Рытхэу Юрий Сергеевич. Айвангу

   – Этот корабль будет моим.
   – А зачем тебе эта игрушка?
   – Да ты посмотри, кто стоит на капитанском мостике! – Айвангу поднял модель шхуны так, чтобы жена видела маленькую фигурку на капитанском мостике.
   – Кто это?
   – Это я стою, – с шутливой серьезностью сказал Айвангу. – Когда-то мой отец мечтал, что я буду капитаном шхуны.
   Раулена в замешательстве посмотрела на мужа… Что с ним? Утром убили любимую его собаку, и он так переживал, что казалось, печали у него хватит на несколько дней… А тут кто-то рассказал сказку об искусственных ногах, и он уже загорелся. Почему он не такой, как все? Вот жена Кэлеуги сколько накупила на сданную пушнину шелку, а Айвангу не берет ни копейки за своих песцов. Говорит: «Война». Будто он один воюет…
   – Айвангу, – позвала она ласково.
   – Что, Раулена?
   – Я хочу купить материи на новую камлейку.
   – Хорошо. Вытопим жир, сдадим в факторию, на эти деньги и купим.
   – У тебя есть четырнадцать песцовых шкурок, которые ты еще не сдал, – напомнила Раулена.
   – Мне надо еще выделать их как следует.
   – За шкурки можно купить столько материи, что ее хватит не только мне, но и тебе, сыну Алеше, отцу и матери твоей Росхинаут, которая все штопает и штопает свою старую камлейку.
   – Есть люди, которые живут хуже нас.
   – Где они, хуже нас живущие?
   – В Ленинграде. В других городах, где побывали немцы. Я хочу помочь этим людям. Так велит мне мое сердце.
 

9

   В начале зимы сорок четвертого года по радио получили сообщение, что в Тэпкэн идет американский пароход с продуктами, которыми он снабдит не только Тэпкэн, но и окрестные селения. Пароход ждали со дня на день. Каждое утро кто-нибудь из охотников поднимался на Дежневскую гору и оттуда обозревал горизонт в поисках заветного дымка.
   Пароход появился на горизонте, когда его перестали ждать: на северной половине моря уже показалось «белое небо» – предвестник близких льдов.
   – Американцы идут! – громко выкрикивали мальчишки на берегу в ожидании, когда спустят катер с корабля.
   Действительно, это были стопроцентные американцы. Они жевали резинку и курили сигареты «Кэмэл», небрежно выбрасывая окурки в воду.
   Знающие разговор американских людей – Кавье и Сэйвытэгин – болтали с прибывшими и первыми удостоились угощения американским табаком и виски – огненной водой, пахнущей так же, как водка.
   По ярангам ходили американские матросы, пытаясь на табак и виски выменять пушнину. Они немало удивились, получив стойкий отказ. Когда же им разъяснили, что тэпкэнцы отдают песцов в фонд обороны, они сначала удивленно пожимали плечами, что-то лопотали по-своему, но, разобравшись, уважительно протянули:
   – О-о-о! – и роздали табак и виски бесплатно.
   Из Кытрына прибыл представитель Чукотторга и, взяв q собой переводчиком Сэйвытэгина, отправился на пароход. Оттуда он вернулся расстроенный.
   Сэйвытэгин рассказал, что американцы нарушили договоренность развезти продукты по всем селениям и поселкам северного и южного побережья Чукотского полуострова и выгрузили продукты в одном месте.
   Капитан американского парохода заявил, что он не может рисковать судном, принадлежащим «Гудзон бэй компани», и спешит уйти в открытое море от надвигающихся льдов. Если советский представитель хочет, чтобы пароход доставил продукты и в другие пункты, пусть обеспечит сносные навигационные условия.
   – Гуд бай, – сказал на прощанье американский капитан.
   Два склада, которые никогда не бывали полными, теперь не вмещали и четверти того, что привезли и свалили на берег американцы. Мешки с сахаром и мукой сложили подальше от воды и накрыли брезентом. Ящики с апельсинами разбили тут же, и тэпкэнские ребятишки впервые в жизни ели сочную солнечную мякоть.
   Когда установился санный путь, из других селений стали приезжать за товарами. Многие тэпкэнцы тоже возили грузы в Инчоун, в эскимосское селение Нуукэн. За это хорошо платили.
   Айвангу в ту зиму хорошо поработал: подрядился в Чукотторге доставлять продукты в дальние поселки, ездил в тундру проверять капканы, часто оставался во льдах караулить нерпу. В яранге Сэйвытэгина никогда не переводились жир и мясо, хотя зима выдалась трудная, морозная. В середине зимы в некоторых ярангах горело только по одному жирнику – не хватало топлива. Люди часто ходили друг к другу в гости, в особенности в тот день, когда узнавали, что хозяин подстрелил нерпу или лахтака. Больше всех гостей бывало в яранге Сэйвытэгина. Завистливые люди поговаривали:
   – Почему так везет безногому? Уж не шаманит ли он?
 
   – Как же он может шаманить, если он комсомолец? Разве не помните, как он ночью сжег наши амулеты? – возражали другие, получившие в подарок сало и мясо в яранге Сэйвытэгина.
   Однажды Айвангу отсутствовал четыре дня: просили отвезти сгущенное молоко в Кытрын, где болели грудные дети. Домой он вернулся поздним вечером. Раулена подала на стол чай и лепешки из белой муки. Айвангу надломил лепешку и вдруг спросил:
   – Откуда мука? Мы ведь съели свою еще в начале месяца.
   – Алеша принес, – Раулена виновато улыбнулась.
   – Откуда принес?
   – Что ты допытываешься? – вспыхнула Раулена. – Ты лучше ешь.
   – Нет, ты мне скажи, откуда белая американская мука? – настаивал Айвангу.
   – Неужели ты ничего не знаешь и ничего не видишь? – рассердилась Раулена. – Все в Тэпкэне потихоньку берут муку из кучи. Она все равно портится. Ее едят собаки. Не бойся, ведь не взрослые ее таскают, а дети. Что будет детям?
   – И мой сын тоже ворует? – Айвангу ужаснулся.
   – Какое же это воровство? – возмутилась Раулена. – Что ты говоришь! Ты лучше посмотри, что делает Громук! Он кормит американским компотом свиней.
   – Громук – это одно дело, а мой сын не должен воровать. Позови его!
   – Он спит.
   – Завтра я с ним поговорю, – пообещал Айвангу. На следующее утро Айвангу ушел в море, а когда вернулся, сын опять спал. Разговор с ним пришлось отложить, но тем не менее белая мука исчезла в яранге. Раулена поджала губы и разговаривала с мужем сквозь зубы. А вскоре Айвангу обнаружил в ящике для чайной посуды пачку галет.
   – Это откуда? – спросил он сына.
   – Мы взяли под брезентом, – ответил мальчик с гордостью, думая, что его похвалят.
   – Никогда этого не делай! Только дурные люди воруют. Даже когда все воруют, ты не должен этого делать. Слышишь?
   – Все берут, и я буду брать, – заупрямился Алеша.
   – Не смей! – крикнул Айвангу. – Ты мой сын и не будешь вором!
   – Я не твой сын, – неожиданно дерзко ответил Алеша. – Мой отец погиб на фронте.
   У Айвангу потемнело в глазах. Шатаясь, он вышел из чоттагина и долго стоял на улице, глотая ртом студеный воздух.
   Небо над его головой гудело от множества самолетов, совершавших перелет из Америки на фронт через Маркове, Сеймчан, Якутск, Красноярск. Сверху летчикам, наверное, земля кажется безжизненной, и никому из них невдомек, что есть на ней человек, который вместе с ними воюет с фашистами. В этом году Айвангу сдал еще полсотни песцовых шкурок, и в Тэпкэн пришла телеграмма, подписанная Верховным Главнокомандующим. Сначала Айвангу не поверил известию, но из Кытрына пожаловал сам Пряжкин и устроил митинг. Айвангу стоял на трибуне рядом с ним, и чем дольше говорил Пряжкин, тем больше сомневался Айвангу – очень уж Пряжкин расписывал его, Айвангу, заслуги.
   – Покажите мне бумагу, – попросил Айвангу, когда Пряжкин уступил место другому оратору.
   Председатель райисполкома расстегнул большой кожаный портфель с облупившимися никелированными замками, извлек оттуда тощую папку и, с трудом развязав на морозе матерчатые тесемки, бережно протянул Айвангу телеграмму.
   Айвангу с волнением прочитал: «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ», – аккуратно сложил бланк и положил его в карман.
   – Прочитал? – спросил Пряжкин.
   – Прочитал. Спасибо, что привезли.
   – Ты у нас теперь парень на виду, – строго сказал Пряжкин. – Так что держись. А теперь отдай телеграмму.
   – Как так – отдай? Телеграмму-то ведь мне прислали?
   – В данном случае это не личная телеграмма, хотя она действительно адресована тебе. Она должна храниться в райисполкоме. Ты хоть представляешь, от кого она?
   – Я читал подпись.
   – Вот так. – Пряжкин сжал губы, помешкал недолго и вдруг спросил: – Слышал я, что ты в партию собираешься?
   – Да, заявление подал.
   – Так вот. Если ты не отдашь телеграмму – значит нарушаешь партийную дисциплину.
   – Как же я могу нарушить партийную дисциплину, если я еще беспартийный? – недоумевая, спросил Айвангу.
   – Дисциплина существует независимо от тебя, – сказал Пряжкин.
   Логика была железная, и Айвангу подчинился, а через несколько дней его приняли в партию. Айвангу произнес самую длинную в своей жизни речь.
   – У меня нет ног, но мне кажется, что для коммуниста самое главное – его голова и сердце. Пусть его сердце будет с народом, с теми, которые живут рядом и ждут от него примера. Я постараюсь быть таким… Я еще не читал ни одной книги Ленина, но теперь прочту.
   После собрания к нему подошел Мынор, вступивший в партию раньше его, и сказал:
   – В нашей организации и сам секретарь-то не читал Ленина.
   …Казалось бы, жить теперь да радоваться Айвангу, но в последние дни мысли о сыне не давали ему покоя.
   С тех пор как Алеша заявил ему, что он не его сын, в душе Айвангу осталась льдина. Она не таяла и с каждым днем обрастала все новыми и новыми кристаллами. В довершение ко всему ему показалось, что он видит в чертах и характере Алеши не себя, а Рахтуге. Это было очень больно и тяжело. Айвангу несколько раз намеревался спросить у Раулены о том, чей же все-таки сын Алеша, и каждый раз боялся услышать то, чего ему не хотелось и во что он сам не верил.
 
 
   Незадолго до Дня Победы Айвангу случилось быть возле загона, где Громук содержал своих свиней. Маленькие поросята превратились в огромных жирных зверей, которые едва ворочались в грязи.
   Из дому вышла Тамара Борисовна и вынесла пышущие паром ведра, вывалила содержимое в длинное деревянное корыто. Айвангу невольно задержал взгляд и опешил: свиней кормили вареной вермишелью!
   Не разбирая дороги, он кинулся в ярангу Кавье, к своему тестю, секретарю партийной организации в Тэпкэне.
   – Идем, ты все увидишь своими глазами! – Айвангу потащил за собой Кавье.
   – О чем говоришь? – Кавье не спешил покинуть ярангу. Он сидел в чоттагине и пил чай, закусывая американским тростниковым сахаром. На низеньком столике перед ним стояла яркая коробка.
   – Ты тоже свинья! – крикнул Айвангу, заметив коробку.
   – Какие слова ты говоришь! – возмутился Кавье.
   – Я говорю, что ты такая же огромная грязная свинья, которую выкармливает Громук!
   – Что с тобой, Айвангу? – Кавье пытался успокоить его. – Ты говоришь непонятное и сердитое.
   – Ты недостоин называться большевиком, потому что ешь то, что предназначено голодающим.
   – Это ты мне-то говоришь? – Кавье усмехнулся и вытащил ко всему еще и пачку галет. – Садись угощайся.
   – Ты очень плохой человек! – Айвангу выкрикнул самое веское чукотское ругательство.
   Кавье не торопясь поднялся и шагнул к зятю. Он возвышался над Айвангу, как белый медведь над собакой, и тяжело дышал.
   – Ты еще очень молод, чтобы так разговаривать со мной! То, что еды в моем доме больше, – это мне положено как секретарю партийной организации. Не веришь, спроси у Громука… У Пряжкина, конечно, побольше, а выше, – Кавье указал пальцем на дымовое отверстие, в котором сияло небо, – там я даже не могу представить, сколько еды…
   – Этого не может быть! – крикнул Айвангу на прощанье. – Правда всегда сильнее лжи!
   Айвангу попытался поговорить об этом с Мынором, но друг только махнул рукой.
   – Когда ешь мясо, всегда губы запачкаешь…
   Айвангу побрел к себе и по дороге думал о том, как велика человеческая подлость. Есть сказки о хитрости и коварстве зверей, но если хорошенько поразмыслить, то у иного человека хитрости, коварства и подлости столько, что хватит на всех зверей!
   Жаль, нет рядом Белова! Ведь именно он рассказывал Айвангу о настоящих большевиках, о тех, кто делал революцию, кто в голодные годы стоял насмерть на фронтах гражданской войны. Особенно запомнился Айвангу один случай с бывшим комиссаром по вопросам продовольствия. Однажды товарищи нашли его без сознания. Позвали врача. Друзья комиссара ждали, какую страшную болезнь назовет врач, но оказалось, что продовольственный комиссар умирал от голода. А ведь у комиссара были ключи от склада!
   Белова нет, но ведь есть газета, первый номер которой они выпустили вместе!
   Не один час прошел, прежде чем Айвангу заполнил мелким убористым почерком три расправленные чайные обертки шершавой сероватой бумаги – с бумагой в Тэпкэне было плохо. Он рассказал о том, чем Громук кормит своих свиней. Написал и о своем разговоре с Кавье. Вспомнив о комиссаре продовольствия, написал и о нем. С проезжим нешканцем Айвангу отправил заметку в Кытрын, наказав передать ее в собственные руки наборщика Алима.
   Газеты в Тэпкэн приходили раз в неделю, и Айвангу не надеялся, что его заметку напечатают быстро, поэтому очень удивился, когда в Тэпкэн приехала целая комиссия во главе с Пряжкиным.
   Они долго совещались у Громука, потом позвали Айвангу.
   – Здравствуй, наш герой! – приветствовал его Пряжкин и показал газету. – Читал твою заметку. Молодец! Хвалю за бдительность!.. Вот только зря ты Громука оклеветал. Видишь документ?
   Пряжкин положил перед Айвангу лист настоящей белой бумаги, исписанный синим химическим карандашом. Сверху стояло слово «Акт». Дальше говорилось о том, что комиссия в составе (перечислялись фамилии, среди которых были Кавье, Рыпэль и Громук) составила настоящий акт о списании испорченных продуктов.
   Буквы прыгали перед глазами, пока Айвангу читал.
   – А в принципе ты поступил правильно, – услышал он голос Пряжкина. – Но что поделаешь! Жалко такое добро списывать, но надо. Иначе люди могут отравиться. А ты как коммунист знаешь, что в нашей стране самое ценное – это жизнь человека.
   Пряжкин отечески похлопал Айвангу по плечу.
 

10

   Размахивая маленьким лоскутком бумаги с сообщением о безоговорочной капитуляции Германии, в ярангу Сэйвытэгина ворвался радист и забарабанил в дверь пристройки.
   – Победа! Победа, друзья!
   Громук открыл бочку со спиртом и ящик американского виски. Пекарь Пашков выставил бочку крепкой браги. Отовсюду неслись песни, люди рвали красные камлейки и мастерили флаги.
   – Победа! Мы победили! – кричали в ярангах и на берегу моря.
   – Мы победили, – сказал Айвангу Раулене. – Начнется мирная жизнь. Все, что мы не успели сделать до войны, сделаем теперь. Не удалось построить для всех чукчей людские жилища – нынче построим, не успели починить электричество – починим! Только бы люди вернулись!.. И я встану на ноги, Раулена!
 
 
   Целый день продолжалось веселье в Тэпкэне. Люди выходили с ружьями и стреляли в воздух, салютуя победе. Птицы, только что свившие гнезда, улетели от шума в горы и не возвращались, пока утомленные весельем тэпкэнцы не заснули.
   Дождавшись ухода берегового припая, Айвангу отправился в Кытрын, чтобы узнать у районных деятелей, куда ему обратиться насчет протезов.
   В Кытрыне стало многолюдно, как в настоящем городе. По улицам ходили люди в полувоенной форме, с орденами и медалями на груди – настоящие фронтовики. Они резко отличались от тех, кто провел военные годы в глубоком тылу.
   Айвангу навестил Алима. Не прошло и трех лет со времени его женитьбы, а в тесной комнате уже ползало двое детишек – мальчик и девочка. Они были страшно шумливы и юрки, и казалось, что ребятишек у Алима больше, а Гальгана опять ходила беременная. Голос у нее стал тонкий и крикливый. Оба малыша еще тянули молоко из ее грудей.
   Дети встретили Айвангу воплем восторга. Мальчик тут же попытался взобраться ему на плечи – Айвангу незаметно стряхнул его на пол, – а девочка поднесла к его глазам свою тряпичную куклу и потребовала, чтобы он поцеловал это невероятно грязное и замусоленное чудовище без носа и глаз.
 
 
   – Мать, убери своих детишек! – крикнул Алим.
   Айвангу не хотелось стеснять друзей, но уходить уже было поздно. Закон гостеприимства гласит: если приезжий ушел, значит он оскорбил хозяев.
   Утром Айвангу пошел в райисполком. В большой приемной на стульях сидели ожидающие. Многие держали в руках и под мышками папки, завязанные черными тесемками.
   – Вы к кому? – спросила Айвангу девушка, восседавшая перед огромной пишущей машинкой.
   – К председателю, – ответил Айвангу и пристроился в углу, прислонившись спиной к стене.
   В приемной напряженно и чинно помалкивали, как будто за дверью, обитой черным дерматином, лежал покойник. Айвангу вздрогнул, когда застучала огромная пишущая машинка. Невольно подумалось, что именно так стреляет пулемет.
 
 
   Время от времени кто-то входил в кабинет председателя, кто-то выходил. Так же тихо и незаметно восполнялось освободившееся место в приемной.
   – Ваша очередь! – девушка ткнула пальцем с красным ногтем в сторону Айвангу.
   Айвангу смутил красный, как будто только что окунутый в кровь, ноготь. Вырос ли он сам по себе или девушка его раскрасила?
   – Ваша очередь! – с ноткой нетерпения повторила секретарша.
   Айвангу заковылял к двери. За большим письменным столом, к которому буквой «Т» был приставлен еще длинный стол, сидел Пряжкин. Айвангу эта обстановка показалась очень знакомой. Он даже вспомнил, где видел ее, – на большой картинке в журнале: там точно так же стояли столы в кабинете Сталина в Кремле.
   – Здравствуй, герой! – громко поздоровался Пряжкин. – Какими судьбами?
   – Мне нужно поговорить о ногах.
   – Тогда ты попал не по адресу, – ответил Пряжкин. – В больницу тебе надо.
   – Выслушайте меня, – взмолился Айвангу. – Только вы сможете помочь.
   Айвангу начал рассказывать о своей мечте ходить, как все люди. Он видел протез у радиста полярной станции, и тот уверял, что и Айвангу можно сделать такие ноги – нужно только подождать до конца войны.
   – Я терпеливо ждал. Отдавал своих песцов в фонд обороны, я тоже воевал, помогал. Я хочу стоять!
   Пряжкин, казалось, был растроган. Он в каком-то замешательстве оглядел Айвангу и вышел из комнаты. Через полминуты он вернулся.
   – А теперь рассказывай, как дела в вашем колхозе.
   – Наши охотники обрадовались было, что окончились военные занятия, но, оказывается, предстоит еще война с Японией.
   – Война с Японией уже началась.
   – Как началась? – Айвангу удивился.
   – Вот так – началась, – просто ответил Пряжкин, как будто речь шла о чем-то обыденном и очень привычном. – Не волнуйся, я думаю, что она скоро кончится.
   В дверь постучали.
   Айвангу обернулся и вскрикнул от удивления. Перед ним стоял доктор Моховцев. Разумеется, не тот молодой парень, который лечил Айвангу и рыдал над телом умершего друга. У этого Моховцева были длинные, рыжеватые, будто опаленные огнем, усы, лицо прорезали морщины, а левая рука… Вместо левой руки беспомощно болтался пустой рукав гимнастерки. На груди у Моховцева висели ордена и медали и было нашито несколько красных полосок.
   – Айвангу! – закричал доктор и бросился обнимать его. – Вот ты какой стал!
   – Он у нас герой! – гордо сказал Пряжкин. – Всех добытых песцов сдавал в фонд обороны. Получил личную телеграмму от Верховного Главнокомандующего.
   – Молодец! – восхитился Моховцев. – Между прочим, я всегда верил в тебя.
   – Теперь он хочет новые ноги, – сказал Пряжкин.
   – Протезы хочу, – пояснил Айвангу.
   – Ну, пошли ко мне, поговорим.
   Айвангу вошел в знакомый кабинет. Та же мебель, выкрашенная белой масляной краской, большой зеленый будильник с тем же громким тиканьем. Только Моховцев и Айвангу постарели по сравнению с вещами, которые здесь находились.
   – А у вас много орденов!
   – Вот наградили, – Моховцев вздохнул. – Дай-ка мы с тобой попьем чайку. Настоящего, нашего, чукотского. И заодно о твоем деле поговорим.
   Моховцев принес чайник, какие-то медицинские стеклянные банки вместо стаканов. Стенки банок были прозрачные, и докторский чай казался в них особенно красивым на цвет.
   – Ну, а теперь о себе, как жил, что делал?
   Айвангу рассказал о себе в нескольких словах и сам удивился, как мало он, в сущности, прожил. Ему всегда казалось, что детство и юность у него далеко позади к пережито столько, что иному хватит на всю долгую жизнь.
   – Скромно, скромно, молодой человек, – сказал доктор Моховцев. – Должно бь;ть, тебе было совсем просто и легко охотиться, добывать песцов. Так же просто, как и тем, у кого здоровые ноги? Я слышал, что ты одолел даже умку.
   – Не совсем уж так просто, – задумчиво ответил Айвангу. – А вы как воевали? Наверно, интересно…
   – Ты так думаешь, молодой человек? – иронически спросил Моховцев. – Поверь мне, что война это такая штука, что даже про себя вспоминать о ней неприятно. Видишь? – он покосился на свой пустой рукав.
   – Но все же вы побывали в новых городах, видели разных людей.
   – Дорогой мой земляк, – глухо ответил Моховцев, – за всю войну я редко видел целого человека. И целых городов тоже не видел. Ленинград…
   – Вы были в Ленинграде? Значит, вы видели Калинкин мост? А может быть, вы встретили девушку по имени Татьяна? Невесту нашего радиста Ронина? – перебил его Айвангу.
   – Друг ты мой, – с улыбкой сказал Моховцев, – не видел я Калинкина моста и даже не знаю, где он в Ленинграде находится.
   – Как же так? – растерянно пробормотал Айвангу. – Это знаменитый мост. О нем писал Достоевский.
   – Вот ты какой образованный! – Моховцев засмеялся. – Видишь, Ленинград – огромный город. До войны в нем жили миллионы людей. А территория у него такая… Словом, представь себе, что отсюда по всему заливу до Нунямо стоят дома, – вот такой большой Ленинград… И Татьяну не мог я увидеть. Много народу защищало город. А с твоим делом договоримся так: я спишусь со своими друзьями из Владивостокского госпиталя, все им обрисую, как нужно, получу ответ, и тогда будем хлопотать, чтобы тебя отправили в военный госпиталь. А пока поезжай домой и жди вестей от меня…
   Айвангу опустил голову. Конечно, он не надеялся, что ему сразу дадут протезы, но все же… Ждать – это так долго!
   – Не вешай носа, Айвангу! – весело и громко сказал Моховцев. – Я тебе обещаю сделать все, что от меня зависит. У меня настоящие друзья – фронтовики. Они не откажут, но потерпеть придется.
   – Хорошо, доктор. – Пересилив себя, Айвангу улыбнулся. – Подожду.
   В Тэпкэне знали, что Айвангу уехал хлопотать об искусственных ногах. И когда увидели, что он сошел с вельбота, как обычно, на коленях, проводили его сочувственными взглядами.
   Дома Раулена жалостливо спросила:
   – Ты устал, Айвангу?
   Конечно, ей хотелось задать совсем другой вопрос, но стоит ли спрашивать – и так все понятно.
   Потянулись томительные дни ожидания. Айвангу боялся уезжать далеко из Тэпкэна: а вдруг в его отсутствие придет письмо от доктора Моховцева?
   …Из бухты Гуврэль на рейд Тэпкэна пришли суда – буксирный пароход «Водопьянов», гидрографическое судно «Темп», доживающая свой век парусно-моторная шхуна «Гавана». Они были загружены подтаявшим и подмокшим сахаром и плесневелой мукой. Говорили, что в других селениях рады и этим продуктам.
   …Громук зарезал одну из свиней. Точнее, застрелил из винчестера, потом пырнул ее ножом, выпустил кровь из раны в большой эмалированный таз. Все селение, включая малых детей и стариков, смотрело на этот странный способ добычи зверя.
   Механик полярной станции принес паяльную лампу, и запахло паленым. Громук был озабочен, а его жена суетилась, уносила то таз, наполненный кровью, то ведро с потрохами.
   Вечером на полярной станции, на маяке и в школе жарили свинину. На сковородках шипело сало, пахло новым мясом. Собаки облизывались, а люди вспоминали мешки с вермишелью, которые скормил свиньям Громук.
   …Потом умер Гэмалькот. Он упал в воду и захлебнулся. Старик окончательно выжил из ума, доставлял массу хлопот своим родным, и те облегченно вздохнули, проводив его к месту вечного упокоения с необычной торжественностью. Целый день шел поминальный пир, было съедено две оленьи туши и выпита бутылка водки, добытая неизвестным путем обрадованными сыновьями бывшего владельца вельботов Тэпкэна.
   …По радио сообщили, что американцы сбросили бомбу необыкновенной силы. Говорили, исчез с лица земли огромный японский город Хиросима. Никто не обратил особого внимания на это сообщение. Сколько за войну было городов уничтожено, сколько людей убито, сожжено, закопано живьем в землю!.. Новое оружие? Сколько нового оружия появилось за годы войны! Люди научились делать искусственные ноги, руки, глаза – вот это интересно!
   …Лев Васильевич и Пелагея Калиновна уезжали в отпуск. Первый отпуск за многие годы. Они ехали в Ленинград, где у них были родные. Остался кто-нибудь там в живых, они не знали. Поэтому в их глазах не было той радости, которая бывает у людей, возвращающихся в родной город после многолетнего отсутствия.
   События, казалось, проходили мимо Айвангу – он все ждал письма, от доктора Моховцева. Порой ему хотелось все бросить и поехать самому во Владивосток, в сторону теплой земли, где отгремела война, где люди научились делать искусственные ноги.