Рясной Илья. Охота на уродов

   — Во, бля, — с уважением протянул Тюрьма.
   — Кикимора — верный глаз, — зло усмехнулся Туман. Она прицелилась еще раз. И вторая бутылка разлетелась на осколки. Девчонка засмеялась и подняла пистолет, чтобы раздолбать последнюю бутылку, но Туман грубо вырвал ствол и оттолкнул ее:
   — Позабавилась — и будя.
   — Я попала, — с обидой произнесла она.
   — Твое дело ртом работать, тварь мелкая, — бросил он, обдавая ее ненавидящим взглядом. — Все, пошли…
   И, больше не говоря ни слова, начал карабкаться вверх по склону карьера. Ноги скользили по песку и скатывались назад, но он упорно лез вверх. Компания нехотя потянулась вслед за ним.
 
   Мать осенила Тюрьму крестным знамением и прошептала какую-то оберегающую молитву.
   — Да ладно тебе нашептывать! — отмахнулся он.
   — Береги себя, сынок, — еще раз перекрестила. Каждый день повторялся этот ритуал.
   Тюрьма чертыхнулся под нос и потянулся к ручке двери.
   Однокомнатная квартирка в хрущобе была тесная, бедная и чистенькая. Мебели было мало. В красном углу висели три иконки, и потолок был закопчен. Мать молилась иконам истово и часто. Сам Тюрьма считал это делом совершенно пустым, но матери обычно об этом не говорил.
   Она вздохнула, глядя вслед сыну, за которым захлопнулась дверь, и еще раз осенила его крестным знамением. На руке ее была затейливая, виртуозно исполненная татуировка.
   Сердце за сына у нее было не на месте. Хотя, по большому счету, она знала, что путь его определен раз и навсегда, но боялась признаться себе в этом. Не в ее силах было разомкнуть заколдованный круг. Родился он у нее в тюрьме и, скорее всего, в мир иной уйдет оттуда же. Папаша — интересно, кто он был? У нее были разные предположения на сей счет, но наверняка она утверждать ничего не могла. Однако одно знала точно — это был человек не с одной судимостью, других она по молодости не признавала.
   Она еще раз перекрестилась. И стала собираться. Ей нужно в церковь, поставить свечки, помолиться перед ее заступником Николаем Угодником, потом переговорить с батюшкой и идти торговать иконками в лавке Софринского предприятия, производящего церковные предметы. Это занятие приносило какой-никакой доход и наполняло ее благостностью.
   А Тюрьма шел легкой походкой по городу. Светило солнце. Настроение, обычно невеселое в последние дни — никак не мог забыть мольбу в глазах того хачика, — сейчас отступило. Этот день вроде не должен преподнести никаких подлостей.
   Компашка уже собралась в подвале. Туман успел вогнать себе в вену героин и сейчас отходил Глаза его были мутноватые, но способность ориентироваться в окружающем мире уже к нему вернулась.
   У Кикиморы сиял свежий фингал под глазом.
   — Кто тебя? — спросил Тюрьма.
   Она не ответила. Ясно — Туман постарался. Он дулся на нее второй день. Причина для тех, кто знал его хоть немного, лежала на поверхности — он не мог простить ей тех двух разбитых меткими выстрелами бутылок и своей неуклюжей стрельбы. Поэтому фингал под ее глазом был закономерен.
   — Будешь? — кивнул на шприц Туман.
   Тюрьма отрицательно покачал головой. Героином он не увлекался. Пробовал раза два-три, не понравилось, так что предпочитал стакан водяры или хороший косячок. Садиться глубже на иглу не хотелось. Он, родившийся в тюрьме, отлично знал, от чего можно забалдеть — и от гуталина, и от бензина, но знал, и что делается с людьми после этого.
   — Дурак, — загундосил Туман. — Это же «герыч», чистяк!
   — Не, не хочу.
   — Чмошники. И ты, и Шварц. Кайф им не в кайф, — злобился Туман, который становился раздражительным после дозы героина. — Одна Кикимора — человек.
   Он притянул ее и поцеловал. Она посмотрела на него с признательностью и любовью.
   Шварц, нацепив наушники, слушал музыку и тягал гантелю методично, как механизм. Эта методичность бесила Тумана, и он зло зыркал на своего приятеля.
   Шварц отбросил гантелю и сорвал наушник. И, поймав на себе злой взгляд, спросил:
   — Че?
   — А ниче! Че делать будем? — уставился на него немного косыми оловянными глазами Туман.
   — А че надо делать? — не понял Шварц.
   — У нас стволов целый чемодан. А ты железо тягаешь, придурок! — воскликнул Туман.
   Шварц засопел обиженно, но промолчал. Разговор опять вышел все на ту же главную тему, вокруг которой велся в последнее время, — что делать с оружием.
   Все разговоры сводились к незатейливым и по большей части отчаянно глупым прожектам.
   — Давай соседа моего охерачим, — предложил Тюрьма. — У него бабок немерено. «Форд» есть.
   — Нет, — возразила Кикимора. — Лучше дядьку моего, мамашиного брата. У него свой хозяйственный магазин. И деньги он дома хранит.
   Обсуждать это было забавно, но до осуществления планов было ох как далеко.
   — А давай мента завалим — предложил Тюрьма, который с молоком матери впитал ненависть к людям в серой форме.
   — Давай, — не слишком уверенно кивнул Туман. — А на хрена?
   — Чтобы их, сук, меньше стало.
   В общем, в очередной раз ни ясности, ни консенсуса по этому вопросу достигнуто не было Разговор зашел в тупик, всем стало как-то скучно, и Шварц сказал:
   — Как крысы тут сидим, в подвале. Давай на озеро. Искупнемся.
   Предложение было заманчивое. Нагрянули теплые деньки, и озеро уже прогрелось.
   — Пошли, — решил Туман, поднимаясь. — Шевелись, Кикимора. Что, жопой приросла? — он подтолкнул ее.
   До озера было идти с полчаса. Тюрьма по дороге купил всем мороженое и бутылку «чернил» — какой-то бормотухи, качество которой вполне соответствовало цене.
   — Бля-я, — потянулся Туман, прижмуриваясь на ярко-синее высокое небо. Ласковое весеннее солнце немного улучшило его самочувствие и настроение.
   Путь лежал через квартал пятиэтажек овощеводческого совхоза, замороженные стройки и обширный холмистый пустырь. Вот и озеро. Место это не пользовалось популярностью у нормальных людей. Там в основном собиралась бомжующая пьянь, которой вполне годилась эта грязная лужа и которая отлично себя чувствовала в густом кустарнике.
   Туман скинул ветровку, стянул рубашку и джинсы. Шварц снял майку и с удовольствием поиграл накачанными мышцами. В последние месяцы он активно жрал протеиновые таблетки и мышечная масса его заметно росла, к неудовольствию и зависти хилого Тумана.
   — Кикимора, а слабо без ничего искупаться? — крикнул Туман.
   — Не слабо! — с вызовом ответила она.
   — Ну так давай.
   Она скинула платье. С утра она сама рассчитывала уговорить всех сходить на озеро, поэтому на ней был синий с желтыми полосами купальник. Она потянулась к застежке купальника на спине и расстегнула ее. Бомжи, пьющие на берегу отраву, покосились на нее с интересом. Но Туман воскликнул:
   — Во шлюшенция! Я хренею!
   — Дурак!
   — Сама дура.
   — Он улегся на землю, оперевшись затылком о старую, дырявую шину, почесал пузо и прикрыл глаза.
   Шварц разбежался и с низкого обрыва бултыхнулся в озеро. Туша его шлепнулась так, будто тюлень вошел в грязную воду. С этого места они постоянно прыгали в воду, тут было глубоко и ныряльщики не боялись расшибиться.
   Тюрьма разделся, он был татуирован, как дикарь из сельвы, с ног до головы. Почесался под мышками. Разбежался. И тоже сиганул с обрыва.
   Так бы день и прошел спокойно, если бы не появление конкурирующей фирмы.
   Они шли неторопливо, как стадо животных, метящих свою территорию. Разлилась бутылка и послышались крики — это стадо набрело на бомжей и походя их затоптало Послышался звук удара, звон — бутылку разбили о голову одного бомжа, а другого повалили и отпинали — быстро, жестоко. Еле передвигая ноги, отхаркиваясь кровью, всхлипывая, бомжи рванулись наутек.
   — У, бля, — воскликнул Тюрьма, выпрыгивая из воды на берег. — Хорь со своей шоблой. Ноги делаем!
   — А хи-хи им не хо-хо, — хмыкнул Туман.
   — Двигаем! — Тюрьма схватил шмотки.
   — Да пошли они.
   Между тем время было упущено, и смываться было уже поздно.
   — Бляха, Туман, — развел руками Рома Хорьков по кличке Хорь. Ему стукнуло девятнадцать годков. Здоровенный, с длинными руками и дефективным лицом, в жизни он, кажется, не собирался заниматься больше ничем, как до старости шататься со своими корешами по улице, нещадно колотить бомжей, случайных прохожих, подворовывать из дач. Со своей свитой численностью человек в десять он твердо решил сегодняшний день ознаменовать приятными приключениями, а для этого старые враги в лице Тумана и его компании подходили как нельзя лучше. С криком команчей на тропе войны шобла устремилась вперед и взяла «тумановцев» в кольцо.
   — Тебе чего. Хорь? — спросил Туман, поднимаясь. Послышался визг — это Кикимора попыталась вцепиться ногтями в лицо одного из хоревских подручных, но получила кулаком по ребрам.
   — Давно мечтал позырить, как тебя отпидорасят, Туман, — язык у Хоря немного заплетался, он только что принял со своими верными оруженосцами на грудь стакан левой азерской водки, и теперь злобное веселье одолевало его и толкало на подвиги. — Ты у нас Леня. Будешь Лена.
   Кикимору прижали двое у кустов и с интересом, сопя, исследовали ее девичье тело.
   Шварц, до того накупавшийся всласть и мирно загоравший, присел на коленях, напряженно оглядываясь и нащупывая в своей одежде припасенный кастет. Но шансов отбиться у него было мало. У Хоревских прихвостней были короткие дубинки, да еще блеснул нож.
   По сигналу — залихватскому хулиганскому свисту — шобла устремилась на врага. Шварц легко вскочил и с треском впечатал кастет в первый же лоб. Тут же получил дубинкой по голове и рухнул на колени. Далее последовал пинок по ребрам. Он сгруппировался, понимая, что подняться ему не дадут и остается только крутиться на земле, чтобы получить меньше ударов и выжить.
   И тут послышался грохот.
   Сперва никто ничего не просек. Самый сообразительный, Хорь понял все первым и, увидев направленный ему в живот ствол, неуклюже прыгнул в сторону и припустился прочь.
   Шоблу уговаривать долго не надо было. Парни бросились врассыпную, унося ноги.
   Туман, который, уходя из подвала, засунул за пояс пистолет, теперь, счастливо улыбаясь, целился в спину убегающему Хорю. Нажал на спусковой крючок. Пистолет отрывисто пролаял еще два раза.
   — Ушел, сука!
   — И хрен с ним, — трогая разбитую губу, произнес Тюрьма.
   — Бля, мог бы завалить щегла! — обиделся Туман на оказавшегося слишком шустрым Хоря.
   — Ага, — закивал Тюрьма. — А потом бы тебя легавые загребли.
   Туман перевел дыхание. И почесал затылок. Такая постановка вопроса ему в голову как-то не приходила. Но сейчас он прикинул, что Тюрьма прав. Убивать Хоря на глазах у всех было опрометчиво.
   — А если его вечером завалить? — предложил Туман. — Я знаю, где он живет.
   — Да на хрен? Он теперь пуганый. — Тюрьма сплюнул кровавый сгусток.
   — А как эти пидоры бежали!
   — Меньше чем трое на одного наваливаться им западло! — буркнул Тюрьма. Голова шумела, удар по ней был существенный.
   — Так их! — Туман пнул ногой старую шину, в которой зияла дыра — туда вошла пущенная для острастки первая пуля.
   Кикимора всхлипывала, пытаясь восстановить целостность разодранного купальника.
   — Пошли отсюда! — прикрикнул Туман.
 
   У Кикиморы болела вся филейная часть. Ее папаша, вечно хмурый и нередко пьяный работяга с фарфорового завода, когда дочка пришла в третьем часу ночи, взял ремень и выпорол ее почем зря.
   — Шалава растет, ух! — погрозил он ей ремнем и цыкнул на двух ее маленьких братьев, испуганно выглядывающих из спальни. — Не хватало еще, чтобы дочь на Тверской стояла!
   — И встану! — с вызовом воскликнула она.
   — Ах ты, — он опять замахнулся ремнем.
   — Хватит — воскликнула мать, кутаясь в халат. — Она больше не будет.
   Папаша вопросительно посмотрел на дочь.
   — Буду, буду, буду! — закричала Кикимора.
   — Вот блядь выросла! — папаша хлестнул ее по щеке, потом обреченно махнул рукой, обернулся и пошел в спальню.
   Кикимора поплелась к себе в комнату, держась за больное место, упала на кровать и лежала, всхлипывая:
   — Гад, гад, гад…
   Папашка охаживал ее не первый раз. Конечно, обо всех ее выходках он не знал. Но того, что знал, было вполне достаточно для нервной трясучки. Еще три года назад его вызывали в милицию, уведомили, что дочурку застукали в подворотне, когда она нюхала клей с пацанами. От рук она отбивалась чем дальше, тем больше. Школу бросила. Проработала продавщицей три недели, но ее выгнали за отсутствие малейшего желания работать. А полгода назад он увидел у нее в сумке шприц и выпорол так, что она не могла две недели присесть. Ушла тогда из дома и жила в подвале дней десять. Потом заплесневела там, потянуло на нормальную еду, в домашний уют. И вернулась. Отец, осунувшийся и изнервничавшийся, ни слова не сказал ей тогда, пальцем не тронул. А мать все плакала.
   Ох, как же болела задница! Ремень у отца был армейский, пригодный для таких экзекуций. И хлестал папашка со знанием дела.
   — Ненавижу, ненавижу, — хлюпала она носом. Действительно, из глубин ее души поднималась мутная острая ненависть. Кикимора лежала и мечтала, что будет бить папашу ногами, а тот будет просить прощения. Убила бы… Убила…
   В семье Кикимора чувствовала себя чужой. Ее злила курица-мать, которая все кудахтала, что желает ей только добра, выводил из себя раздражительный отец, приводил в бешенство сопливый мелкий братишка, все время ноющий.
   Уткнувшись в мокрую подушку, она все-таки заснула. Сон был глубокий. В нем были кошмары, но утром она их не могла вспомнить. Кожа саднила, в одном месте ремень рассадил кожу до крови Она проглотила яичницу с томатами, которую приготовила мать.
   — Ну и что ты дальше собираешься делать? — начала набивший оскомину разговор мать.
   — А ниче, — ответила Кикимора.
   — Ты о будущем думаешь?
   — Да ладно, — отмахнулась Кикимора, набивая рот.
   — Чем ты будешь заниматься?
   — Квартиры грабить, — вдруг брякнула Кикимора.
   — Дура!
   — Пока, — Кикимора поднялась со стула и устремилась из квартиры.
   В подвале все собрались давно. Разговор зашел о том же, о чем спрашивала Кикимору мать, — что делать дальше.
   — Надо дела делать, — гундосил снова Туман. Его распирало оттого, что они являются обладателями огромного богатства — пяти стволов и нескольких коробок патронов — и не могут его употребить в дело. Наверное, так чувствует себя евнух, охраняющий гарем, падкий до женского пола и не способный ни на что.
   — А если сберкассу взять, — предложил Туман.
   — Какую сберкассу? — возмутился Тюрьма. — Ты с трех метров в Хорька не попал! А менты со стволами выскочат — чего ты делать будешь?
   — Ты недавно ментов собирался валить, — огрызнулся не терпящий противоречий Туман.
   — Я и сейчас согласен.
   — Да, — задумался Туман. — Нужно потренироваться.
   — Как? — не понял Тюрьма.
   — Ну, грохнуть кого-то.
   — Ну ты даешь, — протянул Шварц.
   — Кому даю — мое дело, — кинул зло Туман. — Завалим, посмотрим, как оно, в натуре.
   — А кого? — с сомнением произнес Тюрьма.
   — А давайте папашу моего! — подала голос Кикимора.
   — Кого? — удивился Тюрьма.
   — Предка. Козел, житья не дает. Во, — она стянула джинсы и продемонстрировала исполосованный отцовским ремнем зад.
   — Не. Сразу нас найдут, — отмахнулся Туман.
   — Не найдут, — закапризничала Кикимора.
   — Вентиль закрути, — бросил ей Туман, и Кикимора тут же послушно заткнулась. — Надо кого-то со стороны завалить.
   — И кого?
   — У теплоцентрали на Фруктовой бомжара живет. Его и завалим.
   — А чего он тебе? — удивился Тюрьма.
   — А ничего… Три года его, суку, знаю. С мамашей моей квасил и квасил. Во, — Туман ощерился, демонстрируя ряд зубов, в котором чернел провал. — Зуб, сука помойная, высадил.
   — Давай лучше наваляем, — предложил Шварц.
   — Наваляем… Он в два раза тебя шире. Кулак — во… Его мочить сразу надо.
   Энтузиазма по этому поводу ни у кого, кроме Тумана, не возникло. Но ему, наконец, удалось уговорить корешей.
   — А ты знаешь, где он? — спросил Туман.
   — В восемь утра на электричку попрется, — сказал Туман. — У него в Москве точка. Милостыню просит. Я знаю его маршрут.
 
   Рука, которую он держал под рубахой, вспотела. Пальцы впились в рукоятку пистолета, будто замерзли на ней, и, казалось, разморозить их уже не в силах никому.
   Сознание у Тумана будто раздвоилось. Одна часть взирала на все с холодным интересом стороннего зрителя. Другая металась где-то в области сердца и гнала по жилам кровь, сжимала все изнутри и толкала в мозг дурные предчувствия и мысли.
   Вдруг возникла дурацкая и страшноватенькая картинка — вот он вынимает пистолет, жмет на спусковой крючок, а железяка оказывается бесполезной. И он с Гусем, так звали того татуированного, прошедшего половину зон России бомжа, оказывается лицом к лицу. Какие кулаки у Гуся — он помнил отлично.
   Дрожь опять прошла по телу. Туман не верил, что отважится подойти и выстрелить. И мечтал, чтобы Гусь, постоянно отправляющийся по утрам по этому маршруту, на этот раз передумал, или заболел, или его повязала милиция, а еще лучше, чтобы он просто сдох от левой водки.
   Раздался леденящий душу вопль. У Тумана едва не выпрыгнуло сердце… Оказалось — вопят сцепившиеся коты.
   Туман с трудом разомкнул вспотевшие пальцы и потряс рукой, возвращая в нее кровообращение. Все, пора успокоиться. Тюрьма, маячивший вдалеке, около перекопанной еще полгода назад траншеи, над которой шли широкие трубы, не должен видеть, что он трясется. Туман, мало что знавший в жизни, тем не менее выучил: если хочешь верховодить в шобле, никогда нельзя показывать слабость.
   Он глянул на часы «Сейко», которые снял с того же паренька, с которого стянул куртку. Стрелки показывали шесть сорок одну.
   Место было заброшенное. Здесь проходила открытая теплоцентраль, дальше располагался покинутый коровник и недостроенные здания овощного совхоза. Гусь выбрал это место, потому что тут тепло и менты захаживают редко. Можно было, конечно, отправиться искать его там, в развалинах старой стройки, в заброшенных подвалах и развалившихся строительных вагончиках, но вряд ли там его найдешь. Да и тогда вообще неизвестно, чья возьмет.
   Туман, обуреваемый противоречивыми чувствами, ощутил боль в груди. Каждая секунда ожидания отдавалась болью.
   Гусь вылез с треском, как кабан, из кустов через двадцать минут и побрел по разломанному асфальту, упорно пытаясь не споткнуться и не рухнуть в раскопанную траншею. Здоровенный, с массивной, поросшей бородой челюстью, широченными плечами, в пятнистом камуфляже, прилично истертом и до неприличия грязном, и новеньких башмаках, которые, скорее всего, получил от международной организации защиты бомжей, устраивавшей бесплатные раздачи одежды и жратвы около Курского вокзала, он брел расхлябанной походкой человека, хотя еще и не наквасившегося, но в жилах у которого уже не первый десяток лет вместо крови течет спирт.
   Он смотрел сосредоточенно под ноги, а когда поднял глаза, то увидел в нескольких метрах перед собой Тумана. Наморщился, пытаясь узнать. Узнал.
   — Ленька. Оглоед, — икнул Гусь. — Дай червонец на опохмелку.
   — Откуда? — зачем-то ответил Туман, ощущая, как решимость окончательно оставляет его.
   — У, падла, — Гусь сжал кулак и погрозил ему. — Поймаешь у меня в зубы…
   И тут Туман сбросил с себя оцепенение. Дрожащей рукой выхватил пистолет и направил его в грудь Гусю.
   Тот удивленно посмотрел на пистолет. Протянул руку, шагнул навстречу Туману. Хотел что-то сказать.
   И тут Туман нажал на спусковой крючок. Гусь как ни в чем не бывало сделал еще шаг. И Туман понял, что не попал. Или патроны холостые — пришла в голову дикая мысль. До Гуся оставалось совсем немного, а Туман знал, что неуклюжий на вид бомж, несмотря на свои годы, все еще не утратил прыти и сейчас в прыжке настигнет его, повалит и просто раздавит, как муху И Туман снова нажал на спуск. Прогрохотал еще один вые грел Гусь отшатнулся и упал на колени. Промычал обиженно что-то нечленораздельное и тяжело рухнул на землю, забившись в судорогах.
   Вокруг Тумана все покрылось каким-то ватным прозрачным веществом. И он двигался вяло, будто преодолевая сопротивление этой среды Что-то толкало его и заставляло действовать, хотя хотелось просто обернуться и побрести куда-нибудь — безоглядно и бессмысленно. Он подошел к дергающемуся Гусю. Поднял пистолет. Выпалил в голову.
   — Атас! — крикнул Тюрьма.
   Оглянувшись все так же, казалось, медленно. Туман разжал пальцы и бросил пистолет. И устремился прочь от этого места.
 
   Павлов был доволен. После утренних стрельб ему удалось зажилить несколько патронов от ПМ, и теперь можно будет попалить в карьере с Ленкой, блондинистой, с тонкой талией секретаршей из прокуратуры, которая шалела от одного вида оружия. Она подавала надежды, но в постель Павлов затащить ее пока не сумел, и это для него стало вопросом чести.
   Он сладко потянулся, представив, как Ленка расстегивает блузку, и…
   — Бр-р-р, — он встряхнул головой, отхлебнул из стоявшей на столе бутылки с «фантой», огляделся Кабинет у него был маленький, с просторным, покрытым плексигласом столом, сейфом и стульями. Конечно, начальнику уголовного розыска, к тому же обладающему такими внушительными габаритами, неплохо было бы иметь кабинет побольше и получше. Ну да ладно…
   Насвистывая веселый мотивчик, Павлов выбрался из-за стола, протиснулся в дверь и пошел обходить дозором свои владения. Толкнул дверь кабинета с покосившимся деревянным номерком «три». Там унылый малолетний опер, только что выпустившийся из школы милиции и мечтающий в этот день развалиться на солнышке с подружкой и пить пиво, с видом человека, подвергнутого изощренной пытке, брал объяснение с потерпевшего, у которого увели с дачи насос и велосипед. В другом кабинете оперативники осваивали установленный неделю назад спонсорами новый компьютер — гоняли «Квек-два».
   — Хватит ерундой маяться! — начальственно возмутился Павлов. — В делах бардак. А они в игрушки играются.
   — Да, сейчас, — рассеянно кивнул игравший, ему сейчас все было до фонаря, потому что каких-то три выстрела осталось для того, чтобы завалить чудовище… Чудовище завалило его. И он разочарованно протянул:
   — Гад.
   — Работать, я сказал, — прикрикнул Павлов и вышел из кабинета, зная, что работать сегодня никто не будет. Настроение нерабочее, душа рвется на вольные просторы природы.
   Аркаша Гомонов, старший опер, спокойный, как танк, пухлый и круглый, прозванный Колобком, но, вообще-то, больше напоминающий пивную бочку, сегодня дежурил и должен был выезжать на происшествия и принимать заявителей.
   Заявительница сидела перед ним — миловидная барышня, миниатюрная и растерянная. Выглядела она экзотично. Ее фирменная, платиново-блондинистая, с химией и прибамбасами прическа была безвозвратно испорчена, волосы обмазаны чем-то липким и неприятным, в них запутались куски капусты и моркови.
   Павлов ее знал. Звали ее Света, она была сожительницей Золотого — правой руки Плотника, наиглавнейшего местного авторитета, этакого бугра на пустом месте. Сегодня, измаявшись от не праведных трудов, Золотой заявился домой, потребовал обед, получил холодный борщ и в сердцах надел Светке на голову кастрюлю. И отбыл в неизвестном направлении. Она обиделась и пришла в милицию с тем, чтобы призвать негодяя к порядку, потому что слышала, что милицию он боится. Во всяком случае кряхтел не раз, держась за ребра, сломанные ему год назад в порыве гнева разъяренным и скорым на расправу Аркашей.
   — А чего он так себя ведет? — всхлипнула она, вытаскивая из волос кусок капусты и брезгливо отбрасывая его.
   — Не мусорь, — сказал Аркаша.
   — Здорово, Светик, — сказал Павлов, заходя в кабинет. Настроение у него было светлое, он подбрасывал в руке зажиленные патроны.
   — Здрасте.
   — Патрончики, — он подбросил патроны и ловко поймал их. — А где пистолет?
   — За холодильником, — ответила Света.
   — Чего?
   — За холодильником. Ванька его там держит. Павлов справился с нахлынувшими вмиг эмоциями и небрежно бросил:
   — Поехали. Изымем.
   — Поехали.
   Пистолет действительно был за холодильником. Упакованный в целлофан «макарыч» с двумя магазинами, снаряженными новенькими патронами.
   — И зачем ему? — спросил Павлов.
   — Говорит, нужен, — сказала Света.
   Тут послышался звонок в дверь, и на пороге возник сам Золотой, невысокий, смуглый, цыганистый на вид — отец его действительно был цыганом, а мать молдаванкой. Он прибыл из Западной Украины пять лет назад и успел за это время достать весь городок.
   — Здорово, Ваня, — поприветствовал его Павлов, открывая дверь.
   Тот отшатнулся, прикидывая, как бы улизнуть, но Павлов железной хваткой поймал его за отворот рубашки, втолкнул в коридор, уткнул в стену мордой так, что едва не выровнял на ней все выступы.
   Светка наблюдала за этим действом с плохо скрываемым злорадством.
   Скосив глаз. Золотой увидел в комнате понятых, ненавистного Аркашу, лежащий на столе пистолет и издал непотребное всхрюкивание.
   Павлов обшарил карманы Золотого, не нашел ничего предосудительного, повернул его лицом к себе и гаркнул:
   — Откуда пистолет?
   — Продала, сука, — зыркнул на Светку Золотой.