Страница:
Конец зимы, весна и лето 1905 г. стали временем выработки новых подходов, поиска адекватных форм разрешения социальной напряженности. 18 февраля 1905 г. был опубликован царский манифест, объявлявший о намерении создать законосовещательную Государственную Думу, а 6 августа 1905 г. появился новый манифест, устанавливавший создание в России законосовещательного органа на выборной основе. Этот проект по имени министра внутренних дел получил название «Булыгинской Думы», которая должна была собраться не позднее середины января 1906 г. Выборы не были прямыми и равными, а некоторые категории населения не должны были участвовать: женщины, военнослужащие, учащиеся, рабочие. Для крестьян предполагалось установить четырехстепенные выборы, для землевладельцев и горожан, имевших имущественный ценз, — двухстепенные. На крестьян приходилось 42 % выборщиков, на землевладельцев — 34 %, а 24 % — на городских избирателей, имевших имущество стоимостью не менее 1500 рублей, а в столицах не менее 3000 рублей. Этот проект означал существенные перемены в представительных функциях власти. Либеральные круги хоть и с оговорками, но поддержали этот проект. Группы социалистической ориентации выступили с критикой, а большевики сразу призвали к бойкоту, считая Булыгинскую Думу «обманом масс». Но через несколько недель события приняли столь драматический оборот, что власти пришлось идти значительно дальше по пути уступок.
В сентябре-октябре 1905 г. Россию охватила почти всеобщая политическая стачка. События начались 19 сентября в Москве, когда печатники объявили забастовку с экономикими требованиями. Скоро к ней присоединились представители других профессий, забастовки стали объявляться в других городах, а требования стали носить главным образом политический характер. Центральная власть оказалась неспособной противодействовать расширявшимся хаосу и анархии, проявлявшимся повсеместно в грабежах и насилиях. В правящих кругах заговорили о диктатуре и одним из претендентов на роль диктатора называли двоюродного дядю царя великого князя Николая Николаевича (Младшего), который уклонился от этих сомнительных лавров. О царившей тогда атмосфере на самом верху иерархической пирамиды поведал начальник канцелярии министра императорского двора генерал-лейтенант А. А. Мосолов: «Все признавали необходимость реформ, но почти никто не отдавал себе отчета в том, в чем они должны выразиться. Одни высказывались за введение либеральной конституции, другие — за создание совещательного органа, третьи — за диктатуру по назначению, а четвертые считали, что порядок и умиротворение должны быть водворены государем диктаторскими приемами».
На авансцене политического действия оказался С. Ю. Витте, только недавно вернувшийся триумфатором из Америки, где ему удалось подписать Портсмутский мирный договор с Японией. В атмосфере страхов и неопределенности многим стало казаться, что этот человек «может все». Ранее он не был сторонником выборных органов и неоднократно заявлял, что «представители и самодержавие несовместимы». С конца 1904 г. он популяризировал идею создания объединенного правительства, которое должно взять сильный и правильный курс. В самом начале 1905 г. в письме К. П. Победоносцеву С. Ю. Витте писал: «Нужно, чтобы публика знала и чувствовала, что есть правительство, которое знает, что оно хочет, и обладает волею и кулаком, чтобы заставить всех поступать согласно своему желанию. Оно должно вести публику, а не подчиняться толпе, и в особенности обезумевшей».
Осенью 1905 г. взгляды «его сиятельства» (враги присвоили ему кличку «графа Полу-Сахалинского») сильно изменились и заметно «порозовели». Он не оставил мысль об объединенном кабинете, но уже ратовал за создание выборного представительного органа с широкими законодательными, а не только совещательными правами. Им была составлена специальная записка, представленная царю 9 октября. Это была программа срочных преобразовании, основу которой составили предложения известного общественного деятеля, отставного генерала В. Д. Кузьмина-Караваева. Она предусматривала предоставление гражданских свобод, созыв народного представительства с законотворческими функциями, создание объединенного Совета министров, введение нормированного рабочего дня, государственного страхования и ряд других, более частных положений. Будучи по природе прагматиком, С. Ю. Витте понимал, что предлагаемые еще совсем недавно немыслимые уступки необходимы для спасения монархии и династии; что только таким путем можно ослабить сокрушительный натиск революции.
Он начинает доказывать императору, что полнота царской власти сохранится им при народном представительстве. Главное, по его мнению, надо было одержать тактическую и политическую победу над противником именно в настоящий момент, в данную критическую минуту, а потом все можно будет «урегулировать». «Ход исторического прогресса неумолим», — заявлял граф, обращаясь к монарху. И далее продолжал: «Идея гражданской свободы восторжествует если не путем реформы, то путем революции… Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, все повергнет в прах. Какою выйдет Россия из беспримерного испытания — ум отказывается себе представить; ужасы русского бунта могут превзойти все то, что было в истории… Попытки осуществить идеалы теоретического социализма — они будут неудачны, но они будут несомненно — разрушат семью, выражение религиозного культа, собственность, все основные права. Как в пятидесятые годы правительство объявило освобождение крестьян своим лозунгом, так и в настоящий, несоизмеримо более опасный момент государственная власть не имеет выбора: ей надлежит смело и открыто стать во главе освободительного движения… Государственная власть должна быть готова вступить на путь конституционный. Государственная власть должна искренно и явно стремиться к благу государства, а не к сохранению той или иной формы».
Император очень серьезно отнесся к доводам и аргументам С. Ю. Витте и 13 октября известил его о назначении председателем Совета министров, предлагая объединить деятельность кабинета для «восстановления порядка повсеместно». Однако граф этим не удовлетворился и проявил невероятное своеволие, заявив, что примет пост лишь при условии одобрения изложенной программы, которую советовал обсудить на совещании лиц «по усмотрению государя». Эти обсуждения состоялись в последующие дни. На них рекомендации Сергея Юльевича были одобрены, и 17 октября 1905 г. самодержец подписал манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», текст которого был составлен главой правительства и его давним близким знакомым, членом Государственного совета князем А. Д. Оболенским. Это была важнейшая политическая декларация последнего царствования. Она содержала обещания «даровать народу незыблемые основы гражданских свобод»: неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний, союзов: привлечь к выборам в Государственную Думу все слои населения; признать Думу законодательным органом, без одобрения которого ни один закон не мог вступить в силу.
Манифест 17 октября 1905 г. — переломный момент в истории России, крупнейший шаг по пути конституционной эволюции, создания правового государства. Во имя мира и благополучия страны монархическая власть отказывалась от исконных, освященных веками истории и божественным соизволением прерогатив. Под напором событий и увещеваний С. Ю. Витте, великого князя Николая Николаевича и ряда других лиц из ближайшего окружения Николай II принял новые реальности. Через два дня после манифеста, описывая происшедшее событие, император сообщал матери в Данию: «В течение этих ужасных дней я виделся с Витте постоянно, наши разговоры начинались утром и кончались вечером при темноте. Представлялось избрать один из двух путей: назначить энергичного военного человека и всеми силами раздавить крамолу; затем была бы передышка и снова пришлось через несколько месяцев действовать силою… Другой путь — предоставление гражданских прав населению — свободы слова, печати, собраний, союзов и неприкосновенности личности. Кроме того, обязательство проводить всякий законопроект через Государственную Думу — это, в сущности, и есть конституция. Витте горячо отстаивал этот путь, говоря, что, хотя он и рискованный, тем не менее единственный в настоящий момент… Он прямо объявил, что если я хочу его назначить председателем Совета министров, то надо согласиться с его программой и не мешать действовать».
Получив большие властные полномочия, главе кабинета надлежало решить сложные задачи: создать сильную администрацию, покончить с анархией и кровавыми эксцессами, разработать серию законодательных мер по реализации положений Манифеста 17 октября. И все это в атмосфере паралича власти, паники, безответственности и финансового кризиса. Первая и самая насущная задача сводилась к наведению порядка, в установлении мирного и предсказуемого течения общественной жизни. Октябрьский манифест, как и предполагал С. Ю. Витте, внес некоторое замешательство в ряды оппозиции, умеренно-либеральные представители которой пришли к заключению, что борьба с властью выиграна. Хотя они не стали сторонниками правительства, но на некоторое время перестали выступать заодно с радикалами всех мастей, стремившихся лишь к разрушению. Лидер большевиков В. И. Ленин неистовствовал на страницах газеты «Пролетарий»: «Вперед же, к новой, еще более широкой и упорной борьбе, чтобы не дать опомниться врагу!»
Восторженный энтузиазм в либеральной среде разделяли далеко не все. Один из известнейших деятелей, П. Н. Милюков, находился в момент опубликования манифеста в Москве. Здесь, в литературном кружке, по получении известия о манифесте, восторженные посетители подняли его на руки, принесли в центр ресторанной залы, поставили на стол, дали в руки бокал шампанского и заставили произнести речь. И будущий бессменный глава кадетской партии сказал то, чего от него никто не ожидал: «Ничто не изменилось, война продолжается». Ученик известного историка В. О. Ключевского, много лет изучавший историю России, не принимал от власти никаких половинчатых уступок. Подобные деятели требовали всего и сразу: полной конституции, полных гражданских прав, всеобщего избирательного права и т.д., а пока «власть этого не дала, мы будем с ней бороться». И боролись. На банкетах в ресторанах, в своих имениях, на модных и дорогих европейских курортах, на страницах множества газет и журналов.
Но, пожалуй, самое отталкивающее в либерализме милюковского толка было то, что он, по сути дела, выступал соучастником кровавых преступлений левых радикалов-убийц. Конечно же сами эти господа рук не пачкали, но никогда и не осуждали террор, давая ему как бы моральное благословение. Однозначному осуждению подвергались лишь все силовые действия властей, когда же убивали губернатора, министра или простого городового, то голосов возмущения в либеральной среде слышно не было. В первые дни Февральской революции 1917 г., на заре «эры свободы», выступая в Таврическом дворце, П. Н. Милюков восклицал: «Мы и наши друзья слева выдвинуты революцией, армией и народом на почетное место членов первого русского общественного кабинета». Очень скоро власть перешла «к самым левым из друзей слева», и либеральным краснобаям, обезумев от страха, пришлось бежать часто просто «куда глаза глядят». Но до этого было еще далеко, еще существовало «царство самовластья» и можно было не беспокоиться за свою жизнь.
Эти «борцы за счастье народное» умели инсинуировать, произносить страстные монологи о благе России, но так и не поняли этой самой России, не поняли того, что политическое убийство всегда аморально, так и не уяснили себе, что европейские модели общественного устройства могут сработать лишь через многие годы, после реализации обширной программы экономической и социальной модернизации. Оказавшись в эмиграции, такие деятели, как П. Н. Милюков, многие годы изворачивались, лгали и подтасовывали факты, лишь бы доказать свою историческую уместность. Даже когда бывшие соратники критиковали П. Н. Милюкова за то, что он был излишне категоричен, что он не захотел использовать существовавшие возможности, а требовал невероятного, то и тогда бывший историк винил кого угодно, но никогда — себя.
Главе объединенного кабинета не удалось договориться о деловом сотрудничестве с известными общественными деятелями либеральной ориентации, некоторым из которых он предложил министерские портфели. В их числе были: Д. Н. Шипов, М. А. Стахович, князь Е. Н. Трубецкой, А. И. Гучков, П. Н. Милюков и ряд других. Свое согласие «радетели и спасатели» обставили таким количеством условий и требований, принять которые было невозможно.
Манифест 17 октября хотя и привел к ликованию в некоторых салонно-либеральных кругах, но не погасил революционный пожар, достигший наивысшего размаха в ноябре— декабре 1905 г. Забастовки, митинги, манифестации, погромы усадеб, террористические нападения на должностных лиц, восстания в армии и флоте в эти первые недели «весны свободы» лишь множились. В середине декабря дело дошло даже до вооруженного восстания в Москве. За несколько дней до того царь принял представителей монархических организаций, которые чуть ли не в ультимативной форме потребовали от монарха отменить манифест и подтвердить незыблемость царской власти. Отвечая им, Николай II сказал: «Манифест, данный Мною 17 октября, есть полное и убежденное выражение Моей непреклонной и непреложной воли, и акт, не подлежащий изменению».
Первое время после 17 октября С. Ю. Витте находился в состоянии растерянности. Царь, предоставив главе правительства большие полномочия, ждал решений и действия, а исполнительная власть находилась в состоянии паралича. В письмах матери Николай II писал: «Вообще он (Витте) не ожидал, что ему будет так трудно на этом месте. Странно, что такой умный человек ошибся в своих расчетах на скорое успокоение» (27 октября 1905 г.). «У меня каждую неделю раз заседает Совет министров. Говорят много, но делают мало. Все боятся действовать смело, мне приходится всегда заставлять их и самого Витте быть решительнее. Никто у нас не привык брать на себя, и все ждут приказаний, которые затем не любят исполнять» (10 ноября). Витте жаждал лавров и изъявлений восторгов, но их не было ни с чьей стороны. Он явно недооценил инерционные силы революции и не предполагал, что после манифеста вместо успокоения в стране усилятся антигосударственные выступления.
Власть сделала невероятные уступки, а результат был обратный ожидаемому. От правительства требовалось принять силовые решения, и они после некоторых колебаний были приняты. Войска для усмирения беспорядков использовались многократно. Самые кровавые события развернулись в середине декабря 1905 г. в Москве, где в течение нескольких дней шли настоящие уличные бои между левыми и войсками. Были жертвы и разрушения. События произвели на многих сильное впечатление. Резко изменились и взгляды главы кабинета, что озадачило даже царя, который, как ему казалось, хорошо знал сановника. В одном из писем матери Николай II заметил: «Витте после московских событий резко изменился; теперь он хочет всех вешать и расстреливать. Я никогда не видал такого хамелеона».
Единого взгляда, универсальной оценки Манифеста 17 октября 1905 г. не было ни тогда, когда он появился, ни позднее. Некоторые считали, что это конституционный акт и что с этого момента идет отсчет конституционной эпохи; другие, и таких было немало, были убеждены, что это лишь «фиговый листок самодержавия», только тактический маневр царизма, желавшего обмануть «народные чаяния» и продлить свое существование. При этом критики никогда не пытались выяснить, в какой мере данное преобразование отражало действительные желания верховной власти, насколько царь был искренен в своем стремлении реорганизовать систему. Деятелям типа П. Н. Милюкова, А. Ф. Керенского, как и их приверженцам, было «раз и навсегда» ясно, что самодержавный режим не способен пойти ни на какие конструктивные изменения, что адепты его — «люди вчерашнего» дня, которым не может быть места в новой, «свободной России». Подобные умозаключения почти совпадали с убеждениями неистовых радикалов в лице большевиков и эсеров, для которых монархическая власть и олицетворявшие ее лица являлись лишь объектом поношения, мишенью, по которой надлежало стрелять, в том числе и в буквальном смысле слова.
Подпись под Манифестом 17 октября далась императору нелегко. Он долго переживал, колебался, но в конце кондов принял то решение, которое не отвечало его собственным представлениям, но, как его убеждали со всех сторон, было необходимо стране, благу России. К этому последний царь всегда был очень чувствителен и мог переступить через личные взгляды во имя благополучия империи. Когда Николаи II подписывал манифест, то он не сомневался, что у власти достаточно сил для подавления «крамолы». Что бы там ни говорили и ни писали политически пристрастные современники и идеологически ангажированные исследователи, но возможности силового решения осенью 1905 г. существовали.
Царь не прибег к этому средству по причинам, о которых поведал в письме матери, с ней он был всегда абсолютно откровенен. Говоря о возможности применения жестких мер, заметил: «Но это стоило бы потоков крови и в конце концов привело бы неминуемо к теперешнему положению, т.е. авторитет власти был бы показан, но результат оставался бы тот же самый и реформы не могли бы осуществляться». Здесь особенно примечательны последние слова. Николай II уже не сомневался, что реформы нужны, что их непременно надлежит проводить. Речь теперь шла о том, как это сделать и кто это должен сделать.
Манифест 17 октября не был конституцией; это была декларация намерений. Власть намечала перспективу преобразований, которые надлежало проводить постепенно, в атмосфере стабильности и порядка. Перво-наперво надо было разработать законодательную основу для выборов в Государственную думу, а также осуществить некоторые первоочередные мероприятия, обусловленные положениями манифеста и находившиеся в компетенции исполнительной власти. Была объявлена амнистия политическим заключенным, введены новые правила о печати, упразднявшие предварительную цензуру, резко сокращены размеры выкупных платежей для крестьян (с 1907 г. они вообще отменялись). В разгар московского восстания, 11 декабря 1905 г., появился закон о выборах в Государственную Думу.
Принятию последнего акта предшествовали острые дискуссии в правительственных кругах. Собственно, дебатировались два различных подхода: сделать ли выборы общими, прямыми, равными и тайными (так называемая «четыреххвостка») или остановиться на более осторожном варианте. 8 декабря 1905 г. Николай II в письме к матери заметил: «У меня на этой неделе идут очень серьезные и утомительные совещания по вопросам о выборах в Государственную Думу. Ее будущая судьба зависит от разрешения этого важнейшего вопроса. Ал. Оболенский с некоторыми лицами предлагал всеобщие выборы, но я вчера это убежденно отклонил. Бог знает, как у этих господ разыгрывается фантазия». Царь понимал то, что иные в расчет не принимали: реальные условия России, психологию народной среды.
В конце концов была утверждена пропорциональная система. Ее горячо отстаивал С. Ю. Витте, опасавшийся, как и монарх, что в крестьянской стране, где большинство населения не искушено в политическом искусстве, свободные и прямые выборы приведут к победе безответственных демагогов и в законодательном органе будут заседать по преимуществу адвокаты. В результате был сохранен сословно-куриальный принцип, заявленный еще в булыгинском проекте, и выборы становились многоступенчатыми. Всего создавалось четыре курии: землевладельческая, городская, крестьянская, рабочая. Один выборщик приходился на 90 тыс. рабочих, 30 тыс. крестьян, 4 тыс. горожан и 2 тыс. землевладельцев. Подобный выборный принцип давал очевидные преимущества состоятельным слоям населения, но, с другой стороны, гарантировал присутствие в Государственной Думе действительных рабочих и крестьян, а не тех, кто лишь выступал от их имени. Общая численность Государственной Думы определялась в 524 депутата.
В начале 1906 г. была подготовлена новая редакция «Основных законов Российской империи», утвержденная монархом 23 апреля. Они подтверждали незыблемость самодержавия. «Императору всероссийскому, — гласила статья 4, — принадлежит верховная самодержавная власть». Последующие статьи определяли священность и неприкосновенность особы царя, его право издавать законы, руководить внешней политикой, армией, флотом, назначением высших чиновников. Но в Основных законах появился и новый момент, которого не было раньше. В статье 86 говорилось: «Никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного совета и Государственной Думы и воспринять силу закона без утверждения Государя Императора». Следующая, 87 статья позволяла монарху между сессиями законодательных палат издавать законы в форме «чрезвычайных указов». Дума имела право делать запрос различным должностным лицам, выступать с законодательной инициативой. К ее компетенции относилось утверждение бюджета, утверждение штатов и смет различных ведомств, отчетов Государственного контроля, рассмотрение вопросов, связанных с железнодорожным строительством, и т.д.
Государственный совет реформировался и принимал форму высшей законодательной палаты, половина членов которой избиралась от различных групп населения, а половина назначалась царем. Государственный совет и Государственная Дума были наделены правом законодательной инициативы. Законопроекты, не принятые обеими палатами, считались отклоненными. Законопроекты, отклоненные одной из палат, могли снова выноситься на рассмотрение только с разрешения императора.
Даже не вдаваясь в нюансы правового обеспечения законотворческого процесса, вполне очевидно, что возникшая система мало походила на сколь-нибудь развитый парламентский строй, который существовал к тому времени в целом ряде европейских государств. Были существенно ограничены избирательные права населения, а представительный орган получал весьма скромные возможности воздействия на власть. Все это так. Об этом писали бессчетное количество раз, и вряд ли кто рискнет с этим спорить. Но очень часто при этом игнорировалось и игнорируется одно очень важное обстоятельство: реальные условия и возможности не столько самой власти, сколько того, что было принято в марксистской историографии называть «народными массами». Готовы ли были они к восприятию широкой демократии западноевропейского образца в тот период? Любой ответ здесь в большей или меньшей степени будет носить гипотетический характер.
С учетом последующих событий отрицательный ответ кажется более обоснованным, так как и через двенадцать лет, когда состоялись в 1917 г. в нескольких десятках губерний выборы в Учредительное собрание, основная часть избирателей отдала предпочтение не «свободе», «демократии» и поддерживавшим их силам, воспитанникам европейской политической культуры, а течениям и группам, являвшимся носителем и пропагандистом социального мифа о равенстве. Господам либералам с их шампанским, севрюгой и хартиями прав и свобод удалось получить лишь какие-то считанные проценты. Нет никаких оснований сомневаться, что свободные, равные и тайные выборы в высший законодательный орган России тогда, в 1905 г., привели бы не просто к социальным потрясениям, а к крушению всего миропорядка. И в этом отношении то, что предложила власть, можно считать почти пределом, отражавшим реальные условия страны и времени. Далее начиналась не переделка государственного здания, а его слом.
Очень скоро враги трона и династии получили в своей борьбе с властью такое идеологическое оружие, о котором они только могли мечтать. Речь идет о Распутине. Об этом человеке написано невероятно много; его имя бессчетное количество раз встречается на страницах мемуаров, дневников, романов, пьес, специальных исследовательских работ. Большой интерес к нему проявлялся всегда в зарубежных странах: образ загадочного, темного и распутною мужика, как утверждалось, околдовавшего властителя огромной империи, вызывал (и вызывает) стойкое любопытство. Все в этом сюжете западному обывателю казалось диким, невероятным, безумным, не имевшим прецедента. Да и в нашей стране вышло немало сочинений, наполненных баснословными сказаниями на распутинскую тему. Кто умышленно лгал, кто искренне заблуждался, но почти никто не стремился спокойно, без ажиотажа и скабрезной скандальности разобраться в истории Распутина, озарившей каким-то магически-демоническим светом заключительную главу существования монархии в России. В последние годы стали появляться и исследовательские работы, посвященные жизни Распутина, истории его взлета к вершинам власти и известности.
В сентябре-октябре 1905 г. Россию охватила почти всеобщая политическая стачка. События начались 19 сентября в Москве, когда печатники объявили забастовку с экономикими требованиями. Скоро к ней присоединились представители других профессий, забастовки стали объявляться в других городах, а требования стали носить главным образом политический характер. Центральная власть оказалась неспособной противодействовать расширявшимся хаосу и анархии, проявлявшимся повсеместно в грабежах и насилиях. В правящих кругах заговорили о диктатуре и одним из претендентов на роль диктатора называли двоюродного дядю царя великого князя Николая Николаевича (Младшего), который уклонился от этих сомнительных лавров. О царившей тогда атмосфере на самом верху иерархической пирамиды поведал начальник канцелярии министра императорского двора генерал-лейтенант А. А. Мосолов: «Все признавали необходимость реформ, но почти никто не отдавал себе отчета в том, в чем они должны выразиться. Одни высказывались за введение либеральной конституции, другие — за создание совещательного органа, третьи — за диктатуру по назначению, а четвертые считали, что порядок и умиротворение должны быть водворены государем диктаторскими приемами».
На авансцене политического действия оказался С. Ю. Витте, только недавно вернувшийся триумфатором из Америки, где ему удалось подписать Портсмутский мирный договор с Японией. В атмосфере страхов и неопределенности многим стало казаться, что этот человек «может все». Ранее он не был сторонником выборных органов и неоднократно заявлял, что «представители и самодержавие несовместимы». С конца 1904 г. он популяризировал идею создания объединенного правительства, которое должно взять сильный и правильный курс. В самом начале 1905 г. в письме К. П. Победоносцеву С. Ю. Витте писал: «Нужно, чтобы публика знала и чувствовала, что есть правительство, которое знает, что оно хочет, и обладает волею и кулаком, чтобы заставить всех поступать согласно своему желанию. Оно должно вести публику, а не подчиняться толпе, и в особенности обезумевшей».
Осенью 1905 г. взгляды «его сиятельства» (враги присвоили ему кличку «графа Полу-Сахалинского») сильно изменились и заметно «порозовели». Он не оставил мысль об объединенном кабинете, но уже ратовал за создание выборного представительного органа с широкими законодательными, а не только совещательными правами. Им была составлена специальная записка, представленная царю 9 октября. Это была программа срочных преобразовании, основу которой составили предложения известного общественного деятеля, отставного генерала В. Д. Кузьмина-Караваева. Она предусматривала предоставление гражданских свобод, созыв народного представительства с законотворческими функциями, создание объединенного Совета министров, введение нормированного рабочего дня, государственного страхования и ряд других, более частных положений. Будучи по природе прагматиком, С. Ю. Витте понимал, что предлагаемые еще совсем недавно немыслимые уступки необходимы для спасения монархии и династии; что только таким путем можно ослабить сокрушительный натиск революции.
Он начинает доказывать императору, что полнота царской власти сохранится им при народном представительстве. Главное, по его мнению, надо было одержать тактическую и политическую победу над противником именно в настоящий момент, в данную критическую минуту, а потом все можно будет «урегулировать». «Ход исторического прогресса неумолим», — заявлял граф, обращаясь к монарху. И далее продолжал: «Идея гражданской свободы восторжествует если не путем реформы, то путем революции… Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, все повергнет в прах. Какою выйдет Россия из беспримерного испытания — ум отказывается себе представить; ужасы русского бунта могут превзойти все то, что было в истории… Попытки осуществить идеалы теоретического социализма — они будут неудачны, но они будут несомненно — разрушат семью, выражение религиозного культа, собственность, все основные права. Как в пятидесятые годы правительство объявило освобождение крестьян своим лозунгом, так и в настоящий, несоизмеримо более опасный момент государственная власть не имеет выбора: ей надлежит смело и открыто стать во главе освободительного движения… Государственная власть должна быть готова вступить на путь конституционный. Государственная власть должна искренно и явно стремиться к благу государства, а не к сохранению той или иной формы».
Император очень серьезно отнесся к доводам и аргументам С. Ю. Витте и 13 октября известил его о назначении председателем Совета министров, предлагая объединить деятельность кабинета для «восстановления порядка повсеместно». Однако граф этим не удовлетворился и проявил невероятное своеволие, заявив, что примет пост лишь при условии одобрения изложенной программы, которую советовал обсудить на совещании лиц «по усмотрению государя». Эти обсуждения состоялись в последующие дни. На них рекомендации Сергея Юльевича были одобрены, и 17 октября 1905 г. самодержец подписал манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», текст которого был составлен главой правительства и его давним близким знакомым, членом Государственного совета князем А. Д. Оболенским. Это была важнейшая политическая декларация последнего царствования. Она содержала обещания «даровать народу незыблемые основы гражданских свобод»: неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний, союзов: привлечь к выборам в Государственную Думу все слои населения; признать Думу законодательным органом, без одобрения которого ни один закон не мог вступить в силу.
Манифест 17 октября 1905 г. — переломный момент в истории России, крупнейший шаг по пути конституционной эволюции, создания правового государства. Во имя мира и благополучия страны монархическая власть отказывалась от исконных, освященных веками истории и божественным соизволением прерогатив. Под напором событий и увещеваний С. Ю. Витте, великого князя Николая Николаевича и ряда других лиц из ближайшего окружения Николай II принял новые реальности. Через два дня после манифеста, описывая происшедшее событие, император сообщал матери в Данию: «В течение этих ужасных дней я виделся с Витте постоянно, наши разговоры начинались утром и кончались вечером при темноте. Представлялось избрать один из двух путей: назначить энергичного военного человека и всеми силами раздавить крамолу; затем была бы передышка и снова пришлось через несколько месяцев действовать силою… Другой путь — предоставление гражданских прав населению — свободы слова, печати, собраний, союзов и неприкосновенности личности. Кроме того, обязательство проводить всякий законопроект через Государственную Думу — это, в сущности, и есть конституция. Витте горячо отстаивал этот путь, говоря, что, хотя он и рискованный, тем не менее единственный в настоящий момент… Он прямо объявил, что если я хочу его назначить председателем Совета министров, то надо согласиться с его программой и не мешать действовать».
Получив большие властные полномочия, главе кабинета надлежало решить сложные задачи: создать сильную администрацию, покончить с анархией и кровавыми эксцессами, разработать серию законодательных мер по реализации положений Манифеста 17 октября. И все это в атмосфере паралича власти, паники, безответственности и финансового кризиса. Первая и самая насущная задача сводилась к наведению порядка, в установлении мирного и предсказуемого течения общественной жизни. Октябрьский манифест, как и предполагал С. Ю. Витте, внес некоторое замешательство в ряды оппозиции, умеренно-либеральные представители которой пришли к заключению, что борьба с властью выиграна. Хотя они не стали сторонниками правительства, но на некоторое время перестали выступать заодно с радикалами всех мастей, стремившихся лишь к разрушению. Лидер большевиков В. И. Ленин неистовствовал на страницах газеты «Пролетарий»: «Вперед же, к новой, еще более широкой и упорной борьбе, чтобы не дать опомниться врагу!»
Восторженный энтузиазм в либеральной среде разделяли далеко не все. Один из известнейших деятелей, П. Н. Милюков, находился в момент опубликования манифеста в Москве. Здесь, в литературном кружке, по получении известия о манифесте, восторженные посетители подняли его на руки, принесли в центр ресторанной залы, поставили на стол, дали в руки бокал шампанского и заставили произнести речь. И будущий бессменный глава кадетской партии сказал то, чего от него никто не ожидал: «Ничто не изменилось, война продолжается». Ученик известного историка В. О. Ключевского, много лет изучавший историю России, не принимал от власти никаких половинчатых уступок. Подобные деятели требовали всего и сразу: полной конституции, полных гражданских прав, всеобщего избирательного права и т.д., а пока «власть этого не дала, мы будем с ней бороться». И боролись. На банкетах в ресторанах, в своих имениях, на модных и дорогих европейских курортах, на страницах множества газет и журналов.
Но, пожалуй, самое отталкивающее в либерализме милюковского толка было то, что он, по сути дела, выступал соучастником кровавых преступлений левых радикалов-убийц. Конечно же сами эти господа рук не пачкали, но никогда и не осуждали террор, давая ему как бы моральное благословение. Однозначному осуждению подвергались лишь все силовые действия властей, когда же убивали губернатора, министра или простого городового, то голосов возмущения в либеральной среде слышно не было. В первые дни Февральской революции 1917 г., на заре «эры свободы», выступая в Таврическом дворце, П. Н. Милюков восклицал: «Мы и наши друзья слева выдвинуты революцией, армией и народом на почетное место членов первого русского общественного кабинета». Очень скоро власть перешла «к самым левым из друзей слева», и либеральным краснобаям, обезумев от страха, пришлось бежать часто просто «куда глаза глядят». Но до этого было еще далеко, еще существовало «царство самовластья» и можно было не беспокоиться за свою жизнь.
Эти «борцы за счастье народное» умели инсинуировать, произносить страстные монологи о благе России, но так и не поняли этой самой России, не поняли того, что политическое убийство всегда аморально, так и не уяснили себе, что европейские модели общественного устройства могут сработать лишь через многие годы, после реализации обширной программы экономической и социальной модернизации. Оказавшись в эмиграции, такие деятели, как П. Н. Милюков, многие годы изворачивались, лгали и подтасовывали факты, лишь бы доказать свою историческую уместность. Даже когда бывшие соратники критиковали П. Н. Милюкова за то, что он был излишне категоричен, что он не захотел использовать существовавшие возможности, а требовал невероятного, то и тогда бывший историк винил кого угодно, но никогда — себя.
Главе объединенного кабинета не удалось договориться о деловом сотрудничестве с известными общественными деятелями либеральной ориентации, некоторым из которых он предложил министерские портфели. В их числе были: Д. Н. Шипов, М. А. Стахович, князь Е. Н. Трубецкой, А. И. Гучков, П. Н. Милюков и ряд других. Свое согласие «радетели и спасатели» обставили таким количеством условий и требований, принять которые было невозможно.
Манифест 17 октября хотя и привел к ликованию в некоторых салонно-либеральных кругах, но не погасил революционный пожар, достигший наивысшего размаха в ноябре— декабре 1905 г. Забастовки, митинги, манифестации, погромы усадеб, террористические нападения на должностных лиц, восстания в армии и флоте в эти первые недели «весны свободы» лишь множились. В середине декабря дело дошло даже до вооруженного восстания в Москве. За несколько дней до того царь принял представителей монархических организаций, которые чуть ли не в ультимативной форме потребовали от монарха отменить манифест и подтвердить незыблемость царской власти. Отвечая им, Николай II сказал: «Манифест, данный Мною 17 октября, есть полное и убежденное выражение Моей непреклонной и непреложной воли, и акт, не подлежащий изменению».
Первое время после 17 октября С. Ю. Витте находился в состоянии растерянности. Царь, предоставив главе правительства большие полномочия, ждал решений и действия, а исполнительная власть находилась в состоянии паралича. В письмах матери Николай II писал: «Вообще он (Витте) не ожидал, что ему будет так трудно на этом месте. Странно, что такой умный человек ошибся в своих расчетах на скорое успокоение» (27 октября 1905 г.). «У меня каждую неделю раз заседает Совет министров. Говорят много, но делают мало. Все боятся действовать смело, мне приходится всегда заставлять их и самого Витте быть решительнее. Никто у нас не привык брать на себя, и все ждут приказаний, которые затем не любят исполнять» (10 ноября). Витте жаждал лавров и изъявлений восторгов, но их не было ни с чьей стороны. Он явно недооценил инерционные силы революции и не предполагал, что после манифеста вместо успокоения в стране усилятся антигосударственные выступления.
Власть сделала невероятные уступки, а результат был обратный ожидаемому. От правительства требовалось принять силовые решения, и они после некоторых колебаний были приняты. Войска для усмирения беспорядков использовались многократно. Самые кровавые события развернулись в середине декабря 1905 г. в Москве, где в течение нескольких дней шли настоящие уличные бои между левыми и войсками. Были жертвы и разрушения. События произвели на многих сильное впечатление. Резко изменились и взгляды главы кабинета, что озадачило даже царя, который, как ему казалось, хорошо знал сановника. В одном из писем матери Николай II заметил: «Витте после московских событий резко изменился; теперь он хочет всех вешать и расстреливать. Я никогда не видал такого хамелеона».
Единого взгляда, универсальной оценки Манифеста 17 октября 1905 г. не было ни тогда, когда он появился, ни позднее. Некоторые считали, что это конституционный акт и что с этого момента идет отсчет конституционной эпохи; другие, и таких было немало, были убеждены, что это лишь «фиговый листок самодержавия», только тактический маневр царизма, желавшего обмануть «народные чаяния» и продлить свое существование. При этом критики никогда не пытались выяснить, в какой мере данное преобразование отражало действительные желания верховной власти, насколько царь был искренен в своем стремлении реорганизовать систему. Деятелям типа П. Н. Милюкова, А. Ф. Керенского, как и их приверженцам, было «раз и навсегда» ясно, что самодержавный режим не способен пойти ни на какие конструктивные изменения, что адепты его — «люди вчерашнего» дня, которым не может быть места в новой, «свободной России». Подобные умозаключения почти совпадали с убеждениями неистовых радикалов в лице большевиков и эсеров, для которых монархическая власть и олицетворявшие ее лица являлись лишь объектом поношения, мишенью, по которой надлежало стрелять, в том числе и в буквальном смысле слова.
Подпись под Манифестом 17 октября далась императору нелегко. Он долго переживал, колебался, но в конце кондов принял то решение, которое не отвечало его собственным представлениям, но, как его убеждали со всех сторон, было необходимо стране, благу России. К этому последний царь всегда был очень чувствителен и мог переступить через личные взгляды во имя благополучия империи. Когда Николаи II подписывал манифест, то он не сомневался, что у власти достаточно сил для подавления «крамолы». Что бы там ни говорили и ни писали политически пристрастные современники и идеологически ангажированные исследователи, но возможности силового решения осенью 1905 г. существовали.
Царь не прибег к этому средству по причинам, о которых поведал в письме матери, с ней он был всегда абсолютно откровенен. Говоря о возможности применения жестких мер, заметил: «Но это стоило бы потоков крови и в конце концов привело бы неминуемо к теперешнему положению, т.е. авторитет власти был бы показан, но результат оставался бы тот же самый и реформы не могли бы осуществляться». Здесь особенно примечательны последние слова. Николай II уже не сомневался, что реформы нужны, что их непременно надлежит проводить. Речь теперь шла о том, как это сделать и кто это должен сделать.
Манифест 17 октября не был конституцией; это была декларация намерений. Власть намечала перспективу преобразований, которые надлежало проводить постепенно, в атмосфере стабильности и порядка. Перво-наперво надо было разработать законодательную основу для выборов в Государственную думу, а также осуществить некоторые первоочередные мероприятия, обусловленные положениями манифеста и находившиеся в компетенции исполнительной власти. Была объявлена амнистия политическим заключенным, введены новые правила о печати, упразднявшие предварительную цензуру, резко сокращены размеры выкупных платежей для крестьян (с 1907 г. они вообще отменялись). В разгар московского восстания, 11 декабря 1905 г., появился закон о выборах в Государственную Думу.
Принятию последнего акта предшествовали острые дискуссии в правительственных кругах. Собственно, дебатировались два различных подхода: сделать ли выборы общими, прямыми, равными и тайными (так называемая «четыреххвостка») или остановиться на более осторожном варианте. 8 декабря 1905 г. Николай II в письме к матери заметил: «У меня на этой неделе идут очень серьезные и утомительные совещания по вопросам о выборах в Государственную Думу. Ее будущая судьба зависит от разрешения этого важнейшего вопроса. Ал. Оболенский с некоторыми лицами предлагал всеобщие выборы, но я вчера это убежденно отклонил. Бог знает, как у этих господ разыгрывается фантазия». Царь понимал то, что иные в расчет не принимали: реальные условия России, психологию народной среды.
В конце концов была утверждена пропорциональная система. Ее горячо отстаивал С. Ю. Витте, опасавшийся, как и монарх, что в крестьянской стране, где большинство населения не искушено в политическом искусстве, свободные и прямые выборы приведут к победе безответственных демагогов и в законодательном органе будут заседать по преимуществу адвокаты. В результате был сохранен сословно-куриальный принцип, заявленный еще в булыгинском проекте, и выборы становились многоступенчатыми. Всего создавалось четыре курии: землевладельческая, городская, крестьянская, рабочая. Один выборщик приходился на 90 тыс. рабочих, 30 тыс. крестьян, 4 тыс. горожан и 2 тыс. землевладельцев. Подобный выборный принцип давал очевидные преимущества состоятельным слоям населения, но, с другой стороны, гарантировал присутствие в Государственной Думе действительных рабочих и крестьян, а не тех, кто лишь выступал от их имени. Общая численность Государственной Думы определялась в 524 депутата.
В начале 1906 г. была подготовлена новая редакция «Основных законов Российской империи», утвержденная монархом 23 апреля. Они подтверждали незыблемость самодержавия. «Императору всероссийскому, — гласила статья 4, — принадлежит верховная самодержавная власть». Последующие статьи определяли священность и неприкосновенность особы царя, его право издавать законы, руководить внешней политикой, армией, флотом, назначением высших чиновников. Но в Основных законах появился и новый момент, которого не было раньше. В статье 86 говорилось: «Никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного совета и Государственной Думы и воспринять силу закона без утверждения Государя Императора». Следующая, 87 статья позволяла монарху между сессиями законодательных палат издавать законы в форме «чрезвычайных указов». Дума имела право делать запрос различным должностным лицам, выступать с законодательной инициативой. К ее компетенции относилось утверждение бюджета, утверждение штатов и смет различных ведомств, отчетов Государственного контроля, рассмотрение вопросов, связанных с железнодорожным строительством, и т.д.
Государственный совет реформировался и принимал форму высшей законодательной палаты, половина членов которой избиралась от различных групп населения, а половина назначалась царем. Государственный совет и Государственная Дума были наделены правом законодательной инициативы. Законопроекты, не принятые обеими палатами, считались отклоненными. Законопроекты, отклоненные одной из палат, могли снова выноситься на рассмотрение только с разрешения императора.
Даже не вдаваясь в нюансы правового обеспечения законотворческого процесса, вполне очевидно, что возникшая система мало походила на сколь-нибудь развитый парламентский строй, который существовал к тому времени в целом ряде европейских государств. Были существенно ограничены избирательные права населения, а представительный орган получал весьма скромные возможности воздействия на власть. Все это так. Об этом писали бессчетное количество раз, и вряд ли кто рискнет с этим спорить. Но очень часто при этом игнорировалось и игнорируется одно очень важное обстоятельство: реальные условия и возможности не столько самой власти, сколько того, что было принято в марксистской историографии называть «народными массами». Готовы ли были они к восприятию широкой демократии западноевропейского образца в тот период? Любой ответ здесь в большей или меньшей степени будет носить гипотетический характер.
С учетом последующих событий отрицательный ответ кажется более обоснованным, так как и через двенадцать лет, когда состоялись в 1917 г. в нескольких десятках губерний выборы в Учредительное собрание, основная часть избирателей отдала предпочтение не «свободе», «демократии» и поддерживавшим их силам, воспитанникам европейской политической культуры, а течениям и группам, являвшимся носителем и пропагандистом социального мифа о равенстве. Господам либералам с их шампанским, севрюгой и хартиями прав и свобод удалось получить лишь какие-то считанные проценты. Нет никаких оснований сомневаться, что свободные, равные и тайные выборы в высший законодательный орган России тогда, в 1905 г., привели бы не просто к социальным потрясениям, а к крушению всего миропорядка. И в этом отношении то, что предложила власть, можно считать почти пределом, отражавшим реальные условия страны и времени. Далее начиналась не переделка государственного здания, а его слом.
Очень скоро враги трона и династии получили в своей борьбе с властью такое идеологическое оружие, о котором они только могли мечтать. Речь идет о Распутине. Об этом человеке написано невероятно много; его имя бессчетное количество раз встречается на страницах мемуаров, дневников, романов, пьес, специальных исследовательских работ. Большой интерес к нему проявлялся всегда в зарубежных странах: образ загадочного, темного и распутною мужика, как утверждалось, околдовавшего властителя огромной империи, вызывал (и вызывает) стойкое любопытство. Все в этом сюжете западному обывателю казалось диким, невероятным, безумным, не имевшим прецедента. Да и в нашей стране вышло немало сочинений, наполненных баснословными сказаниями на распутинскую тему. Кто умышленно лгал, кто искренне заблуждался, но почти никто не стремился спокойно, без ажиотажа и скабрезной скандальности разобраться в истории Распутина, озарившей каким-то магически-демоническим светом заключительную главу существования монархии в России. В последние годы стали появляться и исследовательские работы, посвященные жизни Распутина, истории его взлета к вершинам власти и известности.