Рясной Илья. Скованные намертво

   Пушкинская ОПГ имеет развитые связи с зарубежьем — США, Германия, Таиланд. Она курировала доставку героина из Таиланда. Лидеры выезжали в страны Восточной Азии. В Таиланд выезжал и скончавшийся недавно от болезни держатель пушкинского воровского общака «Зека».
   Лидеры: крестным отцом группировки является Акоп Дадашев — кличка Папа. Известен как крупный коммерсант, является руководителем фирмы «Торпродакшен», имеющей связи на самых верхах российских властных структур. По некоторым оперативным данным, дает «наверх» отчисления в деньгах и автомашинах. С 1992 года в Ногинске на ликеро-водочном заводе (в целом завод контролируется лидером балашихинской ОПГ Фролом) Дадашеву принадлежит одна из линий. В поселке Лесном на территории завода «Промсвязь» действует цех по производству водки «Столичная». Также владеет «цехом уникальной мебели» на Коровинском шоссе, продукция которого поступает в квартиры высокопоставленных представителей государственного аппарата.
   Братья-близнецы Соколовские (Соколята) — одни из изначальных организаторов и руководителей группировки. Ранее судимые. Им вменяется незаконное хранение и ношение огнестрельного оружия и организация похищения дочери Дадашева. Они же руководят правдинским отделением. Специализация Соколят — захват заложников, вооруженный разбой, скупка земли, заказные убийства, перепродажа похищенного автотранспорта. Контролируют ресторан на Дмитровском шоссе, автостоянки.
   Особенностью Соколят является активное участие в приобретении связей в экономических структурах, органах местного самоуправления. Преступления выполняют чужими руками. Ведут тихий и скромный образ жизни, в области появляются редко. Одно из мест встречи — ресторан «Сказка». Во многом такое поведение объясняется тем, что возбужденное против них дело до сих пор не прекращено.
   Григорий Жаворонкин (Жора). Бывший офицер и спортсмен, выпускник Ленинградского военного института физкультуры. Судим за рэкет. Входил в ОПГ, состоящую из жителей Москвы, Подмосковья и Ленинграда.
   Пушкинская ОПГ имеет устойчивые связи с преступными группами подмосковного Калининграда, с солнцевской и люберецкой ОПГ. Имеет хорошие отношения с ворами в законе — Горбатым, Ростиком, Жидом, Захаром, Савоськой, Цирулем.
   Руководство ивантеевской группировкой осуществляется через Ивана Зубровина (Зубра). Начинал с рэкета, был рядовым членом группировки, недавно выезжал в США для укрепления деловых контактов с местной мафией.
   11 мая 1993 года были расстреляны из автоматического оружия активные участники ОПГ Николай Рябов (Незнайка), Дмитрий Губарев. Ранее в ходе борьбы за передел сфер влияния также уничтожено несколько авторитетов. В начале июня сего года после освобождения городским судом Ивантеевки «по состоянию здоровья» под залог в пятьсот тысяч рублей убит автоматной очередью вместе со своим подельником неоднократно судимый за убийства и захват заложников один из авторитетов ивантеевцев Петр Родионов — ближайшая связь Дадашева…»
   Дальше шли документы такого же плана. Большинство фактов были Аверину известны. На некоторые места убийств он выезжал. По убийству Родионова готовил докладную о странном поведении народного судьи, отпустившего под залог отпетого рецидивиста — как всегда, без ответа и привета. Судьи все чаще превращались в соучастников преступной деятельности, и никого это не волновало, только по радио и телевидению с утра до вечера депутаты и журналисты заученно долдонили о необходимости дальнейшего развития их независимости — и никого не интересовало, что в последнее время эта независимость все больше превращалась в откровенную неподконтрольность никому.
   — Понятно, — Аверин отодвинул папку.
   — Они давно всем как бельмо на глазу, — сказал Сидоров, убирая папку в сейф. — Настала пора дать им хорошенько по зубам… В общем так, налет мы на них организуем. Если возьмем там твоих убийц, то и прекрасно. В любом случае, даже если больше ничего не найдем, будем иметь отмазку. Так?
   — Угу.
   — А мы пока подработаем связи Дадашева. Там интересная картина намечается… Естественно, напоминать не стоит, что акция высокой степени секретности. Мы не ставим в известность даже региональное управление, чтобы не улетела информация. Постараемся обойтись своими силами.
   — Правильно.
   — В общем, считай, тебя приняли в нашу компанию, — Сидоров крепко пожал Аверину руку…
   Где-то к одиннадцати часам вечера Аверин добрался до дома, поужинал на скорую руку и занялся чтением газет, скопившихся за последние дни. Времени на это много не нужно.
   Политикой он не интересовался принципиально. Сплетнями из жизни высшего света — тоже. Оставалось читать прогноз погоды и программу телепередач. Тут послышался телефонный звонок. Звонила Светлана.
   — Аверин, я не спрашиваю, любишь ли ты меня, — это бесполезно. Но ты меня уважаешь?
   — Уважаю, — произнес Аверин.
   — Если ты меня уважаешь, в четверг я тебя жду на свой день рождения.
   — У тебя день рождения?
   — Ты хочешь, чтобы я обиделась? Мне исполняется тридцать лет.
   — Ну и стара ты, — хмыкнул Аверин.
   — Козлик, посмотри на себя. Я выгляжу, как девчонка. И уж гораздо моложе тебя. Ну так будешь?
   — А куда я денусь? Если только по работе ничего не случится.
   — Ищешь отговорку?
   — Я просто предупреждаю.
   А на работе как раз случилось. Правда, не в день рождения Светланы, а накануне…
 
   — Скоро должны появиться, — сказал начальник отдела РУОПа Долгушин.
   — Припозднились, — Аверин забарабанил пальцами по приборной панели «Жигулей». Слипались глаза, хотелось спать, но спать было нельзя.
   — Четверть первого, — кивнул Долгушин. — Но им на работу не идти. Имеют возможность.
   — Вышли из подъезда, — глухо прошуршал динамик.
   — Отлично, — кивнул Долгушин и проговорил четко в рацию:
   — Приготовиться к задержанию. Начинать по приказу. Будем принимать, когда они подойдут к машине…
   Утром Долгушин позвонил Аверину и сказал, что сегодня надо брать Артема Смолина — того самого подручного Росписного, исполнителя убийства на Кронштадтском бульваре, наводку на которого дал Ледокол. Артем будет сегодня вечером с напарником на хате в доме у Рижского моста. Оба при стволах — что и требуется, чтобы забить их в задержку и начать работать. Так и порешили — Смолина с приятелем брать. Выписали заявку на группу отряда милиции специального назначения — спецназовцы по правилам задерживают вооруженных преступников. И теперь сидели, ждали, когда объявятся бандиты.
   От дома к стоянке направились две амбалистые фигуры. Чемпион России Артем Смолин обладал мощным телосложением и необычайной физической силой. Но ему вряд ли помогут его великолепные спортивные качества. Спецназу приходилось брать и чемпионов мира по боксу, и черных поясов по контактному карате. Как поется в песне Высоцкого: «Супротив милиции он ничего не смог». Спецназовцы владеют тактикой задержания на пять баллов и умело используют все факторы — и психологические, и силовые. Это только в фильмах задержания проходят с получасовыми перестрелками, красивыми драками. В жизни этот процесс занимает считанные секунды. Резкий бросок вперед людей, секундная свалка, а потом — распластанные на земле фигуры.
   Напарник Артема распахнул дверцу «Мерседеса» и приготовился сесть за руль. Артем тоже открыл дверь.
   — Захват! — резко приказал Долгушин. Спецназовцы рванулись вперед. Они возникли будто из ниоткуда.
   — Милиция, стоять! — послышался громкий крик. — Стоять на месте!
   А потом все пошло наперекосяк. Артем обернулся, рука его нырнула под мышку. Секунда — и в ней возник пистолет. Щелкнул предохранитель. Ствол начал движение в сторону мчащегося командира спецназовской группы. Прогремел выстрел…
   Артем лежал на асфальте. Пуля вошла ему в грудь. Спецназовец, подстраховывавший своего командира, выстрелил первым.
   — Мужики, «Скорую» давайте, — прохрипел Артем. — Е-мое, ноги холодеют… Что же вы так?.. — всхлипнул он. В горле его забулькало. Его уложили на сиденье. Долгушин нервно требовал по рации «Скорую».
   — Глупо, — прошептал Артем. — Зачем вы так?..
   — Зачем за ствол хватался? — произнес спецназовец, придерживавший голову раненого.
   — Все зря, — глаза Артема закатились. Грешная душа покинула тело…
   — Артем! — заорал его напарник. — Волки, за все заплатите! Полной монетой!
   — Что за голос из унитаза? — осведомился Долгушин.
   Один из спецназовцев хряснул бандиту под ребра, и тот завалился на заднее сиденье милицейского фургончика.
   "Скорая» прибыла слишком поздно. Потом приехала следственно-оперативная группа ГУВД. Всю ночь Аверин писал рапорта, потом объяснения, потом собственноручные протоколы допроса для дела (хотя по уголовно-процессуальному кодексу это есть нарушение, но на подобные моменты все смотрели снисходительно, следователю сильно облегчалась работа).
   — Что же будет? — спросил спецназовец. Вид у него был подавленный. Он нервничал. На душе лежал камень.
   — Ничего не будет, — махнул рукой Аверин. — Правильно действовал.
   — Жалко все-таки мужика… Не хотел.
   — У них всегда преимущество. Им никого не жалко… Это такая жизнь. Или ты его. Или он тебя.
   — Я понимаю…
   — Не горюй. Я сам находился в такой ситуации. Нужно пережить ее. Грех, конечно, большой. Но грехи солдата, защищающего свою родину, списываются. И этот грех тебе спишется, лейтенант.
   — Ох, хреново, — вздохнул спецназовец.
 
   Утром у Аверина страшно раскалывалась голова. И хотелось спать. Сказывалась не только бессонная ночь, но и стресс. Это только в кино полицейский, прокрутив револьвер вокруг пальца, с суперменской улыбкой изрекает над телом расстрелянного им наркоторговца: «Это мое правосудие». На самом деле подобные моменты достаточно тяжелы для любого человека. Смерть — это всегда страшно, будь то даже смерть врага. Но, с другой стороны, и причин особенно убиваться по этому поводу Аверин не видел. Все-таки это естественный процесс — бандиты сначала убивают сами, потом их убивают конкуренты или полицейские. Бандита век недолог, и потому так сладок он — с Шикарными машинами, пятизвездочными отелями, длинноногими проститутками. Люди сами выбирают свою судьбу. Они не верят, что придется расплачиваться, надеются, что время платить по счетам для них не настанет, но однажды приходит некий контролер и выписывает штраф в виде свинцовой примочки или удавки.
   В своем кабинете Аверин выпил две чашки кофе. Потом е вызвал Ремизов, полчаса пытал, кого и за что они вчера под стрелили, потом кивнул:
   — Теперь дело по убийству на Кронштадтском бульваре так и останется зависшим.
   — Не на нас же висяк. На ГУВД.
   — И то верно… А что с его подельником, с которым они вместе расстреливали отморозков? Его можно выдернуть?
   — Выдернем. И на трое суток опустим. Но он вряд ли поплывет. В лучшем случае, все станет валить на убиенного.
   — Глухарь, Слава. На веки вечные глухарь.
   — А, одним больше, одним меньше. Все равно в народе не верят, что наемные убийства раскрываются. И незачем переубеждать.
   — Вам бы острить, а не работать… Ладно, готовься.
   — К чему?
   — К награде.
   — Это в каком смысле? — спросил Аверин, предчувствуя подвох.
   — В середине сентября по обмену опытом в Германию направляется группа сотрудников МВД. Ты же знаешь немецкий.
   — Знаю. Даже неплохо.
   — Тебя, видимо, и пошлют.
   — Серьезно?
   — Вполне.
   — С трудом верится.
   — Поживем — увидим. Покупай белые рубашки и бабочки, запасайся смокингом. Будешь представлять нашу многострадальную службу в Мюнхене.
   — Дожить еще надо.
   — Доживешь. Ты везучий. Только до отъезда больше никого не убивай.
   — Да это не я убил.
   — Знаешь анекдот: то ли он украл, то ли у него украли — какая разница…
   Днем Аверин отправился на совещание к начальнику ГУВД Московской области, посвященное проблеме заказных убийств. Совещание проходило стандартно — говорили о том, какие глобальные проблемы стоят и насколько мизерно оснащение. Деньги маленькие, квалифицированные кадры уходят работать частные охранные предприятия, транспорта нет, оргтехники нет скрепок нет, бумаги нет, микрофонов нет — ничего нет. Есть только оперативник и еще теплящееся в нем чувство долга. Зато у мафии все под рукой — деньги на технику и снаряжение, на подкуп чиновников. На нее работают представители (бывшие и ныне действующие) правоохранительных структур, на них пашут бывшие бойцы спецподразделений, прошедшие войны и привыкшие убивать… Подобных стенаний Аверин наслушался предостаточно. Правоохранительная система продолжала проваливаться в какую-то яму. Но это не значило, что надо опускать руки. У настоящего русского человека подобные трудности — только повод для того, чтобы засучить рукава. Если бы не это качество, от России уже осталась бы вмятина, на территории ее дымились бы развалины и догладывали бы ее останки уголовная братва, «новые русские» и клептоманы-чиновники.
   В семь часов Аверина ждали на дне рождения Светы. Вышел с Белинского, 3, он без четверти семь, без подарка и цветов. Особого желания идти туда он не испытывал, но игнорировать приглашение неудобно — Света обидится, а он не любил обижать женщин.
   В магазине на Тверской он купил духи (явно не по его средствам), у метро приобрел несколько гвоздик, с грустью посмотрел на почти опустевшее портмоне.
   Гости собирались в банкетном зале в кафе у бывшей площади Ногина. Откуда у Светы деньги на такие банкеты? Скорее всего зал, учитывая особые ее заслуги, оплачивала редакция.
   Встретила его на пороге сама Света в длинном темно-красном вечернем платье, которое ей очень шло.
   — Выглядишь на пять баллов, — сказал он.
   — Аверин, негодяй, ты опоздал на мой юбилей, — покачала она головой, втянула его в прихожую, протянула цветы стоящему рядом бородачу. — Подержи-ка, — впилась губами в губы Аверина. — Ты мой лучший друг, — произнесла она торжественно.
   Она уже успела опрокинуть пару стопочек — и алкоголь сразу на нее подействовал, поскольку она почти не пила. Щеки ее раскраснелись, а на лице цвела улыбка.
   — Знакомься, — кивнула она на бородача с цветами. — Это мой муж.
   У Аверина полезли глаза на лоб.
   — Да не бойся, — засмеялась Светлана. — Бывший муж.
   Аверин пожал бывшему мужу руку.
   В зале было накрыто два длинных стола. Праздник только начинался. И хотя гости уже успели тяпнуть, но не настолько, чтобы разрядить официальную и скованную атмосферу. Народу собралось человек тридцать. Света коллекционировала разных забавных и известных индивидуумов. Аверин никого не знал лично, но некоторые лица видел по телевизору. Он не любил компаний, где почти нет знакомых — создается напряжение: приходится держать марку, каламбурить и балагурить, демонстрировать свою значительность, надувать губы, делать комплименты — в общем, заниматься скучной праздной рутиной. Он органически не переваривал приемы, фуршеты, презентации и дни рождения. Если и пить, то в тесной компании, где все знают, чего друг от друга ждать, кого посылать за выпивкой.
   — Помню, как к нам в редакцию пришла очаровательная наивная девушка. И буквально на глазах она превратилась в львицу журналистики. В пантеру, — вещал жидковолосый мужчина, сжимая, как гранату, фужер с длинной ручкой. — За тебя, Светочка. Чтобы ты радовала своими статьями еще долгие и долгие годы.
   — Почему годы? Века! — донеслось с другой стороны стола.
   — Пусть даже тысячелетия, — кивнул жидковолосый. — За тебя.
   Слева от Аверина сидела высокая крашеная блондинка, — баскетболистка или манекенщица. По правую его руку устроился сосредоточенный курчавый тип с салфеткой на колене — он, не дрогнув, проглотил целый фужер водки.
   — Люблю маслины. — Причмокивая, произнес курчавый. И осведомился:
   — Кто догадался принести маслины?
   Вопрос остался без ответа.
   — Очень хорошие маслины. Правда? — спросил он Аверина.
   — Несомненно.
   — А вы положите себе.
   — Спасибо. В другой раз.
   — Сергей, — протянул руку курчавый. — Литератор.
   — Владислав, — Аверин пожал руку. — Кооператор.
   — Простите, кто?
   — Цветами на Даниловском рынке торгую.
   — А-а-а, — интерес собеседника заметно поблек. — И много наторговываете?
   — На сто пятьдесят баксов в день чистыми.
   — У-у-у, — интерес заметно прибавился, но тут в Аверина вцепилась девица.
   — Мила, — представилась она.
   — Очень мило. Вячеслав. Кооператор.
   — Ну что это такое? — капризно произнесла она. — Или «новые русские», или литераторы?
   — Почему? Я раньше работал шахтером.
   Он думал, что блондинку это добьет и она отвалит, но случилось почему-то наоборот.
   — Правда?
   — Правда.
   — Слава, я вас люблю. Давайте выпьем на брудершафт.
   — Да рано вроде.
   — В самый раз.
   Кто-то говорил очередной тост, а Аверин выпил с Милой на брудершафт.
   Гости тоже причастились.
   — Нет, ну кто догадался купить такие маслины? — вновь забубнил Сергей. — Хорошо-о.
   Потом опять пошли тосты. Пили, ели, славили женщин, родителей виновницы торжества, родителей всех присутствующих. Через некоторое время кое-кто начал выпадать из седла, и вот уже первая голова ткнулась со стуком о стол. Зазвучала музыка, и гости пустились в пляс. Мила вытащила Аверина. Танцевал он не очень хорошо. Мила прижималась к нему всем телом, и это вызывало сладостное чувство. Он был не пьян — не собирался надираться. Поймал на себе негодующий взор хозяйки и слегка пожал плечами — мол, куда денешься, прирожденная интеллигентность не позволяет выбросить блондинку за борт.
   Потом гости начали кучковаться, и Мила заявила:
   — Пошли знакомиться. В твоей шахте ты и представить не мог, что попадешь в отпадный бомонд Москвы.
   Рядом с бородатым бывшим мужем Светы франтоватый лысоватый мужчина, выглядевший по-мальчишески легкомысленно, хотя на деле прожил минимум лет сорок, с обаянием бормашины жужжал:
   — Ах, а помните эти строки Мандельштама:
   Я блуждал в игрушечной чаще
   И открыл лазоревый грот…
   Неужели я настоящий,
   И действительно смерть придет?
   — Помню, — кивал бородач, хотя по его виду было понятно, что ничего он не помнит.
   Блондинка представила Аверина любителю Мандельштама.
   — Фима, это Вячеслав. Он шахтер.
   — Я тоже шахтер. Добываю словесную руду, — улыбнулся томно Фима.
   — Он критик, — сказала Мила, — и работает со Светкой в газете. Пишет всякую муру.
   — Мила, как ты можешь? — возмутился критик.
   — Лицемер, — вздохнула Мила.
   — Вы действительно шахтер? — с видимой скукой осведомился критик.
   — По секрету? — пригнулся к нему Аверин. — Конечно, нет.
   — И кто же вы?
   — Я хранитель фондов общества «Память».
   Критик вытаращил глаза, а Мила потащила Аверина дальше. В него вселился какой-то веселый бес.
   — А это большой человек, — сказала Мила. — Депутат… Зуб даю — он долдонит вон тому скучному зануде, нашему ответственному секретарю, какую-нибудь чепуху про политику. Вспоминает свое героическое прошлое. Как боролся с КГБ. Хочешь послушать?
   Аверин издал неопределенный звук.
   — Пошли-пошли.
   Худосочный бородач держал за пуговицу двухметрового амбала и вещал:
   — Пропавшие сбережения, кризис, смертность, преступность — все это сущая безделица, не такая большая плата за избавление от того кошмара, в котором мы жили семьдесят лет.
   Ответсек кивал. Ему хотелось прорваться к горячительным напиткам, но депутат его не собирался туда отпускать. Он впился в журналиста мертвой хваткой.
   — Государство — монстр. Государство — убийца. Государство, перемалывающее своих подданных. Всю историю на Руси народ жил в рабстве. Всю историю русских пороли — царь Иоанн Грозный, император Петр I. Нас приучили жить рабами. Нужно ломать все в русских. Весь менталитет. Переписывать заново все в сознании — чувства, воспитание, мысли. Нужно избавляться от гирь рабской памяти предков. И пусть часть погибнет. Это плата за избавление от рабства. За цивилизацию. Из феодализма в капитализм еще никто не перешагнул без жертв.
   — Да, конечно, — протянул ответственный секретарь.
   Мимо проскочил Сергей с маслиной в зубах. Он держал под руку полную женщину и вещал о том, какие маслины лучше.
   — Я имею право на эти слова. Они выстраданы, — вздохнул депутат. — Эта страна погубила Сахарова, Вавилова. Эти садисты из КГБ — за что они мучали меня? За то, что я думал иначе, чем другие.
   — Вилен Митрофанович, — решила вмешаться Мила, подводя Аверина к депутату. — Разрешите представить. Это Владислав. А это Вилен Митрофанович, депутат Верховного Совета от «ДемРоссии».
   — Очень приятно, — пожал руку депутат. Ответсек вновь попытался вырваться, но депутат ухватил его за руку.
   — Подождите, сейчас договорю свою мысль… — обернулся к Аверину. — Вместе с Милой работаете?
   — Не, я бизнесмен.
   — А, новые люди, — депутат сделал движение носом, будто почуяв запах денег. — Чем занимаетесь? Нефть? Металлы?
   — Водка.
   — А… Прибыльно?
   — Пол-лимона в баксах в месяц. Чистоган. Если налоговой инспекции вовремя взятки отстегивать.
   Глаза депутата загорелись.
   — Конечно, молодой человек, вы сочувствуете переменам, происходящим в стране.
   — Угу.
   — И состоите в партии?
   — Ага.
   — В какой, если не секрет?
   — Мы — фашисты. Знаете, взять всех — и на фонари…
   — А, — задохнулся депутат.
   — Митрофаныч, вспомнил, — хлопнул обрадованно депутата по плечу Аверин. — Корешок мой с вами сидел. В одной камере. Кликуха его Дубиноголовый. Рассказывал про вас, рассказывал.
   Депутат подавился бутербродом, от которого только что откусил кусок.
   — Что же он говорил, — Аверин повел рукой. — Сейчас вспомню…
   — Извините, должен вас оставить, — депутата повело куда-то в сторону, как корабль, лишившийся управления.
   — Чего это с ним? — спросила Мила.
   — Не знаю.
   Аверину показывали уголовное дело на этого депутата. Правда, прекращенное, но там было написано, что сидел он по знаменитой статье, карающей за гомосексуализм. Вину доказали, но пожалели убогого. Посадили за другие грехи, тоже далекие от политики.
   Мила познакомила Аверина еще с несколькими людьми, потом ее подхватил под руку отделавшийся от депутата ответственный секретарь, и он остался один. Тут к нему и подошел критик — знаток Мандельштама.
   — Разрешите, — критик преподнес бокал. — А вы действительно из «Памяти».
   — Угу.
   — Интересно… И как, действительно вы собираетесь громить евреев?
   — А как же. Вот с силами соберемся, следующим месяцем и начнем.
   Они перекинулись еще несколькими вопросами, и критик исчез, страшно довольный. Тут появился Сергей.
   — Какие хорошие маслины!
   Аверин так и не напился, чего не скажешь об остальных. Мила потребовала проводить ее домой. Он сказал Свете:
   — Отвезу твою подругу.
   — Ах ты, бабник… Не смей только…
   Что «только», было понятно.
   Аверин дотащил Милу до дома — благо жила она неподалеку. Доставил к дверям квартиры.
   — Зайдешь, шахтер? — осведомилась она, прижавшись к нему соблазнительной грудью и шаря руками по его плечам.
   — Не могу. На меня ребенка оставили. Трехлетнего. Кормить надо.
   — Ну ладно. На, — она протянула ему свою визитку.
   Аверин поцеловал Милу в губы. Провел руками по голым плечам. С сожалением оторвался от нее и отправился восвояси в приподнятом настроении. Повеселился он от души.
 
   Рано утром позвонил Ледокол и назначил срочную встречу на лавочке, на старом месте — у метро «Китай-город».
   — Здорово, самбист, — сказал Ледокол, пожимая руку.
   — Привет.
   — За что вы Артема Смолина грохнули?
   — За дело. Он пытался пристрелить командира спецназовской группы.
   — Теперь ждите ответа.
   — А что?
   — Братва Росписного решила объявить кровную месть. Не слышал?
   — Что-то слышал.
   Вчера днем позвонил Долгушин и сообщил, что таганские братаны в ярости и продумывают ответные меры. Хотят показать милиции, кто в городе хозяин.
   — Сперва сидели, проливали горькие слезы. Потом порешили объявить месть ОМСНу, — заявил Ледокол.
   — Ну?
   — На рекогносцировку выезжали вечером.
   — Насколько реально?
   — Старички против. Но отморозки чуру не знают. Могут что-то предпринять. Это тебе на заметку.
   — Будем разводить ситуацию.
   — Да уж… Что с Дадашевым порешили?
   — Думаем.
   — Что думать-то?
   — Я пока ничего сказать не могу.
   — Смотри. Хороший шанс упустишь братву тряхнуть. А то они вас совсем перестали уважать. Скоро на шею сядут — слабым всегда садятся.