Он пожал плечами и стремительно вышел из барака вместе с молодой матерью. Бразо Ларго, задумчивый и хмурый, поспешил за ними.
У выхода из форта капитан Блад столкнулся с Волверстоном, возвращавшимся из города вместе с двумя десятками своих молодцов. Блад, приказав всем следовать за ним, сообщил, что индейцы хотят прикончить испанского капитана.
- Туда ему и дорога! - проворчал Волверстон, который был уже изрядно под хмельком.
Тем не менее и он и его солдаты последовали за капитаном, так как, в сущности, речи их были всегда кровожаднее, чем их дела.
Возле пролома в частоколе толпа индейцев, человек сорок - пятьдесят, раскладывала костер. На земле лежал дон Доминго - беспомощный, связанный по рукам и ногам.
Женщина бросилась к нему, нежно лопоча какието ласковые испанские слова. Улыбка осветила его бледное лицо, еще не совсем утратившее свое презрительное высокомерие. Капитан Блад подошел следом за ней и без дальних слов разрезал ножом сыромятные ремни, которыми был связан пленник.
Индейцы злобно зашумели, но Бразо Ларго мгновенно их успокоил. Он быстро произнес несколько слов, и они с разочарованным видом примолкли. Солдаты Волверстона стояли наготове, с мушкетами в руках, дуя на запальные фитили.
Под их охраной дон Доминго был доставлен обратно в форт. Его юная жена шагала рядом с ним и на ходу давала капитану Бладу разъяснения по поводу немало удивившей его готовности, с какой индейцы повиновались ее отцу.
- Он сказал, что ты дал Доминго слово сохранить ему жизнь и должен свое слово сдержать. Но ты скоро уйдешь отсюда. Тогда они вернутся и разделаются с Доминго и с остальными испанцами.
- Ну, мы им этого не позволим, - заверил ее капитан Блад.
Когда они возвратились в форт, испанский командир выразил желание поговорить с капитаном Бладом.
- Дон Педро, - сказал он, - вы спасли мне жизнь. Мне трудно выразить свою благодарность в словах.
- Прошу вас, не утруждайте себя, - сказал капитан Блад. - Я сделал это не ради вас, а потому, что не люблю нарушать слово. Ну, и ваша малютка жена тоже сыграла в этом не последнюю роль.
Испанец задумчиво улыбнулся, скользнув по индианке взглядом, и она подняла на него глаза, в которых светились любовь и обожание.
- Я был неучтив с вами сегодня утром, дон Педро. Приношу вам свои извинения.
- Я более чем удовлетворен.
- Вы очень великодушны, - с достоинством сказал испанец. - Могу ли я поинтересоваться, сеньор, каковы ваши намерения по отношению к нам?
- Как я уже сказал, мы не посягаем на вашу свободу. Когда мои люди возвратятся, мы уйдем отсюда и освободим вас.
Испанец вздохнул:
- Именно этого я и опасался. Ряды наши поредели, оборонительные заграждения разрушены, и когда вы уйдете, мы окажемся во власти Бразо Ларго и его индейцев, которые тотчас всех нас прирежут. Будьте уверены, они не покинут Санта-Марии, пока не разделаются с нами.
Капитан Блад нахмурился.
- Вы, несомненно, вызвали на себя гнев Бразо Ларго, соблазнив его дочь, и он будет мстить вам беспощадно. Но что могу сделать я?
- Дайте нам возможность отплыть в Панаму тотчас же, немедля, пока вы еще здесь и ваши союзники-индейцы не посмеют на нас напасть.
У капитана Блада вырвался нетерпеливый жест.
- Послушайте, дон Педро! - сказал испанец. - Я бы не обратился к вам с этой просьбой, если бы ваши поступки не убедили меня в том, что вы, хотя и пират, человек широкой души и рыцарь. Кроме того, поскольку вы, по вашим словам, не покушаетесь на нашу свободу и не намерены держать нас в плену, то я, в сущности, ничего сверх этого у вас и не прошу.
Высказанные испанцем соображения были справедливы, и, поразмыслив над его словами, капитан Блад решил, что и ему станет легче без этих испанцев, которых приходилось одновременно и стеречь и защищать. Словом, прикинув так и эдак, Блад дал согласие. Волверстон, однако, колебался. Но на вопрос Блада, чего они могут достигнуть, задерживая испанцев в Санта-Марии, Волверстон вынужден был признаться, что он и сам не знает. Единственное его возражение сводилось к тому, что не верит он ни единому испанцу на земле, но этот довод нельзя было счесть достаточно веским.
Словом, капитан Блад отправился искать Бразо Ларго и нашел его на дощатой пристани неподалеку от форта; он сидел там в угрюмой задумчивости совсем один.
При его приближении индеец встал. Лицо его выражало подчеркнутое безразличие.
- Бразо Ларго, - сказал капитан Блад, - твои индейцы посмеялись над моим честным словом и едва не нанесли непоправимый ущерб моей чести.
- Я не понимать, - сказал индеец. - Ты стал другом испанский веры?
- Почему другом? Нет. Но когда они сдавались в плен, я пообещал им полную неприкосновенность. Это было условием сдачи. А ты и твои люди нарушили это условие.
Индеец поглядел на него с презрением:
- Ты мой не друг. Я привел тебя здесь к испанский золото, а ты пошел против меня.
- Здесь нет никакого золота, - сказал Блад. - Но я не хочу ссориться с тобой из-за этого. Ты должен был сказать мне, прежде чем мы пустились в путь, что я нужен тебе, чтобы помочь освободить твою дочь и покарать испанца. Тогда я не давал бы слова дону Доминго. Но ты обманул меня, Бразо Ларго.
- Гуу! Гуу! - произнес Бразо Ларго. - Я больше не говорить ничего.
- А я еще не все сказал. Теперь насчет твоих индейцев. После того, что случилось, я не могу им доверять. А данное мною слово требует, чтобы испанцы находились в безопасности, пока я здесь.
Индеец склонил голову.
- Так! Пока ты здесь. А потом?
- Если твои индейцы опять что-нибудь затеют, мои ребята могут взяться за оружие, и я не поручусь, что в кого-нибудь из твоих воинов не угодит пуля. Я буду сожалеть об этом больше, чем о потере испанского золота. Этого нельзя допустить, Бразо Ларго. Ты должен собрать своих людей, и я пока что запру их на время в одном из бараков форта - для их же собственной пользы.
Бразо Ларго задумался. Потом кивнул. Этот индеец отличался большим здравым смыслом. Его людей загнали в форт, и Бразо Ларго, терпеливо улыбаясь, как человек, который умеет ждать своего часа, согласился запереть их в один из бараков.
Кое-кто из корсаров ворчал, и Волверстон выразил всеобщее неодобрение.
- Ты что-то больно далеко заходишь, капитан! Ради этих скотов-испанцев готов уже нажить себе врагов среди индейцев.
- О нет, вовсе не ради них. Но я дал испанцу слово. И мне жаль этой маленькой индианочки с грудным младенцем. Испанец был добр к ней, и, кроме того, он человек мужественный.
- Ну, ну, смотри! - сказал Волверстон и отвернулся в негодовании.
Час спустя испанцы уже отчалили от маленькой пристани. С земляных укреплений форта корсары наблюдали за их отплытием; оно было им весьма не по душе. Испанцы погрузили в лодки всего несколько охотничьих ружей единственное оружие, которое разрешил им взять с собой капитан Блад. Но зато провизией они запаслись вдоволь, и особенную заботу осмотрительный дон Доминго проявил о запасе пресной воды. Он сам проследил за тем, чтобы бочонки с водой были погружены в пироги. После этого он подошел проститься с капитаном Бладом.
- Дон Педро, - сказал испанец. - У меня нет слов, чтобы достойно отблагодарить вас за ваше великодушие. Я горжусь, что вы оказали мне честь быть моим врагом.
- Скажем лучше, что вам просто повезло.
- И повезло тоже, конечно. Теперь я буду говорить всюду и везде - и пусть меня слышат все испанцы, - что дон Педро Сангре - подлинный рыцарь.
- Я бы на вашем месте не стал этого делать, - сказал капитан Блад. Ведь никто вам не поверит.
Продолжая бурно протестовать, дон Доминго спустился в пирогу, где уже сидела его индианка-жена со своим младенцем-метисом. Пирогу оттолкнули от берега, и капитан Доминго поплыл в Панаму, снабженный письмом за личной подписью капитана Блада, содержащим приказ Ибервилю и Хагторпу беспрепятственно пропустить обладателя этого письма, буде они с ним повстречаются.
Когда свечерело и из леса повеяло прохладой, корсары расположились на площади форта под открытым небом подкрепить силы пищей. В городе им удалось обнаружить изрядные запасы битой птицы и несколько туш диких козлов, а в хижине доминиканских монахов - бурдюки с превосходным вином. Капитан Блад сел ужинать с Волверстоном и Оглом в довольно комфортабельном домике бывшего испанского командира и, поглядывая в окна, с удовлетворением наблюдал, как пируют и веселятся его корсары. Только по-прежнему мрачно настроенный Волверстон не разделял его благодушия.
- Держись-ка ты лучше моря, капитан, вот что я тебе скажу, проворчал он, набивая себе рот пищей. - Там уж, если ты подошел на расстояние пушечного выстрела, так золото от тебя не уплывет в пироге. А что здесь? Отмахали мы десять дней через чащу, а теперь еще десять дней надо отмахать обратно. И скажи спасибо, если так же благополучно выберемся отсюда, как пришли сюда, и если вообще выберемся, потому как, сдается мне, нам еще не миновать иметь дело с Бразо Ларго. Да, наломал ты тут дров, капитан.
- Эх, если бы твои мозги были под стать твоим мускулам, Нэд!.. - со вздохом сказал капитан Блад. - Никаких я тут дров не наломал. А что касается Бразо Ларго, так это вполне здравомыслящий индеец, да, да, можешь мне поверить, и он будет дружить с нами хотя бы только потому, что ненавидит испанцев.
- Ну, а ты что-то больно их полюбил, - сказал Волверстон. - Стоило поглядеть на твои ужимочки, когда ты расшаркивался перед проклятым испанцем, который выкрал у нас золото, душа с него вон!
- Нет, ты не прав, пусть он испанец, однако очень храбрый малый, сказал Блад. - А то, что он поспешил сплавить отсюда золото, когда узнал о нашем приближении, так это был его долг. Будь он не столь благороден и отважен, он бы не остался на посту, а удрал бы вместе со своим золотом. На благородные поступки отвечают тем же. Больше мне нечего сказать.
И тут, прежде чем Волверстон успел открыть рот, резкий чистый звук рожка долетел со стороны реки, заглушая шум пиршества корсаров. Капитан Блад вскочил на ноги.
- Хагторп и Ибервиль возвращаются! - воскликнул он.
- Даст бог, с золотом на этот раз! - сказал Волверстон.
Они выскочили из дома и бросились к брустверу, куда устремились уже и остальные корсары. Блад взбежал на бруствер в ту минуту, когда первая из возвратившихся пирог уже пришвартовалась, и Хагторп поднялся на пристань.
- Вы быстро обернулись! - крикнул капитан Блад, спрыгивая с бруствера навстречу Хагторпу. - Ну как? С удачей?
Хагторп, высокий, широкоплечий, с желтой повязкой на голове, остановился перед капитаном Бладом в сгущающихся сумерках.
- Если и с удачей, так это не твоя заслуга, капитан, - загадочно произнес он.
- Вы что, не догнали их?
На пристань поднялся Ибервиль. Он ответил за своего товарища:
- Некого было и догонять-то, капитан. Он одурачил тебя, этот лживый испанец. Он сказал тебе, что отправил золото в Панаму, но это ложь. А ты поверил ему - поверил испанцу!
- Может быть, вы наконец скажете, что произошло? - спросил капитан Блад. - Вы говорите, что он не отправлял отсюда золота? Так что ж, значит, оно все еще здесь? Это вы хотите сказать?
- Нет, - отвечал Хагторп. - Мы хотим сказать, что после того, как он одурачил тебя своими баснями, ты, не потрудившись даже произвести обыск, отпустил его на все четыре стороны и дал ему возможность увезти золото с собой.
- Что ты плетешь! - прикрикнул на него капитан. - И откуда это может быть тебе известно?
- А мы примерно в десятке миль отсюда проплывали мимо индейского поселка, и - у нас хватило смекалки остановиться и порасспросить насчет испанских пирог, которые должны были пройти тут раньше нас. Так вот, индейцы сказали нам, что никаких пирог тут не проплывало ни сегодня, ни вчера и вообще ни разу после осенних дождей. Ну, мы, конечно, сразу поняли, что твой благородный испанец соврал, тут же порешили повернуть обратно и на полпути напоролись прямо на дона Доминго. Встреча с нами порядком его ошеломила. Он никак не ожидал, что мы так быстро все разнюхаем. Он был все такой же обходительный и держался как ни в чем не бывало, разве что стал еще любезнее. Сразу же откровенно признался в своем обмане, но сказал, что, после того как мы отплыли, он передал золото тебе в виде выкупа за себя и за тех, кто его сопровождал, а ты якобы велел ему передать нам приказ немедленно возвращаться. Потом он еще показал нам свою охранную грамоту, написанную твоей рукой...
Тут вмешался Ибервиль и закончил рассказ:
- Ну, а поскольку у нас, не в пример тебе, нет такого доверия к испанцам, мы решили, что кто раз обманул, тот обманет снова, высадили их всех на берег и обыскали.
- И неужто вы нашли золото? - совершенно потрясенный, спросил капитан Блад.
Ибервиль улыбнулся и ответил не сразу:
- Ты позволил им забрать с собой вдоволь всякого провианта на дорогу. А не заметил ты, из какого источника наполнял дон Доминго водой свои бочонки?
- Бочонки? - переспросил капитан Блад.
- В этих бочонках было золото. Фунтов шестьсот - семьсот, никак не меньше. Мы его привезли с собой.
Когда ликующий рев, вызванный этим сообщением, мало-помалу стих, капитан Блад уже успел оправиться от нанесенного ему удара. Он рассмеялся.
- Ваша взяла, - сказал он Ибервилю и Хагторпу. - И в наказание за то, что я позволил так бессовестно себя одурачить, мне остается только отказаться от причитающейся мне доли добычи. - Помолчав, он спросил уже без улыбки: - А что вы сделали с доном Доминго?
- Я бы пристрелил его на месте за такое вероломство, - свирепо заявил Хагторп, - если бы не Ибервиль... Да, Ибервиль - кто бы это подумал! Ибервиль распустил сопли и так ко мне пристал, что я велел испанцу убираться на все четыре стороны.
Молодой француз отвернулся, пристыженный, избегая встречаться взглядом с капитаном, который смотрел на него с вопросительным удивлением.
- Ну, чего вы хотите? - не выдержал наконец Ибервиль и с вызовом поглядел на Блада. - Там же была женщина, в конце-то концов! Там была эта маленькая индианка, его жена!
- Клянусь честью, о ней-то я сейчас и думал, - сказал капитан Блад. - И вот ради нее - да и ради нас самих тоже - нам следует, пожалуй, сказать Бразо Ларго, что дон Доминго и его жена убиты в схватке за золото. Бочонки с золотом отлично подкрепят наши слова. Так будет спокойнее для всех да и для самого старика индейца.
Итак, хотя корсары и вернулись из этого похода с богатой добычей, он был записан ими в счет личных - весьма редких - неудач капитана Блада. Впрочем, сам он расценивал это несколько иначе.
ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ ДЖЕРЕМИ ПИТТА
История любви Джереми Питта, молодого шкипера из Сомерсетшира, судьба которого одной богатой трагическими событиями ночью накрепко сплелась с судьбой Питера Блада, относит нас к тем великим для капитана Блада дням, когда под его командой находилось пять кораблей и свыше тысячи людей различной национальности, добровольно пришедших на службу к этому искусному флотоводцу, зная, что ему всегда сопутствует удача.
И на этот раз он только что вернулся из удачного набега на испанскую флотилию ловцов жемчуга у Рио-дель-Хача. Он возвратился на Тортугу, чтобы произвести необходимый ремонт судов, и нельзя сказать, чтобы это было сделано преждевременно.
В Кайонской бухте стояло в это время на якоре еще несколько пиратских кораблей, и маленький городок гудел от их шумного бражничания. Таверны и лавчонки, торговавшие ромом, процветали; кабатчики и женщины всех национальностей, белые и полукровки, представлявшие столь же пестрое людское сборище, как сами пираты, легко освобождали грабителей от значительной части их добычи, отнятой у испанцев, которые, в свою очередь, нередко мало чем отличались от грабителей.
Это было, как всегда, беспокойное время для господина д'Ожерона представителя французской Вест-Индской компании и губернатора Тортуги.
Губернатор д'Ожерон, как мы знаем, неплохо вел свои дела, собирая дань с пиратов путем портовых пошлин, а также различными другими способами. Губернатор имел, как мы тоже, конечно, помним, двух дочерей: стройную жизнерадостную Люсьен и статную пышноволосую брюнетку Мадлен, которая однажды, пав жертвой пиратских чар некоего Левасера, позволила себя похитить, затем была вырвана из хищных рук этого негодяя капитаном Бладом и доставлена к отцу целой-невредимой и несколько отрезвевшей.
С того времени господин д'Ожерон стал с особой осторожностью и разбором принимать гостей в своем большом белом доме, утопающем в ароматной зелени сада и расположенном на высоком холме в предместье города.
Капитан Блад после столь ценной услуги, оказанной им этому семейству, был принят в нем почти как свой. А поскольку его офицеров никак нельзя было причислить к разряду обыкновенных пиратов, так как все они были политическими бунтарями и лишь изгнание заставило их примкнуть к "береговому братству", им также оказывался в доме губернатора хороший прием.
Отсюда возникали новые трудности. Если двери дома губернатора были открыты для корсаров, сподвижников Блада, губернатор не мог, не нанеся обиды, закрыть их для других командиров пиратских кораблей, и ему приходилось терпеть посещения некоторых лиц, не пользовавшихся ни доверием его, ни симпатией, - терпеть, невзирая на протесты некоего почетного гостя из Франции - деликатного и утонченного мосье де Меркера, никак не расположенного встречаться в гостиной с пиратами.
Де Меркер был сыном одного из директоров французской Вест-Индской компании и по приказу отца путешествовал по принадлежащим ей колониям, знакомясь с положением дел и набираясь ума. Фрегат "Сийнь", доставивший его к берегам Тортуги неделю назад, все еще стоял на якоре в Кайонской бухте, ожидая, когда сей юноша почтет для себя удобным возвратиться на борт. Отсюда легко можно было заключить, что гость - важная птица, и, следовательно, губернатору надлежало со всем возможным усердием идти навстречу его желаниям. Но как пойдешь им навстречу, когда приходится иметь дело хотя бы с таким чванливым и нахально-грубым парнем, как капитан Тондер с "Рейн Марго"? Губернатор д'Ожерон не видел никакой возможности закрыть перед этим пиратом двери своего дома, как того желал де Меркер. Он не мог решиться на это даже после того, как стало совершенно очевидно, что негодяя Тендера привлекает сюда общество мадемуазель Люсьен.
Другой жертвой тех же чар пал молодой Джереми Питт. Впрочем, Питт был человеком совсем иного склада, и если знаки внимания, которые он оказывал мадемуазель Люсьен, и вызывали у д'Ожерона некоторое недовольство, то это не шло ни в какое сравнение с той тревогой, которую порождал в нем Тондер.
А Джереми Питт, казалось, самой природой был создан, чтобы возбуждать к себе любовь. Ясные голубые глаза, прямой, открытый взгляд, нежная кожа, правильные черты лица, золотые кудри и стройная атлетическая фигура в ладно пригнанном, аккуратном костюме - все это не могло не привлекать к нему сердца. Мужественность и сила сочетались в нем с женственной мягкостью натуры. Трудно было представить себе человека, более не похожего на политического заговорщика, коим он когда-то был, или на пирата, коим он теперь, в сущности, являлся. Приятные манеры и хорошо подвешенный язык, а порой, в минуты вдохновения, уменье изъясняться красноречиво и даже поэтически завершали этот портрет идеального любовника.
Что-то неуловимое, проскальзывавшее в ласковом обращении с ним девушки (а быть может, это просто нашептывали ему его мечты), заставляло Джереми думать, что он ей не безразличен, и однажды вечером, гуляя с ней под душистыми перечными деревьями в саду ее отца, он открылся ей в любви и, прежде чем она успела прийти в себя от этого ошеломляющего признания, обнял ее и поцеловал.
- Мосье Джереми... как вы могли?.. Вы не должны были этого делать, вся дрожа, пролепетала Люсьен, получив наконец возможность перевести дух. (Джереми увидел, что в глазах у нее стоят слезы.) - Если мой отец узнает...
Джереми не дал ей договорить.
- Конечно, он узнает! - с жаром воскликнул юноша. - Я и хочу, чтобы он узнал. Узнал тотчас же.
Вдали показались де Меркер и Мадлен, и Люсьен направилась к ним, но Джереми, ни секунды не медля, бросился разыскивать губернатора.
Д'Ожерон, изящный, элегантный, принесший с собой на эти туземные острова Нового Света всю изысканную учтивость Старого Света, не сумел скрыть, что он крайне огорчен. Сколотив немалое состояние за время своего губернаторства, он строил честолюбивые планы для своих рано лишившихся матери дочерей и мечтал в самом недалеком времени отправить их во Францию.
Все это он и изложил мистеру Питту - не резко и не грубо, но в самой деликатной форме, всячески щадя его чувства, - и в заключение добавил, что Люсьен уже помолвлена.
Джереми был поражен.
- Как так! Почему же она ничего не сказала мне? - воскликнул он, совершенно забывая о том, что сам не дал ей для этого ни малейшей возможности.
- Может быть, она не вполне отдает себе в этом отчет. Вы же знаете, как подобные браки принято заключать во Франции.
Мистер Питт попробовал было горячо выступить в защиту естественного отбора, но Д'Ожерон прервал его красноречивую тираду раньше, чем он успел основательно развить свою мысль.
- Дорогой мой мистер Питт, друг мой, прошу вас, поразмыслите хорошенько, вспомните, какое положение занимаете вы в обществе. Вы флибустьер, искатель приключений, Я говорю это не в осуждение и не в обиду вам. Я просто хочу указать на то, что ваша жизнь зависит от удачи. Девушке, получившей самое утонченное воспитание, вы должны предложить обеспеченное существование и надежный кров, а разве вы в состоянии это сделать? Если бы вы сами имели дочь, отдали бы вы ее руку человеку, чья судьба была бы подобна вашей?
- Да, если бы она полюбила его, - сказал мистер Питт.
- Ах, что такое любовь, друг мой?
Джереми, считая, что после только что пережитого упоения и внезапного стремительного погружения в бездну горя ему это куда как хорошо известно, не сумел тем не менее облечь приобретенные им познания в слова. Д'Ожерон снисходительно улыбнулся, наблюдая его замешательство.
- Для влюбленного все исчерпывается любовью, я понимаю вас. Но для отца этого мало - ведь он ответствен за судьбу своего ребенка. Вы оказали мне большую честь, мосье Питт. Я в отчаянии, что вынужден отклонить ваше предложение. Уважая чувства друг друга, нам не следует, думается мне, касаться в дальнейшем этой темы.
Общеизвестно, однако, что когда какой-либо молодой человек делает открытие, что не может жить без той или иной молодой особы, и если он при этом со свойственным всем влюбленным эгоизмом верит, что и она не может без него жить, едва ли первое возникшее на пути препятствие заставит его отказаться от своих притязаний.
Впрочем, в настоящую минуту Джереми был лишен возможности стоять на своем, ввиду появления величавой Мадлен в сопровождении де Меркера. Поискав глазами Люсьен, молодой француз осведомился о ней. У него были красивые глаза и красивый голос, и вообще он был, несомненно, красивый мужчина, безукоризненно одетый и с безукоризненными манерами, довольно рослый, но столь хрупкого, деликатного сложения, что казалось - подуй ветер посильнее, и он поднимет его на воздух словно былинку. Впрочем, держался мосье де Меркер весьма уверенно, что странно противоречило его почти болезненно-изнеженному виду.
Он, по-видимому, был удивлен, не обнаружив мадемуазель Люсьен в кабинете ее отца. Мосье де Меркер хотел, по его словам, умолять ее спеть ему еще раз те провансальские песенки, которыми она услаждала его слух накануне вечером. И он жестом указал на стоявшие в углу клавикорды. Мадлен отправилась разыскивать сестру. Мистер Питт встал и откланялся. В его теперешнем состоянии духа у него едва ли хватило бы терпения слушать, как мадемуазель Люсьен будет петь провансальские песенки для господина де Меркера.
И Питт отправился излить душу капитану Бладу, которого он нашел в его просторной каюте на флагманском корабле "Арабелла".
Питер Блад отложил в сторону порядком потрепанный томик Горация, дабы выслушать горестную жалобу своего молодого шкипера и друга. Полулежа на подушках, брошенных на крышку ларя под кормовым окном, капитан Блад был исполнен сочувствия и безжалостно суров.
- Д'Ожерон, безусловно, прав, - заявил он. - Твой образ жизни, Джереми, не дает тебе права обзаводиться семьей. И это еще не единственная причина, почему ты должен выкинуть такую вздорную идею из головы, - добавил он. - Другая причина в самой Люсьен: это очаровательное, соблазнительное дитя, но слишком легкомысленное и ветреное, чтобы обеспечить душевный покой супругу, который не всегда будет находиться возле нее и, следовательно, не сможет ни оградить ее от опасности, ни остеречь. Этот малый, Тондер, что ни день таскается в дом губернатора. А тебе, Джереми, не приходило в голову поинтересоваться, что его туда влечет? А этот субтильный хлыщ, этот французик де Меркер, почему он до сих пор торчит на Тортуге? И, поверь мне, есть еще и другие, которые, как и ты, получают восхитительную усладу в обществе этой молодой особы, всегда готовой с охотой выслушивать любовные признания.
- Чтоб отсох твой гнусный язык! - загремел влюбленный Питт, весь кипя от праведного гнева. - По какому праву позволяешь ты себе говорить подобные вещи?
- По праву здравого смысла и не затуманенного любовью зрения. Не ты первый поцеловал нежные губки мадемуазель Люсьен и не ты последний будешь их целовать, даже если женишься на ней. Будь благодарен судьбе, что ее папаша не на тебе остановил свой выбор. Хорошенькие девчонки, вроде этой Люсьен Д'Ожерон, существуют только для того, чтобы приносить беды и тревоги в мир.
У выхода из форта капитан Блад столкнулся с Волверстоном, возвращавшимся из города вместе с двумя десятками своих молодцов. Блад, приказав всем следовать за ним, сообщил, что индейцы хотят прикончить испанского капитана.
- Туда ему и дорога! - проворчал Волверстон, который был уже изрядно под хмельком.
Тем не менее и он и его солдаты последовали за капитаном, так как, в сущности, речи их были всегда кровожаднее, чем их дела.
Возле пролома в частоколе толпа индейцев, человек сорок - пятьдесят, раскладывала костер. На земле лежал дон Доминго - беспомощный, связанный по рукам и ногам.
Женщина бросилась к нему, нежно лопоча какието ласковые испанские слова. Улыбка осветила его бледное лицо, еще не совсем утратившее свое презрительное высокомерие. Капитан Блад подошел следом за ней и без дальних слов разрезал ножом сыромятные ремни, которыми был связан пленник.
Индейцы злобно зашумели, но Бразо Ларго мгновенно их успокоил. Он быстро произнес несколько слов, и они с разочарованным видом примолкли. Солдаты Волверстона стояли наготове, с мушкетами в руках, дуя на запальные фитили.
Под их охраной дон Доминго был доставлен обратно в форт. Его юная жена шагала рядом с ним и на ходу давала капитану Бладу разъяснения по поводу немало удивившей его готовности, с какой индейцы повиновались ее отцу.
- Он сказал, что ты дал Доминго слово сохранить ему жизнь и должен свое слово сдержать. Но ты скоро уйдешь отсюда. Тогда они вернутся и разделаются с Доминго и с остальными испанцами.
- Ну, мы им этого не позволим, - заверил ее капитан Блад.
Когда они возвратились в форт, испанский командир выразил желание поговорить с капитаном Бладом.
- Дон Педро, - сказал он, - вы спасли мне жизнь. Мне трудно выразить свою благодарность в словах.
- Прошу вас, не утруждайте себя, - сказал капитан Блад. - Я сделал это не ради вас, а потому, что не люблю нарушать слово. Ну, и ваша малютка жена тоже сыграла в этом не последнюю роль.
Испанец задумчиво улыбнулся, скользнув по индианке взглядом, и она подняла на него глаза, в которых светились любовь и обожание.
- Я был неучтив с вами сегодня утром, дон Педро. Приношу вам свои извинения.
- Я более чем удовлетворен.
- Вы очень великодушны, - с достоинством сказал испанец. - Могу ли я поинтересоваться, сеньор, каковы ваши намерения по отношению к нам?
- Как я уже сказал, мы не посягаем на вашу свободу. Когда мои люди возвратятся, мы уйдем отсюда и освободим вас.
Испанец вздохнул:
- Именно этого я и опасался. Ряды наши поредели, оборонительные заграждения разрушены, и когда вы уйдете, мы окажемся во власти Бразо Ларго и его индейцев, которые тотчас всех нас прирежут. Будьте уверены, они не покинут Санта-Марии, пока не разделаются с нами.
Капитан Блад нахмурился.
- Вы, несомненно, вызвали на себя гнев Бразо Ларго, соблазнив его дочь, и он будет мстить вам беспощадно. Но что могу сделать я?
- Дайте нам возможность отплыть в Панаму тотчас же, немедля, пока вы еще здесь и ваши союзники-индейцы не посмеют на нас напасть.
У капитана Блада вырвался нетерпеливый жест.
- Послушайте, дон Педро! - сказал испанец. - Я бы не обратился к вам с этой просьбой, если бы ваши поступки не убедили меня в том, что вы, хотя и пират, человек широкой души и рыцарь. Кроме того, поскольку вы, по вашим словам, не покушаетесь на нашу свободу и не намерены держать нас в плену, то я, в сущности, ничего сверх этого у вас и не прошу.
Высказанные испанцем соображения были справедливы, и, поразмыслив над его словами, капитан Блад решил, что и ему станет легче без этих испанцев, которых приходилось одновременно и стеречь и защищать. Словом, прикинув так и эдак, Блад дал согласие. Волверстон, однако, колебался. Но на вопрос Блада, чего они могут достигнуть, задерживая испанцев в Санта-Марии, Волверстон вынужден был признаться, что он и сам не знает. Единственное его возражение сводилось к тому, что не верит он ни единому испанцу на земле, но этот довод нельзя было счесть достаточно веским.
Словом, капитан Блад отправился искать Бразо Ларго и нашел его на дощатой пристани неподалеку от форта; он сидел там в угрюмой задумчивости совсем один.
При его приближении индеец встал. Лицо его выражало подчеркнутое безразличие.
- Бразо Ларго, - сказал капитан Блад, - твои индейцы посмеялись над моим честным словом и едва не нанесли непоправимый ущерб моей чести.
- Я не понимать, - сказал индеец. - Ты стал другом испанский веры?
- Почему другом? Нет. Но когда они сдавались в плен, я пообещал им полную неприкосновенность. Это было условием сдачи. А ты и твои люди нарушили это условие.
Индеец поглядел на него с презрением:
- Ты мой не друг. Я привел тебя здесь к испанский золото, а ты пошел против меня.
- Здесь нет никакого золота, - сказал Блад. - Но я не хочу ссориться с тобой из-за этого. Ты должен был сказать мне, прежде чем мы пустились в путь, что я нужен тебе, чтобы помочь освободить твою дочь и покарать испанца. Тогда я не давал бы слова дону Доминго. Но ты обманул меня, Бразо Ларго.
- Гуу! Гуу! - произнес Бразо Ларго. - Я больше не говорить ничего.
- А я еще не все сказал. Теперь насчет твоих индейцев. После того, что случилось, я не могу им доверять. А данное мною слово требует, чтобы испанцы находились в безопасности, пока я здесь.
Индеец склонил голову.
- Так! Пока ты здесь. А потом?
- Если твои индейцы опять что-нибудь затеют, мои ребята могут взяться за оружие, и я не поручусь, что в кого-нибудь из твоих воинов не угодит пуля. Я буду сожалеть об этом больше, чем о потере испанского золота. Этого нельзя допустить, Бразо Ларго. Ты должен собрать своих людей, и я пока что запру их на время в одном из бараков форта - для их же собственной пользы.
Бразо Ларго задумался. Потом кивнул. Этот индеец отличался большим здравым смыслом. Его людей загнали в форт, и Бразо Ларго, терпеливо улыбаясь, как человек, который умеет ждать своего часа, согласился запереть их в один из бараков.
Кое-кто из корсаров ворчал, и Волверстон выразил всеобщее неодобрение.
- Ты что-то больно далеко заходишь, капитан! Ради этих скотов-испанцев готов уже нажить себе врагов среди индейцев.
- О нет, вовсе не ради них. Но я дал испанцу слово. И мне жаль этой маленькой индианочки с грудным младенцем. Испанец был добр к ней, и, кроме того, он человек мужественный.
- Ну, ну, смотри! - сказал Волверстон и отвернулся в негодовании.
Час спустя испанцы уже отчалили от маленькой пристани. С земляных укреплений форта корсары наблюдали за их отплытием; оно было им весьма не по душе. Испанцы погрузили в лодки всего несколько охотничьих ружей единственное оружие, которое разрешил им взять с собой капитан Блад. Но зато провизией они запаслись вдоволь, и особенную заботу осмотрительный дон Доминго проявил о запасе пресной воды. Он сам проследил за тем, чтобы бочонки с водой были погружены в пироги. После этого он подошел проститься с капитаном Бладом.
- Дон Педро, - сказал испанец. - У меня нет слов, чтобы достойно отблагодарить вас за ваше великодушие. Я горжусь, что вы оказали мне честь быть моим врагом.
- Скажем лучше, что вам просто повезло.
- И повезло тоже, конечно. Теперь я буду говорить всюду и везде - и пусть меня слышат все испанцы, - что дон Педро Сангре - подлинный рыцарь.
- Я бы на вашем месте не стал этого делать, - сказал капитан Блад. Ведь никто вам не поверит.
Продолжая бурно протестовать, дон Доминго спустился в пирогу, где уже сидела его индианка-жена со своим младенцем-метисом. Пирогу оттолкнули от берега, и капитан Доминго поплыл в Панаму, снабженный письмом за личной подписью капитана Блада, содержащим приказ Ибервилю и Хагторпу беспрепятственно пропустить обладателя этого письма, буде они с ним повстречаются.
Когда свечерело и из леса повеяло прохладой, корсары расположились на площади форта под открытым небом подкрепить силы пищей. В городе им удалось обнаружить изрядные запасы битой птицы и несколько туш диких козлов, а в хижине доминиканских монахов - бурдюки с превосходным вином. Капитан Блад сел ужинать с Волверстоном и Оглом в довольно комфортабельном домике бывшего испанского командира и, поглядывая в окна, с удовлетворением наблюдал, как пируют и веселятся его корсары. Только по-прежнему мрачно настроенный Волверстон не разделял его благодушия.
- Держись-ка ты лучше моря, капитан, вот что я тебе скажу, проворчал он, набивая себе рот пищей. - Там уж, если ты подошел на расстояние пушечного выстрела, так золото от тебя не уплывет в пироге. А что здесь? Отмахали мы десять дней через чащу, а теперь еще десять дней надо отмахать обратно. И скажи спасибо, если так же благополучно выберемся отсюда, как пришли сюда, и если вообще выберемся, потому как, сдается мне, нам еще не миновать иметь дело с Бразо Ларго. Да, наломал ты тут дров, капитан.
- Эх, если бы твои мозги были под стать твоим мускулам, Нэд!.. - со вздохом сказал капитан Блад. - Никаких я тут дров не наломал. А что касается Бразо Ларго, так это вполне здравомыслящий индеец, да, да, можешь мне поверить, и он будет дружить с нами хотя бы только потому, что ненавидит испанцев.
- Ну, а ты что-то больно их полюбил, - сказал Волверстон. - Стоило поглядеть на твои ужимочки, когда ты расшаркивался перед проклятым испанцем, который выкрал у нас золото, душа с него вон!
- Нет, ты не прав, пусть он испанец, однако очень храбрый малый, сказал Блад. - А то, что он поспешил сплавить отсюда золото, когда узнал о нашем приближении, так это был его долг. Будь он не столь благороден и отважен, он бы не остался на посту, а удрал бы вместе со своим золотом. На благородные поступки отвечают тем же. Больше мне нечего сказать.
И тут, прежде чем Волверстон успел открыть рот, резкий чистый звук рожка долетел со стороны реки, заглушая шум пиршества корсаров. Капитан Блад вскочил на ноги.
- Хагторп и Ибервиль возвращаются! - воскликнул он.
- Даст бог, с золотом на этот раз! - сказал Волверстон.
Они выскочили из дома и бросились к брустверу, куда устремились уже и остальные корсары. Блад взбежал на бруствер в ту минуту, когда первая из возвратившихся пирог уже пришвартовалась, и Хагторп поднялся на пристань.
- Вы быстро обернулись! - крикнул капитан Блад, спрыгивая с бруствера навстречу Хагторпу. - Ну как? С удачей?
Хагторп, высокий, широкоплечий, с желтой повязкой на голове, остановился перед капитаном Бладом в сгущающихся сумерках.
- Если и с удачей, так это не твоя заслуга, капитан, - загадочно произнес он.
- Вы что, не догнали их?
На пристань поднялся Ибервиль. Он ответил за своего товарища:
- Некого было и догонять-то, капитан. Он одурачил тебя, этот лживый испанец. Он сказал тебе, что отправил золото в Панаму, но это ложь. А ты поверил ему - поверил испанцу!
- Может быть, вы наконец скажете, что произошло? - спросил капитан Блад. - Вы говорите, что он не отправлял отсюда золота? Так что ж, значит, оно все еще здесь? Это вы хотите сказать?
- Нет, - отвечал Хагторп. - Мы хотим сказать, что после того, как он одурачил тебя своими баснями, ты, не потрудившись даже произвести обыск, отпустил его на все четыре стороны и дал ему возможность увезти золото с собой.
- Что ты плетешь! - прикрикнул на него капитан. - И откуда это может быть тебе известно?
- А мы примерно в десятке миль отсюда проплывали мимо индейского поселка, и - у нас хватило смекалки остановиться и порасспросить насчет испанских пирог, которые должны были пройти тут раньше нас. Так вот, индейцы сказали нам, что никаких пирог тут не проплывало ни сегодня, ни вчера и вообще ни разу после осенних дождей. Ну, мы, конечно, сразу поняли, что твой благородный испанец соврал, тут же порешили повернуть обратно и на полпути напоролись прямо на дона Доминго. Встреча с нами порядком его ошеломила. Он никак не ожидал, что мы так быстро все разнюхаем. Он был все такой же обходительный и держался как ни в чем не бывало, разве что стал еще любезнее. Сразу же откровенно признался в своем обмане, но сказал, что, после того как мы отплыли, он передал золото тебе в виде выкупа за себя и за тех, кто его сопровождал, а ты якобы велел ему передать нам приказ немедленно возвращаться. Потом он еще показал нам свою охранную грамоту, написанную твоей рукой...
Тут вмешался Ибервиль и закончил рассказ:
- Ну, а поскольку у нас, не в пример тебе, нет такого доверия к испанцам, мы решили, что кто раз обманул, тот обманет снова, высадили их всех на берег и обыскали.
- И неужто вы нашли золото? - совершенно потрясенный, спросил капитан Блад.
Ибервиль улыбнулся и ответил не сразу:
- Ты позволил им забрать с собой вдоволь всякого провианта на дорогу. А не заметил ты, из какого источника наполнял дон Доминго водой свои бочонки?
- Бочонки? - переспросил капитан Блад.
- В этих бочонках было золото. Фунтов шестьсот - семьсот, никак не меньше. Мы его привезли с собой.
Когда ликующий рев, вызванный этим сообщением, мало-помалу стих, капитан Блад уже успел оправиться от нанесенного ему удара. Он рассмеялся.
- Ваша взяла, - сказал он Ибервилю и Хагторпу. - И в наказание за то, что я позволил так бессовестно себя одурачить, мне остается только отказаться от причитающейся мне доли добычи. - Помолчав, он спросил уже без улыбки: - А что вы сделали с доном Доминго?
- Я бы пристрелил его на месте за такое вероломство, - свирепо заявил Хагторп, - если бы не Ибервиль... Да, Ибервиль - кто бы это подумал! Ибервиль распустил сопли и так ко мне пристал, что я велел испанцу убираться на все четыре стороны.
Молодой француз отвернулся, пристыженный, избегая встречаться взглядом с капитаном, который смотрел на него с вопросительным удивлением.
- Ну, чего вы хотите? - не выдержал наконец Ибервиль и с вызовом поглядел на Блада. - Там же была женщина, в конце-то концов! Там была эта маленькая индианка, его жена!
- Клянусь честью, о ней-то я сейчас и думал, - сказал капитан Блад. - И вот ради нее - да и ради нас самих тоже - нам следует, пожалуй, сказать Бразо Ларго, что дон Доминго и его жена убиты в схватке за золото. Бочонки с золотом отлично подкрепят наши слова. Так будет спокойнее для всех да и для самого старика индейца.
Итак, хотя корсары и вернулись из этого похода с богатой добычей, он был записан ими в счет личных - весьма редких - неудач капитана Блада. Впрочем, сам он расценивал это несколько иначе.
ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ ДЖЕРЕМИ ПИТТА
История любви Джереми Питта, молодого шкипера из Сомерсетшира, судьба которого одной богатой трагическими событиями ночью накрепко сплелась с судьбой Питера Блада, относит нас к тем великим для капитана Блада дням, когда под его командой находилось пять кораблей и свыше тысячи людей различной национальности, добровольно пришедших на службу к этому искусному флотоводцу, зная, что ему всегда сопутствует удача.
И на этот раз он только что вернулся из удачного набега на испанскую флотилию ловцов жемчуга у Рио-дель-Хача. Он возвратился на Тортугу, чтобы произвести необходимый ремонт судов, и нельзя сказать, чтобы это было сделано преждевременно.
В Кайонской бухте стояло в это время на якоре еще несколько пиратских кораблей, и маленький городок гудел от их шумного бражничания. Таверны и лавчонки, торговавшие ромом, процветали; кабатчики и женщины всех национальностей, белые и полукровки, представлявшие столь же пестрое людское сборище, как сами пираты, легко освобождали грабителей от значительной части их добычи, отнятой у испанцев, которые, в свою очередь, нередко мало чем отличались от грабителей.
Это было, как всегда, беспокойное время для господина д'Ожерона представителя французской Вест-Индской компании и губернатора Тортуги.
Губернатор д'Ожерон, как мы знаем, неплохо вел свои дела, собирая дань с пиратов путем портовых пошлин, а также различными другими способами. Губернатор имел, как мы тоже, конечно, помним, двух дочерей: стройную жизнерадостную Люсьен и статную пышноволосую брюнетку Мадлен, которая однажды, пав жертвой пиратских чар некоего Левасера, позволила себя похитить, затем была вырвана из хищных рук этого негодяя капитаном Бладом и доставлена к отцу целой-невредимой и несколько отрезвевшей.
С того времени господин д'Ожерон стал с особой осторожностью и разбором принимать гостей в своем большом белом доме, утопающем в ароматной зелени сада и расположенном на высоком холме в предместье города.
Капитан Блад после столь ценной услуги, оказанной им этому семейству, был принят в нем почти как свой. А поскольку его офицеров никак нельзя было причислить к разряду обыкновенных пиратов, так как все они были политическими бунтарями и лишь изгнание заставило их примкнуть к "береговому братству", им также оказывался в доме губернатора хороший прием.
Отсюда возникали новые трудности. Если двери дома губернатора были открыты для корсаров, сподвижников Блада, губернатор не мог, не нанеся обиды, закрыть их для других командиров пиратских кораблей, и ему приходилось терпеть посещения некоторых лиц, не пользовавшихся ни доверием его, ни симпатией, - терпеть, невзирая на протесты некоего почетного гостя из Франции - деликатного и утонченного мосье де Меркера, никак не расположенного встречаться в гостиной с пиратами.
Де Меркер был сыном одного из директоров французской Вест-Индской компании и по приказу отца путешествовал по принадлежащим ей колониям, знакомясь с положением дел и набираясь ума. Фрегат "Сийнь", доставивший его к берегам Тортуги неделю назад, все еще стоял на якоре в Кайонской бухте, ожидая, когда сей юноша почтет для себя удобным возвратиться на борт. Отсюда легко можно было заключить, что гость - важная птица, и, следовательно, губернатору надлежало со всем возможным усердием идти навстречу его желаниям. Но как пойдешь им навстречу, когда приходится иметь дело хотя бы с таким чванливым и нахально-грубым парнем, как капитан Тондер с "Рейн Марго"? Губернатор д'Ожерон не видел никакой возможности закрыть перед этим пиратом двери своего дома, как того желал де Меркер. Он не мог решиться на это даже после того, как стало совершенно очевидно, что негодяя Тендера привлекает сюда общество мадемуазель Люсьен.
Другой жертвой тех же чар пал молодой Джереми Питт. Впрочем, Питт был человеком совсем иного склада, и если знаки внимания, которые он оказывал мадемуазель Люсьен, и вызывали у д'Ожерона некоторое недовольство, то это не шло ни в какое сравнение с той тревогой, которую порождал в нем Тондер.
А Джереми Питт, казалось, самой природой был создан, чтобы возбуждать к себе любовь. Ясные голубые глаза, прямой, открытый взгляд, нежная кожа, правильные черты лица, золотые кудри и стройная атлетическая фигура в ладно пригнанном, аккуратном костюме - все это не могло не привлекать к нему сердца. Мужественность и сила сочетались в нем с женственной мягкостью натуры. Трудно было представить себе человека, более не похожего на политического заговорщика, коим он когда-то был, или на пирата, коим он теперь, в сущности, являлся. Приятные манеры и хорошо подвешенный язык, а порой, в минуты вдохновения, уменье изъясняться красноречиво и даже поэтически завершали этот портрет идеального любовника.
Что-то неуловимое, проскальзывавшее в ласковом обращении с ним девушки (а быть может, это просто нашептывали ему его мечты), заставляло Джереми думать, что он ей не безразличен, и однажды вечером, гуляя с ней под душистыми перечными деревьями в саду ее отца, он открылся ей в любви и, прежде чем она успела прийти в себя от этого ошеломляющего признания, обнял ее и поцеловал.
- Мосье Джереми... как вы могли?.. Вы не должны были этого делать, вся дрожа, пролепетала Люсьен, получив наконец возможность перевести дух. (Джереми увидел, что в глазах у нее стоят слезы.) - Если мой отец узнает...
Джереми не дал ей договорить.
- Конечно, он узнает! - с жаром воскликнул юноша. - Я и хочу, чтобы он узнал. Узнал тотчас же.
Вдали показались де Меркер и Мадлен, и Люсьен направилась к ним, но Джереми, ни секунды не медля, бросился разыскивать губернатора.
Д'Ожерон, изящный, элегантный, принесший с собой на эти туземные острова Нового Света всю изысканную учтивость Старого Света, не сумел скрыть, что он крайне огорчен. Сколотив немалое состояние за время своего губернаторства, он строил честолюбивые планы для своих рано лишившихся матери дочерей и мечтал в самом недалеком времени отправить их во Францию.
Все это он и изложил мистеру Питту - не резко и не грубо, но в самой деликатной форме, всячески щадя его чувства, - и в заключение добавил, что Люсьен уже помолвлена.
Джереми был поражен.
- Как так! Почему же она ничего не сказала мне? - воскликнул он, совершенно забывая о том, что сам не дал ей для этого ни малейшей возможности.
- Может быть, она не вполне отдает себе в этом отчет. Вы же знаете, как подобные браки принято заключать во Франции.
Мистер Питт попробовал было горячо выступить в защиту естественного отбора, но Д'Ожерон прервал его красноречивую тираду раньше, чем он успел основательно развить свою мысль.
- Дорогой мой мистер Питт, друг мой, прошу вас, поразмыслите хорошенько, вспомните, какое положение занимаете вы в обществе. Вы флибустьер, искатель приключений, Я говорю это не в осуждение и не в обиду вам. Я просто хочу указать на то, что ваша жизнь зависит от удачи. Девушке, получившей самое утонченное воспитание, вы должны предложить обеспеченное существование и надежный кров, а разве вы в состоянии это сделать? Если бы вы сами имели дочь, отдали бы вы ее руку человеку, чья судьба была бы подобна вашей?
- Да, если бы она полюбила его, - сказал мистер Питт.
- Ах, что такое любовь, друг мой?
Джереми, считая, что после только что пережитого упоения и внезапного стремительного погружения в бездну горя ему это куда как хорошо известно, не сумел тем не менее облечь приобретенные им познания в слова. Д'Ожерон снисходительно улыбнулся, наблюдая его замешательство.
- Для влюбленного все исчерпывается любовью, я понимаю вас. Но для отца этого мало - ведь он ответствен за судьбу своего ребенка. Вы оказали мне большую честь, мосье Питт. Я в отчаянии, что вынужден отклонить ваше предложение. Уважая чувства друг друга, нам не следует, думается мне, касаться в дальнейшем этой темы.
Общеизвестно, однако, что когда какой-либо молодой человек делает открытие, что не может жить без той или иной молодой особы, и если он при этом со свойственным всем влюбленным эгоизмом верит, что и она не может без него жить, едва ли первое возникшее на пути препятствие заставит его отказаться от своих притязаний.
Впрочем, в настоящую минуту Джереми был лишен возможности стоять на своем, ввиду появления величавой Мадлен в сопровождении де Меркера. Поискав глазами Люсьен, молодой француз осведомился о ней. У него были красивые глаза и красивый голос, и вообще он был, несомненно, красивый мужчина, безукоризненно одетый и с безукоризненными манерами, довольно рослый, но столь хрупкого, деликатного сложения, что казалось - подуй ветер посильнее, и он поднимет его на воздух словно былинку. Впрочем, держался мосье де Меркер весьма уверенно, что странно противоречило его почти болезненно-изнеженному виду.
Он, по-видимому, был удивлен, не обнаружив мадемуазель Люсьен в кабинете ее отца. Мосье де Меркер хотел, по его словам, умолять ее спеть ему еще раз те провансальские песенки, которыми она услаждала его слух накануне вечером. И он жестом указал на стоявшие в углу клавикорды. Мадлен отправилась разыскивать сестру. Мистер Питт встал и откланялся. В его теперешнем состоянии духа у него едва ли хватило бы терпения слушать, как мадемуазель Люсьен будет петь провансальские песенки для господина де Меркера.
И Питт отправился излить душу капитану Бладу, которого он нашел в его просторной каюте на флагманском корабле "Арабелла".
Питер Блад отложил в сторону порядком потрепанный томик Горация, дабы выслушать горестную жалобу своего молодого шкипера и друга. Полулежа на подушках, брошенных на крышку ларя под кормовым окном, капитан Блад был исполнен сочувствия и безжалостно суров.
- Д'Ожерон, безусловно, прав, - заявил он. - Твой образ жизни, Джереми, не дает тебе права обзаводиться семьей. И это еще не единственная причина, почему ты должен выкинуть такую вздорную идею из головы, - добавил он. - Другая причина в самой Люсьен: это очаровательное, соблазнительное дитя, но слишком легкомысленное и ветреное, чтобы обеспечить душевный покой супругу, который не всегда будет находиться возле нее и, следовательно, не сможет ни оградить ее от опасности, ни остеречь. Этот малый, Тондер, что ни день таскается в дом губернатора. А тебе, Джереми, не приходило в голову поинтересоваться, что его туда влечет? А этот субтильный хлыщ, этот французик де Меркер, почему он до сих пор торчит на Тортуге? И, поверь мне, есть еще и другие, которые, как и ты, получают восхитительную усладу в обществе этой молодой особы, всегда готовой с охотой выслушивать любовные признания.
- Чтоб отсох твой гнусный язык! - загремел влюбленный Питт, весь кипя от праведного гнева. - По какому праву позволяешь ты себе говорить подобные вещи?
- По праву здравого смысла и не затуманенного любовью зрения. Не ты первый поцеловал нежные губки мадемуазель Люсьен и не ты последний будешь их целовать, даже если женишься на ней. Будь благодарен судьбе, что ее папаша не на тебе остановил свой выбор. Хорошенькие девчонки, вроде этой Люсьен Д'Ожерон, существуют только для того, чтобы приносить беды и тревоги в мир.