Сад Маркиз. Эрнестина

   Госпожа Шольц настолько вышла из себя, что наш юный влюбленный почувствовал, что ему необходимо тщательно скрыть огонь своей любви, дабы не навлечь на полковника гнев этой опасной мстительной особы. Герман ограничился лишь ласковыми уверениями, что его покровительница ошибалась, и что его нежелание жениться прежде чем он составит себе состояние, никак не связано с планами соединения с полковничьей дочерью.
   – Друг мой, – отвечала госпожа Шольц, – я знаю ваше сердце лучше, чем вы сами. И явное ваше отдаление объясняется тем, что вы воспылали к другой. И хотя я уже не в первом цвете лет, ощущаю в себе достаточно привлекательности, чтобы найти супруга. Уверена, вы бы непременно полюбили меня, Герман, если бы не эта омерзительная девчонка. Но ничего, я еще отомщу ей за ваше пренебрежение.
   Герман вздрогнул. Было очевидно, что несколько стесненный в средствах отставной полковник Сандерс не мог пользоваться в Норрчёпинге таким же влиянием, как вдова Шольц. Могущество вдовы простиралось далеко за пределы этого городка, в то время как полковника уже позабыли, он не появлялся в свете, а в Швеции, как, впрочем, и везде, человека оценивают лишь исходя из его связей или его богатства. Так что отныне полковника можно было приравнять к обычному частному лицу, чьи деньги и авторитет без труда могли быть уничтожены. И госпожа Шольц, подобно всем низменным душам, не преминула бы этим воспользоваться.
   Герман сделал над собой еще одно усилие, чтобы не выдать себя, и бросился к ногам госпожи Шольц. Он умолял ее успокоиться, уверял, что в сердце его нет никаких чувств, способных повредить той, от кого он видел столько добра, и что он просит не думать больше о расставании, которым она ему грозила. Шольц понимала, в каком смятении находится сейчас молодой человек и не рассчитывала на большее. И, понадеявшись на время и на силу своих чар, унялась.
   Герман не замедлил сообщить полковнику о недавней беседе. Мудрый Сандерс, не перестававший тревожиться из-за тяжелых последствий озлобления такой опасной противницы, как Шольц, снова попытался убедить молодого человека уступить домогательствам патронессы и отказаться от Эрнестины. Но двое влюбленных опять употребили все свои силы на то, чтобы напомнить полковнику его обещания и уговорить его никогда от них не отступаться.
   Прошло полгода, а положение дел все не менялось, пока граф Окстьерн – негодяй, которого вы только что видели в оковах, надетых на него год назад и призванных сопровождать его до конца жизни – не отправился из Стокгольма в Норрчёпинг, дабы вступить во владение значительным состоянием согласно завещанию отца, поместившего свои капиталы у госпожи Шольц. Осведомленная, что граф, как и его недавно почивший отец, занимал пост сенатора, вдова подготовила лучшие в своем доме апартаменты, намереваясь принять Окстьерна со всей роскошью, какую только может себе позволить владетельница стольких богатств.
   Граф прибыл. На следующий же день гостеприимная хозяйка дала в его честь торжественный ужин с балом, где должны были присутствовать самые красивые женщины города. Не позабыли и об Эрнестине. Узнав, что его возлюбленная приняла это приглашение, Герман встревожился. А вдруг при виде столь прекрасной персоны граф пожелает воздать ей достойные ее красоты почести? Сумеет ли он, Герман, противостоять такому сопернику? И случись такая беда, найдет ли в себе силы Эрнестина отвергнуть предложение стать женой одного из влиятельнейших сеньоров Швеции? Из-за этого рокового бала может сложиться враждебный союз против Германа и Эрнестины, возглавляемый могущественными Окстьерном и Шольц. И тогда, кто знает, какие невзгоды выпадут на долю Германа? Сумеет ли он, слабый и незащищенный, бороться против вооруженных противников, сговорившихся его погубить? Он поделился своими раздумьями с возлюбленной. Тонкая чувствительная девушка готова была пожертвовать легкомысленными развлечениями ради сохранения своих чувств и предложила Герману отклонить приглашение Шольц. Молодой человек был согласен с ее решением. Но в этом узком кругу порядочных людей ничего не делалось без одобрения полковника Сандерса. С ним посоветовались и на этот раз. Он придерживался иного мнения. Ему представлялось, что отказ от приглашения Шольц неизбежно повлечет за собой разрыв с ней. Эта ловкая женщина тотчас разгадает причины подобного поведения. Не стоит идти на открытое обострение отношений именно сейчас, когда настолько важно держаться с ней настороже.
   Тогда Эрнестина высказала своему возлюбленному, насколько он заставляет ее страдать из-за подобных страхов и подозрений.
   – О друг мой, – сказала прекрасная девушка, сжимая пальцы Германа, – там соберутся самые могущественные лица Европы, неужели же все они вдруг воспылают к твоей ненаглядной Эрнестине? Разве способны столпы общества воздать почести кому-либо, кроме самого сильного из них? Ах, Герман, тебе нечего опасаться. Та, что принадлежит тебе, никогда не полюбит другого. Если ради того, чтобы быть с тобой, потребуется жить в рабстве – что ж, я предпочту такую участь самому престолу. Никакие земные блага на заменят мне счастье быть рядом с моим возлюбленным! О, как ты себя недооцениваешь, Герман. Как можешь ты вообразить, что взгляд мой может приметить на балу кого-то, кто мог бы сравниться с тобой! Пусть мое сердце само назначит тебе истинную цену, и поверь, ты навеки останешься самым дорогим и любимым для меня на свете человеком.
   Герман осыпал бесчисленными поцелуями руки возлюбленной. Он перестал упоминать о своих тревогах, хотя и не до конца от них избавился. Предчувствия влюбленного мужчины редко обманывают его. Все же Герман постарался их подавить. Итак, несравненная Эрнестина появилась на балу у Шольц, точно роза среди прочих цветов. Одежды ее воскрешали в памяти древние убранства, какие носили женщины ее прародины Скифии. Ее благородные черты еще больше оттенялись необычным нарядом, стройный гибкий стан подчеркивался плотно прилегающим жилетом без складок, обрисовывая пленительные формы. Прекрасные волосы развевались над колчаном со стрелами, в руках она держала лук... Она похожа была на Амура, переодевшегося в наряд Беллоны, и казалось, каждая из стрел, которые она с такой грацией носила на себе, попадет точно в сердце, навеки поработив его своей божественной властью.
   Несчастный Герман вздрогнул при появлении Эрнестины. Что же до графа Окстьерна – тот при виде ее испытал потрясение такой силы, что несколько минут не мог произнести ни слова. Вы видели Окстьерна. Он довольно красивый мужчина. Но что за страшная душа скрывалась под этой обманчивой личиной! Безмерно богатый граф, недавно вступивший во владение новым состоянием, и предположить не мог, что непреклонность его желаний вдруг будет чем-то ограничена: любые доводы рассудка или препятствия лишь подливали масла в ее огонь. Преисполнившись сознанием собственного могущества и вседозволенности, из-за которых он осмелился выступить против самого короля, беспринципный и порочный Окстьерн воображал, будто ничто на свете не в силах обуздать его влечения. Из всех страстей, его обуревающих, самой сильной была любовь. Но чувство это, являющее добродетель в душе возвышенной, в испорченном сердце Окстьерна неизбежно должно было стать источником множества преступлений.
   Едва этот опасный человек заметил нашу прекрасную героиню, у него возник коварный замысел ее обольщения. Он беспрестанно приглашал ее на танец, за ужином сидел с ней рядом, словом, настолько недвусмысленно выражал свои чувства, что ни у кого в городе больше не оставалось сомнений, что Эрнестина вскоре станет либо женой, либо любовницей Окстьерна.
   Трудно передать состояние Германа во время всех этих событий. Он присутствовал на балу и видел, что его возлюбленной оказывается столь невиданная милость, но не осмеливался приблизиться к ней. Эрнестина, несомненно, ничуть не переменилась к Герману. Но как юной девушке устоять перед соблазном гордыни? Как хоть на миг не опьяниться всеобщим восторгом? Тщеславие от сознания, что она вызывает восхищение, льстило ее самолюбию больше, нежели испытанное ею прежде желание служить предметом восхищения единственного человека. Эрнестина видела, как взволнован Герман. Но Окстьерн был на коне, все превозносили его, и горделивая Эрнестина не прочувствовала – хотя должна была прочувствовать – всю глубину горечи, на которую обрекла своего возлюбленного. Полковник также был осыпан почестями. Граф долго говорил с ним, предложил ему свою поддержку в Стокгольме, уверил, что полковник еще слишком молод, чтобы уходить в отставку, ему следует присоединиться к какому-нибудь армейскому корпусу, добиться повышения в чине, которого тот вполне заслуживает, благодаря своим способностям и происхождению. Граф счастлив будет услужить ему в этом, как, впрочем, и во всем, что касается его продвижения при дворе. Он умолял полковника не церемониться и всякий раз обращаться к нему, ибо оказывать услуги такому славному человеку для него – истинное удовольствие. Бал закончился на исходе ночи, и все разъехались.
   На следующий день сенатор Окстьерн попросил госпожу Шольц поподробнее рассказать ему о молодой скифянке, чей образ не покидал его с той минуты, как он ее увидел.
   – Это самая красивая девушка в Норрчёпинге, – сказала негоциантка, обрадованная, что граф, перейдя дорогу Герману, возможно, вернет ей сердце молодого человека. – Сказать по правде, сенатор, и во всей стране не найдется никого, кто мог бы сравниться с ней.
   – Во всей стране! – воскликнул граф. – Да ей нет равных во всей Европе, сударыня!.. Чем она занимается, о чем думает?.. Кто ее любит?.. Кто боготворит это небесное создание? Кто попытается оспаривать у меня обладание ее прелестями?
   – Не стану останавливаться на ее происхождении. Вы осведомлены, что Эрнестина – дочь полковника Сандерса – человека достойного и заслуженного. Сообщу вам то, что вам пока неизвестно, то, что, судя по вашим чувствам к ней, должно вас огорчить. Так вот, сия особа собирается выйти замуж за молодого кассира, служащего в моем торговом доме. Она безумно влюблена в него, и он отвечает ей тем же.
   – И это союз для Эрнестины! – воскликнул сенатор... – Она, само совершенство, станет женой какого-то счетовода!.. Не бывать тому, сударыня, не бывать! Вам следует действовать совокупно со мной и не допустить столь нелепого замужества. Эрнестина создана, чтобы блистать при дворе, и я желаю, чтобы она появилась там под моим именем.
   – Не слишком ли большая честь, граф, для дочери нищего дворянина... офицера, выслужившегося из рядовых!
   – Она – дочь Богов, – невольно вырвалось у Окстьерна, – и должна жить, как богиня.
   – Ах, сенатор! Вы повергнете в отчаяние юношу, о котором я только что упомянула. Нечасто встретишь столь трогательную нежность... столь искренние чувства.
   – Соперник такого рода нисколько не смущает меня, сударыня. Разве могут создания такого низкого положения потревожить мою любовь? Вы подскажете мне средство удалить этого человека, а если он не согласится по-хорошему... то позвольте мне самому заняться им, госпожа Шольц, да, я сам возьмусь за него, и уверен – мы с вами без труда избавимся от наглеца.
   Шольц одобрила этот план. Не желая охлаждать пыл графа, она представила ему дело в виде легко преодолимых препятствий, победа над которыми лишь подстегивает любовь.
   В то время, как в доме у вдовы разворачиваются известные нам события, Герман находится рядом со своей возлюбленной.
   – Разве не предупреждал я вас, Эрнестина, – восклицает он в слезах, – разве не предвидел, что этот злополучный бал принесет нам немало бед? Каждая похвала, из тех что щедро расточал вам граф, острым кинжалом вонзалась в мое сердце. Неужели теперь у вас еще остаются сомнения, что он влюблен в вас? Разве недостаточно ясно он дал это понять?
   – Какое это имеет значение, и отчего ты так несправедлив ко мне? – отвечает юная Сандерс, успокаивая единственный предмет своей любви. – Какое значение имеет тот фимиам, что вздумалось воскурить в мою честь этому человеку, если сердце мое принадлежит лишь тебе? Значит, ты поверил, что я была крайне польщена его вниманием?
   – Да, Эрнестина, поверил, ошибиться было невозможно. Ваши глаза светились гордостью от сознания, что вы нравитесь ему, вы были заняты им одним.
   – Эти упреки для меня оскорбительны, Герман, горько слышать их от вас. Мне казалось, в вас достанет чуткости не высказывать их. Но пусть будет по-вашему! Поделитесь своими страхами с отцом, и если он не против, пусть наша свадьба состоится прямо завтра. Я согласна.
   Герман тотчас ухватился за эту соломинку. Он вместе с Эрнестиной заходит к Сандерсу и, бросаясь на грудь полковнику, заклинает того во имя всего святого не чинить более препятствий его счастью.
   В отличие от Эрнестины, чья любовь перевесила гордыню, в душе Сандерса тщеславие разожгло куда больший огонь. Честный и искренний полковник был далек от намерения нарушить обещание, данное Герману. Однако он был ослеплен возможным покровительством Окстьерна. Он прекрасно разглядел триумфальную победу дочери над душой сенатора. Его друзья также не преминули дать понять, что если страсть графа перерастет в законный брак, – а надеяться на это есть все основания, – то и его собственная карьера несомненно будет обеспечена. Мысли эти всю ночь не давали ему покоя. Отдаваясь честолюбивым мечтам, он лелеял радужные планы. Словом, момент для подобного разговора оказался явно не из лучших. Точнее сказать, Герману трудно было бы найти более неподходящий момент. Сандерс вовсе не собирался отказывать юноше, такое поведение претило его натуре. Однако не строил ли Сандерс замков на песке? Кто мог поручиться за исполнимость смелых фантазий, которые вскормил он в своем сердце? И он снова принялся излагать то, на что обычно ссылался прежде... возраст дочери, наследство тетушки Плорман, опасение навлечь на Эрнестину и на себя гнев Шольц, ибо, заручившись поддержкой сенатора Окстьерна, та становится еще более опасной. Стоит ли выбирать для свадьбы период пребывания в городе графа? Зачем устраивать этот ненужный спектакль? Если Шольц действительно озлобится, то теперь, осыпанная милостями графа, она ощущает себя еще сильней, чем когда бы то ни было. Эрнестина была настойчива, как никогда. Испытывая угрызения совести за вчерашнее поведение, она рада была доказать своему другу, что тот никак не может упрекнуть ее в охлаждении. Полковник колебался. Привыкший потакать просьбам дочери, он просто уговорил ее повременить до отъезда сенатора, пообещав, что впоследствии первым уладит все трудности, вплоть до того, что сам нанесет визит Шольц, если на то будет необходимость, дабы успокоить ее либо побудить к окончательной выверке счетов, без представления которых юный Герман не мог благопристойно разойтись с патронессой.
   Герман остался не вполне удовлетворен объяснениями полковника. Но он старался успокоить себя – ведь теперь можно не сомневаться в истинности чувств возлюбленной. Однако какое-то смутное беспокойство завладело его душой, и он ничего не мог с ним поделать. Едва Герман ушел, как у Сандерса появился сенатор в сопровождении Шольц. Граф, по его собственным словам, зашел, дабы засвидетельствовать почтение славному офицеру, с которым имел честь свести знакомство во время путешествия и дабы получить от него позволение поприветствовать очаровательную Эрнестину. Полковник с дочерью должным образом ответили на столь любезное обхождение Шольц, с трудом пряча ревнивую ярость и вынашиваемые в своей безжалостной душе бесчисленные планы отмщения, Шольц осыпала похвалами полковника и была необычайна приветлива с Эрнестиной. Беседа сложилась настолько учтивая, насколько это было возможно при подобных обстоятельствах.
   В течение нескольких дней Сандерс с дочерью и Шольц с графом обменивались визитами и взаимными приглашениями на обеды. Злосчастный Герман ни разу не был удостоен участия в этих многочисленных увеселениях.
   Граф воспользовался выигрышем во времени и не упускал ни единого случая упомянуть о своей любви. Теперь у барышни Сандерс уже не оставалось сомнений, что граф испытывает к ней самую пылкую страсть. Однако во второй раз заманить красавицу в ловушку гордыни уже не удавалось – сердце Эрнестины было надежно защищено ее необычайной преданностью Герману. Она отклоняла все признания, отказывалась от всех предложений, впадала в рассеянность и задумчивость на празднествах, устроенных против ее воли, по возвращении беспрестанно молила отца не заставлять ее более на них присутствовать. Но в то время, как я уже говорил, Сандерс еще был не в силах, подобно дочери, устоять перед заманчивыми обещаниями Окстьерна и стал их легкой добычей. Он вел тайные переговоры с Шольц и сенатором. В конце концов несчастный полковник был ослеплен красноречием ловкого Окстьерна, который, ничем не компрометируя себя и никогда не подтверждая серьезности своих намерений, лишь давал понять, что рано или поздно дела примут нужное направление. Он настолько преуспел, что добился от Сандерса обещания отказаться от договоренности с Германом и решения покончить с безвестным существованием в Норрчёпинге ради переезда в Стокгольм, где полковник будет пользоваться самой влиятельной поддержкой, а также милостями, коими он, граф Окстьерн, намерен его осыпать.
   Теперь Эрнестина реже виделась с возлюбленным, однако продолжала писать ему. Зная его вспыльчивый нрав и стараясь избежать бурных сцен, она приукрашала происходящее – ей казалось, так будет лучше. К тому же она еще не до конца была уверена в недостаточной стойкости отца. И прежде, чем настораживать Германа, решила сначала все выяснить.
   Как-то утром она заходит к полковнику.
   – Отец мой, – почтительно начинает Эрнестина, – кажется, пребывание сенатора в Норрчёпинге несколько затягивается. Вы обещали в самом скором времени соединить нас с Германом. Позвольте спросить, по-прежнему ли тверды ваши решения?.. И в силу какой необходимости для свершения столь желанного для всех нас бракосочетания следует дожидаться отъезда графа?
   – Эрнестина, – отвечает полковник, – присядьте и выслушайте меня. Пока я верил, дочь моя, что счастье ваше и благополучие возможны лишь в союзе с молодым Германом, я был далек от мысли противиться этому браку, и вы убедились, с какой готовностью я шел навстречу вашим пожеланиям. Но с некоторых пор вас, Эрнестина, может ожидать участь более счастливая. Отчего же вы просите меня пожертвовать вашими интересами?
   – Вы говорите участь более счастливая? Если вы на самом деле стремитесь дать мне счастье, отец мой, то знайте, что оно невозможно без моего милого Германа, счастлива я буду лишь с ним одним. Но кажется, я догадываюсь о ваших планах... они заставляют меня вздрогнуть... Ах! Не приносите меня им в жертву!
   – Но дочь моя, с этими планами я связываю и свое продвижение по службе.
   – О! Отец, понимаю, граф возьмет на себя труд обеспечить вашу карьеру, лишь добившись моей руки... Ну что ж, пусть так, вы вволю насладитесь обещанными вам почестями. Но тот, кто ими торгует – не получит того, на что надеется, потому, что я скорее умру, чем буду принадлежать ему.
   – Эрнестина, я полагал, вы более преданны... думал, вы сильнее привязаны к своему отцу.
   – Ах! Милый мой родитель, и мне казалось, что вы дорожите собственной дочерью куда более, чем... Будь проклят день, когда сюда приехал этот бесчестный соблазнитель. Мы все были так счастливы, пока здесь не появился этот человек... Было лишь одно препятствие на пути к блаженству – но и оно, казалось, уже было преодолено. Я ничего не страшилась, пока отец мой был со мною заодно. Теперь он покидает меня – и мне остается лишь умереть.
   Рыдания и стоны несчастной Эрнестины разжалобили бы даже самое черствое сердце.
   – Послушай, дочь моя, послушай, – начал полковник, ласково утирая слезы Эрнестины, – граф готов осчастливить меня еще прежде, чем станет добиваться твоей руки. Он ни разу прямо не заявлял, что окажет мне протекцию только такой ценой, хотя нетрудно понять, что главная его цель – именно ты. Если верить его обещаниям, он намерен восстановить меня на военной службе. Для этого нам с тобой необходимо поселиться в Стокгольме, где граф берется обеспечить нам самое радужное будущее. Он говорит, что сразу после моего переезда в этот город он лично будет ходатайствовать о предоставлении мне пенсии в тысячу дукатов, ^[5]как за мои собственные заслуги, так и за заслуги моего отца. Он также утверждает, что я уже давно мог бы добиться подобных милостей при дворе, найдись у меня в столице хоть один друг, способный замолвить за меня словечко. Эрнестина... неужели ты хочешь лишиться всех этих благ? Неужели желаешь упустить столь благоприятные и для тебя и для меня возможности?
   – Нет, отец, – твердо ответила дочь Сандерса, – я не стану мешать вам. Однако прошу вас лишь об одном – прежде чем давать согласие на что бы то ни было, устройте графу испытание. Уверена – он не выдержит его. Если граф действительно желает облагодетельствовать вас, и если он действительно порядочный человек и хозяин своего слова, то его дружеское расположение к вам должно быть бескорыстным. Если же для оказания вам милостей он поставит какие-то условия – значит он действует исключительно в личных интересах, его отношение к вам неискреннее, и вам следует опасаться этого человека, ибо перед вами не друг, а обольститель вашей дочери.
   – Он готов жениться на тебе.
   – Никогда он этого не сделает. А впрочем, послушайте, отец, ведь если граф на самом деле испытывает к вам расположение, то оно должно существовать независимо от его чувств ко мне. Вряд ли ему захочется доставлять радость вам, причиняя при этом неприятности вашей дочери. Если он человек добродетельный и чувствительный, то он предоставит вам обещанные блага, не требуя меня взамен. Чтобы узнать его истинные намерения, скажите, что согласны принять его покровительство и просите начать его великодушные действия с того, чтобы он сам, прежде чем покинет наш город, устроил бракосочетание вашей дочери с единственным в мире человеком, которого она любит. Если граф благороден, искренен и бескорыстен – он согласится. Если же он стремится услужить вам, принеся меня в жертву – он разоблачит себя. Необходимо добиться его ответа на ваше предложение, причем подобное предложение с вашей стороны не должно удивить его, поскольку, как вы сами говорили, он еще открыто не просил у вас моей руки. Если он ответит, что лишь такова будет цена его благодеяний, то значит он вовсе не намеревался помочь вам, а пекся лишь о себе одном – ведь ему станет известно, что сердце мое занято и, продолжая настаивать, он тем самым попытается принудить меня. В таком случае душа его бесчестна, и вам надлежит отвергнуть все его посулы, чем бы приукрашены они ни были. Человек чести никогда не возжелает добиться руки женщины, будучи уверенным, что никогда не добьется ее любви. И вовсе не в ущерб девушке следует делать одолжения ее отцу. Это хорошее испытание, и я умоляю вас прибегнуть к нему. Если оно окажется успешным... вернее, я хотела сказать, если мы будем уверены, что намерения графа законны, то можно соглашаться на все его предложения, и тогда он будет способствовать вашему продвижению по службе, не нанося вреда моему благополучию. И мы все будем счастливы... да, будем, отец мой, и вам не в чем будет упрекнуть себя.
   – Эрнестина, – сказал полковник, – графа можно с полным основанием считать порядочным человеком, даже если он готов оказывать мне услуги, надеясь получить тебя за это в жены.
   – Можно было бы понять его, если бы он не знал, что я уже связана обещанием. Но если сказать ему об этом, а он будет по-прежнему предлагать вам услуги путем принуждения меня к браку – станет очевидно, что все его поступки продиктованы одним лишь эгоизмом, и в душе его нет места деликатности. И с этой минуты все его обещания могут вызвать лишь настороженность...
   И Эрнестина прижалась к груди полковника:
   – О отец мой! – воскликнула она в слезах. – Не отказывайтесь от испытания, о котором я прошу, не отказывайтесь, умоляю вас, не жертвуйте столь безжалостно дочерью, она обожает вас и живет ради вас одного! Несчастный Герман умрет от горя, прокляв вас перед смертью, вскоре и я последую за ним в могилу, и вы потеряете двух самых дорогих для вашего сердца друзей.
   Благородный великодушный полковник души не чаял в своей дочери. Ему никак нельзя было отказать в чистосердечии. И хотя именно из-за него честный человек нередко попадается на удочку плутов, оно, тем не менее, свидетельствует о широте и открытости возвышенной души. Полковник пообещал дочери исполнить ее просьбу, и уже на следующий день переговорил с сенатором.
   Однако коварство Окстьерна превзошло проницательность юной Сандерс. Он уже успел согласовать с Шольц свои действия на случай любого поворота событий и при встрече с полковником сумел дать тому обстоятельный ответ.
   – Выходит, вы поверили, дорогой мой, что желая услужить вам, я преследую личную выгоду? Вы еще плохо меня знаете. Сердце мое преисполнено желанием быть вам полезным, не говоря уже о моем уважении к вам. Безусловно, я влюблен в вашу дочь, и не вижу смысла скрывать это от вас. Однако, если она полагает, что я не в силах составить ее счастье, я весьма далек от мысли принуждать ее к этому. Но я не намерен здесь, в этом городе, лично скреплять узы столь вожделенного для нее брака, как вы, кажется, того желали бы. Такая рана была бы слишком тяжела для моего сердца. Принося себя в жертву, я не хотел бы быть возложенным на алтарь своею собственной рукой. Все же я позабочусь о том, чтобы свадьба состоялась, и переложу все хлопоты на Шольц. Раз ваша дочь предпочитает стать женой кассира вместо того, чтобы называться супругой одного из первых сенаторов Швеции – что ж, на то ее воля. У вас нет ни малейших оснований опасаться, что выбор Эрнестины повлияет на предоставление благ, коими я пообещал вас вознаградить. Теперь мне нужно срочно уехать. Едва я улажу некоторые свои дела, за вами с дочерью заедет моя карета. Вы с Эрнестиной отправитесь в Стокгольм. Герман может последовать за вами и тотчас жениться на Эрнестине. Либо он предпочтет дождаться вашего назначения на обещанный мною пост и тогда заключить еще более выгодный для себя союз.