Рясной Илья. Охота на уродов

Илья Рясной
 
Охота на уродов

   Очнувшись от полусна-полузабытья. Туман чувствовал себя так, что лучше бы вообще ничего не чувствовать, а лежать бездвижно и бесчувственно в гробу.
   В углу комнаты валялись два раздавленных каблуком одноразовых шприца, которыми пользовались раз пять. Вчера из них лилась в вену живительная влага и по жилам тек кайф. Сегодня кайфа не осталось. А осталась начинающаяся ломка и лютая злость по отношению ко всему на свете.
   Он приподнялся на кушетке, прикрытой толстым ворохом старых одеял и покрывал, огляделся на замусоренную тесную комнатенку, в которой прожил все семнадцать лет своей жизни, и заорал севшим и слабым голосом:
   — Э, дома есть кто?
   Дома никого не было.
   — Сука, — прошептал он, опуская онемевшие ноги на пол и с трудом поднимаясь. Пол корабельной палубой ходил под ногами.
   Дорога на кухню далась нелегко, он в кровь расцарапал ногу о гвоздь, торчавший из старой тумбочки, задел покатившуюся по полу пустую бутылку водки. Бутылка была нестандартная, из тех, что в пункте стеклотары не принимают, поэтому маманя ее еще не подмела.
   Дверца сломавшегося три месяца назад холодильника, служившего теперь шкафом, открывалась туго, и пришлось дернуть за ручку два раза. Из шкафа-холодильника дохнуло застарелой гнилью Туман поморщился и захлопнул дверцу. Плохо! Как же все плохо!
   Интересно, была вчера маманя здесь или нет? Кажется, ее не было. Скорее всего, она ночевала у кого-то из своих вонючих хахалей или просто пристроилась уютно под забором — ночи еще прохладные, но ей не привыкать.
   — Падла, — он почесал зудящий затылок. И с сожалением констатировал, что нужно выползать на улицу.
   Ползти было недалеко — каких-то триста метров.
   Он влез в ставшие уже тесными джинсы, с трудом натянул красную, переливающуюся, с желтой английской надписью ветровку, которая была ему мала, жала в плечах, но дареному коню в зубы не смотрят. Точнее, не дареному, а краденому — ведь куртку он с корешами позаимствовал в Москве у хорошо одетого, но, на свою беду, хлипкого очкастого доходяги.
   Подъезд мало отличался от квартиры Тумана — тот же мусор под ногами, тот же запах гнили, только колорита добавляли стены, густо исписанные нецензурными фразами и названиями западных групп.
   На улице было тепло, май уже прижаривал отвыкших от тепла жителей Подмосковья, но Туману было все равно зябко — его бил колотун, неизменный спутник кайфа. Солнце стояло высоко, значит, дело близится к полудню. Впрочем, Тумана время особо не интересовало, оно не значило для него ничего, поскольку торопиться ему было некуда. Из школы его с позором вытурили еще год назад, а от работы лошади дохнут. Хватило того, что покрутился у хачиков на стихийном рынке у Минской трассы, потаскал неподъемные коробки с ножками Буша, просроченными консервами и соками. Там он был два раза сильно бит из-за разногласий во взглядах на чужую собственность, после чего хачиков люто возненавидел, однако к чужой собственности не охладел.
   Ноги сами несли его в нужном направлении. Он вышел к длиннющему, отделанному синим и белым кафелем двенадцатиэтажному дому, охватывающему с трех сторон, как крепостная стена, двор с грибками и каруселями. Первый подъезд, код 254. Щелчок — дверь открылась. Справа ступеньки ведут к лифту — Туману туда не надо. Слева спуск в подвал — в самый раз.
   На двери подвала висел тяжелый ржавый замок, пытающийся убедить всех в своей надежности. Но он для лохов. Человек внимательный увидит, что скоба вовсе не прикреплена намертво гвоздями, а держится на честном слове. Поэтому достаточно чуть нажать на дверь, и послышится так хорошо знакомый Туману треск, и откроется проход. Остается только аккуратно приладить дверь на место. Все это проделано сотни раз.
   Туман пригнулся, чтобы не удариться головой о трубу, о которой он старался не забывать и все равно время от времени набивал шишки. Дальше, через пять шагов, обычно бывает лужа, не наступить бы. Теперь пробраться под выступами, идущими под низким потолком трубами… И вот впереди замаячил электрический желтый свет.
   — Здорово, придурки! — ласково поприветствовал Туман собравшихся в подвале людей, толкая грубую, сколоченную из серых, подвернувшихся под руку досок дверь.
   Помещение было квадратное, с низким потолком, площадью метров двадцать. Ребята несколько месяцев назад приволокли сюда со свалки продавленный диван, у мусорных баков нашли старую, обшарпанную резную этажерку. В тех же местах разжились стульями. Тюрьма стянул откуда-то лампу с оранжевым матерчатым абажуром. А Шварц — даром что на вид полный дурак, но ручки у него умелые — умудрился протянуть электричество. Его же руками был сколочен просторный стол. Стены обклеили фотографиями, преимущественно из «Плейбоя» и дешевых полупорнографических журналов. Так что подвал приобрел вполне жилой вид.
   — Здорово, доходяга, — кивнул Тюрьма. К полудню в подвал уже подтянулась вся компания.
   — Па-па, — колотил ладонью по колену в такт музыке Шварц — похожий на бычка, упитанный, с накачанными бицепсами и трицепсами и мощной шеей. Блаженно закатив глаза, он полулежал на диване, нацепив наушники плейера.
   Тюрьма — высокий, нескладный, татуированный с ног до головы, с металлической фиксой и злыми маленькими глазками, высунув язык, дорисовывал непристойную картинку на листе бумаги. К рисованию у него были хотя и неразвитые, но зато ярко выраженные способности, поэтому картинка получалась убедительная. Кикимора — плотная, задастая, с уже оформившимися крупными не по годам грудями и шрамом через подбородок девчонка, зевала, устроившись на сваленных в углу кожаных матах, которые год назад в лунную ночь были вынесены из спортзала родной четвертой городской школы.
   Все они с детства росли вместе, учились в одной школе. Это было крепко стянутое каким-то непонятным притяжением подвальное братство, сплоченное дихлофосом и клеем «Момент», мелкими кражами и грабежами, не слишком заботящееся о своем будущем и быстро забывающее прошлое.
   — Улетный «герыч» вчера попробовал, — безрадостно похвастался Туман, присаживаясь на мат рядом с Кикиморой.
   Та заинтересованно посмотрела на него.
   — Раскумариться нечем, — вздохнул Туман. — Ничего не осталось?
   — Черняшка у Шварца была, — сказал Тюрьма.
   — Ему зачем?
   Шварц — единственный в компании не кололся, не нюхал клей, все свободное время он качался. Две гири, которые увезли на тележке прошлой зимой с дачи какого-то москвича, — это Шварцева любимая игрушка. Туман их как-то попробовал оторвать от пола, у него что-то где-то хрустнуло, и теперь он к ним не подходил, стыдясь еще раз продемонстрировать свою физическую ущербность.
   — Не знаю, — пожал плечами Тюрьма и вернулся к рисунку, начав тщательно вырисовывать самое интересное место у женщины, при это намеренно его гипертрофируя.
   — Э, Шварц, — Туман встал и потряс за плечо приятеля. Тот снял наушники.
   — Чего?
   — Черняшка где?
   — Нет.
   — Куда дел?
   — Натахе из тридцать пятого дома отдал.
   — На хрен?
   — Вот именно — на хрен. Она знаешь как языком работает.
   — Я думал, ты кореш… А ты мою черняшку этой суке отдал.
   — Это моя черняшка была… Я ее купил, — обиделся Шварц.
   — Для Натахи?
   — Для Натахи.
   — Для суки черняшку купил, а другу — от винта? — Туман на самом деле обиделся, хотя, по логике, повода для это никакого не имел.
   — Да ладно тебе, — Шварц пожал плечами и опять нацепил наушники.
   — Сука! — Туман подпрыгнул и ударил ногой в стенку. Получилось неуклюже — каратист из него был аховый, по ноге пробежала боль. — Бабки есть у кого?
   — Ха, — саркастически хмыкнул Тюрьма.
   — Не жизнь ни хера! — заводился Туман. — У хачиков денег вагон. У дачников — вагон. А у нас — шиш да ни копья!
   Разговор это был старый. И велся не первый год. Заканчивалось все примерно одинаково — компания шла шуршать по дачам или отправлялась в Москву, где можно рвануть сумку или снять куртку с какого-нибудь пацана. Красть Туман любил больше. За рывки его два раза били так, что при воспоминании об этом начинали ныть сломанные ребра. И страх этот въелся в печенки. Лучше всего воровать из дач — зимой, когда ты знаешь, что оставленный хозяевами до теплых времен дом еще несколько месяцев в твоем полном распоряжении. Тогда спокойно, как в магазине, выбираешь товар и знаешь, что платить не надо. Да еще можно приколоться — нагадить посреди комнаты или написать дерьмом на стене что-то веселое, типа «Братья ада».
   — Тебе на дозу надо? — поинтересовался Тюрьма, не бросая своего занятия и работая ластиком.
   — Ну… Вообще… А тебе чего, бабки не нужны?
   — Ну ты скажешь. Как же не нужны. Нужны.
   — Ну и где?
   — Что где?
   — Бабки где лежат?
   Тюрьма задумался… В принципе, он часто задумывался над тем, где лежат бабки. К тому же хотелось не жалких копеек, а чего-то более существенного. Чтобы затовариться классно. И чтоб тачка. И чтоб… вообще, как в рекламе…
   — Вспомнил, — хлопнул в татуированные ладони Тюрьма. — Знаю, где бабок — как зерна на элеваторе.
   — И где это? — полюбопытствовал вяло Туман.
   — В Чертанове. Барыга один.
   — По наркоте?
   — Ага. Он по крупняку работает. Мелким барыгам поставляет… Хачик.
   — Хачик, — оживился Туман.
   — Ему бабки за зелье тянут со всей Москвы. А чего? Охерачиваем барыгу. Бабки берем. «Герыч» берем. Как короли будем. Представь, Туман. Все тик-так будет.
   — Тип-топ, — кивнул Туман.
   — Мне бабки нужны, — оживился Шварц, снявший наконец наушники и прислушивающийся к разговору. — Мотоцикл нужен.
   — Сильно нужен? — спросил Туман.
   — Сильно.
   — Значит, кабздец барыге, — хохотнул Туман. И упал на маты рядом с Кикиморой, которая все так же скучающе изучала плакат — «Муммий Тролль» — на стене. Он ухватил ее за колено, притянул к себе.
   — Отстань! — она оттолкнула его от себя.
   — А по хайлу?
   Кикимора зло посмотрела на него.
   — Да ладно тебе, — Туман притянул ее снова. — Пошли, — встал и настойчиво потянул ее в закуток, маленькую комнатенку, скрытую от глаз и использовавшуюся для интима.
   Она пожала плечами и отправилась за ним.
 
   Ценность наводки, которую дал Тюрьма, была даже не в информации о том, где живет барыга и когда у него должны быть деньги. Важнее всего было знание волшебного слова, которое послужит ключиком к хитроумному замку этой массивной металлической двери, а так за нее без динамита смешно даже пытаться проникнуть.
   Барыга проживал в трущобного вида пятиэтажке, затерявшейся среди вознесшихся ввысь новостроек в Западном Чертанове Туман, увидев этот серый, в цементных заплатах и швах дом, сперва даже усомнился:
   — В этом клоповнике барыга живет?
   — А чего ему, в Кремле жить? — возмутился куда более искушенный в жизни Тюрьма.
   Туману почему-то представлялось, что крупный барыга обязан проживать в роскошных двухуровневых апартаментах с зимним садом и фонтаном и ездить на серебряном «мерее», но эти представления были почерпнуты из боевиков о буднях наркомафии. Личные его соприкосновения с торговцами наркотиками ограничивались общением с самым низом, мелкими распространителями, обычно такими же, как он, пацанами, чаще так же сидящими на игле и мечтающими не о серебряных шестисотых «Мерседесах», а о том, чтобы вечером была доза — спасение от ломки и депрухи.
   Дверь, перед которой остановилась бравая четверка, вышедшая на охоту, была солидная, металлическая, с бронзовыми ручками, и стоила не меньше тысячи баксов.
   — Звони, — велел Туман Кикиморе.
   Та встала перед глазком и с силой вжала кнопку звонка.
   Никто не отзывался.
   Кикимора вдавила еще раз кнопку и держала ее на сей раз куда дольше, так что если в квартире кто-то был, его этот звонок давно должен был достать.
   — Кто? — наконец послышалось из-за двери.
   — От Вовы Дуги, — произнесла она. — Он договаривался с вами.
   — Договаривался, — прозвучало из-за двери. Если бы дверь была на цепочке и барыга сначала бы лучше присмотрелся, кто за ней стоит, или просто попросил показать деньги, с которыми дама пришла за товаром, все сложилось бы иначе, и жизни многих людей мирно потекли бы по другому руслу. Но все произошло так, как произошло.
   Звякнули запоры. Дверь тяжело отворилась. На пороге стоял невысокий, широкоплечий, с массивной головой и низким лбом кавказец неопределенного возраста — от тридцати до пятидесяти, под его глазами залегли мешки, щеки были небритые. Из-под майки выбивались курчавые черные волосы. Вообще, он весь был волосатый, мясистый, мускулистый, и своим видом наглядно напоминал, что человек, скорее всего, произошел-таки от обезьяны. Его плотно облегали спортивные брюки «адидас», а на босых ногах были пушистые тапочки. Он мутно поглядел, на Кикимору и спросил почти без акцента:
   — Бабки с собой? И учти, девочка, тут продают не меньше десяти граммов.
   И получил по голове кастетом. Отступил на два шага. Схлопотал еще раз кастетом, после чего мешком рухнул в прихожей на пол.
   Азербайджанец был здоровый, череп имел толстый, но и Шварц был не маленький и бить умел. Особенно когда руку оттягивал увесистый кастет.
   Туман запер дверь, когда его приятели очутились в квартире.
   — Гнида черножопая! — он пнул поверженного барыгу с размаху в ребра ногой, и сладостное ощущение вседозволенности волной прокатило по его телу. Потом пнул еще. И еще раз.
   — Хва, — Тюрьма оттащил его от потерявшего сознание барыги.
   Кожа на голове у поверженного хозяина квартиры была рассечена, кровь текла на серый палас и впитывалась в него.
   Квартира была двухкомнатная, малогабаритная, стандартная — таких в Москве бесчисленное множество. В ней были обычные стенка из ДСП, диван. На столе в углу столовой стояла видеодвойка «Шарп» и двадцатидевятидюймовый цифровой «Филипс».
   — Богатый, падла, — осуждающе произнес Тюрьма.
   — Берем, — кивнул Туман на телевизор и видеодвойку.
   — Ты чего? Не утащим, — возразил горячо Тюрьма. — Берем только деньги. И «белый».
   Они наспех обшарили квартиру. Ни денег, ни героина не нашли. Проверили все более тщательно, вытряхивая на пол содержимое ящиков, выбрасывая постельное белье и одежду из шкафов. Вскоре аккуратная квартира выглядела будто после землетрясения. На пользу такой обыск не пошел. Теперь тут вообще ничего невозможно было обнаружить при всем желании, да еще по квартире стало невозможно пройти. У Кикиморы нога попала в брошенный посреди комнаты чемодан, и она растянулась, приложившись лбом о ножку стула.
   Поверженный кавказец заворочался, и Туман озадаченно посмотрел на него.
   — Надо связать.
   Туман и Шварц с трудом перетащили тяжелого барыгу в комнату и крепко связали руки женскими нейлоновыми чулками, которые нашлись в шкафу, потом поверх еще несколько раз обернули руки и ноги телефонным проводом. В рот запихали чистый носок из шкафа, обернув для надежности вафельным грязным полотенцем.
   — Где «белый»? Где лавы? Говори, падла черножопая! — Туман нашел на кухне угрожающего вида нож для разделки мяса и подвел лезвие к горлу.
   Кавказец, дико выпучив глаза, уставился на лезвие и замычал.
   — Говори!
   — У него пасть замотана, — заметила Кикимора.
   — А ты молчи, соска! — окрысился Туман, но вынул изо рта кавказца носок.
   — Нет бабок! Нет геры! Куда пришел? Зачем пришел? — затараторил кавказец, у которого от волнения появился акцент. И тут же получил по плечу отломанной в ходе осмотра ножкой стула.
   — Тут тебя и положим, макака!
   — Нет ничего. Клянусь хлебом, — загундосил кавказец.
   — Ну да, — Туман с размаху полоснул по предплечью хозяина квартиры ножиком, а Тюрьма ударил отломанной ножкой стула по голове, когда барыга взвыл.
   — Сейчас тебя буду резать, чернозадый, — Туман надавил на горло кончиком лезвия ножа.
   — Я честно говорю.
   — Твоя беда.
   — Отдам все — отпустишь? — переведя дыхание, дрожащим голосом произнес кавказец.
   — Гадом буду, отпущу, — кивнул Туман.
   — Там, — барыга показал на угол.
   — Ты чего грузишь?! Где там?
   — Паркет там. Подними. Увидишь.
   Туман сходил в прихожую, залез в ящик, где видел будто специально оставленные столярные инструменты, взял долото и начал выбивать паркет в указанном месте. Под паркетом оказалось достаточно большое пространство, чтобы хранить множество нужных вещей.
   — Так его, — одну за другой вышибая паркетины, приговаривал Туман. Наконец, он сунул руку в пространство под полом, пошарил, извлек целлофановый пакет. — Ха!
   Он развернул пакет и кинул на софу. Рассыпались, укрыв опавшими листьями затейливо разрисованное покрывало с тиграми, сторублевки и тройка стодолларовых купюр.
   — Где «герыч»? — обернулся Туман к кавказцу.
   — Все продал, — жалостливо забормотал тот.
   — Ты, урюк, ты кого грузишь? Нам такой шелест не по кайфу. Где?
   — Правду сказал.
   Тюрьма внимательно поглядел на него, потом взял долото и начал раскурочивать паркет по всей комнате.
   Через несколько минут он набрел на то, что искали. С другой стороны комнаты, в подполе, был пакет с героином. Там его было граммов пятьдесят — не слишком много для оптового торговца. Правда, сразу видно, что «герыч» чистый, розовый, еще не разбадяженный.
   — Отпад, — покачал головой Туман. — От такого улетишь — можно и не приземлиться.
   Кавказец, которому опять натянули на лицо полотенце, молчал, но в глазах его было страдание. Он только тихо постанывал, когда на его глазах извлекали героин.
   Тюрьма, воодушевленный находками своего друга, начал дальше выковыривать паркетины. Сунул руку под пол. Нащупал что-то большое и гладкое.
   — Есть что-то, — он отодрал еще две паркетины и извлек на свет потертый толстый «дипломат» с кодовыми замками.
   — Оставь! — испугался азербайджанец. — Это не мое!
   — Ага, — загоготал Тюрьма. — Это мое.
   — Чего там, «герыч»? — подался вперед возбужденный Туман.
   — Не. Что-то тяжеленькое.
   — Золото, да? — заволновался Туман.
   — Поглядим. — Тюрьма потянулся за долотом, но потом попробовал просто нажать на замок, и тот с щелчком открылся. Еще щелчок. Крышка приподнялась сама, изнутри дипломат распирало что-то мягкое.
   Внутри были какие-то разноцветные тряпки. Туман сдернул их.
   Тюрьма присвистнул.
   В тряпки были завернуты пять пистолетов. Потертых, явно старых, но в густой смазке, по виду вполне годных к работе.
   Тюрьма взял один из них. Рукоятка была не очень удобная. Но ощущение смерти, которую держишь в руке, наполнило душу сосущей и радостной тревогой.
   — Падай! — хохотнул Тюрьма, направляя ствол на Тумана, который испуганно отпрянул. — Зассал?
   — Да пшел ты! — выпятил по-шпански подбородок Туман и растопырил пальцы.
   — Пацаны, это вещь дорогая, — воскликнул азербайджанец, которому опять развязали полотенце. — За нее точно найдут.
   Туман почесал короткостриженный череп и кивнул:
   — Хачик по делу базарит. Найдут.
   — И чего? — посмотрел на него Тюрьма.
   Туман подскочил к азербайджанцу и ударил его ногой по почкам. Несчастный взвыл. Туман нагнулся и снова засунул ему в рот носок, обернул полотенцем.
   — Мочить падлу, — злобно скривился Туман. — И все дела.
   — А кто мочить будет? — насупился Шварц.
   — Все будут. — Туман взял мясорезный нож. Азербайджанец завращал глазами и заорал. Голос едва пробивался сквозь тряпку, но звучал все равно достаточно громко.
   — Шварц! — завизжал Туман.
   Шварц понял все правильно, и кастет треснул о череп азербайджанца. Тот затих. Туман уселся ему на грудь, зажмурился, обхватил рукоять ножа двумя руками, набрал в легкие побольше воздуха, задержал дыхание и вонзил лезвие в грудь. Нож угодил в кость и пропорол кожу, ушел в сторону.. Туман нанес еще один удар. Еще… Он улетел, как от хорошего «герыча», куда-то в другое пространство. И вернулся из него на восьмом ударе.
   — Сука черножопая! — тонко крикнул он. Поднялся. Он был весь в крови. И поймал на себе взгляды своих подельников. Тюрьма смотрел на него сосредоточенно и как-то жадно. Шварц — ошарашенно и испуганно, было видно, что он перетрусил и ему уже ничего не надо — ни денег, ни мотоцикла. В Кикиморе испуг мешался с восхищением.
   — Ну чего зенки вылупили, мелкота? — Туман протянул нож Тюрьме. — Давай!
   Тот, не говоря ни слова, взял нож и ударил им в уже мертвое тело.
   Шварц отступил к стенке и потряс головой:
   — Нет!
   — Тогда рядом с ним ляжешь!
   Шварц взял нож и наугад ударил куда-то, отвернувшись.
   — Обгадился, да? Сынок, — презрительно кинул Туман. Голова у него сладостно кружилась. Он вдруг ощутил себя властелином всего подлунного мира. Он убил человека! Убил легко! И теперь этот мир у его ног!
   Кикимора взяла нож. Держала его неуверенно. Судорожно сглотнула. Глаза стали чумные.
   — Чего, соска, сдрейфила? — Туман подтолкнул ее к трупу.
   Она вздохнула поглубже и двумя руками слабо ударила.
   — Хватит. Пошли, — кивнул Туман.
   — Ты весь в крови, — сказал Тюрьма. — До первого мусора дойдешь.
   Только сейчас Туман увидел, что весь перепачкан в крови азербайджанца.
   — А правда…
   Его взгляд упал на выброшенный из шкафа белый костюм, лежащий на полу в ворохе одежды.
   Костюм ему явно был великоват. Пришлось подтянуть брюки повыше. И пиджак был широкий.
   — Ну чего? — спросил Туман.
   — Хоть сейчас клоуном! — хрипло хохотнул Тюрьма, не переставая облизывать пересохшие губы. — Все, делаем ноги! — он подхватил «дипломат» с пистолетами.
 
   Туман смотрел одним глазом на мушку, пистолет дрожал в руке, и бутылка, поставленная на опрокинутую деревянную полутораметровую катушку из-под кабеля, все не желала попадать в прорезь прицела. Выпучив глаз, будто боясь, что тот сам закроется, он резко дернул спусковой крючок.
   Он ждал большей отдачи, но пистолет мягко вдавило в руку, и ствол ушел вверх.
   — Бля! — воскликнул Туман, видя, что пуля ушла куда-то в сторону, наотрез отказываясь разбивать злосчастную бутылку.
   На песчаный карьер они решили выбраться через пять дней после истории с барыгой. После убийства Туман просидел три дня дома, доедая консервы и сухари, которые притащила мамаша, с трудом вынырнувшая из очередного загула. Все эти дни Туман отчаянно трусил. Он вздрагивал, в желудке становилось пусто, к горлу подкатывала тошнота, когда внизу останавливалась машина. И когда хлопала дверь лифта, он весь сжимался. Он ждал, что за ним придут — или друзья азера, чье оружие они увели, или менты. И при мысли о расплате становилось дурно. Но он забывался, вгоняя в вену героин. «Герыч» был отличный, не разбадяженный зубным порошком и толченым мелом. Это были крылья, на которых Туман взмывал ввысь, чтобы на следующий день вернуться на землю и снова вздрагивать от гула автомобильного мотора.
   Несколько дней так и прошли — в чередовании периодов панического страха с полузабытьем от наркоты. Он вовремя сообразил, что погрузился уже достаточно глубоко и пора выбираться на поверхность, как бы это не было в лом.
   Похоже, вся компания испытывала схожие ощущения. В подвале с того дня, когда они пошли брать хачика, так никто и не бывал, кроме самого Тумана, спрятавшего «дипломат» с пистолетами в самом отдаленном углу под старым хламом, листами фанеры и кирпичами.
   Туман нутром почуял, что пора скликать команду. И отправился к Тюрьме… Через час собрал всех в подвале и сообщил:
   — Идем пробовать ствол.
   Был извлечен из потайного места «дипломат». Туман засунул один из пистолетов себе за пояс, рассовал по карманам две картонные коробочки с патронами. И все отправились на заброшенный карьер. Это место было печально известным в Московской области, время от времени братва свозила туда трупы с нескольких районов, там же забивались стрелки и происходили разборы по понятиям, и приличный народ туда боялся соваться даже днем. Там можно было стрелять хоть из пистолета, хоть из автомата — звуки не долетят до чужих ушей.
   Бутылки они подобрали на месте и установили их на деревянную катушку Туман долго искал на пистолете предохранитель, потом оказалось, что предохранителя у него вообще нет. Наконец разобрались, как стрелять. Но самый первый выстрел так и не достиг цели. Бутылка не шелохнулась Туман выстрелил еще три раза — с тем же успехом.
   — Дай! — сказал Тюрьма.
   Туман нехотя протянул ему пистолет.
   Тюрьма обхватил рукоятку двумя руками, чуть присел, как герой боевиков. Тщательно прицелился. Нажал на спусковой крючок Бутылка, выставленная в двадцати метрах, разлетелась вдребезги. Оставались нетронутыми еще четыре бутылки.
   — Вот так!
   — Откуда умеешь? — подозрительно осведомился Туман.
   — Я много чего умею. — Тюрьма прицелился небрежно во вторую бутылку… И, конечно, промазал.
   — Блин.
   Выстрелил еще раз — от бедра. С таким же успехом он мог палить и с закрытыми глазами.
   — Дешевка, — махнул рукой Туман.
   Шварц, взяв пистолет, с обычной для него нудной аккуратностью прицелился. Он тоже промазал, и Туман воспрянул духом. Дело оказалось вовсе не такое простое. В боевиках с двух рук небрежно кладут по двадцать человек десятью выстрелами. Но так бывает лишь в кино.
   — А я? — заныла Кикимора.
   — А ты хрен соси, — бросил Туман пренебрежительно. Кикимора насупилась обиженно. Шварц сжалился и протянул ей пистолет, советуя:
   — Целься лучше. Вон прорезь. Вон мушка. Кикимора прицелилась. Потянула спусковой крючок. Грохнул выстрел. Бутылка разлетелась.