Страница:
Григорий Викторович Ряжский
Люди ПЕРЕХОДного периода
Автор выражает искреннюю признательность за неоценимую помощь, оказанную в ходе работы над книгой:
– рестораторам г-ну Г. Веневцеву и г-же Е. Веневцевой;
– заключённым ИК-10 г. Краснокаменска г-ну Петру и г-ну Павлу;
– отдельно – заключённому ИК-10 г. Краснокаменска г-ну Л. Родорховичу за такт и терпение;
– отдельно – заключённому ИК-17 г. Мурманска для осуждённых инвалидов г-ну Г. Айвазову;
– авторитетным предпринимателям г-же М.П. Рыбиной, г-же В. Милосовой и Ашотику.
Особая благодарность неизвестным спонсорам – организаторам ознакомительного пневмополёта в место действия основных событий романа.
– рестораторам г-ну Г. Веневцеву и г-же Е. Веневцевой;
– заключённым ИК-10 г. Краснокаменска г-ну Петру и г-ну Павлу;
– отдельно – заключённому ИК-10 г. Краснокаменска г-ну Л. Родорховичу за такт и терпение;
– отдельно – заключённому ИК-17 г. Мурманска для осуждённых инвалидов г-ну Г. Айвазову;
– авторитетным предпринимателям г-же М.П. Рыбиной, г-же В. Милосовой и Ашотику.
Особая благодарность неизвестным спонсорам – организаторам ознакомительного пневмополёта в место действия основных событий романа.
Часть 1
ГЕРМАН
Первым неладное почуял Парашют. Кстати, имя это он получил от Ленуськи, которая, будучи в ту пору женщиной чрезвычайно терпимой, да и во всех остальных смыслах просто милейшей, с первых же его полётных опытов не стала препятствовать этим необыкновенно затяжным прыжкам со шкафа на диван, когда котёнок, приземлившись, вонзал острейшие когти и как бы тянул на себя, выдирая из гобелена разноцветные нитки, невидимый парашют – в попытке собрать его в невесомую кучку.
Гобеленовую обивку, как вскоре и весь этот испанского производства диванчик, целиком, мы мысленно списали, не сговариваясь и не сожалея, и окончательно отдали на растерзание Парашюту. А что делать – за неимением прочих этот единственный ребёнок в нашей небольшой семье вполне мог позволить себе любое безобразие, какое только могло залететь в его кошачий ум.
Да и рос он быстро, потому что хорошо питался и в этом смысле не знал ни малейшего отказа. Да и с какой стати отказывать? Ежедневный саквояжик, набитый по самую защёлку ценными остатками ресторанного производства, доставлял к его ночному столу лично я сам, и сам же раскладывал угощенье в три-четыре разные мисочки. Ну сами посудите – как можно, к примеру, кусочек нежнейшего «Filet de poulet en pâte»[2] соединить в пространстве одной, пускай даже кошачьей, посуды с порцией абсолютно непочатого десерта типа «Flan de fromage avec la purée de framboise»[3], причём взятого не от края запечки, а выуженного из самой воздушной середины лотка.
Не выказав хотя бы единожды звериного протеста против предлагаемого мною меню, Парашют досрочно, что туловищем, что ленивыми, но пронзительно острыми мозгами, вызрел в величественного зверя, состоящего из солидного мехового торса, серого, перепоясанного равномерно расположенными по нему чёрными полосами, и громадной мудрой головы с заплывшими от неизбывных наслаждений глазами и топорщащимися в стороны жёсткими усами. Четыре явно коротковатые для такого могучего сооружения пушистые конечности, оканчивающиеся мягкими, в розоватую крапинку, неслышными подушечками, и пышный светло-серый хвост завершали картину нашего семейного благополучия. Мы – это любящие супруги с уже приличным стажем Герман и Елена Веневцевы.
В отличие от меня, усреднённого спроса и средней комплекции мужчины, нажившего по возрасту сороковник, по здоровью – парочку не слишком обременительных болячек, по жизни – кой-какую, тут и там, недвижимость и несколько банковских счетов туманного содержания – по состоянию душевного равновесия, Ленка, начиная с малых лет, подобной усреднённостью не страдала и в эту сторону не думала вообще. Она всегда была яркой, умной и хорошей. Такой она и продолжала оставаться все эти годы, несмотря на многочисленные проблемы, что начались когда-то и не отступали так или иначе вплоть до самого расцвета нашего семейного предприятия. Возможно, она уже тогда, в самом начале, в наши первые с ней совместные дни и ночи, была излишне хороша для такого дядьки, каким я когда-то не был, но со временем стал. Тем, каким сделался, привыкнув к счастью жить при ней и при нашем деле, как и к мысли о том, что рядом со мной всё давно уже выложилось в картину понятную и надёжную, без вытянутых до упора нервов, без дурных, отвлекающих от дела мыслей, без отчётливых желаний перемен к лучшему – и потому без особых затей, принуждающих выдумывать всё новые и новые рецепты избавления от них же. Но сколько бы я об этом ни думал и сколько бы попутных глупостей ни сотворял по мере врастания в нашу с Ленкой любовь, я так и не нашёл ответа на главный вопрос – отчего она, эта обворожительная умница с ясной головой, наплевав на прочие благовидные варианты, первой сделала движение в мою сторону, первой из нас двоих вполне внятно и недвусмысленно обозначила намерения относительно моей ничем не выдающейся персоны; зачем ей, точной в словах и щедрой в мыслях, понадобился этот бахвал, этот не первой свежести пацан с замашками бонвивана и без явных возможностей их осуществить. Единственное качество, каким я в ту пору обладал, если уж по большому счёту, – это умение стебаться и ёрничать по любому поводу и придумать себе пожрать, соорудив чего-нибудь вполне съедобное практически из ничего.
Я часто думаю, удивляясь самому себе, – откуда чего берётся?! Нет, правда, отчего так случается в жизни, что вполне обычный человек, без особых амбиций и устремлений, без заметно выраженных талантов и привлекающих общее внимание интересных наклонностей, без любопытных для других черт характера, без престижного, в конце концов, не случайно полученного образования… Короче, отчего такие невидные парни, как я, могут вдруг вовлечь в свою орбиту таких женщин, как она, моя Ленуська, хотя потом они же и становятся невольными заложницами собственной жизни с этими мужиками, определённо недотягивающими до них ни умом, ни интеллектом, ни тягой к подлинной культуре, как, впрочем, и всеми остальными человечьими качествами. Включая деловые.
Так вот, дальше про Парашюта.
Раньше, помню, не бывало дня, а точнее ночи, чтобы этот наглый, хитрый, но и невероятно нежный раздолбай из породы беспардонных котовых не вскарабкивался на нашу с Ленкой постель и, дождавшись момента, пока я начну проваливаться, не принимался бы елозить по мне поверх одеяла, выбирая себе для сна закуток поуютней. В итоге устраивался, как всегда, без неожиданностей – с моей стороны, ближе к животу, чтобы мне было неудобней поворачиваться во сне, зная, что могу по неосторожности задеть этого негодяя или даже чувствительно придавить ему что-нибудь важное согнутой в колене правой ногой.
А ещё раньше, в самом начале своей жизни у нас, похожие манипуляции он проделывал с Ленкиной стороны, избегая соваться на мою мужскую половину, и не мне, а ей приходилось тогда соблюдать известную осторожность, дабы не причинить котёнку невольных увечий. Но в какой-то момент всё словно отрезало. И эта перемена случилась уже вскоре после того, как моя любимая жена подобрала в соседнем дворе и притащила к нам в дом этого полосатого, пахнущего подвалом, кислым молоком и немытой шерстянкой заморыша.
Чего-почему, разбираться в этом никто из нас не стал: просто сменилась, вероятно, кошачья диспозиция, уступив место иным внутрисемейным раскладам. Ленуську, помнится, такое постельное новшество никак не озаботило, скорее, наоборот, освободило от обязанности помнить про осторожность по отношению к нашему маленькому домашнему зверю. Да и заботы у неё в те дни начались совсем другие, в ту пору мы уже крепко вставали на ноги и думали о расширении дела. Впрочем, несколько забегаю вперёд.
Обычно под утро я прощал его, нашего воспитанника. Продирал глаза, обдумывая детали меню предстоящего дня, и уже мысленно просматривал раскладку продуктов и то, что необходимо будет поручить добрать ко времени бизнес-ланча. Сам ланч вполне закрывался остатком вчерашних закупок, плюс оставался ещё внушительный резерв, не израсходованный после вечерней готовки, который, как правило, мои подручные успевали переработать, освежить, украсив очередной моей фантазией, и пустить в ланч. Бизнес – не бизнес, а получалось съедобно. И даже вкусно, иногда очень.
Я вообще-то зло не забываю, но больше прощаю, чем злобствую. Лишь в одном я суровый и неуступчивый перец, отстаивающий принципы и правила, – в гастрономическом деле, которое после Ленки и Парашюта стоит у меня строго на третьем почётном месте. Кстати, просил бы не путать высокое дело с кулинарией.
Дам себе труд пояснить различие. Сама по себе кулинария – лишь часть дисциплины гастрономии, изучающей связь между культурой и пищей. Кулинария – то, как готовить пищу. Гастрономия же относится к искусству и, если угодно, представляет собой определённую, пусть небольшую, но всё же область научных знаний. Теперь понимаете, что на своём законном месте я оказался далеко не случайно?
Это я так не про койку в третьей палате для блатных «Второй хирургии», где я провалялся какое-то время после двух операций, последовавших одна за другой с перерывом в четыре дня вследствие полученного ножевого ранения в полость живота. И не про реабилитационный комплекс в Перхушкове, куда я попал вслед за выпиской из клиники с целью окончательного восстановления частично подорванного здоровья. Это я про Шиншиллу, про «matrem et patrem» в одном лице, неизменно бодро вышагивающую вторым эшелоном сразу вслед за моими родными.
Кстати, слегка была задета печень, но это выяснилось уже в ходе самого хирургического вмешательства. Чуть-чуть всего полоснуло лезвие, пройдясь по самому краю и не образовав следа, достаточного для полноценной картинки. Так что снимок – или чем там они диагностируют, не помню, этого не показал. Зато я не забыл, как заваливался на пол, теряя пространство перед глазами, цепляясь утекающим сознанием за кафельную стенку, в которую упирается край кухонного вытяжного шкафа. Помню ещё, как в момент падения на пол ощутил внутри себя мгновенную лёгкость, будто избавился на секунду от необременительного, но лишнего груза, и это отчасти затмило общее удивление от случившегося, как и пригасило острую боль в низу живота.
В общем, пришлось им менять весь план операции прямо на месте, подштопывать край печёнки и надеяться на мой крепкий организм, привычный к работе с печенью. И то правда. Отбираем хороший кусок, лучше парной – хотя всё равно соврут, скажут, только с мясобойни, пару часов всего, как быка завалили, – с минимумом прожилок, отделяем плёнки, какие изначально видны глазом. Делаем «Pâté de foie maison» – паштет из печени по-домашнему. И главное тут, как ни странно, не сама печень в качестве основы этого блюда, а коньяк и копчёная грудинка. Печень – могучий фон, связующий неожиданные ингредиенты. Дальше – просто: печёнку чуть обжарить, в толстых ломтях толщиной с палец, легко, сохраняя воздух и розоватую сукровицу. Затем всё – в однородную массу, вертим с луком, специями, всё как обычно, даже скучно напоминать. Затем – коньяк. Тут каждый сам себе канарейка, хочешь – самый дешёвый и простой «cognac ordinaire», но если желаешь, можно выдержанный. Это для бандитов как ни для кого подходит, если уважительно ввести в курс насчёт присутствия дорогого алкоголя внутри блюда, или для женихов из деловых, демонстрирующих жизненный успех. Ну и для реальных гурманов, как водится. Но массу, прежде чем выложить в форму, непременно следует накрыть сверху ломтиками сала и укутать пекарской бумагой. Фольга – для уродов, так и запомните. Короче, часа полтора ждём, и все дела. Да! Форму поставить в противень с горячей водой! Теперь – всё.
Так вот, снова про Ленку. Как всё началось, и почему в первый же вечер нашего знакомства она осталась у меня до утра.
В том месте, где каждый из нас оказался больше по случайности, чем по прямому делу, на котором изначально строился расчёт, у малознакомых, в общем, но чрезмерно состоятельных людей, имелось всего два блюда под быстрый перекус и пара бутылок выдержанного бордо: основное и десерт. За первое, так уж получилось, отвечал я, второе взялась изготовить кудрявоголовая Леночка Грановская, в то время сидевшая на временной зарплате у хозяйки дома. В отличие от эффектной, но весьма сдержанной гостьи хозяйка выглядела просто отвратительно: в своих неуклюжих попытках очаровывать и острить она лишь тупила и выдавала банальные глупости, не попадая в масть. Леночка в ответ лишь вежливо улыбалась, но чаще отводила глаза, испытывая явную неловкость за свою работодательницу. В такие моменты взгляды наши непроизвольно пересекались, и тогда, стараясь угодить этой милой кудряшке, я хмурил нос и игриво поджимал губы, придавая своему лицу выражение полной солидарности с имевшим место непотребством. Я строил морды и гримасничал по-всякому, не снижая оборотов, однако при этом успевал подмечать, что обильно рассыпаемые мной глуповатые знаки внимания не остаются незамеченными. Всякий раз, отлавливая взглядом мой призывный намёк, девушка понимающе подмаргивала и касалась указательным пальцем носа, как бы мимоходом почёсывая его кончик.
О, как любил я его уже тогда, с самой первой минуты, этот шевелящийся кончик, чуть заострённый и отдельно живой, потому что, когда Ленка говорила, одновременно улыбаясь, или просто смеялась, кончик носа её подрагивал вместе с вибрацией гортани, и это было и заметно, и ужасно трогательно.
Потом уже, спустя какое-то время, чаще по утрам, ещё не дождавшись долгожданного момента пробуждения своей жены, я едва касался его подушечкой мизинца – так, примеряясь, делает лапой подросший лев перед финальным броском на уже принадлежащую ему добычу. Я играл с ним, предвкушая, как через минуту уже окончательно овладею женой и буду терзать её безропотное тело, любить и вновь терзать его ненасытно в нашей общей любовной игре.
Она стала Еленой Веневцевой спустя месяц, отсчитывая от первой совместно проведённой нами ночи.
А в тот счастливый для меня вечер Леночка Грановская, пропустив через тостер тонкие, с вкрапленными по корке крупными семечками буханочные ломти серого «Волконского», дала им остыть, затем намазала тонким слоем сливочного масла и разделила на квадратные порции. Перед тем как съесть, каждый квадратик следовало обмакнуть в жидкий, тёмного колера мёд. Сказала, «архиерейское пирожное на гречневом меду», так что, раз нет хозяйского кулича, то всем дарю рецепт.
Это был её вклад в наш случайный стол. Дело было после Пасхи, на Красную горку, завершалась Фомина неделя, о чём мне, убогому нехристю, пока мы готовили на кухне тосты, каждый для своей надобности, с улыбкой поведала просвещённая Леночка, – так что самое время искать невест, добавила она, – а ещё разговляться, веселиться и непрерывно застольничать.
Я ответил основным блюдом, для чего, к моему удивлению, в хозяйском арсенале нашлись все необходимые ингредиенты. Сказал: «На ваше пирожное откликаюсь «Аrhierejsky le sandwich avec dés de saumon et d’avocat»[4]. Тот же самый «Волконский» я подержал в том же тостере, но только совсем чуть-чуть, и, едва дождавшись момента, когда поверх ломтей стала образовываться слабая корочка, выдернул хлеб из электрической печки. Далее – имейте в виду, говорю сейчас важное, так что напружиньте память – сёмгу, напластанную тончайше, с лёгким захватом серого подкожного слоя, расстилаем по хлебу лишь после того, как нанесём чувствительный слой мякоти зрелого авокадо. Однако секрет заключается не в этом, вся хитрость в том, что потребную для архиерейского рецепта мякоть надлежит брать лишь возле само́й шарообразной косточки, только ту, что прилегает к кругляшу на два-три миллиметра, не больше. В отличие от однородной зелёной массы, заполняющей тело авокадо, вы легко узнаете её по белёсому оттенку и определяемой даже на глаз высокой маслянистости.
Это священнодействие я проделал на глазах всей немногочисленной компании, которая, будучи в курсе хозяйкиных пристрастий к новейшим и малоизвестным рецептам, неотрывно следила за моими манипуляциями.
– Это вещь… – только и сумела сказать она, после того как, медленно разжевав и размазав по нёбу, проглотила часть «архиерея», пришедшуюся на первый укус, и немного подумала, загадочно прикрыв веки. Далее произошла метаморфоза: на глазах присутствующих, без особого к тому усилия, одним коротким движением дама стряхнула с себя так неудачно напяленную маску и, вернув себе привычный вид сосредоточенной бизнес-леди, обратилась ко мне с вопросом: – Вы ведь профессионал, Герман? Странное дело, мне-то рекомендовали вас как толкового сотрудника известного рекламного агентства, а вы, оказывается, обладаете совсем другими талантами, скрытыми от вашего непосредственного руководства? – Она недоверчиво покачала головой, после чего уставилась на меня, пронзая пытливым взглядом. – Признайтесь, ведь далеко не все знают такие тонкости, такие нюансы – ведь сам рецепт кажется простым до примитивности. Но примитивен он, кстати, лишь на первый взгляд, потому что вы нам всем сейчас продемонстрировали, насколько непредсказуемой может сделаться любая вещь в руках мастера. Я ведь помимо основного своего бизнеса задумала в скором времени запустить ресторанную сеть, не так чтобы очень разветвлённую, но весьма и весьма привлекательного свойства. Для некоторых, конечно, не для всех – не помню, говорила я вам об этом или нет. Не очень разветвлённую не потому, что нет возможности её раскрутить, а из-за того, что просто нет в нашем городе такого количества гурманов, которые смогли бы оценить истинно высокую кухню. И потому, как говорится, лучше меньше, да лучше. Если угодно, это моя маленькая прихоть, желание подтвердить свою профессиональную репутацию – я могу запустить любое дело. А в данном конкретном случае – это ещё и желание выразить свою утончённую натуру – например, через уникальное меню. В моем заведении должно быть то, чего больше нигде не попробуешь. – В задумчивости она покачала головой, мысленно уже просчитывая, скорей всего, как лучше меня использовать. И продолжила, всё ещё сводя в уме внеочередной баланс: – Но не в этом суть, Герман. Для меня сейчас важней понять другое – что именно вы умеете вообще, в принципе? Чем могли бы поразить мою придирчивую клиентуру, дай вам волю? А то, знаете ли, мои незаурядные гости, которые посетят эти своеобразные заведения, любят, как бы это выразиться поточнее… в общем, они предпочитают некую особость, определённый выпендрёж, причём необычный, непохожий на привычные гастрономические наслаждения. Иными словами, чем чудней, тем изысканней. Даже если это малосъедобно, но по сути своей чрезвычайно привлекательно. А значит, – вкусно, несмотря ни на что. Вы способны удивить сочетанием редкого и привычного, повергнуть в шок, вызвать недоверие, возбудить в человеке огненную страсть, бешеное желание ощутить это на вкус, изумить самого себя, шокировать собственное нутро? Именно за это наш гость готов выложить любые деньги. Всё вторичное в такие моменты уходит, испаряется из сознания, исчезает одновременно с рождением потребности в новых открытиях, путь к которым и указывает ему моя «ресторанная сеть не для всех». Мы вот-вот откроемся, не в курсе? Для этого, собственно, я вас и пригласила. Хочется понять, как мы с вами будем строить рекламную кампанию, на что станем нашего гостя брать, какую рыбу будем для него вылавливать и на какую приманку. – Она кивнула на Грановскую: – А Леночка у нас дизайнер, разрабатывает художественную концепцию интерьеров для нашей сети с учётом развития на будущее, также занимается оформлением меню и заодно сочиняет названия блюд. У неё это ловко получается.
Хозяйка присела и выдохнула. Судя по реакции гостей, мало кто ожидал подобного красноречия от этой несколько на первый взгляд глуповатой и явно избалованной дамы. Я мельком взглянул на Леночку. Та едва пригубила свой бокал – казалось, она о чём-то размышляла. По крайней мере, вид у неё был чуть отрешённый, и она никак не проявляла особенного расположения к моей реально скромной персоне. Вероятней всего, я некоторым образом опередил события, нарисовав себе картинку сильно преждевременную или даже вовсе несбыточную. В этом утопическом варианте Леночка уже по-всякому извивалась подо мной, широко распахнув глаза и умоляя меня не останавливаться. Её мелкие, одна к одной, кудряшки были рассыпаны по подушке и источали тонкий аромат масла пачули, смешанного с только что выжатым соком свежего грунтового огурца. Кстати, подумал я, уж коль скоро разговор зашёл о том, как правильней поразить воображение искушённых визитёров сети этой непростой мадам, то вот вам для примера. Итак, «carpaccio de concombre»[5], коротко. Рецепт, сразу оговорюсь, как и большинство остальных рецептов всей моей жизни, принадлежит исключительно моей же смещённой на всю голову гастрономической фантазии. Свежий огурец без пупырышков натираем на крупной тёрке, вмешиваем бальзамический (но не до фанатизма резкий) уксус, добавляем ростки редиски, оливковое масло холодного отжима, соль, белый перец или смесь пяти перцев. Затем крупно рубим пару веток укропа и делаем вброс комков мягкого козьего сыра. Всё это не перемешиваем, а просто осторожно перемещаем ложкой отдельные части содержимого, чтобы блюдо более-менее равномерно распределилось вдоль овальной тарелки. Боже, какой запах! Так, наверное, пахнет в раю или даже уже перед входом туда. Тут же порхают ангелы, раздувая крыльями благоуханье свежего огурца, здесь же, при райских вратах, потягивая носами ароматизированный воздух, улыбаются всяк входящему стражники-апостолы. И здесь же, на подходе к зоне вечного блаженства, уже творятся, скорей всего, дела справедливые и благие… Затем буквально окропляем всё это великолепие соевым соусом, но без добавок. Финальная кисло-сладость регулируется сахарной пудрой, по вкусу. Да, и есть пара деталей: чтобы вкус был безукоризненным, необходимо ещё вложить в блюдо душу. Без остатка. Всё.
– Сообразили, к чему веду? – хозяйка дома холодно посмотрела в мою сторону, заставив меня поёжиться.
– Разумеется, – вполне согласился я. – Попробую сформулировать точнее, если позволите. Насколько я понимаю, ваша цель привлечь как можно больше состоятельных гурманов, моя же – сделать так, чтобы они поверили в эту вашу особость и окончательно подсели на это дело, верно? Другими словами, придумать нечто вроде концептуального наркотика, не похожего на все остальные типы удовольствий, получаемых в эксклюзивных точках общественного питания. – Я развёл руками, выражая полное понимание задачи, и сделал своё первое конкретное предложение, чтобы, собственно говоря, приступить к тому, зачем был сюда зван: – Думаю, нашу рекламную кампанию следует начать не как принято, со средств массовой информации, которые с привычной агрессией стали бы накачивать людей набившими оскомину обещаниями, а с создания некой структуры, скажем, по образцу сарафанного радио, но только работающего как бы для избранных – это когда информация о «заведении не для всех» передаётся от одного посетителя к другому, но так, чтобы возникало ощущение, что лишь он и ему подобные ценители прекрасного могут быть к этому прекрасному допущены. Вариант полузакрытого клуба. Или подпольного казино, но исключая риск быть повязанным. Это щекочет нервы и разогревает самолюбие. Это приподнимает потенциального визитёра в собственных глазах. Это выгодно отличает его от непосвящённых, это создаёт искомый приоритет уже за счёт того только, что человек оказался «случайно» допущенным к чужой тайне и, не затратив усилий, сделал её своей. – В этом месте я взял короткую паузу, скромно улыбнулся и обвёл притихший стол взглядом победителя. Выдержав положенное количество секунд, я, как бы уже рассуждая с самим собой, высказал вдобавок к озвученному очередное дурацкое предположение: – Думаю, вы лучше моего знаете, насколько важным бывает для некоторых респектабельных однокорытников помериться приборами, в особенности в том деле, где, по сути, не существует внятных критериев, где они, как, впрочем, и мы с вами, смогут, пускай и на птичьем языке, обозначить своё отношение к вопросу, когда их слова, включая даже самые бессмысленные и безответственные, по-любому невозможно будет ни опровергнуть, ни оспорить.
Я нёс эту случайную пургу, завихрившуюся в районе затылка, ясно осознавая, что мне не столько хочется привлечь внимание хозяйки к рекламному проекту, или чтобы она, скажем, меня оценила по достоинству, или сорвать лёгкие безоткатные бабки, сколько заинтересовать собственной нестандартно мыслящей персоной Леночку Грановскую, которую уже к этому моменту мне страшно не хотелось терять по жизни. Точней говоря, ужас как хотелось по этой самой жизни обрести.
В это время я не думал о том, чего мне в этом смысле стоит ждать от Рыбы, в эту сторону я ещё даже не заглядывал, просто никак не увязывал свои благостные мысли насчёт моей неожиданной избранницы с тем, что подумает про всё это Муза Пална.
Рыбина Муза Павловна, кличка в деловых кругах «Рыба» – это и была она, заказчица, хозяйка бизнеса и дома, холёного вида и серьёзного облика тётка под полтинник в небесно-синей со стразами парче выше колен от Донателлы Версаче, без выраженного животика, но с неподтянутыми щеками и ушными мочками, чрезмерно оттянутыми явно непосильно тяжелыми для них камнями. Вульгарная дура или, в зависимости от обстоятельств, – здравомыслящая расчётливая волчица. Часто бывает, что – одновременно. Очаровательная фея из благородной сказки, приятная в манерах и расположенная к тебе больше, чем изначально ты мог на то рассчитывать; она же – начинка адской машины по отжиманию рисковых прибылей отовсюду, где они едва виднеются, сигналя слабым маяком. Правда, с этими её интересными особенностями мне пришлось столкнуться несколько поздней. А так, если брать, – чисто симфония, увертюра до-мажор, адажио и крещендо в одном приставном стуле.
Гобеленовую обивку, как вскоре и весь этот испанского производства диванчик, целиком, мы мысленно списали, не сговариваясь и не сожалея, и окончательно отдали на растерзание Парашюту. А что делать – за неимением прочих этот единственный ребёнок в нашей небольшой семье вполне мог позволить себе любое безобразие, какое только могло залететь в его кошачий ум.
Да и рос он быстро, потому что хорошо питался и в этом смысле не знал ни малейшего отказа. Да и с какой стати отказывать? Ежедневный саквояжик, набитый по самую защёлку ценными остатками ресторанного производства, доставлял к его ночному столу лично я сам, и сам же раскладывал угощенье в три-четыре разные мисочки. Ну сами посудите – как можно, к примеру, кусочек нежнейшего «Filet de poulet en pâte»[2] соединить в пространстве одной, пускай даже кошачьей, посуды с порцией абсолютно непочатого десерта типа «Flan de fromage avec la purée de framboise»[3], причём взятого не от края запечки, а выуженного из самой воздушной середины лотка.
Не выказав хотя бы единожды звериного протеста против предлагаемого мною меню, Парашют досрочно, что туловищем, что ленивыми, но пронзительно острыми мозгами, вызрел в величественного зверя, состоящего из солидного мехового торса, серого, перепоясанного равномерно расположенными по нему чёрными полосами, и громадной мудрой головы с заплывшими от неизбывных наслаждений глазами и топорщащимися в стороны жёсткими усами. Четыре явно коротковатые для такого могучего сооружения пушистые конечности, оканчивающиеся мягкими, в розоватую крапинку, неслышными подушечками, и пышный светло-серый хвост завершали картину нашего семейного благополучия. Мы – это любящие супруги с уже приличным стажем Герман и Елена Веневцевы.
В отличие от меня, усреднённого спроса и средней комплекции мужчины, нажившего по возрасту сороковник, по здоровью – парочку не слишком обременительных болячек, по жизни – кой-какую, тут и там, недвижимость и несколько банковских счетов туманного содержания – по состоянию душевного равновесия, Ленка, начиная с малых лет, подобной усреднённостью не страдала и в эту сторону не думала вообще. Она всегда была яркой, умной и хорошей. Такой она и продолжала оставаться все эти годы, несмотря на многочисленные проблемы, что начались когда-то и не отступали так или иначе вплоть до самого расцвета нашего семейного предприятия. Возможно, она уже тогда, в самом начале, в наши первые с ней совместные дни и ночи, была излишне хороша для такого дядьки, каким я когда-то не был, но со временем стал. Тем, каким сделался, привыкнув к счастью жить при ней и при нашем деле, как и к мысли о том, что рядом со мной всё давно уже выложилось в картину понятную и надёжную, без вытянутых до упора нервов, без дурных, отвлекающих от дела мыслей, без отчётливых желаний перемен к лучшему – и потому без особых затей, принуждающих выдумывать всё новые и новые рецепты избавления от них же. Но сколько бы я об этом ни думал и сколько бы попутных глупостей ни сотворял по мере врастания в нашу с Ленкой любовь, я так и не нашёл ответа на главный вопрос – отчего она, эта обворожительная умница с ясной головой, наплевав на прочие благовидные варианты, первой сделала движение в мою сторону, первой из нас двоих вполне внятно и недвусмысленно обозначила намерения относительно моей ничем не выдающейся персоны; зачем ей, точной в словах и щедрой в мыслях, понадобился этот бахвал, этот не первой свежести пацан с замашками бонвивана и без явных возможностей их осуществить. Единственное качество, каким я в ту пору обладал, если уж по большому счёту, – это умение стебаться и ёрничать по любому поводу и придумать себе пожрать, соорудив чего-нибудь вполне съедобное практически из ничего.
Я часто думаю, удивляясь самому себе, – откуда чего берётся?! Нет, правда, отчего так случается в жизни, что вполне обычный человек, без особых амбиций и устремлений, без заметно выраженных талантов и привлекающих общее внимание интересных наклонностей, без любопытных для других черт характера, без престижного, в конце концов, не случайно полученного образования… Короче, отчего такие невидные парни, как я, могут вдруг вовлечь в свою орбиту таких женщин, как она, моя Ленуська, хотя потом они же и становятся невольными заложницами собственной жизни с этими мужиками, определённо недотягивающими до них ни умом, ни интеллектом, ни тягой к подлинной культуре, как, впрочем, и всеми остальными человечьими качествами. Включая деловые.
Так вот, дальше про Парашюта.
Раньше, помню, не бывало дня, а точнее ночи, чтобы этот наглый, хитрый, но и невероятно нежный раздолбай из породы беспардонных котовых не вскарабкивался на нашу с Ленкой постель и, дождавшись момента, пока я начну проваливаться, не принимался бы елозить по мне поверх одеяла, выбирая себе для сна закуток поуютней. В итоге устраивался, как всегда, без неожиданностей – с моей стороны, ближе к животу, чтобы мне было неудобней поворачиваться во сне, зная, что могу по неосторожности задеть этого негодяя или даже чувствительно придавить ему что-нибудь важное согнутой в колене правой ногой.
А ещё раньше, в самом начале своей жизни у нас, похожие манипуляции он проделывал с Ленкиной стороны, избегая соваться на мою мужскую половину, и не мне, а ей приходилось тогда соблюдать известную осторожность, дабы не причинить котёнку невольных увечий. Но в какой-то момент всё словно отрезало. И эта перемена случилась уже вскоре после того, как моя любимая жена подобрала в соседнем дворе и притащила к нам в дом этого полосатого, пахнущего подвалом, кислым молоком и немытой шерстянкой заморыша.
Чего-почему, разбираться в этом никто из нас не стал: просто сменилась, вероятно, кошачья диспозиция, уступив место иным внутрисемейным раскладам. Ленуську, помнится, такое постельное новшество никак не озаботило, скорее, наоборот, освободило от обязанности помнить про осторожность по отношению к нашему маленькому домашнему зверю. Да и заботы у неё в те дни начались совсем другие, в ту пору мы уже крепко вставали на ноги и думали о расширении дела. Впрочем, несколько забегаю вперёд.
Обычно под утро я прощал его, нашего воспитанника. Продирал глаза, обдумывая детали меню предстоящего дня, и уже мысленно просматривал раскладку продуктов и то, что необходимо будет поручить добрать ко времени бизнес-ланча. Сам ланч вполне закрывался остатком вчерашних закупок, плюс оставался ещё внушительный резерв, не израсходованный после вечерней готовки, который, как правило, мои подручные успевали переработать, освежить, украсив очередной моей фантазией, и пустить в ланч. Бизнес – не бизнес, а получалось съедобно. И даже вкусно, иногда очень.
Я вообще-то зло не забываю, но больше прощаю, чем злобствую. Лишь в одном я суровый и неуступчивый перец, отстаивающий принципы и правила, – в гастрономическом деле, которое после Ленки и Парашюта стоит у меня строго на третьем почётном месте. Кстати, просил бы не путать высокое дело с кулинарией.
Дам себе труд пояснить различие. Сама по себе кулинария – лишь часть дисциплины гастрономии, изучающей связь между культурой и пищей. Кулинария – то, как готовить пищу. Гастрономия же относится к искусству и, если угодно, представляет собой определённую, пусть небольшую, но всё же область научных знаний. Теперь понимаете, что на своём законном месте я оказался далеко не случайно?
Это я так не про койку в третьей палате для блатных «Второй хирургии», где я провалялся какое-то время после двух операций, последовавших одна за другой с перерывом в четыре дня вследствие полученного ножевого ранения в полость живота. И не про реабилитационный комплекс в Перхушкове, куда я попал вслед за выпиской из клиники с целью окончательного восстановления частично подорванного здоровья. Это я про Шиншиллу, про «matrem et patrem» в одном лице, неизменно бодро вышагивающую вторым эшелоном сразу вслед за моими родными.
Кстати, слегка была задета печень, но это выяснилось уже в ходе самого хирургического вмешательства. Чуть-чуть всего полоснуло лезвие, пройдясь по самому краю и не образовав следа, достаточного для полноценной картинки. Так что снимок – или чем там они диагностируют, не помню, этого не показал. Зато я не забыл, как заваливался на пол, теряя пространство перед глазами, цепляясь утекающим сознанием за кафельную стенку, в которую упирается край кухонного вытяжного шкафа. Помню ещё, как в момент падения на пол ощутил внутри себя мгновенную лёгкость, будто избавился на секунду от необременительного, но лишнего груза, и это отчасти затмило общее удивление от случившегося, как и пригасило острую боль в низу живота.
В общем, пришлось им менять весь план операции прямо на месте, подштопывать край печёнки и надеяться на мой крепкий организм, привычный к работе с печенью. И то правда. Отбираем хороший кусок, лучше парной – хотя всё равно соврут, скажут, только с мясобойни, пару часов всего, как быка завалили, – с минимумом прожилок, отделяем плёнки, какие изначально видны глазом. Делаем «Pâté de foie maison» – паштет из печени по-домашнему. И главное тут, как ни странно, не сама печень в качестве основы этого блюда, а коньяк и копчёная грудинка. Печень – могучий фон, связующий неожиданные ингредиенты. Дальше – просто: печёнку чуть обжарить, в толстых ломтях толщиной с палец, легко, сохраняя воздух и розоватую сукровицу. Затем всё – в однородную массу, вертим с луком, специями, всё как обычно, даже скучно напоминать. Затем – коньяк. Тут каждый сам себе канарейка, хочешь – самый дешёвый и простой «cognac ordinaire», но если желаешь, можно выдержанный. Это для бандитов как ни для кого подходит, если уважительно ввести в курс насчёт присутствия дорогого алкоголя внутри блюда, или для женихов из деловых, демонстрирующих жизненный успех. Ну и для реальных гурманов, как водится. Но массу, прежде чем выложить в форму, непременно следует накрыть сверху ломтиками сала и укутать пекарской бумагой. Фольга – для уродов, так и запомните. Короче, часа полтора ждём, и все дела. Да! Форму поставить в противень с горячей водой! Теперь – всё.
Так вот, снова про Ленку. Как всё началось, и почему в первый же вечер нашего знакомства она осталась у меня до утра.
В том месте, где каждый из нас оказался больше по случайности, чем по прямому делу, на котором изначально строился расчёт, у малознакомых, в общем, но чрезмерно состоятельных людей, имелось всего два блюда под быстрый перекус и пара бутылок выдержанного бордо: основное и десерт. За первое, так уж получилось, отвечал я, второе взялась изготовить кудрявоголовая Леночка Грановская, в то время сидевшая на временной зарплате у хозяйки дома. В отличие от эффектной, но весьма сдержанной гостьи хозяйка выглядела просто отвратительно: в своих неуклюжих попытках очаровывать и острить она лишь тупила и выдавала банальные глупости, не попадая в масть. Леночка в ответ лишь вежливо улыбалась, но чаще отводила глаза, испытывая явную неловкость за свою работодательницу. В такие моменты взгляды наши непроизвольно пересекались, и тогда, стараясь угодить этой милой кудряшке, я хмурил нос и игриво поджимал губы, придавая своему лицу выражение полной солидарности с имевшим место непотребством. Я строил морды и гримасничал по-всякому, не снижая оборотов, однако при этом успевал подмечать, что обильно рассыпаемые мной глуповатые знаки внимания не остаются незамеченными. Всякий раз, отлавливая взглядом мой призывный намёк, девушка понимающе подмаргивала и касалась указательным пальцем носа, как бы мимоходом почёсывая его кончик.
О, как любил я его уже тогда, с самой первой минуты, этот шевелящийся кончик, чуть заострённый и отдельно живой, потому что, когда Ленка говорила, одновременно улыбаясь, или просто смеялась, кончик носа её подрагивал вместе с вибрацией гортани, и это было и заметно, и ужасно трогательно.
Потом уже, спустя какое-то время, чаще по утрам, ещё не дождавшись долгожданного момента пробуждения своей жены, я едва касался его подушечкой мизинца – так, примеряясь, делает лапой подросший лев перед финальным броском на уже принадлежащую ему добычу. Я играл с ним, предвкушая, как через минуту уже окончательно овладею женой и буду терзать её безропотное тело, любить и вновь терзать его ненасытно в нашей общей любовной игре.
Она стала Еленой Веневцевой спустя месяц, отсчитывая от первой совместно проведённой нами ночи.
А в тот счастливый для меня вечер Леночка Грановская, пропустив через тостер тонкие, с вкрапленными по корке крупными семечками буханочные ломти серого «Волконского», дала им остыть, затем намазала тонким слоем сливочного масла и разделила на квадратные порции. Перед тем как съесть, каждый квадратик следовало обмакнуть в жидкий, тёмного колера мёд. Сказала, «архиерейское пирожное на гречневом меду», так что, раз нет хозяйского кулича, то всем дарю рецепт.
Это был её вклад в наш случайный стол. Дело было после Пасхи, на Красную горку, завершалась Фомина неделя, о чём мне, убогому нехристю, пока мы готовили на кухне тосты, каждый для своей надобности, с улыбкой поведала просвещённая Леночка, – так что самое время искать невест, добавила она, – а ещё разговляться, веселиться и непрерывно застольничать.
Я ответил основным блюдом, для чего, к моему удивлению, в хозяйском арсенале нашлись все необходимые ингредиенты. Сказал: «На ваше пирожное откликаюсь «Аrhierejsky le sandwich avec dés de saumon et d’avocat»[4]. Тот же самый «Волконский» я подержал в том же тостере, но только совсем чуть-чуть, и, едва дождавшись момента, когда поверх ломтей стала образовываться слабая корочка, выдернул хлеб из электрической печки. Далее – имейте в виду, говорю сейчас важное, так что напружиньте память – сёмгу, напластанную тончайше, с лёгким захватом серого подкожного слоя, расстилаем по хлебу лишь после того, как нанесём чувствительный слой мякоти зрелого авокадо. Однако секрет заключается не в этом, вся хитрость в том, что потребную для архиерейского рецепта мякоть надлежит брать лишь возле само́й шарообразной косточки, только ту, что прилегает к кругляшу на два-три миллиметра, не больше. В отличие от однородной зелёной массы, заполняющей тело авокадо, вы легко узнаете её по белёсому оттенку и определяемой даже на глаз высокой маслянистости.
Это священнодействие я проделал на глазах всей немногочисленной компании, которая, будучи в курсе хозяйкиных пристрастий к новейшим и малоизвестным рецептам, неотрывно следила за моими манипуляциями.
– Это вещь… – только и сумела сказать она, после того как, медленно разжевав и размазав по нёбу, проглотила часть «архиерея», пришедшуюся на первый укус, и немного подумала, загадочно прикрыв веки. Далее произошла метаморфоза: на глазах присутствующих, без особого к тому усилия, одним коротким движением дама стряхнула с себя так неудачно напяленную маску и, вернув себе привычный вид сосредоточенной бизнес-леди, обратилась ко мне с вопросом: – Вы ведь профессионал, Герман? Странное дело, мне-то рекомендовали вас как толкового сотрудника известного рекламного агентства, а вы, оказывается, обладаете совсем другими талантами, скрытыми от вашего непосредственного руководства? – Она недоверчиво покачала головой, после чего уставилась на меня, пронзая пытливым взглядом. – Признайтесь, ведь далеко не все знают такие тонкости, такие нюансы – ведь сам рецепт кажется простым до примитивности. Но примитивен он, кстати, лишь на первый взгляд, потому что вы нам всем сейчас продемонстрировали, насколько непредсказуемой может сделаться любая вещь в руках мастера. Я ведь помимо основного своего бизнеса задумала в скором времени запустить ресторанную сеть, не так чтобы очень разветвлённую, но весьма и весьма привлекательного свойства. Для некоторых, конечно, не для всех – не помню, говорила я вам об этом или нет. Не очень разветвлённую не потому, что нет возможности её раскрутить, а из-за того, что просто нет в нашем городе такого количества гурманов, которые смогли бы оценить истинно высокую кухню. И потому, как говорится, лучше меньше, да лучше. Если угодно, это моя маленькая прихоть, желание подтвердить свою профессиональную репутацию – я могу запустить любое дело. А в данном конкретном случае – это ещё и желание выразить свою утончённую натуру – например, через уникальное меню. В моем заведении должно быть то, чего больше нигде не попробуешь. – В задумчивости она покачала головой, мысленно уже просчитывая, скорей всего, как лучше меня использовать. И продолжила, всё ещё сводя в уме внеочередной баланс: – Но не в этом суть, Герман. Для меня сейчас важней понять другое – что именно вы умеете вообще, в принципе? Чем могли бы поразить мою придирчивую клиентуру, дай вам волю? А то, знаете ли, мои незаурядные гости, которые посетят эти своеобразные заведения, любят, как бы это выразиться поточнее… в общем, они предпочитают некую особость, определённый выпендрёж, причём необычный, непохожий на привычные гастрономические наслаждения. Иными словами, чем чудней, тем изысканней. Даже если это малосъедобно, но по сути своей чрезвычайно привлекательно. А значит, – вкусно, несмотря ни на что. Вы способны удивить сочетанием редкого и привычного, повергнуть в шок, вызвать недоверие, возбудить в человеке огненную страсть, бешеное желание ощутить это на вкус, изумить самого себя, шокировать собственное нутро? Именно за это наш гость готов выложить любые деньги. Всё вторичное в такие моменты уходит, испаряется из сознания, исчезает одновременно с рождением потребности в новых открытиях, путь к которым и указывает ему моя «ресторанная сеть не для всех». Мы вот-вот откроемся, не в курсе? Для этого, собственно, я вас и пригласила. Хочется понять, как мы с вами будем строить рекламную кампанию, на что станем нашего гостя брать, какую рыбу будем для него вылавливать и на какую приманку. – Она кивнула на Грановскую: – А Леночка у нас дизайнер, разрабатывает художественную концепцию интерьеров для нашей сети с учётом развития на будущее, также занимается оформлением меню и заодно сочиняет названия блюд. У неё это ловко получается.
Хозяйка присела и выдохнула. Судя по реакции гостей, мало кто ожидал подобного красноречия от этой несколько на первый взгляд глуповатой и явно избалованной дамы. Я мельком взглянул на Леночку. Та едва пригубила свой бокал – казалось, она о чём-то размышляла. По крайней мере, вид у неё был чуть отрешённый, и она никак не проявляла особенного расположения к моей реально скромной персоне. Вероятней всего, я некоторым образом опередил события, нарисовав себе картинку сильно преждевременную или даже вовсе несбыточную. В этом утопическом варианте Леночка уже по-всякому извивалась подо мной, широко распахнув глаза и умоляя меня не останавливаться. Её мелкие, одна к одной, кудряшки были рассыпаны по подушке и источали тонкий аромат масла пачули, смешанного с только что выжатым соком свежего грунтового огурца. Кстати, подумал я, уж коль скоро разговор зашёл о том, как правильней поразить воображение искушённых визитёров сети этой непростой мадам, то вот вам для примера. Итак, «carpaccio de concombre»[5], коротко. Рецепт, сразу оговорюсь, как и большинство остальных рецептов всей моей жизни, принадлежит исключительно моей же смещённой на всю голову гастрономической фантазии. Свежий огурец без пупырышков натираем на крупной тёрке, вмешиваем бальзамический (но не до фанатизма резкий) уксус, добавляем ростки редиски, оливковое масло холодного отжима, соль, белый перец или смесь пяти перцев. Затем крупно рубим пару веток укропа и делаем вброс комков мягкого козьего сыра. Всё это не перемешиваем, а просто осторожно перемещаем ложкой отдельные части содержимого, чтобы блюдо более-менее равномерно распределилось вдоль овальной тарелки. Боже, какой запах! Так, наверное, пахнет в раю или даже уже перед входом туда. Тут же порхают ангелы, раздувая крыльями благоуханье свежего огурца, здесь же, при райских вратах, потягивая носами ароматизированный воздух, улыбаются всяк входящему стражники-апостолы. И здесь же, на подходе к зоне вечного блаженства, уже творятся, скорей всего, дела справедливые и благие… Затем буквально окропляем всё это великолепие соевым соусом, но без добавок. Финальная кисло-сладость регулируется сахарной пудрой, по вкусу. Да, и есть пара деталей: чтобы вкус был безукоризненным, необходимо ещё вложить в блюдо душу. Без остатка. Всё.
– Сообразили, к чему веду? – хозяйка дома холодно посмотрела в мою сторону, заставив меня поёжиться.
– Разумеется, – вполне согласился я. – Попробую сформулировать точнее, если позволите. Насколько я понимаю, ваша цель привлечь как можно больше состоятельных гурманов, моя же – сделать так, чтобы они поверили в эту вашу особость и окончательно подсели на это дело, верно? Другими словами, придумать нечто вроде концептуального наркотика, не похожего на все остальные типы удовольствий, получаемых в эксклюзивных точках общественного питания. – Я развёл руками, выражая полное понимание задачи, и сделал своё первое конкретное предложение, чтобы, собственно говоря, приступить к тому, зачем был сюда зван: – Думаю, нашу рекламную кампанию следует начать не как принято, со средств массовой информации, которые с привычной агрессией стали бы накачивать людей набившими оскомину обещаниями, а с создания некой структуры, скажем, по образцу сарафанного радио, но только работающего как бы для избранных – это когда информация о «заведении не для всех» передаётся от одного посетителя к другому, но так, чтобы возникало ощущение, что лишь он и ему подобные ценители прекрасного могут быть к этому прекрасному допущены. Вариант полузакрытого клуба. Или подпольного казино, но исключая риск быть повязанным. Это щекочет нервы и разогревает самолюбие. Это приподнимает потенциального визитёра в собственных глазах. Это выгодно отличает его от непосвящённых, это создаёт искомый приоритет уже за счёт того только, что человек оказался «случайно» допущенным к чужой тайне и, не затратив усилий, сделал её своей. – В этом месте я взял короткую паузу, скромно улыбнулся и обвёл притихший стол взглядом победителя. Выдержав положенное количество секунд, я, как бы уже рассуждая с самим собой, высказал вдобавок к озвученному очередное дурацкое предположение: – Думаю, вы лучше моего знаете, насколько важным бывает для некоторых респектабельных однокорытников помериться приборами, в особенности в том деле, где, по сути, не существует внятных критериев, где они, как, впрочем, и мы с вами, смогут, пускай и на птичьем языке, обозначить своё отношение к вопросу, когда их слова, включая даже самые бессмысленные и безответственные, по-любому невозможно будет ни опровергнуть, ни оспорить.
Я нёс эту случайную пургу, завихрившуюся в районе затылка, ясно осознавая, что мне не столько хочется привлечь внимание хозяйки к рекламному проекту, или чтобы она, скажем, меня оценила по достоинству, или сорвать лёгкие безоткатные бабки, сколько заинтересовать собственной нестандартно мыслящей персоной Леночку Грановскую, которую уже к этому моменту мне страшно не хотелось терять по жизни. Точней говоря, ужас как хотелось по этой самой жизни обрести.
В это время я не думал о том, чего мне в этом смысле стоит ждать от Рыбы, в эту сторону я ещё даже не заглядывал, просто никак не увязывал свои благостные мысли насчёт моей неожиданной избранницы с тем, что подумает про всё это Муза Пална.
Рыбина Муза Павловна, кличка в деловых кругах «Рыба» – это и была она, заказчица, хозяйка бизнеса и дома, холёного вида и серьёзного облика тётка под полтинник в небесно-синей со стразами парче выше колен от Донателлы Версаче, без выраженного животика, но с неподтянутыми щеками и ушными мочками, чрезмерно оттянутыми явно непосильно тяжелыми для них камнями. Вульгарная дура или, в зависимости от обстоятельств, – здравомыслящая расчётливая волчица. Часто бывает, что – одновременно. Очаровательная фея из благородной сказки, приятная в манерах и расположенная к тебе больше, чем изначально ты мог на то рассчитывать; она же – начинка адской машины по отжиманию рисковых прибылей отовсюду, где они едва виднеются, сигналя слабым маяком. Правда, с этими её интересными особенностями мне пришлось столкнуться несколько поздней. А так, если брать, – чисто симфония, увертюра до-мажор, адажио и крещендо в одном приставном стуле.