твердость нашего духа. И всякое удовольствие, во время преобладания страстей, обыкновенно сильнее огня сожигает душу, если кто не будет мужественно, с терпением и верою, противодействовать каждой страсти, подобно тому, как блаженный и доблестный подвижник Христов Варлаам поступил с своею рукою. Он держал в правой руке целый костер, и не поддавался боли, но оставался бесстрастнее статуй; или — лучше — хотя и испытывал боль и страдал, — так как у него было тело, а не железо, — но, испытывая боль и страдая, показал в смертном теле любомудрие бесплотных сил.
2. Но чтобы эта история была более ясна, я дальше начну рассказ об его мученичестве, а ты посмотри на коварство диавола. Одних святых он ставил на сковороды, других бросал в котлы, кипящие сильнее огня, одним скоблил бока, других погружал в море, иных предавал зверям, других ввергал в печь, одним раздроблял члены, с других еще с живых сдирал кожу, иным под окровавленные тела подлагал уголья, и искры, попадавшие в раны, терзали их резче всякого зверя, для иных выдумывал иные более тяжелые мучения. Но видя, что все это осталось осмеянным, и что страдальцы преодолевали это с великою твердостью и приходившим после них на те же подвиги служили величайшим побуждением к мужеству, — что он делает? Он придумывает новый род козней, чтобы неожиданностью и необычностью мучения низвергнуть душу мученика, так как то, что знаем и о чем слыхали, будь оно и невыносимо, бывает пренебрегаемо, как известное уже и ожидаемое, а неожиданное, хотя и легкое, бывает несноснее всего. Итак, пусть будет новая борьба, и пусть будет необыкновенная хитрость, чтобы новость и неожиданность, смутив подвижника, легко уронили его. Что же он делает? Он выводит святого из темницы связанным. И то было делом сего коварства, чтобы не вдруг с самого начала употреблять тяжелые орудия и причинять страшные мучения, но начинать борьбу с меньшего. Для чего? Для того, чтобы, если подвижники будут поражены, поражение их было позорным, потому что они не устояли и против малого; если же они преодолеют и победят, то чтобы, изнурив силы свои на меньшем, были при большем легко одолимыми. Поэтому он наперед употреблял меньшие, чтобы, преодолеет ли он или не преодолеет, не обмануться: если я преодолею, говорил он, то посмеюсь; а если не преодолею, то сделаю более слабыми для будущего. Итак, он выводит его из темницы, а он вышел, как доблестный подвижник, долгое время упражнявшийся на палестре [2]; и в самом деле темница для мученика была школою борьбы, и там, наедине беседуя с Богом, он научился от Него всякой борьбе, потому что где такие узы, там и Христос.
Итак, он вышел, сделавшись более крепким от более долгого пребывания в темнице; когда же по выходе его диавол чрез служителей своего беззакония вывел его на средину, то не привязал его к дереву и не окружил палачами, так как видел, что он желает этого и наперед освоился с мыслью об этом наказании; но употребляет против этой башни некоторое необыкновенное, новое неожиданное орудие, которое могло бы произвести ее падение: ведь он во всех случаях старается больше обманом свалить святых, нежели мучить болью. Какое же это орудие? Приказав ему протянуть перевернутую навзничь руку над жертвенником, они положили на ней горячие уголья и ладан, чтобы, если он почувствует боль и перевернет руку, то они вменят это ему в жертвоприношение и отречение (от веры). Видишь ли, как коварен диавол? Но посмотри, как «уловляет мудрых в лукавстве их» (1 Кор.3:19). Сделал тщетными козни его, и самую напряженность разнообразных хитростей обратил к возвышенно и умножению большей славы мученику. Когда враг, употребив бесчисленные злоухищрения, отходит затем побежденным, тогда подвижник благочестия является еще более славным, как случилось и здесь. Блаженный Варлаам простоял, не наклонив и не перевернув руку, как будто она была составлена из железа, между тем как, если бы и перевернулась рука, и тогда это не было бы виною мученика.
3. Здесь внимательно слушайте меня все, чтобы убедиться, что, если бы его правая рука и перевернулась, это не было бы поражением. Почему? Потому, что как мы судим о тех, которым терзают ребра, или мучат как-либо иначе, так должно судить и здесь. Если они не выдержат и принесут жертву, это вина их слабости, что, не перенесши страданий, они принесли жертву; если же они, претерпевая мучения, заболеют от страданий, но не изменят благочестию, то никто не обвиняет их за эти болезни, но мы еще больше хвалим их и удивляемся за то, что они, и изнемогая от страданий, вытерпели и не отреклись. Так и здесь: если бы блаженный Варлаам, не вынося сожигания, обещался принести жертву, то был бы побежден; а если бы рука его перевернулась, тогда как он не уступал, то это не вина воли мученика: это произошло бы по немощи не воли, но естества жил, соответственно их силе, рука склонилась бы от огня против воли святого. Как мы не осуждаем тех, которым терзают ребра, за то что разрывается их плоть, или лучше, — приведу более близкий пример, — как никто не станет порицать страждущих горячкою и судорогами за то, что изгибаются их руки, потому что это происходить не от их иэнеженности, но от болезненного жара, который истощает влагу и неестественно стягивает связь нервов, так никто не стал бы порицать и этого святого, если бы перевернулась рука его. Если горячка, и без воли страждущего ею, обыкновенно стягивает и извращает члены, то тем более могли сделать это положенные на правую руку уголья, хотя бы мученик и не поддавался. Однако они не сделали этого, чтобы ты с избытком убедился, что благодать Божия была присуща и укрепляла подвижника и исправляла недостаток природы; потому и самая рука его не испытала свойственного ей, но, как будто составленная из адаманта [3], оставалась не перевернувшеюся. Кто тогда, взирая на это, не удивился бы? Кто не вострепетал бы? Смотрели свыше Ангелы, взирали архангелы; зрелище было блистательное и поистине превышающее природу человеческую. Подлинно, кто не пожелал бы видеть человека, который подвизался и не испытывал свойственного людям, который сам был и жертвенником, и жертвою, и жрецом? Посему двоякое восходило курение, одно от сожигаемого фимиама, а другое от растопляемой плоти; и последнее курение было приятнее первого, последнее благоухание лучше первого. Здесь случилось то же, что и с купиною: как та купина горела и не сгорала, так и здесь рука горела, но душа не сгорала; тело истреблялось, но вера не истощалась; плоть изнемогала, но ревность не изнемогала; горячие уголья, прожигая средину руки, падали вниз, но мужество души не упадало; рука была повреждена и исчезла, — потому что была из плоти, а не из адаманта, — но душа требовала еще другой руки, чтобы и на ней показать свое терпение. Как храбрый воин, вошедший в среду неприятелей и разбивший строи сражающихся с ним, сломав свой меч от множества непрестанных ударов, ищет, обернувшись другого меча, потому что не насытился избиением врагов, — так точно и душа блаженного Варлаама, потеряв одну руку, при поражении бесовских ополчений, требовала еще другой руки, чтобы и на ней показать свою ревность. Не говори мне, что он отдал только одну руку; но прежде этого представь себе, что предавший руку отдал бы и голову, предал бы и ребра, противостал и огню, и зверям, и морю, и пропасти, и кресту, и колесу, и всем, когда-либо слышанным мучениям, и все потерпел, если не самым опытом, то намерением. Мученики идут не на определенные мучения, но готовят себя на неизвестные казни; они не господа над волею мучителей и не назначают им пределов и меры мучений, но каким бы бедам ни пожелала подвергнуть их бесчеловечная и зверская воля мучителей, на те они и выходят с решимостью — разве только тело, изнемогши среди мучений, оставит неисполненным желание мучителей. Итак, плоть его истреблялась, а воля делалась более ревностною, превосходя самые уголья своим блеском и сияя больше их, потому что внутри его горел духовный огонь, гораздо более этого огня яркий. Поэтому он и не чувствовал внешнего пламени, что внутри его горел светлый и пламенный огонь любви Христовой.
4. Станем же, возлюбленные, не только слушать это, но и подражать. Как вначале я говорил, так и теперь говорю: каждый пусть не только в настоящий час удивляется мученику, но, и отходя домой, пусть ведет с собою этого святого, пусть введет его в свой дом, или — лучше — в свое сердце посредством воспоминания о сказанном. Прими его, как выше сказано, и в сердце своем поставь его с простертою рукою, прими увенчанного победителя и никогда не попускай ему выйти из ума твоего. Для того мы и привели вас к гробницам святых мучеников, чтобы и от взгляда на них вы получили некоторое побуждение к добродетели и подготовлялись к той же ревности. Так воина возбуждает и молва о герое, а гораздо более вид его и взгляд на него, особенно когда воин, вошедши в самый шатер героя, увидит окровавленный меч, лежащую голову неприятеля, висящую вверху добычу, свежую кровь, капающую с рук того, кто поставил трофей, везде лежащие копья и щиты, и стрелы и всякое другое оружие. Посему и мы собрались здесь. Гроб мучеников есть воинский шатер; и если ты откроешь очи веры, то увидишь здесь лежащую броню правды, щит веры, шлем спасения, обувь благовествования, меч духовный, самую главу диавола, поверженную на землю (Еф.6:14–17). Когда у гроба мученика ты видишь бесноватого, лежащего навзничь, и часто терзающего себя самого, то видишь не что иное, как отсеченную голову лукавого. Эти оружия и теперь еще лежат при воинах Христовых; и как цари погребают героев вместе с оружием, так сделал и Христос, погреб их с оружием, чтобы и прежде воскресения показать всю славу и силу святых. Познай же духовное их всеоружие, и ты отойдешь отсюда, получив величайшую пользу. Великая и у тебя, возлюбленный, война с диаволом, великая, сильная и постоянная.
Итак, изучай способы борьбы, чтобы подражать и победам; презирай богатство, деньги и всякое иное житейское великолепие; не считай блаженными богатеющих, но ублажай мучеников, не тех, что в роскоши, но тех, что на сковородах, не за роскошною трапезою, но в кипящем котле, не в банях ежедневно бывающих, но в жестоких печах, не благовониями пахнущих, но испускающих дым и смрад от сожигаемой плоти. Это благоухание лучше и полезнее того; то ведет к мучению употребляющих его, а это к наградам и вышним венцам. А чтобы тебе убедиться, что роскошь есть зло, равно как и намащение благовонными мастями, и пьянство, и неумеренное употребление вина, и роскошная трапеза, послушай, что говорит пророк: «лежите на ложах из слоновой кости и нежитесь на постелях ваших, едите лучших овнов из стада и тельцов с тучного пастбища… пьете из чаш вино, мажетесь наилучшими мастями» (Амос.6:4–6). Если же это запрещалось в Ветхом Завете, то тем более при благодати, где больше любомудрия. Это сказано мною как к мужам, так и к женам; поприще общее, — нет различая пола в стане Христовом, но одно собрание. И жены могут надевать броню, ограждать себя щитом и бросать стрелу, как во время мученичества, так и в другое, когда требуется великое дерзновение. Как превосходный стрелок, искусно бросив с тетивы стрелу, приводит в смятение весь строй неприятелей, — так и святые мученики и все поборники истины, противясь козням диавола, с языка своего, как бы с тетивы, искусно пускают слова, и они, подобно стрелам, летящим по воздуху, попадая в невидимые полчища бесов, приводят в смятение все их воинство. То же самое произошло и с блаженным сим Варлаамом: простыми словами, как бы летучими стрелами, он приводил в смятение диавольский стан. Будем и мы подражать этому искусству. Не видите ли, в каком изнеможении бывают возвращающиеся с зрелищ? А причиною то, что они тщательно внимают происходящему там, и оттуда они приходят, сохраняя в душах своих и извращения глаз, и движения рук, и кружения ног, и образы всех показанных видов извращения мучимого тела. Как же не нелепо, что они на погибель души своей оказывают такую заботливость и постоянно удерживают в памяти происходящее там, а мы, имея сравняться с Ангелами чрез подражание здешнему, не оказываем равного с ними усердия к соблюдению сказанного? Нет, прошу и умоляю; не будем так нерадивы о своем спасении, но станем все сохранять мучеников в душах своих, с их сковородами, с котлами, с прочими мучениями, и, как живописцы часто очищают картину, потемневшую от дыма, от сажи и от продолжительности времени, так и ты, возлюбленный, пользуйся воспоминанием о святых мучениках: когда привходящие житейские заботы помрачат душу твою, ты очисти ее воспоминанием о мучениках. Если ты будешь иметь это воспоминание в душе своей, то ни богатству не будешь удивляться, ни бедности не станешь оплакивать, ни славы и власти не будешь восхвалять, и совершенно ничего из дел человеческих — из блистательных не станешь считать чем-нибудь великим, а из прискорбных — невыносимым, но, став выше всего этого, будешь иметь в постоянном созерцании этого образа урок добродетели. Кто видит каждый день воинов, мужественно действующих в войнах и битвах, тот никогда не пожелает роскоши, и не изнеженною и рассеянною жизнью будет восхищаться, но строгою, твердою и готовою на подвиги. Да и что общего между пьянством и сражением, между чревоугодием и мужеством, между благовонными мастями и оружием, между войною и пиршествами? Ты — воин Христов, возлюбленный: вооружайся же, а не заботься об украшениях; ты — доблестный подвижник: будь же мужествен, а не заботься о нарядах. Так будем подражать этим святым, так почтим этих героев, увенчанных победителей, друзей Божиих и, прошедши одинаковый с ними путь, мы удостоимся одинаковых с ними венцов, которых да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу слава, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Житие преподобного Варлаама Печерского
Таков и ныне прославляемый нами воин. Мучения вменял он себе в веселие, бичуемый думал, что бросают в него розами; уязвлений нечестия избегал как стрел, а гнев судии почитал тенью дыма; смеялся свирепым приказам оруженосцев; ликовал при виде опасностей, как при виде венцов; увеселялся побоями, как почестями; в жесточайших мучениях скакал, как бы приемля блистательнейшие награды; презирал обнаженные мечи; с таким же ощущением принимал на себя руки исполнителей казни, как бы они были мягче воска; древо казни лобызал, как спасительное; темничными затворами наслаждался, как разнообразием цветов. Правая рука его была крепче огня, который враги употребляли против него как последнее средство. Ибо, возложив огонь на жертвенник для возлияния демонам, привели и поставили пред ним мученика, и, велев ему над жертвенником держать распростерши правую руку, употребили ее вместо медного алтаря, с хитрою мыслью возлагая на нее горящий ладан. Они надеялись, что рука препобежденная силою огня, вскоре по необходимости сложит ладан на жертвенник.
Увы, какое хитросплетенное обольщение нечестивых! «Поелику, — говорят они, — тысячи ран не поколебали его воли, то поколеблем пламенем хотя руку упорного борца. Поелику разнообразными средствами не потрясли его душу, то приведем в потрясение по крайней мере десницу, действуя на нее огнем». Но жалкие эти люди не воспользовались сею надеждой. Ибо, хотя пламень пожигал руку, но рука продолжала держать на себе пламень подобно пеплу; она не обратила хребта, подобно беглецам, враждующему огню; но неизменно держалась, доблестно борясь с пламенем, и дала мученику случай сказать словами Пророка: «Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои брани» (Пс.143:1).
Огонь вступил в брань с рукою; и поражение оказывалось на стороне огня. Продолжилась борьба пламени и правой руки мученика, и рука одержала какую-то небывалую в борьбах победу; хотя пламень проникал сквозь руку, однако же рука была еще распростерта для борьбы. Подлинно, это рука, превосходящая упорством огонь! Рука, не учившаяся уступать огню! Огонь, наученный терпеть поражение от руки! Железо уступает огню, смягчаемое его мучительной силой. Медь не противится его властительству. Но всё преодолевающая сила огня, сожигая простертую руку мученика, не поколебала ее! Справедливо мученик мог воскликнуть при сем к Владыке: «Но я всегда с Тобою: Ты держишь меня за правую руку; Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу» (Пс.72:23–24).
Как наименую тебя, доблестный воин Христов? Назову ли изваянием? Но много унижу твою терпеливость. Огонь, приняв в себя изваяние, размягчает его; а правую твою руку не убедил и к тому чтобы она показала движение. Наименую ли тебя железным? Но нахожу, что и этот образ ниже твоего мужества. Ты один убедил пламень не делать насилия руке; ты один имел руку алтарем. Ты один пламенеющею десницею поражал лица демонов, и тогда обращенною в уголь рукою поразил их главы, а ныне обращенною в пепел десницею попираешь и ослепляешь их полчища.
Но для чего детским лепетом уничижаю доблестного подвижника? Предоставим песнословить его тем, у кого язык гораздо тверже; призовем на сие велегласнейшие трубы учителей. Восстаньте теперь передо мною вы, славные живописатели подвижнических заслуг! Добавьте своим искусством это неполное изображение военачальника! Цветами вашей мудрости осветите неясно представленного мною венценосца! Пусть буду побежден вашим живописанием доблестных дел мученика; рад буду признать над собою и ныне подобную победу вашей крепости. Посмотрю на эту точнее изображенную вами борьбу руки с огнем. Посмотрю на этого борца, живее изображенного на нашей картине. Да плачут демоны, и ныне поражаемые в вас доблестями мученика! Опять да будет показана им палимая и побеждающая рука! Да будет изображен на картине и Подвигоположник в борьбах, Христос. Которому слава во веки веков! Аминь.
Слово святого Иоанна Златоуста о святом мученике Варлааме
К этому священному празднику и торжеству созвал блаженный Варлаам, не для того, чтобы мы прославляли его, но чтобы подражали ему, не для того, чтобы нам быть слушателями похвал, но чтобы быть подражателями его подвигов. В делах житейских люди, достигающие высокой власти, никогда не захотят видеть других участниками одной с ними чести, потому что там зависть и ненависть нарушают любовь, а в делах духовных не так, но совершенно напротив: мученики тогда особенно и чувствуют свою честь, когда видят подобных себе рабов достигшими участия в их благах, так что кто хочет хвалить мучеников, пусть подражает мученикам, кто хочет превозносить похвалами подвижников благочестия, пусть подражает трудам их, — это принесет мученикам удовольствие не меньше собственных их доблестей. А чтобы убедиться тебе, что действительно они тогда особенно чувствуют собственные блага, когда видят нас в безопасности, и считают это величайшею для себя честью, послушай Павла, который говорить: «ибо теперь мы живы, когда вы стоите в Господе» (1 Фес.3:8).И Моисей прежде него говорил Богу: «прости им грех их, а если нет, то изгладь и меня из книги Твоей, в которую Ты вписал» (Исх.32:32).
Я не чувствую, — говорит, — вышней почести по причине их несчастия. Общество верных есть связное тело: какая же польза голове быть увенчанною, когда ноги подвергаются мучению?
А как можно, скажешь, подражать теперь мученикам? Теперь не время гонения. Знаю это и я; не время гонения, но время мученичества; не время таких подвигов, но время венцов; не преследуют люди, но преследуют бесы; не гонит мучитель, но гонит диавол, который тяжелее всех мучителей; ты не видишь пред собою угольев, но видишь разожженный пламень похоти. Они попирали уголья, а ты попирай огонь естества; они боролись с зверями, а ты обуздывай гнев, этого дикого и неукротимого зверя; они устояли против невыносимых мук, а ты преодолевай непристойные и порочные помыслы, изобилующие в твоем сердце, — так подражай мученикам. «Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной» (Еф.6:12).
Похоть естества есть огонь, огонь неугасимый и постоянный, есть пес бешеный и неистовый; хотя бы тысячи раз ты отгонял его, он тысячи раз нападает и не отстает; жесток пламень угольев, но этот — пламень похоти еще хуже; мы никогда не имеем перемирия в этой войне, никогда не имеет отдыха в настоящей жизни, но борьба постоянная, чтобы и венец был светел. Поэтому Павел всегда и вооружает нас, так как всегда время войны, так как враг всегда бодрствует. Хочешь знать что похоть жжет не меньше огня? Послушай Соломона, который говорит: «Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? То же бывает и с тем, кто входит к жене ближнего своего: кто прикоснется к ней, не останется без вины» (Притч. 6:28–29).
Видишь, что похоть по естеству своему соперничает с естеством огня? Как невозможно прикасающемуся к огню не получить обжога, так взгляд на красивые лица быстрее огня охватывает невоздержную на взгляды душу; и чем служит для огня горючее какое-нибудь вещество, тем красота телесная для глаз людей похотливых. Посему не должно давать огню похоти пищи — внешнего созерцания, но всячески прикрывать его и погашать благочестивыми мыслями, обуздывая дальнейшее распространение пламени и не позволяя ему сокрушать твердость нашего духа. И всякое удовольствие, во время преобладания страстей, обыкновенно сильнее огня сожигает душу, если кто не будет мужественно, с терпением и верою, противодействовать каждой страсти, подобно тому, как блаженный и доблестный подвижник Христов Варлаам поступил с своею рукою. Он держал в правой руке целый костер, и не поддавался боли, но оставался бесстрастнее статуй; или — лучше — хотя и испытывал боль и страдал, — так как у него было тело, а не железо, — но, испытывая боль и страдая, показал в смертном теле любомудрие бесплотных сил.
2. Но чтобы эта история была более ясна, я дальше начну рассказ об его мученичестве, а ты посмотри на коварство диавола. Одних святых он ставил на сковороды, других бросал в котлы, кипящие сильнее огня, одним скоблил бока, других погружал в море, иных предавал зверям, других ввергал в печь, одним раздроблял члены, с других еще с живых сдирал кожу, иным под окровавленные тела подлагал уголья, и искры, попадавшие в раны, терзали их резче всякого зверя, для иных выдумывал иные более тяжелые мучения. Но видя, что все это осталось осмеянным, и что страдальцы преодолевали это с великою твердостью и приходившим после них на те же подвиги служили величайшим побуждением к мужеству, — что он делает? Он придумывает новый род козней, чтобы неожиданностью и необычностью мучения низвергнуть душу мученика, так как то, что знаем и о чем слыхали, будь оно и невыносимо, бывает пренебрегаемо, как известное уже и ожидаемое, а неожиданное, хотя и легкое, бывает несноснее всего. Итак, пусть будет новая борьба, и пусть будет необыкновенная хитрость, чтобы новость и неожиданность, смутив подвижника, легко уронили его. Что же он делает? Он выводит святого из темницы связанным. И то было делом сего коварства, чтобы не вдруг с самого начала употреблять тяжелые орудия и причинять страшные мучения, но начинать борьбу с меньшего. Для чего? Для того, чтобы, если подвижники будут поражены, поражение их было позорным, потому что они не устояли и против малого; если же они преодолеют и победят, то чтобы, изнурив силы свои на меньшем, были при большем легко одолимыми. Поэтому он наперед употреблял меньшие, чтобы, преодолеет ли он или не преодолеет, не обмануться: если я преодолею, говорил он, то посмеюсь; а если не преодолею, то сделаю более слабыми для будущего. Итак, он выводит его из темницы, а он вышел, как доблестный подвижник, долгое время упражнявшийся на палестре [2]; и в самом деле темница для мученика была школою борьбы, и там, наедине беседуя с Богом, он научился от Него всякой борьбе, потому что где такие узы, там и Христос.
Итак, он вышел, сделавшись более крепким от более долгого пребывания в темнице; когда же по выходе его диавол чрез служителей своего беззакония вывел его на средину, то не привязал его к дереву и не окружил палачами, так как видел, что он желает этого и наперед освоился с мыслью об этом наказании; но употребляет против этой башни некоторое необыкновенное, новое неожиданное орудие, которое могло бы произвести ее падение: ведь он во всех случаях старается больше обманом свалить святых, нежели мучить болью. Какое же это орудие? Приказав ему протянуть перевернутую навзничь руку над жертвенником, они положили на ней горячие уголья и ладан, чтобы, если он почувствует боль и перевернет руку, то они вменят это ему в жертвоприношение и отречение (от веры). Видишь ли, как коварен диавол? Но посмотри, как «уловляет мудрых в лукавстве их» (1 Кор.3:19). Сделал тщетными козни его, и самую напряженность разнообразных хитростей обратил к возвышенно и умножению большей славы мученику. Когда враг, употребив бесчисленные злоухищрения, отходит затем побежденным, тогда подвижник благочестия является еще более славным, как случилось и здесь. Блаженный Варлаам простоял, не наклонив и не перевернув руку, как будто она была составлена из железа, между тем как, если бы и перевернулась рука, и тогда это не было бы виною мученика.
3. Здесь внимательно слушайте меня все, чтобы убедиться, что, если бы его правая рука и перевернулась, это не было бы поражением. Почему? Потому, что как мы судим о тех, которым терзают ребра, или мучат как-либо иначе, так должно судить и здесь. Если они не выдержат и принесут жертву, это вина их слабости, что, не перенесши страданий, они принесли жертву; если же они, претерпевая мучения, заболеют от страданий, но не изменят благочестию, то никто не обвиняет их за эти болезни, но мы еще больше хвалим их и удивляемся за то, что они, и изнемогая от страданий, вытерпели и не отреклись. Так и здесь: если бы блаженный Варлаам, не вынося сожигания, обещался принести жертву, то был бы побежден; а если бы рука его перевернулась, тогда как он не уступал, то это не вина воли мученика: это произошло бы по немощи не воли, но естества жил, соответственно их силе, рука склонилась бы от огня против воли святого. Как мы не осуждаем тех, которым терзают ребра, за то что разрывается их плоть, или лучше, — приведу более близкий пример, — как никто не станет порицать страждущих горячкою и судорогами за то, что изгибаются их руки, потому что это происходить не от их иэнеженности, но от болезненного жара, который истощает влагу и неестественно стягивает связь нервов, так никто не стал бы порицать и этого святого, если бы перевернулась рука его. Если горячка, и без воли страждущего ею, обыкновенно стягивает и извращает члены, то тем более могли сделать это положенные на правую руку уголья, хотя бы мученик и не поддавался. Однако они не сделали этого, чтобы ты с избытком убедился, что благодать Божия была присуща и укрепляла подвижника и исправляла недостаток природы; потому и самая рука его не испытала свойственного ей, но, как будто составленная из адаманта [3], оставалась не перевернувшеюся. Кто тогда, взирая на это, не удивился бы? Кто не вострепетал бы? Смотрели свыше Ангелы, взирали архангелы; зрелище было блистательное и поистине превышающее природу человеческую. Подлинно, кто не пожелал бы видеть человека, который подвизался и не испытывал свойственного людям, который сам был и жертвенником, и жертвою, и жрецом? Посему двоякое восходило курение, одно от сожигаемого фимиама, а другое от растопляемой плоти; и последнее курение было приятнее первого, последнее благоухание лучше первого. Здесь случилось то же, что и с купиною: как та купина горела и не сгорала, так и здесь рука горела, но душа не сгорала; тело истреблялось, но вера не истощалась; плоть изнемогала, но ревность не изнемогала; горячие уголья, прожигая средину руки, падали вниз, но мужество души не упадало; рука была повреждена и исчезла, — потому что была из плоти, а не из адаманта, — но душа требовала еще другой руки, чтобы и на ней показать свое терпение. Как храбрый воин, вошедший в среду неприятелей и разбивший строи сражающихся с ним, сломав свой меч от множества непрестанных ударов, ищет, обернувшись другого меча, потому что не насытился избиением врагов, — так точно и душа блаженного Варлаама, потеряв одну руку, при поражении бесовских ополчений, требовала еще другой руки, чтобы и на ней показать свою ревность. Не говори мне, что он отдал только одну руку; но прежде этого представь себе, что предавший руку отдал бы и голову, предал бы и ребра, противостал и огню, и зверям, и морю, и пропасти, и кресту, и колесу, и всем, когда-либо слышанным мучениям, и все потерпел, если не самым опытом, то намерением. Мученики идут не на определенные мучения, но готовят себя на неизвестные казни; они не господа над волею мучителей и не назначают им пределов и меры мучений, но каким бы бедам ни пожелала подвергнуть их бесчеловечная и зверская воля мучителей, на те они и выходят с решимостью — разве только тело, изнемогши среди мучений, оставит неисполненным желание мучителей. Итак, плоть его истреблялась, а воля делалась более ревностною, превосходя самые уголья своим блеском и сияя больше их, потому что внутри его горел духовный огонь, гораздо более этого огня яркий. Поэтому он и не чувствовал внешнего пламени, что внутри его горел светлый и пламенный огонь любви Христовой.
4. Станем же, возлюбленные, не только слушать это, но и подражать. Как вначале я говорил, так и теперь говорю: каждый пусть не только в настоящий час удивляется мученику, но, и отходя домой, пусть ведет с собою этого святого, пусть введет его в свой дом, или — лучше — в свое сердце посредством воспоминания о сказанном. Прими его, как выше сказано, и в сердце своем поставь его с простертою рукою, прими увенчанного победителя и никогда не попускай ему выйти из ума твоего. Для того мы и привели вас к гробницам святых мучеников, чтобы и от взгляда на них вы получили некоторое побуждение к добродетели и подготовлялись к той же ревности. Так воина возбуждает и молва о герое, а гораздо более вид его и взгляд на него, особенно когда воин, вошедши в самый шатер героя, увидит окровавленный меч, лежащую голову неприятеля, висящую вверху добычу, свежую кровь, капающую с рук того, кто поставил трофей, везде лежащие копья и щиты, и стрелы и всякое другое оружие. Посему и мы собрались здесь. Гроб мучеников есть воинский шатер; и если ты откроешь очи веры, то увидишь здесь лежащую броню правды, щит веры, шлем спасения, обувь благовествования, меч духовный, самую главу диавола, поверженную на землю (Еф.6:14–17). Когда у гроба мученика ты видишь бесноватого, лежащего навзничь, и часто терзающего себя самого, то видишь не что иное, как отсеченную голову лукавого. Эти оружия и теперь еще лежат при воинах Христовых; и как цари погребают героев вместе с оружием, так сделал и Христос, погреб их с оружием, чтобы и прежде воскресения показать всю славу и силу святых. Познай же духовное их всеоружие, и ты отойдешь отсюда, получив величайшую пользу. Великая и у тебя, возлюбленный, война с диаволом, великая, сильная и постоянная.
Итак, изучай способы борьбы, чтобы подражать и победам; презирай богатство, деньги и всякое иное житейское великолепие; не считай блаженными богатеющих, но ублажай мучеников, не тех, что в роскоши, но тех, что на сковородах, не за роскошною трапезою, но в кипящем котле, не в банях ежедневно бывающих, но в жестоких печах, не благовониями пахнущих, но испускающих дым и смрад от сожигаемой плоти. Это благоухание лучше и полезнее того; то ведет к мучению употребляющих его, а это к наградам и вышним венцам. А чтобы тебе убедиться, что роскошь есть зло, равно как и намащение благовонными мастями, и пьянство, и неумеренное употребление вина, и роскошная трапеза, послушай, что говорит пророк: «лежите на ложах из слоновой кости и нежитесь на постелях ваших, едите лучших овнов из стада и тельцов с тучного пастбища… пьете из чаш вино, мажетесь наилучшими мастями» (Амос.6:4–6). Если же это запрещалось в Ветхом Завете, то тем более при благодати, где больше любомудрия. Это сказано мною как к мужам, так и к женам; поприще общее, — нет различая пола в стане Христовом, но одно собрание. И жены могут надевать броню, ограждать себя щитом и бросать стрелу, как во время мученичества, так и в другое, когда требуется великое дерзновение. Как превосходный стрелок, искусно бросив с тетивы стрелу, приводит в смятение весь строй неприятелей, — так и святые мученики и все поборники истины, противясь козням диавола, с языка своего, как бы с тетивы, искусно пускают слова, и они, подобно стрелам, летящим по воздуху, попадая в невидимые полчища бесов, приводят в смятение все их воинство. То же самое произошло и с блаженным сим Варлаамом: простыми словами, как бы летучими стрелами, он приводил в смятение диавольский стан. Будем и мы подражать этому искусству. Не видите ли, в каком изнеможении бывают возвращающиеся с зрелищ? А причиною то, что они тщательно внимают происходящему там, и оттуда они приходят, сохраняя в душах своих и извращения глаз, и движения рук, и кружения ног, и образы всех показанных видов извращения мучимого тела. Как же не нелепо, что они на погибель души своей оказывают такую заботливость и постоянно удерживают в памяти происходящее там, а мы, имея сравняться с Ангелами чрез подражание здешнему, не оказываем равного с ними усердия к соблюдению сказанного? Нет, прошу и умоляю; не будем так нерадивы о своем спасении, но станем все сохранять мучеников в душах своих, с их сковородами, с котлами, с прочими мучениями, и, как живописцы часто очищают картину, потемневшую от дыма, от сажи и от продолжительности времени, так и ты, возлюбленный, пользуйся воспоминанием о святых мучениках: когда привходящие житейские заботы помрачат душу твою, ты очисти ее воспоминанием о мучениках. Если ты будешь иметь это воспоминание в душе своей, то ни богатству не будешь удивляться, ни бедности не станешь оплакивать, ни славы и власти не будешь восхвалять, и совершенно ничего из дел человеческих — из блистательных не станешь считать чем-нибудь великим, а из прискорбных — невыносимым, но, став выше всего этого, будешь иметь в постоянном созерцании этого образа урок добродетели. Кто видит каждый день воинов, мужественно действующих в войнах и битвах, тот никогда не пожелает роскоши, и не изнеженною и рассеянною жизнью будет восхищаться, но строгою, твердою и готовою на подвиги. Да и что общего между пьянством и сражением, между чревоугодием и мужеством, между благовонными мастями и оружием, между войною и пиршествами? Ты — воин Христов, возлюбленный: вооружайся же, а не заботься об украшениях; ты — доблестный подвижник: будь же мужествен, а не заботься о нарядах. Так будем подражать этим святым, так почтим этих героев, увенчанных победителей, друзей Божиих и, прошедши одинаковый с ними путь, мы удостоимся одинаковых с ними венцов, которых да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу слава, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Кондак, глас 4:
Явился еси преудивлен крепостию, всесожжения ливан благовонен себе принесл еси, жертву Христу: и венец почести приим Вралааме, присно моли за ны страдальче.
Житие преподобного Варлаама Печерского
В то время, когда преподобные отцы наши Антоний, Феодосий и Никон [1] сияли в Киевских пещерах доблестными подвигами, как три светильника, достойные предстоять престолу Святой Троицы, многократно приходил к ним насладиться их сладостною беседою некто Варлаам, сын благородных и христолюбивых родителей — Иоанна, первого между боярами князя Изяслава, и Марии, внук славного и храброго Вышаты, правнук воеводы Остромира [2].
С юности Варлаам сиял красотою телесной и чистотою души и возымел любовь к названным преподобным отцам и — настолько сильную, что захотел жить с ними вместе и оставить мирскую жизнь, вменяя ни во что славу и богатство. Особенно в страх привело его слово Господа, сказанное ему, между прочим, преподобными: «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф.19:24).
И вот, пришедши однажды к преподобному Антонию, он открыл ему свое намерение.
— Хотел бы я, отче, — сказал он, — если угодно Богу, быть иноком и жить с вами.
— Благо хотение твое, чадо, — отвечал старец, — и благодатно намерение; но смотри, как бы не возвратили тебя назад богатство и слава мира сего, ибо, по слову Господню «Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лук.9:62).
Многое и еще говорил старец на пользу душевную Варлааму, и сердце у него всё более и более разгоралось любовью к Богу.
В таком расположены душевном пошел он домой. На другой же день после беседы с старцем, оставив не только родителей, но и обрученную уже с ним невесту, он сел на коня, одетый в светлые и дорогие одежды и, имея при себе множество пеших слуг, ведущих убранных коней, торжественно прибыл к пещере. Когда преподобные вышли и поклонились ему до земли, как кланялись тогда знатным людям, он сам поклонился им также (сошедши с коня). Затем он снял с себя боярскую одежду и положил ее у ног преподобного Антония, и поставил пред ним разубранных коней, говоря:
— Вот, отче, суетные блага мира сего: делай с ними, что хочешь; «все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа» (Филип. 3:8), и хочу жить вместе с вами в этой пещере, а домой более уже не возвращусь.
— Смотри, чадо, — отвечал ему преподобный Антоний, — Кому ты обещаешься и Чьим воином хочешь быть, ибо вот, невидимо предстоят Ангелы Божии, принимая твое обещание. Берегись, как бы отец твой, пришедши сюда с вооруженною силою, не вывел тебя отсюда, хотя бы ты этого и не желал: ведь, мы ничем тебе помочь не можем, а ты между тем явишься пред Богом лжецом и отступником.
— Верую Богу моему, отче! — воскликнул Варлаам. — Если даже отец и пожелает мучить меня, я не возвращусь к мирской жизни; об одном молю тебя: скорее соверши надо мною постриг.
Тогда преподобный Антоний велел преподобному Никону постричь Варлаама и облечь в монашескую одежду, что и было сделано.
Боярин Иоанн, узнав, что его любимый сын постригся в иночество, сильно разгневался на преподобных и, взяв с собою множество слуг, напал на спасавшихся в пещере иноков и всех разогнал оттуда, а сына насильно вытащил вон и, сорвав с него мантию и куколь, бросил их в ручей. Затем он одел его в светлые драгоценные одежды, приличествующие его происхождению; но святой тотчас же сбросил их с себя, не желая даже и смотреть на них, и это повторялось несколько раз, так что отец велел связать ему руки, силою опять одеть его и в таком виде вести через город домой. Но Варлаам, увидя по пути яму, наполненную нечистотами, быстро спустился в нее и, поспешно сбросив с себя одежду, топтал ее ногами в грязи, попирая вместе с нею и ухищрения лукавого. Когда они пришли домой, отец велел ему сесть с собою за стол: он принужден был поневоле повиноваться, но ничего не ел из подаваемых кушаний и сидел, опустив голову. По окончании трапезы, отец отпустил Варлаама в его комнату, приставив слуг стеречь его, чтобы он не ушел. Потом он приказал обрученной со святым девице надеть лучшие украшения для прельщения его и всячески ухаживать за ним. Но угодник Христов Варлаам ушел в одну из комнат и сел в углу на пол. Обрученница его, согласно данному ей приказанию, пошла за ним, и упрашивала сесть на своей постели. Тогда он, видя ее неразумие и догадавшись, что отец подослал ее, чтобы прельстить его, вознес из глубины сердца тайную молитву всемилостивому Богу о спасении от соблазна. Три дня просидел он, не вставая, на одном месте, ничего не вкушая, не одеваясь и оставаясь в одной власянице. Между тем преподобный Антоний и находившиеся с ним в пещере были очень опечалены его судьбою и молились за него Богу. И Бог услышал молитву их, ибо, по слову Псалмопевца, «взывают [праведные], и Господь слышит, и от всех скорбей их избавляет их» (Пс.33:18), и, видя терпение и смирение святого, обратил ожесточившееся сердце отца на милость к сыну. Слуги донесли боярину, что вот уже четвертый день сын его не принимает пищи и не одевается. Отец сжалился над сыном и, боясь, как бы он не умер от голода и холода, призвал его и, с любовью поцеловав, отпустил в пещеру. И произошло тогда нечто весьма удивительное: послышались в доме рыдания и вопли, как по мертвеце; плакали все: отец с материю — о том, что лишаются сына, невеста — о том что разлучается с женихом, рабы и рабыни — о том, что покидает их добрый господин. А святой Варлаам, как птица, вырвавшаяся из сети, быстро направился к пещере. Находившиеся в ней иноки всем сердцем обрадовались, увидя Варлаама, и прославили Бога, услышавшего их молитву о нем.
С юности Варлаам сиял красотою телесной и чистотою души и возымел любовь к названным преподобным отцам и — настолько сильную, что захотел жить с ними вместе и оставить мирскую жизнь, вменяя ни во что славу и богатство. Особенно в страх привело его слово Господа, сказанное ему, между прочим, преподобными: «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф.19:24).
И вот, пришедши однажды к преподобному Антонию, он открыл ему свое намерение.
— Хотел бы я, отче, — сказал он, — если угодно Богу, быть иноком и жить с вами.
— Благо хотение твое, чадо, — отвечал старец, — и благодатно намерение; но смотри, как бы не возвратили тебя назад богатство и слава мира сего, ибо, по слову Господню «Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лук.9:62).
Многое и еще говорил старец на пользу душевную Варлааму, и сердце у него всё более и более разгоралось любовью к Богу.
В таком расположены душевном пошел он домой. На другой же день после беседы с старцем, оставив не только родителей, но и обрученную уже с ним невесту, он сел на коня, одетый в светлые и дорогие одежды и, имея при себе множество пеших слуг, ведущих убранных коней, торжественно прибыл к пещере. Когда преподобные вышли и поклонились ему до земли, как кланялись тогда знатным людям, он сам поклонился им также (сошедши с коня). Затем он снял с себя боярскую одежду и положил ее у ног преподобного Антония, и поставил пред ним разубранных коней, говоря:
— Вот, отче, суетные блага мира сего: делай с ними, что хочешь; «все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа» (Филип. 3:8), и хочу жить вместе с вами в этой пещере, а домой более уже не возвращусь.
— Смотри, чадо, — отвечал ему преподобный Антоний, — Кому ты обещаешься и Чьим воином хочешь быть, ибо вот, невидимо предстоят Ангелы Божии, принимая твое обещание. Берегись, как бы отец твой, пришедши сюда с вооруженною силою, не вывел тебя отсюда, хотя бы ты этого и не желал: ведь, мы ничем тебе помочь не можем, а ты между тем явишься пред Богом лжецом и отступником.
— Верую Богу моему, отче! — воскликнул Варлаам. — Если даже отец и пожелает мучить меня, я не возвращусь к мирской жизни; об одном молю тебя: скорее соверши надо мною постриг.
Тогда преподобный Антоний велел преподобному Никону постричь Варлаама и облечь в монашескую одежду, что и было сделано.
Боярин Иоанн, узнав, что его любимый сын постригся в иночество, сильно разгневался на преподобных и, взяв с собою множество слуг, напал на спасавшихся в пещере иноков и всех разогнал оттуда, а сына насильно вытащил вон и, сорвав с него мантию и куколь, бросил их в ручей. Затем он одел его в светлые драгоценные одежды, приличествующие его происхождению; но святой тотчас же сбросил их с себя, не желая даже и смотреть на них, и это повторялось несколько раз, так что отец велел связать ему руки, силою опять одеть его и в таком виде вести через город домой. Но Варлаам, увидя по пути яму, наполненную нечистотами, быстро спустился в нее и, поспешно сбросив с себя одежду, топтал ее ногами в грязи, попирая вместе с нею и ухищрения лукавого. Когда они пришли домой, отец велел ему сесть с собою за стол: он принужден был поневоле повиноваться, но ничего не ел из подаваемых кушаний и сидел, опустив голову. По окончании трапезы, отец отпустил Варлаама в его комнату, приставив слуг стеречь его, чтобы он не ушел. Потом он приказал обрученной со святым девице надеть лучшие украшения для прельщения его и всячески ухаживать за ним. Но угодник Христов Варлаам ушел в одну из комнат и сел в углу на пол. Обрученница его, согласно данному ей приказанию, пошла за ним, и упрашивала сесть на своей постели. Тогда он, видя ее неразумие и догадавшись, что отец подослал ее, чтобы прельстить его, вознес из глубины сердца тайную молитву всемилостивому Богу о спасении от соблазна. Три дня просидел он, не вставая, на одном месте, ничего не вкушая, не одеваясь и оставаясь в одной власянице. Между тем преподобный Антоний и находившиеся с ним в пещере были очень опечалены его судьбою и молились за него Богу. И Бог услышал молитву их, ибо, по слову Псалмопевца, «взывают [праведные], и Господь слышит, и от всех скорбей их избавляет их» (Пс.33:18), и, видя терпение и смирение святого, обратил ожесточившееся сердце отца на милость к сыну. Слуги донесли боярину, что вот уже четвертый день сын его не принимает пищи и не одевается. Отец сжалился над сыном и, боясь, как бы он не умер от голода и холода, призвал его и, с любовью поцеловав, отпустил в пещеру. И произошло тогда нечто весьма удивительное: послышались в доме рыдания и вопли, как по мертвеце; плакали все: отец с материю — о том, что лишаются сына, невеста — о том что разлучается с женихом, рабы и рабыни — о том, что покидает их добрый господин. А святой Варлаам, как птица, вырвавшаяся из сети, быстро направился к пещере. Находившиеся в ней иноки всем сердцем обрадовались, увидя Варлаама, и прославили Бога, услышавшего их молитву о нем.