Рафаэль САБАТИНИ
ЧЕРНЫЙ ЛЕБЕДЬ
Глава I
МАЙОР СЭНДЗ И ГОСПОЖА УДАЧА
Как человек, знающий себе цену, майор Сэндз был готов благосклонно принять милости, которыми могла удостоить его госпожа Удача. До сих пор у него хватало ума не поддаваться на ее удочку уж он-то знал, на какое коварство была способна эта продувная бестия. Ему не раз случалось видеть, как она осыпала милостями людей недостойных и отворачивалась от тех, кто и вправду был достоин ее наград И если она наконец улыбнулась ему, то вовсе не из великодушия или чувства справедливости, а просто потому, что майор Сэндз сумел заставить ее сделать это.
Таково, смею вас уверить, было умонастроение майора, когда он сидел, мечтая, возле мисс Присциллы Харрадин, которая отдыхала на кушетке, установленной на корме «Кентавра», под сенью навеса, сооруженного на скорую руку из куска парусины
Сверкая позолотой, с убранными парусами, «Кентавр» грациозно покачивайся на волнах, бросив якорь в просторной бухте Фор-Руаяля. Он зашел пополнить запасы пресной воды, предоставив местным жителям прекрасную возможность развернуть широкую торговлю Перегруженные фруктами и овощами пироги, управляемые белыми, неграми и карибами, точно мухи, слетелись к огромному кораблю, уткнувшись в его борта носами. На старшего кока и его помощника-негра, расположившихся на палубе, со всех сторон сыпались самые разные предложения, выкрикиваемые на трескучем французском и рокочущем английском. Так что товар брали у тех, кто был бойчее других и кричал громче всех.
У выхода на наружный трап капитан Брэнсом, в подпоясанном ремнем синем камзоле, широкие полы которого развевались на ветру, в кружевной манишке цвета потускневшего золота, отбивался от назойливого еврея, стоявшего в лодке и пытавшегося всучить ему груды кокосовых орехов, пряностей и имбиря.
Неподалеку от берега, на сверкающей глади нефритовых вод бухты, где под действием слабого норд-оста, немного облегчившего изнурительную жару, мало-помалу поднималась легкая зыбь, вздымались в небо стройные ряды корабельных мачт и стеньг [1], оплетенных густой паутиной реев [2], канатов и тросов. А за ними, на фоне стелющихся волнами изумрудных холмов Мартиники, виднелся крохотный городишко Фор-Руаяль, над которым с севера высился выщербленный ветрами пик горы Пеле, упиравшийся прямо в серебристо-голубой небосвод.
Капитан Брэнсом поглядывал то на неугомонного еврея, то на большую шлюпку, маячившую примерно в полумиле от «Кентавра» и быстро направлявшуюся прямо к нему. Чтобы было не так жарко, он снял с головы черную бобровую шляпу, под которой вместо парика оказался широкий синий платок, и вытер им лоб. В нелепом для здешних мест парадном европейском платье он просто задыхался, однако при заходе в порт ему всякий раз надлежало облачаться в него — ничего не попишешь, такова уж была его служба.
На верхней палубе, явно предрасположенный к полноте, майор Сэндз тоже страдал от жары, несмотря на легкий бриз и спасительную тень навеса, и страдания его усугублялись мыслями о безысходности своего положения: его пребывание под тропиком Рака слишком затянулось, и он даже не мог предположить, когда оно наконец закончится Он покинул Англию пять лет тому назад, когда еще здравствовал Карл II [3], и поступил на службу в заморские колонии, надеясь обрести в Новом Свете удачу, избегавшую его в Старом. Впрочем, так порешил его досточтимый батюшка, большой охотник до карт и выпивки, вконец промотавший их обширные родовые поместья в Уилтшире [4]. И, хотя вследствие этого его наследство изрядно поубавилось, наш майор нисколько о том не сожалел, так как вместе с ним он по крайней мере избавлялся от порочных наклонностей батюшки, за что каждый божий день благословлял своего создателя.
Майор Сэндз не любил рисковать. В отличие от своего расточительного отца он был наделен особой расчетливостью, которая в сочетании с умом помогает их обладателю достичь известных высот. Сказать по правде, умом майор не блистал, однако, как это зачастую бывает с людьми, ему подобными, он не придавал тому никакого значения, и если надежды его пока не осуществились, то уж неумолимое приближение удачи он чувствовал как никогда прежде.
И теперь, ожидая лишь его благоволения, удача улыбалась ему, возлежа прямо перед ним — о что за дивное зрелище! — на кушетке из бамбука и резного дуба.
Высокая, стройная и прекрасная, мисс Присцилла Харрадин являла собой воплощение самой грации, которая была скорее отражением изящества ее души. Ее юное лицо, сокрытое под широкими полями шляпы, лучилось очарованием, а бархатная кожа и выражение прелестных глаз, каких нет больше на всем белом свете, несли в себе едва уловимую печать долгого пребывания под жарким антильским солнцем. Маленький решительный подбородок и резко очерченные губы свидетельствовали о ее большой силе воли, тогда как огромные глаза, цвет которых был сродни небесной синеве — когда она обращала их к небу — и сочной зелени волн — когда она смотрела на море, — излучали нежность и чистосердечие. На ней было расшитое золотом шелковое платье цвета слоновой кости; она опахивалась веером из красно-зеленых перьев попугая, украшенным посередине миниатюрным овальным зеркальцем.
Ее отец, сэр Джон Харрадин, подобно майору Сэндзу, был принужден покинуть родину из-за превратностей судьбы. Когда его денежные дела пришли в расстройство, с целью поправить пошатнувшееся материальное положение, а также ради своей единственной дочери, рано потерявшей мать, он согласился вступить в должность губернатора Наветренных островов [5], которую выхлопотал ему один из его друзей, вхожий ко Двору. Сей пост сулил немалые выгоды. Смекнув это, сэр Джон воспользовался предоставившимися возможностями и отслужил в губернаторской должности верой и правдой шесть лет. И когда он умер — тропическая лихорадка унесла его до срока, — его дочь была вознаграждена с лихвой за те долгие годы, что она прожила вместе с ним вдали от родины, став обладательницей довольно крупного состояния и весьма приличного имения в Англии, которое приобрел для нее по случаю надежный агент.
Сэр Джон хотел, чтобы она как можно скорее вернулась на родину, где ее попечением должна была заняться его сестра. Признав в свой последний час, что из-за его корысти ее молодость была загублена в Вест-Индии, он велеречиво попросил у дочери прощения и засим отбил в мир иной.
Они с отцом были добрыми друзьями и никогда не разлучались. Его смерть стала для нее невосполнимой утратой, и только дружба и поддержка майора Сэндза принесли ей заметное облегчение.
Бартоломью Сэндз был вице-губернатором. Он прожил в доме Харрадинов так долго, что мисс Присцилла уже относилась к нему как к члену семьи и теперь с радостью принимала знаки его внимания. И майор был этим безмерно счастлив. Надежды стать губернатором Антигуа после смерти сэра Джона у него практически не было. Вовсе не потому, что он не годился на столь высокую должность. Он не сомневался, что вполне мог бы с нею справиться, однако ему было хорошо известно, что, когда речь заходит о назначении на ту или иную должность, благоволение Двора значит много больше, нежели сметка и богатый практический опыт, а посему он был уверен: на эту должность непременно назначат какого-нибудь нерадивого бездаря из метрополии.
И, осознав всю безысходность своего положения, он решил посвятить себя целиком заботам о мисс Присцилле.
Откровенно поделившись с девушкой своими намерениями, он поверг ее в умиление. Ока считала, что он, несомненно, займет пост ее отца, и ему вовсе не хотелось разубеждать ее в этом. Разумеется, было бы превосходно, как-то заметил он ей, если бы все так и обернулось, однако сейчас главное для него заключалось в другом — в том, чтобы оказать ей посильную помощь. Мисс Присцилле следовало незамедлительно возвращаться на родину, в Англию. Плавание предстояло долгое и небезопасное. И он не мог допустить, чтобы она отправилась в столь нелегкое путешествие одна, без надежного спутника. Конечно, в этом случае он лишался последней возможности стать губернатором, к тому же за самовольную отлучку с острова, тем более в такое неспокойное время, его ожидали крупные неприятности, но отныне все его помыслы были заняты только ею одной. Кроме того, прибавил он для пущей убедительности, такова была воля ее покойного отца.
Мисс Присцилла хотела было отвергнуть его жертву, однако он твердо решил ехать, а на время своей отлучки он назначил вице-губернатором капитана Грея — покуда Уайтхолл [6] не вынесет иного решения.
Так он очутился на «Кентавре» вместе с мисс Присциллой и ее чернокожей служанкой Изабеллой. К несчастью, негритянка не переносила качки, и путешествие через океан стало для нее невыносимой мукой, так что пришлось ее высадить на Барбадосе. После этого мисс Присцилле ничего не оставалось, как самой заботиться о себе.
Майору Сэндзу приглянулись внушительные размеры «Кентавра», а также то, что корабль обладал превосходными мореходными качествами, и, хотя его владелец, прежде чем взять курс к родным берегам, намеревался отправиться по торговым делам на юг, к Барбадосу, он остановил свой выбор именно на нем. И теперь майор желал, чтобы плавание продлилось как можно дольше, так как надеялся, что за это время его отношения с мисс Присциллой станут много ближе. Будучи человеком расчетливым, он не хотел торопить события — себе во вред. Поскольку ухаживать за наследницей сэра Джона Харрадина он начал только после его смерти, ему казалось, что ее расположение он сможет завоевать лишь в том случае, если будет действовать не спеша. А пока ему следовало развеять кое-какие предрассудки, которые могли стать препятствием на его пути к успеху. Хотя, в общем, майор не мог пожаловаться на свою внешность, в чем он убеждался всякий раз, когда смотрел на себя в зеркало, тем не менее его и мисс Присциллу разделяла значительная разница в возрасте. Мисс Присцилле еще не исполнилось и двадцати пяти, а майору уже было за сорок, на голове у него появились залысины, и он тщательно скрывал их под отливавшим золотом париком. Он видел, что она относится к нему с почтением, как если бы он был ей отцом, и от этого ему становилось не по себе. Тем не менее его не покидала надежда, что при определенном усердии, сблизившись с нею, ему удастся покорить ее сердце. И это плавание открывало для него прекрасные возможности осуществить свою вожделенную мечту. Что правда, то правда, только сущий глупец мог не воспользоваться таким благоприятным случаем, чтобы еще до прихода в Плимут заполучить руку и сердце этой столь желанной девушки, а заодно и ее не менее желанное состояние.
Теша себя этой приятной надеждой, майор, как истинный джентльмен, готовый предупреждать малейшие желания дамы, протянул своей спутнице серебряную коробочку с перуанскими леденцами.
Она отрицательно покачала головой, ответив ему нежной, очаровательной улыбкой.
— Вы проявляете по отношению ко мне столько любезности, сударь, что, с моей стороны, было бы крайне неучтиво отказать вам… Однако…
И она взмахнула ярким веером.
Майор сделал вид, будто огорчился… или, скорее, попытался изобразить огорчение.
— Неужто, мисс, я всегда буду для вас только сударем? В таком случае, честное слово, я больше ничего не стану вам предлагать. Вы же знаете, мисс, у меня есть имя — Бартоломью.
— Прекрасное имя, — сказала она, — но больно уж красивое и длинное, чтобы выговаривать его по сто раз на дню… да еще в такую жарищу.
Но он сразу нашелся что ответить:
— Друзья называют меня Бартом. Так звала меня и моя матушка. Так что пусть я буду Бартом и для вас, Присцилла.
— Весьма польщена, Барт, — произнесла она с улыбкой, от которой у него тут же отлегло на душе.
Корабельный колокол пробил восемь склянок [7]. Заслышав сигнал, мисс Присцилла встрепенулась:
— Как, уже четыре часа, а мы все еще здесь? — удивленно проговорила она. — Ведь капитан уверял, что мы снимемся гораздо раньше.
Она поднялась и спросила:
— Право, почему мы так долго стоим?
Как будто желая получить ответ на свой вопрос, она вышла из-под навеса. Майор Сэндз тоже встал и последовал за нею.
Торговец-еврей несолоно хлебавши направил свою крохотную лодчонку назад к берегу. Другие пироги, так и не освободившись от груза овощей и фруктов, тоже отчаливали от корабля. Сидевшие в них люди все еще кричали, препираясь с матросами, облепившими релинги [8]. Большая шлюпка, за которой наблюдал капитан Брэнсом, подошла к подножию наружного трапа. Один из сидевших в ней туземцев, обнаженный и смуглый, упершись коленом в ее носовую надстройку и ухватив корабельный конец, поставил шлюпку вдоль огромного, как скала, борга корабля.
В это же самое время за кормовым парусом шлюпки показалась стройная, крепко сложенная фигура молодого человека в голубом, расшитом золотом камзоле и шляпе, увенчанной бледно-голубым страусовым пером; на его руке, обрамленной тончайшими кружевами, которой он взялся за поручень трапа, была перчатка.
— Черт возьми! А это еще что за птица? — удивленно воскликнул майор Сэндз, не ожидавший встретить эдакого щеголя прямо посреди моря, у берегов Мартиники.
Он удивился еще больше, когда увидел, с какой ловкостью этот щеголь взбирался по перекошенному трапу. Следом за ним едва поспевал метис в хлопчатобумажной рубахе и коротких штанах из грубой кожи, он тащил плащ, шпагу и ярко-красную кожаную кобуру, из которой торчали рукоятки двух пистолетов, отделанные серебряной чеканкой.
Поднявшись до верхней площадки трапа, расположенной на уровне палубы, высокий незнакомец на мгновение остановился, приняв величественную позу. Затем, в ответ на приветствие капитана, он снял шляпу и поклонился. На голове у него был искусно завитый черный парик, обрамлявший его загорелое, обветренное лицо.
Капитан отдал распоряжение. К нему тотчас же устремились двое матросов.
Путешественникам было видно с кормы, как вслед за тем на палубу подняли один сундук, а за ним и другой.
— Кажется, этот господин наш попутчик, — произнес майор.
— Судя по наружности, он какая-нибудь важная особа, — заметила мисс Присцилла.
На что майор с плохо скрываемым раздражением возразил:
— Вы судите о нем по его изящному виду. А наружность, да будет вам известно, моя милая, обманчивая штука. Вы только взгляните на его слугу, если этот мошенник в самом деле ему слуга, — это же сущий пират.
— Но мы же с вами находимся в стране буканьеров [9], Барт, — напомнила ему она.
— Вот именно, — резко ответил майор. — Я и подумал, что роскошный голубой камзол здесь совсем не к месту.
По свистку капитана матросы заняли свои места.
Якорная цепь с оглушительным скрежетом поползла вверх. Матросы полезли на марсы [10] ставить паруса. Майор догадался, почему они так долго здесь стояли — чтобы забрать незнакомца, и, как бы обращаясь к ветру, он с горечью спросил:
— Откуда, черт бы его побрал, взялся этот хлыщ?
В его голосе прозвучало явное недовольство. Ведь незнакомец мог нарушить все его планы.
Майор Сэндз огорчился бы еще больше, знай он, что сама госпожа Удача ниспослала ему попутчика, дабы он лишний раз убедился, что добиться ее милостей не так-то просто.
Таково, смею вас уверить, было умонастроение майора, когда он сидел, мечтая, возле мисс Присциллы Харрадин, которая отдыхала на кушетке, установленной на корме «Кентавра», под сенью навеса, сооруженного на скорую руку из куска парусины
Сверкая позолотой, с убранными парусами, «Кентавр» грациозно покачивайся на волнах, бросив якорь в просторной бухте Фор-Руаяля. Он зашел пополнить запасы пресной воды, предоставив местным жителям прекрасную возможность развернуть широкую торговлю Перегруженные фруктами и овощами пироги, управляемые белыми, неграми и карибами, точно мухи, слетелись к огромному кораблю, уткнувшись в его борта носами. На старшего кока и его помощника-негра, расположившихся на палубе, со всех сторон сыпались самые разные предложения, выкрикиваемые на трескучем французском и рокочущем английском. Так что товар брали у тех, кто был бойчее других и кричал громче всех.
У выхода на наружный трап капитан Брэнсом, в подпоясанном ремнем синем камзоле, широкие полы которого развевались на ветру, в кружевной манишке цвета потускневшего золота, отбивался от назойливого еврея, стоявшего в лодке и пытавшегося всучить ему груды кокосовых орехов, пряностей и имбиря.
Неподалеку от берега, на сверкающей глади нефритовых вод бухты, где под действием слабого норд-оста, немного облегчившего изнурительную жару, мало-помалу поднималась легкая зыбь, вздымались в небо стройные ряды корабельных мачт и стеньг [1], оплетенных густой паутиной реев [2], канатов и тросов. А за ними, на фоне стелющихся волнами изумрудных холмов Мартиники, виднелся крохотный городишко Фор-Руаяль, над которым с севера высился выщербленный ветрами пик горы Пеле, упиравшийся прямо в серебристо-голубой небосвод.
Капитан Брэнсом поглядывал то на неугомонного еврея, то на большую шлюпку, маячившую примерно в полумиле от «Кентавра» и быстро направлявшуюся прямо к нему. Чтобы было не так жарко, он снял с головы черную бобровую шляпу, под которой вместо парика оказался широкий синий платок, и вытер им лоб. В нелепом для здешних мест парадном европейском платье он просто задыхался, однако при заходе в порт ему всякий раз надлежало облачаться в него — ничего не попишешь, такова уж была его служба.
На верхней палубе, явно предрасположенный к полноте, майор Сэндз тоже страдал от жары, несмотря на легкий бриз и спасительную тень навеса, и страдания его усугублялись мыслями о безысходности своего положения: его пребывание под тропиком Рака слишком затянулось, и он даже не мог предположить, когда оно наконец закончится Он покинул Англию пять лет тому назад, когда еще здравствовал Карл II [3], и поступил на службу в заморские колонии, надеясь обрести в Новом Свете удачу, избегавшую его в Старом. Впрочем, так порешил его досточтимый батюшка, большой охотник до карт и выпивки, вконец промотавший их обширные родовые поместья в Уилтшире [4]. И, хотя вследствие этого его наследство изрядно поубавилось, наш майор нисколько о том не сожалел, так как вместе с ним он по крайней мере избавлялся от порочных наклонностей батюшки, за что каждый божий день благословлял своего создателя.
Майор Сэндз не любил рисковать. В отличие от своего расточительного отца он был наделен особой расчетливостью, которая в сочетании с умом помогает их обладателю достичь известных высот. Сказать по правде, умом майор не блистал, однако, как это зачастую бывает с людьми, ему подобными, он не придавал тому никакого значения, и если надежды его пока не осуществились, то уж неумолимое приближение удачи он чувствовал как никогда прежде.
И теперь, ожидая лишь его благоволения, удача улыбалась ему, возлежа прямо перед ним — о что за дивное зрелище! — на кушетке из бамбука и резного дуба.
Высокая, стройная и прекрасная, мисс Присцилла Харрадин являла собой воплощение самой грации, которая была скорее отражением изящества ее души. Ее юное лицо, сокрытое под широкими полями шляпы, лучилось очарованием, а бархатная кожа и выражение прелестных глаз, каких нет больше на всем белом свете, несли в себе едва уловимую печать долгого пребывания под жарким антильским солнцем. Маленький решительный подбородок и резко очерченные губы свидетельствовали о ее большой силе воли, тогда как огромные глаза, цвет которых был сродни небесной синеве — когда она обращала их к небу — и сочной зелени волн — когда она смотрела на море, — излучали нежность и чистосердечие. На ней было расшитое золотом шелковое платье цвета слоновой кости; она опахивалась веером из красно-зеленых перьев попугая, украшенным посередине миниатюрным овальным зеркальцем.
Ее отец, сэр Джон Харрадин, подобно майору Сэндзу, был принужден покинуть родину из-за превратностей судьбы. Когда его денежные дела пришли в расстройство, с целью поправить пошатнувшееся материальное положение, а также ради своей единственной дочери, рано потерявшей мать, он согласился вступить в должность губернатора Наветренных островов [5], которую выхлопотал ему один из его друзей, вхожий ко Двору. Сей пост сулил немалые выгоды. Смекнув это, сэр Джон воспользовался предоставившимися возможностями и отслужил в губернаторской должности верой и правдой шесть лет. И когда он умер — тропическая лихорадка унесла его до срока, — его дочь была вознаграждена с лихвой за те долгие годы, что она прожила вместе с ним вдали от родины, став обладательницей довольно крупного состояния и весьма приличного имения в Англии, которое приобрел для нее по случаю надежный агент.
Сэр Джон хотел, чтобы она как можно скорее вернулась на родину, где ее попечением должна была заняться его сестра. Признав в свой последний час, что из-за его корысти ее молодость была загублена в Вест-Индии, он велеречиво попросил у дочери прощения и засим отбил в мир иной.
Они с отцом были добрыми друзьями и никогда не разлучались. Его смерть стала для нее невосполнимой утратой, и только дружба и поддержка майора Сэндза принесли ей заметное облегчение.
Бартоломью Сэндз был вице-губернатором. Он прожил в доме Харрадинов так долго, что мисс Присцилла уже относилась к нему как к члену семьи и теперь с радостью принимала знаки его внимания. И майор был этим безмерно счастлив. Надежды стать губернатором Антигуа после смерти сэра Джона у него практически не было. Вовсе не потому, что он не годился на столь высокую должность. Он не сомневался, что вполне мог бы с нею справиться, однако ему было хорошо известно, что, когда речь заходит о назначении на ту или иную должность, благоволение Двора значит много больше, нежели сметка и богатый практический опыт, а посему он был уверен: на эту должность непременно назначат какого-нибудь нерадивого бездаря из метрополии.
И, осознав всю безысходность своего положения, он решил посвятить себя целиком заботам о мисс Присцилле.
Откровенно поделившись с девушкой своими намерениями, он поверг ее в умиление. Ока считала, что он, несомненно, займет пост ее отца, и ему вовсе не хотелось разубеждать ее в этом. Разумеется, было бы превосходно, как-то заметил он ей, если бы все так и обернулось, однако сейчас главное для него заключалось в другом — в том, чтобы оказать ей посильную помощь. Мисс Присцилле следовало незамедлительно возвращаться на родину, в Англию. Плавание предстояло долгое и небезопасное. И он не мог допустить, чтобы она отправилась в столь нелегкое путешествие одна, без надежного спутника. Конечно, в этом случае он лишался последней возможности стать губернатором, к тому же за самовольную отлучку с острова, тем более в такое неспокойное время, его ожидали крупные неприятности, но отныне все его помыслы были заняты только ею одной. Кроме того, прибавил он для пущей убедительности, такова была воля ее покойного отца.
Мисс Присцилла хотела было отвергнуть его жертву, однако он твердо решил ехать, а на время своей отлучки он назначил вице-губернатором капитана Грея — покуда Уайтхолл [6] не вынесет иного решения.
Так он очутился на «Кентавре» вместе с мисс Присциллой и ее чернокожей служанкой Изабеллой. К несчастью, негритянка не переносила качки, и путешествие через океан стало для нее невыносимой мукой, так что пришлось ее высадить на Барбадосе. После этого мисс Присцилле ничего не оставалось, как самой заботиться о себе.
Майору Сэндзу приглянулись внушительные размеры «Кентавра», а также то, что корабль обладал превосходными мореходными качествами, и, хотя его владелец, прежде чем взять курс к родным берегам, намеревался отправиться по торговым делам на юг, к Барбадосу, он остановил свой выбор именно на нем. И теперь майор желал, чтобы плавание продлилось как можно дольше, так как надеялся, что за это время его отношения с мисс Присциллой станут много ближе. Будучи человеком расчетливым, он не хотел торопить события — себе во вред. Поскольку ухаживать за наследницей сэра Джона Харрадина он начал только после его смерти, ему казалось, что ее расположение он сможет завоевать лишь в том случае, если будет действовать не спеша. А пока ему следовало развеять кое-какие предрассудки, которые могли стать препятствием на его пути к успеху. Хотя, в общем, майор не мог пожаловаться на свою внешность, в чем он убеждался всякий раз, когда смотрел на себя в зеркало, тем не менее его и мисс Присциллу разделяла значительная разница в возрасте. Мисс Присцилле еще не исполнилось и двадцати пяти, а майору уже было за сорок, на голове у него появились залысины, и он тщательно скрывал их под отливавшим золотом париком. Он видел, что она относится к нему с почтением, как если бы он был ей отцом, и от этого ему становилось не по себе. Тем не менее его не покидала надежда, что при определенном усердии, сблизившись с нею, ему удастся покорить ее сердце. И это плавание открывало для него прекрасные возможности осуществить свою вожделенную мечту. Что правда, то правда, только сущий глупец мог не воспользоваться таким благоприятным случаем, чтобы еще до прихода в Плимут заполучить руку и сердце этой столь желанной девушки, а заодно и ее не менее желанное состояние.
Теша себя этой приятной надеждой, майор, как истинный джентльмен, готовый предупреждать малейшие желания дамы, протянул своей спутнице серебряную коробочку с перуанскими леденцами.
Она отрицательно покачала головой, ответив ему нежной, очаровательной улыбкой.
— Вы проявляете по отношению ко мне столько любезности, сударь, что, с моей стороны, было бы крайне неучтиво отказать вам… Однако…
И она взмахнула ярким веером.
Майор сделал вид, будто огорчился… или, скорее, попытался изобразить огорчение.
— Неужто, мисс, я всегда буду для вас только сударем? В таком случае, честное слово, я больше ничего не стану вам предлагать. Вы же знаете, мисс, у меня есть имя — Бартоломью.
— Прекрасное имя, — сказала она, — но больно уж красивое и длинное, чтобы выговаривать его по сто раз на дню… да еще в такую жарищу.
Но он сразу нашелся что ответить:
— Друзья называют меня Бартом. Так звала меня и моя матушка. Так что пусть я буду Бартом и для вас, Присцилла.
— Весьма польщена, Барт, — произнесла она с улыбкой, от которой у него тут же отлегло на душе.
Корабельный колокол пробил восемь склянок [7]. Заслышав сигнал, мисс Присцилла встрепенулась:
— Как, уже четыре часа, а мы все еще здесь? — удивленно проговорила она. — Ведь капитан уверял, что мы снимемся гораздо раньше.
Она поднялась и спросила:
— Право, почему мы так долго стоим?
Как будто желая получить ответ на свой вопрос, она вышла из-под навеса. Майор Сэндз тоже встал и последовал за нею.
Торговец-еврей несолоно хлебавши направил свою крохотную лодчонку назад к берегу. Другие пироги, так и не освободившись от груза овощей и фруктов, тоже отчаливали от корабля. Сидевшие в них люди все еще кричали, препираясь с матросами, облепившими релинги [8]. Большая шлюпка, за которой наблюдал капитан Брэнсом, подошла к подножию наружного трапа. Один из сидевших в ней туземцев, обнаженный и смуглый, упершись коленом в ее носовую надстройку и ухватив корабельный конец, поставил шлюпку вдоль огромного, как скала, борга корабля.
В это же самое время за кормовым парусом шлюпки показалась стройная, крепко сложенная фигура молодого человека в голубом, расшитом золотом камзоле и шляпе, увенчанной бледно-голубым страусовым пером; на его руке, обрамленной тончайшими кружевами, которой он взялся за поручень трапа, была перчатка.
— Черт возьми! А это еще что за птица? — удивленно воскликнул майор Сэндз, не ожидавший встретить эдакого щеголя прямо посреди моря, у берегов Мартиники.
Он удивился еще больше, когда увидел, с какой ловкостью этот щеголь взбирался по перекошенному трапу. Следом за ним едва поспевал метис в хлопчатобумажной рубахе и коротких штанах из грубой кожи, он тащил плащ, шпагу и ярко-красную кожаную кобуру, из которой торчали рукоятки двух пистолетов, отделанные серебряной чеканкой.
Поднявшись до верхней площадки трапа, расположенной на уровне палубы, высокий незнакомец на мгновение остановился, приняв величественную позу. Затем, в ответ на приветствие капитана, он снял шляпу и поклонился. На голове у него был искусно завитый черный парик, обрамлявший его загорелое, обветренное лицо.
Капитан отдал распоряжение. К нему тотчас же устремились двое матросов.
Путешественникам было видно с кормы, как вслед за тем на палубу подняли один сундук, а за ним и другой.
— Кажется, этот господин наш попутчик, — произнес майор.
— Судя по наружности, он какая-нибудь важная особа, — заметила мисс Присцилла.
На что майор с плохо скрываемым раздражением возразил:
— Вы судите о нем по его изящному виду. А наружность, да будет вам известно, моя милая, обманчивая штука. Вы только взгляните на его слугу, если этот мошенник в самом деле ему слуга, — это же сущий пират.
— Но мы же с вами находимся в стране буканьеров [9], Барт, — напомнила ему она.
— Вот именно, — резко ответил майор. — Я и подумал, что роскошный голубой камзол здесь совсем не к месту.
По свистку капитана матросы заняли свои места.
Якорная цепь с оглушительным скрежетом поползла вверх. Матросы полезли на марсы [10] ставить паруса. Майор догадался, почему они так долго здесь стояли — чтобы забрать незнакомца, и, как бы обращаясь к ветру, он с горечью спросил:
— Откуда, черт бы его побрал, взялся этот хлыщ?
В его голосе прозвучало явное недовольство. Ведь незнакомец мог нарушить все его планы.
Майор Сэндз огорчился бы еще больше, знай он, что сама госпожа Удача ниспослала ему попутчика, дабы он лишний раз убедился, что добиться ее милостей не так-то просто.
Глава II
ГОСПОДИН ДЕ БЕРНИ
Мисс Присцилла и майор, которым не терпелось узнать, кто же их попутчик, спустились в просторную кают-компанию, где уже шли приготовления к ужину.
Однако узнать им удалось немного: представляя им незнакомца, капитан назвал его Шарлем де Берни, из чего следовало, что он был француз. Хотя с первого взгляда сказать это было трудно, потому что по-английски он изъяснялся довольно легко и непринужденно. Его национальность скорее выдавали присущие ему чисто французская экспрессивность и подчеркнутая обходительность — слишком откровенная, по мнению майора, воззрившегося на него широко раскрытыми голубыми глазами. Для себя майор уже решил, что будет относиться к незнакомцу нарочито равнодушно, и только порадовался, когда не нашел никаких оснований, могших изменить его решение: дело в том, что в силу своего положения майор Сэндз презирал всех, кто, подобно ему, был лишен привилегии родиться англичанином.
Господин де Берни был высок, строен и на вид крепок. На нем были голубые гладкие чулки, подчеркивающие стройность его гибких ног. Его лицо покрывал сильный загар. И, как не преминул заметить майор Сэндз, оно поразительно напоминало лик Его величества покойного короля Карла II в пору его молодости — ибо французу было не больше тридцати пяти. Тот же удлиненный череп, такие же острые скулы, тот же нос и тот же выступающий вперед подбородок, такие же тонкие черные усики над полной верхней губой, тот же рот, застывший в едва уловимой сардонической улыбке, характерной для усопшего монарха. Над его темными глазами, вспыхивающими, точно яркий факел, нависали черные как смоль брови.
Судя по всему, к своим спутникам он питал несравнимо меньший интерес, нежели они к нему. По крайней мере такое впечатление складывалось сначала. Хотя его лицо по-прежнему хранило маску учтивости, защищавшей его, словно щит, было видно, что беседа, которую он вел с капитаном, вселила в него некоторую тревогу.
— Раз уж вам в тягость зайти на Мари-Галант [11], капитан, дайте мне хотя бы шлюпку, и я сам доберусь до берега.
— Но я не собираюсь заходить в воды Гваделупы, — возразил капитан. — А случись там какая-нибудь заваруха?.. Хотя я и знаю свой долг, у меня нет ни малейшего желания рисковать. Это мое последнее плавание, и я сделаю все, чтобы оно прошло спокойно. В Девоне [12] меня ждут жена и четверо детишек. И уж я постараюсь держаться подальше от этого пиратского гнезда — Гваделупы. Я и без того рискую, согласившись высадить вас на Санта-Крусе [13].
Мисс Присцилла, сидевшая рядом, оживилась.
— Вы говорите — пираты, капитан? — сказала она, наклонившись к нему.
— Да-да, мисс, они самые…
Заметив на лице своей подопечной тень тревоги, в разговор вступил майор:
— Полноте, капитан! При дамах не пристало говорить о пиратах. Кроме того, их уже давно нет, они существуют разве что в воображении трусов.
— О, сударь, не скажите! — возразил капитан, весь зардевшись, и насмешливым тоном продолжил: — Хорошо, сударь, раз вы полагаете, что в Карибском море нынче тишь да гладь, как в пруду английскою парка, пусть будет по-вашему.
И он принялся за ужин, а майор Сэндз обратился к господину де Берни:
— Стало быть, сударь, вы с нами только до Санта-Круса?
— Нет, сударь. Я собираюсь плыть во Францию и ищу попутный корабль.
Майор стушевался:
— Но, сударь, лучшего судна, чем наше, вам не найти. Почему бы вам не отправиться с нами до Плимута? Ведь оттуда до Франции, через Ла-Манш, рукой подать.
— В самом деле, сударь, — ответил де Берни, — я об этом как-то не подумал.
В то же мгновение майор пожалел, что оказался столь словоохотлив. К своему великому сожалению, он услышал, что мисс Присцилла, подхватив мысль, так сильно его обеспокоившую, сказала французу:
— А теперь вы, надеюсь, подумаете, сударь?
Де Берни взглянул на нее, и в его темных глазах блеснул огонь. А на губах заиграла ласковая улыбка.
— Право, мисс, — промолвил он, — ваше присутствие способно ввергнуть в смущение любого мужчину.
Майору такой ответ показался на редкость дерзким. Однако после короткой паузы француз сумел выйти из этого щекотливого положения:
— Но увы! На Санта-Крусе меня ожидает приятель. Мы вместе должны плыть во Францию.
Тут в разговор опять вмешался майор.
— Но, — удивленно заметил он, — вы только что просили капитана высадить вас на Гваделупе. Выходит, раз не Гваделупа, подавай вам Санта-Крус, так, что ли?
Своим вопросом он надеялся озадачить француза, но не тут-то было. Повернувшись к нему, тот одарил его улыбкой, на сей раз больше напоминавшей презрительную усмешку:
— Зачем же обличать невинную ложь, к которой приходится прибегать ради того, чтобы выказать любезность даме? Это по меньшей мере бестактно, сударь.
Майор покраснел, но сдаваться и не подумал:
— А зачем прибегать ко лжи, сударь?
— Позвольте, сударь, задать вам встречный вопрос: а зачем прибегать к любезностям? Каждый поступает сообразно со своей натурой. Один прибегает ко лжи — ради того, чтобы казаться любезным, а другой допускает бестактность — из самых искренних побуждений. И каждый из нас по-своему достоин восхищения.
— Клянусь честью, сударь, тут уж я с вами ни за что не соглашусь!
— Тогда давайте спросим мисс, пусть она нас рассудит! — улыбнувшись, произнес француз.
Но мисс Присцилла покачала белокурой головой:
— Если так, то мне придется выступить против одного из вас, а для меня это будет очень нелегко! — ответила она.
— В таком случае я приношу вам извинения за мою просьбу, и давайте оставим этот разговор, — предложил де Берни. И, обернувшись к капитану, перевел беседу на другую тему.
После этого разговора майор почувствовал себя униженным.
— Я думаю, французу не доставило удовольствия оказаться в таком неловком положении, — сказал он мисс Присцилле, когда они вернулись на корму.
Мисс Присцилле очень не понравилось плохо скрываемая неприязнь майора к столь учтивому чужеземцу. Кичливость майора вызывала у нее раздражение.
— А разве ему было неловко? — проговорила она. — Я этого совершенно не заметила.
— Как, неужели не… (Большие голубые глаза майора, который вдруг сделался красный, как помидор, казалось, вот-вот вылезут из орбит. И тут он громко рассмеялся. ) Просто невероятно, Присцилла! Ну да, я же ясно дал ему понять, что со мной подобные шутки не проходят! Хитрецов да ловкачей я вижу насквозь. И, известное дело, нашему молодцу пришлось не по душе, когда его вывели на чистую воду.
— Не по душе? В таком случае он умело это скрыл.
— Конечно-конечно, прикидываться он большой мастак! — воскликнул майор. — Но, еще раз повторяю, со мной такие игры не проходят. Сначала он, видите ли, заявляет, что не думал плыть на «Кентавре». Потом оказалось, на Санта-Крусе его поджидает дружок… но я-то знаю, это капитан принудил его высадиться на Санта-Крусе! Что же он скрывает, причем так неловко?
Однако узнать им удалось немного: представляя им незнакомца, капитан назвал его Шарлем де Берни, из чего следовало, что он был француз. Хотя с первого взгляда сказать это было трудно, потому что по-английски он изъяснялся довольно легко и непринужденно. Его национальность скорее выдавали присущие ему чисто французская экспрессивность и подчеркнутая обходительность — слишком откровенная, по мнению майора, воззрившегося на него широко раскрытыми голубыми глазами. Для себя майор уже решил, что будет относиться к незнакомцу нарочито равнодушно, и только порадовался, когда не нашел никаких оснований, могших изменить его решение: дело в том, что в силу своего положения майор Сэндз презирал всех, кто, подобно ему, был лишен привилегии родиться англичанином.
Господин де Берни был высок, строен и на вид крепок. На нем были голубые гладкие чулки, подчеркивающие стройность его гибких ног. Его лицо покрывал сильный загар. И, как не преминул заметить майор Сэндз, оно поразительно напоминало лик Его величества покойного короля Карла II в пору его молодости — ибо французу было не больше тридцати пяти. Тот же удлиненный череп, такие же острые скулы, тот же нос и тот же выступающий вперед подбородок, такие же тонкие черные усики над полной верхней губой, тот же рот, застывший в едва уловимой сардонической улыбке, характерной для усопшего монарха. Над его темными глазами, вспыхивающими, точно яркий факел, нависали черные как смоль брови.
Судя по всему, к своим спутникам он питал несравнимо меньший интерес, нежели они к нему. По крайней мере такое впечатление складывалось сначала. Хотя его лицо по-прежнему хранило маску учтивости, защищавшей его, словно щит, было видно, что беседа, которую он вел с капитаном, вселила в него некоторую тревогу.
— Раз уж вам в тягость зайти на Мари-Галант [11], капитан, дайте мне хотя бы шлюпку, и я сам доберусь до берега.
— Но я не собираюсь заходить в воды Гваделупы, — возразил капитан. — А случись там какая-нибудь заваруха?.. Хотя я и знаю свой долг, у меня нет ни малейшего желания рисковать. Это мое последнее плавание, и я сделаю все, чтобы оно прошло спокойно. В Девоне [12] меня ждут жена и четверо детишек. И уж я постараюсь держаться подальше от этого пиратского гнезда — Гваделупы. Я и без того рискую, согласившись высадить вас на Санта-Крусе [13].
Мисс Присцилла, сидевшая рядом, оживилась.
— Вы говорите — пираты, капитан? — сказала она, наклонившись к нему.
— Да-да, мисс, они самые…
Заметив на лице своей подопечной тень тревоги, в разговор вступил майор:
— Полноте, капитан! При дамах не пристало говорить о пиратах. Кроме того, их уже давно нет, они существуют разве что в воображении трусов.
— О, сударь, не скажите! — возразил капитан, весь зардевшись, и насмешливым тоном продолжил: — Хорошо, сударь, раз вы полагаете, что в Карибском море нынче тишь да гладь, как в пруду английскою парка, пусть будет по-вашему.
И он принялся за ужин, а майор Сэндз обратился к господину де Берни:
— Стало быть, сударь, вы с нами только до Санта-Круса?
— Нет, сударь. Я собираюсь плыть во Францию и ищу попутный корабль.
Майор стушевался:
— Но, сударь, лучшего судна, чем наше, вам не найти. Почему бы вам не отправиться с нами до Плимута? Ведь оттуда до Франции, через Ла-Манш, рукой подать.
— В самом деле, сударь, — ответил де Берни, — я об этом как-то не подумал.
В то же мгновение майор пожалел, что оказался столь словоохотлив. К своему великому сожалению, он услышал, что мисс Присцилла, подхватив мысль, так сильно его обеспокоившую, сказала французу:
— А теперь вы, надеюсь, подумаете, сударь?
Де Берни взглянул на нее, и в его темных глазах блеснул огонь. А на губах заиграла ласковая улыбка.
— Право, мисс, — промолвил он, — ваше присутствие способно ввергнуть в смущение любого мужчину.
Майору такой ответ показался на редкость дерзким. Однако после короткой паузы француз сумел выйти из этого щекотливого положения:
— Но увы! На Санта-Крусе меня ожидает приятель. Мы вместе должны плыть во Францию.
Тут в разговор опять вмешался майор.
— Но, — удивленно заметил он, — вы только что просили капитана высадить вас на Гваделупе. Выходит, раз не Гваделупа, подавай вам Санта-Крус, так, что ли?
Своим вопросом он надеялся озадачить француза, но не тут-то было. Повернувшись к нему, тот одарил его улыбкой, на сей раз больше напоминавшей презрительную усмешку:
— Зачем же обличать невинную ложь, к которой приходится прибегать ради того, чтобы выказать любезность даме? Это по меньшей мере бестактно, сударь.
Майор покраснел, но сдаваться и не подумал:
— А зачем прибегать ко лжи, сударь?
— Позвольте, сударь, задать вам встречный вопрос: а зачем прибегать к любезностям? Каждый поступает сообразно со своей натурой. Один прибегает ко лжи — ради того, чтобы казаться любезным, а другой допускает бестактность — из самых искренних побуждений. И каждый из нас по-своему достоин восхищения.
— Клянусь честью, сударь, тут уж я с вами ни за что не соглашусь!
— Тогда давайте спросим мисс, пусть она нас рассудит! — улыбнувшись, произнес француз.
Но мисс Присцилла покачала белокурой головой:
— Если так, то мне придется выступить против одного из вас, а для меня это будет очень нелегко! — ответила она.
— В таком случае я приношу вам извинения за мою просьбу, и давайте оставим этот разговор, — предложил де Берни. И, обернувшись к капитану, перевел беседу на другую тему.
После этого разговора майор почувствовал себя униженным.
— Я думаю, французу не доставило удовольствия оказаться в таком неловком положении, — сказал он мисс Присцилле, когда они вернулись на корму.
Мисс Присцилле очень не понравилось плохо скрываемая неприязнь майора к столь учтивому чужеземцу. Кичливость майора вызывала у нее раздражение.
— А разве ему было неловко? — проговорила она. — Я этого совершенно не заметила.
— Как, неужели не… (Большие голубые глаза майора, который вдруг сделался красный, как помидор, казалось, вот-вот вылезут из орбит. И тут он громко рассмеялся. ) Просто невероятно, Присцилла! Ну да, я же ясно дал ему понять, что со мной подобные шутки не проходят! Хитрецов да ловкачей я вижу насквозь. И, известное дело, нашему молодцу пришлось не по душе, когда его вывели на чистую воду.
— Не по душе? В таком случае он умело это скрыл.
— Конечно-конечно, прикидываться он большой мастак! — воскликнул майор. — Но, еще раз повторяю, со мной такие игры не проходят. Сначала он, видите ли, заявляет, что не думал плыть на «Кентавре». Потом оказалось, на Санта-Крусе его поджидает дружок… но я-то знаю, это капитан принудил его высадиться на Санта-Крусе! Что же он скрывает, причем так неловко?