— Вряд ли. Хотя… В своей отрасли до болезни он подавал большие надежды. Мы его сильно подлечили. Стойкая ремиссия. Выписали год назад.
— После выписки не наблюдали его ?
— Я не имею возможности наблюдать всех пациентов. Думаю, он вернулся вполне приспособленным к жизни в социуме человеком. Рецидив возможен, но нескоро.
— Он мог выйти недолеченным?
— Вряд ли.
— Ясно… Передайте, пожалуйста, записочку. Я протянул ему исписанную цифрами бумажку.
— Вся наша жизнь — игра, — улыбнулся иронично профессор, глядя на мое шифрованное послание.
После беседы с сутяжником и с профессором что-то неуловимо изменилось в обстановке. Вроде бы все то же самое. Те же психи. Тот же персонал. Те же модерновые, зелено-фиолетовые интерьеры. Но что-то стало не то. И не так…
День докатился привычным распорядком до ужина. После него была партия с «Шахматистом». Потом небольшая беседа о крахе классического искусства и о победном будущем авангарда с «Поэтом». Кстати, поэт был настоящий, из популярных.
Оказывается несколько лет назад американцы провели обследование своих поэтов и выяснили, что две трети из них психически больны, а треть нуждается в немедленной госпитализации. Вряд ли наши поэты другие. А член Пен-клуба из соседней палаты как раз входил в эту треть. Судя по его воспоминаниям, которыми он развлекал всех, кто готов был его выслушивать, он еще не самый достойный кандидат из его окружения на эту койку.
После интеллигентной беседы с членом Пен-клуба у меня состоялся просмотр фильма по НТВ из жизни наемных убийц. Еще один день прошел. Пережит и вычеркнут из жизни. Предстояло пережить еще ночь… А вот это неожиданно оказалось проблематичным.
Я уже дремал, когда тяжелая дверь отворилась. Часы под потолком, мигающие слабо, фиолетово, показывали три часа одиннадцать минут. Зажегся слабый зеленый свет. Белые халаты в нем выглядели тоже зелеными. Их было трое — медсестра и два дюжих санитара.
— Укол, — бесстрастно проинформировала медсестра.
— Мне не делают уколы, — предчувствуя недоброе, я приподнялся на кровати.
— Теперь делают, — ласково улыбнулась медсестра, наклонившись и с неожиданной силой впившись мне в предплечье пальцами с кроваво-красными каплями маникюра.
— Нет! — я прижался к стене, глядя на инъектор, как — на высунувшую жало змею.
Меня схватили за руки. Крепко. Железно. Надежно…
Бесконечная спокойная морская гладь. Ты один-одинешенек, но полон сил, размеренно плывешь к какой-то цели. Все находится в незыблемом равновесии. Но вот небо покрывают черные набухшие тучи, налетает яростный вихрь, на тебя накатывают холодные волны. Спирает дыхание, к ногам будто привязаны пудовые гири, и они тянут вниз, в пучину. Все меняется. То, что еще недавно было ясным и четким, теряет очертания, мир раскалывается, будто от удара топора титана, и схлопывается в небольшую серую сферу. В ней царят неопределенность, хаос. Здесь не за что уцепиться, все неверно, не правильно, скользко. Какая-то нетленная, неуничтожимая частичка твоего "Я" существует отстранение от этого вязкого кошмара и оценивает все независимо. Но большая часть сознания уже сметена бурей безумия. Все, ты перестаешь быть муровским опером Гошей Ступиным и превращаешься в нечто иное — в расшатанного Шалтая-Болтая, которого не сможет собрать вся королевская конница и вся королевская рать…
Кратчайший миг. Четкая, разом выхваченная из потока бытия, из каких-то иных пространств, картинка. Картинка моего будущего. Это будет падение в пучину. Побывав там, за гранью безумия и проникшись всем ужасом, я вернулся в нормальный распорядок времен и событий. Каменные санитары сжимали меня с обеих сторон — и не шевельнешься. Медсестра целилась из наполненного смертельной угрозой, как смотрящий прямо в лоб дуэльный пистолет, инъектора.
— Стойте! — крикнул я, нисколько не надеясь на успех. — У меня аллергическая реакция! Врач не знал о ней!
Рука с инъектором замерла, оттягивая на миг приведение приговора в исполнение.
— Позвоните Дульсинскому! — в отчаянии кричал я. — Он в курсе.
— Ночь на дворе, — нервно возразила медсестра.
— Тогда оставьте это дело до утра.
Медсестра пожала плечами. Задумалась на не сколько секунд. Теперь инъектор она держала не так уверенно, и он не был нацелен на меня.
Она переглянулась с санитарами, еще раз пожала плечами. А потом неожиданно резко обернулась, произнесла;
— Ждите.
И вышла из палаты.
Санитары лениво развалились на стульях и, глядя на них сейчас, я понял, что они совершенно не походят на людей, замысливших преступление. Они начали нудно обсуждать последний футбольный матч — как на последней минуте американец послал гол в девяточку. Медсестра появилась через десять минут с окончательным вердиктом по моему делу.
— Действительно, профессор сказал, что данная группа нейролептиков вам противопоказана, — произнесла она с явным недоумением.
И тут я ясно понял, что эта троица — никакие не злоумышленники, они вовсе не стремились причинить мне вред, а только дисциплинированно выполняли предписание. Вот только чье?
— Постарайтесь уснуть. И извините за беспокойство, — сказала медсестра перед тем, как закрыть тяжелую дверь.
«Постарайтесь уснуть». После такого стресса? Как бы не так! Оставшуюся часть ночи я ни на секунду не сомкнул глаз.
Противник перешел в наступление — это однозначно. Я расшифрован, и начал нащупывать верную тропинку. Вот враг и засуетился.
Мы ожидали что-то подобное. И даже где-то строили расчеты на возможности возникновения именно таких ситуаций.
Эх, хорошо заниматься академическими расчетами в тиши кабинетов. Сейчас же ночью, в полном одиночестве, я лежу на койке в закупоренной палате в сумасшедшем доме на вражеской территории, страх перебирает и нещадно трясет каждую мою поджилку и жилу. И опять в голову лезут назойливые мысли, что я взял на себя слишком много. И еще — вновь и вновь вставала перед глазами сцена — охлопывающийся в серую сферу неопределенности и безумия мир. Что это было? Обычная галлюцинация? Или прозрение, весточка из будущего, которого мне пока удалось избежать ?..
К утру я все-таки заснул. Проснулся ближе к завтраку.
Без всякого аппетита съел яичницу и ветчину, запил чаем с лимоном.
После завтрака медсестра, которую я принял ночью за своего палача, а днем за обычную, симпатичную девушку, ласково улыбаясь, сообщила, что меня вызывает руководитель клиники.
В ее сопровождении я отправился к Дульсинскому. В приемной профессора за компьютером в поте лица трудилась секретарша, а в кресле, затерявшемся в зарослях, отдыхал молчаливый голубоглазый зомби Марсель — телохранитель и шофер.
— Проходите, вас ждут, — дежурно улыбнулась мне секретарша, после чего опять с головой ушла в работу с компьютером. Краем глаза я заметил, что она осваивает милитаристскую игру «вертолет». Молодец! Готова к труду и обороне.
— Не выспался, — зевнув пожаловался мне профессор. — Из-за вас, дорогой друг. Когда меня будят среди ночи, я обычно слоняюсь по квартире до утра и ем бутерброды.
Почему-то ночью на меня набрасывается голод.
— Сожалею, что пришлось вас побеспокоить.
— Не сожалейте. Я не устаю повторять персоналу, чтобы при возникновении каких-то нештатных ситуаций они не стеснялись звонить мне. Вам повезло. Вы были бы сейчас не в лучшем виде. Вам хотели вколоть «Т-зам-зин» — новейший убойный психотроп из группы фено-тиазинов. Вы бы сейчас витали в космосе.
— Вы колете больных такими препаратами? — сглотнув комок в горле, произнес я. У меня внутри стало как-то пусто после его слов, показалось, что мир качнулся. Такое же чувство бывает, когда пуля ударит рядом с твоей головой и ты печенкой поймешь, что было бы, ударь она чуть правее.
— В крайних случаях. Кстати, в назначении указано другое лекарство. Но в ячейке на раздаточном столе его подменили.
— Мне же вообще ничего не прописывали! — возмутился я.
— Ошибаетесь, друг мой. Прописывали. Вот назначение, — он показал компьютерную распечатку, в которой значилось, что и как вкалывать больному из шестнадцатой палаты.
— Вы же клялись, что избавите меня от таких моментов.
— Вечная проблема интеллигенции. Пока мы говорим, кто-то в это время делает, — усмехнулся профессор. — Издержки компьютеризации. Кто-то загнал фальшивые данные в нашу компьютерную сеть. Доступ в нее и коды имеют восемнадцать человек. И любой из них мог это сделать.
— А кто мог подменить лекарство ?
— Из этих восемнадцати десять вполне могли это сделать. Не так много. Есть перспектива поиска.
— Зачем мне было впрыскивать эту дрянь?
— Например, чтобы сломить волю. Сделать из вас пластилин, который можно мять.
— Значит, я оказался у кого-то на карандаше.
— Может, их растревожило ваше излишнее любопытство?
— Что теперь? Мне сматывать удочки?
— Не разобравшись во всем? Ничего не узнав? — пронзил меня взглядом профессор. — Ваша воля.
— А если они опять решат начинить меня каким-нибудь препаратом для бешеных лошадей? — нервно спросил я, поглаживая гладкую кожаную поверхность моей любимой электронной записной книжки.
— Я указал персоналу на то, что любые препараты вам категорически запрещены. В открытую на насилие ваш противник вряд ли решится. Все-таки у меня не какая-нибудь Государственная Дума, а приличное заведение.
— Вам так нравится моя компания?
— Просто я не меньше вас хочу выяснить, что происходит в моей клинике. Так вы остаетесь? — испытующе посмотрел он на меня.
Как же мне хотелось ответить «нет». Но я сам подписался на этот бой. И нехорошо после первого же удара сломя голову бежать с ринга. Противник проявил себя. Значит, я на правильном пути. Остается только стиснуть зубы и примериться, как нанести ответный удар.
— Остаюсь…
Тянулся очередной дурдомовский день. Если у меня теперь и было ощущение пребывания в доме отдыха, то только в таком, который стоит на склоне готового рвануть в любой момент вулкана.
После тихого часа я полулежал в моем любимом кресле в холле рядом с выключенным из сети телевизором. Утром розовенький, с расплывшейся на весь экран личиной бывший премьер бойко рассуждал об инфляционных ожиданиях, падении денежной массы, лизингах, колсантингах и залоговой политике.
Завидев экс-премьера, тихий и вечно улыбающийся маньяк вдруг птицей забился о бронированное стекло с громовым ревом:
— Ветчина «Хам»! Того и гляди захрюкает!
Его оторвали, тут же лечащий врач огласил приговор, который незамедлительно привели в исполнение — виновник был помещен на этаж «эфирных отказников». Досталось и другим, прямо как в песне Высоцкого — «и тогда главврач Маргулис телевизор запретил». Запретил, правда, не надолго, до вечера.
К этому времени улягутся страсти после такой выходки и в ящике привычно задвигаются живые марионетки из многотысячной серии «Санта-Барбары».
Напротив моего кресла плешивый дедок, согнувшись на табуретке, сосредоточенно перелистывал невидимую газету, цокал языком и озадаченно качал головой:
— Что ж деется?! Во христопродавцы!
На диване рядом устроился морщинистый, похожий на гнома пациент, ожесточенно выдергивающий волосы из бороды, как старик Хотабыч. Я слышал, что он жутко корит и проклинает себя за то, что не может никак сдержаться и раскачивает земную ось, отчего происходят землетрясения и гибнут ни в чем не повинные люди. Рядом с ним неподвижно сидел неразговорчивый узбек, положив широкие ладони на колени, и пялил немигающие глаза на черный экран «Сони».
— И тут обман, — на соседнее кресло плюхнулся Самуил Кутель — человек без желудка. — Выключили телевизор. Перед спектаклем Мольера.
Кугель в последние дни начал резко выкарабкиваться из черной депрессии. После той памятной беседы в первый день в столовой я несколько раз пытался вызвать его на разговор, но у меня ничего не получилось. Он был слишком поглощен переживаниями по поводу своих внутренностей. Сегодня он сам искал разговора.
— Как ваше здоровье? — спросил я.
— Много лучше, — он ощупал свой живот и удовлет-вореннно отметил. — Похоже, стал немножко отрастать желудок. Глядишь, и кишки появятся.
— Рад за вас. Кстати, мне тоже нравится Мольер. «Тартюф», «Мещанин во дворянстве»…
— «Брак поневоле», «Мнимый больной», «Скупой», — начал монотонно перечислять Кугель. Он не успокоился, пока не назвал последнюю пьесу великого драматурга, что заняло немало времени. Но куда спешить в дурдоме? Поспешишь — психа насмешишь.
— Я боготворю театр, — наконец вставил я словечко. — Конечно, классический. Хотя есть и интересные авангардные коллективы.
— Авангардные?! Тлен и претенциозное разложение!
— Ну почему. Я был в театре «На завалинке у Грас-ского»…
— Грасского?! — завопил Кугель. — Этого сумасшедшего «истребителя сумасшедших»!
— Что вы имеете в виду?
— Он считал, что сам вполне нормален, хотя нормальных здесь не держат. За редкими исключениями, как, например, в моем случае. Или в вашем, — он с сильным сомнением посмотрел на меня. — Грасский считал, что ненормальные для очищения земли подлежат уничтожению.
— Слышал что-то такое. Он вроде бы даже пытался организовать на это дело других больных — Шлагбаума, Касаткину…
? Революционера и «Мата-Хари»? Вы смеетесь. Да, они общались с ним, но чуть ли не ноги о него вытирали. У них был другой авторитет.
— Кто ? — спросил я, почувствовав, что вышел на след.
Меня всего подвело от ожидания, пока Кугель, задумчиво смотря вдаль, ощупывал свой живот.
— Точно, подрастает желудок…
— Кто у них был авторитет? — попытался вернуть Кугеля к теме.
— А их ненормальных поймешь? — Кугель почесал живот, похлопал по нему. — По кличке называли. "Товарищ Робеспьер ".
Ох, как же мне это надоело! «Товарищ Робеспьер». Точно, выйду я отсюда (если выйду) и придется самому становиться на учет в райпсихдиспансер! Доведут.
— Я же вам говорил, тут мафия правит, — он продолжал щупать живот. — Нет, я вам скажу, желудок точно сегодня побольше вчерашнего. И это не обман!..
Так, значит, Грасского держали тут не за властителя дум, а за обычного недоумка, о которого такие волки, как «Революционер» и «Мата Хари», вытирали ноги. Отлично. Еще один элемент встал в нашем конструкторе на свое место. Есть еще несколько лишних деталей, которые не укладываются пока в общую конструкцию, но это не страшно — и они встанут куда нужно.
Все, отдых закончен. Приступаем к завершающему этапу.
Погостили — пора и честь знать. Домой надо. А то там Клара одна, она от скуки и одиночества еще завербуется в ЦРУ или МОССАД и изменит уже не только мне, но и Родине. Следующим утром я передал через Дульсинского на волю шифровку. Теперь оставалось ждать дальнейших событий.
А ждать их пришлось недолго. Всего лишь до вечера…
Темнело. Закатное солнце валилось куда-то за леса. Свет в кабинете не горел, отдав его во власть синих сумерек.
Расслабленно растекшийся в кресле профессор Дульсинский жестом пригласил меня присесть.
— Не люблю яркое освещение, двухсотсвечовые лампы, — произнес лениво он. — Мне нравятся мягкие полутона, скрадывающие остроту углов. Нравится пастельная игра цветов. А вам, мой любезный друг?
— Когда как, — неопределенно ответил я, поглаживая пальцами кожу электронной записной книжки.
— Яркий свет хорош в операционной. Но я же не хирург, — голос его был бархатный, вкрадчивый как в рекламе бормашины «Сампекс». — Прочь лирику. У меня для вас новости. Мне удалось прояснить некоторые моменты.
— Люблю приятные сюрпризы.
— Все любят…
Я резко откинулся в бок, пытаясь уйти от сокрушительного удара возникшего неожиданно и бесшумно, как привидение, противника. Среагировал я слишком поздно и понимал, что не успею ничего сделать. Но удара не последовало. Просто у меня с треском вырвали из рук записную книжку. Теперь ее держал резко отскочивший в сторону голубоглазый зомби Марсель. Он подошел к столу и протянул ее профессору.
— Качественная вещь, — деловито, как скупщик краденого, оценил мое личное имущество профессор, и у меня возникло подозрение, что возвращать книжку он мне не намерен.
— Что вы себе позволяете? — нашел я в себе нахальство непонимающе и уязвленно возмутиться творящимся Произволом.
— Чудо техники, — профессор возвратил книжку Марселю, тот отнес ее в соседнюю комнату, откуда донеслось тяжелое лязганье сейфа. — От греха подальше, . — теперь голос профессора был извиняющимся. — Не люблю, когда мешают откровенному разговору. Скажите, мой дорогой друг, вы на самом деле считаете меня крупным преступником или просто льстите моему самолюбию?
— Что за чепуха? — упорно продолжал возмущаться я.
— У меня есть дурная привычка, — признался он. — Это неуемное любопытство.
«И еще вреднее — золотая клептомания», — про себя добавил я.
— Иногда, к моему стыду, она подавляет врожденный такт, — продолжил профессор. — Я попросил моих добрых знакомых пропустить записки, которые вы передава ли с моей помощью, через компьютер. Это у вас в МУРе выдумывают такие хлипкие шифры?..
— Шифр как шифр, — обиделся я за контору.
— Много времени его взломать не понадобилось. Читаю последнее послание и узнаю из него жгучую новость — оказывается, сопредседатель международной ассоциации психиатров, доктор медицинских наук, профессор Дульсинский свил в своей клинике осиное гнездо. Создал преступный синдикат. Прямо Кафка какой-то.
— В вашем компьютере шайбы зашли за ролики. Ничего подобного я не писал, — возмущаться, так уж до конца, Ничего не изменишь, но хоть попрепираешься.
— Не старайтесь без нужды. Не будьте смешным, — посоветовал мне профессор.
— Не буду. Я вас не обвинял, а всего лишь предлагал версию для работы.
Профессор только усмехнулся. Он вдавил кнопку на пульте, под потолком вспыхнули и ударили электрическим разрядом по глазам яркие белые лампы, выбившие полумрак из самых отдаленных уголков кабинета. Стало светло, как в операционной. Может, профессор врал и в душе он именно хирург? Из тех, которые специализируются на ампутациях и выкручивании костей. Не хотелось бы.
— Иногда хочется и яркого света… Георгий, вы мне глубоко симпатичны. Я понимаю, что такова ваша служба, ради нее нередко приходится поступаться добрыми отношениями. С самого начала я терпеливо ждал от вас подвоха. Меня сразу насторожила игра в шифровки. Не по-милицейски мудрено. Отдает дешевыми шпионскими боевиками. И шифр очень уж простоват. Какой бы вы на моем месте сделали вывод?
— Я не на вашем месте.
— Вывод простой. Вы рассчитывали, что я прочту ваше послание с невежливыми обвинениями в мой адрес и приму свои меры. Начну открывать карты. Но у вас должен быть козырь в рукаве. Какой? Записная книжка. Она, наверное, напичкана звукозаписывающей и передающей микроаппаратурой. Последнее слово техники. В ФСБ позаимствовали? Для милиции слишком уж дорогие игрушки… Кстати, в кабинете установлены радиоглушилки. И книжка в сейфе. Вы просчитались, мой юный друг. Ваш план был не слишком разумен.
— Шеф говорил тоже самое, — вынужден был признать я со вздохом.
— Мне право жаль. В таких случаях легендарный майор Пронин говаривал: «Вы просчитались. Не моя, а ваша карта бита. Дом окружен».
Партизан-подпольщик гордо бы кинул в лицо врагу:
"Жгите, стреляйте, все равно ничего не добьетесь, фашисты! " А оперу Гоше Ступину оставалось лишь жалобно прошепелявить что-то о бессмысленности дальнейшей преступной деятельности, о неприкосновенности личности сотрудника милиции, о том, что начальство прекрасно знает, где находится их подчиненный, и примет самые жесткие меры, ну и, куда же без этого, о благотворной роли чистосердечного раскаянья и явки с повинной.
Почему-то моя пылкая речь не нашла никакого отклика в душах злодеев. Она просто улетела в пространство, не задев ничьих умов. Что еще прикажете делать в такой ситуации Гоше Ступину? Сыграть в техасского реинджера Чака Норисса?
: Врезать по сопатке стоящему за спиной Марселю, потом выбить пыль из профессора? Затем завладеть записной книжкой или телефоном? Не уверен, что противник не просчитал такой вариант. Но попытка не пытка. Пытка начнется, когда попытка сорвется. Раз. Два. Три. Пошли. Вскочить с кресла, уйти вправо. Развернуться. Дать голубоглазому зомби по хоботу…
Если бы Марсель так и остался стоять фонарным столбом или, следуя рефлексу обученного телохранителя, ринулся бы на меня, глядишь, и рухнул бы сразу под моей рукой-кувалдой. Но он просто отскочил в сторону. Притом так быстро и плавно, что просто зависть взяла. В общем кулак мой со смаком, толком и расстановкой нокаутировал воздух да еще вынес меня на шаг вперед. Я отскочил в сторону, чтобы не нарваться на контратаку зомби, Тут профессор и выстрелил в меня из пластмассового бластера. Второй раз меня глушили из этой штуки. Работала она безупречно…
У Дульсинского какая-то страсть к модерновым офисным интерьерам. Даже подвал он умудрился обустроить по европейским казенным стандартам — обитые тем же фиолетовым (прямо страсть какая-то нездоровая у него к этому цвету) пластиком стены, стеклянные столики, кресла с изогнутыми хромированными подлокотниками, огромный телевизор, три компьютера. У профессора явно не было проблем с жилплощадью.
По помещению можно кататься на велосипеде или, если не жалко паласов на полу, то и на мотоцикле.
Очнулся я в этом подвале все в той же компании. Похоже, я вышел у моих оппонентов из доверия их озаботил мой необузданный нрав, так что теперь моя нога была закована в кольцо, цепь шла к вмонтированной в стену ржавой скобе.
Подмосковный пленник.
Чувствовал я себя гораздо лучше, чем после прошлой обработки паралитиком. Предплечье побаливало как после укола. Скорее всего, они вкололи мне какой-то нейтрализатор, быстро поставивший меня на ноги. Я вполне был готов к выяснению отношений, которое, учитывая соотношение сил, с моей стороны могло носить лишь характер дешевого базара.
— Убьете? — поинтересовался я.
? Убьем? — удивился профессор. — Господь с вами. На нас есть хоть одно убийство?
— Пожалуй, ни одного.
— Мы не причиняем вреда людям. Жизнь и здоровье личности для нас священны. Это непоколебимый принцип.
Приятно попасть в лапы к бандитам-гуманистам, последователям доктора Швейцера, Махатмы Ганди и матери Терезы. Окажись я в гостях, к примеру, у того же Миклухо-Маклая — гуляла бы уже по моим косточкам бейсбольная бита. И уже готовился бы бак с кислотой или с негашеной известью, дабы неэстетичный вид моих останков не смущал бы население и правоохранительные органы. Но то необразованный Миклухо-Маклай и ему подобные социально опущенные субъекты.
Здесь же — интеллектуальная элита. В обхождении — сама вежливость и предупредительность. Вот только держат меня на цепи, как пушкинского ученого кота, — Но я не в обиде. Любой гуманизм имеет пределы.
— Причинять вам физические страдания, применять насилие — у нас и в мыслях такого нет и быть не может, — продолжал профессор излагать свое жизненное кредо.
— А что есть? — спросил я.
— Попытаться вас убедить. Узнав все, вы встанете на нашу сторону.
— А если не встану?
— Какие могут быть «если»? — удивился профессор, будто я действительно сморозил какую-то глупость. — Конечно, встанете. Или я не психиатр, а слесарь-сантехник низшего разряда… И никакого насилия. Поверьте, с нами сотрудничают только люди, согласные с нами. Сотрудничают, кстати, из идейных соображений. Мне эти бандиты нравились все больше. Надо же, «из идейных соображений» им помогли награбить несколько центнеров золота. Что же у них за идеи такие? — Думаю, Георгию Викторовичу необходимо объяснить все в деталях, чтобы он сумел ясно представить себе ситуацию во всей ее полноте.
— Кто это сказал? Неужели Марсель? Это была самая Длинная фраза, которую я слышал от голубоглазого зомби. Представить себе не мог, что он за раз способен произнести столько слов. Притом свободно и правильно, без гыканий, эканий, слов паразитов и неверных ударений.
— Дормидон Тихонович, вы не могли бы нас оставить на несколько минут? — мягко произнес Марсель, но в его голосе были повелительные интонации человека, который умел и имел право приказывать.
— Да, пожалуйста, — к моему удивлению, профессор моментально поднялся и послушно вышел из помещения.
— Все обстоит несколько иначе, чем вы думаете, —
Марсель подкатил кресло на колесиках поближе ко мне, остановившись на таком расстоянии, чтобы я не смог до него дотянуться. — Вы считаете Дормидонта Тихоновича эдаким гением преступного мира, профессором Мориарти от психиатрии. Конечно, он человек выдающихся способностей, достойный самого глубокого уважения. Но не он первая скрипка в этом оркестре.
— А кто же?
— Профессор Мориарти — это я.
Век живи, век учись, дураком помрешь. Это не я сказал, а народ. Я лишь в очередной раз убедился в справедливости такой постановки вопроса. Так всегда и бывает: строишь версии, прорабатываешь варианты, перед глазами стоит целый питомник призраков собак, которых ты съел на подобных делах.
А когда докапываешься окончательно до истины, выясняется, что дом ты строил вверх тормашками. Сейчас тот же случай. Голубоглазая обезьяна на поверку оказалась не только говорящей, но и руководящей — точно со знаменитого плаката сошла, где шимпанзе в смокинге держит телефонную трубку, а внизу подпись «босс всегда прав». Итак, меня можно поздравить с конфузом. Оказывается, профессор Дульсинский в этой компании на посылках. А «всегда правым боссом» служит Марсель. Вот и верь после этого людям.
— После выписки не наблюдали его ?
— Я не имею возможности наблюдать всех пациентов. Думаю, он вернулся вполне приспособленным к жизни в социуме человеком. Рецидив возможен, но нескоро.
— Он мог выйти недолеченным?
— Вряд ли.
— Ясно… Передайте, пожалуйста, записочку. Я протянул ему исписанную цифрами бумажку.
— Вся наша жизнь — игра, — улыбнулся иронично профессор, глядя на мое шифрованное послание.
После беседы с сутяжником и с профессором что-то неуловимо изменилось в обстановке. Вроде бы все то же самое. Те же психи. Тот же персонал. Те же модерновые, зелено-фиолетовые интерьеры. Но что-то стало не то. И не так…
День докатился привычным распорядком до ужина. После него была партия с «Шахматистом». Потом небольшая беседа о крахе классического искусства и о победном будущем авангарда с «Поэтом». Кстати, поэт был настоящий, из популярных.
Оказывается несколько лет назад американцы провели обследование своих поэтов и выяснили, что две трети из них психически больны, а треть нуждается в немедленной госпитализации. Вряд ли наши поэты другие. А член Пен-клуба из соседней палаты как раз входил в эту треть. Судя по его воспоминаниям, которыми он развлекал всех, кто готов был его выслушивать, он еще не самый достойный кандидат из его окружения на эту койку.
После интеллигентной беседы с членом Пен-клуба у меня состоялся просмотр фильма по НТВ из жизни наемных убийц. Еще один день прошел. Пережит и вычеркнут из жизни. Предстояло пережить еще ночь… А вот это неожиданно оказалось проблематичным.
Я уже дремал, когда тяжелая дверь отворилась. Часы под потолком, мигающие слабо, фиолетово, показывали три часа одиннадцать минут. Зажегся слабый зеленый свет. Белые халаты в нем выглядели тоже зелеными. Их было трое — медсестра и два дюжих санитара.
— Укол, — бесстрастно проинформировала медсестра.
— Мне не делают уколы, — предчувствуя недоброе, я приподнялся на кровати.
— Теперь делают, — ласково улыбнулась медсестра, наклонившись и с неожиданной силой впившись мне в предплечье пальцами с кроваво-красными каплями маникюра.
— Нет! — я прижался к стене, глядя на инъектор, как — на высунувшую жало змею.
Меня схватили за руки. Крепко. Железно. Надежно…
Бесконечная спокойная морская гладь. Ты один-одинешенек, но полон сил, размеренно плывешь к какой-то цели. Все находится в незыблемом равновесии. Но вот небо покрывают черные набухшие тучи, налетает яростный вихрь, на тебя накатывают холодные волны. Спирает дыхание, к ногам будто привязаны пудовые гири, и они тянут вниз, в пучину. Все меняется. То, что еще недавно было ясным и четким, теряет очертания, мир раскалывается, будто от удара топора титана, и схлопывается в небольшую серую сферу. В ней царят неопределенность, хаос. Здесь не за что уцепиться, все неверно, не правильно, скользко. Какая-то нетленная, неуничтожимая частичка твоего "Я" существует отстранение от этого вязкого кошмара и оценивает все независимо. Но большая часть сознания уже сметена бурей безумия. Все, ты перестаешь быть муровским опером Гошей Ступиным и превращаешься в нечто иное — в расшатанного Шалтая-Болтая, которого не сможет собрать вся королевская конница и вся королевская рать…
Кратчайший миг. Четкая, разом выхваченная из потока бытия, из каких-то иных пространств, картинка. Картинка моего будущего. Это будет падение в пучину. Побывав там, за гранью безумия и проникшись всем ужасом, я вернулся в нормальный распорядок времен и событий. Каменные санитары сжимали меня с обеих сторон — и не шевельнешься. Медсестра целилась из наполненного смертельной угрозой, как смотрящий прямо в лоб дуэльный пистолет, инъектора.
— Стойте! — крикнул я, нисколько не надеясь на успех. — У меня аллергическая реакция! Врач не знал о ней!
Рука с инъектором замерла, оттягивая на миг приведение приговора в исполнение.
— Позвоните Дульсинскому! — в отчаянии кричал я. — Он в курсе.
— Ночь на дворе, — нервно возразила медсестра.
— Тогда оставьте это дело до утра.
Медсестра пожала плечами. Задумалась на не сколько секунд. Теперь инъектор она держала не так уверенно, и он не был нацелен на меня.
Она переглянулась с санитарами, еще раз пожала плечами. А потом неожиданно резко обернулась, произнесла;
— Ждите.
И вышла из палаты.
Санитары лениво развалились на стульях и, глядя на них сейчас, я понял, что они совершенно не походят на людей, замысливших преступление. Они начали нудно обсуждать последний футбольный матч — как на последней минуте американец послал гол в девяточку. Медсестра появилась через десять минут с окончательным вердиктом по моему делу.
— Действительно, профессор сказал, что данная группа нейролептиков вам противопоказана, — произнесла она с явным недоумением.
И тут я ясно понял, что эта троица — никакие не злоумышленники, они вовсе не стремились причинить мне вред, а только дисциплинированно выполняли предписание. Вот только чье?
— Постарайтесь уснуть. И извините за беспокойство, — сказала медсестра перед тем, как закрыть тяжелую дверь.
«Постарайтесь уснуть». После такого стресса? Как бы не так! Оставшуюся часть ночи я ни на секунду не сомкнул глаз.
Противник перешел в наступление — это однозначно. Я расшифрован, и начал нащупывать верную тропинку. Вот враг и засуетился.
Мы ожидали что-то подобное. И даже где-то строили расчеты на возможности возникновения именно таких ситуаций.
Эх, хорошо заниматься академическими расчетами в тиши кабинетов. Сейчас же ночью, в полном одиночестве, я лежу на койке в закупоренной палате в сумасшедшем доме на вражеской территории, страх перебирает и нещадно трясет каждую мою поджилку и жилу. И опять в голову лезут назойливые мысли, что я взял на себя слишком много. И еще — вновь и вновь вставала перед глазами сцена — охлопывающийся в серую сферу неопределенности и безумия мир. Что это было? Обычная галлюцинация? Или прозрение, весточка из будущего, которого мне пока удалось избежать ?..
К утру я все-таки заснул. Проснулся ближе к завтраку.
Без всякого аппетита съел яичницу и ветчину, запил чаем с лимоном.
После завтрака медсестра, которую я принял ночью за своего палача, а днем за обычную, симпатичную девушку, ласково улыбаясь, сообщила, что меня вызывает руководитель клиники.
В ее сопровождении я отправился к Дульсинскому. В приемной профессора за компьютером в поте лица трудилась секретарша, а в кресле, затерявшемся в зарослях, отдыхал молчаливый голубоглазый зомби Марсель — телохранитель и шофер.
— Проходите, вас ждут, — дежурно улыбнулась мне секретарша, после чего опять с головой ушла в работу с компьютером. Краем глаза я заметил, что она осваивает милитаристскую игру «вертолет». Молодец! Готова к труду и обороне.
— Не выспался, — зевнув пожаловался мне профессор. — Из-за вас, дорогой друг. Когда меня будят среди ночи, я обычно слоняюсь по квартире до утра и ем бутерброды.
Почему-то ночью на меня набрасывается голод.
— Сожалею, что пришлось вас побеспокоить.
— Не сожалейте. Я не устаю повторять персоналу, чтобы при возникновении каких-то нештатных ситуаций они не стеснялись звонить мне. Вам повезло. Вы были бы сейчас не в лучшем виде. Вам хотели вколоть «Т-зам-зин» — новейший убойный психотроп из группы фено-тиазинов. Вы бы сейчас витали в космосе.
— Вы колете больных такими препаратами? — сглотнув комок в горле, произнес я. У меня внутри стало как-то пусто после его слов, показалось, что мир качнулся. Такое же чувство бывает, когда пуля ударит рядом с твоей головой и ты печенкой поймешь, что было бы, ударь она чуть правее.
— В крайних случаях. Кстати, в назначении указано другое лекарство. Но в ячейке на раздаточном столе его подменили.
— Мне же вообще ничего не прописывали! — возмутился я.
— Ошибаетесь, друг мой. Прописывали. Вот назначение, — он показал компьютерную распечатку, в которой значилось, что и как вкалывать больному из шестнадцатой палаты.
— Вы же клялись, что избавите меня от таких моментов.
— Вечная проблема интеллигенции. Пока мы говорим, кто-то в это время делает, — усмехнулся профессор. — Издержки компьютеризации. Кто-то загнал фальшивые данные в нашу компьютерную сеть. Доступ в нее и коды имеют восемнадцать человек. И любой из них мог это сделать.
— А кто мог подменить лекарство ?
— Из этих восемнадцати десять вполне могли это сделать. Не так много. Есть перспектива поиска.
— Зачем мне было впрыскивать эту дрянь?
— Например, чтобы сломить волю. Сделать из вас пластилин, который можно мять.
— Значит, я оказался у кого-то на карандаше.
— Может, их растревожило ваше излишнее любопытство?
— Что теперь? Мне сматывать удочки?
— Не разобравшись во всем? Ничего не узнав? — пронзил меня взглядом профессор. — Ваша воля.
— А если они опять решат начинить меня каким-нибудь препаратом для бешеных лошадей? — нервно спросил я, поглаживая гладкую кожаную поверхность моей любимой электронной записной книжки.
— Я указал персоналу на то, что любые препараты вам категорически запрещены. В открытую на насилие ваш противник вряд ли решится. Все-таки у меня не какая-нибудь Государственная Дума, а приличное заведение.
— Вам так нравится моя компания?
— Просто я не меньше вас хочу выяснить, что происходит в моей клинике. Так вы остаетесь? — испытующе посмотрел он на меня.
Как же мне хотелось ответить «нет». Но я сам подписался на этот бой. И нехорошо после первого же удара сломя голову бежать с ринга. Противник проявил себя. Значит, я на правильном пути. Остается только стиснуть зубы и примериться, как нанести ответный удар.
— Остаюсь…
Тянулся очередной дурдомовский день. Если у меня теперь и было ощущение пребывания в доме отдыха, то только в таком, который стоит на склоне готового рвануть в любой момент вулкана.
После тихого часа я полулежал в моем любимом кресле в холле рядом с выключенным из сети телевизором. Утром розовенький, с расплывшейся на весь экран личиной бывший премьер бойко рассуждал об инфляционных ожиданиях, падении денежной массы, лизингах, колсантингах и залоговой политике.
Завидев экс-премьера, тихий и вечно улыбающийся маньяк вдруг птицей забился о бронированное стекло с громовым ревом:
— Ветчина «Хам»! Того и гляди захрюкает!
Его оторвали, тут же лечащий врач огласил приговор, который незамедлительно привели в исполнение — виновник был помещен на этаж «эфирных отказников». Досталось и другим, прямо как в песне Высоцкого — «и тогда главврач Маргулис телевизор запретил». Запретил, правда, не надолго, до вечера.
К этому времени улягутся страсти после такой выходки и в ящике привычно задвигаются живые марионетки из многотысячной серии «Санта-Барбары».
Напротив моего кресла плешивый дедок, согнувшись на табуретке, сосредоточенно перелистывал невидимую газету, цокал языком и озадаченно качал головой:
— Что ж деется?! Во христопродавцы!
На диване рядом устроился морщинистый, похожий на гнома пациент, ожесточенно выдергивающий волосы из бороды, как старик Хотабыч. Я слышал, что он жутко корит и проклинает себя за то, что не может никак сдержаться и раскачивает земную ось, отчего происходят землетрясения и гибнут ни в чем не повинные люди. Рядом с ним неподвижно сидел неразговорчивый узбек, положив широкие ладони на колени, и пялил немигающие глаза на черный экран «Сони».
— И тут обман, — на соседнее кресло плюхнулся Самуил Кутель — человек без желудка. — Выключили телевизор. Перед спектаклем Мольера.
Кугель в последние дни начал резко выкарабкиваться из черной депрессии. После той памятной беседы в первый день в столовой я несколько раз пытался вызвать его на разговор, но у меня ничего не получилось. Он был слишком поглощен переживаниями по поводу своих внутренностей. Сегодня он сам искал разговора.
— Как ваше здоровье? — спросил я.
— Много лучше, — он ощупал свой живот и удовлет-вореннно отметил. — Похоже, стал немножко отрастать желудок. Глядишь, и кишки появятся.
— Рад за вас. Кстати, мне тоже нравится Мольер. «Тартюф», «Мещанин во дворянстве»…
— «Брак поневоле», «Мнимый больной», «Скупой», — начал монотонно перечислять Кугель. Он не успокоился, пока не назвал последнюю пьесу великого драматурга, что заняло немало времени. Но куда спешить в дурдоме? Поспешишь — психа насмешишь.
— Я боготворю театр, — наконец вставил я словечко. — Конечно, классический. Хотя есть и интересные авангардные коллективы.
— Авангардные?! Тлен и претенциозное разложение!
— Ну почему. Я был в театре «На завалинке у Грас-ского»…
— Грасского?! — завопил Кугель. — Этого сумасшедшего «истребителя сумасшедших»!
— Что вы имеете в виду?
— Он считал, что сам вполне нормален, хотя нормальных здесь не держат. За редкими исключениями, как, например, в моем случае. Или в вашем, — он с сильным сомнением посмотрел на меня. — Грасский считал, что ненормальные для очищения земли подлежат уничтожению.
— Слышал что-то такое. Он вроде бы даже пытался организовать на это дело других больных — Шлагбаума, Касаткину…
? Революционера и «Мата-Хари»? Вы смеетесь. Да, они общались с ним, но чуть ли не ноги о него вытирали. У них был другой авторитет.
— Кто ? — спросил я, почувствовав, что вышел на след.
Меня всего подвело от ожидания, пока Кугель, задумчиво смотря вдаль, ощупывал свой живот.
— Точно, подрастает желудок…
— Кто у них был авторитет? — попытался вернуть Кугеля к теме.
— А их ненормальных поймешь? — Кугель почесал живот, похлопал по нему. — По кличке называли. "Товарищ Робеспьер ".
Ох, как же мне это надоело! «Товарищ Робеспьер». Точно, выйду я отсюда (если выйду) и придется самому становиться на учет в райпсихдиспансер! Доведут.
— Я же вам говорил, тут мафия правит, — он продолжал щупать живот. — Нет, я вам скажу, желудок точно сегодня побольше вчерашнего. И это не обман!..
Так, значит, Грасского держали тут не за властителя дум, а за обычного недоумка, о которого такие волки, как «Революционер» и «Мата Хари», вытирали ноги. Отлично. Еще один элемент встал в нашем конструкторе на свое место. Есть еще несколько лишних деталей, которые не укладываются пока в общую конструкцию, но это не страшно — и они встанут куда нужно.
Все, отдых закончен. Приступаем к завершающему этапу.
Погостили — пора и честь знать. Домой надо. А то там Клара одна, она от скуки и одиночества еще завербуется в ЦРУ или МОССАД и изменит уже не только мне, но и Родине. Следующим утром я передал через Дульсинского на волю шифровку. Теперь оставалось ждать дальнейших событий.
А ждать их пришлось недолго. Всего лишь до вечера…
Темнело. Закатное солнце валилось куда-то за леса. Свет в кабинете не горел, отдав его во власть синих сумерек.
Расслабленно растекшийся в кресле профессор Дульсинский жестом пригласил меня присесть.
— Не люблю яркое освещение, двухсотсвечовые лампы, — произнес лениво он. — Мне нравятся мягкие полутона, скрадывающие остроту углов. Нравится пастельная игра цветов. А вам, мой любезный друг?
— Когда как, — неопределенно ответил я, поглаживая пальцами кожу электронной записной книжки.
— Яркий свет хорош в операционной. Но я же не хирург, — голос его был бархатный, вкрадчивый как в рекламе бормашины «Сампекс». — Прочь лирику. У меня для вас новости. Мне удалось прояснить некоторые моменты.
— Люблю приятные сюрпризы.
— Все любят…
Я резко откинулся в бок, пытаясь уйти от сокрушительного удара возникшего неожиданно и бесшумно, как привидение, противника. Среагировал я слишком поздно и понимал, что не успею ничего сделать. Но удара не последовало. Просто у меня с треском вырвали из рук записную книжку. Теперь ее держал резко отскочивший в сторону голубоглазый зомби Марсель. Он подошел к столу и протянул ее профессору.
— Качественная вещь, — деловито, как скупщик краденого, оценил мое личное имущество профессор, и у меня возникло подозрение, что возвращать книжку он мне не намерен.
— Что вы себе позволяете? — нашел я в себе нахальство непонимающе и уязвленно возмутиться творящимся Произволом.
— Чудо техники, — профессор возвратил книжку Марселю, тот отнес ее в соседнюю комнату, откуда донеслось тяжелое лязганье сейфа. — От греха подальше, . — теперь голос профессора был извиняющимся. — Не люблю, когда мешают откровенному разговору. Скажите, мой дорогой друг, вы на самом деле считаете меня крупным преступником или просто льстите моему самолюбию?
— Что за чепуха? — упорно продолжал возмущаться я.
— У меня есть дурная привычка, — признался он. — Это неуемное любопытство.
«И еще вреднее — золотая клептомания», — про себя добавил я.
— Иногда, к моему стыду, она подавляет врожденный такт, — продолжил профессор. — Я попросил моих добрых знакомых пропустить записки, которые вы передава ли с моей помощью, через компьютер. Это у вас в МУРе выдумывают такие хлипкие шифры?..
— Шифр как шифр, — обиделся я за контору.
— Много времени его взломать не понадобилось. Читаю последнее послание и узнаю из него жгучую новость — оказывается, сопредседатель международной ассоциации психиатров, доктор медицинских наук, профессор Дульсинский свил в своей клинике осиное гнездо. Создал преступный синдикат. Прямо Кафка какой-то.
— В вашем компьютере шайбы зашли за ролики. Ничего подобного я не писал, — возмущаться, так уж до конца, Ничего не изменишь, но хоть попрепираешься.
— Не старайтесь без нужды. Не будьте смешным, — посоветовал мне профессор.
— Не буду. Я вас не обвинял, а всего лишь предлагал версию для работы.
Профессор только усмехнулся. Он вдавил кнопку на пульте, под потолком вспыхнули и ударили электрическим разрядом по глазам яркие белые лампы, выбившие полумрак из самых отдаленных уголков кабинета. Стало светло, как в операционной. Может, профессор врал и в душе он именно хирург? Из тех, которые специализируются на ампутациях и выкручивании костей. Не хотелось бы.
— Иногда хочется и яркого света… Георгий, вы мне глубоко симпатичны. Я понимаю, что такова ваша служба, ради нее нередко приходится поступаться добрыми отношениями. С самого начала я терпеливо ждал от вас подвоха. Меня сразу насторожила игра в шифровки. Не по-милицейски мудрено. Отдает дешевыми шпионскими боевиками. И шифр очень уж простоват. Какой бы вы на моем месте сделали вывод?
— Я не на вашем месте.
— Вывод простой. Вы рассчитывали, что я прочту ваше послание с невежливыми обвинениями в мой адрес и приму свои меры. Начну открывать карты. Но у вас должен быть козырь в рукаве. Какой? Записная книжка. Она, наверное, напичкана звукозаписывающей и передающей микроаппаратурой. Последнее слово техники. В ФСБ позаимствовали? Для милиции слишком уж дорогие игрушки… Кстати, в кабинете установлены радиоглушилки. И книжка в сейфе. Вы просчитались, мой юный друг. Ваш план был не слишком разумен.
— Шеф говорил тоже самое, — вынужден был признать я со вздохом.
— Мне право жаль. В таких случаях легендарный майор Пронин говаривал: «Вы просчитались. Не моя, а ваша карта бита. Дом окружен».
Партизан-подпольщик гордо бы кинул в лицо врагу:
"Жгите, стреляйте, все равно ничего не добьетесь, фашисты! " А оперу Гоше Ступину оставалось лишь жалобно прошепелявить что-то о бессмысленности дальнейшей преступной деятельности, о неприкосновенности личности сотрудника милиции, о том, что начальство прекрасно знает, где находится их подчиненный, и примет самые жесткие меры, ну и, куда же без этого, о благотворной роли чистосердечного раскаянья и явки с повинной.
Почему-то моя пылкая речь не нашла никакого отклика в душах злодеев. Она просто улетела в пространство, не задев ничьих умов. Что еще прикажете делать в такой ситуации Гоше Ступину? Сыграть в техасского реинджера Чака Норисса?
: Врезать по сопатке стоящему за спиной Марселю, потом выбить пыль из профессора? Затем завладеть записной книжкой или телефоном? Не уверен, что противник не просчитал такой вариант. Но попытка не пытка. Пытка начнется, когда попытка сорвется. Раз. Два. Три. Пошли. Вскочить с кресла, уйти вправо. Развернуться. Дать голубоглазому зомби по хоботу…
Если бы Марсель так и остался стоять фонарным столбом или, следуя рефлексу обученного телохранителя, ринулся бы на меня, глядишь, и рухнул бы сразу под моей рукой-кувалдой. Но он просто отскочил в сторону. Притом так быстро и плавно, что просто зависть взяла. В общем кулак мой со смаком, толком и расстановкой нокаутировал воздух да еще вынес меня на шаг вперед. Я отскочил в сторону, чтобы не нарваться на контратаку зомби, Тут профессор и выстрелил в меня из пластмассового бластера. Второй раз меня глушили из этой штуки. Работала она безупречно…
У Дульсинского какая-то страсть к модерновым офисным интерьерам. Даже подвал он умудрился обустроить по европейским казенным стандартам — обитые тем же фиолетовым (прямо страсть какая-то нездоровая у него к этому цвету) пластиком стены, стеклянные столики, кресла с изогнутыми хромированными подлокотниками, огромный телевизор, три компьютера. У профессора явно не было проблем с жилплощадью.
По помещению можно кататься на велосипеде или, если не жалко паласов на полу, то и на мотоцикле.
Очнулся я в этом подвале все в той же компании. Похоже, я вышел у моих оппонентов из доверия их озаботил мой необузданный нрав, так что теперь моя нога была закована в кольцо, цепь шла к вмонтированной в стену ржавой скобе.
Подмосковный пленник.
Чувствовал я себя гораздо лучше, чем после прошлой обработки паралитиком. Предплечье побаливало как после укола. Скорее всего, они вкололи мне какой-то нейтрализатор, быстро поставивший меня на ноги. Я вполне был готов к выяснению отношений, которое, учитывая соотношение сил, с моей стороны могло носить лишь характер дешевого базара.
— Убьете? — поинтересовался я.
? Убьем? — удивился профессор. — Господь с вами. На нас есть хоть одно убийство?
— Пожалуй, ни одного.
— Мы не причиняем вреда людям. Жизнь и здоровье личности для нас священны. Это непоколебимый принцип.
Приятно попасть в лапы к бандитам-гуманистам, последователям доктора Швейцера, Махатмы Ганди и матери Терезы. Окажись я в гостях, к примеру, у того же Миклухо-Маклая — гуляла бы уже по моим косточкам бейсбольная бита. И уже готовился бы бак с кислотой или с негашеной известью, дабы неэстетичный вид моих останков не смущал бы население и правоохранительные органы. Но то необразованный Миклухо-Маклай и ему подобные социально опущенные субъекты.
Здесь же — интеллектуальная элита. В обхождении — сама вежливость и предупредительность. Вот только держат меня на цепи, как пушкинского ученого кота, — Но я не в обиде. Любой гуманизм имеет пределы.
— Причинять вам физические страдания, применять насилие — у нас и в мыслях такого нет и быть не может, — продолжал профессор излагать свое жизненное кредо.
— А что есть? — спросил я.
— Попытаться вас убедить. Узнав все, вы встанете на нашу сторону.
— А если не встану?
— Какие могут быть «если»? — удивился профессор, будто я действительно сморозил какую-то глупость. — Конечно, встанете. Или я не психиатр, а слесарь-сантехник низшего разряда… И никакого насилия. Поверьте, с нами сотрудничают только люди, согласные с нами. Сотрудничают, кстати, из идейных соображений. Мне эти бандиты нравились все больше. Надо же, «из идейных соображений» им помогли награбить несколько центнеров золота. Что же у них за идеи такие? — Думаю, Георгию Викторовичу необходимо объяснить все в деталях, чтобы он сумел ясно представить себе ситуацию во всей ее полноте.
— Кто это сказал? Неужели Марсель? Это была самая Длинная фраза, которую я слышал от голубоглазого зомби. Представить себе не мог, что он за раз способен произнести столько слов. Притом свободно и правильно, без гыканий, эканий, слов паразитов и неверных ударений.
— Дормидон Тихонович, вы не могли бы нас оставить на несколько минут? — мягко произнес Марсель, но в его голосе были повелительные интонации человека, который умел и имел право приказывать.
— Да, пожалуйста, — к моему удивлению, профессор моментально поднялся и послушно вышел из помещения.
— Все обстоит несколько иначе, чем вы думаете, —
Марсель подкатил кресло на колесиках поближе ко мне, остановившись на таком расстоянии, чтобы я не смог до него дотянуться. — Вы считаете Дормидонта Тихоновича эдаким гением преступного мира, профессором Мориарти от психиатрии. Конечно, он человек выдающихся способностей, достойный самого глубокого уважения. Но не он первая скрипка в этом оркестре.
— А кто же?
— Профессор Мориарти — это я.
Век живи, век учись, дураком помрешь. Это не я сказал, а народ. Я лишь в очередной раз убедился в справедливости такой постановки вопроса. Так всегда и бывает: строишь версии, прорабатываешь варианты, перед глазами стоит целый питомник призраков собак, которых ты съел на подобных делах.
А когда докапываешься окончательно до истины, выясняется, что дом ты строил вверх тормашками. Сейчас тот же случай. Голубоглазая обезьяна на поверку оказалась не только говорящей, но и руководящей — точно со знаменитого плаката сошла, где шимпанзе в смокинге держит телефонную трубку, а внизу подпись «босс всегда прав». Итак, меня можно поздравить с конфузом. Оказывается, профессор Дульсинский в этой компании на посылках. А «всегда правым боссом» служит Марсель. Вот и верь после этого людям.