Страница:
Приехав в Тель-Авив, он минут сорок шатался по улочкам старой автобусной станции, где хозяева лавочек - жестковыйные и милосердные восточные евреи - подкармливали его, одевали и издевались над ним. Они его орошали дезодорантом, омерзительно-парфюмерный запах которого Мустафа ненавидел. Он чихал от него и кашлял. Вероятно, это была аллергия.
- Вот, вот идет Машиах! - кричали они, смеясь. - Эй, Мустафа, подойди, я дам тебе питу.
И когда несчастный безумец опасливо приближался, робко и хищно выхватывая питу из руки мизраха*, тот успевал прыснуть на бродягу пахучей струей из баллончика. Мустафа визжал, плакал, кашлял и чихал. И убегал к огромному зданию новой автобусной станции, чтобы, незаметно проникнув в салон четыреста пятого автобуса, бегать по нему взад-вперед, вверх и вниз до самого Иерусалима...
______________
* Мизрах - презрительная кличка восточного еврея (иврит).
...Автобус уже спустился с гор и катил распахнутой долиной Аялона. Солдатик рядом с Зямой беззащитно и самозабвенно спал, клоня голову на ее плечо. Его пухлые губы и во сне сложены были в непреклонную, упрямую гримасу. И девочка на бауле спала, опустив голову на скрещенные руки. Ветер из окна поддувал тончайшие спиральки волос на ее подростковой шее.
Их перебрасывают к ливанской границе, вдруг поняла Зяма, связав утренние плохие новости, и этих ребят из бригады "Голани", и двух летчиков, которые сейчас сидели где-то на втором этаже. Мысленно она говорила уже не "Ливан", а как местные жители - "Леванон"...
...Автобус подъезжал к Тель-Авиву, вот уже показались на равнине контуры могучего холма - городской помойки, в просторечье - Тель-Хара. Переводилось это романтическое благозвучное имя как Холм Дерьма или, если так удобнее, - Дерьмовый Курган. Всякий день очертания его вершины менялись: то с одного боку насыплет мусоровоз горку, то с другого. То вздымался посередине гребень, то словно двугорбый верблюд остановился на равнине. Чайки дружными серебристыми стаями, издалека - под лучами солнца - похожие на блескучих рыбок в аквариуме, всегда носились над величественным Тель-Харой. По гребню его ползали грузовики-мусоровозы.
Иногда Зяма представляла, что если заснять на пленку изменения рельефа этой горы, а потом прокрутить пленку в страшном темпе, то Дерьмовый Курган шевелился бы, ворочался и волновался, как гигантское ископаемое на равнине...
Мустафа вскочил и побежал к лестнице на второй этаж - там будет греметь баночкой и, тревожно улыбаясь, всматриваться в окна. Что за мятущаяся тоска гнала его из города в город, с гор на побережье и с берега моря - в горы? В этом двойном вращении его тоски, одновременно - внутри автобуса и меж городами, она усматривала сходство со своей тоской, мятущейся внутри страны и - вместе со всем народом - внутри Вселенной.
На спине водителя валялся мятый фланелевый капюшон. Зяма представила, как в дождь, выбегая из автобуса в диспетчерскую, он набрасывает его на голову - детский капюшон на этой полуседой курчавой голове марокканского быка. А на ногах у него должны быть старые кроссовки... Вот что пугало ее: домашность всей это страны и ее населения.
Все ее жители относились к стране как к своей квартире, и так одевались, и так жили, не снимая домашних тапочек, и так передвигались по ней, и так ссорились, - незаметно, небрежно и смертно привязаны к домашним, - совершенно не вынося друг друга и взрываясь, когда чужой посмеет плохо отозваться о ком-то из родни... Они так и убегали из нее, как сбегают из дома - до конца дней не в силах окончательно вырвать его из себя.
Автобус вырулил на мост Ла Гардиа и остановился. Здесь всегда выходили солдаты. И ее мимолетный сосед, суровый горский мальчик, и девочка, всю дорогу проспавшая в немыслимой позе на своем вещмешке, и двое летчиков, и шустрые, наглые "Голани" - вытаскивали баулы из багажника.
Зяма смотрела в окно на русского. Ему очень шла форма летных частей, вообще он был крупный, хорошо сложенный, скованный и неяркий человек - среди этих черноглазых, развинченных в движениях уроженцев Средиземноморского побережья.
Ну что ж, подумала она, мы ведь тоже повоевали за их землю. И ужаснулась - за чью за "их"? Все смешалось, все перевернулось, Господи...
Наконец причалили к перрону шестого этажа новой автостанции. Водитель потянулся, заломив руки над головой, крякнул и стал ждать, когда пассажиры выйдут.
Мустафа уже выскользнул и пошел нырять в разбегающейся по эскалаторам толпе.
Зяма вышла последней. Она всегда выходила последней и всегда говорила водителю "спасибо". Для нее это была примета, условие удачного дня, талисман.
Выходя, она косила взгляд вниз, на его ноги. Да: старые кроссовки без шнурков... Нас всех когда-нибудь тут перебьют, в который раз подумала она в бессильной ярости, - в этой открытой всем ветрам трехкомнатной стране, в этих наших домашних тапочках...
глава 2
Вот многие считают: рухнула империя, поэтому и повалили, покатились, посыпались из нее потроха - людское месиво.
Распространенное заблуждение - подмена следствием причины.
А может, для того и полетели подпорки у очередной великой империи, чтобы пригнать Божье стадо на этот клочок извечного его пастбища, согласно не сегодня - ох, не сегодня! - составленному плану? Еврейский Бог - не барабашка: читайте Пророков. Медленно и внимательно читайте Пророков...
С чем сравнить этот вал? С селевыми потоками, несущими гигантские валуны, смывающими пласты почвы с деревьями и домами?
Или с неким космическим взрывом, в результате которого, клубясь и булькая в кипящей плазме, зарождается новая Вселенная?
Или просто - неудержимо пошла порода, в которой и самородки попадались, да и немало?..
Как бы то ни было, все это обрушилось на небольшой, но крепкий клочок земли, грохнулось об него с неимоверным шумом и треском; кто расшибся вдребезги, кого - рикошетом - отбросило за океан. Большинство же было таких, кто, почесывая ушибы и синяки, похныкал, потоптался, рассеялся потихоньку, огляделся... да и зажил себе, курилка...
* * *
ДЦРД - Духовный центр русской диаспоры - посещали люди не только духовные. Завхоз Шура, к примеру, утверждал, что не было в Духовном центре такой вещи, которую не сперли бы многократно.
Каждые три дня крали дверной крючок в туалете. Крючок. При этом оставляя на косяке железную скобу, на которую этот крючок накидывается.
Примерно раз в пять дней выкручивали лампочку над лестницей, ведущей на второй этаж. Это можно было осуществить только с риском для жизни, сильно перегнувшись через перила второго этажа и чтобы кто-нибудь держал за ноги, иначе можно разбиться к лебедям.
(Тут необходимо добавить, что в супермаркете лампочка стоит два шекеля восемьдесят агорот...)
Существование бара в одном из закутков ДЦРД расцвету духовности тоже не способствовало. И хотя содержала его милая женщина с усталой, извиняющейся за все улыбкой - бывшая пианистка из Тбилиси и, дай Бог не соврать, чуть ли не лауреат какого-то конкурса, - именно ее земляки, с особой охотой посещавшие бар Духовного центра, придавали этому заведению необратимо закусочно-грузинский оттенок. Среди всех выделялся некто Буйвол - чудовищной массой, волосатостью и грубостью. Он заказывал обычно лобио, хачапури и сациви, поглощая все это в неопрятном одиночестве, чавкая, сопя и закатывая глаза в пароксизме гастрономического наслаждения. Окликнет его кто-нибудь в шутку:
- Буйвол, ты что - похудел?
Он испуганно воскликнет:
- Ты что, не дай Бог!
По средам вечером гуляли тут журналисты, коллектив ведущей русской газеты "Регион", - отмечали завершение и отправку в типографию очередного еженедельного выпуска. А были среди журналистов "Региона" люди блестящие умницы, эрудиты, отчаянные пройдохи и храбрецы, в советском прошлом - все сплошь сидельцы: кто за права человека, кто за угон самолета, кто за свободу вероисповеданий.
Был в Духовном центре и зал со сценой, добротный зал мест на четыреста, и косяком пер сюда гастролер, неудержимо, как рыба на нерест.
Известные, малоизвестные, не столь известные, а также знаменитые российские актеры и эстрадные певцы, барды, чтецы и мимы, оптом и в розницу, то сбиваясь в стаи, то оставляя подельников далеко позади, безусловно, поддерживали высокий накал духовности русской диаспоры.
Извоз российских гастролеров держали почему-то украинские евреи. Может быть, поэтому анонсы предстоящих гастролей, напечатанные в русских газетах, шибали в нос некоторой фамильярностью. Рекламные объявления обычно не редактировались, так что даже в культурном и грамотном "Регионе" можно было наткнуться на зазывы:
"Такое вам еще не снилось!"
Или:
"Впервые в вашей жизни - в сопровождении канкана!"
Сценарий проката джентльменов в поисках десятки был всегда одинаков. Первым у приехавшей знаменитости брал интервью журналист газеты "Регион", известный местный культуролог Лева Бронштейн - безумно образованный молодой интеллектуал, знающий неимоверное количество иностранных слов. Он выстраивал их в предложение затейливой цепочкой, словно крестиком узоры на пяльцах вышивал.
Смысл фразы читатель терял уже где-то на третьем деепричастном обороте. Читая Бронштейна, человек пугался, расстраивался; был трагический случай, когда к концу пятого абзаца одной его статьи читатель забыл буквы русского алфавита.
Статьи Левы Бронштейна от начала до конца читали, кроме него, еще два человека: его подвижница-жена и профессор культурологии кафедры славистики Йельского университета Дитрих фон дер Люссе - тот был искренне уверен, что Лева пишет свои статьи на одном из восьми известных профессору иностранных языков.
Русская израильская интеллигенция страшно почитала культуролога Бронштейна, его имя вызывало священный трепет, и, хотя дальше заголовка, как правило, никто продвинуться не мог, считалось некрасивым на это намекать. По сути дела, Лева был Божьим человеком, кое-кто даже полагал, что в свое время он будет взят живым на небо...
Приезжая знаменитость вещала в его интервью длинными сложными построениями о самых разнообразных материях: о трансцендентности начал, о детриболизированности сущностных величин, открывала горизонт специфически национального потребления, а следовательно - этнической метафизики, задавала основные параметры мыслеформы и под конец интервью восклицала что-нибудь эдакое, абсолютно загадочное, парализующее зрительный нерв рядового читателя: "Нет терроризма педантичней, чем этот, до костей обглоданный риторикой!"
Затем, засучив рукава, за приезжего певца (актера, барда, поэта, мима) брались журналисты остальных двенадцати русских газет.
Эти интервью читать было легко и привычно: как-то внезапно позабыв о высоких сферах и обглоданной риторике, знаменитость жаловалась на трудное российское житье, дороговизну рынка, возросшую преступность и духовное оскудение российского общества...
И наконец, обалдевшая от напора масс-медиа и потерявшая бдительность знаменитость попадала в лапы Фредди Затирухина - главного редактора, ответ-секретаря, репортера, корректора, а также курьера, вышибалы и поломойки паршивой порнографической газетенки "Интрига".
Фредди овладевал знаменитостью обманом и чуть ли не силой: он являлся в отель выбритым и дезодорированным и, открыв роскошный дипломатический кейс, доставал оттуда дорогой японский диктофон...
Рекомендовался он, как правило, президентом. Это принято: президент компании такой-то. У него и на визитке было написано золотом:
"Фредди Затирухин.
Президент".
Так вот, наутро в свежем номере "Интриги" появлялось разухабистое, с обилием неприличных слов, безграмотных выражений и непристойных откровений интервью, где знаменитость делилась с читателем этого малопочтенного издания некоторыми подробностями своей личной жизни. Ребята из "Региона" божились, что в одном таком интервью девять раз встречалось слово "хули"...
За всем этим - имеется в виду и последующая разборка пьяной знаменитости с пьяным президентом Затирухиным в баре ДЦРД, и приезд наряда полиции с дальнейшим поручительством за всех и вся дирекции Духовного центра, - за всем этим следовал триумфальный концерт во всем великолепии, во всей мощи духовного накала благодарной, алкающей культуры публики русского Израиля...
Единственным, что неизменно омрачало светлый праздник искусства, было стремление российской знаменитости сказать в микрофон нечто поучительное по национальному вопросу. Поразительно, до чего жгла и мучила арабо-израильская проблема всех приезжих гастролеров. Сначала им намекали - легонько, перед концертом: не стоит, мол, лезть в чужую синагогу со своим протухшим интернационализмом. Нет, не действовало! Обязательно скажет, да еще так задушевно, - а как же, мол, дорогие бывшие соотечественники, некрасиво получается у вас с арабским родственным народом?..
Ну, понятно, крепче уже стали предупреждать: не учи, сука, ученых и бывалых... Куда там! Уже всю часовую программу напоет-набормочет, уже весь цветами засыпан, глядь - под конец, под бурные аплодисменты - пук!! Такие вот ослиные уши царя Мидаса, такое вот "не могу молчать".
А самая знаменитая Знаменитость, та вообще развела полными руками да и ляпнула от полноты сердца:
- Евреи и арабы! Да помиритесь вы, черти! Чего не поделили-то?!
(Представители арабского народа в тот день - как и в остальные, впрочем, - в зале напрочь отсутствовали. Надо полагать, по причине вечернего намаза.)
А между тем не далее как утром ведущий русский экскурсовод Израиля Агриппа Соколов ударно проволок Знаменитость сразу по трем маршрутам:
1. Храм Гроба Господня - величайшая святыня христиан.
2. Западная Стена Храма - величайшая святыня иудеев.
3. Мечеть Омара - величайшая святыня мусульман.
Если пояснить (для неместных), что все три святыни громоздятся чуть ли не друг на друге, можно было бы догадаться, что не поделили эти три великие конфессии: всего-навсего Бога.
Кстати, об экскурсиях. В подвальных помещениях Духовного центра, в нескольких крошечных выгородках, размещалось экскурсионное бюро "Тропой Завета". Основал и возглавил его великий Агриппа Соколов (в местных условиях ударение в этой хорошей русской фамилии валится почему-то на первый слог).
Но тут необходимо сделать небольшое - о, совсем мимолетное! отступление.
Индустрия... экскурсоведения? экскурсовождения? - словом, технология замучивания зайца-туриста, медленного поджаривания его на хамсинном пекле в долинке Геенны Огненной - за годы Большой алии приобрела невероятный размах.
Турист на Святую землю шел разнообразный и отовсюду. Не говоря уже о рядовых гражданах России и ее бывших республик, о любознательной русской мафии, о бизнесменах всех сортов и мастей, о поддатых священниках в сопровождении небольшой веселой паствы, оголтелого русского туриста поставляли и Америка, и Канада, и Германия, и ЮАР, и даже Новая Зеландия, тоже сколотившая за последнюю пару лет русскую общину не хуже, чем у людей.
Все это туристское стадо, в зависимости от интересов и вероисповедания, надо было грамотно рассортировать и удовлетворить. Обслужить по высшему разряду.
В области религиозных чувств, как известно, требуется деликатность особого свойства. И тут сотрудники экскурсионного бюро "Тропой Завета" проявляли себя подлинными виртуозами своего дела. Скажем, ведете вы группу православных христиан из города Переяславля-Залесского. Смело объявляйте название экскурсии - "Тропою Нового Завета". Но упаси вас Бог маршрут, по которому вы повели стайку религиозных евреев из каменец-подольского общества "Возвращение к корням", назвать "Тропою Нового Завета".
В том-то и фокус.
Вот вам невдомек, а евреи свой Завет отнюдь не считают ветхим и непригодным к использованию. Наоборот, по их мнению, он отлично сохранился в течение всех этих хлопотных тысячелетий, а за последние лет пятьдесят так прямо засиял, как новенький, и подтверждает это на данном, нарезанном самим Всевышним, дачном участке земли существование еврейского, вполне половозрелого государства... Словом, тончайшая, деликатнейшая материя, лезгинка на острие кинжала, балансирование с шестом на канате, фокус с удавом на шее, раздувающим кольца...
Легче и приятнее всего было вести группу, сколоченную из ядреного бывшесоветского среднетехнического атеиста. Эти не знали ничего, путали Иисуса Христа с Саваофом, Деву Марию с Марией Магдалиной, задавали кромешные вопросы, крестились на Стену Плача и оставались довольны любыми ответами экскурсовода.
Стоит ли удивляться, что, завершив трудовую неделю и вешая в преддверии шабата* увесистый замок на дверь конторы, ведущие экскурсоводы Иерусалима охальники, насмешники, циники - на традиционное субботнее приветствие "Шабат шалом!" ответствовали бодро: "Воистину шалом!"...
______________
* Шаб а т - суббота (иврит).
глава 3
Поднимаясь в лифте, она достала из сумочки ключи от двери офиса.
Даже здесь, на стенке кабины лифта, было наклеено объявление миссионеров новой секты, распространителей загадочного продукта "Группенкайф".
Все эти объявления-призывы носили истошный характер, словно призывали к насильственному захвату каких-то жизненно важных государственных ценностей. Правда, ни в одном из объявлений не уточнялось - каких именно, и это смущало и сбивало с толку: так, будто ночью тебя разбудили безумным воплем "Горим!!" - а где и кто горит, куда бежать, кого спасать, упорно не сообщают.
Почти все объявления начинались призывом:
"До каких пор?!."
Или:
"Сколько можно?!"
- а дальше уже все зависело от изобретательности и авантюрных наклонностей миссионеров-распространителей. Вот несколько образчиков таких объявлений.
"До каких пор хозяева будут издеваться над олим*,
наживаясь на нашем тяжком труде?! Всем, кому надоело хрячить на
израильтян, мы предлагаем участие в новом перспективном
бизнесе. Здоровье! Высокие заработки!! Расслабление и хорошее
настроение!!!"
______________
* Ол и м - новые репатрианты (букв. "поднявшиеся") (иврит).
"Сколько можно прозябать в нищете и унижаться?! Мы готовы
указать вам путь к настоящему богатству! Вы будете иметь деньги
и высокую потенцию, отличные успехи в бизнесе и чувство
удовлетворения жизнью!"
Или просто:
"Сколько можно?! К нам, и только к нам!! Перспективная
фирма! Высокие заработки! Железное здоровье! Бездна свободного
времени!!"
Витя был уже на работе. Он стоял, навалившись круглым животом на световой стол, и, старательно сопя, вырезал ножницами из журнала "Ле иша" непристойную карикатуру на премьер-министра. Увидев Зяму, он просиял всей своей лохматой физиономией старого барсука и проговорил нежно:
- Зямочка, какого хера ты приперлась ни свет ни заря?!
Их ждал обычный тяжелый день: тридцать две еженедельные газетные полосы, которые они делали вдвоем, плечом к плечу перед компьютером, вот уже пятый год...
Редакция их газеты (или, как оба они гордо говорили, "офис") обреталась в шестнадцатиметровой комнате, снятой на одной из самых грязных улочек, в самом дешевом районе Южного Тель-Авива.
Это обшарпанное трехэтажное здание в стиле "баухауз", выстроенное в конце тридцатых, предназначалось для сдачи внаем всевозможным конторам, бюро, мастерским и мелким предприятиям, если, конечно, можно назвать предприятием престижный салон "Белые ноги", занимавший весь третий этаж.
(Кстати, отнюдь не все сотрудницы этого заведения могли предоставить клиенту обещанный в меню деликатес, а именно - белые ноги. Среди обслуживающего персонала трое были маленькие таиландки, глянцевые, как желтые целлулоидные куклы, две горластые, чернявые и горбоносые дщери то ли иранского, то ли марокканского происхождения, а также Света и Рита, славные девушки из Минска на сезонных заработках.)
На двери редакции висела табличка с текстом, набранным Витей на "Макинтоше" скромным, но респектабельным шрифтом "Мария":
"ПОЛДЕНЬ"
литературно-публицистический еженедельник.
Прием авторов по воскресеньям и средам.
Посторонних просим не беспокоить.
Посторонние беспокоили их гораздо чаще, чем авторы. Уж очень злачное это место - мусорные обветшалые улочки в районе старой автостанции. Забредали к ним агенты по распространению неповторимых диет, нищие, дешевые бездомные проститутки, принимающие клиентов в подворотнях и за гаражами, одурелые свежие репатрианты, пришибленные всей этой ни на что не похожей жизнью, заблудившиеся клиенты престижного салона "Белые ноги", сумасшедшие с разнообразными маниями.
Несколько раз являлись Мессии.
Двое из них были в образе авторов и даже с рукописями в папках, а один - всклокоченный, с блуждающим темным взором, рванув дверь, рыдающим голосом спрашивал, не пробегала ли здесь молодая ослица, не знающая седла. И повторял жалобно: "Белая такая, беленькая, славная..."
Витя уверял, что если пристально смотреть сумасшедшим промеж глаз, чуть выше переносицы, то они сразу теряют энергетику и быстро уходят.
Были, были замки, была решетка от пола до потолка, отделяющая вход в коридор второго этажа от лестничной площадки с лифтом; вешался на нее громоздкий амбарный замок, с которым Витя мучался, как проклятый, каждое утро - отпирая, и каждый вечер - запирая. Но днем-то решетка была отперта. Сновали туда-сюда служащие, клиенты, уборщики - на втором этаже размещались офисы пяти компаний.
А вот верстать газету Витя предпочитал ночью. Он вешал замок на решетку, запирал изнутри дверь редакции, раздевался до трусов и садился за компьютер. Под столом держал Витя тазик с водой - в нем он полоскал и нежил натруженные ноги, обутые в пляжные пластиковые сандалики, купленные на рынке "Кармель" за пятнадцать шекелей. Витя трепетно относился к своим мозолям...
Стоял у них еще старенький холодильник "Саратов", приобретенный по случаю распродажи имущества одного разорившегося борделя, была и духовочка, подаренная соседом-болгарином, притащил Витя из дома ручную соковыжималку. Всю ночь светился дисплей роскошного нового "Мака" - гордости, капитала, главного достояния редакции, красавца наипоследнейшей модели... - словом, это были лучшие часы в Витиной жизни. Вот если б еще туалет не в коридоре, а под боком - это ль было бы не счастье при Витином-то застарелом геморрое!..
- ...Возьми в холодильнике апельсиновый сок, - сказал он, не оборачиваясь. Он сидел перед компьютером на доске, положенной на стул, так ему было удобно. - Я еще ночью выжал.
- Спасибо, милый...
Она достала из холодильника литровую банку, некогда из-под соленых огурцов, - в нее Витя сливал выжатый сок. Зяма представила, как ночью полуголый, в пляжных сандаликах, тряся толстыми волосатыми грудями, - он давит для нее апельсины на ручной соковыжималке. Какой он милый!
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она, усаживаясь рядом с ним перед дисплеем.
- Не блестяще...
- Почему ты все-таки не обратишься в эту частную клинику? Они все время дают объявления, что излечивают геморрой без операции.
- А!.. - буркнул он, как обычно.
- Но показаться-то можно! - как обычно, раздражаясь, воскликнула она. Тебе что - жалко показаться?
- Мне не жалко, - грустно ответил Витя. - Я готов показывать свою жопу каждому, кто готов в нее смотреть...
Витя был чудовищным хамом, хотя и нежнейшим, преданным человеком.
История начала их совместной работы в газете была настолько нелепа и удивительна, что до сих пор, почти пять лет спустя, они нет-нет да и поражались заново - как это получилось?
А получилось вот как. Зяма с семьей снимала тогда небольшую квартиру в Рамоте, одном из дорогих районов Иерусалима. Жила она в то время двойственной жизнью - утром убирала по найму квартиры состоятельных израильтян, а во второй половине дня ее часто приглашали участвовать в каких-то симпозиумах, "круглых столах" в университете и радиопередачах, которые вел авторитетный радиожурналист Сема Бампер.
В то время бурно обсуждался вопрос взаимодействия двух культур русской и израильской. Причем представители русской культуры воспринимали данный вопрос чрезвычайно серьезно и говорили о взаимодействии с горячностью и преданностью необыкновенной, в отличие от израильтян, которые уже не раз что-то такое обсуждали и, подобно Синей Бороде, знали, что в потайной комнате взаимодействий уже заморены голодом несколько разных культур.
Зяма тогда начала догадываться не только о существовании подобного тайного склепа - она поняла, что в нем хватит места для новых и новых жен Синей Бороды. В то время истеблишмент еще заигрывал с "русской" интеллигенцией, еще трепал ее по щечке, хотя запуганная телефонными и муниципальными счетами интеллигенция уже вовсю шуровала шваброй где только могла. И Зяма шуровала. Муж ее еще не сдал непременный экзамен на разрешение работать врачом. Они не то что голодали, нет, конечно, но - боялись голодать.
Вот в эти-то дни в их съемной квартире раздался телефонный звонок.
Незнакомый голос, одновременно грубоватый и неуверенный, осведомился не она ли выступала вчера в радиопередаче на темы культуры? Услышав, что да-да, она, неизвестный спросил:
- Вот, вот идет Машиах! - кричали они, смеясь. - Эй, Мустафа, подойди, я дам тебе питу.
И когда несчастный безумец опасливо приближался, робко и хищно выхватывая питу из руки мизраха*, тот успевал прыснуть на бродягу пахучей струей из баллончика. Мустафа визжал, плакал, кашлял и чихал. И убегал к огромному зданию новой автобусной станции, чтобы, незаметно проникнув в салон четыреста пятого автобуса, бегать по нему взад-вперед, вверх и вниз до самого Иерусалима...
______________
* Мизрах - презрительная кличка восточного еврея (иврит).
...Автобус уже спустился с гор и катил распахнутой долиной Аялона. Солдатик рядом с Зямой беззащитно и самозабвенно спал, клоня голову на ее плечо. Его пухлые губы и во сне сложены были в непреклонную, упрямую гримасу. И девочка на бауле спала, опустив голову на скрещенные руки. Ветер из окна поддувал тончайшие спиральки волос на ее подростковой шее.
Их перебрасывают к ливанской границе, вдруг поняла Зяма, связав утренние плохие новости, и этих ребят из бригады "Голани", и двух летчиков, которые сейчас сидели где-то на втором этаже. Мысленно она говорила уже не "Ливан", а как местные жители - "Леванон"...
...Автобус подъезжал к Тель-Авиву, вот уже показались на равнине контуры могучего холма - городской помойки, в просторечье - Тель-Хара. Переводилось это романтическое благозвучное имя как Холм Дерьма или, если так удобнее, - Дерьмовый Курган. Всякий день очертания его вершины менялись: то с одного боку насыплет мусоровоз горку, то с другого. То вздымался посередине гребень, то словно двугорбый верблюд остановился на равнине. Чайки дружными серебристыми стаями, издалека - под лучами солнца - похожие на блескучих рыбок в аквариуме, всегда носились над величественным Тель-Харой. По гребню его ползали грузовики-мусоровозы.
Иногда Зяма представляла, что если заснять на пленку изменения рельефа этой горы, а потом прокрутить пленку в страшном темпе, то Дерьмовый Курган шевелился бы, ворочался и волновался, как гигантское ископаемое на равнине...
Мустафа вскочил и побежал к лестнице на второй этаж - там будет греметь баночкой и, тревожно улыбаясь, всматриваться в окна. Что за мятущаяся тоска гнала его из города в город, с гор на побережье и с берега моря - в горы? В этом двойном вращении его тоски, одновременно - внутри автобуса и меж городами, она усматривала сходство со своей тоской, мятущейся внутри страны и - вместе со всем народом - внутри Вселенной.
На спине водителя валялся мятый фланелевый капюшон. Зяма представила, как в дождь, выбегая из автобуса в диспетчерскую, он набрасывает его на голову - детский капюшон на этой полуседой курчавой голове марокканского быка. А на ногах у него должны быть старые кроссовки... Вот что пугало ее: домашность всей это страны и ее населения.
Все ее жители относились к стране как к своей квартире, и так одевались, и так жили, не снимая домашних тапочек, и так передвигались по ней, и так ссорились, - незаметно, небрежно и смертно привязаны к домашним, - совершенно не вынося друг друга и взрываясь, когда чужой посмеет плохо отозваться о ком-то из родни... Они так и убегали из нее, как сбегают из дома - до конца дней не в силах окончательно вырвать его из себя.
Автобус вырулил на мост Ла Гардиа и остановился. Здесь всегда выходили солдаты. И ее мимолетный сосед, суровый горский мальчик, и девочка, всю дорогу проспавшая в немыслимой позе на своем вещмешке, и двое летчиков, и шустрые, наглые "Голани" - вытаскивали баулы из багажника.
Зяма смотрела в окно на русского. Ему очень шла форма летных частей, вообще он был крупный, хорошо сложенный, скованный и неяркий человек - среди этих черноглазых, развинченных в движениях уроженцев Средиземноморского побережья.
Ну что ж, подумала она, мы ведь тоже повоевали за их землю. И ужаснулась - за чью за "их"? Все смешалось, все перевернулось, Господи...
Наконец причалили к перрону шестого этажа новой автостанции. Водитель потянулся, заломив руки над головой, крякнул и стал ждать, когда пассажиры выйдут.
Мустафа уже выскользнул и пошел нырять в разбегающейся по эскалаторам толпе.
Зяма вышла последней. Она всегда выходила последней и всегда говорила водителю "спасибо". Для нее это была примета, условие удачного дня, талисман.
Выходя, она косила взгляд вниз, на его ноги. Да: старые кроссовки без шнурков... Нас всех когда-нибудь тут перебьют, в который раз подумала она в бессильной ярости, - в этой открытой всем ветрам трехкомнатной стране, в этих наших домашних тапочках...
глава 2
Вот многие считают: рухнула империя, поэтому и повалили, покатились, посыпались из нее потроха - людское месиво.
Распространенное заблуждение - подмена следствием причины.
А может, для того и полетели подпорки у очередной великой империи, чтобы пригнать Божье стадо на этот клочок извечного его пастбища, согласно не сегодня - ох, не сегодня! - составленному плану? Еврейский Бог - не барабашка: читайте Пророков. Медленно и внимательно читайте Пророков...
С чем сравнить этот вал? С селевыми потоками, несущими гигантские валуны, смывающими пласты почвы с деревьями и домами?
Или с неким космическим взрывом, в результате которого, клубясь и булькая в кипящей плазме, зарождается новая Вселенная?
Или просто - неудержимо пошла порода, в которой и самородки попадались, да и немало?..
Как бы то ни было, все это обрушилось на небольшой, но крепкий клочок земли, грохнулось об него с неимоверным шумом и треском; кто расшибся вдребезги, кого - рикошетом - отбросило за океан. Большинство же было таких, кто, почесывая ушибы и синяки, похныкал, потоптался, рассеялся потихоньку, огляделся... да и зажил себе, курилка...
* * *
ДЦРД - Духовный центр русской диаспоры - посещали люди не только духовные. Завхоз Шура, к примеру, утверждал, что не было в Духовном центре такой вещи, которую не сперли бы многократно.
Каждые три дня крали дверной крючок в туалете. Крючок. При этом оставляя на косяке железную скобу, на которую этот крючок накидывается.
Примерно раз в пять дней выкручивали лампочку над лестницей, ведущей на второй этаж. Это можно было осуществить только с риском для жизни, сильно перегнувшись через перила второго этажа и чтобы кто-нибудь держал за ноги, иначе можно разбиться к лебедям.
(Тут необходимо добавить, что в супермаркете лампочка стоит два шекеля восемьдесят агорот...)
Существование бара в одном из закутков ДЦРД расцвету духовности тоже не способствовало. И хотя содержала его милая женщина с усталой, извиняющейся за все улыбкой - бывшая пианистка из Тбилиси и, дай Бог не соврать, чуть ли не лауреат какого-то конкурса, - именно ее земляки, с особой охотой посещавшие бар Духовного центра, придавали этому заведению необратимо закусочно-грузинский оттенок. Среди всех выделялся некто Буйвол - чудовищной массой, волосатостью и грубостью. Он заказывал обычно лобио, хачапури и сациви, поглощая все это в неопрятном одиночестве, чавкая, сопя и закатывая глаза в пароксизме гастрономического наслаждения. Окликнет его кто-нибудь в шутку:
- Буйвол, ты что - похудел?
Он испуганно воскликнет:
- Ты что, не дай Бог!
По средам вечером гуляли тут журналисты, коллектив ведущей русской газеты "Регион", - отмечали завершение и отправку в типографию очередного еженедельного выпуска. А были среди журналистов "Региона" люди блестящие умницы, эрудиты, отчаянные пройдохи и храбрецы, в советском прошлом - все сплошь сидельцы: кто за права человека, кто за угон самолета, кто за свободу вероисповеданий.
Был в Духовном центре и зал со сценой, добротный зал мест на четыреста, и косяком пер сюда гастролер, неудержимо, как рыба на нерест.
Известные, малоизвестные, не столь известные, а также знаменитые российские актеры и эстрадные певцы, барды, чтецы и мимы, оптом и в розницу, то сбиваясь в стаи, то оставляя подельников далеко позади, безусловно, поддерживали высокий накал духовности русской диаспоры.
Извоз российских гастролеров держали почему-то украинские евреи. Может быть, поэтому анонсы предстоящих гастролей, напечатанные в русских газетах, шибали в нос некоторой фамильярностью. Рекламные объявления обычно не редактировались, так что даже в культурном и грамотном "Регионе" можно было наткнуться на зазывы:
"Такое вам еще не снилось!"
Или:
"Впервые в вашей жизни - в сопровождении канкана!"
Сценарий проката джентльменов в поисках десятки был всегда одинаков. Первым у приехавшей знаменитости брал интервью журналист газеты "Регион", известный местный культуролог Лева Бронштейн - безумно образованный молодой интеллектуал, знающий неимоверное количество иностранных слов. Он выстраивал их в предложение затейливой цепочкой, словно крестиком узоры на пяльцах вышивал.
Смысл фразы читатель терял уже где-то на третьем деепричастном обороте. Читая Бронштейна, человек пугался, расстраивался; был трагический случай, когда к концу пятого абзаца одной его статьи читатель забыл буквы русского алфавита.
Статьи Левы Бронштейна от начала до конца читали, кроме него, еще два человека: его подвижница-жена и профессор культурологии кафедры славистики Йельского университета Дитрих фон дер Люссе - тот был искренне уверен, что Лева пишет свои статьи на одном из восьми известных профессору иностранных языков.
Русская израильская интеллигенция страшно почитала культуролога Бронштейна, его имя вызывало священный трепет, и, хотя дальше заголовка, как правило, никто продвинуться не мог, считалось некрасивым на это намекать. По сути дела, Лева был Божьим человеком, кое-кто даже полагал, что в свое время он будет взят живым на небо...
Приезжая знаменитость вещала в его интервью длинными сложными построениями о самых разнообразных материях: о трансцендентности начал, о детриболизированности сущностных величин, открывала горизонт специфически национального потребления, а следовательно - этнической метафизики, задавала основные параметры мыслеформы и под конец интервью восклицала что-нибудь эдакое, абсолютно загадочное, парализующее зрительный нерв рядового читателя: "Нет терроризма педантичней, чем этот, до костей обглоданный риторикой!"
Затем, засучив рукава, за приезжего певца (актера, барда, поэта, мима) брались журналисты остальных двенадцати русских газет.
Эти интервью читать было легко и привычно: как-то внезапно позабыв о высоких сферах и обглоданной риторике, знаменитость жаловалась на трудное российское житье, дороговизну рынка, возросшую преступность и духовное оскудение российского общества...
И наконец, обалдевшая от напора масс-медиа и потерявшая бдительность знаменитость попадала в лапы Фредди Затирухина - главного редактора, ответ-секретаря, репортера, корректора, а также курьера, вышибалы и поломойки паршивой порнографической газетенки "Интрига".
Фредди овладевал знаменитостью обманом и чуть ли не силой: он являлся в отель выбритым и дезодорированным и, открыв роскошный дипломатический кейс, доставал оттуда дорогой японский диктофон...
Рекомендовался он, как правило, президентом. Это принято: президент компании такой-то. У него и на визитке было написано золотом:
"Фредди Затирухин.
Президент".
Так вот, наутро в свежем номере "Интриги" появлялось разухабистое, с обилием неприличных слов, безграмотных выражений и непристойных откровений интервью, где знаменитость делилась с читателем этого малопочтенного издания некоторыми подробностями своей личной жизни. Ребята из "Региона" божились, что в одном таком интервью девять раз встречалось слово "хули"...
За всем этим - имеется в виду и последующая разборка пьяной знаменитости с пьяным президентом Затирухиным в баре ДЦРД, и приезд наряда полиции с дальнейшим поручительством за всех и вся дирекции Духовного центра, - за всем этим следовал триумфальный концерт во всем великолепии, во всей мощи духовного накала благодарной, алкающей культуры публики русского Израиля...
Единственным, что неизменно омрачало светлый праздник искусства, было стремление российской знаменитости сказать в микрофон нечто поучительное по национальному вопросу. Поразительно, до чего жгла и мучила арабо-израильская проблема всех приезжих гастролеров. Сначала им намекали - легонько, перед концертом: не стоит, мол, лезть в чужую синагогу со своим протухшим интернационализмом. Нет, не действовало! Обязательно скажет, да еще так задушевно, - а как же, мол, дорогие бывшие соотечественники, некрасиво получается у вас с арабским родственным народом?..
Ну, понятно, крепче уже стали предупреждать: не учи, сука, ученых и бывалых... Куда там! Уже всю часовую программу напоет-набормочет, уже весь цветами засыпан, глядь - под конец, под бурные аплодисменты - пук!! Такие вот ослиные уши царя Мидаса, такое вот "не могу молчать".
А самая знаменитая Знаменитость, та вообще развела полными руками да и ляпнула от полноты сердца:
- Евреи и арабы! Да помиритесь вы, черти! Чего не поделили-то?!
(Представители арабского народа в тот день - как и в остальные, впрочем, - в зале напрочь отсутствовали. Надо полагать, по причине вечернего намаза.)
А между тем не далее как утром ведущий русский экскурсовод Израиля Агриппа Соколов ударно проволок Знаменитость сразу по трем маршрутам:
1. Храм Гроба Господня - величайшая святыня христиан.
2. Западная Стена Храма - величайшая святыня иудеев.
3. Мечеть Омара - величайшая святыня мусульман.
Если пояснить (для неместных), что все три святыни громоздятся чуть ли не друг на друге, можно было бы догадаться, что не поделили эти три великие конфессии: всего-навсего Бога.
Кстати, об экскурсиях. В подвальных помещениях Духовного центра, в нескольких крошечных выгородках, размещалось экскурсионное бюро "Тропой Завета". Основал и возглавил его великий Агриппа Соколов (в местных условиях ударение в этой хорошей русской фамилии валится почему-то на первый слог).
Но тут необходимо сделать небольшое - о, совсем мимолетное! отступление.
Индустрия... экскурсоведения? экскурсовождения? - словом, технология замучивания зайца-туриста, медленного поджаривания его на хамсинном пекле в долинке Геенны Огненной - за годы Большой алии приобрела невероятный размах.
Турист на Святую землю шел разнообразный и отовсюду. Не говоря уже о рядовых гражданах России и ее бывших республик, о любознательной русской мафии, о бизнесменах всех сортов и мастей, о поддатых священниках в сопровождении небольшой веселой паствы, оголтелого русского туриста поставляли и Америка, и Канада, и Германия, и ЮАР, и даже Новая Зеландия, тоже сколотившая за последнюю пару лет русскую общину не хуже, чем у людей.
Все это туристское стадо, в зависимости от интересов и вероисповедания, надо было грамотно рассортировать и удовлетворить. Обслужить по высшему разряду.
В области религиозных чувств, как известно, требуется деликатность особого свойства. И тут сотрудники экскурсионного бюро "Тропой Завета" проявляли себя подлинными виртуозами своего дела. Скажем, ведете вы группу православных христиан из города Переяславля-Залесского. Смело объявляйте название экскурсии - "Тропою Нового Завета". Но упаси вас Бог маршрут, по которому вы повели стайку религиозных евреев из каменец-подольского общества "Возвращение к корням", назвать "Тропою Нового Завета".
В том-то и фокус.
Вот вам невдомек, а евреи свой Завет отнюдь не считают ветхим и непригодным к использованию. Наоборот, по их мнению, он отлично сохранился в течение всех этих хлопотных тысячелетий, а за последние лет пятьдесят так прямо засиял, как новенький, и подтверждает это на данном, нарезанном самим Всевышним, дачном участке земли существование еврейского, вполне половозрелого государства... Словом, тончайшая, деликатнейшая материя, лезгинка на острие кинжала, балансирование с шестом на канате, фокус с удавом на шее, раздувающим кольца...
Легче и приятнее всего было вести группу, сколоченную из ядреного бывшесоветского среднетехнического атеиста. Эти не знали ничего, путали Иисуса Христа с Саваофом, Деву Марию с Марией Магдалиной, задавали кромешные вопросы, крестились на Стену Плача и оставались довольны любыми ответами экскурсовода.
Стоит ли удивляться, что, завершив трудовую неделю и вешая в преддверии шабата* увесистый замок на дверь конторы, ведущие экскурсоводы Иерусалима охальники, насмешники, циники - на традиционное субботнее приветствие "Шабат шалом!" ответствовали бодро: "Воистину шалом!"...
______________
* Шаб а т - суббота (иврит).
глава 3
Поднимаясь в лифте, она достала из сумочки ключи от двери офиса.
Даже здесь, на стенке кабины лифта, было наклеено объявление миссионеров новой секты, распространителей загадочного продукта "Группенкайф".
Все эти объявления-призывы носили истошный характер, словно призывали к насильственному захвату каких-то жизненно важных государственных ценностей. Правда, ни в одном из объявлений не уточнялось - каких именно, и это смущало и сбивало с толку: так, будто ночью тебя разбудили безумным воплем "Горим!!" - а где и кто горит, куда бежать, кого спасать, упорно не сообщают.
Почти все объявления начинались призывом:
"До каких пор?!."
Или:
"Сколько можно?!"
- а дальше уже все зависело от изобретательности и авантюрных наклонностей миссионеров-распространителей. Вот несколько образчиков таких объявлений.
"До каких пор хозяева будут издеваться над олим*,
наживаясь на нашем тяжком труде?! Всем, кому надоело хрячить на
израильтян, мы предлагаем участие в новом перспективном
бизнесе. Здоровье! Высокие заработки!! Расслабление и хорошее
настроение!!!"
______________
* Ол и м - новые репатрианты (букв. "поднявшиеся") (иврит).
"Сколько можно прозябать в нищете и унижаться?! Мы готовы
указать вам путь к настоящему богатству! Вы будете иметь деньги
и высокую потенцию, отличные успехи в бизнесе и чувство
удовлетворения жизнью!"
Или просто:
"Сколько можно?! К нам, и только к нам!! Перспективная
фирма! Высокие заработки! Железное здоровье! Бездна свободного
времени!!"
Витя был уже на работе. Он стоял, навалившись круглым животом на световой стол, и, старательно сопя, вырезал ножницами из журнала "Ле иша" непристойную карикатуру на премьер-министра. Увидев Зяму, он просиял всей своей лохматой физиономией старого барсука и проговорил нежно:
- Зямочка, какого хера ты приперлась ни свет ни заря?!
Их ждал обычный тяжелый день: тридцать две еженедельные газетные полосы, которые они делали вдвоем, плечом к плечу перед компьютером, вот уже пятый год...
Редакция их газеты (или, как оба они гордо говорили, "офис") обреталась в шестнадцатиметровой комнате, снятой на одной из самых грязных улочек, в самом дешевом районе Южного Тель-Авива.
Это обшарпанное трехэтажное здание в стиле "баухауз", выстроенное в конце тридцатых, предназначалось для сдачи внаем всевозможным конторам, бюро, мастерским и мелким предприятиям, если, конечно, можно назвать предприятием престижный салон "Белые ноги", занимавший весь третий этаж.
(Кстати, отнюдь не все сотрудницы этого заведения могли предоставить клиенту обещанный в меню деликатес, а именно - белые ноги. Среди обслуживающего персонала трое были маленькие таиландки, глянцевые, как желтые целлулоидные куклы, две горластые, чернявые и горбоносые дщери то ли иранского, то ли марокканского происхождения, а также Света и Рита, славные девушки из Минска на сезонных заработках.)
На двери редакции висела табличка с текстом, набранным Витей на "Макинтоше" скромным, но респектабельным шрифтом "Мария":
"ПОЛДЕНЬ"
литературно-публицистический еженедельник.
Прием авторов по воскресеньям и средам.
Посторонних просим не беспокоить.
Посторонние беспокоили их гораздо чаще, чем авторы. Уж очень злачное это место - мусорные обветшалые улочки в районе старой автостанции. Забредали к ним агенты по распространению неповторимых диет, нищие, дешевые бездомные проститутки, принимающие клиентов в подворотнях и за гаражами, одурелые свежие репатрианты, пришибленные всей этой ни на что не похожей жизнью, заблудившиеся клиенты престижного салона "Белые ноги", сумасшедшие с разнообразными маниями.
Несколько раз являлись Мессии.
Двое из них были в образе авторов и даже с рукописями в папках, а один - всклокоченный, с блуждающим темным взором, рванув дверь, рыдающим голосом спрашивал, не пробегала ли здесь молодая ослица, не знающая седла. И повторял жалобно: "Белая такая, беленькая, славная..."
Витя уверял, что если пристально смотреть сумасшедшим промеж глаз, чуть выше переносицы, то они сразу теряют энергетику и быстро уходят.
Были, были замки, была решетка от пола до потолка, отделяющая вход в коридор второго этажа от лестничной площадки с лифтом; вешался на нее громоздкий амбарный замок, с которым Витя мучался, как проклятый, каждое утро - отпирая, и каждый вечер - запирая. Но днем-то решетка была отперта. Сновали туда-сюда служащие, клиенты, уборщики - на втором этаже размещались офисы пяти компаний.
А вот верстать газету Витя предпочитал ночью. Он вешал замок на решетку, запирал изнутри дверь редакции, раздевался до трусов и садился за компьютер. Под столом держал Витя тазик с водой - в нем он полоскал и нежил натруженные ноги, обутые в пляжные пластиковые сандалики, купленные на рынке "Кармель" за пятнадцать шекелей. Витя трепетно относился к своим мозолям...
Стоял у них еще старенький холодильник "Саратов", приобретенный по случаю распродажи имущества одного разорившегося борделя, была и духовочка, подаренная соседом-болгарином, притащил Витя из дома ручную соковыжималку. Всю ночь светился дисплей роскошного нового "Мака" - гордости, капитала, главного достояния редакции, красавца наипоследнейшей модели... - словом, это были лучшие часы в Витиной жизни. Вот если б еще туалет не в коридоре, а под боком - это ль было бы не счастье при Витином-то застарелом геморрое!..
- ...Возьми в холодильнике апельсиновый сок, - сказал он, не оборачиваясь. Он сидел перед компьютером на доске, положенной на стул, так ему было удобно. - Я еще ночью выжал.
- Спасибо, милый...
Она достала из холодильника литровую банку, некогда из-под соленых огурцов, - в нее Витя сливал выжатый сок. Зяма представила, как ночью полуголый, в пляжных сандаликах, тряся толстыми волосатыми грудями, - он давит для нее апельсины на ручной соковыжималке. Какой он милый!
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она, усаживаясь рядом с ним перед дисплеем.
- Не блестяще...
- Почему ты все-таки не обратишься в эту частную клинику? Они все время дают объявления, что излечивают геморрой без операции.
- А!.. - буркнул он, как обычно.
- Но показаться-то можно! - как обычно, раздражаясь, воскликнула она. Тебе что - жалко показаться?
- Мне не жалко, - грустно ответил Витя. - Я готов показывать свою жопу каждому, кто готов в нее смотреть...
Витя был чудовищным хамом, хотя и нежнейшим, преданным человеком.
История начала их совместной работы в газете была настолько нелепа и удивительна, что до сих пор, почти пять лет спустя, они нет-нет да и поражались заново - как это получилось?
А получилось вот как. Зяма с семьей снимала тогда небольшую квартиру в Рамоте, одном из дорогих районов Иерусалима. Жила она в то время двойственной жизнью - утром убирала по найму квартиры состоятельных израильтян, а во второй половине дня ее часто приглашали участвовать в каких-то симпозиумах, "круглых столах" в университете и радиопередачах, которые вел авторитетный радиожурналист Сема Бампер.
В то время бурно обсуждался вопрос взаимодействия двух культур русской и израильской. Причем представители русской культуры воспринимали данный вопрос чрезвычайно серьезно и говорили о взаимодействии с горячностью и преданностью необыкновенной, в отличие от израильтян, которые уже не раз что-то такое обсуждали и, подобно Синей Бороде, знали, что в потайной комнате взаимодействий уже заморены голодом несколько разных культур.
Зяма тогда начала догадываться не только о существовании подобного тайного склепа - она поняла, что в нем хватит места для новых и новых жен Синей Бороды. В то время истеблишмент еще заигрывал с "русской" интеллигенцией, еще трепал ее по щечке, хотя запуганная телефонными и муниципальными счетами интеллигенция уже вовсю шуровала шваброй где только могла. И Зяма шуровала. Муж ее еще не сдал непременный экзамен на разрешение работать врачом. Они не то что голодали, нет, конечно, но - боялись голодать.
Вот в эти-то дни в их съемной квартире раздался телефонный звонок.
Незнакомый голос, одновременно грубоватый и неуверенный, осведомился не она ли выступала вчера в радиопередаче на темы культуры? Услышав, что да-да, она, неизвестный спросил: