Страница:
В З. два больших временных пласта - время, когда герой вспоминает и в котором он умирает, и времена этих воспоминаний. Но эти чисто детские сновидческие воспоминания - пожар, маленькая сестра, мистически повторяющееся сновидение (сон ведь тоже зеркало души), когда ветер сбивает со стола вазу и шумит лес, - эти чисто детские воспоминания перекликаются и пересекаются со сновидениями-воспоминаниями матери (у матери и сына как будто до сих пор одно сознание). Одно из первых мистических эпизодов-сновидений, когда мать моет голову и ей на голову обрушивается с потолка вода и снег, имеет не чисто личностный, но и общенародный символический характер: образ разрушающегося дома - погибающего государства, тут и война, и 37-й год. Вспомним знаменитый сон Святослава в "Слове о полку Игореве", где ему снится, что его готовят к погребению "поганые тльковины". Там есть фраза: "Уже дьскы безь кнъса въ моемь теремь златоврхсьмь" - то есть "уже доски без князька (поперечной балки - В.Р.) в моем тереме златоверхом", что для князя однозначно ассоциируется со смертью и распадением дома-государства: когда он просыпается, бояре ему рассказывают о трагическом исходе сражения князя Игоря при Каяле.
И вот каждый эпизод, воспринимаемый памятью героя и его матери, - это одновременно и эпизод из их личной жизни, и зеркально отражающей их личную жизнь исторической реальности.
Наиболее точно это показано в эпизоде, когда матери, работающей в типографии, показалось, что она допустила в корректуре какую-то страшную, невообразимую ошибку (зритель так и не узнает какую). Пока героиня бежит по типографии, на долю секунды появляется плакат со зловещим изображением Сталина (опечатки не было, она ей померещилась).
Чрезвычайно интересен также эпизод с мальчиком и военруком, когда мальчик неправильно выполняет команду "кругом", объясняя недалекому военруку, что "кругом" по-русски означает поворот на 360 градусов. Военрук расстерянно говорит, что вызовет родителей, но у мальчика нет родителей, они погибли. Сразу после этого монтируются документальные кадры русские солдаты волокут душки по болоту (монтаж игровых и документальных кадров перенял и развил ученик Тарковского Александр Сокуров; см. "Скорбное бесчувствие").
Вообще, национальные, социальные и возрастные проблемы чрезвычайно тонко ставятся почти в каждом эпизоде фильма. Наиболее ярко - когда мать с сыном идут продавать семейные реликвии богатым соседям. Здесь нет прямой вражды, богатая хозяйка демонстрирует героям своего спящего младенца, предлагает зарезать курицу, чтобы пообедать. Однако социальные и психологические преграды труднопреодолимы. Мать с отвращением отрубает курице голову (хозяйка не может - она беременна), и они с сыном, голодные, быстро уходят, составляя в этот момент не только личностное, интимное, но и социальное единство.
Фильм Тарковского З., можно сказать, неисчерпаем: как два зеркала, поставленные друг против друга, они ведут в бесконечность.
Лит.:
Лотман Ю.М. О семиосфере // Лотман Ю. М. Избр. статьи. В 3 тт. - Таллинн, 1992. - Т. 1.
Шифрин Б. Интимизация в культуре // Даулта, 1989. - No 8.
Золян С. Т. Волшебное зеркало и семантические механизмы высказывания // Золян С. У. Семантика и структура поэтического текста. - Ереван, 1991.
Руднев В. Феноменология события // Логос. - М., 1993. - No 4.
ЗНАК
- минимальный носитель языковой информации. Совокупность З. образует знаковую систему, или язык (см. семиотика). З. представляет собой двустороннюю сущность. С одной стороны, он материален (имеет план выражения, или денотат), с другой он является носителем нематериального смысла (план содержания). Структуру З. удобно представлять в виде так называемого треугольника Фреге (Готлиб Фреге - немецкий философ и логик, один из основателей логической семантики). Выглядит треугольник Фреге так:
*
знак
смысл денотат
(план выражения) (план содержания)
Наиболее простым языковым знаком естественного языка является слово. Так, у слова "дом" смыслом будет само это понятие "дом", а денотатом - некий абстрактный дом (у словосочетания "этот дом" денотатом будет конкретный дом, на который указывают, говоря "этот дом").
Но знаком является также и предложение. Согласно Фреге, смыслом предложения является высказанное в нем суждение, а денотатов у предложения может быть только два - "истина" и "ложь", то есть соответствие или несоответствие высказанного в предложении суждения реальному положению вещей. Вот пример истинного знака-предложения, изображенного в виде треугольника Фреге:
*
знак-предложение
смысл денотат
(план выражения) (план содержания)
Г.Фреге - немецкий философ истина
А вот пример ложного знака-предложения:
*
знак-предложение
смысл денотат
(план выражения) (план содержания)
Г.Фреге - французский поэт ложь
Американский философ Чарлз Сандерс Пирс еще в конце ХIХ в. создал классификацию З. Он разделил их на три группы:
1. Иконические З. - такие, план выражения которых похож на план содержания (примером может служить портрет или фотография).
2. Конвенциональные (условные) З. - такие, план выражения которых не имеет ничего общего с планом содержания. Это большинство слов любого языка. Слово "кошка" не похоже на кошку в отличие от изображения кошки.
3. Индексальные 3. - такие, план содержания которых связан с планом выражения по смежности, то есть похож, но отчасти. Примерами индексов могут служить З. дорожной сигнализации. Знак, запрещающий проезд, "кирпич" действительно напоминает некую преграду, но он означает не саму преграду, а инструкцию "сюда въезд запрещен". Если на щите нарисованы черные очки, то это означает, что здесь следует пропускать слепых. З., представляющий собой две параллельные линии, сужающиеся к концу наподобие бутылки, означает, что дорога впереди сужается.
Традиционная точка зрения структурной лингвистики, идущая от ее основателя Ф. де Соссюра, заключалась в том, что языковые знаки являются конвенциональными, произвольными. Русский лингвист и семиотик Р. О. Якобсон считал, что все обстоит сложнее. Во-первых, в языке существуют звукоподражательные слова (междометия: "Ух!", "Хрясь!", "Трах!"), которые похожи на свои планы выражения соответствующие звуки. А поскольку от таких междометий образуются глаголы - ухнуть, хряснуть, трахнуть (в значении "ударить"), то область неконвенциональных знаков в языке расширяется. Кроме того, Якобсон заметил, что порой грамматические формы индексально напоминают то, что они изображают. Так, в ряде языков положительная, сравнительная и превосходная степени прилагательных различаются по количеству букв в сторону увеличения: белый - белее - белейший; simple (простой) - simpler (более простой), simplest - (самый простой).
Исчерпывающая теория знака на основе современных лингвистических и семиотических достижений так и не была создана, поскольку семиотика на протяжении ХХ века больше интересовалась не самим З., а последовательностью З. - текстом (см.).
Лит.:
Фреге Г. Смысл и денотат // Семиотика и информатика. - М., 1977.- Вып. 8.
Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика / Под ред. Ю. С. Степанова. - М., 1983.
Якобсон Р.О. В поисках сущности языка // Там же.
Степанов Ю. С. Семиотика.- М., 1972.
* И *
ИЗМЕНЕННЫЕ СОСТОЯНИЯ СОЗНАНИЯ.
Один из основателей американского прагматизма Уильям Джеймс писал еще в начале ХХ в.: "Наше нормальное бодрствующее сознание, разумное сознание, как мы его называем, - это не более, чем один особый тип сознания, в то время как повсюду вокруг него, отделенные от него тончайшей преградой, лежат потенциальные совсем другие формы сознания. Мы можем прожить жизнь и не подозревая об их существовании; но стоит применить уместный стимул, - и они появятся во мгновение ока и во всей полноте: - определенные умонастроения, которые, возможно, где-то могут быть применены и приспособлены".
В середине ХХ в. наркомания и токсикомания сделали проблематику И. с. с. более чем своевременной. Хотя И. с. с. совсем не обязательно связаны с чем-то дурным и антисоциальным, это могут быть И. с. с., вызванные какими-то экстремальными условиями, например когда человек долго находится в горах или, наоборот, на подводной лодке. Это могут быть состояния после введения наркоза, или же состояния, в которые люди вводят себя сами путем различных психотехник, например йогической медитации. Наконец, мы каждую ночь пребываем в И. с. с. - см. сновидение.
И. с. с. характеризуется, в частности, тем, что в них изменяются язык и речь человека (ср. функциональная асимметрия полушарий головного мозга, виртуальные реальности, гипотеза ливгвистической относительности).
Современный русский лингвист Дмитрий Леонидович Спивак разработал новую лингвистическую дисциплину - лингвистику И. с. с. О ней мы в основном и поведем речь.
Д.С. Спивак заметил, что тексты, рожденные И. с. с. или, наоборот, призванные ввести человека в И. с. с., построены в языковом отношении совершенно особым способом. Этот способ исследователь назвал матричным. Простым примером матричного текста может служить "мантра" обыкновенного аутотренинга:
1Руки тяжелеют и теплеют. 2Ноги тяжелеют и теплеют. 3Живот теплеет. 4Руки тяжелые и теплые. 5Ноги тяжелые, теплые. 6Живот теплый. 7Руки... тяжесть... тепло... 8Ноги... тяжесть... тепло... 9Живот... тепло..."
Цифры наглядно дают представление о матрице этого текста:
123
456
789
Получается нечто вроде стихотворения.
Вот что пишет по этому поводу автор матричной концепции текстов про И. с. с.: "По мере освоения метода мы проходим эту схему строка за строкой, учась вызывать у себя соответствующие ощущения. Но виртуозы этого дела могут заставить зазвучать всю схему сразу. [...] Главный ее секрет в том, что в каждой строке, если смотреть по столбцу цифр сверху вниз, говорится одно и то же, но с разной гармматикой. [...] Матричный текст не рассказывает о некотором отрезке реальности, а прямо повторяет всеми своими изгибами ее строение. При правильном чтении мы попадаем в резонанс с этим отрезком реальности и изменяем его. Собственно, текст не читается, он исполняется, сбывается" (ср. теория речевых актов).
Подобные матричные тексты встречаются и в литературе, которая, как известно, обладает большим воздействием на сознание. Поэтому Д. Л. Спивак с полным правом говорит о филологии И. с. с. Так, например, матричным способом написан один из фрагментов русского писателя ХV в. Епифания Премудрого. Д. Л. Спивак пишет: "Автор спокойно плетет (речь идет о стиле, который называется плетением словес. - В.Р.) житие, мысль движется тяжело и ровно, наконец он подходит к месту, где нужно сказать о несказуемом, внедрить его как образец в сердце читателя. Текст начинает набухать, топчется на месте - и вдруг разламывается на слитки матрицы: "...1место то было прежде лес, 2чаща, 3пустыни, 4идеже живяху заици, лисици, волци, 5иногда же и медведи посещаху, 6другоици же и бесы обретахуся, 7туда же ныне церковь поставлена бысть, 8и монастырь велик възгражден бысть, 9и инок множество съвокупися, 10и славжловие и в церкви, 11и в келиях, 12и молитва непристающиа... (орфография упрощена).
Схема матрицы такова:
1 2 3
4 5 6
7 8 9
10 11 12
"Просматривая матрицу по строкам, сверху вниз, мы видим стройное движение от дикости к культуре (поддержанное изменением грамматики, особенно сказуемого). По строкам, слева направо. мы переходим от повседневного к необыкновенному. А в целом эти четыре тройки укореняют в сознании читателя образец правильного действия, внесения порядка в мир, разобранный на примере основания монастыря".
"Филология измененных состояний сознания охватывает широкий круг содержательных и необычных текстов; умение пользоваться ими - дело техники; настало время вернуть их в круг знаний культурного человека; двери к внутренней свободе всегда открыты; в каждом поколении находятся люди, решившие войти..."
Лит.:
Спивак Д. Матрицы: Пятая проза? (Филология измененных состояний сознания // Родник. 1990. - М 9.
Сливак Д.Л. Язык при измененных состояниях сознания. Л., 1989.
ИМЯ СОБСТВЕННОЕ.
И. с. не обладает значением (см. ниже), но обладает смыслом (внутренней формой, этимологией). Поэтому, как будет показано ниже, И. с. тесно связано с мифом, а это, в свою очередь, не менее тесно связывает его с культурой ХХ в., где господствует поэтика неомифологизма.
В отличие от нарицательного имени И. с. не обладает значением в том смысле, что оно не обозначает класса предметов, а называет (именует) только один предмет, именно тот, который называется - нарекается (ср. теория речевых актов) данным именем.
И. с. Иван не может обозначать класс людей, объединенных свойством быть Иванами. потому что такого свойства нет. Но зато И. с. Иван связано тесной, почти мистической связью со своим носителем. Перемена И. с. равносильна перемене судьбы:
А ну-ка Македонца или Пушкина
Попробуйте назвать не Александром,
а как-нибудь иначе! Не пытайтесь.
Еще Петру Великому придумайте
Другое имя! Ничего не выйдет.
(Арсений Тарковский)
В мифологическом сознании, как показал Ю. М. Лотман, каждое слово стремится к тому, чтобы стать И. с., так как для мифологического сознания вообще нехарактерно абстрактное подразделение предметов на классы. Каждый предмет для мифа уникален и в то же время связан с другими предметами (ср. также парасемантика). Французский антрополог Люсьен Леви-Брюль назвал эту мистическую связь между предметами в мифологическом мышлении партиципацией, то есть сопричастием.
Поэтому в мифологическом сознании наличие у индивида И. с. гораздо важнее, чем наличие каких-то постоянных, с нашей точки зрения, признаков.
Но и в современном быту черты мифологических представлений не утрачены. Когда ребенка называют И. с. его отца или деда, то на него чисто мифологически переносят черты этого отца или деда. чтобы он был похожим на него.
У каждого И. с. есть свои внутренняя форма, этимология, которым обладает и каждое слово. Но другие слова обладают также значением. У И. с. этимология - это все, что у него есть, поэтому она для него чрезвычайно важна. Александр означает "победитель", Наталья - "родная". Когда ребенку дают имя, то вольно или невольно эта этимология актуализируется.
В художественной литературе называние персонажей говорящими именами было распространено в классицизме. Эту особенность отразил еще А. С. Грибоедов в "Горе от ума", где почти все персонажи названы говорящими фамилиями: Молчалин, Фамусов (известный, ср. анг. famous), Скалозуб, Чацкий (намек на его прототип П. Я. Чаадаева).
Позитивистская эстетика реализма ХIХ в. пренебрегала мистической ролью И. с. Только Достоевский, предшественник и в определенном смысле современник культуры ХХ в., придавал И.с. большое значение. Так, фамилия Раскольников ассоциируется с расколом в сознании персонажа, Ставрогин (др.-гр. Stauros - "крест") тот, кто несет крест, мученик собственной души.
Для культуры ХХ в. характерно наделение героев И. с. в духе мифологического сознания. Так, в романе Гарсиа Маркеса "Сто лет одиночества" мужчин всех поколений зовут либо Аурелиано, либо Хосе Аркадио, благодаря чему создается впечатление, что герой не умирает или умирает и воскресает, как в мифе.
На бытовом уровне эту ситуацию наблюдаем в "реалистическом" романе (о поверхностном характере реализма ХХ в. см. социалистический реализм) Джона Голсуорси "Сага о Форсайтах", где сыновей называют именами отцов. В результате этого появляются цепочки вроде Роджер (старый Роджер) - молодой Роджер - очень молодой Роджер (в конце повествования "очень молодой Роджер" предстает весьма солидным пожилым джентльменом).
В романе Макса Фриша "Назову себя Гантенбайн" рассказчик предстюляет себя попеременно двумя персонажами - Гантенбайном и Эгдерлином, у каждого из которых своя судьба и различные стратегии жизненного поведения. Здесь используется тот эффект И. с., что оно сообщает индивиду статус реальности, статус существования: раз человек как-то назван, значит, он существует.
В мире многообразном
Есть ясность и туман.
Пока предмет не назван,
Он непонятен нам.
Спрашиваем в страхе:
Кто он, откуда, чей?
Слова - смирительные рубахи
Для ошалевших вещей. (Давид Самойлов)
Лит.:
Рассел Б. Введение в математическую философию. - М., 1996.
Лотман Ю.М., Успенский Б.А Миф - имя - культура //
Лотман Ю. М. Избр. статьи. В 3 тт. - Таллинн, 1992. - Т.1.
Руднее В. "Назову себя Гантенбайн": Собственные имена в культуре ХХ столетия // Даугава. - Рига, 1989. - No 12.
ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ЯЗЫК
(private language). В ¤ 243 "Философских исследований" (см. аналитическая философия) Витгенштейн пишет: "Но мыслим ли такой язык, на котором человек мог бы для собственного употребления записывать или высказывать свои внутренние переживания? [...] Слова такого языка должны относиться к тому, о чем может знать только говорящий, - к его непосредственным, индивидуальным впечатлениям. Так что другой человек не мог бы понять этого языка".
Зачем же мы тогда говорим об И. я., если, по словам Витгенштейна, он невозможен? Но ведь и сновидение (см.) тоже является индивидуальным переживанием.
В 1930-е гг. была популярна теория Ж. Пиаже и Л. С. Выготского о внутренней речи как одном из этапов "внутреннего программирования в процессе порождения речевого высказывания" (А. А. Леонтьев). Признаками внутренней речи считались ее незаконченность, свернутость, эмбриональность. Предполагалось, что на определенном этапе порождения высказывания существует нечто вроде набросков, которые делают писатели в своих записных книжках, используя сокращения или одним им понятные значки.
Однако, изучая внутреннюю речь, мы исследуем то, что не поддается исследованию. Приборы могут регистрировать лишь косвенные показатели, которые даже не являются доказательством того, что внутренняя речь вообще существует как нечто феноменологически данное, как нечто, что можно ощущить при помощи органов чувств. Точно так же при изучении "быстрого сна" исследуют по косвенным данным то, феноменологический статус чего совершенно не выяснен.
Внутренняя речь была введена в научную терминологию явно по аналогии с литературой ХХ в., заинтересовавшейся процессом порождения речи и передачей внутренних переживаний человека (см. поток сознания).
Но если прав Витгенштейн и мы не можем заглянуть в душу другого человека, а можем знать о его переживаниях только исходя из двух критериев - его поведения и его свидетельств о собственных внутренних процессах, то внутренняя речь есть совершенная вещь в себе и советские психологи были идеалистами в традиционном смысле слова.
Такая позиция, на первый взгляд, близка бихевиоризму. Однако от формулы "стимул - реакция" позиция Витгенштейна отличается тем, что в поведенческой психологии отказ от заглядывания в чужую душу был жесткой методологической предпосылкой для дальнейшего изучения психики как черного ящика. Витгенштейн же не настаивает на этом, он просто говорит, что не видит пути, каким можно было бы проникнуть в "чужое сознание" Во-вторых, из двух критериев - поведения и свидетельства - Витгенштейн, как и его ученик Н. Малкольм при изучении понятия сновидения (см.), часто отдает предпочтение второму.
Пользуясь семиотической терминологией (см. семиотика), можно сказать, что внутренним является лишь смысл, план выражения высказывания, а внешним - его знаковое, материальное воплощение.
Доказательство невозможности И. я. - признак ориентации философии ХХ в. на лингвистику и семиотику.
Лит.:
Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. - М., 1994. - Ч. 1.
Выготский Л.С. Мышление и речь // Собр. соч. - М., 1982. Т. 2.
Уиздом Дж. Витгенштейн об индивидуальном языке // Логос. 1995. - No 6.
ИНТЕРТЕКСТ
- основной вид и способ построения художественного текста в искусстве модернизма и постмодернизма, состоящий в том, что текст строится из цитат и реминисценций к другим текстам.
Поэтика И. опосредована основной чертой модернизма ХХ в., которую определяют как неомифологизм (см.). В неомифологическом тексте в роли мифа, конституирующего смыслы этого текста, выступают, как известно, не только архаические мифы, но античные и евангельские окультуренные мифы и, наоборот, мифологизированные тексты предшествующей культурной традиции, такие, как "Божественная комедия", "Дон-Жуан", "Гамлет", "Легенды о доктора Фаусте".
Что касается цитаты, то она перестает в поэтике И. играть роль простой дополнительной информации, отсылки к другому тексту, цитата становится залогом самовозрастания смысла текста.
"Цитата, - писал Осип Мандельштам, - не есть выписка. Цитата есть цикада - неумолкаемость ей свойственна".
Анна Ахматова, говоря о сути поэзии, конечно прежде всего ХХ в., обронила такие строки:
Но, может быть, поэзия сама
Одна великолепная цитата.
Адриан Леверкюн, герой романа Томаса Манна "Доктор Фаустус", одного из самых интертекстуальных романов ХХ в, в разговоре со своим alter ego чертом слышит от него следующую сентенцию, которая становится кредо самого музыканта Леверкюна: "Можно поднять игру на высшую ступень, играя с формами, о которых известно, что из них ушла жизнь". Так в действительности и строилась музыка ХХ в. - из цитат и реминисценций к фольклору, джазу, музыкальным произведениям прежних эпох.
Примерно такую ситуацию описал Герман Гессе в романе "Игра в бисер". Игра в бисер - это и есть И.
Ахматова в одном из наиболее интертекстуальных своих произведений, "Поэме без героя", писала:
...а так как мне бумаги не хватало,
Я на твоем пишу черновике.
И вот чужое слово проступает...
Поэтика чужого слова проанализирована в книгах М. М. Бахтина, который сделал из словосочетания "чужое слово" своеобразный термин (см. полифинический роман, диалогическое слово), и, к сожалению, менее известного литературоведа А. Л. Бема применительно к Достоевскому, произведения которого последовательно строились как И., как напряженный диалог разных сознаний и текстов.
Современный киновед и культуролог Михаил Ямпольский считает, что теория И. вышла из трех источников: полифонического литературоведения Бахтина, работ Ю. Н. Тынянова о пародии (см. формальная школа) и теории анаграмм Фердинанда де Соссюра, основателя структурной лингвистики.
Пародия понималась Тыняновым очень широко. В статье о повести Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели" Тынянов показал, что образ Фомы Опискина, приживала и демагога, строится как реминисценция, как пародия на Николая Васильевича Гоголя времен его "Выбранных мест из переписки с друзьями" - та же высокопарная патетика, то же ханжеское самобичевание, то же стремление во что бы то ни стало всех поучать и вразумлять. Это не означает, что Достоевский издевался над Гоголем (как он позже в "Бесах" безусловно издевался над своим современником И. С. Тургеневым, изобразив его в жалком образе писателя Кармазинова). Русский культуролог, одна из самых умных женщин ХХ в., Ольга Михайловна Фрейденберг писала, что пародируется только то, что живо и свято. Гоголь был учителем Достоевского в прозе; Достоевского называли новым Гоголем. Просто текст "Выбранных мест из переписки с друзьями" и фигура его автора стали смысловой анаграммой в повести Достоевского, сделав ее современной модернизму и даже постмодернизму ХХ в.
В своей статье об анаграммах Ф. де Соссюр в начале ХХ в. показал, что древнейшие сакральные индийские тексты - гимны "Ригведы" - зашифровывали в своих словосочетаниях имена богов, которые нельзя было писать или произносить явно (имя бога всегда под запретом). М. Б. Ямпольский считает, что принцип анаграммы сопричастен принципу И., когда цитируемый текст вложен в цитирующий текст неявно, его надо разгадать. О том, что в Фоме Фомиче показан Гоголь, не подозревали 70 лет вплоть до появления статьи Тынянова, может быть, и даже скорее всего не подозревал Достоевский - И. тесно связан с безсознательным).
После русских формалистов новое слово об И. сказали французские философы, представители постструктурализма, прежде всего Ролан Барт и Юлия Кристева. Вот что пишет Барт в статье "От произведения к тексту": "Произведение есть вещественный элемент, занимающий определенную часть книжного пространства (например, в библиотеке), а текст - поле методологических операций. [...] Произведение может поместиться в руке, текст размещается в языке. [...] Всякий текст есть между-текст по отношению к какому-то другому тексту, но эту интертекстуальность не следует понимать так, что у текста есть какое-то происхождевие; всякие поиски "источников" и "влияний" соответствуют мифу о филиации произведений, текст же образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных(здесь и ниже курсив авторов цитат. - В.Р.) цитат - из цитат без кавычек".
Последователь Барта Л. Женни замечает: "Свойство интертекстуальности - это введение нового способа чтения, который взрывает линеарность текста. Каждая интертекстуальная отсылка - это место альтернативы (ср. семантика возможных миров. - ВР.): либо продолжать чтение, видя в ней лишь фрагмент, не отличающийся от других, [...] или же вернуться к тексту-источнику, прибегая к своего рода интеллектуальному анамнезу, в котором ивтертекстуальная отсылка выступает как смещенный элемент".
Поэтика И. может быть построена на самых различных цитатах, "играть можно с любыми формами. из которых ушла жизнь". В поззии ХХ в. большую роль играет метрико-семантическая цитата (см.верлибр, верлибризация).
И вот каждый эпизод, воспринимаемый памятью героя и его матери, - это одновременно и эпизод из их личной жизни, и зеркально отражающей их личную жизнь исторической реальности.
Наиболее точно это показано в эпизоде, когда матери, работающей в типографии, показалось, что она допустила в корректуре какую-то страшную, невообразимую ошибку (зритель так и не узнает какую). Пока героиня бежит по типографии, на долю секунды появляется плакат со зловещим изображением Сталина (опечатки не было, она ей померещилась).
Чрезвычайно интересен также эпизод с мальчиком и военруком, когда мальчик неправильно выполняет команду "кругом", объясняя недалекому военруку, что "кругом" по-русски означает поворот на 360 градусов. Военрук расстерянно говорит, что вызовет родителей, но у мальчика нет родителей, они погибли. Сразу после этого монтируются документальные кадры русские солдаты волокут душки по болоту (монтаж игровых и документальных кадров перенял и развил ученик Тарковского Александр Сокуров; см. "Скорбное бесчувствие").
Вообще, национальные, социальные и возрастные проблемы чрезвычайно тонко ставятся почти в каждом эпизоде фильма. Наиболее ярко - когда мать с сыном идут продавать семейные реликвии богатым соседям. Здесь нет прямой вражды, богатая хозяйка демонстрирует героям своего спящего младенца, предлагает зарезать курицу, чтобы пообедать. Однако социальные и психологические преграды труднопреодолимы. Мать с отвращением отрубает курице голову (хозяйка не может - она беременна), и они с сыном, голодные, быстро уходят, составляя в этот момент не только личностное, интимное, но и социальное единство.
Фильм Тарковского З., можно сказать, неисчерпаем: как два зеркала, поставленные друг против друга, они ведут в бесконечность.
Лит.:
Лотман Ю.М. О семиосфере // Лотман Ю. М. Избр. статьи. В 3 тт. - Таллинн, 1992. - Т. 1.
Шифрин Б. Интимизация в культуре // Даулта, 1989. - No 8.
Золян С. Т. Волшебное зеркало и семантические механизмы высказывания // Золян С. У. Семантика и структура поэтического текста. - Ереван, 1991.
Руднев В. Феноменология события // Логос. - М., 1993. - No 4.
ЗНАК
- минимальный носитель языковой информации. Совокупность З. образует знаковую систему, или язык (см. семиотика). З. представляет собой двустороннюю сущность. С одной стороны, он материален (имеет план выражения, или денотат), с другой он является носителем нематериального смысла (план содержания). Структуру З. удобно представлять в виде так называемого треугольника Фреге (Готлиб Фреге - немецкий философ и логик, один из основателей логической семантики). Выглядит треугольник Фреге так:
*
знак
смысл денотат
(план выражения) (план содержания)
Наиболее простым языковым знаком естественного языка является слово. Так, у слова "дом" смыслом будет само это понятие "дом", а денотатом - некий абстрактный дом (у словосочетания "этот дом" денотатом будет конкретный дом, на который указывают, говоря "этот дом").
Но знаком является также и предложение. Согласно Фреге, смыслом предложения является высказанное в нем суждение, а денотатов у предложения может быть только два - "истина" и "ложь", то есть соответствие или несоответствие высказанного в предложении суждения реальному положению вещей. Вот пример истинного знака-предложения, изображенного в виде треугольника Фреге:
*
знак-предложение
смысл денотат
(план выражения) (план содержания)
Г.Фреге - немецкий философ истина
А вот пример ложного знака-предложения:
*
знак-предложение
смысл денотат
(план выражения) (план содержания)
Г.Фреге - французский поэт ложь
Американский философ Чарлз Сандерс Пирс еще в конце ХIХ в. создал классификацию З. Он разделил их на три группы:
1. Иконические З. - такие, план выражения которых похож на план содержания (примером может служить портрет или фотография).
2. Конвенциональные (условные) З. - такие, план выражения которых не имеет ничего общего с планом содержания. Это большинство слов любого языка. Слово "кошка" не похоже на кошку в отличие от изображения кошки.
3. Индексальные 3. - такие, план содержания которых связан с планом выражения по смежности, то есть похож, но отчасти. Примерами индексов могут служить З. дорожной сигнализации. Знак, запрещающий проезд, "кирпич" действительно напоминает некую преграду, но он означает не саму преграду, а инструкцию "сюда въезд запрещен". Если на щите нарисованы черные очки, то это означает, что здесь следует пропускать слепых. З., представляющий собой две параллельные линии, сужающиеся к концу наподобие бутылки, означает, что дорога впереди сужается.
Традиционная точка зрения структурной лингвистики, идущая от ее основателя Ф. де Соссюра, заключалась в том, что языковые знаки являются конвенциональными, произвольными. Русский лингвист и семиотик Р. О. Якобсон считал, что все обстоит сложнее. Во-первых, в языке существуют звукоподражательные слова (междометия: "Ух!", "Хрясь!", "Трах!"), которые похожи на свои планы выражения соответствующие звуки. А поскольку от таких междометий образуются глаголы - ухнуть, хряснуть, трахнуть (в значении "ударить"), то область неконвенциональных знаков в языке расширяется. Кроме того, Якобсон заметил, что порой грамматические формы индексально напоминают то, что они изображают. Так, в ряде языков положительная, сравнительная и превосходная степени прилагательных различаются по количеству букв в сторону увеличения: белый - белее - белейший; simple (простой) - simpler (более простой), simplest - (самый простой).
Исчерпывающая теория знака на основе современных лингвистических и семиотических достижений так и не была создана, поскольку семиотика на протяжении ХХ века больше интересовалась не самим З., а последовательностью З. - текстом (см.).
Лит.:
Фреге Г. Смысл и денотат // Семиотика и информатика. - М., 1977.- Вып. 8.
Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика / Под ред. Ю. С. Степанова. - М., 1983.
Якобсон Р.О. В поисках сущности языка // Там же.
Степанов Ю. С. Семиотика.- М., 1972.
* И *
ИЗМЕНЕННЫЕ СОСТОЯНИЯ СОЗНАНИЯ.
Один из основателей американского прагматизма Уильям Джеймс писал еще в начале ХХ в.: "Наше нормальное бодрствующее сознание, разумное сознание, как мы его называем, - это не более, чем один особый тип сознания, в то время как повсюду вокруг него, отделенные от него тончайшей преградой, лежат потенциальные совсем другие формы сознания. Мы можем прожить жизнь и не подозревая об их существовании; но стоит применить уместный стимул, - и они появятся во мгновение ока и во всей полноте: - определенные умонастроения, которые, возможно, где-то могут быть применены и приспособлены".
В середине ХХ в. наркомания и токсикомания сделали проблематику И. с. с. более чем своевременной. Хотя И. с. с. совсем не обязательно связаны с чем-то дурным и антисоциальным, это могут быть И. с. с., вызванные какими-то экстремальными условиями, например когда человек долго находится в горах или, наоборот, на подводной лодке. Это могут быть состояния после введения наркоза, или же состояния, в которые люди вводят себя сами путем различных психотехник, например йогической медитации. Наконец, мы каждую ночь пребываем в И. с. с. - см. сновидение.
И. с. с. характеризуется, в частности, тем, что в них изменяются язык и речь человека (ср. функциональная асимметрия полушарий головного мозга, виртуальные реальности, гипотеза ливгвистической относительности).
Современный русский лингвист Дмитрий Леонидович Спивак разработал новую лингвистическую дисциплину - лингвистику И. с. с. О ней мы в основном и поведем речь.
Д.С. Спивак заметил, что тексты, рожденные И. с. с. или, наоборот, призванные ввести человека в И. с. с., построены в языковом отношении совершенно особым способом. Этот способ исследователь назвал матричным. Простым примером матричного текста может служить "мантра" обыкновенного аутотренинга:
1Руки тяжелеют и теплеют. 2Ноги тяжелеют и теплеют. 3Живот теплеет. 4Руки тяжелые и теплые. 5Ноги тяжелые, теплые. 6Живот теплый. 7Руки... тяжесть... тепло... 8Ноги... тяжесть... тепло... 9Живот... тепло..."
Цифры наглядно дают представление о матрице этого текста:
123
456
789
Получается нечто вроде стихотворения.
Вот что пишет по этому поводу автор матричной концепции текстов про И. с. с.: "По мере освоения метода мы проходим эту схему строка за строкой, учась вызывать у себя соответствующие ощущения. Но виртуозы этого дела могут заставить зазвучать всю схему сразу. [...] Главный ее секрет в том, что в каждой строке, если смотреть по столбцу цифр сверху вниз, говорится одно и то же, но с разной гармматикой. [...] Матричный текст не рассказывает о некотором отрезке реальности, а прямо повторяет всеми своими изгибами ее строение. При правильном чтении мы попадаем в резонанс с этим отрезком реальности и изменяем его. Собственно, текст не читается, он исполняется, сбывается" (ср. теория речевых актов).
Подобные матричные тексты встречаются и в литературе, которая, как известно, обладает большим воздействием на сознание. Поэтому Д. Л. Спивак с полным правом говорит о филологии И. с. с. Так, например, матричным способом написан один из фрагментов русского писателя ХV в. Епифания Премудрого. Д. Л. Спивак пишет: "Автор спокойно плетет (речь идет о стиле, который называется плетением словес. - В.Р.) житие, мысль движется тяжело и ровно, наконец он подходит к месту, где нужно сказать о несказуемом, внедрить его как образец в сердце читателя. Текст начинает набухать, топчется на месте - и вдруг разламывается на слитки матрицы: "...1место то было прежде лес, 2чаща, 3пустыни, 4идеже живяху заици, лисици, волци, 5иногда же и медведи посещаху, 6другоици же и бесы обретахуся, 7туда же ныне церковь поставлена бысть, 8и монастырь велик възгражден бысть, 9и инок множество съвокупися, 10и славжловие и в церкви, 11и в келиях, 12и молитва непристающиа... (орфография упрощена).
Схема матрицы такова:
1 2 3
4 5 6
7 8 9
10 11 12
"Просматривая матрицу по строкам, сверху вниз, мы видим стройное движение от дикости к культуре (поддержанное изменением грамматики, особенно сказуемого). По строкам, слева направо. мы переходим от повседневного к необыкновенному. А в целом эти четыре тройки укореняют в сознании читателя образец правильного действия, внесения порядка в мир, разобранный на примере основания монастыря".
"Филология измененных состояний сознания охватывает широкий круг содержательных и необычных текстов; умение пользоваться ими - дело техники; настало время вернуть их в круг знаний культурного человека; двери к внутренней свободе всегда открыты; в каждом поколении находятся люди, решившие войти..."
Лит.:
Спивак Д. Матрицы: Пятая проза? (Филология измененных состояний сознания // Родник. 1990. - М 9.
Сливак Д.Л. Язык при измененных состояниях сознания. Л., 1989.
ИМЯ СОБСТВЕННОЕ.
И. с. не обладает значением (см. ниже), но обладает смыслом (внутренней формой, этимологией). Поэтому, как будет показано ниже, И. с. тесно связано с мифом, а это, в свою очередь, не менее тесно связывает его с культурой ХХ в., где господствует поэтика неомифологизма.
В отличие от нарицательного имени И. с. не обладает значением в том смысле, что оно не обозначает класса предметов, а называет (именует) только один предмет, именно тот, который называется - нарекается (ср. теория речевых актов) данным именем.
И. с. Иван не может обозначать класс людей, объединенных свойством быть Иванами. потому что такого свойства нет. Но зато И. с. Иван связано тесной, почти мистической связью со своим носителем. Перемена И. с. равносильна перемене судьбы:
А ну-ка Македонца или Пушкина
Попробуйте назвать не Александром,
а как-нибудь иначе! Не пытайтесь.
Еще Петру Великому придумайте
Другое имя! Ничего не выйдет.
(Арсений Тарковский)
В мифологическом сознании, как показал Ю. М. Лотман, каждое слово стремится к тому, чтобы стать И. с., так как для мифологического сознания вообще нехарактерно абстрактное подразделение предметов на классы. Каждый предмет для мифа уникален и в то же время связан с другими предметами (ср. также парасемантика). Французский антрополог Люсьен Леви-Брюль назвал эту мистическую связь между предметами в мифологическом мышлении партиципацией, то есть сопричастием.
Поэтому в мифологическом сознании наличие у индивида И. с. гораздо важнее, чем наличие каких-то постоянных, с нашей точки зрения, признаков.
Но и в современном быту черты мифологических представлений не утрачены. Когда ребенка называют И. с. его отца или деда, то на него чисто мифологически переносят черты этого отца или деда. чтобы он был похожим на него.
У каждого И. с. есть свои внутренняя форма, этимология, которым обладает и каждое слово. Но другие слова обладают также значением. У И. с. этимология - это все, что у него есть, поэтому она для него чрезвычайно важна. Александр означает "победитель", Наталья - "родная". Когда ребенку дают имя, то вольно или невольно эта этимология актуализируется.
В художественной литературе называние персонажей говорящими именами было распространено в классицизме. Эту особенность отразил еще А. С. Грибоедов в "Горе от ума", где почти все персонажи названы говорящими фамилиями: Молчалин, Фамусов (известный, ср. анг. famous), Скалозуб, Чацкий (намек на его прототип П. Я. Чаадаева).
Позитивистская эстетика реализма ХIХ в. пренебрегала мистической ролью И. с. Только Достоевский, предшественник и в определенном смысле современник культуры ХХ в., придавал И.с. большое значение. Так, фамилия Раскольников ассоциируется с расколом в сознании персонажа, Ставрогин (др.-гр. Stauros - "крест") тот, кто несет крест, мученик собственной души.
Для культуры ХХ в. характерно наделение героев И. с. в духе мифологического сознания. Так, в романе Гарсиа Маркеса "Сто лет одиночества" мужчин всех поколений зовут либо Аурелиано, либо Хосе Аркадио, благодаря чему создается впечатление, что герой не умирает или умирает и воскресает, как в мифе.
На бытовом уровне эту ситуацию наблюдаем в "реалистическом" романе (о поверхностном характере реализма ХХ в. см. социалистический реализм) Джона Голсуорси "Сага о Форсайтах", где сыновей называют именами отцов. В результате этого появляются цепочки вроде Роджер (старый Роджер) - молодой Роджер - очень молодой Роджер (в конце повествования "очень молодой Роджер" предстает весьма солидным пожилым джентльменом).
В романе Макса Фриша "Назову себя Гантенбайн" рассказчик предстюляет себя попеременно двумя персонажами - Гантенбайном и Эгдерлином, у каждого из которых своя судьба и различные стратегии жизненного поведения. Здесь используется тот эффект И. с., что оно сообщает индивиду статус реальности, статус существования: раз человек как-то назван, значит, он существует.
В мире многообразном
Есть ясность и туман.
Пока предмет не назван,
Он непонятен нам.
Спрашиваем в страхе:
Кто он, откуда, чей?
Слова - смирительные рубахи
Для ошалевших вещей. (Давид Самойлов)
Лит.:
Рассел Б. Введение в математическую философию. - М., 1996.
Лотман Ю.М., Успенский Б.А Миф - имя - культура //
Лотман Ю. М. Избр. статьи. В 3 тт. - Таллинн, 1992. - Т.1.
Руднее В. "Назову себя Гантенбайн": Собственные имена в культуре ХХ столетия // Даугава. - Рига, 1989. - No 12.
ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ЯЗЫК
(private language). В ¤ 243 "Философских исследований" (см. аналитическая философия) Витгенштейн пишет: "Но мыслим ли такой язык, на котором человек мог бы для собственного употребления записывать или высказывать свои внутренние переживания? [...] Слова такого языка должны относиться к тому, о чем может знать только говорящий, - к его непосредственным, индивидуальным впечатлениям. Так что другой человек не мог бы понять этого языка".
Зачем же мы тогда говорим об И. я., если, по словам Витгенштейна, он невозможен? Но ведь и сновидение (см.) тоже является индивидуальным переживанием.
В 1930-е гг. была популярна теория Ж. Пиаже и Л. С. Выготского о внутренней речи как одном из этапов "внутреннего программирования в процессе порождения речевого высказывания" (А. А. Леонтьев). Признаками внутренней речи считались ее незаконченность, свернутость, эмбриональность. Предполагалось, что на определенном этапе порождения высказывания существует нечто вроде набросков, которые делают писатели в своих записных книжках, используя сокращения или одним им понятные значки.
Однако, изучая внутреннюю речь, мы исследуем то, что не поддается исследованию. Приборы могут регистрировать лишь косвенные показатели, которые даже не являются доказательством того, что внутренняя речь вообще существует как нечто феноменологически данное, как нечто, что можно ощущить при помощи органов чувств. Точно так же при изучении "быстрого сна" исследуют по косвенным данным то, феноменологический статус чего совершенно не выяснен.
Внутренняя речь была введена в научную терминологию явно по аналогии с литературой ХХ в., заинтересовавшейся процессом порождения речи и передачей внутренних переживаний человека (см. поток сознания).
Но если прав Витгенштейн и мы не можем заглянуть в душу другого человека, а можем знать о его переживаниях только исходя из двух критериев - его поведения и его свидетельств о собственных внутренних процессах, то внутренняя речь есть совершенная вещь в себе и советские психологи были идеалистами в традиционном смысле слова.
Такая позиция, на первый взгляд, близка бихевиоризму. Однако от формулы "стимул - реакция" позиция Витгенштейна отличается тем, что в поведенческой психологии отказ от заглядывания в чужую душу был жесткой методологической предпосылкой для дальнейшего изучения психики как черного ящика. Витгенштейн же не настаивает на этом, он просто говорит, что не видит пути, каким можно было бы проникнуть в "чужое сознание" Во-вторых, из двух критериев - поведения и свидетельства - Витгенштейн, как и его ученик Н. Малкольм при изучении понятия сновидения (см.), часто отдает предпочтение второму.
Пользуясь семиотической терминологией (см. семиотика), можно сказать, что внутренним является лишь смысл, план выражения высказывания, а внешним - его знаковое, материальное воплощение.
Доказательство невозможности И. я. - признак ориентации философии ХХ в. на лингвистику и семиотику.
Лит.:
Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. - М., 1994. - Ч. 1.
Выготский Л.С. Мышление и речь // Собр. соч. - М., 1982. Т. 2.
Уиздом Дж. Витгенштейн об индивидуальном языке // Логос. 1995. - No 6.
ИНТЕРТЕКСТ
- основной вид и способ построения художественного текста в искусстве модернизма и постмодернизма, состоящий в том, что текст строится из цитат и реминисценций к другим текстам.
Поэтика И. опосредована основной чертой модернизма ХХ в., которую определяют как неомифологизм (см.). В неомифологическом тексте в роли мифа, конституирующего смыслы этого текста, выступают, как известно, не только архаические мифы, но античные и евангельские окультуренные мифы и, наоборот, мифологизированные тексты предшествующей культурной традиции, такие, как "Божественная комедия", "Дон-Жуан", "Гамлет", "Легенды о доктора Фаусте".
Что касается цитаты, то она перестает в поэтике И. играть роль простой дополнительной информации, отсылки к другому тексту, цитата становится залогом самовозрастания смысла текста.
"Цитата, - писал Осип Мандельштам, - не есть выписка. Цитата есть цикада - неумолкаемость ей свойственна".
Анна Ахматова, говоря о сути поэзии, конечно прежде всего ХХ в., обронила такие строки:
Но, может быть, поэзия сама
Одна великолепная цитата.
Адриан Леверкюн, герой романа Томаса Манна "Доктор Фаустус", одного из самых интертекстуальных романов ХХ в, в разговоре со своим alter ego чертом слышит от него следующую сентенцию, которая становится кредо самого музыканта Леверкюна: "Можно поднять игру на высшую ступень, играя с формами, о которых известно, что из них ушла жизнь". Так в действительности и строилась музыка ХХ в. - из цитат и реминисценций к фольклору, джазу, музыкальным произведениям прежних эпох.
Примерно такую ситуацию описал Герман Гессе в романе "Игра в бисер". Игра в бисер - это и есть И.
Ахматова в одном из наиболее интертекстуальных своих произведений, "Поэме без героя", писала:
...а так как мне бумаги не хватало,
Я на твоем пишу черновике.
И вот чужое слово проступает...
Поэтика чужого слова проанализирована в книгах М. М. Бахтина, который сделал из словосочетания "чужое слово" своеобразный термин (см. полифинический роман, диалогическое слово), и, к сожалению, менее известного литературоведа А. Л. Бема применительно к Достоевскому, произведения которого последовательно строились как И., как напряженный диалог разных сознаний и текстов.
Современный киновед и культуролог Михаил Ямпольский считает, что теория И. вышла из трех источников: полифонического литературоведения Бахтина, работ Ю. Н. Тынянова о пародии (см. формальная школа) и теории анаграмм Фердинанда де Соссюра, основателя структурной лингвистики.
Пародия понималась Тыняновым очень широко. В статье о повести Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели" Тынянов показал, что образ Фомы Опискина, приживала и демагога, строится как реминисценция, как пародия на Николая Васильевича Гоголя времен его "Выбранных мест из переписки с друзьями" - та же высокопарная патетика, то же ханжеское самобичевание, то же стремление во что бы то ни стало всех поучать и вразумлять. Это не означает, что Достоевский издевался над Гоголем (как он позже в "Бесах" безусловно издевался над своим современником И. С. Тургеневым, изобразив его в жалком образе писателя Кармазинова). Русский культуролог, одна из самых умных женщин ХХ в., Ольга Михайловна Фрейденберг писала, что пародируется только то, что живо и свято. Гоголь был учителем Достоевского в прозе; Достоевского называли новым Гоголем. Просто текст "Выбранных мест из переписки с друзьями" и фигура его автора стали смысловой анаграммой в повести Достоевского, сделав ее современной модернизму и даже постмодернизму ХХ в.
В своей статье об анаграммах Ф. де Соссюр в начале ХХ в. показал, что древнейшие сакральные индийские тексты - гимны "Ригведы" - зашифровывали в своих словосочетаниях имена богов, которые нельзя было писать или произносить явно (имя бога всегда под запретом). М. Б. Ямпольский считает, что принцип анаграммы сопричастен принципу И., когда цитируемый текст вложен в цитирующий текст неявно, его надо разгадать. О том, что в Фоме Фомиче показан Гоголь, не подозревали 70 лет вплоть до появления статьи Тынянова, может быть, и даже скорее всего не подозревал Достоевский - И. тесно связан с безсознательным).
После русских формалистов новое слово об И. сказали французские философы, представители постструктурализма, прежде всего Ролан Барт и Юлия Кристева. Вот что пишет Барт в статье "От произведения к тексту": "Произведение есть вещественный элемент, занимающий определенную часть книжного пространства (например, в библиотеке), а текст - поле методологических операций. [...] Произведение может поместиться в руке, текст размещается в языке. [...] Всякий текст есть между-текст по отношению к какому-то другому тексту, но эту интертекстуальность не следует понимать так, что у текста есть какое-то происхождевие; всякие поиски "источников" и "влияний" соответствуют мифу о филиации произведений, текст же образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных(здесь и ниже курсив авторов цитат. - В.Р.) цитат - из цитат без кавычек".
Последователь Барта Л. Женни замечает: "Свойство интертекстуальности - это введение нового способа чтения, который взрывает линеарность текста. Каждая интертекстуальная отсылка - это место альтернативы (ср. семантика возможных миров. - ВР.): либо продолжать чтение, видя в ней лишь фрагмент, не отличающийся от других, [...] или же вернуться к тексту-источнику, прибегая к своего рода интеллектуальному анамнезу, в котором ивтертекстуальная отсылка выступает как смещенный элемент".
Поэтика И. может быть построена на самых различных цитатах, "играть можно с любыми формами. из которых ушла жизнь". В поззии ХХ в. большую роль играет метрико-семантическая цитата (см.верлибр, верлибризация).