Страница:
146
хотел повернуть ее в Европу, хотел видеть земляков просвещенными"35. До сих пор на вопрос: - "Какие периоды в истории страны вызывают у вас, как у россиян, наибольшее чувство гордости?" более 50% опрошенных называют эпоху Петра Первого. Лишь 7 и 8% российских граждан гордятся временами Ленина или Сталина, и только 3 и 4% соответственно называют в этой же связи эпохи Горбачева и Ельцина. Конечно, общественное мнение - это не истина в последней инстанции, и сами историки и социологи говорят о "мифе Петра". Но есть у историков и объективные показатели. Что останется через 100 лет от недавнего ускорения, перестройки, либерализации и приватизации? Но почти все реформы Петра вошли в национальную жизнь и остались в устройстве государства, общества, в институтах образования, в структуре армии. От Петра идет российская пресса и российская наука, российский флот и российский календарь. Этот перечень велик. От Петра идет и "петербургский период" истории России, который был, по мнению Солженицына, движением по неправильному пути. Многие историки различают понятия народа и нации. Как единый этнос, русская народность сложилась еще в IX-XII веках. Этому способствовало образование первых восточнославянских государств, принятие христианства, развитие древнерусского языка и культуры, самым значительным памятником которой можно считать "Слово о полку Игореве". Не все, но многие из этих факторов были утрачены в последующие века феодальной раздробленности, которые вовсе не являлись для России и для русского народа "золотым веком". Новое сплочение русских уже как полноценной нации началось в XVII веке и завершилось ко второй половине XIX века. Именно в "петербургский период" сложился современный русский литературный язык, появились российские гуманитарные науки, русская живопись, музыка, архитектура, литература, т. е. все элементы богатой русской культуры. На иной уровень перешло и самосознание русских как одной из великих мировых наций, в жизни которой религия занимала важное, но все же не главное место. Но для Солженицына такой взгляд на становление русской нации неприемлем, и он считает весь "петербургский период" в развитии России потерянным временем - для внутреннего развития народа, для которого развитие экономики и просвещения имеют, по мнению писателя, второстепенное значение. Есть старинная китайская притча. - "Далеко ли до города Хань?" - спрашивает путник старца. - "Но ты идешь по другой дороге",
147
отвечает старец. - "Я хочу знать, далеко ли до города Хань? - повторяет путник, продолжая идти вперед. "Чем дальше ты будешь идти по этой дороге, отвечает старец, - тем дальше ты будешь от города Хань". Но примерно также говорит Солженицын о России после Петра. Что толку в достижениях экономики или государства, если народ все дальше отходил от истинного православия, забывая Бога. Эта дорога не вела к Храму. Даже слова Солженицын подбирает как можно более пренебрежительные. "За Петром - катил и остальной XVIII век, не менее Петра расточительный", "открылась бездна", "неразумные", "неудачные", "неуклюже ведомые войны", "неверные союзники", "дипломатические ошибки", "скудоумная дипломатия", "магия заниматься чужими делами" и т. д. Солженицын делает удивительный упрек императорам и императрицам - они управляли страной и решали дела не в интересах народа и не по святой правде, а в своих политических интересах. А кто и где в те века правил иначе? Гибельным было в XIX веке расширение империи, но "русские правители испытывали зуд колонизации, а не упорство концентрации". "Для какой русской надобности завоевывался Дагестан?". Не нужны были России Грузия и Армения, но "российские императоры влезали на Кавказе во все новые и новые капканы"36. Не было у России, по мнению Солженицына, никаких интересов на Балканах, и не нужно было проливать кровь за южных славян, а тем более за румын и греков в войнах с Оттоманской империей. Всего лишь несколько строк уделяет писатель Отечественной войне 1812 года, которой "могло и не быть", если бы Россия не вмешивалась в чуждые ее интересам европейские дела. Не о мужестве русской армии и ее полководцев пишет Солженицын, а о предательстве - при отступлении русской армии после Бородина она бросила, якобы, на произвол судьбы в московских госпиталях своих раненых солдат и офицеров, из которых 15 тысяч сгорело в московском пожаре. Но откуда взят этот явно придуманный страшный сюжет, которого нет ни в российских исторических хрониках, ни в романе Л. Н. Толстого? Солженицын ссылается лишь на французского историка Альфреда Рамбо (1842-1905), одного из главных авторов многотомной "Истории XIX века37. Но это один из множества вымыслов, которыми были полны донесения Наполеона, которые он посылал в Париж из покинутой жителями горящей Москвы. Многие из такого же рода диких вымыслов о варварской России и ее нравах попали из тех же источников в работы французских историков.
148
Но для чего их повторять русскому писателю?! По мнению Солженицына, России не следовало продвигаться в Среднюю Азию, а в начале XX века можно было бы избежать войн с Японией и Германией. Не на высоте оказалась в XIX и в начале XX века Церковь. "Русская православная церковь в неизменности достаивала уже отмерянный оставшийся исторический срок"38. Началу XX века в России посвящен у Солженицына первый том "Красного Колеса" - "Август Четырнадцатого". Из всех российских "политиков" Солженицын выделяет премьера Петра Столыпина и не жалеет похвал в его адрес. "В оправдание фамилии, он был действительно столпом государства. Он стал центром русской жизни, как ни один из царей. Это опять был Петр над Россией. Но это был совсем другой Петр, истинный русский царь и "под водительством нового Петра Россия выздоравливала непоправимо". И вот этого царя, надежду народа и России, убил в 1911 году в Киеве революционер, анархист, агент царской охранки, а главное еврей Мордка Богров, убил, "повинуясь трехтысячелетнему тонкому, уверенному зову". Тем самым, еврей-террорист убил не только российского премьер-министра, но он уничтожил одним выстрелом "целую государственную программу, повернув ход истории 170-миллионного народа"39. Солженицын в данном случае крайне преувеличивает возможности и значение Столыпина, а соответственно и роль террористического акта в Киеве в истории России. Петр Столыпин был, несомненно, выдающимся государственным деятелем России, и он стремился к укреплению Российского государства после тяжелых поражений в борьбе с внешними и внутренними врагами Империи. Но он не был ни главой государства, ни лидером одной из влиятельных партий. Во многих отношениях он был одинок; за ним не стояло политического движения, и у него не было, по современной терминологии, своей команды. В 1911 году все ждали скорой отставки Столыпина: - наибольшим влиянием при царском дворе пользовался уже не Столыпин, а Григорий Распутин. В царском окружении Столыпина не любили, в кругах Государственной Думы относились к нему достаточно прохладно, а в революционной среде его ненавидели, так как на террор анархистов и эсеров Столыпин ответил также террором - тысячи революционеров разных направлений были повешены или отправлены на каторгу. За Столыпиным охотились: он пережил 8, а по другим данным 18 покушений на свою жизнь. И об убийстве Столыпина, и о его убийце Д. Г. Богрове имеется большая
149
литература: две солидных работы на эту тему вышли в свет совсем недавно40. Значительная часть авторов придерживалась версии о том, что Богров убил Столыпина именно как агент охранки, и улик на этот счет более чем достаточно. Другие авторы доказывали, что убийцей Столыпина был революционер, стремившийся отомстить за смерть тысяч молодых революционеров. Короткое расследование показывало, что Богров стал агентом охранки из-за страха перед арестом. В 1911 году он был почти разоблачен своими товарищами, и убийством Столыпина хотел себя реабилитировать. Другой выход по этике революционной молодежи того времени был лишь в самоубийстве. Богров не был религиозен, он думал о карьере, о деньгах и женщинах, но не о судьбах еврейского народа. Об этом он сказал только перед казнью в беседе с раввином. Фраза из этой беседы: - "Передайте евреям, что я не желал причинить им зла, но боролся за благо и счастье еврейского народа", - была естественной в беседе с раввином. Об этом писали в сентябре 1911 года многие газеты, не пытаясь, однако, развивать "еврейскую версию", как это сделал через 60 лет Солженицын. Осуществить задуманное Богрову помогла не "гениальность", о которой пишет Солженицын, а служба в царской охранке; один из высших чинов киевской охранки лично провел его в партер Киевского оперного театра, где в одной из лож был не только Столыпин, но и Николай II. Солженицын и в данном случае подстраивает все события сентября 1911 года под свою субъективную, а во многих отношениях нелепую схему. При этом он просто отбрасывает большую часть наиболее достоверных источников, используя наименее значительные, но подходящие к версии писателя. В истории таким образом можно было бы "доказать" что угодно.
Уже в своей новой книге "Двести лет вместе", возвращаясь к теме убийства Столыпина, Солженицын писал: "От убийства Столыпина жестоко пострадала вся Россия, но не помог Богров и евреям. Кто как, а я ощущаю тут те же великанские шаги Истории, ее поразительные по неожиданности результаты. Богров убил Столыпина, предохраняя киевских евреев от притеснений. Столыпин - и без того был бы вскоре уволен царем, но несомненно был бы снова призван в 1914-1916, и при нем - мы не кончили бы так позорно, ни в войне, ни в революции. Шаг первый: убитый Столыпин - проигранные в войне нервы, и Россия легла под сапоги большевиков. Шаг второй: большевики, при всей их свирепости, оказались много бездарней царского прави
150
тельства, через четверть века быстро отдавали немцам пол-России, в том охвате и Киев. Шаг третий: гитлеровцы легко прошли в Киев и - уничтожили киевское еврейство". В том же Киеве в том же сентябре, только через 30 лет от богровского выстрела"41. "Не рой другому ямы", - замечает Солженицын не без злорадства. Называть все это "отстоянием неискаженной русской истории" нет никаких оснований.
Обо всей советской истории с 1917 по 1991 гг. А. И. Солженицын говорил много, в разных книгах и всегда только в высшей степени негативно. По Солженицыну главной задачей большевиков было планомерное и безжалостное уничтожение русского народа и православия. Я отмечу в этой связи лишь то странное обстоятельство, что Солженицын всегда, и непонятно для чего, преувеличивает численность жертв и потерь. Если погибли от сталинского террора в 30-40-е годы 5 миллионов человек, то Солженицын пишет о 50 миллионах погибших. Если число жертв страшной кампании "расказачивания" на Дону весной 1919 года приблизилось к 50-60 тысячам, то Солженицын уверенно заявляет о расстреле на Дону "по приказу Ленина и Троцкого более 1 миллиона 200 тысяч гражданского казачьего населения"42. Но всего гражданского казачьего населения - с детьми, женщинами и стариками было на Дону в 1918 году 1,5 миллиона человек, остальных российская статистика относила к коренным крестьянам и иногородним. Более чем в 2 раза увеличивает Солженицын и без того огромную цифру боевых потерь Советской армии в Великой Отечественной войне.
Сам Солженицын признает, что он видит в российской истории мало примечательного или достойного патриотической гордости. Подводя итог своей главной работе по истории России, он отмечал: "Краткий и частный обзор русской истории четырех последних веков, сделанный выше в этой статье, мог бы показаться чудовищно пессимистическим, а "петербургский период" несправедливо развенчанным, если бы не нынешнее глухое падение"43. Ссылаясь на мнение русского религиозного философа С. Н. Булгакова (1871-1944), Солженицын заявляет, что именно любовь к России и принадлежность к русской нации дают ему право на "национальное самозаушение", даже на "поношение родины". Этот тезис весьма спорен. К тому же мы видим, что в своих "кратких и частных" очерках по российской истории писатель далеко уходит от исторической реальности, заимствуя свою методологию, а порой и концепции у создателей другого
151
"Краткого курса". Да и чем, собственно, отличается главный тезис всей почти современной идеологии Солженицына: - "Именно православие только оно и истинно" от знаменитого тезиса Ленина: - "Марксистское учение всесильно, потому, что оно верно"?
Александр Солженицын и русские националисты
Неприязнь Солженицына к "февралистам-демократам" или "лжедемократам" хорошо известна. "И вот мы докатились, - писал Солженицын, - до Великой Русской Катастрофы 90-х годов XX века". В нее вплелись все прежние катастрофы столетия, но прибавился и "нынешний удар Доллара по народу в ореоле ликующих, хохочущих нуворишей"44. Но и демократические публицисты и идеологи отвечают Солженицыну нескрываемой неприязнью. По их мнению, это ретроград и лжепророк, взгляды которого пронизаны религиозным обскурантизмом. "Солженицын - это иностранец в своей стране, - писал Михаил Новиков. - Ему чужда новая Россия, похожая сразу и на ненавистный СССР и на нелюбимый Запад"45. "Разберитесь с самим собой, - восклицал бывший поклонник писателя и редактор "Комсомольской правды" Александр Афанасьев. - Вы хотите быть новым Сусловым. Кто Вас собственно вызывал, чтобы вы констатировали мнимую смерть организма еще могучего, способного побороться за свою жизнь. Но вы еще раньше Гайдара стали разрушать Россию"46. "Под внешне благообразным обликом мудрого старца, - утверждал Олег Давыдов, - в Солженицыне живет и другой человек, жестокий и хитрый. Он заносчив, консервативен и вздорен"47. С обеих сторон все это главным образом не доводы, а эмоции.
Нет ничего неожиданного и в решительном осуждении идеологии Солженицына современ-ными коммунистами. еще в середине 1998 года профессор Владимир Юдин из Твери попытался развернуть в одной из коммунистических газет дискуссию на тему: - "Александр Солженицын: наш или не наш?". "Не надо отдавать Солженицына нашим врагам и Западу, - писал В. Юдин, - он писатель-патриот, он болеет за Россию, он - явление глубоко русское, национальное, как магнит притягивающее к себе полярные общественно-политические силы. Да, он лютый враг коммунистов, но очень многие его идеологемы удивительным образом взаимодействуют с национально-патриотическими
152
лозунгами нынешних коммунистов"48. Это предложение было решительно отвергнуто "Советской Россией", ибо с "державниками роялистско-клерикального толка коммунисты не могут сотрудничать"49. Отвергли, однако, сотрудничество с Солженицыным и почти все русские националисты. Это течение не имеет сегодня в России ни признанных авторитетов, ни обшей идеологии, оно представлено сотнями мелких групп и организаций и десятками малоизвестных газет. Как признавал один из активных участников русского движения Александр Севастьянов, "это движение пока не структурировано и нафаршировано подставными фигурами и амбициозными псевдолидерами, не имеющими за душой ничего, кроме жажды власти. У него нет единой аутентичной идеологии и единой стратегии. Нет финансов. Нет действенных политических инструментов. Словом, нет почти ничего, кроме интенций миллионных масс, стремительно сознающих свое положение, свои интересы и цели"50. Нет поэтому ничего удивительного в том, что некоторые из участников русского национального движения призывали других националистов сплотиться вокруг Солженицына как наиболее известного в мире национального лидера. Особенно настойчиво этот призыв повторял в газете "Завтра" и в других изданиях Владимир Бондаренко. Однако этот призыв не поддержали ни националисты других направлений, ни сам Солженицын. В. Бондаренко об этом глубоко сожалеет. "России был крайне нужен наш национальный аятолла Хомейни, - писал Бондаренко в одной из газет. - И Александр Солженицын вполне мог, а в силу взятой на себя ответственности, в силу Божьего замысла и обязан был стать этим нашим Хомейни. Он должен был стать духовным лидером национального русского сопротивления и возглавить так называемый белый патриотизм. У нас были сотни национальных организаций, движений и фронтов, но не было единого духовного лидера. И если бы Солженицын по возвращении в Россию занял бы не олимпийскую надмирную позицию, а жесткую требовательную позицию духовного лидера белого русского патриотизма, наше национальное движение состоялось бы, как "Саюдис" или "Рух", как польская "Солидарность". На беду свою и нашу, Александр Солженицын не пожелал делать то самое, к чему он призывает в книге "Россия в обвале"51. Эти упреки не слишком справедливы. Сам характер и драматургия возвращения Солженицына в Россию свидетельствовали о его огромных амбициях и сознании своей исключительности. Но его проповедь не встретила поддержки,
153
даже отдаленно сравнимой с той поддержкой, которую встретили в Иране конца 70-х годов проповеди аятоллы Хомейни. Почти все русские националисты гордятся русской и российской историей, а для "белого патриотизма" представляются особенно важными все те достижения Российской Империи, которые Солженицын осуждает. Как можно совместить представление Солженицына о России как о государстве русского или по крайней мере "трехславянского" народа с представлениями Александра Проханова о России как о "многонациональной империи, смысл которой в создании многоязыкого вселенского хора, в соединении разрозненного человечества для великих вселенских деяний"52. Солженицын призывает русский народ к самоограничению и временной изоляции на просторах Северо-Востока, а идеолог российского христианского возрождения Виктор Аксючиц призывает "найти формулу сверхидеала и на ее основе разработать идеологию русского прорыва или идеологию мирового лидерства"53. Известный философ-традиционалист и главный идеолог общероссийского политического движения "Евразия" Александр Дугин также, как Солженицын, выступает против партий и партийной демократии, за земскую форму народного представительства. Но, во-первых, Дугин выступает за тесную интеграцию с государствами Средней Азии и Закавказья, чего не приемлет Солженицын, во-вторых, по мнению А. Дугина, все русские политики должны иметь эстетически приятные лица. "У российских политических деятелей, - заявлял А. Дугин, - лица должны соответствовать хотя бы минимальным параметрам симметрии. Ведь раньше в политике были хорошие, классические лица"54. Такого рода требований к российским политикам не предъявляет даже Солженицын, хотя и ему, как и Дугину, очень не нравятся Жириновский и Зюганов, Немцов и Гайдар. Александр Севастьянов, радикальные националистические проповеди которого по многим положениям совпадают с проповедями Солженицына, предлагает будущей России сказать "нет" только Западу, но не Востоку. Но для Солженицына Восток представляется даже более опасным, чем Запад.
О том, что большевики и Советская власть отражают многие качества именно русского национального характера, писали не раз такие русские философы как Г. Федотов и Н. Бердяев. Эту же линию продолжает и известный русский поэт Станислав Куняев, который писал, что суть русского человека как раз в большевиках - они хотели достигнуть недостижимого и замахнулись на то,
154
на что другие народы не решались замахнуться55. Но для Солженицына именно большевики ненавистны. Для националистов всех почти направлений совершенно неприемлемы оценки Солженицыным генерала А. Власова, перешедшего на сторону Гитлера и создавшего РОА - Русскую освободительную армию. Солженицын приветствовал даже тех русских людей, которые вступили в ряды РОА в самые последние месяцы Гитлера - зимой 1944/1945 года - "вот это был голос русского народа. Историю РОА заплевали как большевистские идеологи, так и с Запада, однако она войдет примечательной и мужественной страницей в русскую историю"56. Кто из российских патриотов самых различных направлений может поддержать этот тезис?! Все почти высказывания Солженицына об Отечественной войне 1941-1945 гг. вызывают возражения. Поражения Красной Армии летом и осенью 1941 года Солженицын считает результатом антисталинских настроений в войсках. Этим же объясняет Солженицын и обилие пленных в первые месяцы войны. "Прогремело 22 июня 1941 года, прослезил батька Сталин по радио свою потерянную речь, - и все взрослое население, и притом всех основных наций Советского Союза, задышало в нетерпеливом ожидании: ну, пришел конец нашим паразитам! Теперь-то вот скоро освободимся. Кончился проклятый коммунизм!"57. Так объяснял неудачное начало Отечественной войны Солженицын в одной из своих программных статей в американском журнале "Foreign Affairs", озаглавленной: - "Чем грозит Америке плохое понимание коммунизма?". Но кто из русских патриотов, "красных" или "белых", может согласиться с этими нелепыми тезисами? По мнению Солженицына, только помошь Черчилля и Рузвельта спасла Сталина и СССР от поражения. А надо было бы западным демократиям воевать и против Гитлера, и против Сталина. Эти примеры удивительных по своей примитивности рассуждений и утверждений Солженицына во всех его публикациях, связанных с "русским вопросом", можно приводить на многих страницах. Но именно здесь лежит причина полного одиночества Солженицына в его национализме. Газета "Завтра" решительно осудила даже Валентина Распутина за то, что он согласился принять премию Солженицына за 2000-й год. Выбор был для Распутина не прост, но он преодолел свои колебания, "хотя по крови своей он не из той армии. Но народ простит ему это за его талант"58. Перечислив все доводы "против" и "за", Сергей Кара-Мурза из "красных" патриотов - утверждал в той же газете, что он не может считать такого человека как Солжени
155
цын патриотом59. И уж совсем нельзя найти каких-либо поводов для сотрудничества между Солженицыным и националистами из партии В. Жириновского, которые мечтали об Индийском океане, а не о мерзлых землях Чукотки и Таймыра. Национализм никогда не был и не мог быть массовым народным движением в многонациональной Российской империи. И славянофильство середины XIX века, и русская религиозная философия начала XX века объединяли вокруг себя лишь небольшие группы людей. В Советском Союзе русский национализм также не имел никаких шансов стать сколько-нибудь сильным и влиятельным движением. Но и сегодня проповеди Солженицына могут привлечь лишь очень немногих людей. В книге А. Солженицына "Россия в обвале" есть одна очень горькая строчка из читательского письма: "Страшно, что Россия что-то другое, не то, что мы себе напридумывали"60. Но эти же слова возникают и тогда, когда начинаешь знакомиться со всеми статьями и книгами А. И. Солженицына по "русскому вопросу".
Литература и примечания
1 Солженицын А. И. Публицистика. Ярославль, 1996. Т. 1. С. 64.
2 Солженицын А. И. "Россия в обвале". М., 1998. С. 202.
3 "Новый мир", 1994, № 7. С. 172-174.
4 Солженицын А. Публицистика. Т. 3. С. 481-482.
5 "Новый мир", 2000, № 9. С. 137.
6 СмитХ. "Русские", 1978. Иерусалим. С. 766, 767,782.
7 "Чикаго Таймс", 22 июня 1975 года.
8 Нива Жорж. "Солженицын", Лондон, 1984. Перевод с французского.
9 Штурман Дора. "Городу и миру". Париж-Нью-Йорк, 1988.
10 "Солженицын и американская демократия", Вашингтон, 1980. Цитировано по сборнику "Телекс", 1982, № 2. С. 102.
хотел повернуть ее в Европу, хотел видеть земляков просвещенными"35. До сих пор на вопрос: - "Какие периоды в истории страны вызывают у вас, как у россиян, наибольшее чувство гордости?" более 50% опрошенных называют эпоху Петра Первого. Лишь 7 и 8% российских граждан гордятся временами Ленина или Сталина, и только 3 и 4% соответственно называют в этой же связи эпохи Горбачева и Ельцина. Конечно, общественное мнение - это не истина в последней инстанции, и сами историки и социологи говорят о "мифе Петра". Но есть у историков и объективные показатели. Что останется через 100 лет от недавнего ускорения, перестройки, либерализации и приватизации? Но почти все реформы Петра вошли в национальную жизнь и остались в устройстве государства, общества, в институтах образования, в структуре армии. От Петра идет российская пресса и российская наука, российский флот и российский календарь. Этот перечень велик. От Петра идет и "петербургский период" истории России, который был, по мнению Солженицына, движением по неправильному пути. Многие историки различают понятия народа и нации. Как единый этнос, русская народность сложилась еще в IX-XII веках. Этому способствовало образование первых восточнославянских государств, принятие христианства, развитие древнерусского языка и культуры, самым значительным памятником которой можно считать "Слово о полку Игореве". Не все, но многие из этих факторов были утрачены в последующие века феодальной раздробленности, которые вовсе не являлись для России и для русского народа "золотым веком". Новое сплочение русских уже как полноценной нации началось в XVII веке и завершилось ко второй половине XIX века. Именно в "петербургский период" сложился современный русский литературный язык, появились российские гуманитарные науки, русская живопись, музыка, архитектура, литература, т. е. все элементы богатой русской культуры. На иной уровень перешло и самосознание русских как одной из великих мировых наций, в жизни которой религия занимала важное, но все же не главное место. Но для Солженицына такой взгляд на становление русской нации неприемлем, и он считает весь "петербургский период" в развитии России потерянным временем - для внутреннего развития народа, для которого развитие экономики и просвещения имеют, по мнению писателя, второстепенное значение. Есть старинная китайская притча. - "Далеко ли до города Хань?" - спрашивает путник старца. - "Но ты идешь по другой дороге",
147
отвечает старец. - "Я хочу знать, далеко ли до города Хань? - повторяет путник, продолжая идти вперед. "Чем дальше ты будешь идти по этой дороге, отвечает старец, - тем дальше ты будешь от города Хань". Но примерно также говорит Солженицын о России после Петра. Что толку в достижениях экономики или государства, если народ все дальше отходил от истинного православия, забывая Бога. Эта дорога не вела к Храму. Даже слова Солженицын подбирает как можно более пренебрежительные. "За Петром - катил и остальной XVIII век, не менее Петра расточительный", "открылась бездна", "неразумные", "неудачные", "неуклюже ведомые войны", "неверные союзники", "дипломатические ошибки", "скудоумная дипломатия", "магия заниматься чужими делами" и т. д. Солженицын делает удивительный упрек императорам и императрицам - они управляли страной и решали дела не в интересах народа и не по святой правде, а в своих политических интересах. А кто и где в те века правил иначе? Гибельным было в XIX веке расширение империи, но "русские правители испытывали зуд колонизации, а не упорство концентрации". "Для какой русской надобности завоевывался Дагестан?". Не нужны были России Грузия и Армения, но "российские императоры влезали на Кавказе во все новые и новые капканы"36. Не было у России, по мнению Солженицына, никаких интересов на Балканах, и не нужно было проливать кровь за южных славян, а тем более за румын и греков в войнах с Оттоманской империей. Всего лишь несколько строк уделяет писатель Отечественной войне 1812 года, которой "могло и не быть", если бы Россия не вмешивалась в чуждые ее интересам европейские дела. Не о мужестве русской армии и ее полководцев пишет Солженицын, а о предательстве - при отступлении русской армии после Бородина она бросила, якобы, на произвол судьбы в московских госпиталях своих раненых солдат и офицеров, из которых 15 тысяч сгорело в московском пожаре. Но откуда взят этот явно придуманный страшный сюжет, которого нет ни в российских исторических хрониках, ни в романе Л. Н. Толстого? Солженицын ссылается лишь на французского историка Альфреда Рамбо (1842-1905), одного из главных авторов многотомной "Истории XIX века37. Но это один из множества вымыслов, которыми были полны донесения Наполеона, которые он посылал в Париж из покинутой жителями горящей Москвы. Многие из такого же рода диких вымыслов о варварской России и ее нравах попали из тех же источников в работы французских историков.
148
Но для чего их повторять русскому писателю?! По мнению Солженицына, России не следовало продвигаться в Среднюю Азию, а в начале XX века можно было бы избежать войн с Японией и Германией. Не на высоте оказалась в XIX и в начале XX века Церковь. "Русская православная церковь в неизменности достаивала уже отмерянный оставшийся исторический срок"38. Началу XX века в России посвящен у Солженицына первый том "Красного Колеса" - "Август Четырнадцатого". Из всех российских "политиков" Солженицын выделяет премьера Петра Столыпина и не жалеет похвал в его адрес. "В оправдание фамилии, он был действительно столпом государства. Он стал центром русской жизни, как ни один из царей. Это опять был Петр над Россией. Но это был совсем другой Петр, истинный русский царь и "под водительством нового Петра Россия выздоравливала непоправимо". И вот этого царя, надежду народа и России, убил в 1911 году в Киеве революционер, анархист, агент царской охранки, а главное еврей Мордка Богров, убил, "повинуясь трехтысячелетнему тонкому, уверенному зову". Тем самым, еврей-террорист убил не только российского премьер-министра, но он уничтожил одним выстрелом "целую государственную программу, повернув ход истории 170-миллионного народа"39. Солженицын в данном случае крайне преувеличивает возможности и значение Столыпина, а соответственно и роль террористического акта в Киеве в истории России. Петр Столыпин был, несомненно, выдающимся государственным деятелем России, и он стремился к укреплению Российского государства после тяжелых поражений в борьбе с внешними и внутренними врагами Империи. Но он не был ни главой государства, ни лидером одной из влиятельных партий. Во многих отношениях он был одинок; за ним не стояло политического движения, и у него не было, по современной терминологии, своей команды. В 1911 году все ждали скорой отставки Столыпина: - наибольшим влиянием при царском дворе пользовался уже не Столыпин, а Григорий Распутин. В царском окружении Столыпина не любили, в кругах Государственной Думы относились к нему достаточно прохладно, а в революционной среде его ненавидели, так как на террор анархистов и эсеров Столыпин ответил также террором - тысячи революционеров разных направлений были повешены или отправлены на каторгу. За Столыпиным охотились: он пережил 8, а по другим данным 18 покушений на свою жизнь. И об убийстве Столыпина, и о его убийце Д. Г. Богрове имеется большая
149
литература: две солидных работы на эту тему вышли в свет совсем недавно40. Значительная часть авторов придерживалась версии о том, что Богров убил Столыпина именно как агент охранки, и улик на этот счет более чем достаточно. Другие авторы доказывали, что убийцей Столыпина был революционер, стремившийся отомстить за смерть тысяч молодых революционеров. Короткое расследование показывало, что Богров стал агентом охранки из-за страха перед арестом. В 1911 году он был почти разоблачен своими товарищами, и убийством Столыпина хотел себя реабилитировать. Другой выход по этике революционной молодежи того времени был лишь в самоубийстве. Богров не был религиозен, он думал о карьере, о деньгах и женщинах, но не о судьбах еврейского народа. Об этом он сказал только перед казнью в беседе с раввином. Фраза из этой беседы: - "Передайте евреям, что я не желал причинить им зла, но боролся за благо и счастье еврейского народа", - была естественной в беседе с раввином. Об этом писали в сентябре 1911 года многие газеты, не пытаясь, однако, развивать "еврейскую версию", как это сделал через 60 лет Солженицын. Осуществить задуманное Богрову помогла не "гениальность", о которой пишет Солженицын, а служба в царской охранке; один из высших чинов киевской охранки лично провел его в партер Киевского оперного театра, где в одной из лож был не только Столыпин, но и Николай II. Солженицын и в данном случае подстраивает все события сентября 1911 года под свою субъективную, а во многих отношениях нелепую схему. При этом он просто отбрасывает большую часть наиболее достоверных источников, используя наименее значительные, но подходящие к версии писателя. В истории таким образом можно было бы "доказать" что угодно.
Уже в своей новой книге "Двести лет вместе", возвращаясь к теме убийства Столыпина, Солженицын писал: "От убийства Столыпина жестоко пострадала вся Россия, но не помог Богров и евреям. Кто как, а я ощущаю тут те же великанские шаги Истории, ее поразительные по неожиданности результаты. Богров убил Столыпина, предохраняя киевских евреев от притеснений. Столыпин - и без того был бы вскоре уволен царем, но несомненно был бы снова призван в 1914-1916, и при нем - мы не кончили бы так позорно, ни в войне, ни в революции. Шаг первый: убитый Столыпин - проигранные в войне нервы, и Россия легла под сапоги большевиков. Шаг второй: большевики, при всей их свирепости, оказались много бездарней царского прави
150
тельства, через четверть века быстро отдавали немцам пол-России, в том охвате и Киев. Шаг третий: гитлеровцы легко прошли в Киев и - уничтожили киевское еврейство". В том же Киеве в том же сентябре, только через 30 лет от богровского выстрела"41. "Не рой другому ямы", - замечает Солженицын не без злорадства. Называть все это "отстоянием неискаженной русской истории" нет никаких оснований.
Обо всей советской истории с 1917 по 1991 гг. А. И. Солженицын говорил много, в разных книгах и всегда только в высшей степени негативно. По Солженицыну главной задачей большевиков было планомерное и безжалостное уничтожение русского народа и православия. Я отмечу в этой связи лишь то странное обстоятельство, что Солженицын всегда, и непонятно для чего, преувеличивает численность жертв и потерь. Если погибли от сталинского террора в 30-40-е годы 5 миллионов человек, то Солженицын пишет о 50 миллионах погибших. Если число жертв страшной кампании "расказачивания" на Дону весной 1919 года приблизилось к 50-60 тысячам, то Солженицын уверенно заявляет о расстреле на Дону "по приказу Ленина и Троцкого более 1 миллиона 200 тысяч гражданского казачьего населения"42. Но всего гражданского казачьего населения - с детьми, женщинами и стариками было на Дону в 1918 году 1,5 миллиона человек, остальных российская статистика относила к коренным крестьянам и иногородним. Более чем в 2 раза увеличивает Солженицын и без того огромную цифру боевых потерь Советской армии в Великой Отечественной войне.
Сам Солженицын признает, что он видит в российской истории мало примечательного или достойного патриотической гордости. Подводя итог своей главной работе по истории России, он отмечал: "Краткий и частный обзор русской истории четырех последних веков, сделанный выше в этой статье, мог бы показаться чудовищно пессимистическим, а "петербургский период" несправедливо развенчанным, если бы не нынешнее глухое падение"43. Ссылаясь на мнение русского религиозного философа С. Н. Булгакова (1871-1944), Солженицын заявляет, что именно любовь к России и принадлежность к русской нации дают ему право на "национальное самозаушение", даже на "поношение родины". Этот тезис весьма спорен. К тому же мы видим, что в своих "кратких и частных" очерках по российской истории писатель далеко уходит от исторической реальности, заимствуя свою методологию, а порой и концепции у создателей другого
151
"Краткого курса". Да и чем, собственно, отличается главный тезис всей почти современной идеологии Солженицына: - "Именно православие только оно и истинно" от знаменитого тезиса Ленина: - "Марксистское учение всесильно, потому, что оно верно"?
Александр Солженицын и русские националисты
Неприязнь Солженицына к "февралистам-демократам" или "лжедемократам" хорошо известна. "И вот мы докатились, - писал Солженицын, - до Великой Русской Катастрофы 90-х годов XX века". В нее вплелись все прежние катастрофы столетия, но прибавился и "нынешний удар Доллара по народу в ореоле ликующих, хохочущих нуворишей"44. Но и демократические публицисты и идеологи отвечают Солженицыну нескрываемой неприязнью. По их мнению, это ретроград и лжепророк, взгляды которого пронизаны религиозным обскурантизмом. "Солженицын - это иностранец в своей стране, - писал Михаил Новиков. - Ему чужда новая Россия, похожая сразу и на ненавистный СССР и на нелюбимый Запад"45. "Разберитесь с самим собой, - восклицал бывший поклонник писателя и редактор "Комсомольской правды" Александр Афанасьев. - Вы хотите быть новым Сусловым. Кто Вас собственно вызывал, чтобы вы констатировали мнимую смерть организма еще могучего, способного побороться за свою жизнь. Но вы еще раньше Гайдара стали разрушать Россию"46. "Под внешне благообразным обликом мудрого старца, - утверждал Олег Давыдов, - в Солженицыне живет и другой человек, жестокий и хитрый. Он заносчив, консервативен и вздорен"47. С обеих сторон все это главным образом не доводы, а эмоции.
Нет ничего неожиданного и в решительном осуждении идеологии Солженицына современ-ными коммунистами. еще в середине 1998 года профессор Владимир Юдин из Твери попытался развернуть в одной из коммунистических газет дискуссию на тему: - "Александр Солженицын: наш или не наш?". "Не надо отдавать Солженицына нашим врагам и Западу, - писал В. Юдин, - он писатель-патриот, он болеет за Россию, он - явление глубоко русское, национальное, как магнит притягивающее к себе полярные общественно-политические силы. Да, он лютый враг коммунистов, но очень многие его идеологемы удивительным образом взаимодействуют с национально-патриотическими
152
лозунгами нынешних коммунистов"48. Это предложение было решительно отвергнуто "Советской Россией", ибо с "державниками роялистско-клерикального толка коммунисты не могут сотрудничать"49. Отвергли, однако, сотрудничество с Солженицыным и почти все русские националисты. Это течение не имеет сегодня в России ни признанных авторитетов, ни обшей идеологии, оно представлено сотнями мелких групп и организаций и десятками малоизвестных газет. Как признавал один из активных участников русского движения Александр Севастьянов, "это движение пока не структурировано и нафаршировано подставными фигурами и амбициозными псевдолидерами, не имеющими за душой ничего, кроме жажды власти. У него нет единой аутентичной идеологии и единой стратегии. Нет финансов. Нет действенных политических инструментов. Словом, нет почти ничего, кроме интенций миллионных масс, стремительно сознающих свое положение, свои интересы и цели"50. Нет поэтому ничего удивительного в том, что некоторые из участников русского национального движения призывали других националистов сплотиться вокруг Солженицына как наиболее известного в мире национального лидера. Особенно настойчиво этот призыв повторял в газете "Завтра" и в других изданиях Владимир Бондаренко. Однако этот призыв не поддержали ни националисты других направлений, ни сам Солженицын. В. Бондаренко об этом глубоко сожалеет. "России был крайне нужен наш национальный аятолла Хомейни, - писал Бондаренко в одной из газет. - И Александр Солженицын вполне мог, а в силу взятой на себя ответственности, в силу Божьего замысла и обязан был стать этим нашим Хомейни. Он должен был стать духовным лидером национального русского сопротивления и возглавить так называемый белый патриотизм. У нас были сотни национальных организаций, движений и фронтов, но не было единого духовного лидера. И если бы Солженицын по возвращении в Россию занял бы не олимпийскую надмирную позицию, а жесткую требовательную позицию духовного лидера белого русского патриотизма, наше национальное движение состоялось бы, как "Саюдис" или "Рух", как польская "Солидарность". На беду свою и нашу, Александр Солженицын не пожелал делать то самое, к чему он призывает в книге "Россия в обвале"51. Эти упреки не слишком справедливы. Сам характер и драматургия возвращения Солженицына в Россию свидетельствовали о его огромных амбициях и сознании своей исключительности. Но его проповедь не встретила поддержки,
153
даже отдаленно сравнимой с той поддержкой, которую встретили в Иране конца 70-х годов проповеди аятоллы Хомейни. Почти все русские националисты гордятся русской и российской историей, а для "белого патриотизма" представляются особенно важными все те достижения Российской Империи, которые Солженицын осуждает. Как можно совместить представление Солженицына о России как о государстве русского или по крайней мере "трехславянского" народа с представлениями Александра Проханова о России как о "многонациональной империи, смысл которой в создании многоязыкого вселенского хора, в соединении разрозненного человечества для великих вселенских деяний"52. Солженицын призывает русский народ к самоограничению и временной изоляции на просторах Северо-Востока, а идеолог российского христианского возрождения Виктор Аксючиц призывает "найти формулу сверхидеала и на ее основе разработать идеологию русского прорыва или идеологию мирового лидерства"53. Известный философ-традиционалист и главный идеолог общероссийского политического движения "Евразия" Александр Дугин также, как Солженицын, выступает против партий и партийной демократии, за земскую форму народного представительства. Но, во-первых, Дугин выступает за тесную интеграцию с государствами Средней Азии и Закавказья, чего не приемлет Солженицын, во-вторых, по мнению А. Дугина, все русские политики должны иметь эстетически приятные лица. "У российских политических деятелей, - заявлял А. Дугин, - лица должны соответствовать хотя бы минимальным параметрам симметрии. Ведь раньше в политике были хорошие, классические лица"54. Такого рода требований к российским политикам не предъявляет даже Солженицын, хотя и ему, как и Дугину, очень не нравятся Жириновский и Зюганов, Немцов и Гайдар. Александр Севастьянов, радикальные националистические проповеди которого по многим положениям совпадают с проповедями Солженицына, предлагает будущей России сказать "нет" только Западу, но не Востоку. Но для Солженицына Восток представляется даже более опасным, чем Запад.
О том, что большевики и Советская власть отражают многие качества именно русского национального характера, писали не раз такие русские философы как Г. Федотов и Н. Бердяев. Эту же линию продолжает и известный русский поэт Станислав Куняев, который писал, что суть русского человека как раз в большевиках - они хотели достигнуть недостижимого и замахнулись на то,
154
на что другие народы не решались замахнуться55. Но для Солженицына именно большевики ненавистны. Для националистов всех почти направлений совершенно неприемлемы оценки Солженицыным генерала А. Власова, перешедшего на сторону Гитлера и создавшего РОА - Русскую освободительную армию. Солженицын приветствовал даже тех русских людей, которые вступили в ряды РОА в самые последние месяцы Гитлера - зимой 1944/1945 года - "вот это был голос русского народа. Историю РОА заплевали как большевистские идеологи, так и с Запада, однако она войдет примечательной и мужественной страницей в русскую историю"56. Кто из российских патриотов самых различных направлений может поддержать этот тезис?! Все почти высказывания Солженицына об Отечественной войне 1941-1945 гг. вызывают возражения. Поражения Красной Армии летом и осенью 1941 года Солженицын считает результатом антисталинских настроений в войсках. Этим же объясняет Солженицын и обилие пленных в первые месяцы войны. "Прогремело 22 июня 1941 года, прослезил батька Сталин по радио свою потерянную речь, - и все взрослое население, и притом всех основных наций Советского Союза, задышало в нетерпеливом ожидании: ну, пришел конец нашим паразитам! Теперь-то вот скоро освободимся. Кончился проклятый коммунизм!"57. Так объяснял неудачное начало Отечественной войны Солженицын в одной из своих программных статей в американском журнале "Foreign Affairs", озаглавленной: - "Чем грозит Америке плохое понимание коммунизма?". Но кто из русских патриотов, "красных" или "белых", может согласиться с этими нелепыми тезисами? По мнению Солженицына, только помошь Черчилля и Рузвельта спасла Сталина и СССР от поражения. А надо было бы западным демократиям воевать и против Гитлера, и против Сталина. Эти примеры удивительных по своей примитивности рассуждений и утверждений Солженицына во всех его публикациях, связанных с "русским вопросом", можно приводить на многих страницах. Но именно здесь лежит причина полного одиночества Солженицына в его национализме. Газета "Завтра" решительно осудила даже Валентина Распутина за то, что он согласился принять премию Солженицына за 2000-й год. Выбор был для Распутина не прост, но он преодолел свои колебания, "хотя по крови своей он не из той армии. Но народ простит ему это за его талант"58. Перечислив все доводы "против" и "за", Сергей Кара-Мурза из "красных" патриотов - утверждал в той же газете, что он не может считать такого человека как Солжени
155
цын патриотом59. И уж совсем нельзя найти каких-либо поводов для сотрудничества между Солженицыным и националистами из партии В. Жириновского, которые мечтали об Индийском океане, а не о мерзлых землях Чукотки и Таймыра. Национализм никогда не был и не мог быть массовым народным движением в многонациональной Российской империи. И славянофильство середины XIX века, и русская религиозная философия начала XX века объединяли вокруг себя лишь небольшие группы людей. В Советском Союзе русский национализм также не имел никаких шансов стать сколько-нибудь сильным и влиятельным движением. Но и сегодня проповеди Солженицына могут привлечь лишь очень немногих людей. В книге А. Солженицына "Россия в обвале" есть одна очень горькая строчка из читательского письма: "Страшно, что Россия что-то другое, не то, что мы себе напридумывали"60. Но эти же слова возникают и тогда, когда начинаешь знакомиться со всеми статьями и книгами А. И. Солженицына по "русскому вопросу".
Литература и примечания
1 Солженицын А. И. Публицистика. Ярославль, 1996. Т. 1. С. 64.
2 Солженицын А. И. "Россия в обвале". М., 1998. С. 202.
3 "Новый мир", 1994, № 7. С. 172-174.
4 Солженицын А. Публицистика. Т. 3. С. 481-482.
5 "Новый мир", 2000, № 9. С. 137.
6 СмитХ. "Русские", 1978. Иерусалим. С. 766, 767,782.
7 "Чикаго Таймс", 22 июня 1975 года.
8 Нива Жорж. "Солженицын", Лондон, 1984. Перевод с французского.
9 Штурман Дора. "Городу и миру". Париж-Нью-Йорк, 1988.
10 "Солженицын и американская демократия", Вашингтон, 1980. Цитировано по сборнику "Телекс", 1982, № 2. С. 102.