Страница:
В самый день коронации — 15 мая 1883 г. — как бы для того, чтобы подчеркнуть нерасторжимость единства самодержавия и дворянства, выходит указ царя о возмещении помещикам из казны выкупных платежей, от которых освобождались крестьяне. Помещики получали 80% выкупной суммы и в придачу — 8,5% от стоимости надела. Тогда же в Москве император на собрании волостных старшин, прибывших на коронацию, обратился к ним с призывом во всем подчиняться «своим предводителям дворянства». Подобная формулировка не была обмолвкой, обычной для раскладной речи императора. Она воспринималась как директива о руководящей роли дворян на местах, идущей на смену былой их вотчинной власти.
В 1885 г. учреждается Дворянский банк, предоставлявший владельцам имений долгосрочный и дешевый кредит. Финансовую помощь получали помещичьи хозяйства, по сути не способные к выживанию. В банк, как правило, обращались те землевладельцы, которые так и не сумели наладить хозяйство в новых условиях. Но полученная под залог имения ссуда, как правило, в хозяйство и не вкладывалась, а проживалась («проматывалась»). Как пригодились бы эти промотанные дворянами средства в крестьянском хозяйстве!
Столетие с издания Жалованной грамоты дворянству, дарованной Екатериной II, Александр III использовал, чтобы подчеркнуть дворянскую ориентацию политики верховной власти и главенствующую роль, отводимую этой властью «благородному сословию». Рескрипт, написанный Победоносцевым по поручению царя, возвещал, что ныне, как и прежде, потребно, чтобы российские дворяне сохраняли первое место «в предводительстве ратном, в службе государственной, в делах местного управления и суда»… «В сознании необходимости более, чем когда-либо, в настоящее время видеть русское дворянство руководителями местной общественной, народной и государственной жизни», власть обещала этому сословию «облегчение условий экономической жизни», а также сохранение и расширение дворянских привилегий». «Из долгих блужданий мы наконец возвращаемся в нашу родную православную самодержавную Русь. Призраки бледнеют и исчезают. Мы чувствуем пробуждение» — так приветствовали «Московские ведомости» рескрипт 21 апреля 1885 г. В восстановлении принципа сословности Катков усматривал серьезную преграду новым веяниям.
Сто лет назад, когда прабабка Александра Александровича даровала дворянству Жалованную грамоту, европейские страны уже расставались с сословными привилегиями. Тогда, в конце XVIII в., существование привилегированного слоя в России еще соответствовало общенациональным интересам — дворянская интеллигенция развивала науку и культуру, поставляла на государственную и военную службу европейски образованных представителей сословия. Пореформенные условия сразу же поставили под сомнение эту монополию дворян, как и их привилегии. Разночинная Россия стала пополнять ряды предпринимателей и ученых, двигать вперед науку, культуру, промышленность. Были сделаны первые шаги если не к бессословному, то к всесословному обществу. И вот Александр III поворачивал это движение вспять, усугубляя сословную обособленность. Но выходцы из крестьян, купечества, духовенства, мещан — разночинцы, в отличие от дворян, более успешно приспосабливавшиеся к пореформенным условиям, не желали признать себя людьми второго сорта по сравнению с «россиянами, принадлежащими к благородному сословию». Думая создать себе твердую опору в привилегированном сословии, самодержец тем самым усиливал социальную рознь, способствовал обострению общественных противоречий и тем самым еще более расшатывал колеблющиеся устои самодержавной монархии.
Вступив на престол, Александр III с ходу отверг крестьянские притязания на землю: назвал слухи о прирезке к наделу за счет помещичьих земель «вредными». Демократическая и либеральная печать на основе земской статистики уже доказала, что крестьянское малоземелье — реальная проблема пореформенной деревни, источник ее неустройства и бедствий. Но Александр III дал понять, что не считает земельный вопрос злобой дня. Он явно разделял уверенность, высказанную в охранительной и славянофильской публицистике, что установленный земельный надел должен обеспечить крестьянскую семью — при соответствующих приработках у того же помещика.
Либеральные и народнические экономисты разработали целую систему мер социальной помощи деревне: прирезка за счет казенных земель, организация переселений на свободные земли, мелкий поземельный государственный и земский кредит, облегчающий покупку земли, пропаганда агрономических усовершенствований. Меры эти не способны были радикально решить аграрный вопрос, но они сдерживали разорение деревни, делая процесс «раскрестьянивания» менее мучительным. Эти меры способствовали бы росту среднего слоя крестьянства, противостоящего ее пауперизации. Но Александр III не пошел на сколько-нибудь серьезное распределение бюджета в интересах деревни — это затронуло бы оберегаемые им интересы дворянства. Предпринятое им понижение выкупных платежей при переводе крестьянских хозяйств на обязательный выкуп (с 1 января 1883 г.), как и отмена подушной подати (1882-1886), было подготовлено еще в царствование Александра II. С организацией переселений правительство Александра III не спешило, руководствуясь теми же интересами помещичьих хозяйств, которые должны были иметь под боком рабочие руки. Дело сдвинулось лишь с постройкой Сибирской железной дороги, начатой в 1893 г. и завершенной уже при Николае II.
По инициативе Александра III был учрежден Крестьянский банк, который льготными ссудами должен был облегчить приобретение крестьянами земельных участков.
В верхах нашлось немало противников этой меры, к которым принадлежал и Победоносцев. Константин Петрович открыто признавался в том, что «желал бы потопить Крестьянский поземельный банк», являвшийся в его глазах «фальшивым учреждением, одним из звеньев той цепи, которую заплела политика Лорис-Меликова и Абазы». По его мнению, «это трата даром государственных денег и внесение в народное сознание начал развращенности».
Политику Александра III в крестьянском деле можно определить как попытку контрреформ. Реформа 1861 г., сохраняя общинное землевладение, предусматривала, что с выплатой выкупных платежей за землю крестьяне станут ее полными собственниками. Однако Александр III активно препятствовал становлению крестьянской частной собственности на землю, пытаясь законсервировать общинное землевладение. Здесь царь оказался единомышленником Победоносцева, видевшего в общине с ее круговой порукой надежную гарантию оседлости сельского населения, а также препятствие пролетаризации крестьян. В 1880-е гг. и Катков становится по тем же причинам приверженцем общинного уклада, который в 1860— 1870-е гг. в его публицистике порицался как тормоз хозяйственного развития. Идеологи самодержавия, как и сам царь, менее всего интересовались при этом крестьянскими думами об общинном житье-бытье, они и в расчет не принимались в законотворчестве Александра III, обращенном к деревне.
Закон 1886 г. ставил препятствия семейным переделам крестьянской земли. Закон 1893 г. затруднял распоряжение надельной землей и для тех, кто ее выкупил. Запрещался залог земли, а продать ее можно было только в собственность своей же общине.
Укрепляя общинные путы, привязывая крестьянина к наделу, Александр III, по сути, ревизовал важнейшее положение реформы 1861 г., нацеленное на создание в деревне независимых земельных собственников, которые действительно могли способствовать экономической и политической стабильности земледельческой страны.
Голод, разразившийся в 1891 г. и повторившийся в 1892— 1893 гг., явился свидетельством упадка сельского хозяйства. В стране, призванной по своим природным ресурсам быть житницей Европы, периодически голодали миллионы земледельцев — в 1868, 1873, 1880 годы.
Но ни в письмах, ни в дневниках императора нет и следа усиления внимания к нуждам деревни, тревоги за нее. Граф И И Воронцов-Дашков советовал в 1891 г., в разгар голода, объявить, что «при высочайшем дворе не будет ни балов, ни больших обедов, а деньги, на это обыкновенно истрачиваемые, Вы жертвуете как первую лепту в фонд комитета для продовольствия». Если царь и внес свою лепту в пользу голодающих то из казны — на дворцовых обедах она не отразилась. Меню их, красочно оформленное художником В. М. Васнецовым, свидетельствовало, что они не стали скромнее. Граф И И. Воронцов, как и прежде, был их непременным участником. Продолжались и балы — царский двор жил привычной жизнью, казавшейся, может быть, еще более яркой и праздничной от электрического света, проведенного во дворцах.
А за их окнами снова становился явью сон Мити Карамазова — столь же обыденный в своей реальности, сколь и вещий. Снова выходили из деревень на проезжую дорогу бабы с темными от горя лицами, с плачущими детьми на руках — просить милостыню. Снова, подобно герою Достоевского, разночинская интеллигенция терзалась вопросом: что же делать, «чтобы не плакало дите, чтобы не плакала черная, иссохшая мать дитяти»? Похоже, Александр III этими мыслями не мучился. Прозванный со времен братьев Гракхов аграрным, вопрос о земле не был признан царем безотлагательным даже в годы, когда богатейшая страна голодала. Но великий этот вопрос предрекал и великие потрясения.
Между тем Александр III, думая о будущем России, видел ее страной аграрной, где главное занятие населения — земледелие, главное богатство — хлеб. Но, как и большинству Романовых, ему чуждо оказалось представление, генетически заложенное в национальное самосознание россиян: все, что плохо и вредно для земледельцев, плохо и вредно для страны в целом, ибо на них держится ее благосостояние.
Всемирная промышленная выставка 1882 г. подтвердила отсталость России во всех областях индустрии. Александр III отдавал себе отчет в том, что только современный уровень промышленного производства мог бы обеспечить военную мощь империи, утверждение ее на мировым рынке и сохранение статуса великой державы.
Темпы промышленного и железнодорожного строительства, замедлившиеся к концу 1870-х гг., вновь возрастают. Но расширение внутреннего рынка мыслилось не за счет увеличения покупательной способности масс (весьма низкой в России), а путем устранения иностранной конкуренции. Государственный протекционизм выступал под любимым девизом Александра III: «Россия для русских» — как защита национальных интересов от посягательств иностранного капитала. Таможенный тариф при Александре III вырастает почти вдвое. Особо высокие пошлины были установлены на привоз чугуна и железа, а также на вывоз нефти, что должно было служить поощрению отечественной тяжелой промышленности. Покровительственные пошлины привели к резкому изменению торгового баланса. Если вывоз в 1880 г. достигал 492 084 тыс. рублей, то в 1893-м — 594 688 тыс. рублей. Привоз в 1880 г. составил 589 776 тыс. рублей, а в 1893-м — 421 956 тыс. рублей.
Общий пересмотр таможенного тарифа в 1891 г. способствовал его централизации в руках государства, уничтожению местных тарифов. Напрасно либеральная печать доказывала, что «национальная политика» не должна сводиться к искусственному ограждению отечественной промышленности от конкуренции с иностранной. Только подъем производства, ведущий к удешевлению цен и тем самым к расширению внутреннего рынка, сделает национальную индустрию способной соперничать с иностранной. Император верил охранительной печати во главе с Катковым, считавшим протекционизм основным средством развития промышленности в России, формой его регулирования и государственного контроля над ним и к тому же — средством серьезного пополнения казны.
Стремление самодержавия занять ключевые позиции в экономике обнаруживается при Александре III и в области железнодорожного строительства. Резкое увеличение казенных железных дорог было достигнуто не только путем выкупа в казну линий несостоятельных владельцев, но и строительства новых. При Александре III было начато (в 1893 г.) строительство Сибирской железной дороги, которой назначалось связать европейскую часть страны с побережьем Тихого океана. Хотя оно осуществлялось и завершалось уже в царствование Николая II, но само решение о столь грандиозном предприятии, принятое Александром III, и подготовка к нему были важнейшим делом его правления. При Александре III построена и Екатерининская железная дорога (1881 — 1884), имевшая особое значение для развития топливно-металлургической базы в Донецко-Криворожском районе. Александр III все более проникался сознанием хозяйственного и стратегического значения железных дорог, необходимости сосредоточить основные из них в руках государства. И Катков, и С. Ю. Витте (в ту пору один из директоров Юго-Западной дороги) доказывали это еще Александру II, но при нем казенное железнодорожное хозяйство не выросло. В 1881 г. протяженность казенных магистралей составляла 161 версту, а в 1894 г. — 18 776. Протяженность частных линий, составлявшая к началу царствования Александра III 21 064 версты, к его концу уменьшилась почти вдвое.
Поощряя промышленное развитие, Александр III с тревогой думал о его социальных последствиях, чреватых, как показывал опыт Запада, противоречиями и конфликтами. Пытаясь их упредить, он берет на себя роль посредника в отношениях между капиталом и трудом. В пору, когда фабричное законодательство еще не было разработано, такая посредническая (попечительская) роль императора, умерявшего притязания фабрикантов, была достаточно велика.
Издав в 1882 г. закон об ограничении работы малолетних, Александр III вводит для надзора за его исполнением фабричную инспекцию. Впервые в России стал осуществляться контроль за условиями труда рабочих. В 1885 г. последовало запрещение ночного труда женщин и детей, а в 1886 г. — закон об определении условий найма и порядка расторжения договоров рабочих с предпринимателями. Эти меры, положившие начало фабричному законодательству, были приняты под влиянием крупнейшей для того времени стачки на Иваново-Вознесенской мануфактуре ( 1885 г.).
Министр внутренних дел ежедневно докладывал царю о ходе стачки. Требуя расправы с зачинщиками и верховодами, Александр III одновременно высказывает недовольство позицией управления фабрики, побуждая его к уступкам.
Стачки в ту пору еще не стали обыденным явлением, воспринимаясь как чрезвычайные события. «Это прискверно и весьма печально», — пренебрегая, как всегда, орфографией, заключает император, узнав о стачке в Юзовке в 1892 г. Условия труда и оплаты на угольных шахтах были действительно прескверными. Но зная, что царь следит за ходом борьбы рабочих, хозяева быстрее шли на уступки.
Роль примирителя, объективного посредника, пекущегося об интересах обеих сторон, Александр III исполнял с особой охотой. Он любил предстать в глазах общества царем-отцом, которому одинаково дороги все его дети, к какому бы сословию они ни принадлежали. Нельзя не признать, что попечительная политика Александра III оказывала сдерживающее влияние на хищнические инстинкты молодого российского капитализма. Однако права на проведение стачек, на организацию профессиональных союзов, которыми уже были вооружены европейские рабочие, царь давать не собирался — они бы сделали царскую опеку лишней.
Александр III унаследовал страну, находившуюся в тяжелом экономическом положении. Финансы были подорваны русско-турецкой войной, а неурожай 1880 г., голод в Поволжье и внутренние политические неурядицы еще более усугубили их расстройство. Задача избавления экономики от хронического дефицита стала для царя важнейшей.
Первый министр финансов Александра III Н. X. Бунге пытался решить ее комплексными мерами, делая ставку на подъем промышленности и сельского хозяйства, упрочение средних слоев. Бывший профессор Университета св. Владимира (Киев), сотрудник изданий Каткова, Бунге был ими же травим за свою политику, которую охранители называли антинациональной: Бунге не видел панацею в запретительных тарифах, ограждающих российскую промышленность от конкуренции. В обстановке этой травли Бунге продержался на посту министра финансов до 1886 г. В 1887 г. он был назначен председателем Комитета министров — при великом возмущении «партии порядка». Александр III, не оспаривавший мнения о неспособности Бунге освободить страну от дефицита, а часто и сам критиковавший его, уважал его знания и опыт и вполне доверял ему.
Выбор царя пал на И. А. Вышнеградского. Еще до назначения этого видного ученого министром финансов царь ввел его в Государственный совет. Профессор Вышнеградский сотрудничал в изданиях Каткова и был его выдвиженцем. Противники его назначения (а к ним принадлежал и Д. А. Толстой), ссылались на то, что в конце прошлого царствования профессор слыл либералом. Агентура собрала для министра внутренних дел сведения об участии Вышнеградского в сомнительных коммерческих операциях. Однако блестящие финансовые способности профессора математики и механики оказались решающим доводом для Александра III, который умел не замечать и более серьезные недостатки нужных ему людей. В отличие от своего предшественника, Вышнеградский решил проблему «финансового оздоровления» страны в финансовой же сфере — путем накопления денежной массы и повышения курса рубля. Средством для этого был не подъем производительных сил, а биржевые операции. К концу царствования Александра III, хотя расходы и возросли — в сравнении с 1880 г. на 36%, — доходы за то же время увеличились на 60%. Превышение доходов над расходами исчислялось в 98 790 455 рублей. Резко возросли и вклады в сберегательные банки — 329 064 748 рублей в 1894 г. (в 1881 г.-9 995 225).
Однако, несмотря на бездефицитный бюджет, положение масс оставалось трудным, процветала плутократия. Высокие темпы промышленного и железнодорожного строительства, финансовые успехи были достигнуты за счет высочайшего напряжения производительных сил, истощения народных сбережений, оскудения деревни, оттока из нее населения в город.
Экономическая политика Александра III дает свои подтверждения невозможности радикального улучшения экономики путем использования финансов как главного рычага ее подъема — без соответствующих мер в области промышленности и сельского хозяйства, от состояния которых зависят сами финансы.
Выявившийся еще в первые пореформенные десятилетия разрыв между современной монополизирующейся промышленностью и разоряющейся, опутанной крепостническими пережитками деревней еще более усилился.
Уже в самом начале царствования Александра можно говорить о существовании у него общего плана контрреформ, то есть преобразований, призванных устранить противоречия, внесенные в самодержавную монархию учреждениями и установлениями 60-х гг. Контуры этого плана вырисовываются еще в дебатах вокруг «конституции Лорис-Меликова», когда и консерваторы, и сам царь отмечали пагубное влияние на государственность нововведений Александра II. «Сверхзадачей» императора, если так можно выразиться, его стратегической целью становилась ликвидация общественных завоеваний прошлого царствования (земской, судебной и университетской реформ).
Благосклонно внимая требованиям реакционной печати уничтожить эти чужеродные установления, Александр III отдавал себе отчет в невозможности незамедлительного и радикального осуществления своей программы — максимум. За два пореформенных десятилетия новые учреждения — земства, суды — органически вошли в русскую жизнь, став ее привычным достоянием, которого общество не собиралось лишаться. «Законодательством минувшего 25-летия до того перепутали все прежние учреждения и все отношения властей, внесено в них столько начал ложных, не соответственных с внутренней экономией русского быта и земли нашей, что надобно особливое искусство, дабы разобраться в этой путанице. Узел этот разрубить невозможно, необходимо развязать его, и притом не вдруг, а постепенно».
Обращаясь к царю с подобными наставлениями, Победоносцев бил Александру Александровичу «челом, его же добром». Царь не был любителем «разрубать узлы». Двигаясь к намеченной цели — воссоздания дореформенной целостности и «чистоты» системы управления, — он изучал предстоящие препятствия на своем пути, чтобы определить, как и куда сделать следующий шаг, избегая ломки и потрясений.
Университетская реформа 1884 г. по сути пересматривала устав 1863 г. Подготовленная еще при Д. А. Толстом — министре просвещения, — при активном участии Каткова и профессора Н. А. Любимова, она была отложена в связи с отставкой Толстого. В первые же дни правления Александра III Катков обращается к нему с письмом, где объясняет «крайнюю необходимость и неотложность реформы университетов», напоминая о полной готовности ее проекта.
Проект нового университетского устава предусматривал ликвидацию автономии университетов. Введением государственных экзаменов он ставил под контроль не только студентов, но и профессуру. Ректор и декан назначались Министерством просвещения, а не избирались самими преподавателями из их среды, как это было по уставу 1863 г. Авторы проекта не сомневались, что такой полностью «огосударствленный» университет будет способствовать формированию нужных самодержавию научных и чиновничьих кадров казенной интеллигенции.
Как и всякий самодержец, Александр III конечно же мечтал об интеллигенции послушной, благомыслящей, управляемой, живущей заботами власти, в унисон с ней. Он, пожалуй, еще более остро, чем его отец, ненавидел «паршивую» разночинскую интеллигенцию с ее свободомыслием, извечным недовольством существующим порядком и порывами к иному общественному устройству. Усматривая в ней источник многих бед, помеху для утверждения единодержавия, Александр Александрович, как и авторы проекта, полагал реформу высшего образования необходимейшей и неотложной.
Катков развернул в печати кампанию за пересмотр устава 1863 г., поддержанную «Гражданином» Мещерского. Охранители видели в университетской автономии «опыт конституционного режима» в самодержавном государстве. С университетским самоуправлением связывали и рост нигилизма, и студенческие беспорядки, и расшатанность умов, и нездоровые, то есть оппозиционные, настроения.
Но для сторонников университетской контрреформы, как и всякой иной, ее подготовка отнюдь не ограничивалась идейным обоснованием. Особое, если не решающее, значение приобретала та закулисная борьба — интриги и сговоры,-которая должна была обеспечить им влиятельных союзников в «верхах». Борьба шла не за голоса в Государственном совете — при его законосовещательном характере их количество не решало исход дела. Более важным становилось привлечение в свой стан тех, кто был способен повлиять на Александра III, держать под контролем его позицию: великих князей, особоблизких царедворцев.
Катков любил напоминать слова Н. М. Карамзина: «Государь внемлет мудрости, где находит ее, но в самодержавии и не надобно никакого одобрения для законов, кроме подписи Государя». Но век на дворе был уже иной, и волеизъявление монарха нуждалось если не в опоре на общественное мнение, то хотя бы в подкреплении мнением ближайших сановников. А Государственный совет начала 1880-х гг., вобравший в себя отставных министров-«шестидесятников», оказался по-своему строптивым. Ряд его членов поддерживали реформы прошлого царствования. Среди них А. В. Головнин, Д. Н. Набоков, Н. X. Бунге, К. К. Грот, Д. Н. Замятин, Н. И. Стояновский.
Вопреки традиции и статусу этого учреждения Александр III стал назначать его членами своих верных и послушных ставленников, никогда не бывших министрами. В 1883 г. император вводит в Государственный совет московского предводителя дворянства графа А. В. Бобринского и полтавского уездного предводителя дворянства Г. П. Галагана, в 1886 г. — члена совета, министра просвещения профессора И. А. Вышнеградского, а в начале 1890-х гг. — пензенского губернатора А. А. Татищева и черниговского — А. К. Афанасьева, прославившегося употреблением розог.
Барон А. П. Николаи, поспешно назначенный министром просвещения в 1881 г., явно не годился для проведения университетской контрреформы: на посту товарища министра просвещения А. В. Головнина он участвовал в выработке устава 1863 г. и сохранил к нему приверженность. «Я положительно расхожусь во многом с Николаи, — писал Александр III Победоносцеву, — и не могу одобрить многие из его действий, а главное, что его подкладка — это Головнин, сей злосчастный гений и друг в. кн. Константина Николаевича, и я знаю из верных источников, что они оба работают и пихают Николаи идти против желаний правительства».
И. Д. Делянов, назначенный вместо А. П. Николаи, был из тех, кто никогда бы не пошел «против желаний правительства». Потому он и оставался на этом посту до своей смерти в 1897 г. Он был ставленником Каткова и Толстого и полностью подчинялся их указаниям. Ничего не меняя в проекте Университетской контрреформы, он внес его в мае 1884 г. в Государственный совет, где обстановка оказалась достаточно сложной. В оппозиции к проекту числили здесь не только Д. А. Милютина, А. А. Абазу, М. Т. Лорис-Меликова, но и бывших министров просвещения — Е. П. Ковалевского, А. В. Головнина, А. П. Николаи, а также таких влиятельных сановников, как Н. X. Бунге, А. А. Половцев и даже сам К. П. Победоносцев.
В 1885 г. учреждается Дворянский банк, предоставлявший владельцам имений долгосрочный и дешевый кредит. Финансовую помощь получали помещичьи хозяйства, по сути не способные к выживанию. В банк, как правило, обращались те землевладельцы, которые так и не сумели наладить хозяйство в новых условиях. Но полученная под залог имения ссуда, как правило, в хозяйство и не вкладывалась, а проживалась («проматывалась»). Как пригодились бы эти промотанные дворянами средства в крестьянском хозяйстве!
Столетие с издания Жалованной грамоты дворянству, дарованной Екатериной II, Александр III использовал, чтобы подчеркнуть дворянскую ориентацию политики верховной власти и главенствующую роль, отводимую этой властью «благородному сословию». Рескрипт, написанный Победоносцевым по поручению царя, возвещал, что ныне, как и прежде, потребно, чтобы российские дворяне сохраняли первое место «в предводительстве ратном, в службе государственной, в делах местного управления и суда»… «В сознании необходимости более, чем когда-либо, в настоящее время видеть русское дворянство руководителями местной общественной, народной и государственной жизни», власть обещала этому сословию «облегчение условий экономической жизни», а также сохранение и расширение дворянских привилегий». «Из долгих блужданий мы наконец возвращаемся в нашу родную православную самодержавную Русь. Призраки бледнеют и исчезают. Мы чувствуем пробуждение» — так приветствовали «Московские ведомости» рескрипт 21 апреля 1885 г. В восстановлении принципа сословности Катков усматривал серьезную преграду новым веяниям.
Сто лет назад, когда прабабка Александра Александровича даровала дворянству Жалованную грамоту, европейские страны уже расставались с сословными привилегиями. Тогда, в конце XVIII в., существование привилегированного слоя в России еще соответствовало общенациональным интересам — дворянская интеллигенция развивала науку и культуру, поставляла на государственную и военную службу европейски образованных представителей сословия. Пореформенные условия сразу же поставили под сомнение эту монополию дворян, как и их привилегии. Разночинная Россия стала пополнять ряды предпринимателей и ученых, двигать вперед науку, культуру, промышленность. Были сделаны первые шаги если не к бессословному, то к всесословному обществу. И вот Александр III поворачивал это движение вспять, усугубляя сословную обособленность. Но выходцы из крестьян, купечества, духовенства, мещан — разночинцы, в отличие от дворян, более успешно приспосабливавшиеся к пореформенным условиям, не желали признать себя людьми второго сорта по сравнению с «россиянами, принадлежащими к благородному сословию». Думая создать себе твердую опору в привилегированном сословии, самодержец тем самым усиливал социальную рознь, способствовал обострению общественных противоречий и тем самым еще более расшатывал колеблющиеся устои самодержавной монархии.
Вступив на престол, Александр III с ходу отверг крестьянские притязания на землю: назвал слухи о прирезке к наделу за счет помещичьих земель «вредными». Демократическая и либеральная печать на основе земской статистики уже доказала, что крестьянское малоземелье — реальная проблема пореформенной деревни, источник ее неустройства и бедствий. Но Александр III дал понять, что не считает земельный вопрос злобой дня. Он явно разделял уверенность, высказанную в охранительной и славянофильской публицистике, что установленный земельный надел должен обеспечить крестьянскую семью — при соответствующих приработках у того же помещика.
Либеральные и народнические экономисты разработали целую систему мер социальной помощи деревне: прирезка за счет казенных земель, организация переселений на свободные земли, мелкий поземельный государственный и земский кредит, облегчающий покупку земли, пропаганда агрономических усовершенствований. Меры эти не способны были радикально решить аграрный вопрос, но они сдерживали разорение деревни, делая процесс «раскрестьянивания» менее мучительным. Эти меры способствовали бы росту среднего слоя крестьянства, противостоящего ее пауперизации. Но Александр III не пошел на сколько-нибудь серьезное распределение бюджета в интересах деревни — это затронуло бы оберегаемые им интересы дворянства. Предпринятое им понижение выкупных платежей при переводе крестьянских хозяйств на обязательный выкуп (с 1 января 1883 г.), как и отмена подушной подати (1882-1886), было подготовлено еще в царствование Александра II. С организацией переселений правительство Александра III не спешило, руководствуясь теми же интересами помещичьих хозяйств, которые должны были иметь под боком рабочие руки. Дело сдвинулось лишь с постройкой Сибирской железной дороги, начатой в 1893 г. и завершенной уже при Николае II.
По инициативе Александра III был учрежден Крестьянский банк, который льготными ссудами должен был облегчить приобретение крестьянами земельных участков.
В верхах нашлось немало противников этой меры, к которым принадлежал и Победоносцев. Константин Петрович открыто признавался в том, что «желал бы потопить Крестьянский поземельный банк», являвшийся в его глазах «фальшивым учреждением, одним из звеньев той цепи, которую заплела политика Лорис-Меликова и Абазы». По его мнению, «это трата даром государственных денег и внесение в народное сознание начал развращенности».
Политику Александра III в крестьянском деле можно определить как попытку контрреформ. Реформа 1861 г., сохраняя общинное землевладение, предусматривала, что с выплатой выкупных платежей за землю крестьяне станут ее полными собственниками. Однако Александр III активно препятствовал становлению крестьянской частной собственности на землю, пытаясь законсервировать общинное землевладение. Здесь царь оказался единомышленником Победоносцева, видевшего в общине с ее круговой порукой надежную гарантию оседлости сельского населения, а также препятствие пролетаризации крестьян. В 1880-е гг. и Катков становится по тем же причинам приверженцем общинного уклада, который в 1860— 1870-е гг. в его публицистике порицался как тормоз хозяйственного развития. Идеологи самодержавия, как и сам царь, менее всего интересовались при этом крестьянскими думами об общинном житье-бытье, они и в расчет не принимались в законотворчестве Александра III, обращенном к деревне.
Закон 1886 г. ставил препятствия семейным переделам крестьянской земли. Закон 1893 г. затруднял распоряжение надельной землей и для тех, кто ее выкупил. Запрещался залог земли, а продать ее можно было только в собственность своей же общине.
Укрепляя общинные путы, привязывая крестьянина к наделу, Александр III, по сути, ревизовал важнейшее положение реформы 1861 г., нацеленное на создание в деревне независимых земельных собственников, которые действительно могли способствовать экономической и политической стабильности земледельческой страны.
Голод, разразившийся в 1891 г. и повторившийся в 1892— 1893 гг., явился свидетельством упадка сельского хозяйства. В стране, призванной по своим природным ресурсам быть житницей Европы, периодически голодали миллионы земледельцев — в 1868, 1873, 1880 годы.
Но ни в письмах, ни в дневниках императора нет и следа усиления внимания к нуждам деревни, тревоги за нее. Граф И И Воронцов-Дашков советовал в 1891 г., в разгар голода, объявить, что «при высочайшем дворе не будет ни балов, ни больших обедов, а деньги, на это обыкновенно истрачиваемые, Вы жертвуете как первую лепту в фонд комитета для продовольствия». Если царь и внес свою лепту в пользу голодающих то из казны — на дворцовых обедах она не отразилась. Меню их, красочно оформленное художником В. М. Васнецовым, свидетельствовало, что они не стали скромнее. Граф И И. Воронцов, как и прежде, был их непременным участником. Продолжались и балы — царский двор жил привычной жизнью, казавшейся, может быть, еще более яркой и праздничной от электрического света, проведенного во дворцах.
А за их окнами снова становился явью сон Мити Карамазова — столь же обыденный в своей реальности, сколь и вещий. Снова выходили из деревень на проезжую дорогу бабы с темными от горя лицами, с плачущими детьми на руках — просить милостыню. Снова, подобно герою Достоевского, разночинская интеллигенция терзалась вопросом: что же делать, «чтобы не плакало дите, чтобы не плакала черная, иссохшая мать дитяти»? Похоже, Александр III этими мыслями не мучился. Прозванный со времен братьев Гракхов аграрным, вопрос о земле не был признан царем безотлагательным даже в годы, когда богатейшая страна голодала. Но великий этот вопрос предрекал и великие потрясения.
Между тем Александр III, думая о будущем России, видел ее страной аграрной, где главное занятие населения — земледелие, главное богатство — хлеб. Но, как и большинству Романовых, ему чуждо оказалось представление, генетически заложенное в национальное самосознание россиян: все, что плохо и вредно для земледельцев, плохо и вредно для страны в целом, ибо на них держится ее благосостояние.
Всемирная промышленная выставка 1882 г. подтвердила отсталость России во всех областях индустрии. Александр III отдавал себе отчет в том, что только современный уровень промышленного производства мог бы обеспечить военную мощь империи, утверждение ее на мировым рынке и сохранение статуса великой державы.
Темпы промышленного и железнодорожного строительства, замедлившиеся к концу 1870-х гг., вновь возрастают. Но расширение внутреннего рынка мыслилось не за счет увеличения покупательной способности масс (весьма низкой в России), а путем устранения иностранной конкуренции. Государственный протекционизм выступал под любимым девизом Александра III: «Россия для русских» — как защита национальных интересов от посягательств иностранного капитала. Таможенный тариф при Александре III вырастает почти вдвое. Особо высокие пошлины были установлены на привоз чугуна и железа, а также на вывоз нефти, что должно было служить поощрению отечественной тяжелой промышленности. Покровительственные пошлины привели к резкому изменению торгового баланса. Если вывоз в 1880 г. достигал 492 084 тыс. рублей, то в 1893-м — 594 688 тыс. рублей. Привоз в 1880 г. составил 589 776 тыс. рублей, а в 1893-м — 421 956 тыс. рублей.
Общий пересмотр таможенного тарифа в 1891 г. способствовал его централизации в руках государства, уничтожению местных тарифов. Напрасно либеральная печать доказывала, что «национальная политика» не должна сводиться к искусственному ограждению отечественной промышленности от конкуренции с иностранной. Только подъем производства, ведущий к удешевлению цен и тем самым к расширению внутреннего рынка, сделает национальную индустрию способной соперничать с иностранной. Император верил охранительной печати во главе с Катковым, считавшим протекционизм основным средством развития промышленности в России, формой его регулирования и государственного контроля над ним и к тому же — средством серьезного пополнения казны.
Стремление самодержавия занять ключевые позиции в экономике обнаруживается при Александре III и в области железнодорожного строительства. Резкое увеличение казенных железных дорог было достигнуто не только путем выкупа в казну линий несостоятельных владельцев, но и строительства новых. При Александре III было начато (в 1893 г.) строительство Сибирской железной дороги, которой назначалось связать европейскую часть страны с побережьем Тихого океана. Хотя оно осуществлялось и завершалось уже в царствование Николая II, но само решение о столь грандиозном предприятии, принятое Александром III, и подготовка к нему были важнейшим делом его правления. При Александре III построена и Екатерининская железная дорога (1881 — 1884), имевшая особое значение для развития топливно-металлургической базы в Донецко-Криворожском районе. Александр III все более проникался сознанием хозяйственного и стратегического значения железных дорог, необходимости сосредоточить основные из них в руках государства. И Катков, и С. Ю. Витте (в ту пору один из директоров Юго-Западной дороги) доказывали это еще Александру II, но при нем казенное железнодорожное хозяйство не выросло. В 1881 г. протяженность казенных магистралей составляла 161 версту, а в 1894 г. — 18 776. Протяженность частных линий, составлявшая к началу царствования Александра III 21 064 версты, к его концу уменьшилась почти вдвое.
Поощряя промышленное развитие, Александр III с тревогой думал о его социальных последствиях, чреватых, как показывал опыт Запада, противоречиями и конфликтами. Пытаясь их упредить, он берет на себя роль посредника в отношениях между капиталом и трудом. В пору, когда фабричное законодательство еще не было разработано, такая посредническая (попечительская) роль императора, умерявшего притязания фабрикантов, была достаточно велика.
Издав в 1882 г. закон об ограничении работы малолетних, Александр III вводит для надзора за его исполнением фабричную инспекцию. Впервые в России стал осуществляться контроль за условиями труда рабочих. В 1885 г. последовало запрещение ночного труда женщин и детей, а в 1886 г. — закон об определении условий найма и порядка расторжения договоров рабочих с предпринимателями. Эти меры, положившие начало фабричному законодательству, были приняты под влиянием крупнейшей для того времени стачки на Иваново-Вознесенской мануфактуре ( 1885 г.).
Министр внутренних дел ежедневно докладывал царю о ходе стачки. Требуя расправы с зачинщиками и верховодами, Александр III одновременно высказывает недовольство позицией управления фабрики, побуждая его к уступкам.
Стачки в ту пору еще не стали обыденным явлением, воспринимаясь как чрезвычайные события. «Это прискверно и весьма печально», — пренебрегая, как всегда, орфографией, заключает император, узнав о стачке в Юзовке в 1892 г. Условия труда и оплаты на угольных шахтах были действительно прескверными. Но зная, что царь следит за ходом борьбы рабочих, хозяева быстрее шли на уступки.
Роль примирителя, объективного посредника, пекущегося об интересах обеих сторон, Александр III исполнял с особой охотой. Он любил предстать в глазах общества царем-отцом, которому одинаково дороги все его дети, к какому бы сословию они ни принадлежали. Нельзя не признать, что попечительная политика Александра III оказывала сдерживающее влияние на хищнические инстинкты молодого российского капитализма. Однако права на проведение стачек, на организацию профессиональных союзов, которыми уже были вооружены европейские рабочие, царь давать не собирался — они бы сделали царскую опеку лишней.
Александр III унаследовал страну, находившуюся в тяжелом экономическом положении. Финансы были подорваны русско-турецкой войной, а неурожай 1880 г., голод в Поволжье и внутренние политические неурядицы еще более усугубили их расстройство. Задача избавления экономики от хронического дефицита стала для царя важнейшей.
Первый министр финансов Александра III Н. X. Бунге пытался решить ее комплексными мерами, делая ставку на подъем промышленности и сельского хозяйства, упрочение средних слоев. Бывший профессор Университета св. Владимира (Киев), сотрудник изданий Каткова, Бунге был ими же травим за свою политику, которую охранители называли антинациональной: Бунге не видел панацею в запретительных тарифах, ограждающих российскую промышленность от конкуренции. В обстановке этой травли Бунге продержался на посту министра финансов до 1886 г. В 1887 г. он был назначен председателем Комитета министров — при великом возмущении «партии порядка». Александр III, не оспаривавший мнения о неспособности Бунге освободить страну от дефицита, а часто и сам критиковавший его, уважал его знания и опыт и вполне доверял ему.
Выбор царя пал на И. А. Вышнеградского. Еще до назначения этого видного ученого министром финансов царь ввел его в Государственный совет. Профессор Вышнеградский сотрудничал в изданиях Каткова и был его выдвиженцем. Противники его назначения (а к ним принадлежал и Д. А. Толстой), ссылались на то, что в конце прошлого царствования профессор слыл либералом. Агентура собрала для министра внутренних дел сведения об участии Вышнеградского в сомнительных коммерческих операциях. Однако блестящие финансовые способности профессора математики и механики оказались решающим доводом для Александра III, который умел не замечать и более серьезные недостатки нужных ему людей. В отличие от своего предшественника, Вышнеградский решил проблему «финансового оздоровления» страны в финансовой же сфере — путем накопления денежной массы и повышения курса рубля. Средством для этого был не подъем производительных сил, а биржевые операции. К концу царствования Александра III, хотя расходы и возросли — в сравнении с 1880 г. на 36%, — доходы за то же время увеличились на 60%. Превышение доходов над расходами исчислялось в 98 790 455 рублей. Резко возросли и вклады в сберегательные банки — 329 064 748 рублей в 1894 г. (в 1881 г.-9 995 225).
Однако, несмотря на бездефицитный бюджет, положение масс оставалось трудным, процветала плутократия. Высокие темпы промышленного и железнодорожного строительства, финансовые успехи были достигнуты за счет высочайшего напряжения производительных сил, истощения народных сбережений, оскудения деревни, оттока из нее населения в город.
Экономическая политика Александра III дает свои подтверждения невозможности радикального улучшения экономики путем использования финансов как главного рычага ее подъема — без соответствующих мер в области промышленности и сельского хозяйства, от состояния которых зависят сами финансы.
Выявившийся еще в первые пореформенные десятилетия разрыв между современной монополизирующейся промышленностью и разоряющейся, опутанной крепостническими пережитками деревней еще более усилился.
Уже в самом начале царствования Александра можно говорить о существовании у него общего плана контрреформ, то есть преобразований, призванных устранить противоречия, внесенные в самодержавную монархию учреждениями и установлениями 60-х гг. Контуры этого плана вырисовываются еще в дебатах вокруг «конституции Лорис-Меликова», когда и консерваторы, и сам царь отмечали пагубное влияние на государственность нововведений Александра II. «Сверхзадачей» императора, если так можно выразиться, его стратегической целью становилась ликвидация общественных завоеваний прошлого царствования (земской, судебной и университетской реформ).
Благосклонно внимая требованиям реакционной печати уничтожить эти чужеродные установления, Александр III отдавал себе отчет в невозможности незамедлительного и радикального осуществления своей программы — максимум. За два пореформенных десятилетия новые учреждения — земства, суды — органически вошли в русскую жизнь, став ее привычным достоянием, которого общество не собиралось лишаться. «Законодательством минувшего 25-летия до того перепутали все прежние учреждения и все отношения властей, внесено в них столько начал ложных, не соответственных с внутренней экономией русского быта и земли нашей, что надобно особливое искусство, дабы разобраться в этой путанице. Узел этот разрубить невозможно, необходимо развязать его, и притом не вдруг, а постепенно».
Обращаясь к царю с подобными наставлениями, Победоносцев бил Александру Александровичу «челом, его же добром». Царь не был любителем «разрубать узлы». Двигаясь к намеченной цели — воссоздания дореформенной целостности и «чистоты» системы управления, — он изучал предстоящие препятствия на своем пути, чтобы определить, как и куда сделать следующий шаг, избегая ломки и потрясений.
Университетская реформа 1884 г. по сути пересматривала устав 1863 г. Подготовленная еще при Д. А. Толстом — министре просвещения, — при активном участии Каткова и профессора Н. А. Любимова, она была отложена в связи с отставкой Толстого. В первые же дни правления Александра III Катков обращается к нему с письмом, где объясняет «крайнюю необходимость и неотложность реформы университетов», напоминая о полной готовности ее проекта.
Проект нового университетского устава предусматривал ликвидацию автономии университетов. Введением государственных экзаменов он ставил под контроль не только студентов, но и профессуру. Ректор и декан назначались Министерством просвещения, а не избирались самими преподавателями из их среды, как это было по уставу 1863 г. Авторы проекта не сомневались, что такой полностью «огосударствленный» университет будет способствовать формированию нужных самодержавию научных и чиновничьих кадров казенной интеллигенции.
Как и всякий самодержец, Александр III конечно же мечтал об интеллигенции послушной, благомыслящей, управляемой, живущей заботами власти, в унисон с ней. Он, пожалуй, еще более остро, чем его отец, ненавидел «паршивую» разночинскую интеллигенцию с ее свободомыслием, извечным недовольством существующим порядком и порывами к иному общественному устройству. Усматривая в ней источник многих бед, помеху для утверждения единодержавия, Александр Александрович, как и авторы проекта, полагал реформу высшего образования необходимейшей и неотложной.
Катков развернул в печати кампанию за пересмотр устава 1863 г., поддержанную «Гражданином» Мещерского. Охранители видели в университетской автономии «опыт конституционного режима» в самодержавном государстве. С университетским самоуправлением связывали и рост нигилизма, и студенческие беспорядки, и расшатанность умов, и нездоровые, то есть оппозиционные, настроения.
Но для сторонников университетской контрреформы, как и всякой иной, ее подготовка отнюдь не ограничивалась идейным обоснованием. Особое, если не решающее, значение приобретала та закулисная борьба — интриги и сговоры,-которая должна была обеспечить им влиятельных союзников в «верхах». Борьба шла не за голоса в Государственном совете — при его законосовещательном характере их количество не решало исход дела. Более важным становилось привлечение в свой стан тех, кто был способен повлиять на Александра III, держать под контролем его позицию: великих князей, особоблизких царедворцев.
Катков любил напоминать слова Н. М. Карамзина: «Государь внемлет мудрости, где находит ее, но в самодержавии и не надобно никакого одобрения для законов, кроме подписи Государя». Но век на дворе был уже иной, и волеизъявление монарха нуждалось если не в опоре на общественное мнение, то хотя бы в подкреплении мнением ближайших сановников. А Государственный совет начала 1880-х гг., вобравший в себя отставных министров-«шестидесятников», оказался по-своему строптивым. Ряд его членов поддерживали реформы прошлого царствования. Среди них А. В. Головнин, Д. Н. Набоков, Н. X. Бунге, К. К. Грот, Д. Н. Замятин, Н. И. Стояновский.
Вопреки традиции и статусу этого учреждения Александр III стал назначать его членами своих верных и послушных ставленников, никогда не бывших министрами. В 1883 г. император вводит в Государственный совет московского предводителя дворянства графа А. В. Бобринского и полтавского уездного предводителя дворянства Г. П. Галагана, в 1886 г. — члена совета, министра просвещения профессора И. А. Вышнеградского, а в начале 1890-х гг. — пензенского губернатора А. А. Татищева и черниговского — А. К. Афанасьева, прославившегося употреблением розог.
Барон А. П. Николаи, поспешно назначенный министром просвещения в 1881 г., явно не годился для проведения университетской контрреформы: на посту товарища министра просвещения А. В. Головнина он участвовал в выработке устава 1863 г. и сохранил к нему приверженность. «Я положительно расхожусь во многом с Николаи, — писал Александр III Победоносцеву, — и не могу одобрить многие из его действий, а главное, что его подкладка — это Головнин, сей злосчастный гений и друг в. кн. Константина Николаевича, и я знаю из верных источников, что они оба работают и пихают Николаи идти против желаний правительства».
И. Д. Делянов, назначенный вместо А. П. Николаи, был из тех, кто никогда бы не пошел «против желаний правительства». Потому он и оставался на этом посту до своей смерти в 1897 г. Он был ставленником Каткова и Толстого и полностью подчинялся их указаниям. Ничего не меняя в проекте Университетской контрреформы, он внес его в мае 1884 г. в Государственный совет, где обстановка оказалась достаточно сложной. В оппозиции к проекту числили здесь не только Д. А. Милютина, А. А. Абазу, М. Т. Лорис-Меликова, но и бывших министров просвещения — Е. П. Ковалевского, А. В. Головнина, А. П. Николаи, а также таких влиятельных сановников, как Н. X. Бунге, А. А. Половцев и даже сам К. П. Победоносцев.