Но в том, что из машины вышли именно эти ребята, я не сомневался.
Мы со Шмаковым вернулись в клуб. Перерыв еще не кончился, но публика устремилась в зал. Некоторые затем, чтобы занять места у стены, другие – чтобы не пропустить ни одного танца. Есть и такие.
Я тоже было заторопился в зал, чтобы не дать возможности типу в очках танцевать с Майкой. Но увидел вдруг в конце коридора Лагутина и рядом с ним этих парней. Я подался немного назад и в сторону. Сделал вид, что хочу переждать толпу, которая протискивалась в зал.
Лагутин и парни стояли вместе совсем недолго, может быть, одну минуту. О чем они говорили, я тоже не мог расслышать. Я только видел мрачное лицо Лагутина. Потом оба парня, как по команде, повернулись и прошли мимо меня к выходу. Я услышал звуки музыки и вошел в зал. У стены, на том месте, где обычно сидели наши девочки, Майки не было. Я увидел ее танцующей с очкастиком. Какой, однако, назойливый нахал!
Я обошел зал и стал возле колонны. Недалеко от меня стояла Зина, диспетчер. На ней была зеленая шерстяная кофточка и туфли на тоненьком, как гвоздик, каблучке. Как держатся женщины на таких каблучках – непонятно.
Лагутин появился вслед за мной. Как и я, обошел зал и подошел к Зине. Они стояли с другой стороны колонны, довольно близко, но шум оркестра заглушал их голоса. Лагутин что-то раздраженно говорил, на чем-то настаивал. А Зина колебалась, не хотела, отказывалась, лицо ее покрылось красными пятнами.
Музыка смолкла. Я увидел, как нахал в очках проводил Майку на место. Я стал внимательно следить за оркестром. Как только музыканты подымут инструменты, я тут же подойду к Майке и первый приглашу ее.
Но, раньше чем я успел это сделать, меня опередили… И кто? Лагутин! Большими шагами он пересек зал, подошел к Майке, заговорил с ней, тут заиграла музыка, и они пошли танцевать.
Этого я Майке никогда не прощу! Ведь она отлично знала, что Лагутин – мой первый враг, он так подло подвел меня с Зуевым.
Простота и естественность хорошие качества, но не до такой же степени! Надо знать меру! Ведь это предательство по отношению к товарищу! Танцевать с человеком, который его оклеветал! Разве я пошел бы танцевать с девчонкой, которая оклеветала Майку? Никогда в жизни!
Достаточно того, что я простил ей очкастого! Если разобраться, она и с ним не должна была танцевать. Одно дело – когда человек танцует, другое – когда ухаживает. А очкастый пытается ухаживать. И все это видят. И, танцуя с ним, Майка потакает его ухаживаниям.
Но очкастого я ей простил, а Лагутина не прощу ни за что! Мало того, что он меня предал, – ведь он танцует с ней только для того, чтобы досадить бедной Зине. Разве Майка этого не видит?
Ни на грош чувства собственного достоинства!
Она танцевала с Лагутиным и, увидев меня, даже улыбнулась.
Я отвернулся и сделал вид, что не вижу ни ее улыбки, ни ее самое.
19
Эту ночь я плохо спал. Не потому, что думал о Майке. Если я и думал о Майке, то только одно: что больше никогда не буду о ней думать.
Я думал о Лагутине, об этих ребятах, об амортизаторах, которые мы с Вадимом так легкомысленно оставили на ночь в старой машине. Они положены туда, чтобы легче их вывезти с автобазы. И, может быть, как раз сегодня ночью их и вывезли. Почему-то я связывал все это вместе: амортизаторы, этих ребят и Лагутина. Постепенно у меня возникла версия: положил амортизаторы в машину Лагутин, должны их вывезти эти ребята. Стройная, логичная версия.
Думая об этой версии, я в конце концов заснул. Очень крепко. Утром отец еле меня разбудил. Я чуть не опоздал на работу. Прибежал туда к самому звонку. В воротах я столкнулся с Вадимом: он всегда прибегает к самому звонку.
Я показался в гараже, получил работу. Потом вышел во двор к дожидавшемуся меня Вадиму. Мы пошли к директору, чтобы рассказать ему об амортизаторах.
Мы приоткрыли дверь кабинета и увидели, что там полно дыма и людей. Уже заседают. Видно, вчера вечером в тресте здорово гоняли нашего директора, если он с самого утра начал гонять своих подчиненных.
Тогда мы решили пойти посмотреть, на месте ли амортизаторы. Надо проверить.
Мы пересекли пустырь, подошли к крайней машине с надписью «В ремонт» и взобрались в кузов.
И, как только мы взобрались туда, мы увидели, что амортизаторов нет. Валялся кусок толя, и больше ничего не было.
Амортизаторы унесли. Мы молча смотрели друг на друга. Потом Вадим неуверенно сказал:
– Может быть, их нашел сторож.
Так, конечно, могло случиться. И это было бы очень хорошо. Просто замечательно! Амортизаторы нашлись, мы здесь ни при чем, прекрасно!
Но могло случиться и не так. Амортизаторы могли увезти те, для кого они здесь положены. Приехали на машине, положили в нее амортизаторы и уехали. Сторож спокойно спит всю ночь. Да и услыхав шум подъезжающей машины, не обратил бы внимания. Подумал бы, что вернулась с линии какая-нибудь опоздавшая машина.
Пустырь представлял собой квадрат, расположенный сразу за ремонтными цехами. Справа он был огорожен забором лесного склада. Сзади темнел заброшенный песчаный карьер. Слева, за канавой, тянулась старая дорога. По ней раньше ездили к карьеру за песком. Сейчас этой дорогой не пользовались. Но если амортизаторы вывезли, то только по ней.
Мы слезли с машины и подошли к дороге. Первое, что мы увидели, был кусок толя. Он валялся в канаве. Все сразу стало ясно: амортизаторы пронесли именно здесь. Несли в толе, чтобы не гремели. А когда положили в «Победу», толь бросили в канаву.
Мы перебрались через канаву на дорогу. Она вела к песчаному карьеру и была покрыта где тонким, где толстым слоем песка. Вчера прошел дождь, и мы увидели на песке отчетливые следы машины.
Мы нагнулись и стали их рассматривать.
Следы на дороге остаются от колес. Точнее, от покрышек. Еще точнее, от протектора. Протектором называется верхняя часть покрышки, сделанная в виде рисунка. Углубления этого рисунка позволяют колесу лучше сцепляться с дорогой.
И вот мы увидели очень глубокие, очень резкие, широкие и косые следы, расположенные елкой.
Это были следы не от «Победы», а от какой-то другой, незнакомой нам машины. От «Победы» не остается таких глубоких следов.
– Похоже на трактор, – неуверенно проговорил Вадим.
– Сказал тоже! От трактора не следы, а борозда.
Мы пошли к карьеру, рассматривая следы. Я очень расстроился – рухнула моя версия. Ведь эти парни были на «Победе», а здесь была какая-то другая машина. Неужели не Лагутин, а кто-то другой положил сюда амортизаторы?
У карьера мы увидели множество следов. Здесь машина разворачивалась. Ее подавали то вперед, то назад. Песок здесь был глубже, и следы проступили отчетливее. Я внимательно пригляделся к ним и рядом с глубокими следами незнакомой машины увидел мелкие, фигурные следы «Победы»…
У меня даже сердце заколотилось от волнения. Значит, «Победа» здесь все-таки была…
Я присел на корточки. Следы шли рядом друг с другом, совсем вплотную. Обе машины здесь разворачивались. Вперед – назад, вперед – назад…
Но почему следы от «Победы» были только здесь? Почему их нет на дороге?
Может быть, мы невнимательно смотрели?
Мы пошли обратно, тщательно осматривая следы. Но как мы ни вглядывались, следов от «Победы» на дороге не было. На дороге был только один след. Резкий, глубокий, косой, незнакомый след.
– Все ясно, – сказал Вадим, – след у «Победы» мелкий, его задуло ветром.
– А почему его не задуло у карьера? – возразил я.
Получалась странная и не совсем понятная картина! Получалось так, что сначала пошла «Победа», а потом за ней, точно след в след, прошла вторая, незнакомая машина. И ее более глубокий и сильный след уничтожил след «Победы»…
– Все ясно, – сказал Вадим, – вторая машина нарочно шла за первой, чтобы уничтожить ее следы. Увезли амортизаторы на «Победе». Значит, надо замести следы.
Это объяснение показалось мне логичным. Но после некоторого размышления я увидел, что никакой логики в нем нет. Что за дурацкий способ заметать следы! Разве попадешь ночью след в след? Да и глупо это! Удивительно, что предположение Вадима показалось мне в первую минуту разумным.
Мы прошли в сторону шоссе. Песка становилось меньше, следы проступали тусклее. Все же было отчетливо видно, что это следы от второй машины. И только там, где дорога выходила на шоссе, на том месте, где машины поворачивали, мы опять увидели следы «Победы». Ясно виднелся закругленный песчаный след незнакомой машины и рядом с ним, тоже песчаный, очень мелкий след от покрышек «Победы»… Дальше на асфальте вообще уже ничего нельзя было разобрать…
Так ничего толком не выяснив, мы вернулись на автобазу. Моя версия, хотя и висела на волоске, все же полностью не была опровергнута: какая-то «Победа» там была. Значит, можно предполагать, что амортизаторы увезли эти парни, а вынес их на пустырь Лагутин.
– Где пропадал? – спросил меня Шмаков, когда я вернулся в гараж.
Я неопределенно помахал рукой:
– Тут…
– Бригадир ругался, – сказал Шмаков.
Раньше бригадир не ругал меня за отлучки. А теперь ругает. Понятно! Отношение ко мне изменилось. И все из-за Лагутина. Из-за того, что он оклеветал меня. Ничего, справедливость восторжествует!
Мы со Шмаковым принялись за работу, потом я его спросил:
– А что ты ответил бригадиру?
– Сказал, что тебя вызвал завуч, – ответил Шмаков.
Уже какой раз меня поражала сообразительность Шмакова Петра. Только он один мог придумать такой ловкий ответ. «Завуч вызвал»! Надо же! Если бы Шмаков сказал, что меня вызвал директор или главный инженер, бригадир мог бы это проверить. А «вызвал завуч» – как бригадир это проверит? Может, он и не знает, кто такой завуч? А если знает, то не пойдет же он в школу проверять. «Завуч» – это что-то далекое, непонятное, а потому убедительное. Я давно заметил, что самое убедительное для некоторых людей – это самое непонятное.
Молодец Шмаков! Верный товарищ! Мне стало стыдно, что я ничего не рассказал ему про амортизаторы. Ведь Шмаков куда более надежный человек, чем Вадим. И как ни туго соображает Шмаков, у него есть практическая хватка, сколько раз я убеждался в его глубоких практических познаниях.
Я уже было собрался рассказать Шмакову все по порядку. Ему обязательно надо рассказывать по порядку, иначе он не поймет, в чем дело. Как вдруг неожиданная мысль взволновала меня…
Как же я не срисовал следы незнакомой машины?! Ведь эти следы скоро исчезнут. Разве можно упустить такое важное обстоятельство? И второй след надо было срисовать. Я думал, что он от «Победы», а вдруг нет?
Я взял кусок картона, из которого мы вырезаем прокладки, взял кусок мела, карандаш и, предупредив Шмакова, чтобы он опять соврал бригадиру насчет завуча, побежал на пустырь…
Я вернулся через полчаса.
В кармане у меня лежал тщательно срисованный отпечаток протектора незнакомой машины и менее тщательно срисованный след протектора «Победы». Он очень сложный, мелкий, он был уже неясно виден, и его было труднее срисовать.
Мы со Шмаковым снова принялись за работу. Приходил бригадир, посмотрел на меня, но ничего не сказал. Видно, магическое для школьников слово «завуч» действовало и на него.
Работать нам со Шмаковым пришлось недолго. Скоро прозвенел звонок. Рабочие пошли на перерыв, мы могли отправиться домой.
Я сказал Шмакову:
– Задержись. Дело есть.
– Ладно, – ответил Шмаков Петр.
Он никогда не задавал вопросов, что да почему? Хорошая черта.
Мы пошли в местком, взяли у библиотекарши книгу под названием «Автомобильные шины», уселись за стол и стали ее рассматривать. Я вынул рисунки протекторов, которые сделал на дороге, положил их рядом с книгой и сказал Петру:
– Вопрос: с каких покрышек эти протекторы?
Протектор с «Победы» мы скоро нашли. Это действительно был протектор с покрышек «Победы», размер 6x16. У меня немного отлегло от сердца. Слава богу! Значит, «Победа» там действительно была. Прекрасно! Замечательно! Значит, я не ошибся…
Но рисунка, похожего на протектор второй машины, мы в книге не находили.
Тогда Шмаков внимательно посмотрел на мой рисунок и сказал:
– Это покрышка с вездехода.
– Какого вездехода?
– «ГАЗ-69».
– Ты думаешь?
– Точно.
Я тут же потребовал у библиотекарши книги о вездеходах «ГАЗ-69». Мы ее перелистали и в разделе «Шины и камеры» нашли рисунок протектора. Он точно совпадал с тем, который я зарисовал на дороге. Такие же широкие косые полосы в виде елки… Очень глубокие – для увеличения проходимости вездехода.
Мы вернули библиотекарше книги и отправились на пустырь. По дороге я рассказал Шмакову все по порядку. Дорога была длинная, и мне хватило времени.
Снова, теперь уже со Шмаковым Петром, мы осмотрели следы. Песок подсох, следы начали рассыпаться, но были еще видны…
Шмаков подумал и сказал:
– Если на «Победе» были воры, значит, на вездеходе была милиция.
С досады я даже ударил себя кулаком по лбу. Как я сам не догадался! Конечно, Шмаков прав! Что значит практическая сметка! Ай да…
Впрочем, рано говорить «Ай да»… Почему все же на дороге нет следов от «Победы»?..
Конечно, объяснения Шмакова логичнее объяснений Вадима. Но не настолько, чтобы лупить себя кулаком по лбу.
У Шмакова есть практическая сметка. Но, чтобы разгадывать тайны, надо иметь еще кое-что…
Что именно? А черт его знает! Может быть, нечто прямо противоположное практической сметке. Например, фантазию.
20
Мы решили никого не посвящать в эту историю. Все равно не поверят. А поверят, так объявят нас лопухами. И не без основания: амортизаторы мы проворонили.
Я не сказал Вадиму, что Шмаков Петр тоже в курсе дела. Если Вадим об этом узнает, он тут же расскажет еще кому-нибудь. Будет оправдываться тем, что я первый нарушил тайну. Такой уж он человек, Вадим. На него можно воздействовать только собственным примером. А какой пример я ему подам, если признаюсь, что все рассказал Шмакову Петру. Впрочем, на следующий день нам было не до этого: предстояла первая получка.
Зарплату на автобазе выдают два раза в месяц. Каждый раз это большое событие. Люди, привыкшие получать зарплату, и те чувствуют в этот день какой-то подъем. А мы тем более. Ведь это первая получка в нашей жизни.
Информацию мы получили от Игоря. Он работает в конторе и находится в курсе всего. На лице у него было этакое снисходительно-добродушное выражение, будто нашей зарплатой мы обязаны всецело ему. Будто без него мы бы ни гроша не получили.
Сначала он объявил, что мы «включены в ведомость». Наши фамилии занесены в список, по которому выдают зарплату. И дал понять, что он приложил к этому немалые усилия. Затем явился и сообщил, что мы получим только аванс – половину зарплаты. Остальные деньги мы получим в конце месяца – в расчет. Расчет зависит от того, сколько мы заработаем. Это может быть и больше и меньше. Игорь, конечно, постарается, чтобы мы получили не меньше, а больше.
Потом он пришел и сказал, что кассир уехал в банк.
Потом сообщил, что дела в банке идут туго, возможно, сегодня не дадут. Потом пришел и объявил, что все налаживается, но выдавать нам будут зарплату после пяти часов.
В общем, целый день Игорь держал нас в возбужденном состоянии и отрывал от работы.
Мы со Шмаковым мало беспокоились. Полагается нам зарплата – получим. Сегодня, завтра – разница небольшая. И мы сказали Игорю, чтобы он не делал из мухи слона.
Он обиделся и ушел. Но не утерпел, вернулся и, чтобы задобрить нас, сказал, что все в порядке. Зарплату нам выдадут после двенадцати часов.
На это мы со Шмаковым ответили:
– Ладно!
…Кончив работу, мы всем классом собрались у кассы. Открылось окошко. Нам начали выдавать зарплату.
Мы расписывались в ведомости против своей фамилии. Кассир, бесстрастный человек, никому не смотрел в лицо. Смотрел только на ведомость, ставил галочку и отсчитывал деньги. Шестнадцать рублей двадцать копеек.
Мальчики вели себя с достоинством. Небрежно совали деньги в карман. Некоторые, правда, пытались получить без очереди. Но не из жадности, а из озорства. Только Шмаков Петр аккуратно сложил деньги в бумажник. Такая у него привычка.
Зато девочки были чересчур возбуждены. Отойдя от кассы, пересчитывали деньги и что-то оживленно обсуждали. Только Майка не шумела. Спокойно сунула деньги в карманчик платья. Я, конечно, заметил это случайно. Между нами все кончено. А она ни с того ни с сего улыбнулась мне своей приветливой улыбкой. Странно!
Игорь стоял у кассы и благодушно улыбался, как хлебосольный хозяин, угощающий своих друзей. Он страдает преувеличением собственной личности. Зарплату он получил до нас. Как свой человек в конторе. Рядом с ним стоял Вадим и собирал долги. Я отдал ему рубль за обед в Липках. Шмаков подумал и тоже отдал.
У меня осталось пятнадцать рублей двадцать копеек. Я решил сразу пойти в универмаг и купить подарки папе и маме.
– Сходим в универмаг, – предложил я Шмакову Петру.
– Зачем?
– Надо кое-что купить.
Я не хотел ему говорить про подарки. Родители Шмакова работают в Индии, на строительстве завода. Живет он с дедушкой и бабушкой. И я не был уверен, станет ли Петр делать им подарки. И, узнав про подарки, мог не пойти. А одному идти скучно.
На первом этаже универмага, рядом с писчебумажным, спортивным и игрушечным отделениями, находилось то, что мне было нужно, – парфюмерия.
Я давно заметил, что в магазинах ненужные отделы располагаются внизу, а нужные – наверху. И чем нужнее, тем выше. Например, обувной – на четвертом.
Я поделился этим наблюдением со Шмаковым Петром.
Он подумал и сказал:
– За духами на четвертый этаж никто не полезет, а за ботинками полезут. – И добавил: – А кто идет на четвертый этаж, купит мимоходом на первом этаже какую-нибудь ерунду. Магазин выполняет план. Работники прилавка получают премию.
И я опять, уже в который раз, удивился практической сметке Шмакова Петра, его глубоким практическим познаниям.
В спортивном отделе все было так ловко разложено, выглядело таким новеньким и блестящим, что все хотелось купить. Неплохо бы купить боксерские перчатки. И гантели тоже необходимы. Но больше всего нам со Шмаковым Петром понравились спортивные брюки. Синие, трикотажные, с резинками внизу. В них у человека исключительно спортивный вид. Особенно если прибавить к ним синий свитер с белой каймой под воротником. Настоящий тренировочный костюм.
Но если купить и свитер, и брюки, и подарки, то я истрачу все деньги.
Сделаю так. Куплю спортивные брюки, они стоят три рубля. На два двадцать куплю подарки. Ровно десять рублей у меня останется. Если в расчет я получу двадцать рублей, как говорил Игорь, то у меня будет ровно тридцать. И на них я сделаю что-нибудь капитальное.
– Покупаем? – спросил я Шмакова Петра.
Он с сосредоточенным видом вертел в руках брюки, ощупывал, переворачивал их в разные стороны и молчал.
– Пошел платить! – решительно объявил я.
На Шмакова, как и на Вадима, надо действовать силой собственного примера.
Я заплатил в кассе три рубля, получил пакет, а Шмаков все еще стоял у прилавка и вертел в руках брюки.
– Чешешься, – сказал я ему, – плати деньги.
Шмаков вздохнул:
– Трикотаж плохой. Через два дня вытянутся. В коленках… И кругом. Второй сорт.
Я похолодел:
– Что же ты мне сразу не сказал?!
На что последовало обычное шмаковское:
– Не успел.
На этот раз я уже не восхищался его практической хваткой. Черт бы побрал эту хватку! Чего она стоит при такой медлительности.
Ладно! Что сделано, то сделано! Погорел я на трешку, впредь буду умнее.
Я решил немедленно отправиться в парфюмерный отдел и купить маме духи. Но по дороге был писчебумажный отдел. Возле него мы со Шмаковым Петром и задержались.
Наше внимание привлекли самопишущие ручки и толстые общие тетради в коленкоровом переплете. Ручку хорошо бы купить отцу. Это был бы подарок! Папина ручка уже никуда не годилась.
Но четыре пятьдесят! Мне придется тронуть десятку… Дернул меня черт купить эти брюки! Если бы я их не купил, то как раз хватило бы на ручку отцу и на маленький флакон духов маме. И у меня осталось бы ровно десять рублей…
– Тетрадь надо купить, – сказал Шмаков. – Ты какого цвета возьмешь?
Мне больше ничего не следовало покупать для себя. Но что такое тридцать пять копеек в сравнении с тремя рублями, которые я заплатил за брюки? И я ответил:
– Коричневую. А ты?
Шмаков сделал головой движение, означающее «надо подумать».
Я заплатил в кассе тридцать пять копеек и получил прекрасную общую тетрадь в коричневом коленкоровом переплете.
– Выбирай скорее, – поторопил я Шмакова Петра.
Он вздохнул:
– Не нравится.
– Жмот. Вот ты кто! – сказал я Шмакову Петру.
В парфюмерном отделе я спросил, сколько стоит коробочка «Подарочных».
– Пять рублей? Ого!
В коробке и духи и одеколон. А отдельно духи купить нельзя, только вместе. Странные порядки!..
Не зная, что купить, я стоял перед прилавком в полной растерянности. Меня даже в жар бросило.
– Петро, – сказал я, – давай купим мороженого.
– Не хочется, – ответил Шмаков.
Я купил себе мороженого. Надо было немного охладиться. И что такое девятнадцать копеек по сравнению с теми деньгами, которые я уже истратил?
В конце концов я выбрал «Огни Москвы» за два шестьдесят. Остается у меня ровно девять. Рубль я одолжу у мамы, будет ровно десять на что-нибудь капитальное. В следующую получку, в расчет, я верну маме долг и куплю отцу подарок. Это правильно. В эту получку – подарок маме, в следующую – папе…
Может быть, я немного и завидовал Шмакову Петру. Ведь у него сохранились все деньги. Но я утешал себя сознанием, что он жмот, а я нет.
– Прошвырнемся по магазину, – предложил Шмаков.
Я категорически отказался. Шмакову хорошо с его жмотским характером. А я обязательно что-нибудь куплю. Вдруг мы увидели, что нам машет Вадим. Откуда он появился, мы не заметили. Мы только увидели, как он замахал руками и помчался в спортивный отдел. Мы помчались за ним.
– Скорее занимайте очередь, – возбужденно прошептал Вадим.
Возле прилавка уже стояла очередь. Раньше ее не было. Мы стали за Вадимом. За нами сразу стали еще несколько человек.
– Привезли подводные маски и ласты, полный набор, – зашептал Вадим, – сейчас будут продавать.
– Зачем они нам? – спросил я.
– Вот чудак! – удивился Вадим. – «В мире безмолвия»!..
Я читал «В мире безмолвия». Но в Москве нет моря. С другой стороны, если я весной поеду в туристскую поездку в Крым или на Кавказ, то там они мне пригодятся. Но если я куплю маску и ласты, то на какие деньги я поеду в туристскую поездку? И дернул меня черт купить эти дурацкие штаны!
Терзаемый сомнениями, я стоял в очереди. Она быстро увеличивалась. Одни становились потому, что им нужны были маски, другие потому, что стояли первые.
Подошли Игорь с Мишкой Тарановым и стали между мной и Шмаковым Петром. Сделали вид, будто они здесь уже стояли. Мы тоже сделали такой вид.
– Опытная партия, – сказал Игорь. – Их в Москве днем с огнем не найдешь.
Продавцы притащили связки масок и связки ластов. Очередь заволновалась. Задние боялись, что им не достанется. Несколько добровольцев стали у прилавка, чтобы наводить порядок. В их числе, конечно, и Игорь.
Я не знал, что мне делать, не знал, на что решиться. Маска и ласты были мне абсолютно не нужны. Но если я окажусь на морском берегу? Все будут нырять, а я буду сидеть на песке как идиот? И я уже целый час стою в очереди! Не куплю, а потом буду жалеть!
Так я раздумывал, медленно подвигаясь к прилавку. Мне хотелось продвигаться еще медленнее.
Первым из нас стоял Вадим, за ним Игорь, за Игорем я, за мной Мишка Таранов и последним Шмаков Петр.
Продавец объявил:
– Граждане, не становитесь, имеется всего двадцать комплектов!
Очередь заволновалась. Но никто не уходил. Все на что-то надеялись.
Шмаков Петр пересчитал тех, кто стоял перед ним, и сказал:
– Кажется, мне не достанется.
Я тоже пересчитал и успокоил Шмакова:
– Тебе достанется, последнему.
Мог ли я устоять в условиях такого ажиотажа? Все стремятся купить. Некоторые чуть не плачут, оттого что им не достанется. А я, простоявший час в очереди и попавший в число счастливчиков, неужели я откажусь? Это было бы смешно и глупо!
Я заплатил по чеку и получил маску и ласты.
Но опасения Шмакова сбылись. Последний комплект достался Мишке Таранову.
У Шмакова был убитый вид. Мне было его очень жаль. Всегда неудобно, когда тебе что-то досталось, а товарищу нет. Если поступать по-честному, то Игорь или Мишка Таранов должны были уступить Шмакову. Ведь ему не досталось из-за того, что мы пустили их без очереди. Но Игоря, Вадима и Мишки Таранова и след простыл.
Мы вышли со Шмаковым на улицу. Шмаков молчал. Он всегда молчит. Но сейчас он молчал из-за того, что ему ничего не досталось. Мне было ужасно жаль его. Мне не нужно, а досталось. Шмакову хотелось купить, а не досталось. Очень несправедливо!
Я остановился и протянул Шмакову ласты и маску: