Оно и понятно. За столом пировать — не картошку в поле копать. Бабы посадские мужикам не уступают в слабостях таких. Если любят — так до истомы, если ругают — то до волос выдранных! Местным, посадским, не в диковинку подобное. Чему дивиться, когда отцы так жили, и деды и прадеды. Думал об этом Лад, да чуб свой седой приглаживал. Больно цепкая рука у Гадины милой. Если б не обнял да не поцеловал в уста гневные, ходил бы сейчас он без чуба. А ведь с малости всё началось, с пустяковинки! Заикнулся он жене, что на заимке у гоблина давно не был. Тут и вспылила Гадина.
— Сколь времени тебя невесть где носило, а как только порог дома родного переступил — сразу про заимку вспомнил!
Что тут скажешь? Ей же невдомек, что дела важные решаются. А дома Лад посидеть еще успеет. Поцеловал он жену, разжал объятия крепкие и был таков. Ушел в ночь. Гадина в спальне заперлась и рыдала в присутствии Зятьи Тещевны. Та в спор супругов не встревала. Но когда Лад уходил, укорила его. Тут Лад не сдержался. Помянул Зевельвула дробного, отчего Зятья язык прикусила, и хлопнул дверью.
Ночной Посад показался ему необычайно тихим. Вроде пылали костры, парочки молодые прогуливались, дружинники иногда верхом скакали, а всё же тихим был Посад по сравнению с ночным Дробвеем или Углом Стриженым. Лад встряхнул головой, прогоняя воспоминания про посольство свое, и ускорил шаг...
Демоны пыльные быстро доставили обоз посольский на болото к заимке гоблина. Ночь к рассвету шла, и мешкать не стали. Распрягли коней. Пленников в избенку занесли. Наковальня остался при них службу охранную нести. Гоблин в болото ушел Сичкаря искать. А Лад и Донд в Посад поспешили. Донд к М. Уолту. Лад к Седобороду. Нет слов, чтобы изумление Седоборода описать, когда он узрел на пороге своем Лада. Тут же весточку с вороном к Комер-сану отправил.
— Ждали мы вас, — говорил Седобород, выслушав рассказ Лада, — да не так скоро. Макди в плен взяли? Это всё меняет... А я, старый, думал, молодость твоя да удаль возьмут свое. Прихлопните, думал, Макди, и поминай, как звали. Да-а-а... А вы, эвон как дело повернули.
Так и не понял Лад — хвалил его дед мудрый или порицал.
К утру собрался на заимке совет странный: Седобород, Комер-сан, Зуб, Лад, М. Уолт, Донд, гоблин, Наковальня и... сам Сичкарь! Последний из болота вышел, оглядел всех и присел на кочку чуть в сторонке.
До полудня рядили, что делать и как быть. Посольских поблагодарили за службу Посаду, но о подробностях распространяться запретили. После отпустили их по домам.
Лад, Донд и Наковальня первым делом в баньку зашли в квартале кузнечном. Кузнецы, завидев начальника своего во здравии, на радостях огромный бочонок пива в баньку прикатили. Вот и вышло, что Лад к вечеру домой добрался.
Гадина на радостях таких лебедушкой ходила вокруг мужа, всё угодить старалась. На стол снеди выставила — половину Посада накормить можно, и вина франзонского не забыла. Ночью кошечкой нежной ласкалась к нему. Утром молочком парным отпаивала. В обед про заморские дела расспрашивала. А под ужин, когда Лад выпил вина чарку и заявил, что ему на заимку надобно, разгневалась. Топнула ножкой в сердцах.
— Не пущу! Лишь на порог зашел, а уже собрался куда-то! Не пу-щу!
Лад настаивал. Тут она и вцепилась в чуб ему. О дальнейшем говорить нет надобности — ссора супругов урагану подобна...
Спустя месяц праздновал Посад подписание договора мирного со страной, что за звездными туманами. Договор был огромен, на тридцати листах бумаги белой, итайской изложены были постановления, дающие Посаду, землям его, и странам-государствам, с ним границу имевшим, привилегии особые. Торговая палата, Макди и иже с ними, обязались не чинить более препятствий торговле вольной в регионе сём. Это оборачивалось выгодой не только для Посада, но и для страны небоскребов. Честная торговля выгодна всем.
Праздновал Посад с размахом. Весь город гулял. Особо важные персоны в зале совета старейшин пировали. Был там и Макди собственной персоной, и Седобород с Комер-саном, а также босс Синдиката Б. М. Зуб за старшего сидел и чинно следил за всем — вовремя ли смену блюд подали, у всех ли чарки вином полны.
Купцы богатые в ресторации Гадины собрались. «Пьяный гоблин» в эти дни был похож на улей пчелиный. Купцы средние и прочий люд на площадях городских обосновались. Ели-пили, бражничали вволю. И во хмелю веселом иногда волнами проносились обрывки сплетен и слухов, что будоражили Посад в последние дни.
— Слыхал, будто сдал сперва Лад заложника именитого нечисти посадской, — говорил хундустанец один, торговец жестяными кувшинами. — А нечисть, тьфу, мол, хорошо поработала над ним...
— Чушь, — отвечал кузнец итайский, толк знающий в тканях разных. — Это Седобород и Комер-сан обработали супостата. А нечисть, которую представлял Сичкарь Болотный, чтоб ему в болоте захлебнуться, лишь для острогу пригласили.
Кто-то плевался при этом. Кто-то чарки поднимал за мудрых. А кто-то и за нечисть хлебал вино. Люди Мафии, сидящие за одним столом с кузнецами посадскими, серьезнее к слухам относились.
— Если бы не Б. М., не было бы договора, — шептались мафиозники. — Это он своим авторитетом придал вес договору. Поставил подпись, Макди и деваться некуда — хочешь, не хочешь, а выполнять обязательства надо.
— Вовремя босс в Посад прибыл, — соглашались иные, гордые тем, что к клану Б. М. принадлежат...
А кузнецы на празднике не только за город пили и за славу его. Поднимали они чарки за Наковальню. Кузнец главный объявил, что через месяц справит свадьбу с ведьмой франзонской — Сашей Рыжей. Справит по всем законам посадским, по законам дедовским — с хороводами, с песнями, с плачем по волюшке холостой. А еще говорили, что Мечплугович договорился с Сичкарем, и обещала нечисть главная подсобить кузнецу с железом заветным. Не многие в это верили. Где же это видано, чтобы нечисть кузнецу помогала?!
А слухи летали, будоражили головушки хмельные.
— Вот Зубу боль головная, — судачили бабы посадские, — была у нас Гадина одна, а теперь еще Рыжая объявилась. В наших рядах пополнение, а Зубу огорчение.
— Вот, вот, — соглашались девки молодые, — вдвоем они его совсем со свету изведут, ха-ха-ха!
Мужики посадские, с бородами окладистыми, запивая свинину жареную бражкой медовой, а где и катанкой из ЗАО мафиозного, поедая овощи тушеные и салаты всякие, травили друг другу совсем байки иные.
— Слышал я, будто Деву Песков удалось утихомирить.
— Да ну?! Вот так да-а... А я уж думал — не будет покоя лесам посадским от демонов песков...
— А как же она от лесов наших отступилась? — спрашивал кто-то.
— Да всё гоблина забота. Он из-за моря амулет какой-то привез. Сичкарь амулет тот в дар Деве Песков послал. Вот старуха вредная на радостях-то и отступилась.
— Брехня! Не так всё было. Про амулет, конечно, верно, тут ничего не скажешь. Только шепнул мне мужик один, будто амулет этот когда-то старухе песчаной удачу приносил. Ее, мол, амулетик был с самого начала. Да два годка назад кто-то умудрился стащить его у нее...
— Да разве возможно такое?!
— Возможно. Ловкие руки у кого хочешь спереть могут всё, что угодно. Вот Сичкарь и вернул ей потерянное.
Пировала и дружина посадская. Яром Живодер-Вырвиглаз как всегда, за словом в карман не лез.
— Это что, — говорил воевода, — кабы я был в заморье, дел не таких бы натворил!
Хохотали все. Еще бы, про удаль начальника дружины много слухов ходило.
— А что, что смешного?! Я бы этих, из отдела надзора, одной рукой...
— Да будет тебе! — осаживали его купцы и чарки полнили.
Яром злился, а после пил как все, и смеялся до упаду.
На празднике этом лишь Седобород и Комер-сан речи вели серьезные. Обсуждали мудрые дела грядущие, простым смертным неведомые, а им, знавшим многое, открытые. О чем они говорили — секрет. Мало у кого найдется храбрости подслушать их разговор. Если заметят такого, тут же скажет Седобород слова заветные, и уши у такого человека отсохнут...
Макди, виновник бед посадских, восседал рядом с Зубом. Пил, ел, смеялся и радовался, как ребенок, удачному договору. Поглядывая на него, Седобород головой качал.
Перестарался Сичкарь, совсем Крут умом тронулся.
— Не ворчи, — успокаивал улыбкой Комер-сан. — В торговом деле хватку он не потерял. А мысли злые в прошлом оставил. В том забота Сичкаря...
А Лад и гоблин сидели в отдельном кабинете ресторации и думали совсем о другом.
— Мудрые меж собой договорились, — говорил гоблин, — обиды друг на друга не таят. К Посаду Макди кроме чувств добрых более ничего не питает. А вот нас вряд ли добрым словом помянет. Ведь нам, дуракам, удалось доселе невозможное — победили в игре странной противника на его же поле.
Лад не всё понимал, особо про игру. Но тревогу после слов друга испытывал немалую. Да только Гадина успокоила их:
— Я на днях была у Зуба в гостях. Дала старухе его капель тайных. Просила уговорить Зуба плеснуть зелье в кубок Макди, мол, попробуй гость заморский настойку посадскую, на хмелю лесном ставленую. Если Зуб сделал всё верно, то забудет Макди про вас, словно и не было ничего!
— Он же и договор забудет! — вскричал гоблин.
— Не бойся. Доза маленькая, заклинаниями заговоренная. Забудет обиду на вас. Больше ничего. А сейчас пируйте на славу. Ночь в праздник так коротка. Спешите, подставляйте чарки. Сама налью вам, без наговоров разных.
А утром солнышко встало, осветило Посад, и закипел пир горой опять.
Спустя неделю и жизнь торговая с новой силой забурлила в Посаде. Ведь вот как бывает, вроде и нет ничего сложного в деле торговом, а оно города возводит, войны прекращает, народы сближает.
И взирают предки на люд посадский с небес светлых, и радуются жизни посадской. Жизни торговой, жизни кипучей. Радуются улыбкой — зорькой красной, первым лучиком светлым, проблеском нового дня...
— Сколь времени тебя невесть где носило, а как только порог дома родного переступил — сразу про заимку вспомнил!
Что тут скажешь? Ей же невдомек, что дела важные решаются. А дома Лад посидеть еще успеет. Поцеловал он жену, разжал объятия крепкие и был таков. Ушел в ночь. Гадина в спальне заперлась и рыдала в присутствии Зятьи Тещевны. Та в спор супругов не встревала. Но когда Лад уходил, укорила его. Тут Лад не сдержался. Помянул Зевельвула дробного, отчего Зятья язык прикусила, и хлопнул дверью.
Ночной Посад показался ему необычайно тихим. Вроде пылали костры, парочки молодые прогуливались, дружинники иногда верхом скакали, а всё же тихим был Посад по сравнению с ночным Дробвеем или Углом Стриженым. Лад встряхнул головой, прогоняя воспоминания про посольство свое, и ускорил шаг...
Демоны пыльные быстро доставили обоз посольский на болото к заимке гоблина. Ночь к рассвету шла, и мешкать не стали. Распрягли коней. Пленников в избенку занесли. Наковальня остался при них службу охранную нести. Гоблин в болото ушел Сичкаря искать. А Лад и Донд в Посад поспешили. Донд к М. Уолту. Лад к Седобороду. Нет слов, чтобы изумление Седоборода описать, когда он узрел на пороге своем Лада. Тут же весточку с вороном к Комер-сану отправил.
— Ждали мы вас, — говорил Седобород, выслушав рассказ Лада, — да не так скоро. Макди в плен взяли? Это всё меняет... А я, старый, думал, молодость твоя да удаль возьмут свое. Прихлопните, думал, Макди, и поминай, как звали. Да-а-а... А вы, эвон как дело повернули.
Так и не понял Лад — хвалил его дед мудрый или порицал.
К утру собрался на заимке совет странный: Седобород, Комер-сан, Зуб, Лад, М. Уолт, Донд, гоблин, Наковальня и... сам Сичкарь! Последний из болота вышел, оглядел всех и присел на кочку чуть в сторонке.
До полудня рядили, что делать и как быть. Посольских поблагодарили за службу Посаду, но о подробностях распространяться запретили. После отпустили их по домам.
Лад, Донд и Наковальня первым делом в баньку зашли в квартале кузнечном. Кузнецы, завидев начальника своего во здравии, на радостях огромный бочонок пива в баньку прикатили. Вот и вышло, что Лад к вечеру домой добрался.
Гадина на радостях таких лебедушкой ходила вокруг мужа, всё угодить старалась. На стол снеди выставила — половину Посада накормить можно, и вина франзонского не забыла. Ночью кошечкой нежной ласкалась к нему. Утром молочком парным отпаивала. В обед про заморские дела расспрашивала. А под ужин, когда Лад выпил вина чарку и заявил, что ему на заимку надобно, разгневалась. Топнула ножкой в сердцах.
— Не пущу! Лишь на порог зашел, а уже собрался куда-то! Не пу-щу!
Лад настаивал. Тут она и вцепилась в чуб ему. О дальнейшем говорить нет надобности — ссора супругов урагану подобна...
Спустя месяц праздновал Посад подписание договора мирного со страной, что за звездными туманами. Договор был огромен, на тридцати листах бумаги белой, итайской изложены были постановления, дающие Посаду, землям его, и странам-государствам, с ним границу имевшим, привилегии особые. Торговая палата, Макди и иже с ними, обязались не чинить более препятствий торговле вольной в регионе сём. Это оборачивалось выгодой не только для Посада, но и для страны небоскребов. Честная торговля выгодна всем.
Праздновал Посад с размахом. Весь город гулял. Особо важные персоны в зале совета старейшин пировали. Был там и Макди собственной персоной, и Седобород с Комер-саном, а также босс Синдиката Б. М. Зуб за старшего сидел и чинно следил за всем — вовремя ли смену блюд подали, у всех ли чарки вином полны.
Купцы богатые в ресторации Гадины собрались. «Пьяный гоблин» в эти дни был похож на улей пчелиный. Купцы средние и прочий люд на площадях городских обосновались. Ели-пили, бражничали вволю. И во хмелю веселом иногда волнами проносились обрывки сплетен и слухов, что будоражили Посад в последние дни.
— Слыхал, будто сдал сперва Лад заложника именитого нечисти посадской, — говорил хундустанец один, торговец жестяными кувшинами. — А нечисть, тьфу, мол, хорошо поработала над ним...
— Чушь, — отвечал кузнец итайский, толк знающий в тканях разных. — Это Седобород и Комер-сан обработали супостата. А нечисть, которую представлял Сичкарь Болотный, чтоб ему в болоте захлебнуться, лишь для острогу пригласили.
Кто-то плевался при этом. Кто-то чарки поднимал за мудрых. А кто-то и за нечисть хлебал вино. Люди Мафии, сидящие за одним столом с кузнецами посадскими, серьезнее к слухам относились.
— Если бы не Б. М., не было бы договора, — шептались мафиозники. — Это он своим авторитетом придал вес договору. Поставил подпись, Макди и деваться некуда — хочешь, не хочешь, а выполнять обязательства надо.
— Вовремя босс в Посад прибыл, — соглашались иные, гордые тем, что к клану Б. М. принадлежат...
А кузнецы на празднике не только за город пили и за славу его. Поднимали они чарки за Наковальню. Кузнец главный объявил, что через месяц справит свадьбу с ведьмой франзонской — Сашей Рыжей. Справит по всем законам посадским, по законам дедовским — с хороводами, с песнями, с плачем по волюшке холостой. А еще говорили, что Мечплугович договорился с Сичкарем, и обещала нечисть главная подсобить кузнецу с железом заветным. Не многие в это верили. Где же это видано, чтобы нечисть кузнецу помогала?!
А слухи летали, будоражили головушки хмельные.
— Вот Зубу боль головная, — судачили бабы посадские, — была у нас Гадина одна, а теперь еще Рыжая объявилась. В наших рядах пополнение, а Зубу огорчение.
— Вот, вот, — соглашались девки молодые, — вдвоем они его совсем со свету изведут, ха-ха-ха!
Мужики посадские, с бородами окладистыми, запивая свинину жареную бражкой медовой, а где и катанкой из ЗАО мафиозного, поедая овощи тушеные и салаты всякие, травили друг другу совсем байки иные.
— Слышал я, будто Деву Песков удалось утихомирить.
— Да ну?! Вот так да-а... А я уж думал — не будет покоя лесам посадским от демонов песков...
— А как же она от лесов наших отступилась? — спрашивал кто-то.
— Да всё гоблина забота. Он из-за моря амулет какой-то привез. Сичкарь амулет тот в дар Деве Песков послал. Вот старуха вредная на радостях-то и отступилась.
— Брехня! Не так всё было. Про амулет, конечно, верно, тут ничего не скажешь. Только шепнул мне мужик один, будто амулет этот когда-то старухе песчаной удачу приносил. Ее, мол, амулетик был с самого начала. Да два годка назад кто-то умудрился стащить его у нее...
— Да разве возможно такое?!
— Возможно. Ловкие руки у кого хочешь спереть могут всё, что угодно. Вот Сичкарь и вернул ей потерянное.
Пировала и дружина посадская. Яром Живодер-Вырвиглаз как всегда, за словом в карман не лез.
— Это что, — говорил воевода, — кабы я был в заморье, дел не таких бы натворил!
Хохотали все. Еще бы, про удаль начальника дружины много слухов ходило.
— А что, что смешного?! Я бы этих, из отдела надзора, одной рукой...
— Да будет тебе! — осаживали его купцы и чарки полнили.
Яром злился, а после пил как все, и смеялся до упаду.
На празднике этом лишь Седобород и Комер-сан речи вели серьезные. Обсуждали мудрые дела грядущие, простым смертным неведомые, а им, знавшим многое, открытые. О чем они говорили — секрет. Мало у кого найдется храбрости подслушать их разговор. Если заметят такого, тут же скажет Седобород слова заветные, и уши у такого человека отсохнут...
Макди, виновник бед посадских, восседал рядом с Зубом. Пил, ел, смеялся и радовался, как ребенок, удачному договору. Поглядывая на него, Седобород головой качал.
Перестарался Сичкарь, совсем Крут умом тронулся.
— Не ворчи, — успокаивал улыбкой Комер-сан. — В торговом деле хватку он не потерял. А мысли злые в прошлом оставил. В том забота Сичкаря...
А Лад и гоблин сидели в отдельном кабинете ресторации и думали совсем о другом.
— Мудрые меж собой договорились, — говорил гоблин, — обиды друг на друга не таят. К Посаду Макди кроме чувств добрых более ничего не питает. А вот нас вряд ли добрым словом помянет. Ведь нам, дуракам, удалось доселе невозможное — победили в игре странной противника на его же поле.
Лад не всё понимал, особо про игру. Но тревогу после слов друга испытывал немалую. Да только Гадина успокоила их:
— Я на днях была у Зуба в гостях. Дала старухе его капель тайных. Просила уговорить Зуба плеснуть зелье в кубок Макди, мол, попробуй гость заморский настойку посадскую, на хмелю лесном ставленую. Если Зуб сделал всё верно, то забудет Макди про вас, словно и не было ничего!
— Он же и договор забудет! — вскричал гоблин.
— Не бойся. Доза маленькая, заклинаниями заговоренная. Забудет обиду на вас. Больше ничего. А сейчас пируйте на славу. Ночь в праздник так коротка. Спешите, подставляйте чарки. Сама налью вам, без наговоров разных.
А утром солнышко встало, осветило Посад, и закипел пир горой опять.
Спустя неделю и жизнь торговая с новой силой забурлила в Посаде. Ведь вот как бывает, вроде и нет ничего сложного в деле торговом, а оно города возводит, войны прекращает, народы сближает.
И взирают предки на люд посадский с небес светлых, и радуются жизни посадской. Жизни торговой, жизни кипучей. Радуются улыбкой — зорькой красной, первым лучиком светлым, проблеском нового дня...