Сабайтис Максим. Битва за небо

   – Мотивы? – переспросил гроссмейстер Жуков. – Лично я не вижу мотивов нарушать все международные законы без исключения, топить корабли, не обращая внимания на цвета поднятого флага, – никаких Да, японцам достается пока что больше всех, но посмотрите на цифры – их в северной части Тихого океана не в пример больше, чем всех остальных кораблей, вместе взятых!
   – Кроме того, – заметил один из дипломатов, – Британия сама – инициатор создания международной комиссии для поимки пирата. Немного нелогично организовывать механизм скоординированного сопротивления морскому пиратству и одновременно его поддерживать. Англичане тоже понесли потери, мне сообщали о двух затопленных возле Гавайев кораблях. В английском консульстве по этому поводу объявляли траур. Так что государство, спонсирующее подобные акции, следует искать чуть в стороне отсюда. А пока необходимо верить в частную подводную лодку, в неведомого капитана… ну, пусть его будут звать Немо, например, – для наглядности.
   – Узнают про этого «Немо» газетчики, раздуют сенсацию, выдумают какую-нибудь романтическую историю, – вздохнул Платон Эдуардович, откидываясь в кресле.
   Мы заседали уже второй час, слуги трижды разносили горячий чай, дважды устраивались перерывы, на которых возле карты региона обязательно образовывалась спорящая толпа. Лично мне казалось, что единственной реальной ниточкой, за которую можно было бы зацепиться в поисках неведомой субмарины, являлась съемка таинственного человека с «Кама Икады». Дмитрий полностью со мной соглашался. Платон Эдуардович говорил, что проще вычислить цели и возможности этого капитана Немо, а затем собрать флот трех держав и превратить подводную лодку в обломки. Поиск действительных инициаторов подобного пиратства может затянуться на годы, а ущерб растет с каждым днем. Экономический, политический, гуманистический… Про гуманистический ущерб я, признаюсь, услышал от Несвицкого впервые, но, когда вспомнил количество погибших, быстро понял, как его исчислять. Когда ежедневно сотни людей гибнут в океане, а тысячи вынуждены рисковать своей жизнью, перевозя грузы из Азии в Америку и обратно, – становится не по себе. Потому как убивает их не стихия, а чья-то злая человеческая воля.
   После второго перерыва на карту нанесли флажки с отметками даты и времени, в которое там проявлялся Немо. Моряки как-то сразу притихли, углубились в подсчеты, а потом дружно заявили, что все эти катастрофы одной субмариной не объяснить. Дескать, потому как скорость у этого гипотетического Немо слишком велика, плавает он без каких-то очевидных заходов на подзаправку, а торпеды у него и не думают заканчиваться, как патроны в плохих фильмах.
   Как-то само собой получилось, что на третий час заседания определился состав российской части Комиссии.
   Делегировали двух представителей военного флота, двух капитанов тяжелых боевых дирижаблей, по паре «психов», дипломатов и военных разведчиков – сущий Ноев ковчег.
   Платон Эдуардович от участия в составе Комиссии отказался, сославшись на занимаемое положение. Оно неизбежно обязало бы японцев и англичан вводить со своей стороны какую-нибудь важную шишку и вынудило бы всех погрязнуть в дипломатических ухищрениях, совершенно излишних. Зато советник делегировал в Комиссию своего ассистента. Точнее даже, ассистентов, поскольку мы с напарником действовали заодно. Впрочем, в официальный состав я так и не попал, из-за глупого японского обычая, публично нарушать который настоятельно отсоветовал Эрнест Измаилович, тоже попавший в Комиссию. Главой российской части назначили гроссмейстера Жукова, заместителем – капитана боевого дирижабля «Дежнев», Ростислава Дмитриевича Чеснокова. Чесноков, как мне поведал по секрету Дмитрий, два года назад во время страшного шторма ухитрился спасти какое-то японское судно с важной особой на борту, был торжественно награжден медалью с российской стороны и старинной катаной – с японской.
   Всего по официальным спискам в Комиссию попали десять человек. Фактически же нас оказалось двенадцать – вместе со мной за рамками списка оказался напарник Спешинского.
   В распоряжение Комиссии были выделены как воздушные, так и морские корабли. Тяжелые дирижабли «Бирон» и «Дежнев», курьерские «Зенон» и «Марафонец», крейсеры «Паллада», «Багратион» и «Святополк».
   Местом встречи морского флота с японцами назначили остров Токара-Ретто, возле которого был затоплен «Кама Икада». Воздушные силы, вместе с российской частью Комиссии, отправлялись на Цусиму. Официальные переговоры, составление многочисленных документов и координацию действий планировалось осуществлять оттуда.
   Отправляться предстояло через два дня. Узнав об этом, Ледянников подмигнул мне левым глазом, а Платон Эдуардович – правым. Замечательный все-таки старик этот Несвицкий, даром что полномочный представитель государя. Но всего два дня… Интересно, что в моей карме завелось такого, отчего после Гатчины на одном месте мне не сидится никак? Я уже подумывал написать письмо сэнсэю и задать этот вопрос ему, но вовремя вспомнил о режиме секретности и с немалым сожалением отказался от задуманного.
 
   Артур внимательно проверил контакты, не обнаружил видимых изъянов и счел ремонт завершенным. После подключения тока автомат ожил, педантично изучил свои внутренности и подтвердил мнение инженера лукавым подмигиванием светового индикатора.
   – А ты думал, до вечера провожусь, – проворчал Артур, отодвигая ногой ящик с инструментами и запасными частями.
   Теперь следовало как можно быстрее наверстывать упущенное – скармливать автомату шифровальные ленты и удерживаться от искушения нажать на кнопку анализа прежде, чем лоток с шифровками не опустеет хотя бы наполовину.
   Звонок телефона застал Артура врасплох. В «Мнимую единицу» вели две телефонные линии – рабочая и экстренная. По экстренной, аппарат которой противно дребезжал на стене возле автомата, с Артуром мог связаться лишь Мерлин или премьер-министр. Обыкновенно премьер-министр был сильно занят, а психотехник старался пользоваться техническими приспособлениями как можно реже.
   – Черт побери! – вырвался из поднятой трубки разгневанный голос Мерлина. – Что вытворяет твой подопечный?
   – С самого начала, пожалуйста, – попросил инженер, подходя к бару, благо длина провода позволяла это сделать. Подопечных у Артура было немного, только «Посейдон» по-прежнему служил источником беспокойства. Однако список проблемных объектов мог пополниться в любой момент, согласно неписаным законам жизни о распределении неприятностей по планете. – Какой объект, что произошло, когда, откуда стало известно…
   – Удивительно, – моментально успокоился главный психотехник Британской империи. – Половина земного шара сходит с ума, пытаясь сохранить секретность и тем самым спасти от паники другую половину, а ты сидишь в своей яме и ничего не знаешь!
   – Извини. – Артур налил в стакан бренди на два пальца, затем немного поразмыслил и добавил еще столько же. В силу явной глобальности обсуждаемой проблемы. – Мой автомат съел какую-то дефективную шифровку и, вместо того чтобы выдать результаты, предпочел испортиться. Только что починил.
   – Послушай, он у тебя точно не разумный? – Поинтересовался Мерлин после непродолжительной паузы. – Я бы на его месте…
   – Абсолютно, – подтвердил Артур, гадая, что же все-таки произошло. – Это же автомат Тьюринга, имитатор разума. На творческую деятельность, а также всяческую психотронику или интуицию он не способен. Максимум – дает прогноз на основании резонанса второстепенных факторов. Лучше расскажи, из-за чего такой трезвон? «Посейдон» разбушевался?
   – Не то слово, – проворчал Мерлин. – Мало того, что этот твой Тесла действует без оглядки на международные законы, так он еще и нападает без разбору на все, что плавает. Японцы от него хлебнули по полной программе – они, конечно, пытаются засекретить масштабы потерь, но всего ведь не засекретишь. А вот за что он русских обижает – не понимаю. Мне казалось, что они представляют собой единственную силу в регионе, которая способна приютить его у себя. На случай, если запахнет жареным.
   – Я видел много принципиальных людей. И из их числа Тесла самый упрямый, самый фанатичный. – Инженер отпил бренди на треть, прокашлялся и продолжил: – У Теслы два пунктика, но зато каких! Первый пунктик – его предок. Я попросил раскопать архивы и выяснил, что в начале века его прадед спорил с самим Эдисоном, а также занимался изготовлением механизмов, работающих на переменном токе. После одной из самых впечатляющих демонстраций электрической машины – когда создавалась искусственная молния, бившая в землю с вершины башни, – на него подали в суд. Свыше тысячи наблюдателей целые сутки страдали мигренью, а восемнадцать из них даже попали в больницу с нервным расстройством – тогда уже знали, что психотехники одним своим присутствием способны испортить электрический механизм. Про то, что мощный разряд тока способен вывести из строя рядового психотехника, узнали лишь после случая с Теслой.
   Так вот, наш Никола Тесла пошел в прадедушку. Один в один, не иначе. Мои люди обратили на него внимание после того, как он едва не восстановил ту печально знаменитую электрическую башню, которую в Америке до сих пор показывают туристам за деньги.
   – Значит, электричество стало для него первым пунктиком. – Голос Мерлина был задумчив, гроссмейстер строил в уме психологическую модель. – А что со вторым?
   – Тесла принадлежит к рационалистам. – Инженер проследил, как очередная шифровка заползает в недра автомата, достал следующую ленту и приготовился заправить ее. – Повернут на идее превосходства технического прогресса над психотехническим. Незадолго до того, как «Посейдон» был закончен, ему в руки попал доклад Маркса о невозможности сосуществования электрического и психотехнического направления. На всякий случай напомню…
   – Не надо, – фыркнул Мерлин. – Про точку ветвления пути я помню. Как с определенного момента один из путей развития становится доминирующим, а другой обречен.
   – Тесла сделал из этого доклада странные выводы. Нам удалось опросить выживших механиков, с которыми он работал, – все они утверждают, что непосредственно перед тем, как угнать субмарину, Тесла пытался завербовать их на войну против психотехники как таковой. Дескать возврат к точке ветвления еще возможен, а технический прогресс принесет пользу всем людям без исключения, а не только горстке избранных с мечами. Так что он будет топить корабли всех государств, которые ориентируются на развитие психотехники. Британские корабли он, думается, не тронет, хотя рисковать тоже не стоит.
   – Не стоит, – подтвердил Мерлин. – Ты еще не в курсе, но Тесла нас тоже не жалует. Два наших пассажирских корабля, к счастью, не такие большие, как «Кама Икала», были затоплены возле Гавайских островов.
   – Черт! Что им понадобилось на этих Гавайях? На пляже полежать? Там же японская военно-воздушная база…
   – Тем не менее. – Голос Мерлина был мрачен. – На одном из этих кораблей находилась юная племянница премьер-министра. Так что он тебе еще будет звонить, учти.
   – Зато теперь на Британию перестанут падать подозрения, – пытаясь найти хоть один положительный момент во всей этой ситуации, выдохнул Артур.
   Только в безудержном цинизме еще можно было найти спасение от угрызений совести. Если бы он проследил за Теслой, не поддался на соблазн сохранения полной секретности и поместил бы на борт «Посейдона» взвод морских пехотинцев… На душе у инженера вовсю скребли кошки, нагло валялись массивные камни. По одному из этих камней в качестве незначительного утешения на израненную совесть стекала тонкая струйка виски. Слишком тонкая, чтобы принести Артуру долгожданное успокоение.
 
   После дюжины неудачных экспериментов решили попробовать классический западноевропейский вариант с хрустальным шаром. Профессор Воронин к занятию подготовился основательно: в саквояже помимо хитроумных зеркал, линз, призм и металлических шариков удалось найти искомое – диаметром три дюйма, натуральный горный хрусталь, хотя вариант предусматривал и заменитель из чистого стекла.
   – Положи вольт на стол, – попросил Сергей Владимирович ученицу. – Рукоятью к себе, лезвием к окну, чтобы кончик вольта выдавался на пару дюймов.
   Ксения послушно определила вольт, уселась в мягкое кресло, специально притащенное в кабинет Поликарпа Матвеевича из гостиной. Хозяйское оказалось слишком жестким, сиденье на нем дисциплинировало, заставляло сохранять концентрацию – именно этого профессор Воронин и старался избегать.
   – Постарайся расслабиться… – монотонно затянул он.
   Ксения слышала этот монолог перед каждой неудачной попыткой, а потому могла продолжить его с любого места. Хрустальный шар на подставке из синего бархата Сергей Владимирович расположил между девушкой и вольтом. Сквозь хрусталь рукоять вольта выглядела как-то странно, как-то донельзя знакомо…
   – Представь мысленно образ своей десницы и поднеси его к вольту, – порекомендовал профессор, когда девушка вошла в транс. – Сквозь хрусталь, прямо сквозь хрусталь. Потому что никакого хрусталя на столе нет.
   На тренировках с предыдущим учителем, да и с Поликарпом Матвеевичем, Ксения училась создавать фантом – ложное Намерение, способное обмануть другого психотехника. Создание мысленного образа было сродни созданию фантома, только теперь настоящее Намерение помогало девушке добиться ощущения полновесности, материальности. Как будто настоящая рука протянулась вперед, а то, что в состоянии полной расслабленности лежало на подлокотнике, являлось очередной иллюзией.
   Все предметы в комнате окутались дымкой, потеряли плотность очертаний. Только хрустальный шар остался четким – более того, он стал неестественно четким, превратился в некое отверстие, через которое проглядывало наружу будущее. Все варианты будущего. Если бы речь шла не о футуроскопическом явлении, можно было бы употребить слово «одновременно». Ксения протянула правую руку, и та беспрепятственно пересекла границу между временами. Прикосновение к вольту пробудило воспоминания. Четкие и болезненные.
   Вольт символизировал фехтование, поединок за право считать себя психотехником, за право уважать себя как психотехника. Вот Ксения снова фехтует с Николаем в тренировочном зале. И снова тот медленно, не теряя уверенности в себе, загоняет ее в угол, пользуется своей длиной рук и мастерством.
   И стилевидением, подсказал девушке внутренний голос. Ты узнала о стилевидении позже, а тогда тебе захотелось увидеть будущее, в котором ты побеждаешь.
   Вновь перед глазами всплыли провисающая газовал камера, наклонная палуба, офицер и поддерживаемая им бомба.
   – Поражено шесть секций из восьми! – отрывисто выкрикнул кто-то невидимый. – Количества имеющегося газа недостаточно, чтобы сохранять высоту! Мы падаем!
   – Это не будущее, – успокоил девушку донесшийся откуда-то извне голос Воронина. – Это воспоминания о том, что могло состояться, но не состоится. Ты не выиграла тот бой, поэтому этого будущего нет.
   «Я и не проиграла его», – упрямо подумала Ксения, внимательно разглядывая застывшую перед внутренним взором картинку.
   – Без паники, – прозвучал в сознании командный голос. – Закачиваем весь газ в резервные камеры. Оставшиеся секции наполнить воздухом и разогреть. Этого хватит, чтобы вернуться домой…
   Картинка сместилась, подалась вперед, к верхнему краю палубы, перевалилась за край… Посреди безбрежного океана собралась целая флотилия. Большие корабли и малые, морские и воздушные – все они образовывали окружность, центром которой был небольшой плот с оранжевой палаткой на нем. Палатка притягивала взгляд, и было совершенно очевидно, что в ней скрывается какая-то ценность. То, что способно послужить поводом для войны, которой еще никогда не бывало. Корабли кружили вокруг плотика, окружность постепенно сжималась.
   – Ты в промежуточном состоянии, – прокомментировал голос Сергея Владимировича. – Твое сознание блуждает среди несформированных вариантов будущего, возможно, цепляется за какие-то из них. Но ты свободна выбирать. В твоей власти увидеть будущее любого знакомого тебе человека. Единственное исключение – ты сама. Как тебе уже известно на собственном опыте, в свое будущее заглядывать нельзя. Попробуешь или на первый раз хватит?
   «Знает ведь, что попробую», – подумала Ксения, пытаясь отыскать будущее пропавшего без вести брата. Мировосприятие потеряло линейность, превратилось в витраж, количество фрагментов витража начало стремительно расти, а четкость каждого – снижаться. Появилось ощущение тяжести в груди и глазах, дышать стало тяжело, разглядывать витражи – еще тяжелее. На мгновение перед Ксенией возникло видение заморского города, с огромным оранжевым мостом, сотнями фуникулеров и тысячами тайн, одна другой опаснее.
   – Может быть и не здесь, – услышала она знакомый голос, – только начинать все равно придется отсюда. В Алькатрасе могут знать этого человека, у меня такое предчувствие.
   – Это у меня предчувствие, а не у тебя, – неожиданно обиделась на Николая девушка, но в этот момент что-то нарушилось и к ней пришло беспамятство.
 
   Заведение под вывеской «Олд вэй» тоже принадлежало Мак-Дональду, правда, через подставных лиц. В отличие от той забегаловки, где принял смерть Бобби Длинный Язык, здесь можно было обедать без опасений за свой желудок, любоваться на длинноногих официанток, страстных танцовщиц и ставить деньги на регулярно проводившиеся тараканьи бега.
   Когда Мэтт перешагнул через порог, его часы на цепочке показывали без трех минут час, мертвый сезон для любителей увеселений, зато самое подходящее время для конфиденциальных встреч. Старый Ник пришел заранее, об этом говорила наполненная окурками пепельница и сложенная вчетверо газета. Мэтт знал, что под газетой наверняка лежит скорострельный пистолет, он и сам предпочитал такие меры предосторожности. Иное дело, что сейчас ему не хотелось бы увидеть это оружие в действии.
   – Ты пунктуален, – заявил Старый Ник таким тоном, каким было бы куда уместнее высказывать упреки. – Вокруг чисто, мои люди уже все проверили.
   В отсутствие слежки Мэтт поверил сразу же, профессионалы уровня Ника слов на ветер не бросают. Сказано – нет, значит, можешь расслабиться. В дозволенных пределах, конечно.
   – Я его нашел, – бросил он, подзывая официантку. – Он ушел в запой и находился в паре шагов от того, чтобы начать рассказывать лишнее. Вас же предупреждали, что прозвище Длинный Язык дается неспроста.
   – Он был одним из лучших механиков в этой дыре, – выругался Старый Ник, раскуривая еще одну гаванскую сигару. – Учитывая, что кто-то должен работать с рацией на земле, у меня снова образуется дефицит кадров. Полторы тысячи за нового механика!
   – Долларов? – усмехнулся Мэтт. – Потратьте их на девочек.
   – Британских фунтов стерлингов, – чуть нахмурившись, пояснил Старый Ник.
   Официантка подбежала к столику, приняла заказ и стремительно удалилась на кухню.
   – Только не ждите, что я вытащу его из заднего кармана брюк, – предупредил Мэтт. – Организация у нас хорошая, но и механика, чтобы подходил, найти не так-то просто. Требования к здоровью и габаритам те же?
   Старый Ник посмотрел на него как на сумасшедшего, помахал раскуренной сигарой перед своим носом, затянулся и выпустил в воздух порцию дыма.
   – Разве у меня что-то может измениться? – спросил он, давая всем видом понять, что это риторический вопрос. – К следующему заезду подготовишь человека – получишь сумму. Не уложишься… с каждым рейсом будет увеличиваться штраф. Сначала это будет триста фунтов, затем больше.
   Мэтт поежился. Иметь дело со Старым Ником было выгодно, но чертовски опасно. Столь же опасно, как и провозить на территорию протектората колумбийские зелья, за распространение которых японские копы обезглавливали без суда и следствия. Его недаром прозвали Старым, хотя по внешнему виду ему вряд ли можно было дать больше сорока пяти.
   – Найду, – собравшись с духом, пообещал Мэтт. – А если сам не найдется, обучу кого-нибудь из наших ударных отрядов, там парни собрались все как на подбор: в меру яйцеголовые, местами вообще с поехавшей крышей. Из таких самые лучшие бомбисты выходят, а если из человека можно сделать бомбиста, то и механика как-нибудь сделаем.
   – Без разницы, – буркнул Старый Ник, с подозрением глядя на подходящую официантку. – Мне нужен человек, а откуда он будет – без разницы. Главное, чтобы хотел и умел работать. И чтобы без психотехники и наркоты – с этим у меня в команде строго.
   Мэтт возблагодарил Троицу за то, что Старый Ник не принадлежал к числу «психов» – в противном случае случился бы немалый конфуз: внутренний голос Мэтта продолжил список грехов и ехидно поинтересовался у своего обладателя, не предпочитает ли господин Тесла иметь в экипаже выходцев из Кастро. К счастью, язык оказался умнее внутреннего голоса и не шевельнулся.
   – Пять минут второго, – объявил Тесла, вставая из-за столика. – Сожалею, но мне пора. Если не жалко наличных, можешь даже расплатиться за двоих.
   «Конспиратор, – неожиданно озлобился Мэтт. – Сам заметет следы, а мне отдувайся, подыскивай себе алиби».
   Господин Тесла неторопливо прошагал к выходу, возле двери оглянулся и нарочито вежливо покачал головой. Следом за ним поспешил выскочить на улицу Маттиас Кинг. Из газет, купленных на следующее утро, он без всякого удивления узнал о пожаре в подсобных помещениях кафе «Олд вэй». Труп, который полицейским так и не удалось опознать, конечно, же принадлежал официантке.

VI

   – Ты уверена, что слышала именно голос Николая? – переспросил девушку Сергей Владимирович. – Вот так, посреди видения о будущем брата.
   Ксения сделала глоток бразильского кофе и вяло кивнула. На этот раз обморок длился секунды, да и прошел, по словам Воронина, без особых последствий для организма. Слабость и головокружение, как он объяснил ученице, были неизбежным злом, той платой, которую природа взимала с футуроскописта, взявшегося за особо сложную проблему.
   – Он упомянул место под названием Алькатрас, – подтвердила девушка. – Как вы думаете, может брат находиться там?
   Профессор нахмурился, на секунду прикрыл глаза ладонью, затем сделал несколько глубоких вдохов.
   – Надеюсь, что там твоего брата все-таки нет, – сказал он, ласково глядя на ученицу. – Алькатрасом называют самую надежную тюрьму в Калифорнии. Оттуда, по официальным данным, еще никто и никогда не сбегал. Но если ты описала свои ощущения верно, то вероятность попадания брата в Алькатрас можно свести к нулю. Тюрьма предполагает ограничение свободы, в первую очередь свободы передвижения. Ты не увидела бы такого количества различных вариантов будущего, если бы свобода твоего брата была ограничена подобным образом. Напротив, на данный момент у него столько путей и возможностей, что сказать что-либо относительно его будущего невозможно.
   В дверь осторожно постучались.
   – Входите, Поликарп Матвеевич, – не поворачивая головы, произнес профессор. – Мы только что закончили практические занятия. Успешно: нам удалось выяснить, что Константин Мезинцев в настоящий момент жив. Кроме того, Ксения слышала голос Николая.
   Девушке показалось, что последнее предложение несло в себе интонацию «понимаешь, тут такое дело». Напряжение сэнсэя даже не пришлось читать – оно было самоочевидным.
   – При каких обстоятельствах? – вкрадчиво поинтересовался сэнсэй. – Осознанно или же это был психотехнический сбой?
   – Второе, – нехотя признал Воронин. – Возможно, действует тот самый фактор фатума, о котором мы говорили в прошлый раз.
   Ксения с интересом посмотрела на учителей. Фактор фатума? Что-то неизбежное, а значит, неприятное, поскольку жизнь всегда устроена таким образом, что счастливых вещей можно при желании избежать.
   – Я полагаю, что это побочные последствия твоей футуроскопической ошибки, – посмотрев в глаза Ксении, пояснил Сергей Владимирович. – Это малоизученная область психотехники – побочные футуроскопические эффекты, поскольку после большинства из них психотехник умирает и своими наблюдениями уже ни с кем не делится.
   – Побочные эффекты? – осторожно переспросила Ксения. – В чем они заключаются? Вы должны мне сказать, а то я могу случайно сделать по незнанию какую-нибудь серьезную ошибку.
   Замечание попало в цель. Сэнсэй и профессор переглянулись.
   – Фактор фатума мы с тобой еще не проходили, – извиняющимся тоном сказал Воронин. – Он касается вариативности изменений, происходящих в результате футуроскопического предвидения. Нам пока до этого явления далеко. Если же упростить объяснения – получается, что теперь вы с Николаем Разумовским связаны некими психотехническими каналами. Между прочим, совершенно неподконтрольными сознанию. Поэтому даже легкая потеря самоконтроля во время занятий футуроскопией будет приводить к тому, что ты станешь видеть его будущее.