Однако, прочитав вторую половину, читатель убеждается, что не так страшен черт, как его малюют. Это, конечно, утешительно. Но вот что худо: испытывая сильную потребность вернуться к теоретической части, читатель сличает теоретич[еские] начала с практич[ескими] концами и убеждается после адского труда, что они решительно не сходятся. Кажется, нет ни одного теор[етического] положения, к[оторое] не противоречило бы практич[ескому] выводу...
В сущности, если принять всерьез некоторые наиболее общие принципы из числа высказанных в книге, то автор — спиритуалист, соллипсист. Как это ни странно для известного нам Рубакина, но это так. Или иначе: это странно в такой же мере, как то, что Рубакин, написавший десятки популярных книг, которые непосредственно содействовали развитию классового сознания рабочих и крестьян, которые непосредственно развивали чувства классовой вражды и ненависти к угнетателям, которые непосредственно толкали к восстанию, к революции, к гражданской войне, — этот самый Рубакин заявляет себя сторонником «неуничтожаемости личности человеческой рукою человеческою же», противником «возбуждения и культивирования ненависти, мести, злобы и т.п.», сторонником «прекращения всех кровопролитий», т.е. противником гражданской войны и революции!»
Карпинского больше всего интересовал вопрос о практических выводах для агитации и пропаганды среди рабочих и крестьян, для книжного дела вообще. Он находит правильной идею создания Международного института библиопсихологии. Но вместе с тем он указывает Рубакину, что создание такого института в капиталистической стране попросту немыслимо.
«1. Ваш Институт, — пишет он в том же письме, — ставит задачей создание наилучших методов агитации и пропаганды. Но буржуазным правительствам и господствующим классам и без того принадлежит монополия в деле агитации и пропаганды: в их руках находятся все научные, технические, материальные средства и персональные силы. Буржуазия практически не заинтересована в Вашем проекте.
2. Ваш Институт не только чисто научное учреждение: он ставит еще чисто практические цели (и правильно!) — руководства чтением на дому и оценки книг не только с чисто научной, но и с «моральной» (как Вы пишете) точки зрения, наряду с созданием кадров интеллигенции, проникнутой Вашими идеями (и это правильно!) — Что это значит фактически? Не более и не менее как вот что. Вы предлагаете буржуазии на ее средства создать Институт с целью воспитания кадров интеллигенции, настроенной оппозиционно к этой самой буржуазии и ее строю в его крайних проявлениях и с целью усовершенствования и развития агитации и пропаганды в том же оппозиционном духе! Причем руководство всем этим должно находиться в руках этой самой «надклассовой» или «внеклассовой» гуманной, высокодобродетельной и пр. и пр. интеллигенции. Понятно, что буржуазия не только не заинтересована в осуществлении Ваших идей, а как раз наоборот.
...Единственная страна, к[оторая] глубочайшим образом заинтересована в осуществлении подобной идеи и особенно в практическом, самом широком развитии ее — это Советская Россия... Руководство подобным институтом... Советская Россия может вручить только людям, к[оторые] решительно и бесповоротно стали по сю сторону баррикады... Биб[лио]пс[ихологический] Институт д[олжен] б[ыть] основан в России — пока национальный. Руководителем его д[олжны] б[ыть] Вы, Вы же д[олжны] служить связью с отдельными лицами и ячейками биб[лио]психологов в Европе...
В заключение — один из многочисленных частных вопросов. Вы не раз говорите, что огромное большинство людей принадлежит к типу смешанному, или среднему. В параллель с этим я приведу В[аше] утверждение... что б[иблиологическая] пс[ихология] дает возможность писать книги, одинаково удовлетворяющие читателей разных типов... Но в таком случае получается крайне любопытный вывод. Для создания новых книг чисто (формально) психолог[ические] особенности будущих читателей их не важны; вопрос об их изучении отпадает. Остается необходимым лишь изучение фактич[еского] содержания мнемы этих читателей».
Не разделял взглядов Рубакина на книгу как проекцию читателя, не имеющую своего собственного содержания, и Ромен Роллан, высоко ценивший идеи Рубакина и весьма интересовавшийся ими. Но когда он услышал рассуждения Рубакина о книге, он запротестовал. В своем письме к Рубакину от 1 мая 1917 года он писал ему: «...Но временами хотелось бы взять книгу под защиту против этого исключительного положения. Когда Вы говорите — библиопсихология показывает, что «то, что книга пробудит в душе читателя, зависит от этой души, а не от книги», я думаю, что и книга должна быть принята в расчет: ибо признать, что книга лишь орудие, значит признать, что она не только орудие, и небезразлично, будет ли оно хорошим или дурным. Хотя Потебня был прав, сказав, «говорить это не значит передавать свою мысль другому, это только значит пробудить в нем его собственную мысль», однако, хочет он того или нет, именно первый психический центр, первое сильное возбуждение заставляет вибрировать другие. И, короче, если нужно было нам всем сначала пройти через восхищение произведениями очень слабыми, которые в этот период нашего развития нам были более полезны, чем истинно великие творения, то поразительно все-таки, что поистине великие произведения во все века служат самыми большими очагами излучения. Евангелие, соборы, Шекспир или Дон-Кихот, Бетховен или Толстой. Но вот здесь и должен вмешаться ваш «химический анализ», о котором Вы мне как-то говорили и который позволяет найти, в чем секрет, заключенный в произведении, фразе или мысли».
Почему же Рубакин создал теорию книжного дела, которая во многом противоречит его собственной практической деятельности? Почему же Рубакин, всю жизнь, как правильно указывает и Карпинский, работавший для распространения знаний, для подготовки революции, пробуждения классового сознания, на склоне лет в своей библиопсихологии отказывается от всего и разводит самые буржуазные пацифистские теории? Причины для этого, несомненно, были.
Рубакин всегда был прежде всего практик. В теоретических вопросах он пытался соединить несоединимое, не мог определить ясной, четкой позиции. Это, видимо, нашло свое отражение и при выработке теории библиопсихологии.
Надо полагать, что многолетний отрыв от родины, от нового, советского читателя также сказался на характере рассуждений Рубакина.
Вторая жена Рубакина, Людмила Александровна, была убежденная толстовка, для которой всякое насилие, война и революция были преступлениями. Она сильно повлияла и на его психику, приблизив его к религиозным размышлениям. Вдобавок во время первой мировой войны Людмила Александровна обратилась еще к одному виду религиозного шарлатанства — христианской науке.
Сказались и тесные общения с Р.Ролланом, который действовал на Рубакина своими идеалистическими кон цепциями, своим отрицанием всякой войны и насилия. Знаменитая «Декларация независимости духа», опубликованная Р.Ролланом в 1919 году, содержала чисто идеалистические концепции, а под ней подписались и Рубакин, и Бирюков, и даже М.Горький. Влияние всех этих близких и знакомых на Рубакина было в этот период несомненно. Вдобавок к нему в 1919 году приехала новая секретарша, М.А.Бетман, наскозь проникнутая духом толстовства.
Несомненно, на Рубакина прямо или через Р.Роллана оказал влияние и Ганди со своей философией непротивления и отвращения ко всякому кровопролитию, кем бы оно ни причинялось. 12 июля 1931 года Рубакин пишет одному из друзей: «Познакомились мы здесь с Ганди, лично. Здесь происходит настоящее движение: цели и методы Ганди усиленно и очень успешно разрабатываются изучаются и вводятся в жизнь тихо, медленно, но все же просачивается тут и там его влияние». Непонятно, конечно, кем и где «изучаются, разрабатываются и просачиваются цели и методы Ганди». Но несомненно, что в эту эпоху под влиянием вышеуказанного окружения Рубакин поддается всякого рода непротивленческим теориям.
В своих автобиографических заметках, написанных в 1928 году, Рубакин пишет, что «дело Азефа его побудило не только выйти навсегда из партии с.-р., но и выбросить всякий терроризм из своего революционного миросозерцания... Полагая, что вражеский фронт легче всего и основательнее всего может быть разрушен пропагандой, чем террором всякого рода, казнями и другими кровопролитиями, он с этих пор сосредоточил свое внимание на создавании научной теории пропаганды».
Как видим, к тому времени, когда Рубакин стал писать свои книги по библиопсихологии, у него уже создалось определенное «пацифистское» миросозерцание, на почве которого ему было сравнительно легко, в особенности под влиянием окружающей его среды, перейти и в философской области к тем взглядам, которые так метко охарактеризовал Карпинский.
Именно здесь и надо искать корни идеалистических теорий Рубакина, вплетенных им без всякой внутренней связи и в противоречии со всем, что им писалось и делалось раньше всю его жизнь, в теорию библиопсихологии.
Но вместе с тем Рубакин сознавал, что его теория библиопсихологии подвергнется сильной критике по существу, и, как бы защищаясь против критики этого рода, он пишет в вышеупомянутых автобиографических заметках: «Я не из тех, кто уже нашел истину, а из тех, кто ищет и до конца дней будет искать ее. Поэтому я никогда не буду чувствовать себя способным принадлежать к какой-либо партии...»
Если откинуть идеалистическую шелуху в рубакинской теории, то нельзя не признать, что еще никто в русской литературе и в психологии не заострял так вопроса об изучении читателя, книги и автора, и многие проблемы библиопсихологии еще ждут исследователей, которые поставили бы ее на соответствующее ее значению место в науке.
Мы видим во всех положениях библиопсихологии то удивительные взлеты мышления и глубочайший психологический анализ нашей речи, ее влияния на читателя, анализ книжного дела вообще, то глубокие противоречия в самом ходе рассуждений. Но все эти мысли представляют большой теоретический и практический интерес. Можно сказать, что Рубакин первый и пока что единственный человек, поставивший проблему изучения читателя и книги и их взаимоотношений и сделавший это не на основании абстрактных рассуждений, а на основании более чем полувекового опыта в этой области тысяч писем от читателей и тысяч непосредственных контактов с ними, разработки языка своих научно-популярных книжек и изучения их действия на читателя, подбора книг в библиотеках и разработки массовых, коллективных, групповых и индивидуальных каталогов и программ для чтения.
Можно спорить со многими положениями и выводами Рубакина как ошибочными, но нельзя отрицать ценности ряда его выводов, которые по-настоящему еще ждут изучения.
Несомненно, что научные труды Рубакина в области изучения психологии читателя и книги станут теперь предметом широкого исследования и применения его идей.
Секция библиологической психологии, то есть фактически один Рубакин, развила необычайно кипучую деятельность, которая на деле была деятельностью самого Рубакина и по которой можно судить о его необычайной работоспособности и инициативности. Считалось, что библиотека Рубакина является библиотекой секции. То, что она числилась за научным институтом, придавало ей больший вес. Книги в нее текли и текли. К концу 1931 года в ней было уже 65 тысяч книг, а к 1946 году — году смерти Н.А.Рубакина — уже свыше 100 тысяч. Все шире и шире развертывалась необычайная деятельность Рубакина. Мы не можем здесь перечислить всего, что он сделал и напечатал за это время, одновременно работая над своими основными трудами. Но некоторое представление об этом можно дать путем перечисления хотя бы наиболее интересных видов деятельности и их результатов.
Вся его деятельность за это время была направлена на экспериментальную проверку «основных законов библиопсихологии» и их практического применения к различным отраслям книжного дела.
На основании всех этих обследований за указанные годы Рубакин опубликовал целый ряд научных трудов, в которых развивал свои принципы.
С 1924 по 1928 год Рубакин опять-таки под флагом своего института составлял списки лучших советских книг на русском языке для Международной комиссии интеллектуального сотрудничества в Париже (она входила в состав учреждений при Лиге наций). Эти списки составлял Рубакин при содействии Государственной Центральной книжной палаты в Москве.
Список этих работ был бы не полон, если бы не сказать об одном наиболее старом методе общения Рубакина с читателями, а именно о переписке с ними. Эта переписка приняла огромные размеры и охватила не только советских читателей, но и читателей из ряда других стран.
С 1928 года в помещении библиотеки Рубакин устраивал выставки советских издательств, присылавших ему свои книги: издания «Академии», «Работника просвещения», «Политкаторжан», «Коммунистической Академии», Гослитиздата, «Жизни и знания» и т.д.
Для добывания книг был организован обмен библиотеки Рубакина с рядом европейских библиотек и других учреждений в различных странах. Была организована посылка — платная и бесплатная — книг читателям библиотеки. Около 3 тысяч книг было разослано Рубакиным своим ученикам и читателям. Эта кипучая деятельность была весьма полезной для Советского Союза. Можно только удивляться тому, как один-два человека (если считать и М.А.Бетман) ухитрялись проводить такую работу, большая часть которой совершенно не оплачивалась и на которую уходила пенсия Н.А.Рубакина с тех пор, как он по постановлению Совнаркома СССР стал ее получать (с 1930 г.).
Наконец, за междувоенный период Рубакин завязал и интенсивно поддерживал личные связи с учеными, писателями, общественными деятелями Западной Европы и Америки.
Глава 8
В сущности, если принять всерьез некоторые наиболее общие принципы из числа высказанных в книге, то автор — спиритуалист, соллипсист. Как это ни странно для известного нам Рубакина, но это так. Или иначе: это странно в такой же мере, как то, что Рубакин, написавший десятки популярных книг, которые непосредственно содействовали развитию классового сознания рабочих и крестьян, которые непосредственно развивали чувства классовой вражды и ненависти к угнетателям, которые непосредственно толкали к восстанию, к революции, к гражданской войне, — этот самый Рубакин заявляет себя сторонником «неуничтожаемости личности человеческой рукою человеческою же», противником «возбуждения и культивирования ненависти, мести, злобы и т.п.», сторонником «прекращения всех кровопролитий», т.е. противником гражданской войны и революции!»
Карпинского больше всего интересовал вопрос о практических выводах для агитации и пропаганды среди рабочих и крестьян, для книжного дела вообще. Он находит правильной идею создания Международного института библиопсихологии. Но вместе с тем он указывает Рубакину, что создание такого института в капиталистической стране попросту немыслимо.
«1. Ваш Институт, — пишет он в том же письме, — ставит задачей создание наилучших методов агитации и пропаганды. Но буржуазным правительствам и господствующим классам и без того принадлежит монополия в деле агитации и пропаганды: в их руках находятся все научные, технические, материальные средства и персональные силы. Буржуазия практически не заинтересована в Вашем проекте.
2. Ваш Институт не только чисто научное учреждение: он ставит еще чисто практические цели (и правильно!) — руководства чтением на дому и оценки книг не только с чисто научной, но и с «моральной» (как Вы пишете) точки зрения, наряду с созданием кадров интеллигенции, проникнутой Вашими идеями (и это правильно!) — Что это значит фактически? Не более и не менее как вот что. Вы предлагаете буржуазии на ее средства создать Институт с целью воспитания кадров интеллигенции, настроенной оппозиционно к этой самой буржуазии и ее строю в его крайних проявлениях и с целью усовершенствования и развития агитации и пропаганды в том же оппозиционном духе! Причем руководство всем этим должно находиться в руках этой самой «надклассовой» или «внеклассовой» гуманной, высокодобродетельной и пр. и пр. интеллигенции. Понятно, что буржуазия не только не заинтересована в осуществлении Ваших идей, а как раз наоборот.
...Единственная страна, к[оторая] глубочайшим образом заинтересована в осуществлении подобной идеи и особенно в практическом, самом широком развитии ее — это Советская Россия... Руководство подобным институтом... Советская Россия может вручить только людям, к[оторые] решительно и бесповоротно стали по сю сторону баррикады... Биб[лио]пс[ихологический] Институт д[олжен] б[ыть] основан в России — пока национальный. Руководителем его д[олжны] б[ыть] Вы, Вы же д[олжны] служить связью с отдельными лицами и ячейками биб[лио]психологов в Европе...
В заключение — один из многочисленных частных вопросов. Вы не раз говорите, что огромное большинство людей принадлежит к типу смешанному, или среднему. В параллель с этим я приведу В[аше] утверждение... что б[иблиологическая] пс[ихология] дает возможность писать книги, одинаково удовлетворяющие читателей разных типов... Но в таком случае получается крайне любопытный вывод. Для создания новых книг чисто (формально) психолог[ические] особенности будущих читателей их не важны; вопрос об их изучении отпадает. Остается необходимым лишь изучение фактич[еского] содержания мнемы этих читателей».
Не разделял взглядов Рубакина на книгу как проекцию читателя, не имеющую своего собственного содержания, и Ромен Роллан, высоко ценивший идеи Рубакина и весьма интересовавшийся ими. Но когда он услышал рассуждения Рубакина о книге, он запротестовал. В своем письме к Рубакину от 1 мая 1917 года он писал ему: «...Но временами хотелось бы взять книгу под защиту против этого исключительного положения. Когда Вы говорите — библиопсихология показывает, что «то, что книга пробудит в душе читателя, зависит от этой души, а не от книги», я думаю, что и книга должна быть принята в расчет: ибо признать, что книга лишь орудие, значит признать, что она не только орудие, и небезразлично, будет ли оно хорошим или дурным. Хотя Потебня был прав, сказав, «говорить это не значит передавать свою мысль другому, это только значит пробудить в нем его собственную мысль», однако, хочет он того или нет, именно первый психический центр, первое сильное возбуждение заставляет вибрировать другие. И, короче, если нужно было нам всем сначала пройти через восхищение произведениями очень слабыми, которые в этот период нашего развития нам были более полезны, чем истинно великие творения, то поразительно все-таки, что поистине великие произведения во все века служат самыми большими очагами излучения. Евангелие, соборы, Шекспир или Дон-Кихот, Бетховен или Толстой. Но вот здесь и должен вмешаться ваш «химический анализ», о котором Вы мне как-то говорили и который позволяет найти, в чем секрет, заключенный в произведении, фразе или мысли».
Почему же Рубакин создал теорию книжного дела, которая во многом противоречит его собственной практической деятельности? Почему же Рубакин, всю жизнь, как правильно указывает и Карпинский, работавший для распространения знаний, для подготовки революции, пробуждения классового сознания, на склоне лет в своей библиопсихологии отказывается от всего и разводит самые буржуазные пацифистские теории? Причины для этого, несомненно, были.
Рубакин всегда был прежде всего практик. В теоретических вопросах он пытался соединить несоединимое, не мог определить ясной, четкой позиции. Это, видимо, нашло свое отражение и при выработке теории библиопсихологии.
Надо полагать, что многолетний отрыв от родины, от нового, советского читателя также сказался на характере рассуждений Рубакина.
Вторая жена Рубакина, Людмила Александровна, была убежденная толстовка, для которой всякое насилие, война и революция были преступлениями. Она сильно повлияла и на его психику, приблизив его к религиозным размышлениям. Вдобавок во время первой мировой войны Людмила Александровна обратилась еще к одному виду религиозного шарлатанства — христианской науке.
Сказались и тесные общения с Р.Ролланом, который действовал на Рубакина своими идеалистическими кон цепциями, своим отрицанием всякой войны и насилия. Знаменитая «Декларация независимости духа», опубликованная Р.Ролланом в 1919 году, содержала чисто идеалистические концепции, а под ней подписались и Рубакин, и Бирюков, и даже М.Горький. Влияние всех этих близких и знакомых на Рубакина было в этот период несомненно. Вдобавок к нему в 1919 году приехала новая секретарша, М.А.Бетман, наскозь проникнутая духом толстовства.
Несомненно, на Рубакина прямо или через Р.Роллана оказал влияние и Ганди со своей философией непротивления и отвращения ко всякому кровопролитию, кем бы оно ни причинялось. 12 июля 1931 года Рубакин пишет одному из друзей: «Познакомились мы здесь с Ганди, лично. Здесь происходит настоящее движение: цели и методы Ганди усиленно и очень успешно разрабатываются изучаются и вводятся в жизнь тихо, медленно, но все же просачивается тут и там его влияние». Непонятно, конечно, кем и где «изучаются, разрабатываются и просачиваются цели и методы Ганди». Но несомненно, что в эту эпоху под влиянием вышеуказанного окружения Рубакин поддается всякого рода непротивленческим теориям.
В своих автобиографических заметках, написанных в 1928 году, Рубакин пишет, что «дело Азефа его побудило не только выйти навсегда из партии с.-р., но и выбросить всякий терроризм из своего революционного миросозерцания... Полагая, что вражеский фронт легче всего и основательнее всего может быть разрушен пропагандой, чем террором всякого рода, казнями и другими кровопролитиями, он с этих пор сосредоточил свое внимание на создавании научной теории пропаганды».
Как видим, к тому времени, когда Рубакин стал писать свои книги по библиопсихологии, у него уже создалось определенное «пацифистское» миросозерцание, на почве которого ему было сравнительно легко, в особенности под влиянием окружающей его среды, перейти и в философской области к тем взглядам, которые так метко охарактеризовал Карпинский.
Именно здесь и надо искать корни идеалистических теорий Рубакина, вплетенных им без всякой внутренней связи и в противоречии со всем, что им писалось и делалось раньше всю его жизнь, в теорию библиопсихологии.
Но вместе с тем Рубакин сознавал, что его теория библиопсихологии подвергнется сильной критике по существу, и, как бы защищаясь против критики этого рода, он пишет в вышеупомянутых автобиографических заметках: «Я не из тех, кто уже нашел истину, а из тех, кто ищет и до конца дней будет искать ее. Поэтому я никогда не буду чувствовать себя способным принадлежать к какой-либо партии...»
Если откинуть идеалистическую шелуху в рубакинской теории, то нельзя не признать, что еще никто в русской литературе и в психологии не заострял так вопроса об изучении читателя, книги и автора, и многие проблемы библиопсихологии еще ждут исследователей, которые поставили бы ее на соответствующее ее значению место в науке.
Мы видим во всех положениях библиопсихологии то удивительные взлеты мышления и глубочайший психологический анализ нашей речи, ее влияния на читателя, анализ книжного дела вообще, то глубокие противоречия в самом ходе рассуждений. Но все эти мысли представляют большой теоретический и практический интерес. Можно сказать, что Рубакин первый и пока что единственный человек, поставивший проблему изучения читателя и книги и их взаимоотношений и сделавший это не на основании абстрактных рассуждений, а на основании более чем полувекового опыта в этой области тысяч писем от читателей и тысяч непосредственных контактов с ними, разработки языка своих научно-популярных книжек и изучения их действия на читателя, подбора книг в библиотеках и разработки массовых, коллективных, групповых и индивидуальных каталогов и программ для чтения.
Можно спорить со многими положениями и выводами Рубакина как ошибочными, но нельзя отрицать ценности ряда его выводов, которые по-настоящему еще ждут изучения.
Несомненно, что научные труды Рубакина в области изучения психологии читателя и книги станут теперь предметом широкого исследования и применения его идей.
Секция библиологической психологии, то есть фактически один Рубакин, развила необычайно кипучую деятельность, которая на деле была деятельностью самого Рубакина и по которой можно судить о его необычайной работоспособности и инициативности. Считалось, что библиотека Рубакина является библиотекой секции. То, что она числилась за научным институтом, придавало ей больший вес. Книги в нее текли и текли. К концу 1931 года в ней было уже 65 тысяч книг, а к 1946 году — году смерти Н.А.Рубакина — уже свыше 100 тысяч. Все шире и шире развертывалась необычайная деятельность Рубакина. Мы не можем здесь перечислить всего, что он сделал и напечатал за это время, одновременно работая над своими основными трудами. Но некоторое представление об этом можно дать путем перечисления хотя бы наиболее интересных видов деятельности и их результатов.
* * *
Отчеты о деятельности института за весь период с 1916 по 1946 год дают огромный материал деятельности Рубакина.Вся его деятельность за это время была направлена на экспериментальную проверку «основных законов библиопсихологии» и их практического применения к различным отраслям книжного дела.
На основании всех этих обследований за указанные годы Рубакин опубликовал целый ряд научных трудов, в которых развивал свои принципы.
С 1924 по 1928 год Рубакин опять-таки под флагом своего института составлял списки лучших советских книг на русском языке для Международной комиссии интеллектуального сотрудничества в Париже (она входила в состав учреждений при Лиге наций). Эти списки составлял Рубакин при содействии Государственной Центральной книжной палаты в Москве.
Список этих работ был бы не полон, если бы не сказать об одном наиболее старом методе общения Рубакина с читателями, а именно о переписке с ними. Эта переписка приняла огромные размеры и охватила не только советских читателей, но и читателей из ряда других стран.
С 1928 года в помещении библиотеки Рубакин устраивал выставки советских издательств, присылавших ему свои книги: издания «Академии», «Работника просвещения», «Политкаторжан», «Коммунистической Академии», Гослитиздата, «Жизни и знания» и т.д.
Для добывания книг был организован обмен библиотеки Рубакина с рядом европейских библиотек и других учреждений в различных странах. Была организована посылка — платная и бесплатная — книг читателям библиотеки. Около 3 тысяч книг было разослано Рубакиным своим ученикам и читателям. Эта кипучая деятельность была весьма полезной для Советского Союза. Можно только удивляться тому, как один-два человека (если считать и М.А.Бетман) ухитрялись проводить такую работу, большая часть которой совершенно не оплачивалась и на которую уходила пенсия Н.А.Рубакина с тех пор, как он по постановлению Совнаркома СССР стал ее получать (с 1930 г.).
Наконец, за междувоенный период Рубакин завязал и интенсивно поддерживал личные связи с учеными, писателями, общественными деятелями Западной Европы и Америки.
Глава 8
Последняя встреча с советским читателем
Вторая мировая война лишила Рубакина контакта с Советской Россией, да и с другими странами. Изоляция на этот раз оказалась гораздо сильнее, чем в эпоху первой мировой войны.
В сентябре 1939 года швейцарские границы были закрыты, а с июля 1940 года Швейцария была полностью отрезана от всех других стран и прежде всего от Советского Союза. В остальном же война сказалась на Швейцарии сравнительно легко. От фашистской оккупации страну спасло то, что она была нужна воюющим капиталистическим странам — ее соседям: здесь буржуазия хранила накопленные и награбленные ею капиталы и ценности. Но миссия хранителя капиталов возлагала на Швейцарию и обязательства по отношению к своим вкладчикам: швейцарская буржуазия, правящая страной, до смерти боялась возбудить их неудовольствие в случае, если в ней «заведется» коммунистическое движение. И вот швейцарские власти приняли ряд мер для подавления всякой возможности коммунистического движения. Федеральный совет Швейцарии особым декретом запретил в стране коммунистическую партию, а федеральному департаменту (министерству) юстиции и полиции (любопытное объединение в швейцарской «демократии» исполнительной и судебной власти!) были даны полномочия бороться со всякого рода коммунистической пропагандой. Соответственно Кассационный департамент федерального суда постановлением от 20 ноября 1942 года подтвердил эти полномочия. Под понятие «коммунистическая пропаганда» подводилось все, что было желательно высоким вкладчикам, что могло бы опорочить в глазах трудящихся существующий капиталистический строй и что могло бы казаться восхвалением Советского Союза. Даже простое упоминание о победах Советской Армии у Сталинграда, под Курском и т.д. вызывало репрессии со стороны швейцарских властей.
И все-таки сперва в результате героического сопротивления Советской Армии и всего советского народа германо-фашистскому нашествию, а затем вследствие замечательных побед нашей армии в Швейцарии возник и все нарастал острый интерес ко всему советскому в самых широких кругах общественности и народа.
Рубакин и его библиотека стали информационным центром во всем, что касалось Советского Союза, и к нему посыпались запросы от самых разнообразных людей, заинтересованных жизнью Советской страны. Его деятельность в эту эпоху была необычна и чрезвычайно многообразна. Рубакин пишет в своем отчете за первые годы войны, что «библиотека подверглась настоящему натиску со стороны всех тех, в ком проснулся интерес к России и ко всему русскому. Многие стали изучать русский язык, так что все учебники русского языка разошлись по рукам и библиотека не могла удовлетворить всех желающих. Много нашлось и таких, которые захотели освежить свои знания русского языка и грамматики, хрестоматии и книги для чтения и т.д. были также в ходу».
Рубакина буквально забрасывали требованиями на русскую литературу, на библиографические справки, на русские драматические и музыкальные произведения — обращались к нему и издательства, и писатели, и переводчики, артисты, всякие культурные и другие учреждения. «Не один десяток советских книг в переводе с русского появился в свет за годы войны в Швейцарии», — пишет Рубакин.
Требовали исторические и географические данные, доходило до того, что какие-то русские аристократы вдруг потребовали справки о своей генеалогии! К Рубакину обращались университеты почти всех городов Швейцарии, студенты, пишущие работы на темы о России, издательства и журналисты.
В Швейцарии создалось несколько кружков — «Русский драматический кружок» в Берне, «Школьный клуб по изучению русской истории», «Кружок русской литературы имени Н.А.Рубакина» в Цюрихе.
Библиотека Рубакина сначала разослала около тысячи книг, но число читателей их исчислялось десятками тысяч, так как их рассылали по учреждениям, библиотекам университетов и т.д.
Обычно читатели указывали тему, какая их интересовала, так как у библиотеки не было печатного каталога.
Добровольные сотрудники библиотеки читали лекции или выступали по радио на эти темы. Так, в Берне была проведена беседа по радио на тему «Названия русских городов, их произношение и значение», профессор Лассер в Народном доме в Лозанне прочел лекции по истории России, в Лозаннском университете состоялись лекции Граниеллы Лерман о великих русских романах XIX века, профессор доктор Малер читал в Базеле о культурной жизни современной России.
Журналисты и писатели получали в библиотеке материалы для статей на различные темы: о генералиссимусе Суворове, о русских партизанах, об Илье Эренбурге, о Коминтерне, о Мурманске и о севере России, о медицине, о положении женщины в СССР. Был дан материал для диссертаций — среди тем были такие: «СССР и Лига наций», «Толстой и мусульманское учение», «Маринетти и Маяковский».
В библиотеку за справками и объяснениями приходило множество швейцарцев и других иностранцев. Рубакин и его ближайшие сотрудники затратили массу энергии на борьбу «с заведомой ложью, ненавистью и страхом, какие отделяли Советскую Россию от Швейцарии».
Многие читатели требовали от библиотеки марксистскую литературу. Но швейцарские власти не позволяли посылать сочинения Маркса, Ленина, крупнейших деятелей рабочего движения. Дошло до того, что Кантональная библиотека в Лозанне обозначила в своем каталоге для читателей звездочкой все те книги, которые не подлежали выдаче и не должны были выходить из библиотеки. Таковыми были все книги, которые считались «пропагандой коммунизма», хотя часто они не имели к коммунизму никакого отношения.
Поэтому библиотеке Рубакина пришлось разослать своим читателям письма с просьбой, если они захотят выписать сочинения этих авторов, получить предварительно официальное разрешение Федерального департамента и доказать ему, что книги нужны для научных исследований.
При посылке книг швейцарским учреждениям и отдельным лицам приходилось соблюдать особую осторожность, так как швейцарская цензура могла легко придраться, обвинить в пропаганде коммунизма и выслать из Швейцарии Николая Александровича, а библиотеку конфисковать.
В своем отчете о работе библиотеки за 1942 — 1943 годы Рубакин иронически писал: «А что называть книгой с коммунистической пропагандой? С нашей точки зрения, ежемесячный отчет общества швейцарских банков, который можно всюду купить за 10 сантимов, может взорвать вулкан общественного мнения и служить для коммунистической пропаганды...». Действительно, эти отчеты банков, в которых швейцарские правящие монополии, богатеющие на поставках немцам продуктов и военного материала, с упоением сообщали об огромных барышах, полученных ими от этих поставок, многим открыли в Швейцарии глаза на интересы капиталистов.
Война открыла Рубакину новых, еще незнакомых ему читателей — советских людей. Это были военные и гражданские пленные, угнанные фашистско-германской шайкой в Германию и оттуда ухитрившиеся бежать в Швейцарию. Швейцарские власти приняли их не очень доброжелательно, вернее, враждебно и рассадили по концлагерям, держали их, правда, в гораздо лучших условиях, чем в Германии; в швейцарских лагерях не было ни пыток, ни избиений, ни казней, ни сплошных издевательств над людьми. Но советские люди тем не менее томились в этих лагерях, рвались на Родину, рвались на борьбу с гитлеровцами. К тому же, несомненно, из фашистского плена бежали наиболее энергичные, смелые, решительные люди, для которых прозябание в швейцарских концлагерях в бездействии и спокойствии было тяжело — они рвались в бой с врагами Советского Союза, и многие из них бежали и из этих концлагерей и перебрались кто во Францию, кто в Италию, а там участвовали в партизанской войне против фашистов.
Вот с этими-то соотечественниками Рубакин и встретился во время второй мировой войны. И, несмотря на тяжелое положение советских людей, несмотря на тяжелое положение самого Рубакина, отрезанного от Родины и почти лишенного средств существования, так как его пенсия теперь пересылалась ему с большими опозданиями и нерегулярно, это была для него одна из счастливейших эпох его жизни — возобновился, и притом в совершенно новых условиях, его контакт с русским народом. Это был последний и драматический контакт в его долгой жизни.
Рубакину и его библиотеке пришлось перестроить всю свою деятельность на великое дело помощи советским людям, попавшим в Швейцарию.
Около 10 тысяч советских военнопленных и беженцев, мужчин и женщин, взрослых и даже детей, обращались к Рубакину за помощью — и не только за книгами. Ведь библиотека была единственным учреждением в Швейцарии, представлявшим неофициально Советский Союз. Попавшие в Швейцарию советские люди, вырвавшиеся путем неимоверных усилий и отчаянной смелости из фашистского ада, очутившиеся в чужой и неизвестной им стране, нуждались в поддержке.
Отношение швейцарских властей к советским людям, а также к Рубакину и его библиотеке в начале войны, когда гитлеровские орды потеснили Советскую Армию и захватили часть советской территории, было резко враждебным и грубым.
Швейцарское правительство воздвигло ряд препятствий для деятельности Рубакина и его библиотеки среди советских людей, интернированных в швейцарских концлагерях, и тем не менее Рубакин нашел способ помогать тысячам людей.
Единственными людьми в Швейцарии, говорящими по-русски, с которыми пришлось встретиться интернированным советским людям, были или белоэмигранты, или швейцарцы, репатриированные из России. И те и другие были враждебно настроены и к Советскому Союзу, и к советским интернированным. Неудивительно, что между швейцарцами и русскими создалась атмосфера отчуждения, вражды, взаимного непонимания. Начальники лагерей для интернированных в большинстве были тоже враждебны советским людям, лишь некоторые из них относились к ним очень хорошо.
В сентябре 1939 года швейцарские границы были закрыты, а с июля 1940 года Швейцария была полностью отрезана от всех других стран и прежде всего от Советского Союза. В остальном же война сказалась на Швейцарии сравнительно легко. От фашистской оккупации страну спасло то, что она была нужна воюющим капиталистическим странам — ее соседям: здесь буржуазия хранила накопленные и награбленные ею капиталы и ценности. Но миссия хранителя капиталов возлагала на Швейцарию и обязательства по отношению к своим вкладчикам: швейцарская буржуазия, правящая страной, до смерти боялась возбудить их неудовольствие в случае, если в ней «заведется» коммунистическое движение. И вот швейцарские власти приняли ряд мер для подавления всякой возможности коммунистического движения. Федеральный совет Швейцарии особым декретом запретил в стране коммунистическую партию, а федеральному департаменту (министерству) юстиции и полиции (любопытное объединение в швейцарской «демократии» исполнительной и судебной власти!) были даны полномочия бороться со всякого рода коммунистической пропагандой. Соответственно Кассационный департамент федерального суда постановлением от 20 ноября 1942 года подтвердил эти полномочия. Под понятие «коммунистическая пропаганда» подводилось все, что было желательно высоким вкладчикам, что могло бы опорочить в глазах трудящихся существующий капиталистический строй и что могло бы казаться восхвалением Советского Союза. Даже простое упоминание о победах Советской Армии у Сталинграда, под Курском и т.д. вызывало репрессии со стороны швейцарских властей.
И все-таки сперва в результате героического сопротивления Советской Армии и всего советского народа германо-фашистскому нашествию, а затем вследствие замечательных побед нашей армии в Швейцарии возник и все нарастал острый интерес ко всему советскому в самых широких кругах общественности и народа.
Рубакин и его библиотека стали информационным центром во всем, что касалось Советского Союза, и к нему посыпались запросы от самых разнообразных людей, заинтересованных жизнью Советской страны. Его деятельность в эту эпоху была необычна и чрезвычайно многообразна. Рубакин пишет в своем отчете за первые годы войны, что «библиотека подверглась настоящему натиску со стороны всех тех, в ком проснулся интерес к России и ко всему русскому. Многие стали изучать русский язык, так что все учебники русского языка разошлись по рукам и библиотека не могла удовлетворить всех желающих. Много нашлось и таких, которые захотели освежить свои знания русского языка и грамматики, хрестоматии и книги для чтения и т.д. были также в ходу».
Рубакина буквально забрасывали требованиями на русскую литературу, на библиографические справки, на русские драматические и музыкальные произведения — обращались к нему и издательства, и писатели, и переводчики, артисты, всякие культурные и другие учреждения. «Не один десяток советских книг в переводе с русского появился в свет за годы войны в Швейцарии», — пишет Рубакин.
Требовали исторические и географические данные, доходило до того, что какие-то русские аристократы вдруг потребовали справки о своей генеалогии! К Рубакину обращались университеты почти всех городов Швейцарии, студенты, пишущие работы на темы о России, издательства и журналисты.
В Швейцарии создалось несколько кружков — «Русский драматический кружок» в Берне, «Школьный клуб по изучению русской истории», «Кружок русской литературы имени Н.А.Рубакина» в Цюрихе.
Библиотека Рубакина сначала разослала около тысячи книг, но число читателей их исчислялось десятками тысяч, так как их рассылали по учреждениям, библиотекам университетов и т.д.
Обычно читатели указывали тему, какая их интересовала, так как у библиотеки не было печатного каталога.
Добровольные сотрудники библиотеки читали лекции или выступали по радио на эти темы. Так, в Берне была проведена беседа по радио на тему «Названия русских городов, их произношение и значение», профессор Лассер в Народном доме в Лозанне прочел лекции по истории России, в Лозаннском университете состоялись лекции Граниеллы Лерман о великих русских романах XIX века, профессор доктор Малер читал в Базеле о культурной жизни современной России.
Журналисты и писатели получали в библиотеке материалы для статей на различные темы: о генералиссимусе Суворове, о русских партизанах, об Илье Эренбурге, о Коминтерне, о Мурманске и о севере России, о медицине, о положении женщины в СССР. Был дан материал для диссертаций — среди тем были такие: «СССР и Лига наций», «Толстой и мусульманское учение», «Маринетти и Маяковский».
В библиотеку за справками и объяснениями приходило множество швейцарцев и других иностранцев. Рубакин и его ближайшие сотрудники затратили массу энергии на борьбу «с заведомой ложью, ненавистью и страхом, какие отделяли Советскую Россию от Швейцарии».
Многие читатели требовали от библиотеки марксистскую литературу. Но швейцарские власти не позволяли посылать сочинения Маркса, Ленина, крупнейших деятелей рабочего движения. Дошло до того, что Кантональная библиотека в Лозанне обозначила в своем каталоге для читателей звездочкой все те книги, которые не подлежали выдаче и не должны были выходить из библиотеки. Таковыми были все книги, которые считались «пропагандой коммунизма», хотя часто они не имели к коммунизму никакого отношения.
Поэтому библиотеке Рубакина пришлось разослать своим читателям письма с просьбой, если они захотят выписать сочинения этих авторов, получить предварительно официальное разрешение Федерального департамента и доказать ему, что книги нужны для научных исследований.
При посылке книг швейцарским учреждениям и отдельным лицам приходилось соблюдать особую осторожность, так как швейцарская цензура могла легко придраться, обвинить в пропаганде коммунизма и выслать из Швейцарии Николая Александровича, а библиотеку конфисковать.
В своем отчете о работе библиотеки за 1942 — 1943 годы Рубакин иронически писал: «А что называть книгой с коммунистической пропагандой? С нашей точки зрения, ежемесячный отчет общества швейцарских банков, который можно всюду купить за 10 сантимов, может взорвать вулкан общественного мнения и служить для коммунистической пропаганды...». Действительно, эти отчеты банков, в которых швейцарские правящие монополии, богатеющие на поставках немцам продуктов и военного материала, с упоением сообщали об огромных барышах, полученных ими от этих поставок, многим открыли в Швейцарии глаза на интересы капиталистов.
* * *
В отчете о деятельности Института библиопсихологии за годы войны Рубакин отмечает, что «она составляет особую эпоху в его истории». Прежде всего он отмечает любопытное и несколько неожиданное явление: «Война не только не уменьшила интереса и потребности в чтении, а, наоборот, значительно усилила их... не только в Швейцарии, но во всем мире, она возбудила ряд вопросов, о которых люди до того и не думали, относясь индифферентно к социальным и интернациональным проблемам». Как известно, во второй мировой войне гражданское население понесло значительно большие потери, чем армии, — война шла тотальная, развязанная варварским фашизмом, ставившим целью истребление гражданского населения оккупированных им стран. Нельзя было не думать о вышеуказанных проблемах, когда буквально все население оккупированных и воюющих стран было втянуто в войну, страдало от голода, холода, от издевательств и мучений, погибало миллионами в фашистских концлагерях, лагерях смерти. Заставляла думать обо всех этих проблемах и непосредственная встреча с советскими людьми.Война открыла Рубакину новых, еще незнакомых ему читателей — советских людей. Это были военные и гражданские пленные, угнанные фашистско-германской шайкой в Германию и оттуда ухитрившиеся бежать в Швейцарию. Швейцарские власти приняли их не очень доброжелательно, вернее, враждебно и рассадили по концлагерям, держали их, правда, в гораздо лучших условиях, чем в Германии; в швейцарских лагерях не было ни пыток, ни избиений, ни казней, ни сплошных издевательств над людьми. Но советские люди тем не менее томились в этих лагерях, рвались на Родину, рвались на борьбу с гитлеровцами. К тому же, несомненно, из фашистского плена бежали наиболее энергичные, смелые, решительные люди, для которых прозябание в швейцарских концлагерях в бездействии и спокойствии было тяжело — они рвались в бой с врагами Советского Союза, и многие из них бежали и из этих концлагерей и перебрались кто во Францию, кто в Италию, а там участвовали в партизанской войне против фашистов.
Вот с этими-то соотечественниками Рубакин и встретился во время второй мировой войны. И, несмотря на тяжелое положение советских людей, несмотря на тяжелое положение самого Рубакина, отрезанного от Родины и почти лишенного средств существования, так как его пенсия теперь пересылалась ему с большими опозданиями и нерегулярно, это была для него одна из счастливейших эпох его жизни — возобновился, и притом в совершенно новых условиях, его контакт с русским народом. Это был последний и драматический контакт в его долгой жизни.
Рубакину и его библиотеке пришлось перестроить всю свою деятельность на великое дело помощи советским людям, попавшим в Швейцарию.
Около 10 тысяч советских военнопленных и беженцев, мужчин и женщин, взрослых и даже детей, обращались к Рубакину за помощью — и не только за книгами. Ведь библиотека была единственным учреждением в Швейцарии, представлявшим неофициально Советский Союз. Попавшие в Швейцарию советские люди, вырвавшиеся путем неимоверных усилий и отчаянной смелости из фашистского ада, очутившиеся в чужой и неизвестной им стране, нуждались в поддержке.
Отношение швейцарских властей к советским людям, а также к Рубакину и его библиотеке в начале войны, когда гитлеровские орды потеснили Советскую Армию и захватили часть советской территории, было резко враждебным и грубым.
Швейцарское правительство воздвигло ряд препятствий для деятельности Рубакина и его библиотеки среди советских людей, интернированных в швейцарских концлагерях, и тем не менее Рубакин нашел способ помогать тысячам людей.
Единственными людьми в Швейцарии, говорящими по-русски, с которыми пришлось встретиться интернированным советским людям, были или белоэмигранты, или швейцарцы, репатриированные из России. И те и другие были враждебно настроены и к Советскому Союзу, и к советским интернированным. Неудивительно, что между швейцарцами и русскими создалась атмосфера отчуждения, вражды, взаимного непонимания. Начальники лагерей для интернированных в большинстве были тоже враждебны советским людям, лишь некоторые из них относились к ним очень хорошо.