Как и в случае с маской Подколесина, у маски Агафьи Тихоновны, того, что обещает женитьба на ней, тоже есть едва намеченный «зазор» с реальностью. Он угадывается в упреках Кочкарева свахе, что она его женила. «Закон исполнил! Эк, невидаль, жена! Без нее-то разве я не мог обойтись?» (1, V, с. 14).
   Эти реплики формируют эффект зеркального отражения Кочкарева и Подколесина. Видимо, сваха также провела Кочкарева, удовлетворив его ожидания своим рассказом о невесте. Не случайно Кочкарев ругает ее «крысой старой», что может скрыто указывать на ее «крысиную» интуицию и природный ум. А вот от сравнения с псом, который «врет», Фекла в начале разговора с Поколесиным отказывается.
   Появление образов животных, уподобление им тоже выглядит совершенно случайным. Но Гоголь и эти случайные уподобления использует для смысловых разрастаний гендерных значений. В картине счастливой семейной жизни, нарисованной Кочкаревым, упомянуты собачонка, чижик в клетке… Поскольку Кочкарев явно недоволен собственной женитьбой, хоть и скрывает это от Подколесина иллюзией «английского зеркала», у этих образов могут возникнуть скрытые оттенки олицетворения: женатый мужчина по мановению хорошенькой ручки может превратиться в подобие жалкой собачонки, которую случайно приласкали, или птички в клетке, которая жаждет то ли свободы, то ли заполучить товарища.
   Этот комплекс скрытых мотивов, которые движут Кочкаревым (месть Подколесину за скрытность, зависть к его холостому положению, стремление обрести товарища по несчастью), видимо, и заставляет его принять на себя роль свахи. Вызнав почти все про Агафью Тихоновну, он прогоняет Феклу. Так у ситуации сватовства начинают формироваться оттенки значений, способные придать происходящему значение невероятного события. Основа невероятного – резкое смещение гендерной маски: мужчина и дворянин, приятель хочет исполнить роль свахи:
   «Фекла. Ах, бесстыдник какой! Да ведь это не мужское дело. Отступись, батюшка, право!» (1, V, с. 16).
   Те незначительные пока разрастания значений маски, что казались неразделимо слиты с мужским и женским, их психологией, культурными ролями в ситуации сватовства, вдруг оказались разделенными. Маска-гендер потеряла свою отчетливую связь с полом персонажа, обрела возможность скрывать под собой кого угодно, даже того, кто этой маске вовсе не соответствует. Но при этом справляется с чужой ролью даже лучше, чем истинный носитель гендер-маски.
   Так, если Фекла обиделась на сравнение с псом, но промолчала на обидное ругательство «крыса старая», видимо, внутренне признавая его справедливым, то Кочкарев, уподобившись свахе, не отказывается ни от одной из этих ролей. Его два «зеркала», созданные для Подколесина, основаны как на некоем «крысином» угадывании и обнажении самых затаенных желаний и ожиданий холостяка, так и на «облаивании» строптивого и слишком осторожного приятеля.
   Прогнав сваху и показав Подколесину сначала нелицеприятный образ его быта, а потом нарисовав идиллическую картину уюта, Кочкарев поначалу уверенно закрепляет успех. Зная мечты холостяка лучше любой свахи, он надевает поверх только что присвоенной личины еще одну, уже «мужскую» и вызывающую у жертвы еще большее доверие. «…Я буду говорить откровенно, как отец с сыном. Ну посмотри, посмотри на меня внимательно, вот, например, так, как смотришь теперь на меня. Ну что ты теперь такое? Ведь просто бревно, никакого значения не имеешь. Ну для чего ты живешь? Ну взгляни в зеркало, что ты там видишь? глупое лицо – больше ничего.
   А тут, вообрази, около тебя будут ребятишки, ведь не то что двое или трое, а, может быть, целых шестеро, и все на тебя как две капли воды» (1, V, с. 18).
   Но когда это «шестикратно умноженное» английское зеркало затаенных мечтаний Подколесина не дает нужного результата («Право, что-то не хочется; пусть лучше завтра»), Кочкарев переходит к брани, напоминающей собачий лай. «Ну скажи, пожалуйста, ну на что ты похож? Ну, ну, дрянь, колпак, сказал бы такое слово… да неприлично только. Баба! хуже бабы!» (1, V, с. 19).
   Как видно из цитаты, в запале «облаивания» Кочкарев и у Подколесина разрушает связи гендер-маски и пола. Его «обличающее зеркало» наконец выхватывает скрытую подлинную сущность приятеля: Подколесин в своей подлинной сути имеет женский строй натуры. Отсюда, очевидно, его нерешительность, медлительность, осторожность в принятии решений. Он, подобно женщине, привык подчиняться, любит твердое и довольно грубое обращение (Кочкарев ведет себя с Подколесиным как властный мужчина с женщиной). В результате появления этого значения, у образа приданого Агафьи Тихоновны, которое было «двойным зеркалом» мужского и женского гендера, появляется дополнительный смысл. За видимостью представительного и обстоятельного в мелочах мужчины (дом с флигелями) скрыта нерешительная «бабья» сущность (подвал?). Именно эта сущность и порождает мечты холостяка, угаданные Кочкаревым. Эти «плоды мечтаний» сродни огородам Агафьи Тихоновны, на которых купец выращивал капусту. Теперь такому купцу уподобляется Кочкарев. Это еще одна из теперь уже многочисленных возможных масок. Не случайно он в одной из своих реплик собирается говорить с Подколесиным «как отец с сыном». А сваха Фекла, рассказывая об огородах Агафьи Тихоновны, упомянула, что купец, арендовавший землю для выращивания капусты, посадил своего младшего, еще неженатого сына в лавку, «чтобы торговля шла полегче».
   Формирование образа Агафьи Тихоновны, начинающееся с ХП явления, происходит также на основе своеобразного зеркального отражения. Если Подколесин только что обнаружил покладистость и «женскость» натуры, то его потенциальная невеста демонстрирует стойкость характера и уверенность в своем желании выйти только за дворянина. Как ни пытается Арина Пантелеймоновна, ее тетка, склонить племянницу к браку с купцом, та ни в какую! Не помогает даже обращение к авторитету отца, Тихона Пантелеймоновича. Если Подколесин в конце концов подчинился «отцовским» увещеваниям Кочкарева, уподобившись младшему сыну купца, то в Агафье Тихоновне упоминание об отце только укрепляет решимость настоять на замужестве с дворянином. «Ну вот, чтобы и у меня еще был такой злой муж! Да ни за что не выйду за купца!». И далее: «Не хочу, не хочу! У него борода: станет есть, все потечет по бороде. Нет, нет, не хочу!» (1, V, с. 20–21).
   Появившаяся в ХШ явлении Фекла, как и в случае с Подколесиным, рассказывает о претендентах в женихи, пытаясь их приукрасить. «Зато уж каких женихов тебе припасла! То есть и стоял свет и будет стоять, а таких еще не было!..
   Агафья Тихоновна. Ну, какие же, какие?
   Фекла. А славные все такие, хорошие, аккуратные» (1, V, с. 21–22).
   Но ее рассказ о женихах построен по иному принципу, нежели представление Агафьи Тихоновны Подколесину. Там сваха пыталась удовлетворить любопытство и ожидания мужчины, создавая образ идеальной невесты. В случае с Агафьей Тихоновной наоборот: Фекла рассказывает о требованиях и желаниях претендентов, тем самым как бы убеждая Агафью Тихоновну, что она каждому из них подойдет. В результате рассказ Феклы выглядит как некая череда возможных комплиментов Агафье Тихоновне от женихов. И порядок этих «комплиментов» иной: начинается с физической привлекательности (Жевакин любит, «чтобы невеста была в теле»), затем переходит к приданому (Яичница потребовал отчета о движимом и недвижимом имуществе), дальше – к воспитанию (Анучкин хочет, чтобы непременно невеста умела говорить по-французски). Но все эти мужские маски-комплименты начинают быстро разрушаться под натиском вопросов Агафьи Тихоновны и ее тетки. Им не нравится субтильность Анучкина. В Яичнице не устраивает возраст и фамилия. Жевакин, оказывается, страшно беден. Пантелеев – запойный пьяница. А Подколесин тяжел на подъем…
   Шестого жениха опять предлагает тетка Агафьи Тихоновны. И вновь возникает узнаваемая ситуация отбирания у свахи ее маски. Только теперь роль бесцеремонного Кочкарева берет на себя Арина Пантелеймоновна. Она расхваливает своего претендента, пытаясь вновь переубедить и племянницу, и Феклу, что купец предпочтительнее дворянина. Их спор с Феклой напоминает чем-то детскую игру до победы любой ценой; кукольный театр, где воюют персонажи-маски купца и дворянина; склоку двух свах, о которой в начале явления рассказала Фекла. Но сражение за маску свахи не завершается ни чьей победой, так как появляются один за другим женихи: сначала трое, затем Подколесин с Кочкаревым, а последним купец Алексей Дмитриевич.
   Это довольно многолюдное собрание может вызвать ассоциацию с пивным погребом, который «большое общество привлекает». Не случайно довольно агрессивно настроенные поначалу претенденты в женихи теряют свою напористость (Яичница по отношению к Анучкину), с удовольствием слушают истории бывалого Жевакина, не возражают против присутствия купца… Они как сборище довольно случайных людей, пришедших в пивной погреб. В один прекрасный момент их единение становится полным, Происходит это в миг коллективного признания женихов, что каждый из них готов вступить в брак, чтобы спастись от одиночества.
   «Яичница. Неприятнее всего, когда в такую погоду сидишь один. Женатому человеку совсем другое дело – не скучно; а если в одиночестве – так это просто…
   Жевакин. О, смерть, совершенная смерть!..
   Кочкарев. Какое! Просто терзанье! жизни не будешь рад; не приведи бог испытать такое положение» (1, V, с. 33).
   В этот момент все претенденты являют общий «подвал» своей души – страх зрелого мужчины жить одному, в состоянии неизбывной скуки. В этом они все уподобляются Подколесину, даже Кочкарев. В результате все шестеро (включая непришедшего Пантелеева) становятся отдаленно похожи на шестерых детей Подколесина, которых напророчил ему женатый приятель.
   Но тут же над этим общим «погребом» мужской души возникает подобие многоэтажного строения с весьма разнообразными «надстройками». Яичница спрашивает о том, в какой службе, по мнению Агафьи Тихоновны, прилично быть мужу. Жевакин предлагает того, кто знаком с морскими бурями. Кочкарев подчеркивает способность своего протеже в одиночку управлять департаментом. А Анучкин превозносит свое умение «ценить обхождение высшего общества».
   В таком «перечне» без труда опознается некий коллективный мужской гендер. Но представленный женщине, он тут же начинает диктовать ей выбор. Все сразу она иметь не может, должна выбрать только один из предложенных «этажей»:
   «Яичница. Сударыня, разрешите вы!
   Агафья Тихоновна молчит…»
   В ситуации предложенного выбора столь решительная в своих пристрастиях Агафья Тихоновна не просто колеблется. Она хочет сохранить все качества мужского гендера, явившегося ей. Ее знаменитый монолог в начале второго действия – явное свидетельство этому. «Уж как трудно решиться, так просто рассказать нельзя, как трудно! Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому дородности Ивана Павловича – я бы тотчас же решилась. А теперь поди подумай!..» (1, V, с. 37).
   Ее странная «мозаика» из внешних примет женихов отдаленно напоминает раскладывание пасьянса. Не случайно появление Агафьи Тихоновны в явлении Х11 первого действия началось с гадания на картах. Теперь она тоже отчасти «гадает», поскольку пасьянс переходит в вытягивание жребия (имена на бумажках). Но и в этом случае рука ее вынимает всех сразу. Так формируется одно из скрытых значений образа Агафьи Тихоновны: «подвал» ее интуиции, ее женская натура не терпит разделения и выбора. Ей нужен некий идеальный мужчина, соединяющий все достоинства претендентов. Это и есть подлинная суть женского гендера, которую невозможно объяснить и понять. Не случайно Агафья Тихоновна, нарезая билетики, говорит: «Такое несчастное положение девицы, особливо еще влюбленной. Из мужчин никто не войдет в это, и даже просто не хотят понять этого» (1, V, с. 37).
   Контраст с мужским отношением к женщине подчеркнут предшествующей сценой, завершающей первое действие. После ухода Агафьи Тихоновны женихи-претенденты буквально «раздробили» ее образ. Они заспорили из-за ее внешности (хороша – нет, нос велик), обсудили, нужен ли невесте французский (Анучкин, Жевакин), Яичница еще раз собирается «обсмотреть» недвижимость. То есть женский образ дробится в «зеркалах» мужских ожиданий последствий от женитьбы. Женщина же, напротив, как цельное зеркало стремится собрать мужской образ из «кусочков», фрагментов, добиваясь совершенства, идеала.
   Так возвращается мотив противостояния двух зеркал – отражающего реальность и приукрашивающего ее, подобно зеркалу из английского магазина. Только теперь к этому мотиву добавляется еще несколько: мотив подвала (мужского и женского гендеров), мотив карточного пасьянса, мотив соперничества и в то же время единства мужчин, подобно детям одного отца…
   Но оттенки значений гендеров (женского и мужского) не только наслаиваются друг на друга в начале второго действия. Основной способ их развития – своеобразное «перетасовывание», подобно карточной колоде. В этом плане автор сам уподобляется Агафье Тихоновне, нарезавшей «билетики» и написавшей на них имена претендентов. «(Кладет билетики в ридикуль и мешает их рукою.) Страшно… Ах, если бы бог дал, чтобы вынулся Никанор Иванович. Нет, отчего же он? Лучше ж Иван Кузьмич. Отчего же Иван Кузьмич? чем же худы те, другие?.. Нет, нет, не хочу… Какой выберется, такой пусть и будет. (Шарит рукою в ридикуле и вынимает вместо одного все.) Ух! все! все вынулись!… Ах, если бы вынуть Балтазара… Что я!.. хотела сказать Никанора Ивановича… нет, не хочу, не хочу. Кого прикажет судьба!» (1, V, с. 37).
   У Гоголя, уподобляющегося своей героине, вместо имен на бумажках – некие «заготовки» смыслового развития сцен из первого действия. Но теперь они не столько следуют друг за другом, как было ранее, сколько «наползают» одна на другую. В результате способы смыслообразования и компоновки сцен получают возможность дополнительно взаимодействовать, образуя некие случайные комбинации, подобно картам в колоде, которые могут оказаться одна под/над другой совершенно неожиданным образом. Так Гоголь, очевидно, стремится максимально использовать найденный им принцип случайности для разрастаний смысловых значений, связанных с ситуацией женитьбы, с взаимоотношениями мужского и женского.
   Реализуется «прием тасования» следующим образом.
   Появление Кочкарева только на короткое время прерывает перебирание Агафьей Тихоновной претендентов на ее руку. Она в ответ на настойчивые предложения выбрать Ивана Кузьмича (Подколесина) несколько раз переспрашивает о других кандидатах. Таким образом, ситуация «вытаскивания билетика» из «ридикуля» продолжена. Но в нее незаметно просочилась уже сформированная ранее сюжетная линия давления Кочкарева на «бабу»-Подколесина. Кстати, отчасти эта ситуация была вариантно повторена в конце предыдущего действия: Подколесин сначала собрал все хула на Агафью Тихоновну, что высказали его «собратья» по сватовству, а затем под влиянием Кочкарева признал ее достоинства и подтвердил свою решимость.
   С Агафьей Тихоновной Кочкарев действует мягче, но не менее настойчиво.
   «Агафья Тихоновна. Ах! (Вскрикивает и закрывается вновь руками.)
   Кочкарев. Право, чудо человек, усовершенствовал часть свою… просто удивительный человек.
   Агафья Тихоновна (понемногу открывает лицо). Как же, а другой? а Никанор Иванович? ведь он тоже хороший человек.
   Кочкарев. Помилуйте, это дрянь против Ивана Кузьмича.
   Агафья Тихоновна. Отчего же?
   Кочкарев. Ясно отчего. Иван Кузьмич человек… ну, просто человек… человек, каких не сыщешь.
   Агафья Тихоновна. Ну, а Иван Павлович?
   Кочкарев. Иван Павлович дрянь! Все они дрянь» (1, V, с. 38).
   Сквозь ситуацию давления на «бабу» Агафью Тихоновну довольно отчетливо проступают уловки свахи, ведь Кочкарев именно ее роль играет в этой ситуации. А сваха, как было отмечено при анализе первого действия, использовала две «тактики»: крысиного угадывания ожиданий клиента и подобия собачьего «облаивания». Оба приема использует и Кочкарев в разговоре с Агафьей Тихоновной. Его постоянно повторяемое слово «дрянь» своей краткостью и звучностью напоминает многократное гавканье. Но есть и признак крысиного нюха: он почти невероятным образом угадал, чего больше всего боится Агафья Тихоновна в замужестве – побоев. «Какое скромные! Драчуны, самый буйный народ. Охота же вам быть прибитой на другой день после свадьбы» (1, V, с. 38).
   В той же сцене возникает и намек на ситуацию зеркального отражения, сопряженную с надеванием масок. Происходит это в тот момент, когда Кочкарев советует Агафье Тихоновне, как отказать другим претендентам. Он учит ее «облаять» их, как делает это сам: «Ну, так если вы хотите кончить за одним разом, скажите просто: «Пошли вон, дураки!..»
   Агафья Тихоновна. Да ведь это выйдет уж как-то бранно» (1, V, с. 39). То есть свою же маску «облаивающей свахи» он пытается примерить на Агафью Тихоновну, превращая ее образ в некое двойное зеркало: свое и Феклы.
   Такая ситуация наслоения и быстрого «перетасовывания» уже найденных ранее мотивов приводит к неожиданному «выскакиванию» в конце первого явления второго действия совершенно новой ситуации, ранее не наблюдавшейся. Кочкарев, успокаивая Агафью Тихоновну по поводу последствий изгнания женихов, рассказывает «поучительную историю» о своем знакомом, которому плюнули в лицо, но жалованье прибавили…
   Этот фрагмент в контексте ситуации «тасования» напоминает случайную карту, вдруг выпавшую из колоды, карту, которая до сих пор не попадалась под руку… Ее появление позволяет предположить, с какой целью Гоголь начинает активно использовать прием «перетасовывания» мотивов. Явно намеренно смешивая, наслаивая и таким образом хаотизируя ранее найденные приемы выстраивания действия вокруг случайных образных доминант, он, по-видимому, пытается подойти к спонтанному генерированию новых способов выстраивания отношений персонажей. Создавая многочисленные переплетения смыслов и схем их организации, Гоголь в финале первого явления как будто находит способ «выскользнуть» из них в подобие возникающего «окна» – в новые горизонты смысловой организации. Мотив бегства в этом случае не надуман, поскольку Кочкарев тут же убегает по черной лестнице…
   Явления второе, третье и четвертое развивают намеченный Гоголем принцип «тасования» уже созданного. Приезд претендентов на роль жениха почти повторяет события первого действия, только порядок их появления несколько изменяется: Яичница, Жевакин, а потом Анучкин (в первом действии: Яичница, Анучкин, Жевакин). Теперь усилен элемент соперничества, почти погасший в первом действии. Яичница опять решительно требует выбрать одного из них. Агафья Тихоновна до предела смущена и долго мнется. Но вдруг она решает следовать подсказке Кочкарева и «облаивает» претендентов. Так вновь возникает ситуация из первого явления, сказывается влияние чужих масок.
   И вновь результатом такого «перетасовывания» становится неожиданное «выскакивание» в конце IV явления нового поворота событий. Вместо ответного плевка в лицо Агафье Тихоновне Яичница требует объяснений. Взглянув ему в глаза, Агафья Тихоновна обнаруживает свой потаенный страх быть прибитой мужем. А повторившаяся ситуация с Ариной Пантелеймоновной (тоже убегает с криком «Ух, прибьет!») заставляет вспомнить ее историю о поведении отца Агафьи Тихоновны, который был виновником преждевременной смерти жены. Теперь эта неожиданная ситуация не только венчает процесс «перетасовывания» и наслоения прежних, но опять приобретает смысловой оттенок «окошка», куда спасаются бегством и Агафья Тихоновна, и Арина Пантелеймоновна (бегство от замужества, угрожающего насилием и даже смертью).
   В явлениях V, VI, VII начинают сказываться почти катастрофические последствия «перетасовывания». Это приводит к разрушению символа женского гендера, к «облаиванию» свахи Феклы, к обнаружению у нее самой, наконец, способности «лаять» (в первом действии она обиделась на уподобление ее псу) и к ее изгнанию.
   Явление V основано на одновременном развитии сразу нескольких уже известных мотивов. Во-первых, это «облаивание» Агафьи Тихоновны Кочкаревым и отвергнутыми женихами. Интонационным выражением этого мотива становятся слова «дура», «подлец» («А невесте скажи, что она подлец!»). Такое облаивание, обращенное уже не против конкурентов на руку невесты, а на нее самое, ассоциируется с мотивом зеркальности, отражения. Из двух типов зеркал, намеченных ранее (английское и обычное), в V и VI явлениях активизируется не просто «зеркало», отражающее реальность, а некое «кривое зеркало», в котором «рожа выходит косяком», по выражению Подколесина. Только теперь такая «рожа косяком» создана для Агафьи Тихоновны. Лгущий на ее счет Кочкарев и «врет как собака», и по-крысиному угадывает опасения женихов.
   Яичнице он говорит, что дом заложен, проценты не плачены. Анучкину рассказывает историю о том, что в пансионе учитель французского языка бил Агафью Тихоновну палкой за лень и нерадение. Фекла отчасти подтверждает эти выдуманные истории (дом в один кирпич строен), разрушая почти совершенный образ невесты Агафьи Тихоновны. Но, защищаясь, теперь и она «отбрехивается» от женихов: «…ты сам подлец, вот что!» (Яичнице), «белены объелись или выпили лишнее!» (Анучкину), «знать, покойница свихнула с ума в тот час, как тебя рожала!» (Кочкареву).
   Но символический ореол образа Агафьи Тихоновны не до конца разрушен. Если приданое и воспитание поставлены под сомнение, то пышное тело остается объектом вожделения для Жевакина (явление VIII). Он «большой аматер со стороны женской полноты». Поняв, что этого достоинства он, Кочкарев, отнять у Агафьи Тихоновны не сможет, псевдосваха уже перед Жевакиным ставит подобие кривого зеркала, высмеивая его телесные уродства: петушью ногу, фигуру, личность. Так вновь возникает мотив облаивания, но уже сопряженный с неким подобием «плевания в глаза». Не случайно Жевакин, как и описанный Кочкаревым шустрый чиновник, не обижается на хулителя. Он просит и просит его женить, как знакомый Кочкарева просил о прибавке жалованья. Но если молодой человек добился-таки своего, то Жевакин не получил желаемого.
   Кочкарев в IХ явлении продолжает его хаять, следуя взятой на себя роли «лающей свахи». «Да ведь это просто черт знает что, набитый дурак» (1, V, с. 147), «пьяница!.. Помилуйте, отъявленный мерзавец!» (1, V, с. 47). Он тут же «науськивает» Агафью Тихоновну прогнать появившегося Жевакина (как уже делал это). А отсутствующего Подколесина называет «мерзавцем», как бы «перетасовывая» его с Жевакиным. А тот уже в присутствии Агафьи Тихоновны продолжает «попрошайничать» о снисходительности, «облаивая» уже сам («зеркало» Кочкарева) свою невзрачную внешность (лысина). Оставшись один (явление ХI), он выглядит «кривым отражением» своего удачливого предшественника, который все-таки выклянчил прибавку к жалованью. Жевакин не только остался с носом, но и похож на некие многочисленные осколки разбитого зеркала, поскольку отказали ему в семнадцатый раз, и ситуации отказа похожи одна на другую.
   Так опять «проявляется» скрытый пока мотив разрушения – следствие «перетасовывания» прежде сформированных ситуаций. И сквозь воображаемые «обломки» опять проглядывает нечто вроде «окна» – смутно угадываемого внутреннего взора, направленного одновременно и в душу женщины, и на самого мужчину.
   «Жевакин. (Ходит по комнате в размышлении.) Да… Вот эта уж будет, никак, семнадцатая невеста!.. И чего же ей, однако ж, хочется? Чего бы ей, например, эдак… с какой стати… (Подумав.) Темно, чрезвычайно темно! Добро бы был нехорош чем. (Осматривается.)» (1, V, с. 48).
   Этот взор упирается в тайну («Темно, чрезвычайно темно!»), и тайна эта одновременно характеризует и женскую, и мужскую души, непостижимое хитросплетение движущих ими причин (опять мотив подвала, но в его психологических оттенках значений).
   Этот новый оттенок смысла, неожиданно «выскочивший из колоды» мотивов, знаменует начало сближения («перетасовывание») мужского и женского. Ключевым в этом плане становится явление ХIV, где впервые Агафья Тихоновна и Подколесин мирно беседуют. Темы их беседы (катание на лодке, любимые цветы, екатерингофское гуляние) чем-то предвосхищают желаемую идиллию семейной жизни. Данный оттенок почти абсолютного психологического совпадения подчеркнут шестью (!) долгими паузами (перекличка с молчанием Жевакина). Каждая из них наполнена одновременным внутренним созерцанием Агафьей Тихоновной и Подколесиным то долгой прогулки на лодке жарким летним днем, то нюхания цветка, то совместной прогулки в парке, то будничных впечатлений от похода в должность, которыми Подколесин будет делиться с женой (видел смелого мужика-штукатура).
   Все ХIV явление выглядит в контексте «мельтешения мотивов» второго действия как уже довольно значительное «окно» в какое-то другое пространство, тихое, гармоничное, полное идиллическим чувством… В этом «окне» предстают общие мечты двух главных персонажей. Оказалось, что столь разные, на первый взгляд, мужчина и женщина мечтают об одном, смотрят в одно «окно», «прорубленное» почти нелепой ситуацией навязанной женитьбы.