Филипп вернулся в Лондон в июле, когда стало ясно, что наследная чета должна будет замещать суверена полностью. Он взял отставку на флоте на неопределенный срок, однако, по сути, тридцатилетнему герцогу приходилось завершать военную карьеру, не пробыв и года в роли командира корабля и вспоминая об этих одиннадцати месяцах как о “самых счастливых морских днях” (36). Позже Филипп рассудит философски: “Я думал, что смогу сделать карьеру на флоте, но стало ясно, что не судьба <…> Выбора не было. Так сложилось. Нужно идти на компромиссы. Это жизнь. Я принял ее и пытался не унывать” (37).
В сентябре Георгу VI сделали биопсию, которая выявила злокачественное образование, и в ходе трехчасовой операции хирурги удалили королю левое легкое. Диагноз открыто не обсуждался и, разумеется, не разглашался прессе, однако родные понимали всю тяжесть состояния короля. В качестве меры предосторожности королева и две принцессы были возведены в ранг государственных советников, чтобы действовать от имени короля, несмотря на заверения в дворцовых бюллетенях, что его величество идет на поправку.
Елизавета и Филипп должны были отправиться с официальным визитом в Канаду и Соединенные Штаты, но отложили выезд на две недели и отбыли, только убедившись, что непосредственная угроза миновала. Океанскому лайнеру “Императрица Британии” они предпочли “боинг стратокрузер” и именно на нем совершили свой первый перелет через Атлантику. Салон двухпалубного самолета (38) обтянули в их честь в “королевские синие” тона, а для сна наследной паре предлагались откидные койки, застеленные белым бельем. Филипп с Елизаветой вылетели в полночь 8 октября 1951 года, попрощавшись в аэропорту с королевой Елизаветой и принцессой Маргарет, и шестнадцать часов спустя приземлились в Монреале – отправной точке тридцатипятидневного путешествия протяженностью более десяти тысяч миль от Восточного побережья Тихого океана и обратно. Они передвигались в королевском поезде из десяти вагонов, один из которых представлял собой отделанную деревянными панелями салон-гостиную, и еще два – спальни супругов (у Елизаветы с цветочной обивкой, у Филиппа – в строгих тонах).
На всем пути следования, от франкоязычного Квебека (где Елизавета наблюдала “один из самых масштабных военных парадов в истории города” (39) до острова Ванкувер (до которого их восемьдесят миль везли по морю), их встречали с ликованием. В Торонто (40) хор из тридцати восьми тысяч школьников исполнил для них серенаду на стадионе, а в городском Риверсайд-парке посмотреть на гостей собралось сто тысяч человек. Филипп с Елизаветой старались как можно больше быть на виду, даже в холод и снег разъезжая в автомобиле с открытым верхом, закутавшись в дорожные пледы (дарившие “уют, комфорт и убежище” (41) даже в тропиках). И все же в студеном Виннипеге над автомобилем пришлось натянуть прозрачный пластиковый купол. Личными приветствиями супруги, как правило, обменивались лишь с крайне важными персонами (в число которых вошли знаменитые семнадцатилетние “пятерняшки” Дион, пять сестер в одинаковых разноцветных костюмах и шляпках в тон), однако удалось пообщаться и с простыми людьми, детьми в основном, а также с ветеранами, получившими ранения на войне.
В этой долгой поездке у супругов выработалась та самая манера держаться на публике, которой они будут придерживаться не одно десятилетие: Елизавета хранила сдержанность, скупясь даже на едва заметные улыбки, что вызвало некоторое неодобрение у прессы. “У меня скулы болят от улыбок” (42), – пожаловалась она Мартину Чартерису, услышав эти критические отзывы. Филипп, всегда державшийся на полшага позади, уже тогда приноровился разряжать напряжение шутками. На родео в Калгари (43), где проходила объездка мустангов и гонки повозок с походной кухней, они кутались в электрические одеяла и явно мерзли. Однако Филипп, не унывая, радостно размахивал во время скачек новой ковбойской шляпой. Однажды он перегнул палку, совершив первую из своих легендарных “оплошностей”, – в шутку назвал Канаду “хорошим вложением” (44), чем заставил канадцев надолго заподозрить Британию в неоимперских настроениях.
Темп и размах поездки были изматывающими. Филипп с Елизаветой сделали более семидесяти остановок, за один день в Онтарио посетив восемь городов. И все это время Елизавета не переставала беспокоиться о здоровье отца, находившегося за 3400 миль. Готовясь к худшему, Мартин Чартерис возил с собой документы, необходимые для вступления Елизаветы на престол, а принцесса держала в дорожном гардеробе траурную одежду. Не падать духом помогали обнадеживающие звонки матери, придававшие “бодрости и сил” (45).
В поезде, вдали от посторонних глаз, Филипп пытался поддерживать непринужденную атмосферу, однако и его это путешествие явно утомляло. “Он раздражался (46). Беспокоился, – вспоминает Мартин Чартерис. – Он еще не определил до конца свою роль <…> Его очень нервировали придворные со своими церемониями, и иногда, по-моему, ему казалось, что принцесса больше уделяет внимания им, чем ему. И ему это не нравилось. Он ничего такого не имел в виду, временами называя ее “дурехой”. Остальные, кажется, обижались на это больше, чем она сама”.
Бо́льшую часть поездки Филипп щеголял в морской форме, а Елизавета предпочитала скромные костюмы и плотно сидящие шляпки, иногда с вуалеткой, а еще шубы и плащи. Во время посещения Ниагарского водопада все облачились в клеенчатые накидки, чтобы защититься от брызг на открытой смотровой палубе. Низко натягивая капюшон, Елизавета воскликнула: “Конец моей укладке!” (47)
Помимо достопримечательностей, на которые отводилась львиная доля поездки (и которые Елизавета снимала на кинокамеру), они посетили сталелитейный и бумажный заводы, а из Виндзора, провинция Онтарио, Елизавета бросила первый взгляд на Соединенные Штаты, увидев очертания (48) МотоСити[10] на другом берегу реки Детройт. Несколько недель спустя наследная чета села в самолет на Вашингтон и 31 октября впервые ступила на американскую землю – налаживать бесценные связи с Соединенными Штатами, которые в дальнейшем будут только крепнуть.
Президент Гарри Трумэн с женой Бесс и дочерью Маргарет встретили гостей в аэропорту, где в их честь прогремел двадцать один залп оружейного салюта. Трумэн выразил радость, что король “так быстро идет на поправку” (49), и процитировал свою дочь, которая, познакомившись с принцессой Елизаветой во время своего визита в Англию, “утверждала, что в вас невозможно не влюбиться” (50). К поклонникам, назвав Елизавету “прекрасной принцессой” (51), причислил себя и сам шестидесятисемилетний президент. Елизавета в ответ отчеканила своим высоким голосом, что “свободные люди всего мира с любовью и надеждой смотрят на Соединенные Штаты” (52). Позже она призналась Мартину Чартерису (53), что естественность Трумэна ее покорила.
В столицу они въехали на кортеже кабриолетов под приветственные возгласы шестисот тысяч человек, растянувшихся вдоль всего маршрута. Останавливались Филипп с Елизаветой вместе с Трумэнами в Блэр-Хаусе, официальной гостевой резиденции, и президент лично сопровождал принцессу на экскурсии по Белому дому, который в это время подвергался капитальному ремонту.
Насыщенный график поездки наследной четы начинался с приема в отеле “Статлер” (54) (впоследствии “Капитал Хилтон”) на Шестнадцатой улице, где присутствовало девятьсот представителей “прессы, радио, телевидения и кинохроник”. Елизавета сделала ряд кратких заявлений, супруги побеседовали с несколькими журналистами, Филипп развлекался тем, что подглядывал в блокноты двух репортерш, – этот полюбившийся трюк он повторит и в дальнейших встречах с прессой.
На следующий день они побывали в Капитолии, изучили Декларацию независимости и Конституцию в Библиотеке конгресса, посетили могилу Джорджа Вашингтона в Маунт-Верноне и Могилу Неизвестного Солдата на Арлингтонском национальном кладбище, а затем два часа пожимали руки полутора тысячам гостей на приеме в британском посольстве. На церемонии в Розовом саду Белого дома они вручили Трумэнам зеркало с цветочным орнаментом, которое предполагалось повесить над камином в отремонтированном Голубом зале как “украшение… и знак нашей дружбы” (55). (В конечном счете зеркало определили в розовую спальню на личной половине Белого дома.) Закончился визит торжественным ужином в честь Трумэнов в канадском посольстве.
Обратный путь через Северную Атлантику на борту “Императрицы Шотландии” был нелегким. Морская болезнь пощадила только Елизавету (56), и та регулярно выходила в кают-компанию, а морской волк Филипп досадовал на собственную слабость. По прибытии в ливерпульские доки через три дня после трехлетия принца Чарльза они пересели на Королевский поезд, который доставил их на лондонский вокзал Юстон. На платформе их встречали королева Елизавета, принцесса Маргарет и принц Чарльз, который не видел родителей больше месяца. Он шалил, приставал к гвардейцу с вопросом “Где твоя шпага?” (57), но послушно прошел вдоль строя высокопоставленных лиц, пожимая руки.
Сойдя с герцогом на перрон, принцесса Елизавета кинулась на шею матери и расцеловала ее в обе щеки. Маленького Чарльза она просто чмокнула в макушку и повернулась поцеловать Маргарет. “Предполагаемая престолонаследница Британии ставит долг превыше всего, – объяснил диктор новостей. – Материнская нежность подождет до Кларенс-Хауса, где не будет посторонних” (58). Принц Филипп повел себя еще сдержаннее и лишь тронул сына за плечо, показывая, что нужно двигаться к дожидающимся лимузинам. По перрону принц Чарльз снова шагал с бабушкой, родители ушли вперед.
В отсутствие наследной четы в Британии прошли всеобщие выборы. 25 октября 1951 года консерваторы получили незначительное парламентское большинство, Эттли ушел, и на Даунинг-стрит после сокрушительного поражения шестилетней давности снова воцарился семидесятисемилетний Уинстон Черчилль. На торжественном обеде в честь возвращения (59) Елизаветы и Филиппа в лондонской ратуше Черчилль поднял бокал за их здоровье.
Король и королева встретили Рождество в Сандрингеме с дочерьми, зятем, обоими внуками, королевой Марией и разномастной родней – впервые за все время клан собрался вместе на праздники. Как и осенний отъезд в Балморал, полуторамесячный семейный “отпуск” в Норфолке каждую зиму – это незыблемая традиция, уходившая корнями к королю Эдуарду VII и его матери королеве Виктории, которая купила для него усадьбу Сандрингем, когда он был принцем Уэльским.
В 1870 году будущий Эдуард VII перестроил Сандрингем, существенно увеличив его в размерах: теперь это здание в неоренессансном стиле вмещает в себя более трех сотен помещений. Фасад из красного кирпича (60) разлинован камнем, украшен балконами и эркерами, над которыми возносятся многочисленные шпицы, дымоходы и луковичные маковки. Просторные залы отделаны деревянными панелями и затейливой штукатуркой, поражают воображение арками, колоннами и кессонными потолками. Сердце здания – сразу за главным входом – величественная двухсветная гостиная, большой зал в якобинском стиле, опоясанный галереей менестрелей на уровне второго этажа и привлекающий внимание двумя массивными каменными каминами. Спальные покои тоже огромны и обставлены, как выразился писатель Дэвид Сесил, в “громоздко-мещанском” (61) стиле. Герцогиня Девонширская Дебора с изумлением обнаружила в своей ванной три мраморные раковины с надписью “только лицо и голова” (62) на первой, “руки” на второй, а “на последней, слава богу, не было написано ничего, так что ее предназначение осталось загадкой”, – делилась она с другом в письме.
Празднование Рождества 1951 года шло по заведенному королевой Викторией распорядку – подарки, согласно немецкому обычаю, открывали в сочельник. Все собрались в бальном зале, где на покрытых тканью разборных столах высились груды подарков с пометками, кому какой предназначается. Разделавшись с оберточной бумагой и лентами, взрослые переоделись в смокинги и вечерние платья к ужину с шампанским, а потом, весело хлопая рождественскими хлопушками, вытаскивали бумажные колпаки и безделушки. На следующее утро все отправились в местную приходскую церковь Святой Марии Магдалины, затем вернулись на рождественский обед. После обильного завтрака на “день подарков” – 26 декабря празднуется в Британии как второй день Рождества с давних времен, когда землевладельцы раздавали подарки подданным и награждали их за службу, – мужчины выехали на традиционную фазанью охоту. Король чувствовал себя достаточно хорошо (63), и, взяв легкое ружье, тоже принял участие.
Однако давно запланированный на грядущий год официальный визит в страны Содружества – Австралию, Новую Зеландию и Цейлон – слабеющий здоровьем король уже не тянул, поэтому в почти полугодовое путешествие командировал Елизавету и Филиппа. Они решили прибавить к поездке еще несколько дней на Кению, бывшую тогда британской колонией, которая в качестве свадебного подарка предоставила им резиденцию у подножия горы Кения под названием Сагана-Лодж.
31 января 1952 года король и королева проводили отъезжающих в аэропорту. Осунувшийся Георг VI стоически махал с взлетного поля дочери и зятю, взмывающим в небо на самолете “Аргонавт” Британской корпорации трансокеанских воздушных сообщений. Пять дней спустя, устроившись в уединенной Сагана-Лодж, Елизавета с Филиппом переночевали в отеле “Тритопс”, в трехкомнатной хижине, построенной в заповеднике на ветвях огромного фигового дерева над освещенным соляным лизунцом. Елизавета в брюках хаки (64) и бедуинском шарфе восторженно снимала на камеру слонов, носорогов, обезьян и других животных. “Смотри, Филипп, они розовые!” (65) – воскликнула она, не догадываясь, что огромные толстокожие просто вывалялись в розовой пыли. Прободрствовав почти всю ночь, Елизавета встала на рассвете, чтобы вместе с Майклом Паркером, личным секретарем мужа, посмотреть на парящего над головой белого орла.
Вернувшись в Сагану около полудня, Паркер принял телефонный звонок от Мартина Чартериса из расположенного неподалеку отеля “Аутспэн”. Личный секретарь Елизаветы сообщил скорбную весть о кончине пятидесятишестилетнего короля – в возрасте двадцати пяти лет принцесса Елизавета Александра Мария стала королевой.
Георг VI провел день за охотой на зайцев (66) в Сандрингемском поместье, поужинал с женой и принцессой Маргарет и в половине одиннадцатого спустился в свою спальню на первом этаже. Ранним утром 6 февраля он скончался во сне от тромба в сердце. Паркер немедленно известил принца Филиппа, который пробормотал, что для жены это будет “самым страшным ударом” (67), но все же прошел к ней в спальню и сообщил о случившемся. Она не пролила ни слезинки, но “побледнела и встревожилась” (68). Филипп повел ее по тропе через сад к реке Сагана, и они долго бродили вдоль берега.
В ответ на соболезнования от своей кузины и фрейлины Памелы Маунтбеттен новоиспеченная королева произнесла лишь: “Спасибо. Мне так жаль, что нам придется возвращаться обратно в Англию и расстроить всеобщие планы” (69).
Момент обретения Елизаветой королевского статуса вызывает в памяти определенные исторические параллели. Когда скончался король, Елизавета находилась в ветвях африканского фигового дерева – как тут не вспомнить о Елизавете I, которая в 1558 году, тоже в возрасте двадцати пяти лет, сидя под дубом в Хартфилд-Хаусе, услышала о кончине, королевы Марии, означавшей, что теперь на трон предстоит взойти ей.
Ее преемница из XX века со сверхъестественным самообладанием принялась за составление писем, телеграмм и меморандумов – “обеими руками ухватив”, по свидетельству Чартериса, “вверенные ей судьбой бразды правления” (70).
Двадцатишестилетняя королева Елизавета II перед помазанием на коронации в Вестминстерском аббатстве. Июнь 1953 года. Getty Images
Глава четвертая
В сентябре Георгу VI сделали биопсию, которая выявила злокачественное образование, и в ходе трехчасовой операции хирурги удалили королю левое легкое. Диагноз открыто не обсуждался и, разумеется, не разглашался прессе, однако родные понимали всю тяжесть состояния короля. В качестве меры предосторожности королева и две принцессы были возведены в ранг государственных советников, чтобы действовать от имени короля, несмотря на заверения в дворцовых бюллетенях, что его величество идет на поправку.
Елизавета и Филипп должны были отправиться с официальным визитом в Канаду и Соединенные Штаты, но отложили выезд на две недели и отбыли, только убедившись, что непосредственная угроза миновала. Океанскому лайнеру “Императрица Британии” они предпочли “боинг стратокрузер” и именно на нем совершили свой первый перелет через Атлантику. Салон двухпалубного самолета (38) обтянули в их честь в “королевские синие” тона, а для сна наследной паре предлагались откидные койки, застеленные белым бельем. Филипп с Елизаветой вылетели в полночь 8 октября 1951 года, попрощавшись в аэропорту с королевой Елизаветой и принцессой Маргарет, и шестнадцать часов спустя приземлились в Монреале – отправной точке тридцатипятидневного путешествия протяженностью более десяти тысяч миль от Восточного побережья Тихого океана и обратно. Они передвигались в королевском поезде из десяти вагонов, один из которых представлял собой отделанную деревянными панелями салон-гостиную, и еще два – спальни супругов (у Елизаветы с цветочной обивкой, у Филиппа – в строгих тонах).
На всем пути следования, от франкоязычного Квебека (где Елизавета наблюдала “один из самых масштабных военных парадов в истории города” (39) до острова Ванкувер (до которого их восемьдесят миль везли по морю), их встречали с ликованием. В Торонто (40) хор из тридцати восьми тысяч школьников исполнил для них серенаду на стадионе, а в городском Риверсайд-парке посмотреть на гостей собралось сто тысяч человек. Филипп с Елизаветой старались как можно больше быть на виду, даже в холод и снег разъезжая в автомобиле с открытым верхом, закутавшись в дорожные пледы (дарившие “уют, комфорт и убежище” (41) даже в тропиках). И все же в студеном Виннипеге над автомобилем пришлось натянуть прозрачный пластиковый купол. Личными приветствиями супруги, как правило, обменивались лишь с крайне важными персонами (в число которых вошли знаменитые семнадцатилетние “пятерняшки” Дион, пять сестер в одинаковых разноцветных костюмах и шляпках в тон), однако удалось пообщаться и с простыми людьми, детьми в основном, а также с ветеранами, получившими ранения на войне.
В этой долгой поездке у супругов выработалась та самая манера держаться на публике, которой они будут придерживаться не одно десятилетие: Елизавета хранила сдержанность, скупясь даже на едва заметные улыбки, что вызвало некоторое неодобрение у прессы. “У меня скулы болят от улыбок” (42), – пожаловалась она Мартину Чартерису, услышав эти критические отзывы. Филипп, всегда державшийся на полшага позади, уже тогда приноровился разряжать напряжение шутками. На родео в Калгари (43), где проходила объездка мустангов и гонки повозок с походной кухней, они кутались в электрические одеяла и явно мерзли. Однако Филипп, не унывая, радостно размахивал во время скачек новой ковбойской шляпой. Однажды он перегнул палку, совершив первую из своих легендарных “оплошностей”, – в шутку назвал Канаду “хорошим вложением” (44), чем заставил канадцев надолго заподозрить Британию в неоимперских настроениях.
Темп и размах поездки были изматывающими. Филипп с Елизаветой сделали более семидесяти остановок, за один день в Онтарио посетив восемь городов. И все это время Елизавета не переставала беспокоиться о здоровье отца, находившегося за 3400 миль. Готовясь к худшему, Мартин Чартерис возил с собой документы, необходимые для вступления Елизаветы на престол, а принцесса держала в дорожном гардеробе траурную одежду. Не падать духом помогали обнадеживающие звонки матери, придававшие “бодрости и сил” (45).
В поезде, вдали от посторонних глаз, Филипп пытался поддерживать непринужденную атмосферу, однако и его это путешествие явно утомляло. “Он раздражался (46). Беспокоился, – вспоминает Мартин Чартерис. – Он еще не определил до конца свою роль <…> Его очень нервировали придворные со своими церемониями, и иногда, по-моему, ему казалось, что принцесса больше уделяет внимания им, чем ему. И ему это не нравилось. Он ничего такого не имел в виду, временами называя ее “дурехой”. Остальные, кажется, обижались на это больше, чем она сама”.
Бо́льшую часть поездки Филипп щеголял в морской форме, а Елизавета предпочитала скромные костюмы и плотно сидящие шляпки, иногда с вуалеткой, а еще шубы и плащи. Во время посещения Ниагарского водопада все облачились в клеенчатые накидки, чтобы защититься от брызг на открытой смотровой палубе. Низко натягивая капюшон, Елизавета воскликнула: “Конец моей укладке!” (47)
Помимо достопримечательностей, на которые отводилась львиная доля поездки (и которые Елизавета снимала на кинокамеру), они посетили сталелитейный и бумажный заводы, а из Виндзора, провинция Онтарио, Елизавета бросила первый взгляд на Соединенные Штаты, увидев очертания (48) МотоСити[10] на другом берегу реки Детройт. Несколько недель спустя наследная чета села в самолет на Вашингтон и 31 октября впервые ступила на американскую землю – налаживать бесценные связи с Соединенными Штатами, которые в дальнейшем будут только крепнуть.
Президент Гарри Трумэн с женой Бесс и дочерью Маргарет встретили гостей в аэропорту, где в их честь прогремел двадцать один залп оружейного салюта. Трумэн выразил радость, что король “так быстро идет на поправку” (49), и процитировал свою дочь, которая, познакомившись с принцессой Елизаветой во время своего визита в Англию, “утверждала, что в вас невозможно не влюбиться” (50). К поклонникам, назвав Елизавету “прекрасной принцессой” (51), причислил себя и сам шестидесятисемилетний президент. Елизавета в ответ отчеканила своим высоким голосом, что “свободные люди всего мира с любовью и надеждой смотрят на Соединенные Штаты” (52). Позже она призналась Мартину Чартерису (53), что естественность Трумэна ее покорила.
В столицу они въехали на кортеже кабриолетов под приветственные возгласы шестисот тысяч человек, растянувшихся вдоль всего маршрута. Останавливались Филипп с Елизаветой вместе с Трумэнами в Блэр-Хаусе, официальной гостевой резиденции, и президент лично сопровождал принцессу на экскурсии по Белому дому, который в это время подвергался капитальному ремонту.
Насыщенный график поездки наследной четы начинался с приема в отеле “Статлер” (54) (впоследствии “Капитал Хилтон”) на Шестнадцатой улице, где присутствовало девятьсот представителей “прессы, радио, телевидения и кинохроник”. Елизавета сделала ряд кратких заявлений, супруги побеседовали с несколькими журналистами, Филипп развлекался тем, что подглядывал в блокноты двух репортерш, – этот полюбившийся трюк он повторит и в дальнейших встречах с прессой.
На следующий день они побывали в Капитолии, изучили Декларацию независимости и Конституцию в Библиотеке конгресса, посетили могилу Джорджа Вашингтона в Маунт-Верноне и Могилу Неизвестного Солдата на Арлингтонском национальном кладбище, а затем два часа пожимали руки полутора тысячам гостей на приеме в британском посольстве. На церемонии в Розовом саду Белого дома они вручили Трумэнам зеркало с цветочным орнаментом, которое предполагалось повесить над камином в отремонтированном Голубом зале как “украшение… и знак нашей дружбы” (55). (В конечном счете зеркало определили в розовую спальню на личной половине Белого дома.) Закончился визит торжественным ужином в честь Трумэнов в канадском посольстве.
Обратный путь через Северную Атлантику на борту “Императрицы Шотландии” был нелегким. Морская болезнь пощадила только Елизавету (56), и та регулярно выходила в кают-компанию, а морской волк Филипп досадовал на собственную слабость. По прибытии в ливерпульские доки через три дня после трехлетия принца Чарльза они пересели на Королевский поезд, который доставил их на лондонский вокзал Юстон. На платформе их встречали королева Елизавета, принцесса Маргарет и принц Чарльз, который не видел родителей больше месяца. Он шалил, приставал к гвардейцу с вопросом “Где твоя шпага?” (57), но послушно прошел вдоль строя высокопоставленных лиц, пожимая руки.
Сойдя с герцогом на перрон, принцесса Елизавета кинулась на шею матери и расцеловала ее в обе щеки. Маленького Чарльза она просто чмокнула в макушку и повернулась поцеловать Маргарет. “Предполагаемая престолонаследница Британии ставит долг превыше всего, – объяснил диктор новостей. – Материнская нежность подождет до Кларенс-Хауса, где не будет посторонних” (58). Принц Филипп повел себя еще сдержаннее и лишь тронул сына за плечо, показывая, что нужно двигаться к дожидающимся лимузинам. По перрону принц Чарльз снова шагал с бабушкой, родители ушли вперед.
В отсутствие наследной четы в Британии прошли всеобщие выборы. 25 октября 1951 года консерваторы получили незначительное парламентское большинство, Эттли ушел, и на Даунинг-стрит после сокрушительного поражения шестилетней давности снова воцарился семидесятисемилетний Уинстон Черчилль. На торжественном обеде в честь возвращения (59) Елизаветы и Филиппа в лондонской ратуше Черчилль поднял бокал за их здоровье.
Король и королева встретили Рождество в Сандрингеме с дочерьми, зятем, обоими внуками, королевой Марией и разномастной родней – впервые за все время клан собрался вместе на праздники. Как и осенний отъезд в Балморал, полуторамесячный семейный “отпуск” в Норфолке каждую зиму – это незыблемая традиция, уходившая корнями к королю Эдуарду VII и его матери королеве Виктории, которая купила для него усадьбу Сандрингем, когда он был принцем Уэльским.
В 1870 году будущий Эдуард VII перестроил Сандрингем, существенно увеличив его в размерах: теперь это здание в неоренессансном стиле вмещает в себя более трех сотен помещений. Фасад из красного кирпича (60) разлинован камнем, украшен балконами и эркерами, над которыми возносятся многочисленные шпицы, дымоходы и луковичные маковки. Просторные залы отделаны деревянными панелями и затейливой штукатуркой, поражают воображение арками, колоннами и кессонными потолками. Сердце здания – сразу за главным входом – величественная двухсветная гостиная, большой зал в якобинском стиле, опоясанный галереей менестрелей на уровне второго этажа и привлекающий внимание двумя массивными каменными каминами. Спальные покои тоже огромны и обставлены, как выразился писатель Дэвид Сесил, в “громоздко-мещанском” (61) стиле. Герцогиня Девонширская Дебора с изумлением обнаружила в своей ванной три мраморные раковины с надписью “только лицо и голова” (62) на первой, “руки” на второй, а “на последней, слава богу, не было написано ничего, так что ее предназначение осталось загадкой”, – делилась она с другом в письме.
Празднование Рождества 1951 года шло по заведенному королевой Викторией распорядку – подарки, согласно немецкому обычаю, открывали в сочельник. Все собрались в бальном зале, где на покрытых тканью разборных столах высились груды подарков с пометками, кому какой предназначается. Разделавшись с оберточной бумагой и лентами, взрослые переоделись в смокинги и вечерние платья к ужину с шампанским, а потом, весело хлопая рождественскими хлопушками, вытаскивали бумажные колпаки и безделушки. На следующее утро все отправились в местную приходскую церковь Святой Марии Магдалины, затем вернулись на рождественский обед. После обильного завтрака на “день подарков” – 26 декабря празднуется в Британии как второй день Рождества с давних времен, когда землевладельцы раздавали подарки подданным и награждали их за службу, – мужчины выехали на традиционную фазанью охоту. Король чувствовал себя достаточно хорошо (63), и, взяв легкое ружье, тоже принял участие.
Однако давно запланированный на грядущий год официальный визит в страны Содружества – Австралию, Новую Зеландию и Цейлон – слабеющий здоровьем король уже не тянул, поэтому в почти полугодовое путешествие командировал Елизавету и Филиппа. Они решили прибавить к поездке еще несколько дней на Кению, бывшую тогда британской колонией, которая в качестве свадебного подарка предоставила им резиденцию у подножия горы Кения под названием Сагана-Лодж.
31 января 1952 года король и королева проводили отъезжающих в аэропорту. Осунувшийся Георг VI стоически махал с взлетного поля дочери и зятю, взмывающим в небо на самолете “Аргонавт” Британской корпорации трансокеанских воздушных сообщений. Пять дней спустя, устроившись в уединенной Сагана-Лодж, Елизавета с Филиппом переночевали в отеле “Тритопс”, в трехкомнатной хижине, построенной в заповеднике на ветвях огромного фигового дерева над освещенным соляным лизунцом. Елизавета в брюках хаки (64) и бедуинском шарфе восторженно снимала на камеру слонов, носорогов, обезьян и других животных. “Смотри, Филипп, они розовые!” (65) – воскликнула она, не догадываясь, что огромные толстокожие просто вывалялись в розовой пыли. Прободрствовав почти всю ночь, Елизавета встала на рассвете, чтобы вместе с Майклом Паркером, личным секретарем мужа, посмотреть на парящего над головой белого орла.
Вернувшись в Сагану около полудня, Паркер принял телефонный звонок от Мартина Чартериса из расположенного неподалеку отеля “Аутспэн”. Личный секретарь Елизаветы сообщил скорбную весть о кончине пятидесятишестилетнего короля – в возрасте двадцати пяти лет принцесса Елизавета Александра Мария стала королевой.
Георг VI провел день за охотой на зайцев (66) в Сандрингемском поместье, поужинал с женой и принцессой Маргарет и в половине одиннадцатого спустился в свою спальню на первом этаже. Ранним утром 6 февраля он скончался во сне от тромба в сердце. Паркер немедленно известил принца Филиппа, который пробормотал, что для жены это будет “самым страшным ударом” (67), но все же прошел к ней в спальню и сообщил о случившемся. Она не пролила ни слезинки, но “побледнела и встревожилась” (68). Филипп повел ее по тропе через сад к реке Сагана, и они долго бродили вдоль берега.
В ответ на соболезнования от своей кузины и фрейлины Памелы Маунтбеттен новоиспеченная королева произнесла лишь: “Спасибо. Мне так жаль, что нам придется возвращаться обратно в Англию и расстроить всеобщие планы” (69).
Момент обретения Елизаветой королевского статуса вызывает в памяти определенные исторические параллели. Когда скончался король, Елизавета находилась в ветвях африканского фигового дерева – как тут не вспомнить о Елизавете I, которая в 1558 году, тоже в возрасте двадцати пяти лет, сидя под дубом в Хартфилд-Хаусе, услышала о кончине, королевы Марии, означавшей, что теперь на трон предстоит взойти ей.
Ее преемница из XX века со сверхъестественным самообладанием принялась за составление писем, телеграмм и меморандумов – “обеими руками ухватив”, по свидетельству Чартериса, “вверенные ей судьбой бразды правления” (70).
“Это был самый волнующий момент. Она выглядела такой юной, еще без короны, в одной простой белой накидке поверх платья”.
Глава четвертая
“Готовы, девочки?”
“Как вы намерены именоваться?” (1) – спросил Мартин Чартерис, когда Елизавета несколько оправилась после потери отца. “Собственным именем, разумеется. А как иначе?” – ответила она. Вопрос был не праздный, поскольку королевой Елизаветой до тех пор называли ее мать. В конечном счете решилось так: она будет царствовать как королева Елизавета II (после тезки из XVI века, Елизаветы I), или просто королева. Елизавета-старшая станет королевой-матерью, а не вдовствующей королевой, как ее нарекли бы прежде. Елизавета II будет царствующей королевой (Queen Regnant) и получит королевскую монограмму E II R.
“Все случилось очень внезапно”, – вспоминала она четыре десятилетия спустя. Ее задача состояла в том, чтобы “принять дела и не ударить в грязь лицом. Дорасти до того, что ты уже привык выполнять, и принять как данность, что вот она, твоя судьба, потому что преемственность, как мне кажется, крайне важна” (2).
Елизавета II вернулась в Англию на “Аргонавте”, который неделей ранее принес ее в Кению. Лакей Филиппа Джон Дин, несколько раз взглянув на проходящую мимо бывшую принцессу, заметил, что “кажется, она плакала” (3). Майк Паркер свидетельствовал, что Филипп держался “стойко, как Гибралтарская скала, утешая жену по мере своих сил” (4).
7 февраля 1952 года после девятнадцатичасового перелета самолет приземлился в сумеречном лондонском аэропорту. Одетая в простой черный плащ и шляпу Елизавета хранила самообладание. На поле их с Филиппом встречала небольшая делегация в темных пальто, цилиндрах и котелках во главе с дядей Елизаветы герцогом Глостерским и премьер-министром Уинстоном Черчиллем. Министр иностранных дел Энтони Иден и его коллеги обнажили головы, когда Елизавета двинулась вдоль шеренги, и отвечали на ее рукопожатие глубоким поклоном. “Даймлер” с королевским гербом доставил ее в Кларенс-Хаус, где восьмидесятичетырехлетняя королева Мария продемонстрировала смену ролей, присев перед Елизаветой в реверансе и поцеловав ей руку, однако не преминув заметить: “Лилибет, твой подол слишком короток для траурного платья” (5).
На следующий день новоиспеченная королева прибыла в Сент-Джеймсcкий дворец, официальную резиденцию монарха. Построенное Генрихом VIII в XVI веке, это здание из красного кирпича со множеством башенок в самом сердце Лондона служило жилищем суверена с тех пор, как сюда переехала из слишком большого для нее Букингемского дворца королева Виктория. В Сент-Джеймсе Елизавета II на двадцать минут предстала перед несколькими сотнями участников Совета престолонаследия – церемониального органа, в состав которого входит Тайный совет (группа основных советников монарха, набирающаяся из высокопоставленных политиков, духовенства и судей, а также других выдающихся государственных деятелей Британии и Содружества). Согласно Закону о престолонаследии 1701 года, Елизавета становилась королевой с момента кончины ее отца, однако совет все равно должен был собраться и принять ее декларацию и клятву. Это не отменяло необходимости выждать шестнадцать месяцев до коронации, но Елизавета получала все требуемые для исполнения обязанностей монарха полномочия.
Члены совета дружно склонились перед сороковым монархом со времен Вильгельма Завоевателя, занявшего английский трон после битвы при Гастингсе в 1066 году. Елизавета II провозгласила звонким голосом: “После скоропостижной кончины моего отца я должна взять на себя долг и обязанности суверена. Меня слишком переполняют чувства, поэтому сегодня я скажу лишь, что буду, как и мой отец на протяжении своего царствования, действовать во имя блага и процветания моих народов, рассеянных по всему миру… Я молю Бога о помощи в этом нелегком бремени, которое оказалось возложено на меня в столь юном возрасте” (6).
Из зала она вышла под руку с супругом, и, по свидетельству некоторых очевидцев, в глазах ее стояли слезы (7). Елизавета с Филиппом отправились в Сандрингем, чтобы вместе с королевой-матерью и принцессой Маргарет почтить память покойного короля, прежде чем его увезут в Лондон для официальной церемонии прощания в Вестминстерском зале и последующего захоронения в часовне Святого Георгия в Виндзоре 15 февраля. Всем надолго врезались в память три скорбные фигуры – бабушка Мария, королева-мать и Елизавета II, – стоящие у катафалка вместе с принцессой Маргарет в плотных черных вуалях, ниспадающих до пояса.
Королева-мать выступила с беспрецедентным обращением к подданным, прося “с заботой и любовью” отнестись к ее дочери, “призванной исполнить свой великий и уникальный долг” (8). “Мне невыносимо думать о том, что Лилибет приходится взваливать этот груз на плечи так рано” (9), – признавалась она в личном письме к королеве Марии.
Черчилль, знавший Елизавету II почти с пеленок, скорбел о Георге VI и был подавлен сменой главы государства. Джок Колвилл, который к тому времени вернулся к Черчиллю в качестве личного секретаря, “пытался подбодрить его, рассказывая, как замечательно у него сложатся отношения с новой королевой, но тот твердил, что совершенно ее не знает и что она совсем еще дитя” (10).
По утверждению младшей дочери Черчилля, Мэри Сомс, “отец очень быстро понял, что Елизавета подает большие надежды” (11). Как отмечал Мартин Чартерис, “она его поражала. Она оказалась добросовестной, эрудированной и целеустремленной. Спустя считаные дни после воцарения она принимала премьер-министров и президентов, послов и верховных комиссаров <…> и справлялась безукоризненно” (12). Королева и сама чувствовала, что меняется, признаваясь подруге: “Странно, я больше не испытываю ни тревоги, ни беспокойства. Не знаю как, но я утратила всякую робость” (13).
Черчилль, пользуясь своим даром красноречия и умением чувствовать момент, подготовил почву для “новой Елизаветинской эпохи”, как ее оптимистично назовет пресса. Британия по-прежнему страдала от дефицита товаров; чай, сахар, масло выдавались по карточкам, лондонские улицы лежали в руинах после бомбардировок, закат империи неумолимо надвигался, а страхи перед распространением коммунистической угрозы приближали холодную войну.
В своем выступлении перед палатой общин через пять дней после восхождения Елизаветы на трон Черчилль назвал ее “светлой юной особой <…> наследницей всей нашей славы и традиций”, утверждая, что ей предстоит царствовать “во времена, когда измученное человечество нерешительно балансирует на грани между мировой катастрофой и золотым веком”. Он выразил надежду, что королева “ознаменует собой <…> блестящее спасение человеческого рода” (14). Перспективная молодая активистка Консервативной партии по имени Маргарет Тэтчер строила не менее оптимистичные прогнозы, заявляя в газетной статье: “Если, как искренне надеются многие, с воцарением Елизаветы II исчезнут последние крупицы предвзятого отношения к женщинам, занимающим высокие посты, для женщин действительно наступит новая эпоха” (15).
27 февраля в 11 часов утра Елизавета II приступила к первой своей церемонии награждения – инвеституре – в просторном зале Букингемского дворца, представляя гражданских лиц и военных к наградам за образцовое служение отечеству. Ежегодно правительство отмечает таким образом заслуги двух с половиной тысяч граждан страны. На фоне резкого падения мирового престижа Британии инвеституры помогали поддержать патриотический дух, и королева всегда подходила к этой церемонии ответственно и серьезно. За шестьдесят лет пребывания на престоле она провела шестьсот десять таких награждений, в ходе которых более четырехсот четырех с половиной тысяч человек получили знаки отличия из ее рук. “Человеку нужно признание, – сказала она однажды. – Иначе жизнь будет слишком мрачной” (16).
На каждой такой церемонии она лично приветствует более сотни лауреатов, вручая им медали и ордена (в случае присвоения рыцарского звания касается шпагой плеча коленопреклоненного лауреата) со словами личной признательности. На этой пышной, длящейся около часа церемонии присутствуют лейб-гвардейцы в красных с золотом мундирах и офицеры собственного Гуркского полка ее величества.
Самым первым орденом, который Елизавета вручила 27 февраля, был Крест Виктории, высшая военная награда за героизм в бою, и получил его Уильям Спикман, рядовой Собственного королевского шотландского пограничного полка. Он проявил “мужество и полное презрение к грозящей ему опасности” во время “жесткой рукопашной схватки” в Корее в ноябре предыдущего года, возглавив более десяти атак и, несмотря на серьезные ранения, “нанеся серьезный урон противнику” (17). За шестьдесят лет, прошедших после Второй мировой войны, кавалерами этого ордена стали всего пятнадцать британских подданных.
“Все случилось очень внезапно”, – вспоминала она четыре десятилетия спустя. Ее задача состояла в том, чтобы “принять дела и не ударить в грязь лицом. Дорасти до того, что ты уже привык выполнять, и принять как данность, что вот она, твоя судьба, потому что преемственность, как мне кажется, крайне важна” (2).
Елизавета II вернулась в Англию на “Аргонавте”, который неделей ранее принес ее в Кению. Лакей Филиппа Джон Дин, несколько раз взглянув на проходящую мимо бывшую принцессу, заметил, что “кажется, она плакала” (3). Майк Паркер свидетельствовал, что Филипп держался “стойко, как Гибралтарская скала, утешая жену по мере своих сил” (4).
7 февраля 1952 года после девятнадцатичасового перелета самолет приземлился в сумеречном лондонском аэропорту. Одетая в простой черный плащ и шляпу Елизавета хранила самообладание. На поле их с Филиппом встречала небольшая делегация в темных пальто, цилиндрах и котелках во главе с дядей Елизаветы герцогом Глостерским и премьер-министром Уинстоном Черчиллем. Министр иностранных дел Энтони Иден и его коллеги обнажили головы, когда Елизавета двинулась вдоль шеренги, и отвечали на ее рукопожатие глубоким поклоном. “Даймлер” с королевским гербом доставил ее в Кларенс-Хаус, где восьмидесятичетырехлетняя королева Мария продемонстрировала смену ролей, присев перед Елизаветой в реверансе и поцеловав ей руку, однако не преминув заметить: “Лилибет, твой подол слишком короток для траурного платья” (5).
На следующий день новоиспеченная королева прибыла в Сент-Джеймсcкий дворец, официальную резиденцию монарха. Построенное Генрихом VIII в XVI веке, это здание из красного кирпича со множеством башенок в самом сердце Лондона служило жилищем суверена с тех пор, как сюда переехала из слишком большого для нее Букингемского дворца королева Виктория. В Сент-Джеймсе Елизавета II на двадцать минут предстала перед несколькими сотнями участников Совета престолонаследия – церемониального органа, в состав которого входит Тайный совет (группа основных советников монарха, набирающаяся из высокопоставленных политиков, духовенства и судей, а также других выдающихся государственных деятелей Британии и Содружества). Согласно Закону о престолонаследии 1701 года, Елизавета становилась королевой с момента кончины ее отца, однако совет все равно должен был собраться и принять ее декларацию и клятву. Это не отменяло необходимости выждать шестнадцать месяцев до коронации, но Елизавета получала все требуемые для исполнения обязанностей монарха полномочия.
Члены совета дружно склонились перед сороковым монархом со времен Вильгельма Завоевателя, занявшего английский трон после битвы при Гастингсе в 1066 году. Елизавета II провозгласила звонким голосом: “После скоропостижной кончины моего отца я должна взять на себя долг и обязанности суверена. Меня слишком переполняют чувства, поэтому сегодня я скажу лишь, что буду, как и мой отец на протяжении своего царствования, действовать во имя блага и процветания моих народов, рассеянных по всему миру… Я молю Бога о помощи в этом нелегком бремени, которое оказалось возложено на меня в столь юном возрасте” (6).
Из зала она вышла под руку с супругом, и, по свидетельству некоторых очевидцев, в глазах ее стояли слезы (7). Елизавета с Филиппом отправились в Сандрингем, чтобы вместе с королевой-матерью и принцессой Маргарет почтить память покойного короля, прежде чем его увезут в Лондон для официальной церемонии прощания в Вестминстерском зале и последующего захоронения в часовне Святого Георгия в Виндзоре 15 февраля. Всем надолго врезались в память три скорбные фигуры – бабушка Мария, королева-мать и Елизавета II, – стоящие у катафалка вместе с принцессой Маргарет в плотных черных вуалях, ниспадающих до пояса.
Королева-мать выступила с беспрецедентным обращением к подданным, прося “с заботой и любовью” отнестись к ее дочери, “призванной исполнить свой великий и уникальный долг” (8). “Мне невыносимо думать о том, что Лилибет приходится взваливать этот груз на плечи так рано” (9), – признавалась она в личном письме к королеве Марии.
Черчилль, знавший Елизавету II почти с пеленок, скорбел о Георге VI и был подавлен сменой главы государства. Джок Колвилл, который к тому времени вернулся к Черчиллю в качестве личного секретаря, “пытался подбодрить его, рассказывая, как замечательно у него сложатся отношения с новой королевой, но тот твердил, что совершенно ее не знает и что она совсем еще дитя” (10).
По утверждению младшей дочери Черчилля, Мэри Сомс, “отец очень быстро понял, что Елизавета подает большие надежды” (11). Как отмечал Мартин Чартерис, “она его поражала. Она оказалась добросовестной, эрудированной и целеустремленной. Спустя считаные дни после воцарения она принимала премьер-министров и президентов, послов и верховных комиссаров <…> и справлялась безукоризненно” (12). Королева и сама чувствовала, что меняется, признаваясь подруге: “Странно, я больше не испытываю ни тревоги, ни беспокойства. Не знаю как, но я утратила всякую робость” (13).
Черчилль, пользуясь своим даром красноречия и умением чувствовать момент, подготовил почву для “новой Елизаветинской эпохи”, как ее оптимистично назовет пресса. Британия по-прежнему страдала от дефицита товаров; чай, сахар, масло выдавались по карточкам, лондонские улицы лежали в руинах после бомбардировок, закат империи неумолимо надвигался, а страхи перед распространением коммунистической угрозы приближали холодную войну.
В своем выступлении перед палатой общин через пять дней после восхождения Елизаветы на трон Черчилль назвал ее “светлой юной особой <…> наследницей всей нашей славы и традиций”, утверждая, что ей предстоит царствовать “во времена, когда измученное человечество нерешительно балансирует на грани между мировой катастрофой и золотым веком”. Он выразил надежду, что королева “ознаменует собой <…> блестящее спасение человеческого рода” (14). Перспективная молодая активистка Консервативной партии по имени Маргарет Тэтчер строила не менее оптимистичные прогнозы, заявляя в газетной статье: “Если, как искренне надеются многие, с воцарением Елизаветы II исчезнут последние крупицы предвзятого отношения к женщинам, занимающим высокие посты, для женщин действительно наступит новая эпоха” (15).
27 февраля в 11 часов утра Елизавета II приступила к первой своей церемонии награждения – инвеституре – в просторном зале Букингемского дворца, представляя гражданских лиц и военных к наградам за образцовое служение отечеству. Ежегодно правительство отмечает таким образом заслуги двух с половиной тысяч граждан страны. На фоне резкого падения мирового престижа Британии инвеституры помогали поддержать патриотический дух, и королева всегда подходила к этой церемонии ответственно и серьезно. За шестьдесят лет пребывания на престоле она провела шестьсот десять таких награждений, в ходе которых более четырехсот четырех с половиной тысяч человек получили знаки отличия из ее рук. “Человеку нужно признание, – сказала она однажды. – Иначе жизнь будет слишком мрачной” (16).
На каждой такой церемонии она лично приветствует более сотни лауреатов, вручая им медали и ордена (в случае присвоения рыцарского звания касается шпагой плеча коленопреклоненного лауреата) со словами личной признательности. На этой пышной, длящейся около часа церемонии присутствуют лейб-гвардейцы в красных с золотом мундирах и офицеры собственного Гуркского полка ее величества.
Самым первым орденом, который Елизавета вручила 27 февраля, был Крест Виктории, высшая военная награда за героизм в бою, и получил его Уильям Спикман, рядовой Собственного королевского шотландского пограничного полка. Он проявил “мужество и полное презрение к грозящей ему опасности” во время “жесткой рукопашной схватки” в Корее в ноябре предыдущего года, возглавив более десяти атак и, несмотря на серьезные ранения, “нанеся серьезный урон противнику” (17). За шестьдесят лет, прошедших после Второй мировой войны, кавалерами этого ордена стали всего пятнадцать британских подданных.