Гюнтер Грюнлау уже много лет был лучшим другом Колобкова. Удивительная общность характеров – все, что нравилось одному, нравилось и другому. Пиво, колбаса, баня, карты… впрочем, это много кому нравится. Но Грюнлау даже внешне выглядел копией своего русского друга – такой же маленький, кругленький, розовощекий. Только волосы, хоть и редкие, все-таки присутствуют на законном месте, а под носом усы – жиденькие, черненькие, почти как у Гитлера.
– Раз! – гордо заявил шеф, посмотрев карты.
– Пас.
– Пас.
– Ага-а, шесть пик, «Сталинград»… – осклабился Колобков. – Держись, Германия, Жуков близко!
– О, ваш маршал Жюкофф никогда не одолеть великий Германия, если бы фюрер быть чуточка умней! – пренебрежительно фыркнул Грюнлау.
Эти двое постоянно подкалывали друг друга на военную тему. Разумеется, всерьез они это не воспринимали – все-таки Вторая Мировая давно стала историей.
– Фюрер не должен быть атаковал Россия, пока Европа не встал на колен! – нравоучительно заметил Грюнлау. – Второй фронт погубить фатерлянд!
– Гы-гы, Гюнтер, учи историю! – хмыкнул Колобков. – Если бы твой Гитлер не атаковал Союз, Сталин сам бы на него напал! Слышал про операцию «Гроза»?
– Это есть всего лишь глупый болтовня! – отмахнулся Грюнлау. – Никакой «Кроза» не есть существовать, это все выдумка ваш глупый беллетрист Суворофф! Сталин не хотеть напасть на Германия, у нас быть пакт Молотофф-Риббентроп!
– Ну и что? Гитлер же нарушил? А Сталину что – нельзя? Да если б твой фюрер немножко повременил, мы бы ему так в спину ударили!…
– Петер, это не есть хорошо – бить в спина! Великий Германия никогда не бить в спина!
– А зря, – стукнул по столу сушеной воблой Колобков. – Мать моя, что за рыба такая… Зинульчик, ну что ты мне подсунула?! Почисть!
Супруга, читающая книжку в шезлонге, даже не почесалась. Зинаида Михайловна Колобкова, урожденная Сбруева, отнюдь не собиралась прерывать сеанс загара ради капризов муженька. То, что солнце уже почти село, ее не волновало.
– Так вот, что я говорю-то, – выплюнул кусок чешуи Колобков. – Зря твой Гитлер так гнал. Потихоньку, полегоньку, и завоевал бы себе жирный кусок, и травиться бы не пришлось. А так кончил, как Наполеон – проглотил больше, чем в горло влезло, на Россию попер зачем-то… Нельзя на Россию нападать, понимаешь? Мы, русские, народ ленивый, добрый, но если уж нас рассердить!… Клочков не оставим.
– Это есть верно, еще Бисмарк говорить… – сокрушенно закивал Грюнлау. – В Россия никогда не быть порядок, всегда есть беспорядок. Русише народ – хороший народ, только очень ленивый и безалаберный.
– Помалкивай, немчура… – беззлобно хмыкнул Колобков, утягивая к себе седьмую взятку. – Без одной вы батенька! Я же говорю – «Сталинград»! В Сталинграде немец обязательно проиграет!
Солнце все дальше уползало за горизонт. На виду остался лишь самый краешек, крохотная горбушка. Сергей специально уселся так, чтобы иметь возможность любоваться закатом. Он всегда был немножко эстетом.
А вот Колобков не испытывал никаких особенных симпатий к природным красотам. Ну в самом деле – на хлеб их не намажешь, в карман не положишь, так что с них проку? Вот погулять по лесу, подышать свежим воздухом, попить пивка на природе – это дело другое, это он любил. А бестолковое любование оставим поэтам и экзальтированным барышням.
Другое дело – Грюнлау. Немец относился к подобным чудесам очень хозяйственно. Каждый красивый закат он непременно фотографировал раз семь-восемь, а уже дома выбирал самый лучший кадр и делал слайд. За время круиза его крохотный аппаратик накопил уже несколько тысяч снимков – педантичный немец пользовался цифровиком и прихватил с собой целую кучу дополнительных карточек памяти.
А любоваться он не любовался. Зачем? Зрелище уже сфотографировано, задача выполнена. Дома полюбуется, в положенное время. В его распорядке дня именно так и было написано: «Четверг. 21.00-22.30 – просмотр слайдов». И каждый четверг Гюнтер Грюнлау включал проектор и начинал педантично разглядывать коллекцию красивых видов, собранную за многие годы.
– О, русише пирог! – обрадованно потер руки Грюнлау, отодвигая в стороны карты.
– Не пирог, а пельмени, рожа немецкая! – фыркнула Матильда Афанасьевна, с грохотом ставя в центре огромную миску с самолепными пельменями. – Кушайте, Петр Иваныч, пользуйтесь моей добротой! Может, лопнете уже наконец!
– Матильда Афанасьевна, а вы, может, сдох… помолчите немножечко?! – возмутился Колобков. – Такая су… уважаемая пожилая женщина, что вы на меня так взъелись?! Я что, вашу кону… квартиру украл? Плывете на моей яхте, и так со мной разговариваете!
– А вас, Петр Иваныч, будь моя воля, давно бы отправили в вытрезвитель! На принудительное лечение! Навечно! – уперла руки в бока теща. – Ничего, ничего, вот выберут Зюганова, он вам ужо покажет, как с немцами пиво жрать и пельмени распивать!
– Мама! – прикрикнула на бабку мадам Колобкова. – Ну что ты опять на Петю лаешься? Нет, правда, у тебя уже самой с психикой что-то!
– Родная дочь… – горестно закатила глаза Матильда Афанасьевна. – Э-эх…
– Ты, Гюнтер, на нее не обижайся, – заговорщицки зашептал Колобков, хитро поглядывая на тещу, ушедшую отчитывать дочь. – Ей коммунисты в башку пружину стальную вставили, вот и дурит.
– Да, коммунист быть плохой режим, – согласился Грюнлау. – После того, как есть умирать ваш Сталин, коммунист стать совсем плохой, никуда не годный.
– Да уж, лучше Сталина у нас царя не было… – вздохнул Колобков. – Умный мужик был, лучше всех свое дело знал… Гюнтер, а ты чего не ешь-то? Серега, ты тоже наворачивай! А то мне первому как-то боязно – мало ли чего Матильда туда насовала…
Сергей усмехнулся уголком рта. Порой он не мог понять, прикалывается шеф, или говорит всерьез. Но пельмень взял. А Грюнлау – сразу четыре.
– Во, дело другое, – тоже зачавкал Колобков. – Все за мой счет, пользуйтесь!
– Я все же настаивать внести своя часть, – потянулся за портмоне Грюнлау. Педантичный и честный немец не любил русского слова «халява», и предпочитал всегда оплачивать получаемые услуги. – Я настаивать, чтобы расход на этот круиз быть разделен поровну.
– Ни-ни-ни! – замахал руками Петр Иванович. – Ты что, Гюнтер, какие счеты? Русский и немец – братья навек, имя одно на двоих – человек! Мы же вместе воевали! Мы с вами, а вы с нами!
– О да, совместный война есть объединять народы, – согласился Грюнлау, пряча портмоне обратно.
– Солнышко мое, ну почисть мне рыбку! – заныл Колобков, отчаявшись разорвать воблу самостоятельно.
– Сколько раз я тебя просила не называть меня солнышком? – сухо уточнила жена, сдвигая солнечные очки на переносицу. – Я не желтая, не горячая и не круглая.
– Рыбка? – предложил вариант Колобков.
– Я не мокрая, не холодная и без плавников.
– Птичка?
– Перьев нет, летать не умею, птенцов не высиживаю.
– Зайка?
– Уши у меня не длинные, морковь не люблю, в норе не живу.
– Пупсик?
– А это вообще маразм какой-то! – решительно отказалась Зинаида Михайловна. – Петя, такие выражения унижают достоинство женщины!
– И ничего не унижают, – не согласился Петр Иванович. – Зинульчик, это ж я любя!
– Петя, Арлин Дэниэлс совершенно однозначно доказывает…
– Тьфу, начиталась всякой белиберды! – возмутился Колобков. – Они там в Штатах все сумасшедшие!
– А ты сам почитай! – протянула ему книгу в яркой обложке жена. – Вот, на, возьми! Тут доказывается, что мужчина и женщина должны быть равными! Понимаешь? Когда мужчина целует женщине руку, этим он ее унижает – дает понять, что она всего лишь женщина!
– Я не есть согласен, фрау Зинаида, – нерешительно вмешался Грюнлау. – Мне кажется, это есть совершенно наоборот.
– Да? А почему же тогда женщины мужчинам руки не целуют?
– А почему женщины не бреются? – хмыкнул Колобков. – Зинульчик, ну откуда ты этого набралась?
– Оттуда. Вот, возьми, сам почитай, поймешь.
– Да не читаю я по-английски! – предпринял слабую попытку сопротивления Петр Иванович. – Я к языкам неспособный!
– А плохо! Вот смотри – ты знал, что кардиологи лечат мужчин и женщин по-разному?
– О, разумеется! – оживился Грюнлау. Ему как раз два месяца назад сделали операцию на сердце. – Герр Бутенхофер рассказывать мне, как там все есть устроен! Корональный давлений…
– Он говорил, что мужчинам и женщинам эти операции делают по-разному? – недоверчиво спросила Колобкова.
– О да, говорить. У женщин несколько другой сердцебиений из-за месячный и другой отличий. А что, это есть плохо, фрау Зинаида?
– Но это же сексизм! – возмутилась та. – Почему не делать женщине такую же операцию, как мужчине?! Вот Арлин Дэниэлс тут насчет этого пишет…
– Фрау Зинаида, женщин можно сделать такой же операций, как мужчин, – поспешил перебить ее Грюнлау. – Только женщин от этого умрет.
Зинаида Михайловна Колобкова открыла рот… и так и замерла. Похоже, насчет этого в книге американского классика феминизма ничего не говорилось. Она прищурилась в сторону герра Грюнлау – заподозрила, что он это выдумал, чтобы у нее не нашлось контраргументов. Но, поскольку совершенно не разбиралась в кардиологии, решила отложить спор, пока не доберется до медицинской энциклопедии и не перепроверит все лично.
Жена Петра Ивановича всегда старалась читать «полезные книги». Как только появлялась очередная макулатура, учащая чему-нибудь этакому, она начинала ее штудировать, свято веря, что раз напечатано, значит правда. Правильное питание, астрология, эзотерика, философские учения всех сортов, НЛО, загадки Атлантиды, Гипербореи и Шамбалы, макраме, «гениальные» исследования «академика» Фоменко – все это в свое время прочитывалось и благополучно забывалось. Последние несколько дней Зинаида Михайловна носилась с феминизмом и проповедовала дурацкие идеи, почерпнутые из книжек чокнутых американских теток. В частности – Арлин Дэниэлс, самой чокнутой из всех.
Петр Иванович относился к чудачествам жены снисходительно. Его это никак не затрагивало (кроме того случая, когда любящая женушка пыталась лечить мужа втыканием иголок в пятки), денег на эти книжки уходило немного, так что он и не беспокоился. В конце концов, было бы гораздо хуже, если бы супруга избрала в качестве хобби, допустим, коллекционирование мехов. Или ювелирных изделий – хрен редьки не слаще.
– Рыба! – шваркнул по соседнему столику Петрович. – Все, робяты, ваши не пляшут!
Гена с Валерой понурились, подставляя лбы для щелбанов. Пожилой механик с удовольствием пробил каждому по пять фофанов и начал перемешивать костяшки по новой. Телохранители внимательно уставились на его руки, не забывая время от времени зыркать в сторону шефа – как там он, не требуется ли помощь?
Невысокий, но очень крепкий и кряжистый Петрович на фоне этих двух шкафов совершенно исчезал из видимости. Гена и Валера (их отчеств и фамилий не помнил даже сам Колобков) отличались телосложением, которого хватило бы на четверых. А вот мозгов – только на одного. Два здоровяка свое дело знали туго, но во всем, что не касалось охраны шефа и сворачиванию челюстей тем, на кого тот укажет, были полными профанами. Постоянно ходили в черном и носили темные очки, из-за чего иногда по ночам врезались в стены. Огнестрельного оружия у них при себе не было (на время плавания Колобков конфисковал у них пистолеты и запер в личном сейфе), но они вполне обходились и кулаками. Гена в молодости был боксером-тяжеловесом, Валера имел черный пояс по дзюдо. Имея за спиной этих двоих, Петр Иванович чувствовал себя в безопасности даже в африканских джунглях.
– Петрович, как там с мотором? – для порядка поинтересовался Колобков.
Механик на пару секунд прикрыл глаза, прислушался к едва слышным звукам и удовлетворенно кивнул.
– Все тип-топ. Не волнуйся, Иваныч, у меня на этой скорлупке все схвачено.
– Ну и ладно, – пожал плечами Петр Иванович. – Раз.
– Пас.
– Два.
– Здесь два.
– Три.
– Здесь три.
– Четыре.
– Пас.
Сергей открыл прикуп и скривился – пришла десятка бубен и семерка червей. А ведь он подумывал о мизере, но не рискнул – очень уж опасно играть мизер с длинной мастью без семерки. И вот она – нужная семерка! Мизер был бы чистейший, абсолютно не ловящийся! Но черта с два, придется играть жалкие шесть червей – на семь взяток его карт уже не хватало.
– Ну что там у тебя, Серега? – ткнул вилкой в пельмень Колобков, другой рукой почесывая пузо. – Матильда Афанасьевна, принесите нам еще пивка, будьте так ласковы!
– Была б моя воля, я б вас, Петр Иваныч, мочой коровьей поила, а не пивом этим поганым! – донесся до него ответ любимой тещи.
– Вот су… суровая женщина! – крякнул Петр Иванович. – Светка!… Олька!… Вадик!… Гешка!… Кто-нибудь!… У меня на этом корыте еще остались дети, или все утопли?!
– Петер, давай я принести, – предложил добрый Грюнлау.
– Или я, – привстал Сергей.
– Сидеть! – сурово насупил брови Колобков. – Найдем, кого послать!
Он посмотрел на жену, но тут же отвернулся. Петровичу он не доверял – по дороге выпьет половину. Старикану можно было вверить на хранение чемодан денег или любимую секретаршу Людочку – вернет в целости и сохранности. Но даже одну-единственную бутылочку дешевенького пива… проще уж за борт вылить. Остались Гена с Валерой, но Колобков считал, что гонять телохранителей за пивом – это как-то несолидно.
– Папа, папа! – выбежала из каюты зареванная Оля. – Па-а-а-апапопапопааааа!!!
– Это что за звук сейчас был? – удивился Колобков. – Оленька, доченька, ты сказала «папа» или «попа»?
Оля на миг задумалась. Одиннадцать лет – не настолько большой возраст, чтобы решать такие сложные философские проблемы.
– Папа, – наконец сделала выбор она.
– Ну слава богу… А чего голосишь-то? Ну давай, скажи папе, папа сегодня добрый.
– Потому что пива набуляхался, – проворчала Матильда Афанасьевна.
– Хотя бы поэтому, – не стал спорить Петр Иванович.
– Папа! – возмущенно напомнила о себе дочка. И грохнула на стол здоровенную клетку. – Рика-а-а-а-ардо уу-у-уме-е-е-р!!!
Папа чуть не подавился пельменем, Гюнтер деликатно отхлебнул еще пива, оставив под носом шикарные пенные усищи, и наклонился к клетке, Сергей прекратил тасовать колоду. Рикардо действительно лежал в очень неестественной позе.
Рикардо – это хомячок. Снежно-белый сирийский хомячок, живший у Оли уже почти два года. Очень крупный, толстый и страшно кусачий. Оля всегда кормила его сама – к ее руке он привык, позволял брать себя на руки и даже иногда соизволял лизнуть в палец. А вот если его пытался погладить кто-нибудь другой, тут же вгрызался с яростью бешеной пантеры. Отважный хомячок не боялся никого и ничего – когда однажды в гости к Колобковым пришла двоюродная сестра отца со своей кошкой, тот так злобно тявкал на нее из-за прутьев, что бедная киса забилась под диван и сидела там до самого ухода. Она не привыкла к огромным белым мышам, лающим, как собака.
Но теперь Рикардо лежал неподвижно, уткнувшись хвостом в мисочку с водой, а носом – в тарелку с сухим кормом. Оля ревела навзрыд. Мама гладила ее по голове, неуверенно приговаривая что-то неразборчивое – Зинаида Михайловна совершенно не умела обращаться с плачущими детьми. К ее чести надо сказать, что их дети плакали чрезвычайно редко – все четверо унаследовали от отца жизнерадостность и боевитость.
– Хуймяк… – задумчиво почесал лысину Колобков.
Он всегда произносил это слово именно так. А когда ему пеняли, что звучит уже как-то немножко не того, всегда с возмущением парировал: «Может, тогда и «застрахуй» не говорить, а?!»
– Ну ладно, ладно, утри глаза – помер и помер, что ж тут сделаешь? – попыталась утешить дочь Зинаида.
От этих слов Оля заревела еще громче.
– Купим мы тебе другую крысу, не расстраивайся! – сделала вторую попытку мама.
– Это хомя-я-я-як!!! – возмущенно зарыдала дочь.
– А я тебе предлагала собаку завести – они долго живут. Давай возьмем у тети Любы щеночка? У них как раз скоро Полкан кутят принесет.
Пуделиху тети Любы действительно звали Полканом – когда покупали, то не смогли разглядеть половые признаки под кудрявой шерстью, и в конце концов какой-то знаток сказал, что это мальчик. Через два года, когда «мальчик» принес щенков, ошибку поняли, но переименовывать не стали – слишком уж привыкли к имени. Да Полкан и сама привыкла – всегда откликалась, когда ее так называли.
Третья попытка тоже завершилась неудачно – Оля не слишком-то любила собак.
Отец семейства задумчиво почесал переносицу и сунул руку в клетку – вытащить усопшего. В следующую секунду раздалось сразу четыре оглушительных крика.
– Папа, папа, он живой, живой!!!
– А-а-а, [цензура], мой палец!!!
– Петя, не смей материться при детях!!!
Четвертым орал хомячок Рикардо. Громче всех. Он возмущался до глубины души – подумаешь, не дошел до спаленки, уснул прямо рядом с кормушкой! Обязательно надо тыкать в бок всякой гадостью!
Но про него все тут же забыли. Счастливая Оля схватила свою клетку и убежала в каюту – да побыстрее, пока обозлившийся папа не выкинул грызуна за борт. А все остальные устроили консилиум вокруг приплясывающего и вопящего от боли Колобкова – озверевший Рикардо прокусил ему палец насквозь.
– Прямо сквозь кость!… прямо сквозь кость!… – орал Петр Иванович, брызгая на всех кровью. – Чертов хуймяк!!!
– Надо говорить «хомяк», папа! – вякнула Оля, еще не дошедшая до каюты. И едва успела увернуться – любящий папочка швырнул в нее тапок.
– Петя, убери руку, дай я посмотрю, Петя, убери руку, дай я посмотрю… ну, Петя! – приговаривала жена, хлопоча вокруг мужа.
– Это вас бог наказал! – довольно хрюкнула Зинаида Афанасьевна. – Господь шельму метит!
– Надо прижечь ранка, этот крыс может быть ядовитый! – вмешался Грюнлау.
– Да не, надо просто водочкой сполоснуть, – сипло посоветовал Петрович. – Иваныч, давай я принесу, а? Где у тебя ключи от бара?
– Папа, ты чего скачешь? Сам же говорил – на палубе не скакать!
Это явились на шум близнецы. Вадик и Гешка – оба одинаково пухлые, широкоплечие, коренастые. Они крайне обрадовались развлечению и начали пихать отца в спину и живот, только усилив болезненные вопли.
– У? О? – задумчиво посмотрел на столпотворение Гена.
– Уяк, – согласно кивнул Валера.
Эти двое так давно работали в паре, что научились разговаривать одними междометиями. И отлично друг друга понимали.
– Эй, на баке! – крикнул из ходовой рубки Василий Васильевич. – Ветер уже в четыре балла, а тут еще вы штормите! Возьмите фордун, да выдерните его!
– Кого взять? – не понял Сергей.
– Веревку, мазут, веревку! Вон, от мачты к борту тянется! Отвяжите ее к чертям – зря болтается только! И выдергивайте!
– А кого выдергивать-то?
– Зуб! У Иваныча ведь зуб болит? – усомнился Фабьев.
– Нет, шкипер, палец! – крикнул Грюнлау. – Палец выдергивать?
– Выдергивай, выдергивай! – обрадовалась теща. – Чтоб не совал, куда не просят!
Сергей обратил внимание, что шеф уже не вопит. Оказалось, что пока они проводили «консилиум», явилась Света с аптечкой, смазала отцу прокушенное место йодом и туго перебинтовала.
– Вот, одна у меня дочка! – умилился Колобков, глядя на белую блямбу вместо пальца. – Помру, все наследство ей оставлю!
– Что?! А нам?! – возмущенно завопили дети мужского пола.
– А вам – дулю с маком! – прикрикнул на близнецов Петр Иванович. – Я вас еще за табеля не отлупил!
Вадик и Гешка закончили девятый класс крайне скверно – причем оценки у них оказались абсолютно одинаковыми. Они все делали вместе – иногда даже говорили хором. Пятерки по физкультуре и труду, четверка за гражданскую оборону и трояки за все остальное. Если бы круглая отличница Светочка, закончившая в этом году школу, тут же не подсунула свой красный аттестат в качестве успокоительного, с папой мог бы случиться инфаркт.
– Ща снаряжу вас к Петровичу – кочегарами! – пригрозил Колобков.
– Да на фуя мне кочегары на дизеле? – пожал плечами механик, снова берясь за костяшки. – Ты, Иваныч, мне лучше стопочку налей. А то у меня запасы уже того… насухо…
– Ну ты даешь, Петрович, – уважительно посмотрел на него Колобков. – Мы ж только вчера из Лиссабона вышли! Ты разве там не отоварился?
– Ну так надо же мне плавание обмыть как следует? – задал риторический вопрос Угрюмченко. – Я, может, последний раз в море вышел!
– А это уж от тебя зависит! – развел руками Петр Иванович. – Я, Петрович, теперь каждое лето так отдыхать буду – проявишь себя с хорошей стороны, и в следующий раз найму. Да и еще всякое там – рыбалка, то, се… Вон, к Гюнтеру в гости плавать будем.
– О, вряд ли, Мюнхен по вода не доплыть! – рассмеялся немец. – Надо лететь самолет, или ехать поезд… Или автомобиль.
– Я с вами, Петр Иваныч, больше не поплыву! – решительно заявила Матильда Афанасьевна. – Так и знайте!
– Да что вы гав… говорите? – обрадовался зять. – Какое сча… огорчение! Василь Василич, может, нам повернуть, пока еще не далеко, а? Высадим Матильду в Лиссабоне, а сами… и-эх!… да без Матильды я хоть в кругосветку готов!
– О, круглосветное плавание? – заинтересовался Грюнлау. – Это быть весьма интересный приключений, я бы не отказаться от такой отпуск. Думай, Клаус справиться с дела и без меня – он есть хороший заместитель. Петер, ты серьезно говорить насчет круглосветный путешествий?
– Если только Матильду высадим, – хитро покосился на тещу Петр Иванович.
– Петя! – возмутилась Колобкова. – Никуда мы маму не высадим! Мама, ну успокойся, не плачь!
Матильда Афанасьевна недоуменно посмотрела на дочь. Плакать она даже не думала. Выдавить из нее слезу могло только одно средство – резаный лук. Ну, правда, еще она однажды всплакнула в далеком детстве – во время просмотра «Чапаева». Вряд ли стоит уточнять, на каком именно моменте.
– Петр Иваныч, я вам еще сегодня понадоблюсь? – спросил Сергей, вставая из-за стола.
– Ты куда это, Серега, мы ж еще пулю не дописали! – возмутился шеф.
– Поздно уже – солнце почти зашло…
– А мы вот сейчас лампочку зажжем… Василь Василич, у тебя там как – порядок? Смену прислать?
– Да пора бы! – оживился штурман, уже клевавший носом.
Поскольку Фабьеву, как и любому другому, требовалось спать и есть, за штурвалом он стоял отнюдь не круглосуточно. За время плавания он успел обучить начаткам судовождения и Сергея, и супругов Колобковых, и Грюнлау, и старшую дочь Светлану, и даже тупоголовых Гену с Валерой. Обучал он просто: держать штурвал точно так, не отпускать, не отходить, смотреть на компас, и если хоть что-то будет не в порядке – срочно звать его, где бы он ни был.
Профессия рулевого все же не самая сложная в мире, а на «Чайке» все было устроено предельно просто – эта скорлупка не зря стоила бешеных деньжищ. Разумеется, имелась новейшая система спутниковой навигации, имелся и «авторулевой» – прибор, удерживающий судно на заданном курсе, учитывающий снос от течения, ветровой дрейф и еще кучу всего. Но старый штурман в этом отношении отличался редкой несгибаемостью – все делал строго по уставу. А в уставе говорится, что руль пустым быть не имеет права – приборы приборами, но вахту кто-то нести должен! Фабьев и без того страдал, что не может организовать правильную вахтенную службу – попросту не хватало квалифицированных членов экипажа. Он сам, да Петрович – вот и все профессиональные моряки.
– Ладно, завтра допишем… – сладко потянулся Петр Иванович, бросая взгляд на листок, перечеркнутый крест-накрест. – Все, баиньки… Принимай смену, Василь Василич! А экватор скоро?
– Еще почти неделя, – ответил штурман, передавая руль Гене – сегодня была его очередь стоять ночную вахту. – Вахту сдал!
– Вахту принял! – пробасил телохранитель, занимая его место.
Вообще, по уставу рулевой не имеет права отойти от руля, прежде чем вахтенный помощник капитана (или сам капитан) подаст команду. Но поскольку «капитан» Колобков в этих правилах не разбирался, а его единственным помощником был все тот же Фабьев, обычный порядок пришлось изменить. Хотя старому штурману это очень не нравилось.
– Так держать! – приказал он, прикрывая глаза.
– На румбе тридцать градусов! – послушно отозвался Гена, бросив взгляд на компас. Это он уже выучил.
Разумеется, Фабьев спал прямо тут, в раскладном кресле, которое самолично поставил в первый же день. Он с крайним трепетом относился к вверенному судну, и наотрез отказывался ночевать в каюте. Мало ли что эти сухопутные крысы тут натворят без него? Первые дни плавания он вообще дремал только урывками – никому не доверял.
– Спокойной ночи, Петр Иванович, – вежливо кивнул Сергей, задвигая дверь каюты.
Напротив прошипела дверь Грюнлау. Колобков предлагал корефану занять каюту для почетных гостей, но тот отказался – скромный немец привык и жить скромно. Так что это шикарное помещение ныне пустовало.
Валера деликатно пододвинул к двери хозяйских покоев складной стул и уселся на него. Он почти мгновенно заснул, но спал очень чутко, прислушиваясь сквозь сон – не крадется ли к шефу злобный киллер-аквалангист, подосланный неизвестными недоброжелателями? Уж он бы узнал силу правой ноги его верного телохранителя!